Страница:
Вчера в лазарете, во время короткой передышки, уронив голову на руки, она заснула. Ей приснился Алешка. Юноша лучезарно улыбался и настойчиво приглашал ее на вальс. Почему-то он был одет в парадный белый офицерский мундир с эполетами и аксельбантами. Уля еще хотела спросить у Анюты – Серегиной сестры, решительно определившейся к ним в санитарки, к добру ли снятся белые одежды. Но не успела. Привезли двух партизан-гимназистов, совсем еще мальчишек, раненных в бою с шахтерами. Оба были тяжелые. Один умер, так и не придя в сознание, другому отрезали раздробленную снарядом руку. Даже бой-баба Анюта не выдержала и разревелась. Уля тоже отчаянно плакала. Видя весь этот ужас, она не могла не думать об Алексее.
Утром того же дня он забегал к ним – расхристанный и румяный от спешки – торопился на телефонный узел. Уля принесла ему стакан воды, а он взял и вытащил из-за пазухи три нераспустившихся тюльпана.
– Вам. Первые в этом году.
Она чуть не задохнулась от восторга. Наверное, так не стоило вести себя воспитанной девушке, по крайней мере, в первый раз. Но…
– Давайте быстрее! – крикнул ее отцу какой-то офицер, показывая рукой в сторону переулка. – Лучше там проехать, а то справа б…ое быдло все простреливает. По чердакам расселись, ублюдки!
Бросив на нее невеселый взгляд, офицер извинился:
– Простите, барышня!
Уля хотела ему улыбнуться, но ничего не получилось.
Когда их обоз миновал переправу и пошел по степи вместе с другими разрозненными группами офицеров, партизан и беженцев, телегу нагнал тарантас интендантского взвода. На козлах сидел Женька – еще один Алешкин однокашник. Позади него находилась груда ящиков, подле них – какой-то капитан. Увидев Ульяну, неунывающий Женька расплылся в улыбке:
– Это хорошо, что вы с нами, мадмуазель, – в городе оставаться нельзя. У вас оружие есть?
Сидевший рядом с дочерью доктор Захаров изумленно посмотрел на веселого гимназиста, словно не понимая смысла сказанного.
Женька полез в карман и протянул Уле маленький браунинг:
– Подарок! Как раз по руке будет. А вам, доктор, мы что-нибудь посолидней подберем.
Владимир Васильевич растерянно пожал плечами:
– Думаете, мне нужно? Тогда давайте…
– Сейчас всем нужно, – ответил за Женьку незнакомый капитан, – даже священнику! – И полез за ящики. – Подойдет?
Вытащил кавалерийский карабин, четыре обоймы и вручил доктору.
Уля тем временем расспрашивала Денисова об Алешке и остальных.
Тот сразу перестал улыбаться:
– Под Мишкиным они были. Рельсы рвали. А я с ними не успел…
Увидев, как побелело Улино лицо, Женька вновь принял беспечный вид:
– Да не волнуйтесь, они, наверное, уже в Кривянской. Полковник Смоляков тоже там. В городе наших не осталось. Вон, слышите, пальба поднялась? Это полковник Денисов и офицеры за Тузловку отходят.
Офицерская команда приняла на себя заключительный удар красных. Новый начштаба восставших полковник Денисов во главе арьергарда, нагруженного патронами, снарядами, замками от орудий и другим военным имуществом, оставил станцию и начал вброд переходить речку Тузлов. Перед этим начальник штаба под страхом расстрела заставил нескольких железнодорожников разогнать и пустить навстречу бронепоезду красных паровоз, который за несколько километров от города сошел с рельсов, перекрыв дорогу к вокзалу.
Рабочие, поняв, что ростовские большевики не успеют вступить в бой с отходящими дружинниками, принялись строчить вслед из пулеметов, затащив пару «максимов» на самые высокие привокзальные здания. Но эффективным оказался только прицельный винтовочный огонь. За рекой пулеметные очереди не доставали.
Уже наступали сумерки, когда последние отступавшие офицеры добрались до околицы Кривянской. Со стороны Новочеркасска выставили малочисленное боевое охранение.
На восток от города группами и в одиночку все еще тянулись штатские. К вечеру станичная площадь Кривянки, двор станичного правления и прилегающие улицы были заполнены чрезвычайно пестрой и суетливой толпой. Казалось, в станице проходит большая ярмарка. Везде мелькали офицерские, студенческие и солдатские шинели, штатские пальто, дамские шубы, шляпы, белые косынки, папахи и традиционные цветастые платки казачек. Среди множества телег, груженных домашним скарбом и военным имуществом, бегала плачущая детвора и огромное количество собак.
Вдруг неожиданно со стороны Новочеркасска раздались орудийные выстрелы, и несколько шрапнельных зарядов разорвалось над станицей. Охваченные паникой люди ринулись к Заплавам. Расталкивая, сбивая друг друга с ног, весь этот огромный цыганский табор под звуки дикого многоголосого собачьего завывания и лая поехал и побежал к дороге. Через несколько минут площадь опустела. Задержались лишь остатки санитарного обоза.
Единственное, что могло сделать командование разбежавшейся армии, в такой обстановке, – попытаться не допустить распыления дружинников по своим станицам. На перекрестки основных дорог были высланы автомобили с вооруженными казаками – влиятельными стариками и офицерами штаба. За несколько дней урядник Журба – теперь начальник всего захваченного автопарка – наладил технику так, что она работала как часы. Это и позволило Ивану Александровичу Смолякову среагировать оперативно.
Многие из паниковавших поистине заслуживали применения к ним оружия. Но действовать приходилось только уговорами. Среди выплеснувшейся из Новочеркасска испуганной людской массы находилось много гражданских, в том числе детей.
Полковник Смоляков, так же как и другие, вразумлял, объяснял, взывал, умолял. Он требовал от казаков не поддаваться панике и не расходиться по домам. От недавнего воинства остались лишь несколько десятков не сломленных неудачей офицеров и юнкеров, сотня казаков-кривянцев да группа студентов-партизан – самых активных участников блокировки деморализованных дружинников.
Все висело на волоске. Еще одна паническая искра, и люди, только что с воодушевлением боровшиеся с большевиками, стали бы стрелять друг в друга. Но тут со стороны Заплавской показались силуэты всадников и послышался рокот моторов.
Иван Александрович не поверил своим глазам – из грузовиков стали выпрыгивать пропавшие участники мишкинской обороны, а слегка поредевшую конницу по-прежнему возглавлял безногий сотник Гавриленков.
– Дети мои! – вскричал на радостях полковник. – Слава Господу Вседержителю!
Студенты-партизаны, обретя своих невредимых товарищей, засвистели и заулюлюкали, а станичники, пытавшиеся миновать смоляковский кордон, остановились в нерешительности. Они брели по ночной степи молча, понурив головы, почти не ввязываясь в разговоры с увещевавшими их штабными офицерами. А тут, увидев сплоченный, настроеный по-боевому отряд, многие призадумались.
– Господин полковник, Иван Александрович, разрешите доложить! – Лиходедов подбежал к Смолякову, козыряя, как заправский кадет на параде. – В Заплавской станичный атаман, выполняя распоряжение штаба, выставил заставы и из станицы никого не выпускает. То же и в Бессергеневской. Там Мельников с Пичугиным остались помогать. Тот гонец, которого вы послали с приказом, нашему Сереге родственник оказался!
– Ну орлы! Ну молодцы! А где же наш философ-бомбист?
– Барашков? А вон, студенты качают!
Иван Александрович подошел, молча отстранил студентов и стиснул Вениамина в объятиях. Но тут же охнул и опустился на землю, держась за сердце. Вконец измученный нервной беспрерывной горячкой последних дней, бессонными ночами и недоеданием, он был уже не в состоянии преодолевать свою усталость. Склонившимся над ним партизанам он хрипло проговорил:
– Надо вывести из Кривянской лазарет. Кордон тут больше не нужен. В Заплавы…
Алешка потому не остался с Мельниковым, Пичугиным и Журавлевым в Заплавах, что узнал об Уле от примчавшегося на тарантасе Женьки.
– Там такой драп начался! – переживал Денисов, показывая рукой назад. – А они с ранеными! Краснюки их из орудий побьют! А Смоляков там казаков ловит, а они разбегаются!
– Ты, Женька, тоже не в окопе сидишь, в тряпки твою душу! Че орешь? Был партизаном, а теперь извозчиком заделался? – напустился на него Мельников.
Денисов обиженно надулся:
– А ты, бурлак, не замай! Я при деле. У меня тут патронов полный тарантас, понял?
Патроны тут же раздали вырвавшимся из-под Мишкина. Теперь их стало меньше. Погибли казаки, несколько офицеров, один студент. Партизанам пришлось сначала ускользнуть из затягиваемой вокруг хутора большевистской петли, а после прорываться из города через Фашинный мост. При этом напоролись на отряд местных пролетариев, который отсек путь, из центра к Тузловской переправе.
На спуске один из грузовиков, поврежденный осколками гранаты, врезался прямо в триумфальную арку. Пришлось его бросить.
– Эх, надо было взорвать! – сокрушался потом Барашков. – Придут ростовские гегемоны с автозавода – вмиг починят.
Ульяну Алексей заметил издалека. Девушка вместе с другими сестрами милосердия металась между подводами с ранеными в отсветах разгорающегося пожара. Пылало сразу несколько хат. Большевики вдогонку отошедшим в Заплавы произвели залп из орудий подкатившего к вокзалу бронепоезда.
Доктор Захаров и медперсонал выпрягали лошадей, перетаскивали раненых с поломанных повозок на уцелевшие. Несчастные стонали и кричали. Некоторых уже ранило второй раз, при обстреле.
– Уля, Уленька! – замахал Алешка, спрыгивая с грузовика на ходу. – Уля!
Девушка испуганно обернулась. По ее перепачканной правой щеке тонкой струйкой стекала кровь. Лиходедова от волнения затрясло.
– Уля, вы… Ты ранена?
Ее заплаканные глаза удивленно раскрылись.
– Алешенька! Но откуда…
Оборвавшись на полуслове, она бросилась ему на шею, не сдерживая рыданий. Она плакала и просила больше никуда не уходить, не поступать так с ней… А он стоял и гладил девушку по растрепанной голове, сам с глазами на мокром месте. Редкие огни громоздящегося в ночи Новочеркасска расплывались, мешаясь с отсветами пылающих станичных хат.
– Наверное, будет шрам, – вдруг тихонько сказала Ульяна, приподняв голову, – и я стану некрасивой.
Алексей хотел ее утешить, мол, нет, все заживет, но вместо этого поцеловал в губы под грубоватые возгласы партизан, заметивших этот трогательный и завидный для каждого юноши момент. Этот первый в жизни настоящий поцелуй юноша запомнил на всю жизнь. Поцелуй имел привкус крови.
Целую ночь с четвертого на пятое апреля тянулись люди из Кривянской станицы в Заплавскую – обессилевшие, измотанные переживаниями и голодом. А ранним утром маленький человек с большой душой и с еще большей энергией – полковник Денисов – уже бегал, суетился, кричал на станичных улицах.
Утро принесло в разношерстный и напуганный табор успокоение и порядок. Весь день без отдыха и перерыва командующий отступившими силами генерал Смоляков, начштаба Денисов и замначштаба полковник Смоляков сортировали казаков по станицам. С помощью других офицеров и партизан они отделяли конных от пеших, подсчитывали вооружение. Вместо дружин составляли сотни, а из сотен – полки. Назначение на командные должности происходило методом выуживания офицеров из толпы, так как большинство их всячески стремилось остаться в роли рядовых. Но не из-за природной скромности, а вследствие неверия в успех дела и боязни большевиков.
Встречались и такие, кто из кожи вон лез, предлагая свои кандидатуры. Среди них жители Новочеркасска быстро опознали несколько большевистских прислужников. Чтобы очистить район формирования частей от шпионов, пришлось создать специальную комиссию под председательством генерала Смирнова, фактически принявшую на себя функции армейской контрразведки.
В результате то, что было сформировано путем героических усилий нескольких бывших офицеров Генерального штаба, к шестому апреля 1918 года получило наименование Заплавской группы, а в дальнейшем – Донской армии.
Лиходедов, Мельников и Пичугин получили назначение в команду конных ординарцев. В задачу команды входила поддержка связи между штабом и частями методом донесений. Правда, из всех троих конным был только Серега, за счет своей заплавской родни. У Пичугина такая перспектива отсутствовала напрочь, так что он вновь занялся штабным делопроизводством, а Алешке досталось всего понемногу. Для начала он с двумя связистами отправился прокладывать телефонный кабель от штаба армии, разместившегося в станичном правлении, до главной позиции в двух верстах к западу от станицы.
Дальняя, авангардная позиция находилась на левом фланге, перед Кривянской. С военной точки зрения она была совершенно ненужной, но казаки-кривянцы, составлявшие отличный боеспособный полк под командой полковника Зубова, настойчиво просили не оставлять их дома. Сначала единственный телефон думали провести туда, но провода явно не хватало.
На передовой вовсю рыли окопы. Телефон полагался артиллерийской батарее, относившейся к Новочеркасскому полку. В нем отдельную роту составляли донские партизаны – студенты, юнкера, кадеты и прочая учащаяся молодежь. В партизанской траншее стоял хохот – кто-то траванул анекдот про Керенского.
На батарее Алексей увидел Барашкова. Он и штабс-капитан – артиллерист из «мишкинской» команды, фамилию которого Лиходедов так до сих пор и не узнал, – что-то горячо обсуждали.
– Эпохально! – отреагировал Вениамин, увидев в Алешкиных руках полевой телефон. – Он еще и работать будет?
– Всенепременнейше! – Лиходедов поклонился и пожал протянутую артиллеристом руку. Тот представился:
– Некрасов.
– Капитан теперь батареей командует, – пояснил Барашков. – Вот только из шести орудий исправных только четыре. На каждое в аккурат по тридцать снарядов. А запряжек и вовсе две.
– Зато у вас пулеметов… – Алешка принялся считать. – …Раз, два, три… пять…
– Начштаба Денисов у станичников трофеи реквизировал. У них аж тридцать штук нашлось. Ох и крику было, хоть святых выноси! У раздорцев так вообще этого добра по одному на два десятка. Не станица, а броне-дивизион!
– Это откуда ж столько?! – удивился Некрасов. – А у нас под Мишкиным один был…
– Добыча, мать их за ногу! Они ж, как добро ничейное, так хватать, а как делиться, так до дому тикать!
Студенты, услышав шутку, загоготали.
– А ленты есть? – спросил Алешка.
Из траншеи вылез перемазанный глиной Журавлев.
– А как же! Тут ваш гимназер, однофамилец начштаба, в экипаже разъезжал. Так одарил от всех щедрот, по-царски!
Траншея вновь весело загудела.
Женька Денисов стал самым ожидаемым человеком на позициях. Появление улыбчивого рыжего гимназиста на тарантасе, снабжавшего дружинников боеприпасами, вызывало в частях всплески хорошего настроения, придавало защитникам уверенности в своих силах.
Женька, будучи в штате у интенданта армии полковника Бобрикова, доставлял в полки боеприпасы и продовольствие. Особенно радовались его появлению «иждивенцы» – те, кто не являлся уроженцем образующих полки станиц: пришлые офицеры, партизаны и казаки сводных частей, отрезанные войной от своего дома. Поначалу они оказались в положении пасынков. Станичные сходы отказывались кормить чужаков. Но в конце концов, настойчивость командования и здравый смысл одержали верх над мелкособственнической семейственностью. Один из аргументов в пользу «общего котла» звучал так: «А патронами своих родственников и соседей вы тоже будете снабжать? Или они в бой с тещиным караваем пойдут?»
Партизаны сразу же запустили по этому поводу шутку: «Патроны нужны, дабы станичнику выжить, а жратва – чтоб партизану не сдохнуть». Шутка нравилась и тем и другим.
Острые на язык студенты дали Денисову прозвище «чудотворец», и уже через день все полки, завидев на горизонте заветную упряжку, восклицали: «Вон Женька-чудотворец! Хоть бы по нашу душу!»
А Женьке страшно нравилось, что все его ждут. Он старался изо всех сил везде поспеть и всем угодить. Из лазарета он ехал к раздорцам, от раздорцев к богаевцам, от тех к партизанам и снова на склад, пока и его лошади, и он сам не валились с ног от усталости. Шла стрельба в степи или нет, грохались ли у позиций большевистские снаряды или стояла пахнущая молодыми травами тишина, тарантас его неизменно колесил по боевому району.
Однажды, услышав, что в лазарете больше нет перевязочных материалов, Женька помчался к главному интенданту, но когда и тот развел руками, «чудотворец» в одиночку реквизировал у заплавских казачек косынки, полотенца и простыни, повергнув командование в легкий шок, а доктора Захарова и санитарок обратив в полный восторг. Казачки на экспроприацию не обиделись, говоря, что отдали бы и нижние юбки, только бы побили проклятых большевиков.
В то, что его могут убить, юноша категорически не верил, но все-таки допускал ранения и разлуку. Понятие «плен» для него тоже не существовало.
«Все что угодно может случиться, – думал он, – и мы потеряемся в этой ирреальной реальности». Взятое у Барашкова напрокат выражение жгло сердце непроходимой безнадежностью. И Алексей летел в госпиталь – к своему теплому, живому счастью.
Но сегодня, не успел Алексей ступить на порог, грохот рвущихся на позициях снарядов возвестил об очередном намерении красных стереть с лица земли «контрреволюционное гнездо буржуазной сволочи».
Дымно-черные земляные фонтаны поднимались и опадали у траншей Новочеркасского полка, в самом центре оборонительной линии. Большевики вели огонь из подвезенных на грузовиках пушек малого калибра – орудия бронепоезда сюда не доставали. Они держали под прицелом Кривянский полк.
Алешка, стремительно осыпав любимую поцелуями, бросился в штаб. Конные ординарцы уже получали распоряжения.
Отрапортовав о прибытии, Лиходедов стал ждать своей очереди. Полковник Смоляков кричал в телефонную трубку, чтобы орудийная батарея Некрасова оставила артиллерийскую дуэль с красными пушкарями и перенесла огонь влево, за красногвардейские цепи, по идущим вдали плотными массами матросам.
– Не дайте им выйти к позициям и развернуться! – повторял Иван Александрович. – Если они успеют поддержать рабочих – нашему левому флангу конец!
Увидев Лиходедова, полковник подозвал его:
– Алексей! Давай к кавалеристам, передай приказ: выйти к левому флангу новочеркасцев, между ними и богаевцами. Если матросы прорвутся – атаковать, если нет – стоять на месте, пока… Нет, пусть Мельников скачет, а ты предупреди партизан, чтобы на матросов не отвлекались. Перебежчик сказал, против них красные полк Гитова бросили. Гегемоны матерые – все из пришлых! Подожди, возьми штабной пулемет и грузовик – пусть партизаны вместо тачанки используют. Да сам в огонь не лезь, умоляю тебя. Если телефонная связь оборвется – сразу ко мне с обстановкой! Понял?
Грузовик стоял за станичным правлением. Алешка с Серегой бросили в кузов три мешка с песком, пулемет «максим», и Мельников, пожелав удачи, помчался с донесением.
Из трех грузовых автомобилей, пришедших из-под Мишкина, только в этом оставалось немного горючего. Кроме них в автомобильном парке Донской армии под командой урядника Журбы имелось еще шесть грузовиков «Паккард» и четыре легковых «Руссо-Балта». Впрочем, бензина для них все равно не было.
«Паккард» недовольно зарычал и нехотя пополз по степи. Навыки вождения, полученные в красном броне-отряде, очень пригодились – теперь Лиходедов мог сдвинуть с места любую автоколесную технику. «Осталось всего ничего – только паровоз, пароход и аэроплан научиться водить», – усмехнулся Алешка, объезжая мокрые вмятины и редкие воронки.
Ближе к передовой воронок становилось больше. Приходилось высовываться из кабины и смотреть, чтобы не угодить колесом в яму. Дождей в последние дни не было, и, слава Богу, имелась возможность объезжать рытвины посуху.
На позициях шел бой. Красные при поддержке конной артиллерии уверенно продвигались к траншеям Новочеркасского полка. С обеих сторон строчили пулеметы. Вскоре Алексей понял, что тоже стал мишенью для артиллеристов. Снаряды стали ложиться справа и слева от намеченного пути. Так и подмывало съехать в ближайшую лощину, чтобы укрыть грузовик от большевистских наводчиков.
Подъехав почти к самым окопам, Лиходедов побежал на батарею к Некрасову. Штабс-капитан и его пушкари, как и приказал полковник Смоляков, вели редкий прицельный огонь по идущим на правый фланг багаевцев морским ватагам.
– Мы бы их подчистую расстреляли, кабы снаряды были! – кричал капитан в телефон. – А так, боюсь, не удержим полосатых! Нас самих скоро вдребезги разнесут!
Словно в подтверждение, рядом с четвертым орудием разорвался снаряд. Осколки осыпали батарею, свистнули над Алешкиной головой. Он даже упасть на землю не успел. Двоих артиллеристов третьего расчета ранило, а наводчика четвертого убило.
Некрасов, убедившись, что орудие не повреждено, побежал в офицерскую траншею искать замену наводчику, а Лиходедов бросился в противоположную сторону, к партизанам.
Студенты и офицеры уже примкнули штыки, собираясь встретить красногвардейцев титовского полка. Те, несмотря на пулеметный огонь, короткими перебежками, залегая за неровностями и вновь внезапно вскакивая, подбирались к позиции. За ними шли два грузовика с установленными на кабинах пулеметами. Стрелять на ходу было невозможно, и грузовики время от времени останавливались для прицельной стрельбы по окопам. Тогда партизаны прекращали винтовочный огонь, ожидая, когда автомобили тронутся с места. В этот момент по рабочим били только расчеты двух партизанских «максимов».
Барашков и партизанский ротный – лысоватый студент-старшекурсник – находились на самом краю позиции, на стыке с Богаевским полком. Они с тревогой наблюдали, как часть моряков откололась от общей массы и повернула в их сторону.
– Пусть тащат один пулемет сюда! – крикнул ротный студентам. – Передайте расчету: срочно на левый край!
– Подождите! – подбежал к нему Алексей. – У меня донесение, и еще грузовик с пулеметом!
– «Расчет сюда» отменяется! – распорядился ротный и, выслушав Лиходедова, сказал Барашкову: – Давай, Веня, бери белую тряпку и действуйте!
Вениамин кликнул Журавлева, и они втроем, пригибаясь и петляя, как зайцы, побежали к автомобилю. Повредить «Паккард» красные пушкари не успели, сосредоточив огонь на батарее Некрасова.
Барашков сел за руль, а Алешка с Анатолием запрыгнули в кузов. Грузовик сорвался с места и понесся к месту соединения полков.
Моряки слегка опешили, увидев мчащийся навстречу грузовик с белым флагом. Пока они соображали, закидать ли его гранатами или захватить, «Паккард» сделал крутой разворот у них перед носом и остановился. Несколько секунд ничего не происходило, потом задний борт откинулся и из кузова остервенело застрочил «максим». Журавлев лупил длинными очередями с таким азартом, что Алешка еле успевал подавать ленту. Моряки были очень близко, и Лиходедов боялся, что пулеметная лента в первой коробке закончится быстрее, чем опомнится и заляжет «авангард революции».
Барашков, заметив, что подъехал ближе чем хотел, страховал друзей, стоя на подножке и стреляя из револьвера. Когда пришло время перезаряжать ленту, Вениамин швырнул в залегших матросов гранату и дал по газам. Теперь сектор обстрела был такой, что в него попала часть красногвардейцев, атакующих партизанскую траншею. Выпустив несколько очередей по ним, пулеметчики вдруг увидели, как пролетарии поворачивают вспять.
Позади грузовика от топота копыт загудела земля, раздались свист и гиканье. Седьмой Донской кавалерийский полк пошел в атаку, с ходу перемахивая через головы засевших в траншее партизан. Но кавалерия, вопреки гибельным ожиданиям красногвардейцев, не развернулась лавой по всему фронту, а вытянулась влево, на помощь богаевцам, уже вступившим в прямое соприкосновение с основной массой матросов.
Увидев такое дело, студенты и юнкера, не дав рабочим-титовцам опомниться, закричали: «Ура!» – и с примкнутыми штыками бросились в атаку, увлекая за собой офицеров и казаков Новочеркасского полка.
Утром того же дня он забегал к ним – расхристанный и румяный от спешки – торопился на телефонный узел. Уля принесла ему стакан воды, а он взял и вытащил из-за пазухи три нераспустившихся тюльпана.
– Вам. Первые в этом году.
Она чуть не задохнулась от восторга. Наверное, так не стоило вести себя воспитанной девушке, по крайней мере, в первый раз. Но…
– Давайте быстрее! – крикнул ее отцу какой-то офицер, показывая рукой в сторону переулка. – Лучше там проехать, а то справа б…ое быдло все простреливает. По чердакам расселись, ублюдки!
Бросив на нее невеселый взгляд, офицер извинился:
– Простите, барышня!
Уля хотела ему улыбнуться, но ничего не получилось.
Когда их обоз миновал переправу и пошел по степи вместе с другими разрозненными группами офицеров, партизан и беженцев, телегу нагнал тарантас интендантского взвода. На козлах сидел Женька – еще один Алешкин однокашник. Позади него находилась груда ящиков, подле них – какой-то капитан. Увидев Ульяну, неунывающий Женька расплылся в улыбке:
– Это хорошо, что вы с нами, мадмуазель, – в городе оставаться нельзя. У вас оружие есть?
Сидевший рядом с дочерью доктор Захаров изумленно посмотрел на веселого гимназиста, словно не понимая смысла сказанного.
Женька полез в карман и протянул Уле маленький браунинг:
– Подарок! Как раз по руке будет. А вам, доктор, мы что-нибудь посолидней подберем.
Владимир Васильевич растерянно пожал плечами:
– Думаете, мне нужно? Тогда давайте…
– Сейчас всем нужно, – ответил за Женьку незнакомый капитан, – даже священнику! – И полез за ящики. – Подойдет?
Вытащил кавалерийский карабин, четыре обоймы и вручил доктору.
Уля тем временем расспрашивала Денисова об Алешке и остальных.
Тот сразу перестал улыбаться:
– Под Мишкиным они были. Рельсы рвали. А я с ними не успел…
Увидев, как побелело Улино лицо, Женька вновь принял беспечный вид:
– Да не волнуйтесь, они, наверное, уже в Кривянской. Полковник Смоляков тоже там. В городе наших не осталось. Вон, слышите, пальба поднялась? Это полковник Денисов и офицеры за Тузловку отходят.
Офицерская команда приняла на себя заключительный удар красных. Новый начштаба восставших полковник Денисов во главе арьергарда, нагруженного патронами, снарядами, замками от орудий и другим военным имуществом, оставил станцию и начал вброд переходить речку Тузлов. Перед этим начальник штаба под страхом расстрела заставил нескольких железнодорожников разогнать и пустить навстречу бронепоезду красных паровоз, который за несколько километров от города сошел с рельсов, перекрыв дорогу к вокзалу.
Рабочие, поняв, что ростовские большевики не успеют вступить в бой с отходящими дружинниками, принялись строчить вслед из пулеметов, затащив пару «максимов» на самые высокие привокзальные здания. Но эффективным оказался только прицельный винтовочный огонь. За рекой пулеметные очереди не доставали.
Уже наступали сумерки, когда последние отступавшие офицеры добрались до околицы Кривянской. Со стороны Новочеркасска выставили малочисленное боевое охранение.
На восток от города группами и в одиночку все еще тянулись штатские. К вечеру станичная площадь Кривянки, двор станичного правления и прилегающие улицы были заполнены чрезвычайно пестрой и суетливой толпой. Казалось, в станице проходит большая ярмарка. Везде мелькали офицерские, студенческие и солдатские шинели, штатские пальто, дамские шубы, шляпы, белые косынки, папахи и традиционные цветастые платки казачек. Среди множества телег, груженных домашним скарбом и военным имуществом, бегала плачущая детвора и огромное количество собак.
Вдруг неожиданно со стороны Новочеркасска раздались орудийные выстрелы, и несколько шрапнельных зарядов разорвалось над станицей. Охваченные паникой люди ринулись к Заплавам. Расталкивая, сбивая друг друга с ног, весь этот огромный цыганский табор под звуки дикого многоголосого собачьего завывания и лая поехал и побежал к дороге. Через несколько минут площадь опустела. Задержались лишь остатки санитарного обоза.
Единственное, что могло сделать командование разбежавшейся армии, в такой обстановке, – попытаться не допустить распыления дружинников по своим станицам. На перекрестки основных дорог были высланы автомобили с вооруженными казаками – влиятельными стариками и офицерами штаба. За несколько дней урядник Журба – теперь начальник всего захваченного автопарка – наладил технику так, что она работала как часы. Это и позволило Ивану Александровичу Смолякову среагировать оперативно.
Многие из паниковавших поистине заслуживали применения к ним оружия. Но действовать приходилось только уговорами. Среди выплеснувшейся из Новочеркасска испуганной людской массы находилось много гражданских, в том числе детей.
Полковник Смоляков, так же как и другие, вразумлял, объяснял, взывал, умолял. Он требовал от казаков не поддаваться панике и не расходиться по домам. От недавнего воинства остались лишь несколько десятков не сломленных неудачей офицеров и юнкеров, сотня казаков-кривянцев да группа студентов-партизан – самых активных участников блокировки деморализованных дружинников.
Все висело на волоске. Еще одна паническая искра, и люди, только что с воодушевлением боровшиеся с большевиками, стали бы стрелять друг в друга. Но тут со стороны Заплавской показались силуэты всадников и послышался рокот моторов.
Иван Александрович не поверил своим глазам – из грузовиков стали выпрыгивать пропавшие участники мишкинской обороны, а слегка поредевшую конницу по-прежнему возглавлял безногий сотник Гавриленков.
– Дети мои! – вскричал на радостях полковник. – Слава Господу Вседержителю!
Студенты-партизаны, обретя своих невредимых товарищей, засвистели и заулюлюкали, а станичники, пытавшиеся миновать смоляковский кордон, остановились в нерешительности. Они брели по ночной степи молча, понурив головы, почти не ввязываясь в разговоры с увещевавшими их штабными офицерами. А тут, увидев сплоченный, настроеный по-боевому отряд, многие призадумались.
– Господин полковник, Иван Александрович, разрешите доложить! – Лиходедов подбежал к Смолякову, козыряя, как заправский кадет на параде. – В Заплавской станичный атаман, выполняя распоряжение штаба, выставил заставы и из станицы никого не выпускает. То же и в Бессергеневской. Там Мельников с Пичугиным остались помогать. Тот гонец, которого вы послали с приказом, нашему Сереге родственник оказался!
– Ну орлы! Ну молодцы! А где же наш философ-бомбист?
– Барашков? А вон, студенты качают!
Иван Александрович подошел, молча отстранил студентов и стиснул Вениамина в объятиях. Но тут же охнул и опустился на землю, держась за сердце. Вконец измученный нервной беспрерывной горячкой последних дней, бессонными ночами и недоеданием, он был уже не в состоянии преодолевать свою усталость. Склонившимся над ним партизанам он хрипло проговорил:
– Надо вывести из Кривянской лазарет. Кордон тут больше не нужен. В Заплавы…
Алешка потому не остался с Мельниковым, Пичугиным и Журавлевым в Заплавах, что узнал об Уле от примчавшегося на тарантасе Женьки.
– Там такой драп начался! – переживал Денисов, показывая рукой назад. – А они с ранеными! Краснюки их из орудий побьют! А Смоляков там казаков ловит, а они разбегаются!
– Ты, Женька, тоже не в окопе сидишь, в тряпки твою душу! Че орешь? Был партизаном, а теперь извозчиком заделался? – напустился на него Мельников.
Денисов обиженно надулся:
– А ты, бурлак, не замай! Я при деле. У меня тут патронов полный тарантас, понял?
Патроны тут же раздали вырвавшимся из-под Мишкина. Теперь их стало меньше. Погибли казаки, несколько офицеров, один студент. Партизанам пришлось сначала ускользнуть из затягиваемой вокруг хутора большевистской петли, а после прорываться из города через Фашинный мост. При этом напоролись на отряд местных пролетариев, который отсек путь, из центра к Тузловской переправе.
На спуске один из грузовиков, поврежденный осколками гранаты, врезался прямо в триумфальную арку. Пришлось его бросить.
– Эх, надо было взорвать! – сокрушался потом Барашков. – Придут ростовские гегемоны с автозавода – вмиг починят.
Ульяну Алексей заметил издалека. Девушка вместе с другими сестрами милосердия металась между подводами с ранеными в отсветах разгорающегося пожара. Пылало сразу несколько хат. Большевики вдогонку отошедшим в Заплавы произвели залп из орудий подкатившего к вокзалу бронепоезда.
Доктор Захаров и медперсонал выпрягали лошадей, перетаскивали раненых с поломанных повозок на уцелевшие. Несчастные стонали и кричали. Некоторых уже ранило второй раз, при обстреле.
– Уля, Уленька! – замахал Алешка, спрыгивая с грузовика на ходу. – Уля!
Девушка испуганно обернулась. По ее перепачканной правой щеке тонкой струйкой стекала кровь. Лиходедова от волнения затрясло.
– Уля, вы… Ты ранена?
Ее заплаканные глаза удивленно раскрылись.
– Алешенька! Но откуда…
Оборвавшись на полуслове, она бросилась ему на шею, не сдерживая рыданий. Она плакала и просила больше никуда не уходить, не поступать так с ней… А он стоял и гладил девушку по растрепанной голове, сам с глазами на мокром месте. Редкие огни громоздящегося в ночи Новочеркасска расплывались, мешаясь с отсветами пылающих станичных хат.
– Наверное, будет шрам, – вдруг тихонько сказала Ульяна, приподняв голову, – и я стану некрасивой.
Алексей хотел ее утешить, мол, нет, все заживет, но вместо этого поцеловал в губы под грубоватые возгласы партизан, заметивших этот трогательный и завидный для каждого юноши момент. Этот первый в жизни настоящий поцелуй юноша запомнил на всю жизнь. Поцелуй имел привкус крови.
Целую ночь с четвертого на пятое апреля тянулись люди из Кривянской станицы в Заплавскую – обессилевшие, измотанные переживаниями и голодом. А ранним утром маленький человек с большой душой и с еще большей энергией – полковник Денисов – уже бегал, суетился, кричал на станичных улицах.
Утро принесло в разношерстный и напуганный табор успокоение и порядок. Весь день без отдыха и перерыва командующий отступившими силами генерал Смоляков, начштаба Денисов и замначштаба полковник Смоляков сортировали казаков по станицам. С помощью других офицеров и партизан они отделяли конных от пеших, подсчитывали вооружение. Вместо дружин составляли сотни, а из сотен – полки. Назначение на командные должности происходило методом выуживания офицеров из толпы, так как большинство их всячески стремилось остаться в роли рядовых. Но не из-за природной скромности, а вследствие неверия в успех дела и боязни большевиков.
Встречались и такие, кто из кожи вон лез, предлагая свои кандидатуры. Среди них жители Новочеркасска быстро опознали несколько большевистских прислужников. Чтобы очистить район формирования частей от шпионов, пришлось создать специальную комиссию под председательством генерала Смирнова, фактически принявшую на себя функции армейской контрразведки.
В результате то, что было сформировано путем героических усилий нескольких бывших офицеров Генерального штаба, к шестому апреля 1918 года получило наименование Заплавской группы, а в дальнейшем – Донской армии.
Лиходедов, Мельников и Пичугин получили назначение в команду конных ординарцев. В задачу команды входила поддержка связи между штабом и частями методом донесений. Правда, из всех троих конным был только Серега, за счет своей заплавской родни. У Пичугина такая перспектива отсутствовала напрочь, так что он вновь занялся штабным делопроизводством, а Алешке досталось всего понемногу. Для начала он с двумя связистами отправился прокладывать телефонный кабель от штаба армии, разместившегося в станичном правлении, до главной позиции в двух верстах к западу от станицы.
Дальняя, авангардная позиция находилась на левом фланге, перед Кривянской. С военной точки зрения она была совершенно ненужной, но казаки-кривянцы, составлявшие отличный боеспособный полк под командой полковника Зубова, настойчиво просили не оставлять их дома. Сначала единственный телефон думали провести туда, но провода явно не хватало.
На передовой вовсю рыли окопы. Телефон полагался артиллерийской батарее, относившейся к Новочеркасскому полку. В нем отдельную роту составляли донские партизаны – студенты, юнкера, кадеты и прочая учащаяся молодежь. В партизанской траншее стоял хохот – кто-то траванул анекдот про Керенского.
На батарее Алексей увидел Барашкова. Он и штабс-капитан – артиллерист из «мишкинской» команды, фамилию которого Лиходедов так до сих пор и не узнал, – что-то горячо обсуждали.
– Эпохально! – отреагировал Вениамин, увидев в Алешкиных руках полевой телефон. – Он еще и работать будет?
– Всенепременнейше! – Лиходедов поклонился и пожал протянутую артиллеристом руку. Тот представился:
– Некрасов.
– Капитан теперь батареей командует, – пояснил Барашков. – Вот только из шести орудий исправных только четыре. На каждое в аккурат по тридцать снарядов. А запряжек и вовсе две.
– Зато у вас пулеметов… – Алешка принялся считать. – …Раз, два, три… пять…
– Начштаба Денисов у станичников трофеи реквизировал. У них аж тридцать штук нашлось. Ох и крику было, хоть святых выноси! У раздорцев так вообще этого добра по одному на два десятка. Не станица, а броне-дивизион!
– Это откуда ж столько?! – удивился Некрасов. – А у нас под Мишкиным один был…
– Добыча, мать их за ногу! Они ж, как добро ничейное, так хватать, а как делиться, так до дому тикать!
Студенты, услышав шутку, загоготали.
– А ленты есть? – спросил Алешка.
Из траншеи вылез перемазанный глиной Журавлев.
– А как же! Тут ваш гимназер, однофамилец начштаба, в экипаже разъезжал. Так одарил от всех щедрот, по-царски!
Траншея вновь весело загудела.
Женька Денисов стал самым ожидаемым человеком на позициях. Появление улыбчивого рыжего гимназиста на тарантасе, снабжавшего дружинников боеприпасами, вызывало в частях всплески хорошего настроения, придавало защитникам уверенности в своих силах.
Женька, будучи в штате у интенданта армии полковника Бобрикова, доставлял в полки боеприпасы и продовольствие. Особенно радовались его появлению «иждивенцы» – те, кто не являлся уроженцем образующих полки станиц: пришлые офицеры, партизаны и казаки сводных частей, отрезанные войной от своего дома. Поначалу они оказались в положении пасынков. Станичные сходы отказывались кормить чужаков. Но в конце концов, настойчивость командования и здравый смысл одержали верх над мелкособственнической семейственностью. Один из аргументов в пользу «общего котла» звучал так: «А патронами своих родственников и соседей вы тоже будете снабжать? Или они в бой с тещиным караваем пойдут?»
Партизаны сразу же запустили по этому поводу шутку: «Патроны нужны, дабы станичнику выжить, а жратва – чтоб партизану не сдохнуть». Шутка нравилась и тем и другим.
Острые на язык студенты дали Денисову прозвище «чудотворец», и уже через день все полки, завидев на горизонте заветную упряжку, восклицали: «Вон Женька-чудотворец! Хоть бы по нашу душу!»
А Женьке страшно нравилось, что все его ждут. Он старался изо всех сил везде поспеть и всем угодить. Из лазарета он ехал к раздорцам, от раздорцев к богаевцам, от тех к партизанам и снова на склад, пока и его лошади, и он сам не валились с ног от усталости. Шла стрельба в степи или нет, грохались ли у позиций большевистские снаряды или стояла пахнущая молодыми травами тишина, тарантас его неизменно колесил по боевому району.
Однажды, услышав, что в лазарете больше нет перевязочных материалов, Женька помчался к главному интенданту, но когда и тот развел руками, «чудотворец» в одиночку реквизировал у заплавских казачек косынки, полотенца и простыни, повергнув командование в легкий шок, а доктора Захарова и санитарок обратив в полный восторг. Казачки на экспроприацию не обиделись, говоря, что отдали бы и нижние юбки, только бы побили проклятых большевиков.
* * *
«Красные допустили серьезную ошибку, не став преследовать в ночь на 5-е апреля отступающих из Новочеркасска дружинников, ограничившись только артобстрелом Кривянки. Получив от своих агентов сведения о том, что в Заплавах закладывается фундамент будущей армии, они не на шутку встревожились.Лиходедов использовал любую возможность, чтобы забежать в лазарет и повидаться с Улей. Хоть на минуточку, хоть краешком глаза ему хотелось увидеть ту, без которой себя не мыслил. Мысли о том, что все происходит не вовремя, иногда посещали его, но Алешка сопротивлялся им: «А когда же и где мне прикажете жить свою жизнь? А если эта война никогда не кончится?»
Первый удар большевики нанесли 6-го апреля в направлении станицы Кривянской. После плотного артиллерийского обстрела станицы красногвардейцы перешли в наступление. Каково же было их удивление, когда вместо жидких цепей залегших у околицы ополченцев они напоролись на полнопрофильные окопы с пулеметами и хорошо вооруженный пехотный полк, который поддерживала кавалерия. Атака была отбита.
Весь следующий день противник активных действий не предпринимал. И только утром 8-го апреля большевики перешли в наступление сразу на двух направлениях: Кривянском и основном – Заплавском».
Из дневников очевидца
В то, что его могут убить, юноша категорически не верил, но все-таки допускал ранения и разлуку. Понятие «плен» для него тоже не существовало.
«Все что угодно может случиться, – думал он, – и мы потеряемся в этой ирреальной реальности». Взятое у Барашкова напрокат выражение жгло сердце непроходимой безнадежностью. И Алексей летел в госпиталь – к своему теплому, живому счастью.
Но сегодня, не успел Алексей ступить на порог, грохот рвущихся на позициях снарядов возвестил об очередном намерении красных стереть с лица земли «контрреволюционное гнездо буржуазной сволочи».
Дымно-черные земляные фонтаны поднимались и опадали у траншей Новочеркасского полка, в самом центре оборонительной линии. Большевики вели огонь из подвезенных на грузовиках пушек малого калибра – орудия бронепоезда сюда не доставали. Они держали под прицелом Кривянский полк.
Алешка, стремительно осыпав любимую поцелуями, бросился в штаб. Конные ординарцы уже получали распоряжения.
Отрапортовав о прибытии, Лиходедов стал ждать своей очереди. Полковник Смоляков кричал в телефонную трубку, чтобы орудийная батарея Некрасова оставила артиллерийскую дуэль с красными пушкарями и перенесла огонь влево, за красногвардейские цепи, по идущим вдали плотными массами матросам.
– Не дайте им выйти к позициям и развернуться! – повторял Иван Александрович. – Если они успеют поддержать рабочих – нашему левому флангу конец!
Увидев Лиходедова, полковник подозвал его:
– Алексей! Давай к кавалеристам, передай приказ: выйти к левому флангу новочеркасцев, между ними и богаевцами. Если матросы прорвутся – атаковать, если нет – стоять на месте, пока… Нет, пусть Мельников скачет, а ты предупреди партизан, чтобы на матросов не отвлекались. Перебежчик сказал, против них красные полк Гитова бросили. Гегемоны матерые – все из пришлых! Подожди, возьми штабной пулемет и грузовик – пусть партизаны вместо тачанки используют. Да сам в огонь не лезь, умоляю тебя. Если телефонная связь оборвется – сразу ко мне с обстановкой! Понял?
Грузовик стоял за станичным правлением. Алешка с Серегой бросили в кузов три мешка с песком, пулемет «максим», и Мельников, пожелав удачи, помчался с донесением.
Из трех грузовых автомобилей, пришедших из-под Мишкина, только в этом оставалось немного горючего. Кроме них в автомобильном парке Донской армии под командой урядника Журбы имелось еще шесть грузовиков «Паккард» и четыре легковых «Руссо-Балта». Впрочем, бензина для них все равно не было.
«Паккард» недовольно зарычал и нехотя пополз по степи. Навыки вождения, полученные в красном броне-отряде, очень пригодились – теперь Лиходедов мог сдвинуть с места любую автоколесную технику. «Осталось всего ничего – только паровоз, пароход и аэроплан научиться водить», – усмехнулся Алешка, объезжая мокрые вмятины и редкие воронки.
Ближе к передовой воронок становилось больше. Приходилось высовываться из кабины и смотреть, чтобы не угодить колесом в яму. Дождей в последние дни не было, и, слава Богу, имелась возможность объезжать рытвины посуху.
На позициях шел бой. Красные при поддержке конной артиллерии уверенно продвигались к траншеям Новочеркасского полка. С обеих сторон строчили пулеметы. Вскоре Алексей понял, что тоже стал мишенью для артиллеристов. Снаряды стали ложиться справа и слева от намеченного пути. Так и подмывало съехать в ближайшую лощину, чтобы укрыть грузовик от большевистских наводчиков.
Подъехав почти к самым окопам, Лиходедов побежал на батарею к Некрасову. Штабс-капитан и его пушкари, как и приказал полковник Смоляков, вели редкий прицельный огонь по идущим на правый фланг багаевцев морским ватагам.
– Мы бы их подчистую расстреляли, кабы снаряды были! – кричал капитан в телефон. – А так, боюсь, не удержим полосатых! Нас самих скоро вдребезги разнесут!
Словно в подтверждение, рядом с четвертым орудием разорвался снаряд. Осколки осыпали батарею, свистнули над Алешкиной головой. Он даже упасть на землю не успел. Двоих артиллеристов третьего расчета ранило, а наводчика четвертого убило.
Некрасов, убедившись, что орудие не повреждено, побежал в офицерскую траншею искать замену наводчику, а Лиходедов бросился в противоположную сторону, к партизанам.
Студенты и офицеры уже примкнули штыки, собираясь встретить красногвардейцев титовского полка. Те, несмотря на пулеметный огонь, короткими перебежками, залегая за неровностями и вновь внезапно вскакивая, подбирались к позиции. За ними шли два грузовика с установленными на кабинах пулеметами. Стрелять на ходу было невозможно, и грузовики время от времени останавливались для прицельной стрельбы по окопам. Тогда партизаны прекращали винтовочный огонь, ожидая, когда автомобили тронутся с места. В этот момент по рабочим били только расчеты двух партизанских «максимов».
Барашков и партизанский ротный – лысоватый студент-старшекурсник – находились на самом краю позиции, на стыке с Богаевским полком. Они с тревогой наблюдали, как часть моряков откололась от общей массы и повернула в их сторону.
– Пусть тащат один пулемет сюда! – крикнул ротный студентам. – Передайте расчету: срочно на левый край!
– Подождите! – подбежал к нему Алексей. – У меня донесение, и еще грузовик с пулеметом!
– «Расчет сюда» отменяется! – распорядился ротный и, выслушав Лиходедова, сказал Барашкову: – Давай, Веня, бери белую тряпку и действуйте!
Вениамин кликнул Журавлева, и они втроем, пригибаясь и петляя, как зайцы, побежали к автомобилю. Повредить «Паккард» красные пушкари не успели, сосредоточив огонь на батарее Некрасова.
Барашков сел за руль, а Алешка с Анатолием запрыгнули в кузов. Грузовик сорвался с места и понесся к месту соединения полков.
Моряки слегка опешили, увидев мчащийся навстречу грузовик с белым флагом. Пока они соображали, закидать ли его гранатами или захватить, «Паккард» сделал крутой разворот у них перед носом и остановился. Несколько секунд ничего не происходило, потом задний борт откинулся и из кузова остервенело застрочил «максим». Журавлев лупил длинными очередями с таким азартом, что Алешка еле успевал подавать ленту. Моряки были очень близко, и Лиходедов боялся, что пулеметная лента в первой коробке закончится быстрее, чем опомнится и заляжет «авангард революции».
Барашков, заметив, что подъехал ближе чем хотел, страховал друзей, стоя на подножке и стреляя из револьвера. Когда пришло время перезаряжать ленту, Вениамин швырнул в залегших матросов гранату и дал по газам. Теперь сектор обстрела был такой, что в него попала часть красногвардейцев, атакующих партизанскую траншею. Выпустив несколько очередей по ним, пулеметчики вдруг увидели, как пролетарии поворачивают вспять.
Позади грузовика от топота копыт загудела земля, раздались свист и гиканье. Седьмой Донской кавалерийский полк пошел в атаку, с ходу перемахивая через головы засевших в траншее партизан. Но кавалерия, вопреки гибельным ожиданиям красногвардейцев, не развернулась лавой по всему фронту, а вытянулась влево, на помощь богаевцам, уже вступившим в прямое соприкосновение с основной массой матросов.
Увидев такое дело, студенты и юнкера, не дав рабочим-титовцам опомниться, закричали: «Ура!» – и с примкнутыми штыками бросились в атаку, увлекая за собой офицеров и казаков Новочеркасского полка.