Страница:
Должно быть, рифмы, которым Сервадак угрожал не на шутку, послушались, наконец, его команды, потому что на бумаге вскоре появилась сначала красная, затем синяя строчка:
В словах, блестящих, словно страз, О милая, что нужды?
«Какого черта бормочет капитан? — спрашивал себя Бен-Зуф, тщетно пытаясь прикорнуть в своем углу. — Битый час он хорохорится — точь-в-точь селезень, который слетал в теплые края».
Гектор Сервадак метался по комнате в припадке неистового вдохновения:
Но как всех этих длинных фраз Ты, сердце, чуждо!
«Все ясно, — стихи сочиняет, — сказал себе Бен-Зуф, выглянув из своего угла. — Ну и шумное же это дело! Тут не соснешь».
И он что-то глухо проворчал.
— Что с тобой, Бен-Зуф? — окликнул его Сервадак.
— Со мною ничего, господин капитан. Дурной сон, верно, привиделся!
— Пошел к черту!
— С превеликим удовольствием, особенно если он не сочиняет стихов, — пробормотал Бен-Зуф.
— Вот скотина, сбил меня все-таки, — сказал Сервадак, — Бен-Зуф!
— Здесь, господин капитан, — ответил денщик, вскочив и отдавая честь.
— Смирно, Бен-Зуф! Замри! Вот она, попалась мне! Я нашел концовку рондо!
И, сопровождая плавным движением руки каждый стих, Сервадак вдохновенно, как истинный поэт, продекламировал:
Поверьте мне, — без лишних слов Клянусь и обещаю, Что вас люблю, любить готов И ради вас…
Но последние слова четверостишия так и не были произнесены: какая-то страшная сила швырнула Сервадака и Бен-Зуфа ничком наземь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
Отчего море вздыбилось, подняв волны до такой высоты, какая прежде казалась ученым невозможной?
Отчего в грохот треснувшей земной коры ворвался грозный гул, где смешались разнообразнейшие звуки — скрежет перемещающихся в недрах пластов, рев подпочвенных вод, сталкивающихся на небывалой глубине, и свист воздушных масс, крутящихся вихрем, как при циклоне?
Отчего вдруг возник ослепительный свет, засверкал ярче северного сияния, залил весь небосвод, мгновенно затмив даже самые крупные звезды?
Отчего через минуту после того, как бассейн Средиземного моря, казалось, опустел, в него вдруг с неслыханной яростью снова хлынули воды?
Отчего лунный диск увеличился так неимоверно, словно ночное светило за несколько секунд приблизилось к нам с расстояния в девяносто шесть тысяч лье до десяти тысяч лье?
Отчего вслед за тем на небосводе появился новый, ярко сияющий, огромный шар, доселе неизвестный астрономам, и вскоре исчез за густыми облаками?
И, наконец, что за необычайное явление природы вызвало эту катастрофу, которая потрясла до основания землю, море, небо, вселенную?
Кто мог бы это объяснить? И остался ли на земном шаре хоть один человек, чтобы ответить на эти вопросы?
ГЛАВА ПЯТАЯ,
Капитан Сервадак очнулся только через два часа после катастрофы. Не сразу вернулась к нему память; однако первые слова, которые он произнес (что нас с вами удивить не может), были последними словами из достославного рондо, замершими на устах капитана при столь необыкновенных обстоятельствах:
…Что вас люблю, любить готов И ради вас…
Вслед за чем, опамятовавшись окончательно, он проговорил:
— Позвольте, позвольте, что собственно здесь произошло?
Ответить себе на этот вопрос оказалось делом нелегким. Высвободив руку, он разгреб солому и высунул голову наружу.
Прежде всего капитан Сервадак огляделся по сторонам.
— Гурби развалился! — объявил он. — Должно быть, смерч пронесся!
Он ощупал себя: цел и невредим, ни единой царапины.
— Черт побери! А где денщик?
Он приподнялся и позвал:
— Бен-Зуф!
Тогда рядом с Сервадаком, пробив отверстие в соломенной кровле, вынырнула вторая голова.
— Здесь! — прокричал Бен-Зуф.
Можно было подумать, будто он только и ждал этого зова, чтобы ответить, как на перекличке.
— Ты что-нибудь понимаешь, Бен-Зуф? — спросил Сервадак.
— Понимаю, господин капитан, что тут, как видно, и будет наш последний перегон!
— Пустяки! Смерч, Бен-Зуф, самый простой смерч!
— Смерч так смерч, — философически ответил денщик. — Особых повреждений в костях нет, господин капитан?
— Нет, Бен-Зуф.
Через минуту оба были уже на ногах; расчистив место, где прежде стоял гурби, они нашли почти в полной сохранности свои вещи, приборы, утварь, и Сервадак спросил:
— А который собственно час?
— По крайней мере восемь, — ответил Бен-Зуф, посмотрев на солнце; оно уже довольно высоко стояло над горизонтом.
— Как, восемь часов!
— Никак не меньше, господин капитан!
— Неужели?
— Так точно, и нам пора идти!
— Куда?
— На наше свидание, конечно.
— Какое свидание?
— Да ведь у нас дуэль с графом…
— Ах, черт! — воскликнул Сервадак. — Я чуть было не забыл!
Но посмотрев на свои карманные часы, он рассердился:
— Да что ты мелешь, с ума ты сошел! Сейчас без нескольких минут два.
— Два часа утра или два часа дня? — осведомился Бен-Зуф, поглядывая на солнце.
Гектор Сервадак приложил часы к уху.
— Идут! — сказал он.
— Солнце тоже не стоит, — заметил денщик.
— В самом деле, судя по солнцу… Ого! Клянусь вином Медока!
— Что с вами, господин капитан?
— Да ведь сейчас, должно быть, восемь часов вечера!
— Вечера?
— Ну да! Солнце на западе, стало быть оно заходит!
— Вот уж нет, господин капитан, — ответил Бен-Зуф, — оно встает в полном аккурате, как новобранец, когда бьют зорю. Глядите! Пока мы тут с вами толковали, солнце поднялось еще выше!
— Что же это такое? Солнце восходит на западе? — пробормотал Сервадак.
— Да полно! Это невозможно!
Однако спорить против очевидности не приходилось: над водами Шелиффа поднялось лучезарное светило и плыло по западной части горизонта, там, где прежде оно проходило вторую половину своей дневной дуги.
Гектора Сервадака осенила догадка: вследствие какого-то совершенно невероятного, во всяком случае необъяснимого, космического переворота изменилось вращательное движение Земли вокруг оси, а не положение Солнца в межпланетном пространстве.
Как в этом разобраться? Неужто же невозможное стало возможным? Окажись сейчас возле Сервадака кто-нибудь из членов «Бюро долгот» Парижской обсерватории, капитан постарался бы получить разъяснения. Но так как Сервадак был предоставлен самому себе, то и сказал:
— Пускай разбираются астрономы! А я через неделю прочту в газетах, что они там придумали.
И, бросив размышлять о причинах столь удивительного явления, Гектор Сервадак обратился к денщику:
— В путь! Что бы ни случилось, пусть даже вся земная и небесная механика перевернулась вверх дном, я обязан явиться первым на место дуэли и оказать графу Тимашеву честь…
— Проткнуть его шпагой, — договорил Бен-Зуф.
Установив, что видимое движение Солнца происходит в обратном направлении, Сервадак и его денщик должны были бы обратить внимание и на другие перемены в окружающем мире, произошедшие в памятное мгновение новогодней ночи; будь они тогда способны наблюдать, их, несомненно, поразило бы, как невероятно изменились атмосферные условия. В первую очередь это коснулось их самих. Они чувствовали, что дыхание у них стало учащенным, как это бывает при восхождении на гору, когда воздух становится разреженным и, следовательно, менее насыщенным кислородом. Кроме того, голоса звучали глуше. Оставалось предположить одно из двух: либо притупился их слух, либо воздух вдруг стал хуже проводить звук, чем раньше.
Но в эту минуту Сервадаку и Бен-Зуфу было не до изменений физических свойств природы; они направлялись прямо к Шелиффу по крутой тропинке между прибрежных скал.
Погода отличалась от вчерашней, сплошного тумана уже не было. Небо, окрашенное в какой-то странный цвет, вскоре обложило тяжелыми, низкими тучами, и уже нельзя было проследить за светоносным путем Солнца от одного горизонта до другого. Все предвещало ливень или сильную грозу. Но дождь все не шел: очевидно, водяные пары еще недостаточно сгустились.
Впервые море у этих берегов казалось совершенно пустынным; на сероватом фоне неба, сливавшегося с водой, — ни паруса, ни дымка парохода. А горизонт (или то был обман зрения?) необычайно сузился как со стороны моря, так и со стороны равнины. Исчезла бесконечность его далей, словно земной шар стал выпуклее.
Капитан Сервадак и Бен-Зуф шли быстро в полном молчании; вскоре они оказались неподалеку от места поединка, находившегося в пяти километрах от гурби. Оба почувствовали в это утро, что их организм изменился. Они еще не отдавали себе в этом полного отчета, но им словно легче стало нести свое тело, словно у них крылья выросли. И все же, если бы Бен-Зуф захотел облечь в слова свои ощущения, он наверное сказал бы, что ему «вроде как бы не по себе».
— А главное, мы позабыли заправиться, — ворчал он.
Такая забывчивость, бесспорно, не была свойственна нашему доблестному воину.
Вдруг слева от тропинки послышался визгливый лай; из чащи мастиковых деревьев выскочил шакал. Он принадлежал к особой разновидности африканских шакалов, у которых шкура пятнистая, а лапы с наружной стороны полосатые, причем полосы, как и пятна на шкуре, — черные.
Шакалы опасны только тогда, когда охотятся стаей. В одиночку это животное не страшнее собаки. Не такой человек был Бен-Зуф, чтобы испугаться шакала, но Бен-Зуф не терпел их породу потому, может статься, что она не представлена на Монмартре.
Выбравшись из зарослей, зверь забился в расщелину у подножья утеса высотой с добрых десять метров. Он посматривал на пришельцев с явной тревогой. Бен-Зуф сделал вид, что замахивается на него; угрожающее движение спугнуло зверя; к великому удивлению капитана и денщика, он подпрыгнул вверх и сразу очутился на вершине утеса.
— Вот так циркач! — воскликнул Бен-Зуф. — Подпрыгнул на целых тридцать футов!
— А ведь верно, черт возьми! — задумчиво сказал Сервадак. — Я в жизни не видывал такого прыжка!
Усевшись на скале поудобней, шакал наблюдал за путниками с ехидным видом. За это Бен-Зуф решил его проучить и схватил камень.
Камень был очень крупный, но показался денщику легким, как губка.
— Бесовское отродье, — сказал Бен-Зуф, глядя на шакала, — бросать в него таким камешком, все равно что сдобной булкой швыряться! Но почему камень хоть и велик, а ничего не весит?
За неимением ничего подходящего Бен-Зуф все-таки метнул в неприятеля «сдобной булкой».
Бен-Зуф промахнулся. Однако было ясно, что он питает к шакалу далеко не миролюбивые чувства; зверь благоразумно пустился наутек, перескакивая через изгороди и деревья, и скрылся из виду в несколько гигантских прыжков, на которые способен разве только кенгуру, да и то сделанный из резины.
А камень, не попав в живую мишень, описал длиннейшую дугу, перелетел через утес и упал в пятистах шагах от него.
— Ах ты племя бедуинское! — выругался потрясенный Бен-Зуф. — Этак я, пожалуй, переплюну самую мощную гаубицу!
Бен-Зуф находился в ту минуту немного впереди капитана, подле рва с водой шириною в десять футов, через который им предстояло перебраться. Бен-Зуф разбежался и прыгнул через ров с азартом завзятого гимнаста.
— Это еще что такое! Куда ты, Бен-3уф! Разобьешься, олух!
Эти-слова вырвались у капитана Сервадака, когда он увидел, что его денщик парит в воздухе, футах в сорока над землей.
Сообразив, какая опасность угрожает Бен-Зуфу при падении, Гектор Сервадак бросился за ним и тоже хотел перескочить ров; но мускульное напряжение, которое он при этом сделал, оказалось настолько сильным, что его подбросило вверх на высоту около тридцати футов. На лету он столкнулся с падавшим Бен-Зуфом. Затем, повинуясь в свою очередь закону тяготения, он и сам полетел вниз с возрастающей скоростью, однако, коснувшись земли, испытал толчок не больший, чем если бы спрыгнул с высоты четырех-пяти футов.
— Вот так так! — вскричал Бен-Зуф, покатываясь со смеху. — Да мы с вами клоунами сделались, господин капитан!
Несколько секунд Гектор Сервадак стоял в глубоком раздумье; затем подошел к денщику и, положив руку ему на плечо, сказал:
— Не улетай, Бен-Зуф, пожалуйста, и посмотри на меня внимательно! Я, должно быть, еще не проснулся; разбуди же меня, ущипни хоть до крови, лишь бы помогло! С ума мы сошли, что ли, или грезим наяву?
— То-то и дело, господин капитан, — отвечал Бен-Зуф, — что наяву со мною такого не случалось, а только во сне, когда, бывало, привидится, будто я птичка и будто мне перемахнуть через Монмартр все равно, что через свою фуражку перешагнуть. Нет, все это чудно как-то. С нами что-то случилось; мало того, случилось такое, чего ни с кем еще не приключалось. А может, как раз на алжирском побережье такое и бывает?
Гектор Сервадак стоял, словно громом пораженный.
— С ума сойти можно! — воскликнул он. — Так это не сон, не бред!
Но Сервадак не принадлежал к числу людей, способных бесконечно ломать, себе голову над загадкой, которую в этих условиях было очень трудно разгадать.
— Что ж! Будь что будет, — сказал он, решив ничему больше не удивляться.
— Да, господин капитан, — ответил Бен-Зуф, — и прежде всего доведем до конца наше дельце с графом Тимашевым.
За рвом раскинулась лужайка, поросшая бархатистой травой и обрамленная чудесными деревьями, посаженными с полвека назад, — вечнозелеными дубами, пальмами, рожковыми деревьями, смоковницами, между ними росли кактусы и алоэ, а кое-где высились огромные эвкалипты.
Эта защищенная со всех сторон площадка и была выбрана для поединка.
Сервадак окинул беглым взглядом лужайку и, убедившись, что никого нет, сказал:
— Тьфу ты, пропасть! Мы все-таки пришли на наше свидание первыми!
— Или последними, — возразил Бен-Зуф.
— Как так, последними? Да ведь еще девяти нет, — ответил Сервадак, вынимая из кармана часы, которые перед уходом из гурби поставил по солнцу.
— Господин капитан, видите ли вы там, за облаками, этакий белесоватый шарик? — спросил денщик.
— Вижу, — ответил капитан, глядя на еле различимый в тумане диск, стоявший в зените.
— Так вот, — продолжал Бен-Зуф, — этот шарик и есть солнце либо его заместитель по должности.
— В январе месяце солнце в зените, да еще на тридцать девятом градусе северной широты? — вскричал Сервадак.
— Оно самое, господин капитан, и не извольте гневаться, а только оно показывает, что сейчас полдень. Солнце, как видно, сегодня торопится, и я готов пари держать на миску кускуса, что оно зайдет через три часа.
Гектор Сервадак стоял молча, скрестив руки на груди. Затем он сделал полный оборот вокруг себя, что давало ему возможность оглядеть весь горизонт.
— Нарушены законы тяжести! Страны света переместились, — шептал он, — день стал вдвое короче!.. Стало быть, мой поединок с графом Тимашевым откладывается на неопределенный срок! Нет, тут что-то неладно! Это не я спятил, черт побери! Ни я, ни Бен-Зуф.
Невозмутимый Бен-Зуф, из уст которого даже самое необычайное из космических явлений не исторгло бы ни единого возгласа удивления, спокойно смотрел на капитана.
— Бен-Зуф, — обратился к нему Сервадак.
— Слушаю, господин капитан!
— Видишь ли ты здесь кого-нибудь?
— Никого не вижу, господин капитан. Русский отправился восвояси!
— Предположим. Но тогда меня дожидались бы секунданты и, увидев, что я опаздываю, непременно наведались бы в гурби.
— Что верно, то верно, господин капитан!
— Отсюда следует, что они и не приезжали!
— А если не приезжали, то почему?
— Потому что, — и это совершенно ясно, — они не могли приехать. А граф Тимашев…
Не договорив, капитан Сервадак взбежал на скалу, возвышавшуюся над взморьем, чтобы взглянуть, не стоит ли «Добрыня» на якоре в нескольких кабельтовых от берега. В конце концов граф Тимашев мог приехать на место дуэли морем, как и вчера.
Море было пустынно, и тут-то впервые капитан Сервадак заметил, что даже при полном безветрии оно бушует, словно на дне его клокочет вода, кипящая на сильном огне. Ясно, что шкуне было бы трудно бороться с таким совершенно необычным волнением.
Кроме того, — и тоже впервые, — Гектор Сервадак с изумлением обнаружил, насколько уменьшился радиус той окружности, где небо сходится с водой.
И действительно, от наблюдателя, находившегося на вершине этого высокого утеса, линия горизонта должна была бы отстоять километров на сорок. А теперь пределом видимости стало расстояние в десять километров, словно за несколько часов объем земного шара сильно сократился.
— Странно, в высшей степени странно! — сказал Сервадак.
Тем временем Бен-Зуф вскарабкался на верхушку эвкалипта с проворством проворнейшего из четвероруких. С этой высоты хорошо были видны окрестности как в сторону Тенеса и Мостаганема, так и в южном направлении. Спустившись на землю. Бен-Зуф сообщил капитану, что равнина, по-видимому, совершенно безлюдна.
— К Шелиффу! — сказал Гектор Сервадак. — Идем к реке! Там, может быть, мы поймем, что произошло!
— К Шелиффу! — повторил Бен-Зуф.
От лужайки до реки было не больше трех километров; капитан Сервадак предполагал перейти мост, а затем добраться до Мостаганема. Но надо было торопиться, чтобы поспеть в город засветло. Даже сквозь мутный полог туч можно было заметить, как быстро садится солнце, да еще перпендикулярно к горизонту, тогда как в это время года и на широте Алжира оно заходит, описывая плавную кривую. Еще одной загадкой больше!
Шагая по дороге, капитан Сервадак размышлял обо всех этих чудесах. Если в результате какого-то, совершенно небывалого еще явления Земля вращается теперь вокруг своей оси в обратном направлении, если даже допустить, поскольку Солнце стоит в зените, что алжирское побережье передвинулось через экватор в Южное полушарие, то земной шар, по-видимому, не претерпел никаких существенных изменений, во всяком случае в этой части Африки, разве только стал несколько выпуклее. Берег все тот же: крутые откосы, пески и голые скалы, красные, словно от окиси железа. Всюду, куда только хватал глаз, очертания берега остались прежними. Никаких перемен не обнаружилось и слева, к югу, вернее в том направлении, которое Сервадак упорно называл югом, вопреки тому, что восток и запад явно переместились; сейчас уже нельзя было отрицать очевидности — они поменялись местами. В трех лье от берега виднелись отроги гор Меджерды; знакомые вершины отчетливо вырисовывались на фоне неба.
Вдруг сквозь просвет между туч пробились косые лучи солнца и упали на землю. Сомнения быть не могло: дневное светило, взойдя на западе, садилось на востоке.
— Черт подери, — сказал Сервадак, — любопытно все-таки узнать, что думают обо всем этом в Мостаганеме! Что скажет военный министр, когда телеграф сообщит ему: африканская колония так запуталась в проблемах физических, как никогда еще не запутывалась в общественных?
— Африканскую колонию, всю как есть, посадят в каталажку! — ответил Бен-Зуф.
— И что поведение стран света находится в полном противоречии с правилами воинского устава?
— Отправить страны света в штрафную роту!
— И что в январе месяце солнце бьет мне прямо в лицо?
— Солнце смеет бить офицера! Расстрелять солнце!
И дока же был Бен-Зуф по части военной дисциплины!
Гектор Сервадак и его денщик торопились изо всех сил. Используя ту особую и необычайную легкость, которая стала их неотъемлемым свойством, они неслись быстрее зайца, прыгали легче серны. Они свернули с тропинки, петлявшей по верху скал и только удлинявшей дорогу, и избрали кратчайший путь по прямой: «полет птицы», сказали бы в Старом Свете, «полет пчелы», сказали бы в Новом. Для них не существовало препятствий! Изгородь? Они проносились над ней. Ручей? Они преодолевали его одним прыжком. Купа деревьев? Они перепрыгивали ее с места в стремительном броске. Холм? Да они просто парили над ним! Теперь Бен-Зуф и впрямь мог бы перешагнуть через Монмартрский холм! Сервадак и Бен-Зуф боялись только одного: как бы не удлинить путь по вертикали, стремясь сократить его по горизонтали. Они поистине едва касались земли; при такой беспредельной упругости земля, казалось, служила только трамплином.
Наконец, показались берега Шелиффа; в несколько прыжков Сервадак и его денщик очутились на правом берегу реки.
Но здесь они поневоле остановились: моста больше не было, да и надобность в нем отпала.
— Мост снесен! — воскликнул Сервадак. — Здесь, очевидно, произошло наводнение, чуть ли не второй потоп!
— Подумаешь, невидаль, — проворчал Бен-Зуф.
А между тем были все основания удивляться.
Шелифф исчез. От левого берега не осталось и следа. Правый берег реки, которая еще вчера текла по плодородной равнине, стал берегом моря. На всем необозримом просторе, открывавшемся на западе, мирное течение Шелиффа сменили бурливые волны, и были они не желтыми, а синими, не тихо лепечущими, а грозно ропщущими, словно на месте реки возникло море. Здесь обрывалась суша, которая еще накануне была территорией Мостаганема.
Гектор Сервадак захотел удостовериться, что перед ними действительно море, он прошел вперед по заросшему олеандрами берегу, зачерпнул в горсть воды и попробовал на вкус.
— Соленая! — проговорил он. — За несколько часов море поглотило всю западную часть Алжира.
— Значит, — сказал Бен-Зуф, — это продлится дольше, чем простое наводнение?
— Дело в том, что изменился весь мир, — ответил Сервадак, качая головой. — Такая катастрофа может повлечь за собой неисчислимые последствия! А что сталось с моими товарищами, с моими друзьями?
Никогда еще Бен-Зуф не видел Сервадака столь взволнованным. Он постарался придать своему лицу подобающее обстоятельствам выражение, хотя еще меньше Сервадака догадывался о том, что собственно произошло. Бен-Зуф, возможно, отнесся бы к происходящему с философическим спокойствием, если бы не считал долгом солдата разделять чувства своего капитана.
Новая береговая полоса, очертания которой совпадали с очертаниями бывшего правого берега Шелиффа, слегка закругляясь, тянулась с севера на юг. По-видимому, катастрофа, разразившаяся в этой части Алжира, пощадила берег Шелиффа. Он остался таким же, каким запечатлен на гидрографической карте, причудливо изрезанный, с купами могучих деревьев, с зеленым ковром лужаек. Только это был не берег реки, а берег неведомого моря.
Но глубоко взволнованный Сервадак едва успел отметить те разительные перемены, которые произошли вокруг. Дневное светило, как только оказалось в восточной части горизонта, сразу же скрылось с глаз, точно ядро, пущенное в море. Будь это под тропиками, — 21 сентября или 21 марта, когда солнце пересекает небесный экватор, — то и тогда переход от дня к ночи не совершился бы столь стремительно. День потух без сумерек, а следующий, возможно, наступит без утренней зари… Кромешная тьма мгновенно окутала все: землю, море, небо.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
— Что за черт, — воскликнул он, пораженный внезапно наступившей темнотой, — надо все-таки посмотреть на это днем… если только день или какое-нибудь подобие дня еще настанет. Будь я проклят, если знаю, куда девалось солнце!
В словах, блестящих, словно страз, О милая, что нужды?
«Какого черта бормочет капитан? — спрашивал себя Бен-Зуф, тщетно пытаясь прикорнуть в своем углу. — Битый час он хорохорится — точь-в-точь селезень, который слетал в теплые края».
Гектор Сервадак метался по комнате в припадке неистового вдохновения:
Но как всех этих длинных фраз Ты, сердце, чуждо!
«Все ясно, — стихи сочиняет, — сказал себе Бен-Зуф, выглянув из своего угла. — Ну и шумное же это дело! Тут не соснешь».
И он что-то глухо проворчал.
— Что с тобой, Бен-Зуф? — окликнул его Сервадак.
— Со мною ничего, господин капитан. Дурной сон, верно, привиделся!
— Пошел к черту!
— С превеликим удовольствием, особенно если он не сочиняет стихов, — пробормотал Бен-Зуф.
— Вот скотина, сбил меня все-таки, — сказал Сервадак, — Бен-Зуф!
— Здесь, господин капитан, — ответил денщик, вскочив и отдавая честь.
— Смирно, Бен-Зуф! Замри! Вот она, попалась мне! Я нашел концовку рондо!
И, сопровождая плавным движением руки каждый стих, Сервадак вдохновенно, как истинный поэт, продекламировал:
Поверьте мне, — без лишних слов Клянусь и обещаю, Что вас люблю, любить готов И ради вас…
Но последние слова четверостишия так и не были произнесены: какая-то страшная сила швырнула Сервадака и Бен-Зуфа ничком наземь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
к которой читатель волен добавить любое количество вопросительных и восклицательных знаков
Отчего в эту самую минуту линия горизонта изменилась так внезапно и разительно, что даже в открытом море испытанный глаз моряка не нашел бы ту окружность, где должно было сливаться небо с водой?Отчего море вздыбилось, подняв волны до такой высоты, какая прежде казалась ученым невозможной?
Отчего в грохот треснувшей земной коры ворвался грозный гул, где смешались разнообразнейшие звуки — скрежет перемещающихся в недрах пластов, рев подпочвенных вод, сталкивающихся на небывалой глубине, и свист воздушных масс, крутящихся вихрем, как при циклоне?
Отчего вдруг возник ослепительный свет, засверкал ярче северного сияния, залил весь небосвод, мгновенно затмив даже самые крупные звезды?
Отчего через минуту после того, как бассейн Средиземного моря, казалось, опустел, в него вдруг с неслыханной яростью снова хлынули воды?
Отчего лунный диск увеличился так неимоверно, словно ночное светило за несколько секунд приблизилось к нам с расстояния в девяносто шесть тысяч лье до десяти тысяч лье?
Отчего вслед за тем на небосводе появился новый, ярко сияющий, огромный шар, доселе неизвестный астрономам, и вскоре исчез за густыми облаками?
И, наконец, что за необычайное явление природы вызвало эту катастрофу, которая потрясла до основания землю, море, небо, вселенную?
Кто мог бы это объяснить? И остался ли на земном шаре хоть один человек, чтобы ответить на эти вопросы?
ГЛАВА ПЯТАЯ,
где говорится о некоторых изменениях, произошедших в окружающем мире, причем установить их причину не представляется возможным
И все-таки в той части алжирского побережья, которая ограничена на западе правым берегом Шелиффа, а на севере Средиземным морем, на первый взгляд ничто не изменилось. Сотрясение было необычайно сильным; однако от него не пострадал ни внешний вид низменности, правда, кое-где словно вспучившейся, ни причудливый рисунок берегов, ни очертания моря, все еще продолжавшего бушевать. Уцелела и караульня, если не считать того, что ее каменные стены дали трещины. Только гурби рассыпался, как карточный домик от дуновения ребенка, а обитатели гурби лежали недвижно под обвалившейся соломенной кровлей.Капитан Сервадак очнулся только через два часа после катастрофы. Не сразу вернулась к нему память; однако первые слова, которые он произнес (что нас с вами удивить не может), были последними словами из достославного рондо, замершими на устах капитана при столь необыкновенных обстоятельствах:
…Что вас люблю, любить готов И ради вас…
Вслед за чем, опамятовавшись окончательно, он проговорил:
— Позвольте, позвольте, что собственно здесь произошло?
Ответить себе на этот вопрос оказалось делом нелегким. Высвободив руку, он разгреб солому и высунул голову наружу.
Прежде всего капитан Сервадак огляделся по сторонам.
— Гурби развалился! — объявил он. — Должно быть, смерч пронесся!
Он ощупал себя: цел и невредим, ни единой царапины.
— Черт побери! А где денщик?
Он приподнялся и позвал:
— Бен-Зуф!
Тогда рядом с Сервадаком, пробив отверстие в соломенной кровле, вынырнула вторая голова.
— Здесь! — прокричал Бен-Зуф.
Можно было подумать, будто он только и ждал этого зова, чтобы ответить, как на перекличке.
— Ты что-нибудь понимаешь, Бен-Зуф? — спросил Сервадак.
— Понимаю, господин капитан, что тут, как видно, и будет наш последний перегон!
— Пустяки! Смерч, Бен-Зуф, самый простой смерч!
— Смерч так смерч, — философически ответил денщик. — Особых повреждений в костях нет, господин капитан?
— Нет, Бен-Зуф.
Через минуту оба были уже на ногах; расчистив место, где прежде стоял гурби, они нашли почти в полной сохранности свои вещи, приборы, утварь, и Сервадак спросил:
— А который собственно час?
— По крайней мере восемь, — ответил Бен-Зуф, посмотрев на солнце; оно уже довольно высоко стояло над горизонтом.
— Как, восемь часов!
— Никак не меньше, господин капитан!
— Неужели?
— Так точно, и нам пора идти!
— Куда?
— На наше свидание, конечно.
— Какое свидание?
— Да ведь у нас дуэль с графом…
— Ах, черт! — воскликнул Сервадак. — Я чуть было не забыл!
Но посмотрев на свои карманные часы, он рассердился:
— Да что ты мелешь, с ума ты сошел! Сейчас без нескольких минут два.
— Два часа утра или два часа дня? — осведомился Бен-Зуф, поглядывая на солнце.
Гектор Сервадак приложил часы к уху.
— Идут! — сказал он.
— Солнце тоже не стоит, — заметил денщик.
— В самом деле, судя по солнцу… Ого! Клянусь вином Медока!
— Что с вами, господин капитан?
— Да ведь сейчас, должно быть, восемь часов вечера!
— Вечера?
— Ну да! Солнце на западе, стало быть оно заходит!
— Вот уж нет, господин капитан, — ответил Бен-Зуф, — оно встает в полном аккурате, как новобранец, когда бьют зорю. Глядите! Пока мы тут с вами толковали, солнце поднялось еще выше!
— Что же это такое? Солнце восходит на западе? — пробормотал Сервадак.
— Да полно! Это невозможно!
Однако спорить против очевидности не приходилось: над водами Шелиффа поднялось лучезарное светило и плыло по западной части горизонта, там, где прежде оно проходило вторую половину своей дневной дуги.
Гектора Сервадака осенила догадка: вследствие какого-то совершенно невероятного, во всяком случае необъяснимого, космического переворота изменилось вращательное движение Земли вокруг оси, а не положение Солнца в межпланетном пространстве.
Как в этом разобраться? Неужто же невозможное стало возможным? Окажись сейчас возле Сервадака кто-нибудь из членов «Бюро долгот» Парижской обсерватории, капитан постарался бы получить разъяснения. Но так как Сервадак был предоставлен самому себе, то и сказал:
— Пускай разбираются астрономы! А я через неделю прочту в газетах, что они там придумали.
И, бросив размышлять о причинах столь удивительного явления, Гектор Сервадак обратился к денщику:
— В путь! Что бы ни случилось, пусть даже вся земная и небесная механика перевернулась вверх дном, я обязан явиться первым на место дуэли и оказать графу Тимашеву честь…
— Проткнуть его шпагой, — договорил Бен-Зуф.
Установив, что видимое движение Солнца происходит в обратном направлении, Сервадак и его денщик должны были бы обратить внимание и на другие перемены в окружающем мире, произошедшие в памятное мгновение новогодней ночи; будь они тогда способны наблюдать, их, несомненно, поразило бы, как невероятно изменились атмосферные условия. В первую очередь это коснулось их самих. Они чувствовали, что дыхание у них стало учащенным, как это бывает при восхождении на гору, когда воздух становится разреженным и, следовательно, менее насыщенным кислородом. Кроме того, голоса звучали глуше. Оставалось предположить одно из двух: либо притупился их слух, либо воздух вдруг стал хуже проводить звук, чем раньше.
Но в эту минуту Сервадаку и Бен-Зуфу было не до изменений физических свойств природы; они направлялись прямо к Шелиффу по крутой тропинке между прибрежных скал.
Погода отличалась от вчерашней, сплошного тумана уже не было. Небо, окрашенное в какой-то странный цвет, вскоре обложило тяжелыми, низкими тучами, и уже нельзя было проследить за светоносным путем Солнца от одного горизонта до другого. Все предвещало ливень или сильную грозу. Но дождь все не шел: очевидно, водяные пары еще недостаточно сгустились.
Впервые море у этих берегов казалось совершенно пустынным; на сероватом фоне неба, сливавшегося с водой, — ни паруса, ни дымка парохода. А горизонт (или то был обман зрения?) необычайно сузился как со стороны моря, так и со стороны равнины. Исчезла бесконечность его далей, словно земной шар стал выпуклее.
Капитан Сервадак и Бен-Зуф шли быстро в полном молчании; вскоре они оказались неподалеку от места поединка, находившегося в пяти километрах от гурби. Оба почувствовали в это утро, что их организм изменился. Они еще не отдавали себе в этом полного отчета, но им словно легче стало нести свое тело, словно у них крылья выросли. И все же, если бы Бен-Зуф захотел облечь в слова свои ощущения, он наверное сказал бы, что ему «вроде как бы не по себе».
— А главное, мы позабыли заправиться, — ворчал он.
Такая забывчивость, бесспорно, не была свойственна нашему доблестному воину.
Вдруг слева от тропинки послышался визгливый лай; из чащи мастиковых деревьев выскочил шакал. Он принадлежал к особой разновидности африканских шакалов, у которых шкура пятнистая, а лапы с наружной стороны полосатые, причем полосы, как и пятна на шкуре, — черные.
Шакалы опасны только тогда, когда охотятся стаей. В одиночку это животное не страшнее собаки. Не такой человек был Бен-Зуф, чтобы испугаться шакала, но Бен-Зуф не терпел их породу потому, может статься, что она не представлена на Монмартре.
Выбравшись из зарослей, зверь забился в расщелину у подножья утеса высотой с добрых десять метров. Он посматривал на пришельцев с явной тревогой. Бен-Зуф сделал вид, что замахивается на него; угрожающее движение спугнуло зверя; к великому удивлению капитана и денщика, он подпрыгнул вверх и сразу очутился на вершине утеса.
— Вот так циркач! — воскликнул Бен-Зуф. — Подпрыгнул на целых тридцать футов!
— А ведь верно, черт возьми! — задумчиво сказал Сервадак. — Я в жизни не видывал такого прыжка!
Усевшись на скале поудобней, шакал наблюдал за путниками с ехидным видом. За это Бен-Зуф решил его проучить и схватил камень.
Камень был очень крупный, но показался денщику легким, как губка.
— Бесовское отродье, — сказал Бен-Зуф, глядя на шакала, — бросать в него таким камешком, все равно что сдобной булкой швыряться! Но почему камень хоть и велик, а ничего не весит?
За неимением ничего подходящего Бен-Зуф все-таки метнул в неприятеля «сдобной булкой».
Бен-Зуф промахнулся. Однако было ясно, что он питает к шакалу далеко не миролюбивые чувства; зверь благоразумно пустился наутек, перескакивая через изгороди и деревья, и скрылся из виду в несколько гигантских прыжков, на которые способен разве только кенгуру, да и то сделанный из резины.
А камень, не попав в живую мишень, описал длиннейшую дугу, перелетел через утес и упал в пятистах шагах от него.
— Ах ты племя бедуинское! — выругался потрясенный Бен-Зуф. — Этак я, пожалуй, переплюну самую мощную гаубицу!
Бен-Зуф находился в ту минуту немного впереди капитана, подле рва с водой шириною в десять футов, через который им предстояло перебраться. Бен-Зуф разбежался и прыгнул через ров с азартом завзятого гимнаста.
— Это еще что такое! Куда ты, Бен-3уф! Разобьешься, олух!
Эти-слова вырвались у капитана Сервадака, когда он увидел, что его денщик парит в воздухе, футах в сорока над землей.
Сообразив, какая опасность угрожает Бен-Зуфу при падении, Гектор Сервадак бросился за ним и тоже хотел перескочить ров; но мускульное напряжение, которое он при этом сделал, оказалось настолько сильным, что его подбросило вверх на высоту около тридцати футов. На лету он столкнулся с падавшим Бен-Зуфом. Затем, повинуясь в свою очередь закону тяготения, он и сам полетел вниз с возрастающей скоростью, однако, коснувшись земли, испытал толчок не больший, чем если бы спрыгнул с высоты четырех-пяти футов.
— Вот так так! — вскричал Бен-Зуф, покатываясь со смеху. — Да мы с вами клоунами сделались, господин капитан!
Несколько секунд Гектор Сервадак стоял в глубоком раздумье; затем подошел к денщику и, положив руку ему на плечо, сказал:
— Не улетай, Бен-Зуф, пожалуйста, и посмотри на меня внимательно! Я, должно быть, еще не проснулся; разбуди же меня, ущипни хоть до крови, лишь бы помогло! С ума мы сошли, что ли, или грезим наяву?
— То-то и дело, господин капитан, — отвечал Бен-Зуф, — что наяву со мною такого не случалось, а только во сне, когда, бывало, привидится, будто я птичка и будто мне перемахнуть через Монмартр все равно, что через свою фуражку перешагнуть. Нет, все это чудно как-то. С нами что-то случилось; мало того, случилось такое, чего ни с кем еще не приключалось. А может, как раз на алжирском побережье такое и бывает?
Гектор Сервадак стоял, словно громом пораженный.
— С ума сойти можно! — воскликнул он. — Так это не сон, не бред!
Но Сервадак не принадлежал к числу людей, способных бесконечно ломать, себе голову над загадкой, которую в этих условиях было очень трудно разгадать.
— Что ж! Будь что будет, — сказал он, решив ничему больше не удивляться.
— Да, господин капитан, — ответил Бен-Зуф, — и прежде всего доведем до конца наше дельце с графом Тимашевым.
За рвом раскинулась лужайка, поросшая бархатистой травой и обрамленная чудесными деревьями, посаженными с полвека назад, — вечнозелеными дубами, пальмами, рожковыми деревьями, смоковницами, между ними росли кактусы и алоэ, а кое-где высились огромные эвкалипты.
Эта защищенная со всех сторон площадка и была выбрана для поединка.
Сервадак окинул беглым взглядом лужайку и, убедившись, что никого нет, сказал:
— Тьфу ты, пропасть! Мы все-таки пришли на наше свидание первыми!
— Или последними, — возразил Бен-Зуф.
— Как так, последними? Да ведь еще девяти нет, — ответил Сервадак, вынимая из кармана часы, которые перед уходом из гурби поставил по солнцу.
— Господин капитан, видите ли вы там, за облаками, этакий белесоватый шарик? — спросил денщик.
— Вижу, — ответил капитан, глядя на еле различимый в тумане диск, стоявший в зените.
— Так вот, — продолжал Бен-Зуф, — этот шарик и есть солнце либо его заместитель по должности.
— В январе месяце солнце в зените, да еще на тридцать девятом градусе северной широты? — вскричал Сервадак.
— Оно самое, господин капитан, и не извольте гневаться, а только оно показывает, что сейчас полдень. Солнце, как видно, сегодня торопится, и я готов пари держать на миску кускуса, что оно зайдет через три часа.
Гектор Сервадак стоял молча, скрестив руки на груди. Затем он сделал полный оборот вокруг себя, что давало ему возможность оглядеть весь горизонт.
— Нарушены законы тяжести! Страны света переместились, — шептал он, — день стал вдвое короче!.. Стало быть, мой поединок с графом Тимашевым откладывается на неопределенный срок! Нет, тут что-то неладно! Это не я спятил, черт побери! Ни я, ни Бен-Зуф.
Невозмутимый Бен-Зуф, из уст которого даже самое необычайное из космических явлений не исторгло бы ни единого возгласа удивления, спокойно смотрел на капитана.
— Бен-Зуф, — обратился к нему Сервадак.
— Слушаю, господин капитан!
— Видишь ли ты здесь кого-нибудь?
— Никого не вижу, господин капитан. Русский отправился восвояси!
— Предположим. Но тогда меня дожидались бы секунданты и, увидев, что я опаздываю, непременно наведались бы в гурби.
— Что верно, то верно, господин капитан!
— Отсюда следует, что они и не приезжали!
— А если не приезжали, то почему?
— Потому что, — и это совершенно ясно, — они не могли приехать. А граф Тимашев…
Не договорив, капитан Сервадак взбежал на скалу, возвышавшуюся над взморьем, чтобы взглянуть, не стоит ли «Добрыня» на якоре в нескольких кабельтовых от берега. В конце концов граф Тимашев мог приехать на место дуэли морем, как и вчера.
Море было пустынно, и тут-то впервые капитан Сервадак заметил, что даже при полном безветрии оно бушует, словно на дне его клокочет вода, кипящая на сильном огне. Ясно, что шкуне было бы трудно бороться с таким совершенно необычным волнением.
Кроме того, — и тоже впервые, — Гектор Сервадак с изумлением обнаружил, насколько уменьшился радиус той окружности, где небо сходится с водой.
И действительно, от наблюдателя, находившегося на вершине этого высокого утеса, линия горизонта должна была бы отстоять километров на сорок. А теперь пределом видимости стало расстояние в десять километров, словно за несколько часов объем земного шара сильно сократился.
— Странно, в высшей степени странно! — сказал Сервадак.
Тем временем Бен-Зуф вскарабкался на верхушку эвкалипта с проворством проворнейшего из четвероруких. С этой высоты хорошо были видны окрестности как в сторону Тенеса и Мостаганема, так и в южном направлении. Спустившись на землю. Бен-Зуф сообщил капитану, что равнина, по-видимому, совершенно безлюдна.
— К Шелиффу! — сказал Гектор Сервадак. — Идем к реке! Там, может быть, мы поймем, что произошло!
— К Шелиффу! — повторил Бен-Зуф.
От лужайки до реки было не больше трех километров; капитан Сервадак предполагал перейти мост, а затем добраться до Мостаганема. Но надо было торопиться, чтобы поспеть в город засветло. Даже сквозь мутный полог туч можно было заметить, как быстро садится солнце, да еще перпендикулярно к горизонту, тогда как в это время года и на широте Алжира оно заходит, описывая плавную кривую. Еще одной загадкой больше!
Шагая по дороге, капитан Сервадак размышлял обо всех этих чудесах. Если в результате какого-то, совершенно небывалого еще явления Земля вращается теперь вокруг своей оси в обратном направлении, если даже допустить, поскольку Солнце стоит в зените, что алжирское побережье передвинулось через экватор в Южное полушарие, то земной шар, по-видимому, не претерпел никаких существенных изменений, во всяком случае в этой части Африки, разве только стал несколько выпуклее. Берег все тот же: крутые откосы, пески и голые скалы, красные, словно от окиси железа. Всюду, куда только хватал глаз, очертания берега остались прежними. Никаких перемен не обнаружилось и слева, к югу, вернее в том направлении, которое Сервадак упорно называл югом, вопреки тому, что восток и запад явно переместились; сейчас уже нельзя было отрицать очевидности — они поменялись местами. В трех лье от берега виднелись отроги гор Меджерды; знакомые вершины отчетливо вырисовывались на фоне неба.
Вдруг сквозь просвет между туч пробились косые лучи солнца и упали на землю. Сомнения быть не могло: дневное светило, взойдя на западе, садилось на востоке.
— Черт подери, — сказал Сервадак, — любопытно все-таки узнать, что думают обо всем этом в Мостаганеме! Что скажет военный министр, когда телеграф сообщит ему: африканская колония так запуталась в проблемах физических, как никогда еще не запутывалась в общественных?
— Африканскую колонию, всю как есть, посадят в каталажку! — ответил Бен-Зуф.
— И что поведение стран света находится в полном противоречии с правилами воинского устава?
— Отправить страны света в штрафную роту!
— И что в январе месяце солнце бьет мне прямо в лицо?
— Солнце смеет бить офицера! Расстрелять солнце!
И дока же был Бен-Зуф по части военной дисциплины!
Гектор Сервадак и его денщик торопились изо всех сил. Используя ту особую и необычайную легкость, которая стала их неотъемлемым свойством, они неслись быстрее зайца, прыгали легче серны. Они свернули с тропинки, петлявшей по верху скал и только удлинявшей дорогу, и избрали кратчайший путь по прямой: «полет птицы», сказали бы в Старом Свете, «полет пчелы», сказали бы в Новом. Для них не существовало препятствий! Изгородь? Они проносились над ней. Ручей? Они преодолевали его одним прыжком. Купа деревьев? Они перепрыгивали ее с места в стремительном броске. Холм? Да они просто парили над ним! Теперь Бен-Зуф и впрямь мог бы перешагнуть через Монмартрский холм! Сервадак и Бен-Зуф боялись только одного: как бы не удлинить путь по вертикали, стремясь сократить его по горизонтали. Они поистине едва касались земли; при такой беспредельной упругости земля, казалось, служила только трамплином.
Наконец, показались берега Шелиффа; в несколько прыжков Сервадак и его денщик очутились на правом берегу реки.
Но здесь они поневоле остановились: моста больше не было, да и надобность в нем отпала.
— Мост снесен! — воскликнул Сервадак. — Здесь, очевидно, произошло наводнение, чуть ли не второй потоп!
— Подумаешь, невидаль, — проворчал Бен-Зуф.
А между тем были все основания удивляться.
Шелифф исчез. От левого берега не осталось и следа. Правый берег реки, которая еще вчера текла по плодородной равнине, стал берегом моря. На всем необозримом просторе, открывавшемся на западе, мирное течение Шелиффа сменили бурливые волны, и были они не желтыми, а синими, не тихо лепечущими, а грозно ропщущими, словно на месте реки возникло море. Здесь обрывалась суша, которая еще накануне была территорией Мостаганема.
Гектор Сервадак захотел удостовериться, что перед ними действительно море, он прошел вперед по заросшему олеандрами берегу, зачерпнул в горсть воды и попробовал на вкус.
— Соленая! — проговорил он. — За несколько часов море поглотило всю западную часть Алжира.
— Значит, — сказал Бен-Зуф, — это продлится дольше, чем простое наводнение?
— Дело в том, что изменился весь мир, — ответил Сервадак, качая головой. — Такая катастрофа может повлечь за собой неисчислимые последствия! А что сталось с моими товарищами, с моими друзьями?
Никогда еще Бен-Зуф не видел Сервадака столь взволнованным. Он постарался придать своему лицу подобающее обстоятельствам выражение, хотя еще меньше Сервадака догадывался о том, что собственно произошло. Бен-Зуф, возможно, отнесся бы к происходящему с философическим спокойствием, если бы не считал долгом солдата разделять чувства своего капитана.
Новая береговая полоса, очертания которой совпадали с очертаниями бывшего правого берега Шелиффа, слегка закругляясь, тянулась с севера на юг. По-видимому, катастрофа, разразившаяся в этой части Алжира, пощадила берег Шелиффа. Он остался таким же, каким запечатлен на гидрографической карте, причудливо изрезанный, с купами могучих деревьев, с зеленым ковром лужаек. Только это был не берег реки, а берег неведомого моря.
Но глубоко взволнованный Сервадак едва успел отметить те разительные перемены, которые произошли вокруг. Дневное светило, как только оказалось в восточной части горизонта, сразу же скрылось с глаз, точно ядро, пущенное в море. Будь это под тропиками, — 21 сентября или 21 марта, когда солнце пересекает небесный экватор, — то и тогда переход от дня к ночи не совершился бы столь стремительно. День потух без сумерек, а следующий, возможно, наступит без утренней зари… Кромешная тьма мгновенно окутала все: землю, море, небо.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
приглашающая читателя принять участие в первой прогулке капитана Сервадака по его новым владениям
Читатель, уже знакомый с характером капитана Сервадака, человека отважного и склонного к приключениям, легко поверит нам, что капитан нимало не растерялся от всех этих чрезвычайных происшествий. Однако он воспринял их не столь безучастно, как Бен-Зуф, потому что всегда стремился вникнуть в причину явлений. Их последствия его мало заботили — лишь бы знать причину. По утверждению Сервадака, быть убитым пушечным ядром — сущие пустяки, раз уж вы досконально знаете, по каким правилам баллистики и по какой траектории летело ядро, угодившее вам прямо в грудь. Так относился он ко всем жизненным явлениям. Поэтому, уделив последствиям недавних событий столько времени, сколько ему позволял его беспечный нрав, Гектор Сервадак думал лишь об одном: как установить их причину.— Что за черт, — воскликнул он, пораженный внезапно наступившей темнотой, — надо все-таки посмотреть на это днем… если только день или какое-нибудь подобие дня еще настанет. Будь я проклят, если знаю, куда девалось солнце!