Страница:
– Моя-я копеечка! Моя-я!
Шурка ткнул в юродивого палкой, и тот, как ошпаренный, отскочил:
– Пошто, упырь, пошто?
Конспиратор довольно ухмыльнулся – значит, его наружность производила нужное впечатление: «Приняли за конкурента».
Встречные торопливо обходили «убогого», а один даже сунул в руку керенский рубль. Шурка молча поклонился и зашагал дальше, старательно обстукивая крылечки и деревья.
У ворот гаража кого только не было. Комиссары с ординарцами, начпроды с мешками, матросы с мандатами на транспорт для реквизиций. Грузовые и легковые автомобили то и дело въезжали или выезжали. У входящих внутрь часовые проверяли пропуска. Один из грузовиков притормозил неподалеку от въезда. Водитель пригласил нескольких матросов забираться в кузов, а сам открыл капот.
– Щас воды подолью и поедем, – сказал он старшему морячков.
Шурка, стоявший за деревом, быстро снял очки, шапчонку, кинул в траву трость. Теперь он напоминал беспризорника.
– Дяденька, дяденька! – затеребил он шофера. – Не могли бы вы дяденьке Журбе вот этот рецепт… э-э… передать? Меня из аптеки послали.
Солдат с ведром направлялся к воротам.
– Давай, шкет. Для Журбы передам.
Через пару минут на улицу вышел огромный розовощекий человек с размером ботинок почти как два пичугинских.
– Это ты рецепт на мазь приносил?
Шурка с ужасом посмотрел вверх, потом на протянутую ему руку-кувалду.
– Ага, я.
– Ну, тогда давай, рассказывай, что «аптекарь» еще говорил. Да не бойся.
Быстро передав Журбе все, что велел Иван Александрович, Пичугин подхватил трость и поспешил затеряться в улицах.
Следующей остановкой на пути конспиратора вновь была лавочка напротив докторского дома. Уля обещала осмотреть комнату в доме соседей, которую снимал Ступичев. Их жилище после разграбления так никто из красных и не занял, а входная дверь стояла подпертая выломанной штакетиной.
Когда Пичугин в образе нищего появился из-за угла, девушка так и прыснула со смеху.
– Ой! Я всего чего угодно ожидала, – хихикая, сказала она обескураженному Шурке, – когда вы говорили о перевоплощениях. Но чтобы такое!
Гимназист обиделся:
– Меня, между прочим, чуть нищие у собора… э-э… не порвали – за конкурента приняли!
– Саша, перестаньте дуться, – обезоруживающе улыбнулась Уля. – Вот то, что мне удалось найти.
На ее ладони лежали зажигалка, пуговица и обрывок добровольческой газеты, слабо пахнувший одеколоном. Шурка принюхался.
– Это его одеколон, – пояснила Уля, – Я хорошо запомнила.
– Наверное, в газету заворачивали флакон при покупке, а он в кармане… э-э… потек, – предположил Шурка. – А это откуда?
– Как вы и говорили, я под кроватью пошарила. Пуговица оттуда. Ох и страшно там вечером! Ларионовых, можно сказать, из-за Ступичева убили. Всю семью. Сапожник донес.
Бензиновая зажигалка не работала и ничего собой не представляла. Может, поэтому ее и выбросили. Кто – неизвестно. Только Ступичев не курил. Но вот пуговица была необычная.
– Я уже говорила, – деловито продолжала Уля, – что к Ступичеву несколько раз наведывался фотограф Ценципер. Ну, вы знаете… Тот, у которого ателье на углу Московской и Горбатой.
– Да кто ж его не знает, – оживился Пичугин, протирая и надевая уже свои очки. – У него полгорода портреты делало.
Курсистка тряхнула косой и картинно повела плечами:
– Я, например, предпочитаю фотографироваться на Платовском. Мне кажется, что они тоньше чувствуют характер.
Шурка уважительно посмотрел на нее.
– Но что странного в визитах этого Ценципера? Ну, захотелось ему фотографию занести. А может, они просто… э-э… собутыльники?
– Еще приходил солидный иностранец. Валерьяна… то есть Ступичева дома не оказалось. Гость подождал немного и оставил записку. Это соседка родителям рассказывала, царствие ей небесное. Говорила, что гостя проводила в комнату.
– И вы считаете, что это его пуговица?
– Ну не фотографа – точно. Я ведь немножко шью и оттого обращаю внимание на всякие мелочи. У него на куртке другие пуговицы, вытянутые, как абрикосовые косточки, из полированного дерева. А эта – темно-зеленая, с перламутром. Я не знаю, из чего сделана. Такие ведь только на заграничных товарах бывают.
– Ну что ж, – довольно заключил Пичугин, – вполне вероятно, что этот, как вы говорите, «иностранец» – и есть заказчик похищения, а фотограф – пособник. В любом случае, мы… э-э… установим за Ценципером слежку. Может, он наведет нас на след.
– Я обязательно буду вам с Алешей помогать, – решительно сказала Ульяна.
Глава 10
«Главное, не напороться на красных около станции», – думал Васька, выбираясь на верхние улочки. На них ему попалась лишь старая баба с ведром (Васька суеверно посмотрел – полное) да парень на рыжей кобыле. Парень, видимо, так был занят своими мыслями, что даже не глянул в Васькину сторону.
Компот со Ступичевым обосновались на краю Аксайской, в доме вдовы урядника Семенова. Вдова георгиевского кавалера, сложившего голову на германской, была весьма довольна тихими постояльцами, обещавшими хорошо заплатить за ее молчание.
«Пословицу помнишь: „Меньше знаешь, крепче спишь”? – спросил у нее Васька. – Так вот, не чеши языком, тогда, даст Бог, поросят купишь».
Вдова, не будь дура, и впрямь, молчала как рыба, укрывая от соседей постояльцев. «Свиньи – это уже тяжелая артиллерия, – думала она словами покойного мужа. – Аргумент».
Ступичев во двор не выходил, а Ваське запретил показываться на улице днем.
– Прям как упыри какие, – ехидничал Компот, но условие соблюдал.
На четвертый день Василий засобирался обратно в Новочеркасск.
– Хорошо, поезжай. Надо найти одного человека, передать ему, что понадобятся документы на троих. Если он, конечно, сможет к нам присоединиться. – На слове «сможет» Валерьян сделал ударение. Увидев возмущенную физиономию помощника, Ступичев пригвоздил его тяжелым взглядом.
«Смотрит, что твой квартальный на нищего», – мелькнуло в голове у жигана. Но спорить он благоразумно не стал. Ему вспомнилась поговорка боцмана Бугая: «Мы еще посмотрим, чей галс правее». Перекрестившись, жиган вышел под затянутое облаками ночное небо.
Как впоследствии оказалось, молодой налетчик крестился напрасно. Боцман, которого он почитал за покойника, вопреки всему выжил.
Васька не стал предавать огню труп вожака морской ватаги, создав только видимость. Парень с детства не терпел запаха паленого мяса, предпочитая любому шашлыку пустые щи или кашу. Рыбу он ел, но если бы знал о существовании вегетарианства, то наверняка б стал вегетарианцем. Оттого, собственно, и произошла его фруктовая кличка – Компот.
Бугай очнулся на краю оврага около пепелища. Что с ним произошло, почему его бросили здесь? Он почти ничего не помнил, даже своего имени. Ничего, кроме боя. Наверное, его спасла водка. Скорей всего, она, ставшая за долгие годы почти его кровью, завела остановившееся, истрепанное жизнью бычье сердце. Он уже видел себя умершим, видел, как горит и рушится усадьба, хотя видеть этого, казалось, не мог. Теперь он снова на ногах, снова дышит.
Подобрав почти пустую флягу, боцман, пошатываясь на тяжелых, еще налитых смертельным свинцом ногах, пошел в сторону дороги.
Там он вновь повалился в грязь, упав лицом в тележную колею. Сил хватило только чтобы перевернуться на спину. Он продолжал лежать, не чувствуя своей раны и бездумно наблюдая, как наползает ночь. Наверняка боцман с «Цесаревича» так и умер бы здесь, если б не отряд красных фуражиров, направлявшийся в Ростов. В полевом госпитале на окраине Нахичевани медики откачали потерявшего память моряка, вот только мандат Совнаркома завалившийся за подкладку боцманского бушлата, не нашли. Никто не торопился разыскивать соратников «контуженого анархиста» – отряды Сиверса брали Ростов.
Найти фотографа Ценципера Компоту труда не составило. Очередь из красных начальников у входа в ателье говорила о том, что творчество фотомастера в определенных кругах весьма популярно. Ираклий Зямович творил летопись революции, невзирая на классовые противоречия. Противоречия отступили на задний план, после того как на следующий день после взятия города хозяин фотоателье был чувствительно бит пьяными матросами за нерасторопность.
– Здравствуйте, маэстро! – произнес Васька, дождавшись очереди и входя в студию. – Валерьян Николаевич передавал вам большое «мерси» за фотографии и кланяться велел.
– После, после… Как можно! – Ценципер по-гусиному вытянул шею, выпучил глаза и поднес палец ко рту.
Усаживая нового клиента на табурет, он шепнул:
– Потом. На улице.
Только отойдя метров двадцать от ателье, Ираклий Зямович поперхнулся вопросом:
– А вы, собственно, к-кто?
– Джентельмен удачи. Помогаю подъесаулу стать богатым человеком. Сдается, и вам вскоре понадобятся мои услуги.
– Но мое дело, как видите, процветает. Даже при этой разбойничьей власти, когда кругом сплошной гоп-стоп, оно дает доход и какое-никакое, но положение.
– Ой, не загадывайте, – грустно усмехнулся Васька. – Скоро они совсем деньги отменят, и будете горбатиться за паек. Даже если у вас этих пайков будет десять или пятьдесят – богаче вы вряд ли станете.
Ценципер нервно почесал за ухом:
– Еще немного, и я скажу, что вы правы.
– Конечно, прав, маэстро. Ведь по-ихнему – вы только начали «загнивать». А как хочется «загнить» по-настоящему, где-нибудь в Аргентине…
– Почему вдруг в Аргентине? – уже дружелюбней скосил глаз Ираклий Зямович.
– А мне танго нравится. Вы художник, вы поймете…
– А я бы все-таки предпочел Ниццу, – сам себе удивляясь, вдруг брякнул фотограф, которого давно уже никто не величал художником.
Ценциперу внезапно ясно представилось, как он фотографирует изнеженных аристократок на средиземноморском пляже. Может быть, он даже заведет себе обезьянку. Сердце сладко защемило.
Тонкая, натура Ценципера была подвержена нервным депрессиям. Испытывая душевные потрясения, он безумно страдал. После приснопамятного случая на Новочеркасском кладбище фотограф неделю пил, потому что по ночам ему снились убиенные. Больше всего ему досаждал кладбищенский сторож, который являлся то в образе черта, то в виде собаки, но почему-то со спущенными штанами. «Заплатишь, заплатишь… Отольются слезы-то!» – завывал сторож, пытаясь столкнуть Ираклия Зямовича в свежевырытую могилу.
Водка помогала плохо. Относительное успокоение наступило только тогда, когда фотограф стал пить грузинское вино из своих старых запасов. Видно, при жизни вино сторожу совсем не нравилось.
Германским шпионом Ценципер стал по недоразумению. Лейтенант Шулль познакомился с ним как раз в тот момент, когда сбежавшая с купцом-греком жена Ираклия Зямовича прихватила все его сбережения, предназначенные для выкупа ателье. Бумаги были уже выправлены. Шулль-спаситель легко предложил внести нужную сумму, взамен попросив «сущий пустяк». У приходящих в ателье офицеров нужно было постараться вызнать фамилию, номер части и должность, делая лишнее фото для специальной картотеки. Все это не составляло большого труда, тем более что клиенты сами часто требовали подписей с вензелями типа: «Соратники по борьбе с красной сволочью – офицеры такого-то полка…» К тому же доставка «лично в руки», которую маэстро иногда практиковал, способствовала сбору различных сведений. Ценципер быстро втянулся и сам не заметил, как стал шпионом.
Осознание сего прискорбного факта явилось очередным потрясением. Но было уже поздно.
После Васькиного визита Ираклий Зямович долго не мог прийти в себя. Шустрый и острый на язык посланец Ступичева окончательно смутил душу фотографа.
«Ну почему я всегда что-то должен? – лил он пьяные слезы. – Я же просто жить хочу! Да плевать на немцев, большевиков, добровольцев… Ненавижу эту страну, революцию, пьяное быдло и кровь! Все они сволочи, и белые и красные… Жуть! В Париж хочу! К черту на рога!»
Но чаша терпения даже такого нерешительного субъекта когда-нибудь переполняется. И Ираклий Зямович решился. Выправив для Компота и Ступичева два поддельных паспорта, себе он тоже сделал «липу» на фамилию Горский.
Это была своего рода месть всей своей родне.
«Никчемные людишки, пыль. Вороны в парке – и то породистей, – торжествовал Ценципер, разглядывая документ. – Надо же, „инженер-светотехник”! Как просто приблизиться к мечте! Это вам, папаша, за все ваши иудейские субботы!»
Зашив поддельные документы в подкладку пальто и сунув после долгих колебаний револьвер в карман бриджей, фотограф вышел на улицу. Вскоре на дверях ателье появилась пугающая табличка: «Тифозный карантин».
Ценципер торопился на вокзал. На привокзальной площади Ираклий Зямович огляделся и неожиданно зашел в буфет ресторана. Сразу за ним в дверь попытались войти еще двое в военной форме без знаков различия, но заведение уже закрывалось. Махнув с буфетчиком по стопке, Ценципер с ним же минут через десять вышел на перрон.
Состав со стоящими на платформах орудиями и вереницей теплушек был почти готов к отправке.
Буфетчик направился к сопровождающему, судя по всему, начпроду, и что-то сказал ему. Тот кивнул и жестом пригласил фотографа.
К услугам светоинженера Горского оказалась теплушка, наполовину набитая мешками с картошкой. Рядом расположился красноармеец, охранявший снарядный ящик с почтой.
– Инженер в Аксайской сойдет, – бросил красноармейцу начпрод, кивая на Ценципера.
– Слушаюсь, товарищ…
Дальнейшие слова сопровождающего заглушил гудок паровоза. Локомотив зашипел и дал пары, медленно уползая в сторону Ростова.
На перроне, в подсвеченных фонарями клубах пара, уже никого не оставалось. Только два силуэта в солдатских шинелях и без винтовок метнулись к последней платформе, ловко запрыгнув на нее.
Глава 11
Не мудрствуя лукаво, друзья решили поискать какую-нибудь инженерную часть, для чего направились прямиком к штабу Сиверса, чтобы немного понаблюдать и далее действовать по обстановке.
Сорокин снабдил ребят парой явочных адресочков и фамилией человека в интендантской службе штаба Ростовского фронта.
«Человек надежный, – говорил ротмистр, – но вестей от него давно не было. Прежде чем расспрашивать о нем, надо удостовериться, что он жив. А то сцапают вас – пикнуть не успеете».
Фамилия добровольческого агента была Степашечкин. Уменьшительно-ласкательное звучание вызвало у Алешки ироничную ухмылку. Весело посмотрев на Барашкова, он скаламбурил:
– Если у Корнилова, не дай Бог, вдруг поймают шпиона, то я не удивлюсь, коли его фамилия будет, например, Зайчишкин.
Однако Барашков был серьезен:
– Трус вряд ли на такое решится. Не в фамилии дело.
Улицу около большевистского штаба запрудили рабочие – формировалось ополчение. В толпе пролетариев, глазеющих на пригнанные из-под Таганрога броневики, мелькали полевые фуражки, ленточки бескозырок. Раздавались выкрики: «Кто на Южное направление? Получай винтовки!» Или: «Эй, с Кирпичного кто?»
Едкий дым самокруток, запах сапожной мази и еще Бог знает чего драл носоглотку.
Такая кутерьма была на руку. Хоть Алешка и Вениамин быстро затерялись среди ополченцев, страх держал в напряжении. Расслабиться было невозможно. Казалось, встречаясь с ним взглядом, враги легко могут прочитать его мысли и закричать: «Хватай кадетов! Вот они! Смерть им!»
Алексей понимал: для того чтобы сыграть хорошо, нужно вжиться в роль, и что его страх – самая большая помеха, но сердце все равно трепыхалось, когда кто-то из пролетариев смотрел на них.
У одного из бронированных автомобилей стоял шофер в коже и что-то с гордостью объяснял интересующимся. Какой-то парень в распахнутом овчинном полушубке недоверчиво тыкал закопченным пальцем то в лобовую броню, то, нагибаясь, показывал на рессору. Сомнения по поводу «выдержит-не выдержит» явно разделяли его товарищи – рабочие-металлисты.
Броневик «Остин-Ижорец» был наполовину «англичанин», и уже поэтому его тактико-технические качества вызывали сомнения. К тому же машина была трофейная. Из-под свежей краски проглядывал череп с костями.
«Отбит революционными матросами у Кутепова», – пояснил Барашкову шофер, которому уже порядком поднадоели мнительные мастеровые.
Барашков поинтересовался:
– А у поворотного механизма какой принцип? А вода в кожух охлаждения откуда подается? Ух ты!
Такой подход к предмету профессиональной гордости пришелся по душе собеседнику.
– Белкин, – протянул руку шофер. – Пошли, покажу.
Приглашая ребят кивком головы, он полез в люк.
Тут вышедший на крыльцо комиссар позвал: «Металлисты, закругляй разглядывать! Товарищ Сиверс вас на Глубокую посылает, „кадетов” бить».
Пропустив оживленных пролетариев, Лиходедов вслед за Барашковым полез на клепаную шкуру броневика.
В пулеметную амбразуру улица перед штабом выглядела иначе. Предельно суженное пространство и передвигающиеся в нем фигуры напоминали кадры синематографа. Персонажи онемели, став менее объемными, но зато более отчетливыми. Алешка задумчиво вглядывался в суетливую и выпускающую клубы дыма толпу.
«Отсюда каждый может стать постановщиком своего сюжета, – вдруг пришло в голову. – Стоит только нажать на гашетку. Вот только билеты на эту фильму нынче больно дороги. Господи, как трудно удержаться!»
Голос Белкина вывел Алексея из минутного транса.
– Ты, я вижу, в технике соображаешь! – командир экипажа весело хлопал Барашкова по спине. – А давай ко мне? У меня полный некомплект. Набранный мною экипаж при штабе обещали оставить, для охраны. Опять же – харч получше.
– Не, я с товарищем… – замотал головой Вениамин. – Мы на контру собрались, а тут штаб…
Друзья переглянулись. Понятно было, что удача сама прет в руки.
– Не боись. Друга твоего мы тоже определим: на «Остин» не меньше трех человек положено. Даже приказ по бронеотряду имеется.
– Может, согласимся, а? – для виду стал упрашивать Алешка.
Барашков сделал вид, что колеблется.
– Ну же, соглашайтесь, – заторопил Белкин. – Айда к начальнику!
Начальник бронеотряда возражать не стал, только бросил на бегу: «На твое усмотрение, Белкин. Ставь на довольствие к Степашечкину!»
– Ого! Вот это да! – так и подскочил на месте Алексей.
– Прямо промысел Божий, – шепнул неверующий студент-химик и украдкой перекрестился. – Но слишком хорошо – тоже плохо. Главное, не суетиться.
Красный интендант Степашечкин, как и полагалось, имел совсем не военный вид. Перебирая стопку продовольственных нарядов, лысоватый человек с лицом школьного учителя грустно посмотрел на новобранцев и, послюнявив палец, сделал им жест: «Сейчас, погодите…»
Откопав нужную бумажку, он успокоился:
– Ну-с молодые люди, чем обязан?
– Нас в бронеотряд определили, – протянул записку Белкина Алексей. – Он Барашков, я – Лиходедов.
– Поздравляю, – Степашечкин макнул перо в бронзовую чернильницу. – Значит, паек… А оружие у вас есть? Сам вижу, что нет. Идите, получайте. Да, еще вам куртки-кожанки положены, только их сейчас нет. Все комсостав выгреб. Два-три дня подождите, может, будут… Или вас отправляют куда?
– Да нет, мы пока при штабе оставлены, – наблюдая за мимикой собеседника, произнес Алексей.
– Тоже дело, – не моргнув глазом, согласился интендант.
– Нет, ты видел? – сказал Барашков, выходя со склада. – Он интересовался, куда отправят броневики. Значит, все-таки работает на наших?
На что Алешка только пожал плечами:
– Ну и что? Давай подождем пару дней, на всякий случай. Все равно ведь за куртками приходить.
Но в Ростове при штабе экипаж не оставили. Охранять командующего не случилось – Сиверс сам инспектировал «стратегические направления», передвигаясь в основном в броневагоне.
После нескольких дней теории, заключавшейся в чтении замусоленной инструкции из типографии «Ижорских заводов», напечатанной в 1916 году, приступили к практике. Практика была на ближайшем пустыре. Красные бронеотрядчики, в основном благодаря настойчивому характеру Белкина, выучились довольно сносно водить. Курсанты даже попрактиковались в стрельбе из башенных пулеметов, избрав мишенью одинокое дерево и доведя до исступления окрестных собак. Барашкову, как и предполагали, вождение далось легче, зато Алешка лучше стрелял. Но в стрельбе поднатореть все равно не дали – Белкин жалел патронов.
Неожиданно так и недоукомплектованный бронеотряд бросили на Тихорецкое направление. Однако за время, проведенное в Ростове, кое-что удалось выяснить.
В один из дней, собравшись за положенным бойцам моторизованного подразделения кожаным обмундированием, друзья посетили хозяйство Степашечкина. Но красного интенданта нигде не было.
Вороватого вида подчиненные сказали, что, по всей видимости, сегодня его точно не будет, но если очень хочется, то можно поискать в штабе у Склянского.
Перспектива мозолить глаза комиссарам и военспецам была тут же отвергнута. Решили подождать с час-полтора у ворот, а заодно и понаблюдать.
В распахнутые ворота склада то и дело заезжали подводы. Мешки с мукой, крупой, соленым салом, бочки со спиртом, ящики с винтовочными патронами – все это дожидалось разгрузки, с которой не очень торопились. Иногда возница, получив наряд и новых сопровождающих, сразу отправлялся на вокзал.
Один раз, урча и чихая, из ворот враскачку выбрался грузовик. В кузове стояли большие бочки, распространявшие едкий запах.
Шурка ткнул в юродивого палкой, и тот, как ошпаренный, отскочил:
– Пошто, упырь, пошто?
Конспиратор довольно ухмыльнулся – значит, его наружность производила нужное впечатление: «Приняли за конкурента».
Встречные торопливо обходили «убогого», а один даже сунул в руку керенский рубль. Шурка молча поклонился и зашагал дальше, старательно обстукивая крылечки и деревья.
У ворот гаража кого только не было. Комиссары с ординарцами, начпроды с мешками, матросы с мандатами на транспорт для реквизиций. Грузовые и легковые автомобили то и дело въезжали или выезжали. У входящих внутрь часовые проверяли пропуска. Один из грузовиков притормозил неподалеку от въезда. Водитель пригласил нескольких матросов забираться в кузов, а сам открыл капот.
– Щас воды подолью и поедем, – сказал он старшему морячков.
Шурка, стоявший за деревом, быстро снял очки, шапчонку, кинул в траву трость. Теперь он напоминал беспризорника.
– Дяденька, дяденька! – затеребил он шофера. – Не могли бы вы дяденьке Журбе вот этот рецепт… э-э… передать? Меня из аптеки послали.
Солдат с ведром направлялся к воротам.
– Давай, шкет. Для Журбы передам.
Через пару минут на улицу вышел огромный розовощекий человек с размером ботинок почти как два пичугинских.
– Это ты рецепт на мазь приносил?
Шурка с ужасом посмотрел вверх, потом на протянутую ему руку-кувалду.
– Ага, я.
– Ну, тогда давай, рассказывай, что «аптекарь» еще говорил. Да не бойся.
Быстро передав Журбе все, что велел Иван Александрович, Пичугин подхватил трость и поспешил затеряться в улицах.
Следующей остановкой на пути конспиратора вновь была лавочка напротив докторского дома. Уля обещала осмотреть комнату в доме соседей, которую снимал Ступичев. Их жилище после разграбления так никто из красных и не занял, а входная дверь стояла подпертая выломанной штакетиной.
Когда Пичугин в образе нищего появился из-за угла, девушка так и прыснула со смеху.
– Ой! Я всего чего угодно ожидала, – хихикая, сказала она обескураженному Шурке, – когда вы говорили о перевоплощениях. Но чтобы такое!
Гимназист обиделся:
– Меня, между прочим, чуть нищие у собора… э-э… не порвали – за конкурента приняли!
– Саша, перестаньте дуться, – обезоруживающе улыбнулась Уля. – Вот то, что мне удалось найти.
На ее ладони лежали зажигалка, пуговица и обрывок добровольческой газеты, слабо пахнувший одеколоном. Шурка принюхался.
– Это его одеколон, – пояснила Уля, – Я хорошо запомнила.
– Наверное, в газету заворачивали флакон при покупке, а он в кармане… э-э… потек, – предположил Шурка. – А это откуда?
– Как вы и говорили, я под кроватью пошарила. Пуговица оттуда. Ох и страшно там вечером! Ларионовых, можно сказать, из-за Ступичева убили. Всю семью. Сапожник донес.
Бензиновая зажигалка не работала и ничего собой не представляла. Может, поэтому ее и выбросили. Кто – неизвестно. Только Ступичев не курил. Но вот пуговица была необычная.
– Я уже говорила, – деловито продолжала Уля, – что к Ступичеву несколько раз наведывался фотограф Ценципер. Ну, вы знаете… Тот, у которого ателье на углу Московской и Горбатой.
– Да кто ж его не знает, – оживился Пичугин, протирая и надевая уже свои очки. – У него полгорода портреты делало.
Курсистка тряхнула косой и картинно повела плечами:
– Я, например, предпочитаю фотографироваться на Платовском. Мне кажется, что они тоньше чувствуют характер.
Шурка уважительно посмотрел на нее.
– Но что странного в визитах этого Ценципера? Ну, захотелось ему фотографию занести. А может, они просто… э-э… собутыльники?
– Еще приходил солидный иностранец. Валерьяна… то есть Ступичева дома не оказалось. Гость подождал немного и оставил записку. Это соседка родителям рассказывала, царствие ей небесное. Говорила, что гостя проводила в комнату.
– И вы считаете, что это его пуговица?
– Ну не фотографа – точно. Я ведь немножко шью и оттого обращаю внимание на всякие мелочи. У него на куртке другие пуговицы, вытянутые, как абрикосовые косточки, из полированного дерева. А эта – темно-зеленая, с перламутром. Я не знаю, из чего сделана. Такие ведь только на заграничных товарах бывают.
– Ну что ж, – довольно заключил Пичугин, – вполне вероятно, что этот, как вы говорите, «иностранец» – и есть заказчик похищения, а фотограф – пособник. В любом случае, мы… э-э… установим за Ценципером слежку. Может, он наведет нас на след.
– Я обязательно буду вам с Алешей помогать, – решительно сказала Ульяна.
Глава 10
«На другой день по занятии Новочеркасска Всевеликое Войско Донское было переименовано в „Донскую Советскую республику” во главе с „Областным военно-революционным комитетом”, в котором на правах „Президента-диктатора” председательствовал подхорунжий лейб-гвардии 6-й Донской батареи Подтелков.Через Берданосовку Васька Компот проехал шагом, не останавливаясь. Гнать – означало привлечь внимание, а так можно было хоть осмотреться.
О создании республики и лицах, ее возглавляющих, население было оповещено через газету „Известия” Новочеркасского Совета рабочих и казачьих депутатов, в которой на первой странице крупным шрифтом объявлялось для общего сведения нижеследующее: „Вся власть в Донской области впредь до съезда Донских советов перешла к Областному военно-революционному комитету Донской области, который объединяет трудовое казачество, рабочих и крестьян области. Вся власть в Новочеркасске перешла к Совету рабочих и казачьих депутатов. Революционный порядок и революционная дисциплина должны быть восстановлены как можно скорее: все, что препятствует этому, должно быть беспощадно устранено. К революционной работе, товарищи!”
Бесчинства разнузданных солдат, грубые вымогательства и разбои превзошли всякие ожидания. Население, конечно, еще ранее слышало о зверствах, чинимых большевиками в России, но едва ли кто помышлял, что красные репрессии могут принять такие чудовищные размеры. Днем и ночью красногвардейцы врывались в частные дома, совершали насилия, истязали женщин и детей. Не щадили даже раненых: госпиталя и больницы быстро разгружались путем убийства лежавших в них партизан и офицеров. Кощунствовали и над религиозными святынями, устраивая в церквах бесстыдные оргии и тем умышленно оскверняя религиозное чувство граждан. Приходилось удивляться неисчерпаемости запаса утонченных издевательств, которым большевики подвергли население города, бесстыдно и нагло глумясь над его беззащитностью.
Военным комиссаром Новочеркасска по борьбе с контрреволюцией, иначе говоря, во главе всей административной власти был поставлен товарищ Медведев (бывший каторжанин-матрос), а командующим войсками Донской области – хорунжий Смирнов (вахмистр лейб-гвардии Казачьего полка)».
Из дневников очевидца
«Главное, не напороться на красных около станции», – думал Васька, выбираясь на верхние улочки. На них ему попалась лишь старая баба с ведром (Васька суеверно посмотрел – полное) да парень на рыжей кобыле. Парень, видимо, так был занят своими мыслями, что даже не глянул в Васькину сторону.
Компот со Ступичевым обосновались на краю Аксайской, в доме вдовы урядника Семенова. Вдова георгиевского кавалера, сложившего голову на германской, была весьма довольна тихими постояльцами, обещавшими хорошо заплатить за ее молчание.
«Пословицу помнишь: „Меньше знаешь, крепче спишь”? – спросил у нее Васька. – Так вот, не чеши языком, тогда, даст Бог, поросят купишь».
Вдова, не будь дура, и впрямь, молчала как рыба, укрывая от соседей постояльцев. «Свиньи – это уже тяжелая артиллерия, – думала она словами покойного мужа. – Аргумент».
Ступичев во двор не выходил, а Ваське запретил показываться на улице днем.
– Прям как упыри какие, – ехидничал Компот, но условие соблюдал.
На четвертый день Василий засобирался обратно в Новочеркасск.
– Хорошо, поезжай. Надо найти одного человека, передать ему, что понадобятся документы на троих. Если он, конечно, сможет к нам присоединиться. – На слове «сможет» Валерьян сделал ударение. Увидев возмущенную физиономию помощника, Ступичев пригвоздил его тяжелым взглядом.
«Смотрит, что твой квартальный на нищего», – мелькнуло в голове у жигана. Но спорить он благоразумно не стал. Ему вспомнилась поговорка боцмана Бугая: «Мы еще посмотрим, чей галс правее». Перекрестившись, жиган вышел под затянутое облаками ночное небо.
Как впоследствии оказалось, молодой налетчик крестился напрасно. Боцман, которого он почитал за покойника, вопреки всему выжил.
Васька не стал предавать огню труп вожака морской ватаги, создав только видимость. Парень с детства не терпел запаха паленого мяса, предпочитая любому шашлыку пустые щи или кашу. Рыбу он ел, но если бы знал о существовании вегетарианства, то наверняка б стал вегетарианцем. Оттого, собственно, и произошла его фруктовая кличка – Компот.
Бугай очнулся на краю оврага около пепелища. Что с ним произошло, почему его бросили здесь? Он почти ничего не помнил, даже своего имени. Ничего, кроме боя. Наверное, его спасла водка. Скорей всего, она, ставшая за долгие годы почти его кровью, завела остановившееся, истрепанное жизнью бычье сердце. Он уже видел себя умершим, видел, как горит и рушится усадьба, хотя видеть этого, казалось, не мог. Теперь он снова на ногах, снова дышит.
Подобрав почти пустую флягу, боцман, пошатываясь на тяжелых, еще налитых смертельным свинцом ногах, пошел в сторону дороги.
Там он вновь повалился в грязь, упав лицом в тележную колею. Сил хватило только чтобы перевернуться на спину. Он продолжал лежать, не чувствуя своей раны и бездумно наблюдая, как наползает ночь. Наверняка боцман с «Цесаревича» так и умер бы здесь, если б не отряд красных фуражиров, направлявшийся в Ростов. В полевом госпитале на окраине Нахичевани медики откачали потерявшего память моряка, вот только мандат Совнаркома завалившийся за подкладку боцманского бушлата, не нашли. Никто не торопился разыскивать соратников «контуженого анархиста» – отряды Сиверса брали Ростов.
Найти фотографа Ценципера Компоту труда не составило. Очередь из красных начальников у входа в ателье говорила о том, что творчество фотомастера в определенных кругах весьма популярно. Ираклий Зямович творил летопись революции, невзирая на классовые противоречия. Противоречия отступили на задний план, после того как на следующий день после взятия города хозяин фотоателье был чувствительно бит пьяными матросами за нерасторопность.
– Здравствуйте, маэстро! – произнес Васька, дождавшись очереди и входя в студию. – Валерьян Николаевич передавал вам большое «мерси» за фотографии и кланяться велел.
– После, после… Как можно! – Ценципер по-гусиному вытянул шею, выпучил глаза и поднес палец ко рту.
Усаживая нового клиента на табурет, он шепнул:
– Потом. На улице.
Только отойдя метров двадцать от ателье, Ираклий Зямович поперхнулся вопросом:
– А вы, собственно, к-кто?
– Джентельмен удачи. Помогаю подъесаулу стать богатым человеком. Сдается, и вам вскоре понадобятся мои услуги.
– Но мое дело, как видите, процветает. Даже при этой разбойничьей власти, когда кругом сплошной гоп-стоп, оно дает доход и какое-никакое, но положение.
– Ой, не загадывайте, – грустно усмехнулся Васька. – Скоро они совсем деньги отменят, и будете горбатиться за паек. Даже если у вас этих пайков будет десять или пятьдесят – богаче вы вряд ли станете.
Ценципер нервно почесал за ухом:
– Еще немного, и я скажу, что вы правы.
– Конечно, прав, маэстро. Ведь по-ихнему – вы только начали «загнивать». А как хочется «загнить» по-настоящему, где-нибудь в Аргентине…
– Почему вдруг в Аргентине? – уже дружелюбней скосил глаз Ираклий Зямович.
– А мне танго нравится. Вы художник, вы поймете…
– А я бы все-таки предпочел Ниццу, – сам себе удивляясь, вдруг брякнул фотограф, которого давно уже никто не величал художником.
Ценциперу внезапно ясно представилось, как он фотографирует изнеженных аристократок на средиземноморском пляже. Может быть, он даже заведет себе обезьянку. Сердце сладко защемило.
Тонкая, натура Ценципера была подвержена нервным депрессиям. Испытывая душевные потрясения, он безумно страдал. После приснопамятного случая на Новочеркасском кладбище фотограф неделю пил, потому что по ночам ему снились убиенные. Больше всего ему досаждал кладбищенский сторож, который являлся то в образе черта, то в виде собаки, но почему-то со спущенными штанами. «Заплатишь, заплатишь… Отольются слезы-то!» – завывал сторож, пытаясь столкнуть Ираклия Зямовича в свежевырытую могилу.
Водка помогала плохо. Относительное успокоение наступило только тогда, когда фотограф стал пить грузинское вино из своих старых запасов. Видно, при жизни вино сторожу совсем не нравилось.
Германским шпионом Ценципер стал по недоразумению. Лейтенант Шулль познакомился с ним как раз в тот момент, когда сбежавшая с купцом-греком жена Ираклия Зямовича прихватила все его сбережения, предназначенные для выкупа ателье. Бумаги были уже выправлены. Шулль-спаситель легко предложил внести нужную сумму, взамен попросив «сущий пустяк». У приходящих в ателье офицеров нужно было постараться вызнать фамилию, номер части и должность, делая лишнее фото для специальной картотеки. Все это не составляло большого труда, тем более что клиенты сами часто требовали подписей с вензелями типа: «Соратники по борьбе с красной сволочью – офицеры такого-то полка…» К тому же доставка «лично в руки», которую маэстро иногда практиковал, способствовала сбору различных сведений. Ценципер быстро втянулся и сам не заметил, как стал шпионом.
Осознание сего прискорбного факта явилось очередным потрясением. Но было уже поздно.
После Васькиного визита Ираклий Зямович долго не мог прийти в себя. Шустрый и острый на язык посланец Ступичева окончательно смутил душу фотографа.
«Ну почему я всегда что-то должен? – лил он пьяные слезы. – Я же просто жить хочу! Да плевать на немцев, большевиков, добровольцев… Ненавижу эту страну, революцию, пьяное быдло и кровь! Все они сволочи, и белые и красные… Жуть! В Париж хочу! К черту на рога!»
Но чаша терпения даже такого нерешительного субъекта когда-нибудь переполняется. И Ираклий Зямович решился. Выправив для Компота и Ступичева два поддельных паспорта, себе он тоже сделал «липу» на фамилию Горский.
Это была своего рода месть всей своей родне.
«Никчемные людишки, пыль. Вороны в парке – и то породистей, – торжествовал Ценципер, разглядывая документ. – Надо же, „инженер-светотехник”! Как просто приблизиться к мечте! Это вам, папаша, за все ваши иудейские субботы!»
Зашив поддельные документы в подкладку пальто и сунув после долгих колебаний револьвер в карман бриджей, фотограф вышел на улицу. Вскоре на дверях ателье появилась пугающая табличка: «Тифозный карантин».
Ценципер торопился на вокзал. На привокзальной площади Ираклий Зямович огляделся и неожиданно зашел в буфет ресторана. Сразу за ним в дверь попытались войти еще двое в военной форме без знаков различия, но заведение уже закрывалось. Махнув с буфетчиком по стопке, Ценципер с ним же минут через десять вышел на перрон.
Состав со стоящими на платформах орудиями и вереницей теплушек был почти готов к отправке.
Буфетчик направился к сопровождающему, судя по всему, начпроду, и что-то сказал ему. Тот кивнул и жестом пригласил фотографа.
К услугам светоинженера Горского оказалась теплушка, наполовину набитая мешками с картошкой. Рядом расположился красноармеец, охранявший снарядный ящик с почтой.
– Инженер в Аксайской сойдет, – бросил красноармейцу начпрод, кивая на Ценципера.
– Слушаюсь, товарищ…
Дальнейшие слова сопровождающего заглушил гудок паровоза. Локомотив зашипел и дал пары, медленно уползая в сторону Ростова.
На перроне, в подсвеченных фонарями клубах пара, уже никого не оставалось. Только два силуэта в солдатских шинелях и без винтовок метнулись к последней платформе, ловко запрыгнув на нее.
Глава 11
«С первыми весенними днями зашумел и заволновался Дон. 18 марта 1918 года на северо-западе области в станице Суворовской зажглась искра восстания. В ночь на 19 марта все казаки, способные носить оружие, даже глубокие старцы, под начальством полковника Растягаева, вооруженные вилами и топорами, двинулись освобождать окружную станицу Нижне-Чирскую. Они овладели станцией Чир на линии железной дороги Лихая – Царицын, захватили „совдеп”, разогнали „ревком” и разоружили красногвардейский гарнизон. И неожиданно по всем станицам 2-го Донского округа вспыхнули восстания. Казаки избрали окружным атаманом полковника Мамонтова (впоследствии известного генерала). Чрезвычайно характерно то обстоятельство, что когда гонец от Суворовской станицы отыскал генерала Попова и стал просить его прибыть в восставшую станицу, то оказалось, что Походный атаман настолько потерял веру в успех борьбы с большевиками, что даже 1 апреля отдал приказ о распылении своего отряда, и часть партизан уже успела разъехаться. Только настойчивые просьбы делегатов восставших станиц побудили его отменить этот приказ».В центр Ростова удалось пробраться без особых приключений. Алешку и Вениамина только раз тормознул патруль на улочках Нахичевани – рабочего предместья на северо-восточной окраине. Дружинники не слишком пристально изучали документы, видимо, внешний вид двух пареньков их не насторожил.
Из дневников очевидца
Не мудрствуя лукаво, друзья решили поискать какую-нибудь инженерную часть, для чего направились прямиком к штабу Сиверса, чтобы немного понаблюдать и далее действовать по обстановке.
Сорокин снабдил ребят парой явочных адресочков и фамилией человека в интендантской службе штаба Ростовского фронта.
«Человек надежный, – говорил ротмистр, – но вестей от него давно не было. Прежде чем расспрашивать о нем, надо удостовериться, что он жив. А то сцапают вас – пикнуть не успеете».
Фамилия добровольческого агента была Степашечкин. Уменьшительно-ласкательное звучание вызвало у Алешки ироничную ухмылку. Весело посмотрев на Барашкова, он скаламбурил:
– Если у Корнилова, не дай Бог, вдруг поймают шпиона, то я не удивлюсь, коли его фамилия будет, например, Зайчишкин.
Однако Барашков был серьезен:
– Трус вряд ли на такое решится. Не в фамилии дело.
Улицу около большевистского штаба запрудили рабочие – формировалось ополчение. В толпе пролетариев, глазеющих на пригнанные из-под Таганрога броневики, мелькали полевые фуражки, ленточки бескозырок. Раздавались выкрики: «Кто на Южное направление? Получай винтовки!» Или: «Эй, с Кирпичного кто?»
Едкий дым самокруток, запах сапожной мази и еще Бог знает чего драл носоглотку.
Такая кутерьма была на руку. Хоть Алешка и Вениамин быстро затерялись среди ополченцев, страх держал в напряжении. Расслабиться было невозможно. Казалось, встречаясь с ним взглядом, враги легко могут прочитать его мысли и закричать: «Хватай кадетов! Вот они! Смерть им!»
Алексей понимал: для того чтобы сыграть хорошо, нужно вжиться в роль, и что его страх – самая большая помеха, но сердце все равно трепыхалось, когда кто-то из пролетариев смотрел на них.
У одного из бронированных автомобилей стоял шофер в коже и что-то с гордостью объяснял интересующимся. Какой-то парень в распахнутом овчинном полушубке недоверчиво тыкал закопченным пальцем то в лобовую броню, то, нагибаясь, показывал на рессору. Сомнения по поводу «выдержит-не выдержит» явно разделяли его товарищи – рабочие-металлисты.
Броневик «Остин-Ижорец» был наполовину «англичанин», и уже поэтому его тактико-технические качества вызывали сомнения. К тому же машина была трофейная. Из-под свежей краски проглядывал череп с костями.
«Отбит революционными матросами у Кутепова», – пояснил Барашкову шофер, которому уже порядком поднадоели мнительные мастеровые.
Барашков поинтересовался:
– А у поворотного механизма какой принцип? А вода в кожух охлаждения откуда подается? Ух ты!
Такой подход к предмету профессиональной гордости пришелся по душе собеседнику.
– Белкин, – протянул руку шофер. – Пошли, покажу.
Приглашая ребят кивком головы, он полез в люк.
Тут вышедший на крыльцо комиссар позвал: «Металлисты, закругляй разглядывать! Товарищ Сиверс вас на Глубокую посылает, „кадетов” бить».
Пропустив оживленных пролетариев, Лиходедов вслед за Барашковым полез на клепаную шкуру броневика.
В пулеметную амбразуру улица перед штабом выглядела иначе. Предельно суженное пространство и передвигающиеся в нем фигуры напоминали кадры синематографа. Персонажи онемели, став менее объемными, но зато более отчетливыми. Алешка задумчиво вглядывался в суетливую и выпускающую клубы дыма толпу.
«Отсюда каждый может стать постановщиком своего сюжета, – вдруг пришло в голову. – Стоит только нажать на гашетку. Вот только билеты на эту фильму нынче больно дороги. Господи, как трудно удержаться!»
Голос Белкина вывел Алексея из минутного транса.
– Ты, я вижу, в технике соображаешь! – командир экипажа весело хлопал Барашкова по спине. – А давай ко мне? У меня полный некомплект. Набранный мною экипаж при штабе обещали оставить, для охраны. Опять же – харч получше.
– Не, я с товарищем… – замотал головой Вениамин. – Мы на контру собрались, а тут штаб…
Друзья переглянулись. Понятно было, что удача сама прет в руки.
– Не боись. Друга твоего мы тоже определим: на «Остин» не меньше трех человек положено. Даже приказ по бронеотряду имеется.
– Может, согласимся, а? – для виду стал упрашивать Алешка.
Барашков сделал вид, что колеблется.
– Ну же, соглашайтесь, – заторопил Белкин. – Айда к начальнику!
Начальник бронеотряда возражать не стал, только бросил на бегу: «На твое усмотрение, Белкин. Ставь на довольствие к Степашечкину!»
– Ого! Вот это да! – так и подскочил на месте Алексей.
– Прямо промысел Божий, – шепнул неверующий студент-химик и украдкой перекрестился. – Но слишком хорошо – тоже плохо. Главное, не суетиться.
Красный интендант Степашечкин, как и полагалось, имел совсем не военный вид. Перебирая стопку продовольственных нарядов, лысоватый человек с лицом школьного учителя грустно посмотрел на новобранцев и, послюнявив палец, сделал им жест: «Сейчас, погодите…»
Откопав нужную бумажку, он успокоился:
– Ну-с молодые люди, чем обязан?
– Нас в бронеотряд определили, – протянул записку Белкина Алексей. – Он Барашков, я – Лиходедов.
– Поздравляю, – Степашечкин макнул перо в бронзовую чернильницу. – Значит, паек… А оружие у вас есть? Сам вижу, что нет. Идите, получайте. Да, еще вам куртки-кожанки положены, только их сейчас нет. Все комсостав выгреб. Два-три дня подождите, может, будут… Или вас отправляют куда?
– Да нет, мы пока при штабе оставлены, – наблюдая за мимикой собеседника, произнес Алексей.
– Тоже дело, – не моргнув глазом, согласился интендант.
– Нет, ты видел? – сказал Барашков, выходя со склада. – Он интересовался, куда отправят броневики. Значит, все-таки работает на наших?
На что Алешка только пожал плечами:
– Ну и что? Давай подождем пару дней, на всякий случай. Все равно ведь за куртками приходить.
Но в Ростове при штабе экипаж не оставили. Охранять командующего не случилось – Сиверс сам инспектировал «стратегические направления», передвигаясь в основном в броневагоне.
После нескольких дней теории, заключавшейся в чтении замусоленной инструкции из типографии «Ижорских заводов», напечатанной в 1916 году, приступили к практике. Практика была на ближайшем пустыре. Красные бронеотрядчики, в основном благодаря настойчивому характеру Белкина, выучились довольно сносно водить. Курсанты даже попрактиковались в стрельбе из башенных пулеметов, избрав мишенью одинокое дерево и доведя до исступления окрестных собак. Барашкову, как и предполагали, вождение далось легче, зато Алешка лучше стрелял. Но в стрельбе поднатореть все равно не дали – Белкин жалел патронов.
Неожиданно так и недоукомплектованный бронеотряд бросили на Тихорецкое направление. Однако за время, проведенное в Ростове, кое-что удалось выяснить.
В один из дней, собравшись за положенным бойцам моторизованного подразделения кожаным обмундированием, друзья посетили хозяйство Степашечкина. Но красного интенданта нигде не было.
Вороватого вида подчиненные сказали, что, по всей видимости, сегодня его точно не будет, но если очень хочется, то можно поискать в штабе у Склянского.
Перспектива мозолить глаза комиссарам и военспецам была тут же отвергнута. Решили подождать с час-полтора у ворот, а заодно и понаблюдать.
В распахнутые ворота склада то и дело заезжали подводы. Мешки с мукой, крупой, соленым салом, бочки со спиртом, ящики с винтовочными патронами – все это дожидалось разгрузки, с которой не очень торопились. Иногда возница, получив наряд и новых сопровождающих, сразу отправлялся на вокзал.
Один раз, урча и чихая, из ворот враскачку выбрался грузовик. В кузове стояли большие бочки, распространявшие едкий запах.