Страница:
И, оборотясь на портрет Платова, висящий на стене, горестно заметил:
– Бедный Матвей Иваныч! Небось трижды в гробу перевернулся!
Определив партизан на постой и велев накормить, правление порешило отправить их завтра поутру вместе с делегацией Старочеркасского круга в Ольгинскую.
Круг приговорил нескольким уважаемым станичникам ехать в штаб Добровольческой армии и узнать доподлинно, куда собирается вести «своих кадетов» Корнилов. От этого зависело, даст казаков станица или нет.
Глава 6
Хутора на ведущей в сторону Ростова дороге решили не обходить. Здешнее население пока открыто не выказывало неприязни ни красным, ни белым, занимая позицию незалежности своих куреней от любой власти.
Колеса видавших виды телег, провожаемых настороженными взглядами редких хуторян, расхлябанно переваливались через топкую грязь выбоин.
Матросов откровенно побаивались. Оторванные от семьи и дома крепкие иногородние мужчины – олицетворение бурной неуправляемой стихии – вызывали почти физическое отторжение у казаков, людей так же не робких, но ставящих выше всякого закона свой патриархальный уклад.
За околицей Большого Лога Ступичев спрыгнул на землю. Разминая ноги, Валерьян зашагал рядом с первой подводой, на которой ехали Бугай и Доренко.
– Думаю, в Аксайскую соваться не стоит. У тамошних казаков на днях Корнилов с «кадетами» гостил, когда за Дон уходил.
– Верно, на рожон чего лезть, – оглянулся на своих Доренко, дымя самокруткой, – и так четверых братков «на берег списали».
Бугай мрачно кивнул. Доренко хлопнул по колену:
– Эх, жаль Пантелея. Вот морская душа – с японской на «Цесаревиче»! И отписать некому: жинка евойная тож померла, от холеры, сказывал.
– А у тебя дети есть? – поднял лицо Бугай.
– А кто ж его знает, – прищурился собеседник, – может, и есть. Да только семья моя – это я сам да революция.
Он полез в «сидор» и вытащил из него бескозырку.
– На вот, Иваныч, это от Пантелея. Носи, братва не против. «Цесаревич» «Славы» не хуже, одно слово – Балтика.
Вдруг Ступичев поднял руку: «Стой!»
Из балки показались верховые. Казаки гнали что есть мочи. Вслед прогремело несколько выстрелов. Пули свистнули, и один из преследуемых завалился назад. Выскочив прямо на обоз с моряками, всадники метнулись в сторону, обходя его полем.
Через минуту из низины вылетел эскадрон. Часть людей в серых укороченных шинелях и солдатских папахах без обычного в таких случаях свиста и гиканья пронеслась мимо изготовившихся к стрельбе матросов. Вторая половина, во главе с человеком в кожанке и полевой фуражке, осадила коней у обоза и взяла его в кольцо.
– Здравствуйте, Валерьян Николаевич! – поздоровался командир конников, не обращая внимания на матросов Бугая. – Спешу осведомиться о вашем драгоценном здоровье. Что, рука побаливает?
– Спасибо, товарищ Рудас, побаливает. Да только кому-кому, а вам бы я свое здоровье не доверил. И что это ваши латыши казачков по округе гоняют? Да еще в гордом молчании?
Рудас усмехнулся:
– Вы тут тоже не навоз возите. Это аксайские казачки. Мы к ним по приказу товарища Сиверса прибыли. Контра не дремлет, знаете ли. Кстати, к вам, – он посмотрел на торчащие из-под сена ящики, – у нас тоже дело есть.
– Наверное, казачки делиться с вами не захотели? Бывает…
Ступичев обернулся к матросам.
– Казачки не пожелали, а вот нам, товарищ Бугай, судя по всему, придется. Или нет?
– Щас! – сказал Бугай, подтянув перевязь маузера. – У меня мандат Совнаркома на доставку груза!
– Простите великодушно, – склонил голову Ступичев, – но документ, к счастью, имеющийся у революционного боцмана, гласит: «Груз может быть сдан только командующему армией товарищу Сиверсу». Причем только по моей подписи.
– Ну вот что, – Рудас недовольно поморщился, – я ведь ни на какой архив не претендую. Ваши дела с… – он осекся, – …это ваши дела. Мы просто будем сопровождать.
В ответ на продолжительное молчание собеседника его желтые скулы заиграли желваками.
– У меня приказ Сиверса доставить и вас, и груз. Иначе – разоружение и трибунал.
Балтийцы возмущенно загудели. Такой оборот их не устраивал. Связывая выполняемую миссию с особым расположением к ним командующего Южным фронтом Антонова, которого они знали еще по Петрограду, братки стали с ненавистью поглядывать на латышей. Конкуренция, всегда существовавшая между этими двумя «авангардами революции», выражавшаяся раньше в тихом презрении друг к другу, грозила обернуться бойней.
Молча рассматривая грязь у себя под ногами, Валерьян подумал, что более выгодного момента и придумать нельзя. Только бы дал Бог уцелеть в стычке! А так – плевать он хотел и на красных, и на белых, и на немцев. С помощью того, что на телегах, столько денег напечатать можно, что его и внукам хватит – в карты проигрывать. Если, конечно, они будут. Взять, скажем, Ценципера в помощники и дернуть куда-нибудь в Батум. Открыть фотоателье, а под ним вырыть подвальчик… Турция рядом, а там любую валюту возьмут!
Моряки все еще держали латышей на мушке.
«Примерно шестнадцать на двадцать, – прикинул Ступичев. – Еще около двадцати гонятся за аксайцами. На последней подводе пулемет. Эх, рука, рука… Если б не рука!»
Подняв глаза на Рудаса, он увидел, что ни командир особого летучего отряда при штабе Сиверса, ни латыши в его сторону уже не смотрят.
«Списали меня со счетов, собаки! Ну так получайте!»
Отчаянная решимость всколыхнула сердце, кровью ударила в голову. Молниеносно выхватив из левого кармана бекеши револьвер, Ступичев выстрелил Рудасу в лоб и тут же кинулся под телегу.
Моряки дали залп на полсекунды раньше верховых. Несколько человек повалились с испуганных коней. Остальные ответили. Ссора моментально превратилась в кровавую свалку. Стреляя из-под телеги, Валерьян уложил еще троих. Отлетевшая от колеса щепка глубоко вонзилась в щеку. Если бы рухнувший вслед за Рудасом матрос не закрыл собой часть пространства, Ступичев бы точно щепкой не отделался. Рукопашная схватка была короткой и жестокой. Русский мат и крики на чужом языке, как штыки, пронизали влажный февральский воздух.
После серии выстрелов рык катающихся по земле людей прекратился. Через несколько минут только грузная фигура Бугая с дымящимся маузером в руке возвышалась, пошатываясь, среди бившихся в конвульсиях лошадей. Еще один балтиец сидя поддерживал Доренко, у которого на месте выбитого глаза кровоточила ужасная рана.
– Кончено, благородие? – заметив встающего с земли подъесаула, прохрипел Бугай, держась за бок, где под бушлатом на тельнике расплывалось кровяное пятно.
– Пока только полдела! Кладите раненого, и к пулемету! – закричал Ступичев, стараясь изо всех сил, чтобы не срывался голос.
Видя, что боцман колеблется, подъесаул добавил:
– Помни, у тебя мандат Совнаркома!
Накатывал страх. Риск получить пулю в спину был очень велик.
– Иваныч, пулемет на землю… – вдруг простонал Доренко. – Васька, к Бугаю!
По полю, забыв про казаков, уже летела на обоз вторая часть латышского отряда.
– Давай, а то покрошат нас на хрен! – крикнул молодой боцману, нервно пытаясь вставить ленту в «максим».
– Да не мельтеши, салага, дай сюды! Теперь направляй!
Не ожидавшая напороться на пулемет взметнувшая клинки конная цепь посыпалась в снег. Смертельный огонь косил всадников, кидая их через головы кувыркающихся животных. Пара минут беспрерывной стрельбы – и на сей раз все было действительно кончено.
Лично с помощью револьвера и винтовки убедившись, что в живых не осталось ни одного латыша, Ступичев и молодой матрос с «Цесаревича» подошли к курившему Бугаю, привалившемуся рядом с Доренко. Тот был уже мертв.
Бугай мутно посмотрел в глаза Валерьяну:
– Салагу учишь раненых добивать, чтоб он флот позорил? А, гнида?
В ответ молодой пнул пустую солдатскую флягу и скривился:
– Плюнь, благородие, меня ничем не проймешь, а этот «борец за идею» уже налакался. Надо ему еще дать – тише будет.
Потом «салага» потянул подъесаула за рукав и уже вполголоса, глядя прямо в глаза, скоро проговорил:
– А добро-то я тебе сховать подмогну.
И озорно подмигнул.
Ступичев насторожился. Он был уверен, что весь его морской конвой считает, будто сопровождает секретный архив Государственной думы. На вопросы, отчего ящики такие тяжелые, словно в них железо, подъесаул отвечал: «А железо и есть. В каждом ящике небольшой сейф, а в сейфе очень важные документы, похищенные из Питера корниловцами. Сейфы с секретом, который знают только в Совнаркоме».
Невзыскательную матросню объяснение устраивало. Но набивающийся в помощники салага явно не верил в легенду о ценных документах, это было видно по глазам.
Выдавив улыбку, Валерьян оценивающе посмотрел на молодого, крепкого, с яркой внешность парня и, наконец, что-то решив, протянул руку:
– Идет.
Васька Компот никогда не служил ни на «Цесаревиче», ни вообще в Российском Императорском флоте. Родившись в благословенной Одессе, в семье рыбака, он лет до четырнадцати взбивал босыми ногами пыль на кривых портовых улочках. Шаланда отца, гомон и специфическое амбре рыбного базара, уличный бомонд – все это малевало на холсте его жизни аляповатые сюжеты.
Но однажды отец сгинул в море. Мать, не выдержав, окончательно спилась. А потом началась война с немцами.
Васька нашел подельников и грабанул бордель. Подельников замели, а Компот тиканул в Ростов к тетке, несказанно обрадовав пожилую цветочницу финансовыми вливаниями в ее скромное хозяйство.
Все опять устаканилось. Тетка торговала букетами на Садовой, а Васька с новыми корешами брал приезжих торговцев на «гоп-стоп», производя фурор среди местных любвеобильных девиц. Война же громыхала где-то у черта на рогах, проявляясь только инвалидами на базарах и награжденными в отпусках. Но революция опять все испортила.
Ростов наводнили военные со всей России, торговцев стало гораздо меньше, а в уголовный сыск пришли бескомпромиссные люди. Ваську прихватили и били так, что пришлось сдать всю малину. Взамен, записав в штатные стукачи, его выпустили.
Тем временем Сиверс пошел на Ростов. Узнав, что сидящие в ростовской тюрьме кореша поклялись отомстить, Васька Компот бежал к большевикам.
Тот, кто вырос в Одессе на Ланжероне, не может не любить море. Сына рыбака потянуло к матросам, и те, почуяв родственную душу, приняли Ваську в революционную ватагу.
В боях с Кутеповым отряд поредел. Салага воевал лихо, мечтая вернуться в город и выпустить кишки своим обидчикам. Ваське нравилось быть «авангардом революции». Но козыри, которые давало его нынешнее положение, не всегда пускались им в ход. Находясь на самом острие «экспроприации у эксплуататоров», Васька верил в свой фарт и не разменивался по мелочам, говоря себе: «Ловить рыбу, так крупную».
Еще на Новочеркасском кладбище, когда перегружали ящики на подводы, он понял: пришло его время.
Улучив момент, Компот сорвал с одного из ящиков пломбу и запустил руку под крышку. Холод металлического короба, пронзившего ладонь, бросил в пот. Проведя пальцами по гладкой поверхности, Васька нащупал колесики шифрового замка.
«Точно драгоценности», – решил налетчик, видевший в жизни не одного медвежатника. Прикинув вес деревянного и металлического ящиков и сравнив их с общим весом, Компот усмехнулся, присобачил пломбу назад и пошел помогать «братве».
То, как осел среди могил один из ящиков, от него тоже не ускользнуло. «Ловок, гад, и опасен, – подумал он про Ступичева, – только и я – не фраер. Двумя выстрелами троих не замочить – видно, тот, странный, что в пенсне, хоронить остался. Значит, знает где. Найдем».
Прихватив пулемет, Ступичев, Васька и Бугай торопясь покинули место кровавой стычки. Быстрые сумерки скрыли уходящий в сторону Берданосовки обоз.
Осоловевший от выпитого спирта Бугай тупо раскачивался в такт движению подводы. Штыковая рана в боку кровоточила. Казалось, что боцман вот-вот свалится под колеса.
Пока есть возможность – надо разговаривать, подумал Валерьян и, догнав первую из трех упряжек, которой правил Васька, глухо спросил:
– С чего ты взял, что в ящиках драгоценности?
– Вес не тот, – хитро улыбнулся Компот, сплюнув кровью – одного верхнего зуба в улыбке недоставало. – Хоть короб внутри и из железа, а набей ты его книгами – столько не потянет. Да лошадки, чуть склон – вон как стараются.
Оба немного помолчали, видимо, ожидая друг от друга следующей реплики.
– Пломбу я назад прилепил, – угадав мысли Ступичева, вдруг сказал Компот, – а замок с цифирью, если постараться, и часа не продержится.
«Вот сволочь ушлая!» – подумал подъесаул, но вслух спросил:
– А как же мандат Совнаркома?
– Совнарком в Москве, а вот Сиверс поближе будет. Только и он не бог, а бог – не фраер.
Несмотря на примитивность формулировки, звучала она убедительно. Но даже если бы Ступичев передумал становиться капиталистом, то все равно ехать дальше в таком составе через взбудораженные станицы и ростовские пригороды, да еще ночью, было бы безумием. Нужно, как говорят моряки, бросить якорь в тихой бухте.
Занятый такими рассуждениями, подъесаул не сразу сообразил, о чем толкует Васька.
– …Этой же дорогой ехали. А перед Новочеркасском дали галс вправо… Тут за селом дом стоял заколоченный, малость в стороне, в балке. Большой дом…
В ответ Ступичев обронил:
– Хорошо. Покажешь.
Дорога к дому вела плохая и была давно не езжена. В темноте чуть не сверзились в овраг – лошадь передней пары оступилась, припав на колени. Но обошлось. Бугая тряхнуло, и он громко заматерился.
– Тише! – шикнул Компот. – Со шляху свалить надо – хотя бы ночь переждать. Ты дрыхни – кровищи потерял много. На вот, глотни еще.
Бугай что-то невнятно прохрипел, но фляжку взял. Сделав несколько судорожных глотков, со стоном повалился на ящики.
– Подыхать будет, а лакать не перестанет, – довольно усмехнулся Васька.
Дом был каменный и очень просторный. Запущенное состояние усадьбы, дряхлая, местами поваленная изгородь – все говорило о том, что жилище давно заброшено.
– Пришлые строили, – заключил Валерьян, оглядывая массивное строение с заколоченными большими окнами без ставен.
Из дворовых построек были только овин и вход в дворовой погреб – ледник, предназначавшийся для хранения припасов.
Сбив с погреба ржавый замок, Васька сунул голову в лаз и чиркнул спичкой.
– Тут лестница.
– Пошли, дом осмотрим, – позвал Ступичев, – надо из чего-то факелы сделать.
Тяжелую дверь подпирала снаружи доска.
– Никак «гости» заходили, – подъесаул заметил развороченный пулями врезной замок. – Незваные.
Переступая порог, Васька на всякий случай перекрестился.
Сухая пыльная темнота комнат источала еле уловимый пряный дух, а в коридоре пахло мышами и керосином. Запах керосина шел откуда-то из кухни. Войдя в помещение, Валерьян услышал под ногами хруст разбитого стекла и, осветив пол, обнаружил разбитую банку. На столе валялись засохшие объедки, посуда была разбросана и частично побита. В шкафу с висящей на одной петле дверцей неожиданно обнаружилось несколько толстых восковых свечей.
Массивная мебель – комоды, шкафы, кровати – говорила об основательности хозяев и, вероятно, могла бы прослужить еще лет сто. Многочисленные цветочные горшки на подоконниках, затянутые густой паутиной, напоминали о женских руках, некогда лелеявших фикусы и бегонии, а деревянная лошадка – о маленьком ребенке.
Все было развалено и разорено: ящики выдвинуты, занавески сорваны, а матрацы с выпущенными наружу внутренностями валялись под ногами. Даже половицы в некоторых местах – и те приподнимали.
– Мародеры прошли, – Васька произнес эту фразу с видом знатока.
– Не успели, спугнул кто-то.
– У вас, господин подъесаул, вид встревоженный…
– Иронизируете, товарищ Компот? Зря. Хотя… Вы мне подходите. Только не говорите в ответ банального: «Это еще не известно, кто кому…» Я своим делом давно занимаюсь. Здесь что-то искали, и весьма упорно. А теперь надо осмотреть погреб.
Широкие ступени вели в обширное подземелье, выложенное ракушечником. Внутри стоял запах плесени и сгнивших овощей. В колышущихся отсветах возникали кадки, горшки и садовый инструмент. Все стояло на своих местах.
– На камбузе полный порядок! – бодрясь, пошутил Васька.
Груз перетаскивали долго. Нужно было снять его с телег и переволочь к лазу. Дальше тащили ящики вниз по ступенькам, а потом переносили вглубь.
Бугай так больше и не вставал.
Разрушив вход в подземелье и завалив лаз камнями, бревнами и ржавым кровельным железом, остатки постройки подожгли вместе с усадьбой. Пустые подводы подогнали под стены дома, а лишних лошадей отпустили на все четыре стороны.
– Так вернее. В наше время на пепелище мало охотников, – Валерьян с трудом оторвал взор от набирающего силу пламени. – Теперь народ хочет все сразу: и дворцы, и власть.
– …И буржуйские побрякушки, – подхватил Василий.
Он подошел к лежащему на попонах Бугаю.
– Эй, смотри, а Иваныч-то, кажись, преставился. Сам собой. Жаль…
– А ты его что, в долю собирался взять? – Ступичев смерил Ваську взглядом. – Оттащишь труп в огонь!
«Как-то все спонтанно вышло, неаккуратно… – размышлял Ступичев, седлая лошадь. – Да еще этот флибустьер на мою голову. Хотя парень не трус, сообразительный и ушлый, даже чересчур. Нет, пока не хочется его убивать. С этим успеется. Хорошие помощники теперь ой как нужны. Лучше шустрый вор, чем тупой мясник. Тем более когда за тобой начнут охотиться все кому не лень: и красные, и белые, и фон Бельке… Черт бы их всех побрал!»
Пожар удался на славу. Бушующее пламя пожирало усадьбу с треском и воем, хороня под рушащимися перекрытиями сразу две тайны – судьбу пропавшего груза и загадку хозяев особняка. Пришпорив лошадей, Валерьян и Васька направились в Берданосовку.
Глава 7
По нескольку раз в день разношерстные людские массы, подобно приливу и отливу, появлялись, а потом покидали станицу, в соответствии с собственными взглядами на происходящее.
«Деньгоноши»-интенданты в поисках припасов и сапог для добровольцев, студенты на конфискованных экипажах, мужчины и женщины, за любую плату согласные стать на постой, – все это была отступившая из Ростова Добровольческая армия.
Для связи с «братьями по оружию» отправлялся в Заволжье полковник Лебедев, состоящий при генерале Алексееве. Уехали, и вовсе по личным побуждениям, несколько высших офицеров. Прибыл еле выбравшийся из Новочеркасска генерал Лукомский, привезя страшную весть об убийстве недавно избранного атамана Назарова и измене Войскового Круга. С разных сторон, на сытых лошадях, весело гуторя и бряцая амуницией, входили и отправлялись далее отдельные казачьи отряды. Партиями прибывали переодетые офицеры из Ростова. Ехали на телегах раненые, бежавшие из новочеркасских лазаретов. Кто-то стремился к Корнилову, кто-то уходил от него.
Лиходедов и Мельников, выйдя из хаты на залитую ярким, почти весенним солнцем улицу, отправились искать «резиденцию» генерала Алексеева. По словам встреченных ими партизан из отряда полковника Глазенапа, генерала в станице сейчас не было. Но ротмистра Сорокина они знали: этого офицера лучше всего было искать у марковцев в 1-м полку: там его видели с утра.
– Кстати, рядом с марковцами и бывшие чернецовцы стоят, – сказал полный усатый студент из Ростова, – у них теперь главный – однофамилец главнокомандующего, подполковник Корнилов.
– А Курочкина не знаем, не встречались, – пожал плечами на Серегин вопрос товарищ толстяка, – мы бы отвели, но нас к Деникину с бумагами послали.
– А это кто? – поинтересовался Алексей.
– Как кто? – удивился толстый и, важно подняв над головой палец, по слогам произнес: – Помощник командующего армией. Во как!
Потом, почесав щеку, сам удивился:
– Вроде генерал, а в штатском ходит…
Повеселев, гимназеры-партизаны отправились в указанном направлении.
– Интересно, кто из наших там? Вот удивятся, в тряпки их душу! – Мельников озорно толкнул Алешку плечом так, что тот чуть не вспахал носом землю.
– Ну ты, герой-отечественник! – Лиходедов со смехом двинул в Серегину спину кулаком, отпрыгивая, на всякий случай, в сторону.
Веселое, легкомысленное настроение, несмотря на царящие вокруг неразбериху и сумятицу, лезло наружу, вопреки всему: невзгодам, страху перед будущим, жалости к раненым, голодному бурчанию в желудке. Солнце упивалось вырванной у зимы свободой, приплясывая рябью в лужах и бликами на штыках, а степной ветер напоминал, что весна неминуема. Еще недавно выброшенный жизнью, как котенок на проезжую улицу, лишенный дома, родительской опеки, понимания своей роли в круговороте происходящего, Алексей вновь ощущал себя частью общего движения, пусть пока и хаотичного, но ищущего твердую опору для своего продолжения.
Наконец-то он видел вокруг людей, убежденных в своих действиях, верящих своим командирам. Глаза проходящих мимо добровольцев смотрели на мир спокойно, без болезненного напряжения и страха.
– Гляди, Серега, они же совсем другие! – Выразительные брови Лиходедова взлетели вверх. Он вдруг сделал неожиданное для себя открытие. – Теперь я, кажется, понял, почему добровольцы ушли из Новочеркасска!
Мельников спрятал улыбку, остановился и недоверчиво спросил:
– Почему?
– Они не ищут выгоды. Им не нужны переговоры с большевиками. Они уже согласились умереть. Они – смертники!
– Ух ты, так-разэтак! А я-то думал, отчего у них со званиями такая чехарда… А они их больше не интересуют!
– Наверное. У них на всех одно звание – офицер.
– Громко, но гордо, так-разэтак.
Дружно замолчав, гимназисты больше не разговаривали. Повернув на соседнюю улицу и отсчитав, как было сказано, девять хат, ребята увидели у десятой бричку с двумя лошадьми и дымящих около нее штабных.
Пройдя в распахнутую настежь калитку импровизированного штаба марковцев, у высокого крыльца партизаны наткнулись на двух черкесов. Суровые часовые молча преградили им дорогу.
– Мы ищем ротмистра Сорокина, – с ходу выпалил Алексей, в надежде уставившись на длинные, украшенные серебряной вязью кинжалы кавказцев.
– Нэлзя туда! – хрипло произнес один из них, окинув Алешку холодным взглядом.
– Но у нас пакет, – важно подбоченился Мельников, – секретный!
– Мнэ отдавай, дэ? – протянул руку старший абрек.
– Приказано лично в руки Сорокину! – настаивал Серега.
Покачав головой, черкес что-то на своем языке сказал товарищу, и тот скрылся за дверью.
Вскоре дверь распахнулась, и порог вслед за черкесом перешагнул высокий, лет тридцати пяти офицер в накинутой на плечи новенькой шинели. Ветер трепанул вьющиеся золотистые волосы. Увидев гимназеров, Сорокин широко улыбнулся:
– Здорово, птенцы гнезда!… Вы по мою душу? Выкладывайте!
– Николай Григорьевич, – начал Алексей, – мы к вам от Смолякова…
– А где сам Иван Александрович? – оборвал ротмистр.
– Он в Новочеркасске остался. Организовывает подполье. Мы письмо от него привезли.
– Ай-яй-яй! Ну как же это? – неподдельно огорчился Сорокин. – Давай, давай, голубчик, не тяни!
Лиходедов достал конверт.
Ротмистр отошел в сторону и впился глазами в строчки.
– Ч-черт! – ругнулся он, прочтя до середины. Брови над его переносицей сползлись. Подняв потемневшие карие глаза на ребят, он сурово бросил:
– Никуда не ходить, ждать меня.
– Бедный Матвей Иваныч! Небось трижды в гробу перевернулся!
Определив партизан на постой и велев накормить, правление порешило отправить их завтра поутру вместе с делегацией Старочеркасского круга в Ольгинскую.
Круг приговорил нескольким уважаемым станичникам ехать в штаб Добровольческой армии и узнать доподлинно, куда собирается вести «своих кадетов» Корнилов. От этого зависело, даст казаков станица или нет.
Глава 6
«…Но особенно сильно меня поразил тот резкий контраст настроений здесь, в штабе Походного атамана, и в партизанском общежитии: у партизан – молодежь, глубокая вера, ни тени робости или сомнения, радужные надежды на будущее и полная уверенность в конечный успех, здесь же – старшее поколение с парализованной уже волей, охваченное черным пессимизмом отчаяния и крепким убеждением, что борьба с большевиками обречена на неудачу.Тяжело нагруженные подводы натужно скрипели, время от времени позвякивала амуниция сидевших на ящиках матросов. Половина отряда шла пешком, время от времени меняясь со своими товарищами. Ленточки бескозырок с надписями «Слава» и «Цесаревич» трепетали на мокром, с моросью, февральском ветру.
Наблюдая настроения в общежитии, я убеждался, что идеологические порывы вели молодежь к самопожертвованию и что боевая тактика большевизма, сопровождаемая всюду небывалыми жестокостями, вызвала горячий протест прежде всего со стороны молодых, поколение же более зрелое остановилось как бы на распутье…»
Из дневников очевидца
Хутора на ведущей в сторону Ростова дороге решили не обходить. Здешнее население пока открыто не выказывало неприязни ни красным, ни белым, занимая позицию незалежности своих куреней от любой власти.
Колеса видавших виды телег, провожаемых настороженными взглядами редких хуторян, расхлябанно переваливались через топкую грязь выбоин.
Матросов откровенно побаивались. Оторванные от семьи и дома крепкие иногородние мужчины – олицетворение бурной неуправляемой стихии – вызывали почти физическое отторжение у казаков, людей так же не робких, но ставящих выше всякого закона свой патриархальный уклад.
За околицей Большого Лога Ступичев спрыгнул на землю. Разминая ноги, Валерьян зашагал рядом с первой подводой, на которой ехали Бугай и Доренко.
– Думаю, в Аксайскую соваться не стоит. У тамошних казаков на днях Корнилов с «кадетами» гостил, когда за Дон уходил.
– Верно, на рожон чего лезть, – оглянулся на своих Доренко, дымя самокруткой, – и так четверых братков «на берег списали».
Бугай мрачно кивнул. Доренко хлопнул по колену:
– Эх, жаль Пантелея. Вот морская душа – с японской на «Цесаревиче»! И отписать некому: жинка евойная тож померла, от холеры, сказывал.
– А у тебя дети есть? – поднял лицо Бугай.
– А кто ж его знает, – прищурился собеседник, – может, и есть. Да только семья моя – это я сам да революция.
Он полез в «сидор» и вытащил из него бескозырку.
– На вот, Иваныч, это от Пантелея. Носи, братва не против. «Цесаревич» «Славы» не хуже, одно слово – Балтика.
Вдруг Ступичев поднял руку: «Стой!»
Из балки показались верховые. Казаки гнали что есть мочи. Вслед прогремело несколько выстрелов. Пули свистнули, и один из преследуемых завалился назад. Выскочив прямо на обоз с моряками, всадники метнулись в сторону, обходя его полем.
Через минуту из низины вылетел эскадрон. Часть людей в серых укороченных шинелях и солдатских папахах без обычного в таких случаях свиста и гиканья пронеслась мимо изготовившихся к стрельбе матросов. Вторая половина, во главе с человеком в кожанке и полевой фуражке, осадила коней у обоза и взяла его в кольцо.
– Здравствуйте, Валерьян Николаевич! – поздоровался командир конников, не обращая внимания на матросов Бугая. – Спешу осведомиться о вашем драгоценном здоровье. Что, рука побаливает?
– Спасибо, товарищ Рудас, побаливает. Да только кому-кому, а вам бы я свое здоровье не доверил. И что это ваши латыши казачков по округе гоняют? Да еще в гордом молчании?
Рудас усмехнулся:
– Вы тут тоже не навоз возите. Это аксайские казачки. Мы к ним по приказу товарища Сиверса прибыли. Контра не дремлет, знаете ли. Кстати, к вам, – он посмотрел на торчащие из-под сена ящики, – у нас тоже дело есть.
– Наверное, казачки делиться с вами не захотели? Бывает…
Ступичев обернулся к матросам.
– Казачки не пожелали, а вот нам, товарищ Бугай, судя по всему, придется. Или нет?
– Щас! – сказал Бугай, подтянув перевязь маузера. – У меня мандат Совнаркома на доставку груза!
– Простите великодушно, – склонил голову Ступичев, – но документ, к счастью, имеющийся у революционного боцмана, гласит: «Груз может быть сдан только командующему армией товарищу Сиверсу». Причем только по моей подписи.
– Ну вот что, – Рудас недовольно поморщился, – я ведь ни на какой архив не претендую. Ваши дела с… – он осекся, – …это ваши дела. Мы просто будем сопровождать.
В ответ на продолжительное молчание собеседника его желтые скулы заиграли желваками.
– У меня приказ Сиверса доставить и вас, и груз. Иначе – разоружение и трибунал.
Балтийцы возмущенно загудели. Такой оборот их не устраивал. Связывая выполняемую миссию с особым расположением к ним командующего Южным фронтом Антонова, которого они знали еще по Петрограду, братки стали с ненавистью поглядывать на латышей. Конкуренция, всегда существовавшая между этими двумя «авангардами революции», выражавшаяся раньше в тихом презрении друг к другу, грозила обернуться бойней.
Молча рассматривая грязь у себя под ногами, Валерьян подумал, что более выгодного момента и придумать нельзя. Только бы дал Бог уцелеть в стычке! А так – плевать он хотел и на красных, и на белых, и на немцев. С помощью того, что на телегах, столько денег напечатать можно, что его и внукам хватит – в карты проигрывать. Если, конечно, они будут. Взять, скажем, Ценципера в помощники и дернуть куда-нибудь в Батум. Открыть фотоателье, а под ним вырыть подвальчик… Турция рядом, а там любую валюту возьмут!
Моряки все еще держали латышей на мушке.
«Примерно шестнадцать на двадцать, – прикинул Ступичев. – Еще около двадцати гонятся за аксайцами. На последней подводе пулемет. Эх, рука, рука… Если б не рука!»
Подняв глаза на Рудаса, он увидел, что ни командир особого летучего отряда при штабе Сиверса, ни латыши в его сторону уже не смотрят.
«Списали меня со счетов, собаки! Ну так получайте!»
Отчаянная решимость всколыхнула сердце, кровью ударила в голову. Молниеносно выхватив из левого кармана бекеши револьвер, Ступичев выстрелил Рудасу в лоб и тут же кинулся под телегу.
Моряки дали залп на полсекунды раньше верховых. Несколько человек повалились с испуганных коней. Остальные ответили. Ссора моментально превратилась в кровавую свалку. Стреляя из-под телеги, Валерьян уложил еще троих. Отлетевшая от колеса щепка глубоко вонзилась в щеку. Если бы рухнувший вслед за Рудасом матрос не закрыл собой часть пространства, Ступичев бы точно щепкой не отделался. Рукопашная схватка была короткой и жестокой. Русский мат и крики на чужом языке, как штыки, пронизали влажный февральский воздух.
После серии выстрелов рык катающихся по земле людей прекратился. Через несколько минут только грузная фигура Бугая с дымящимся маузером в руке возвышалась, пошатываясь, среди бившихся в конвульсиях лошадей. Еще один балтиец сидя поддерживал Доренко, у которого на месте выбитого глаза кровоточила ужасная рана.
– Кончено, благородие? – заметив встающего с земли подъесаула, прохрипел Бугай, держась за бок, где под бушлатом на тельнике расплывалось кровяное пятно.
– Пока только полдела! Кладите раненого, и к пулемету! – закричал Ступичев, стараясь изо всех сил, чтобы не срывался голос.
Видя, что боцман колеблется, подъесаул добавил:
– Помни, у тебя мандат Совнаркома!
Накатывал страх. Риск получить пулю в спину был очень велик.
– Иваныч, пулемет на землю… – вдруг простонал Доренко. – Васька, к Бугаю!
По полю, забыв про казаков, уже летела на обоз вторая часть латышского отряда.
– Давай, а то покрошат нас на хрен! – крикнул молодой боцману, нервно пытаясь вставить ленту в «максим».
– Да не мельтеши, салага, дай сюды! Теперь направляй!
Не ожидавшая напороться на пулемет взметнувшая клинки конная цепь посыпалась в снег. Смертельный огонь косил всадников, кидая их через головы кувыркающихся животных. Пара минут беспрерывной стрельбы – и на сей раз все было действительно кончено.
Лично с помощью револьвера и винтовки убедившись, что в живых не осталось ни одного латыша, Ступичев и молодой матрос с «Цесаревича» подошли к курившему Бугаю, привалившемуся рядом с Доренко. Тот был уже мертв.
Бугай мутно посмотрел в глаза Валерьяну:
– Салагу учишь раненых добивать, чтоб он флот позорил? А, гнида?
В ответ молодой пнул пустую солдатскую флягу и скривился:
– Плюнь, благородие, меня ничем не проймешь, а этот «борец за идею» уже налакался. Надо ему еще дать – тише будет.
Потом «салага» потянул подъесаула за рукав и уже вполголоса, глядя прямо в глаза, скоро проговорил:
– А добро-то я тебе сховать подмогну.
И озорно подмигнул.
Ступичев насторожился. Он был уверен, что весь его морской конвой считает, будто сопровождает секретный архив Государственной думы. На вопросы, отчего ящики такие тяжелые, словно в них железо, подъесаул отвечал: «А железо и есть. В каждом ящике небольшой сейф, а в сейфе очень важные документы, похищенные из Питера корниловцами. Сейфы с секретом, который знают только в Совнаркоме».
Невзыскательную матросню объяснение устраивало. Но набивающийся в помощники салага явно не верил в легенду о ценных документах, это было видно по глазам.
Выдавив улыбку, Валерьян оценивающе посмотрел на молодого, крепкого, с яркой внешность парня и, наконец, что-то решив, протянул руку:
– Идет.
Васька Компот никогда не служил ни на «Цесаревиче», ни вообще в Российском Императорском флоте. Родившись в благословенной Одессе, в семье рыбака, он лет до четырнадцати взбивал босыми ногами пыль на кривых портовых улочках. Шаланда отца, гомон и специфическое амбре рыбного базара, уличный бомонд – все это малевало на холсте его жизни аляповатые сюжеты.
Но однажды отец сгинул в море. Мать, не выдержав, окончательно спилась. А потом началась война с немцами.
Васька нашел подельников и грабанул бордель. Подельников замели, а Компот тиканул в Ростов к тетке, несказанно обрадовав пожилую цветочницу финансовыми вливаниями в ее скромное хозяйство.
Все опять устаканилось. Тетка торговала букетами на Садовой, а Васька с новыми корешами брал приезжих торговцев на «гоп-стоп», производя фурор среди местных любвеобильных девиц. Война же громыхала где-то у черта на рогах, проявляясь только инвалидами на базарах и награжденными в отпусках. Но революция опять все испортила.
Ростов наводнили военные со всей России, торговцев стало гораздо меньше, а в уголовный сыск пришли бескомпромиссные люди. Ваську прихватили и били так, что пришлось сдать всю малину. Взамен, записав в штатные стукачи, его выпустили.
Тем временем Сиверс пошел на Ростов. Узнав, что сидящие в ростовской тюрьме кореша поклялись отомстить, Васька Компот бежал к большевикам.
Тот, кто вырос в Одессе на Ланжероне, не может не любить море. Сына рыбака потянуло к матросам, и те, почуяв родственную душу, приняли Ваську в революционную ватагу.
В боях с Кутеповым отряд поредел. Салага воевал лихо, мечтая вернуться в город и выпустить кишки своим обидчикам. Ваське нравилось быть «авангардом революции». Но козыри, которые давало его нынешнее положение, не всегда пускались им в ход. Находясь на самом острие «экспроприации у эксплуататоров», Васька верил в свой фарт и не разменивался по мелочам, говоря себе: «Ловить рыбу, так крупную».
Еще на Новочеркасском кладбище, когда перегружали ящики на подводы, он понял: пришло его время.
Улучив момент, Компот сорвал с одного из ящиков пломбу и запустил руку под крышку. Холод металлического короба, пронзившего ладонь, бросил в пот. Проведя пальцами по гладкой поверхности, Васька нащупал колесики шифрового замка.
«Точно драгоценности», – решил налетчик, видевший в жизни не одного медвежатника. Прикинув вес деревянного и металлического ящиков и сравнив их с общим весом, Компот усмехнулся, присобачил пломбу назад и пошел помогать «братве».
То, как осел среди могил один из ящиков, от него тоже не ускользнуло. «Ловок, гад, и опасен, – подумал он про Ступичева, – только и я – не фраер. Двумя выстрелами троих не замочить – видно, тот, странный, что в пенсне, хоронить остался. Значит, знает где. Найдем».
Прихватив пулемет, Ступичев, Васька и Бугай торопясь покинули место кровавой стычки. Быстрые сумерки скрыли уходящий в сторону Берданосовки обоз.
Осоловевший от выпитого спирта Бугай тупо раскачивался в такт движению подводы. Штыковая рана в боку кровоточила. Казалось, что боцман вот-вот свалится под колеса.
Пока есть возможность – надо разговаривать, подумал Валерьян и, догнав первую из трех упряжек, которой правил Васька, глухо спросил:
– С чего ты взял, что в ящиках драгоценности?
– Вес не тот, – хитро улыбнулся Компот, сплюнув кровью – одного верхнего зуба в улыбке недоставало. – Хоть короб внутри и из железа, а набей ты его книгами – столько не потянет. Да лошадки, чуть склон – вон как стараются.
Оба немного помолчали, видимо, ожидая друг от друга следующей реплики.
– Пломбу я назад прилепил, – угадав мысли Ступичева, вдруг сказал Компот, – а замок с цифирью, если постараться, и часа не продержится.
«Вот сволочь ушлая!» – подумал подъесаул, но вслух спросил:
– А как же мандат Совнаркома?
– Совнарком в Москве, а вот Сиверс поближе будет. Только и он не бог, а бог – не фраер.
Несмотря на примитивность формулировки, звучала она убедительно. Но даже если бы Ступичев передумал становиться капиталистом, то все равно ехать дальше в таком составе через взбудораженные станицы и ростовские пригороды, да еще ночью, было бы безумием. Нужно, как говорят моряки, бросить якорь в тихой бухте.
Занятый такими рассуждениями, подъесаул не сразу сообразил, о чем толкует Васька.
– …Этой же дорогой ехали. А перед Новочеркасском дали галс вправо… Тут за селом дом стоял заколоченный, малость в стороне, в балке. Большой дом…
В ответ Ступичев обронил:
– Хорошо. Покажешь.
Дорога к дому вела плохая и была давно не езжена. В темноте чуть не сверзились в овраг – лошадь передней пары оступилась, припав на колени. Но обошлось. Бугая тряхнуло, и он громко заматерился.
– Тише! – шикнул Компот. – Со шляху свалить надо – хотя бы ночь переждать. Ты дрыхни – кровищи потерял много. На вот, глотни еще.
Бугай что-то невнятно прохрипел, но фляжку взял. Сделав несколько судорожных глотков, со стоном повалился на ящики.
– Подыхать будет, а лакать не перестанет, – довольно усмехнулся Васька.
Дом был каменный и очень просторный. Запущенное состояние усадьбы, дряхлая, местами поваленная изгородь – все говорило о том, что жилище давно заброшено.
– Пришлые строили, – заключил Валерьян, оглядывая массивное строение с заколоченными большими окнами без ставен.
Из дворовых построек были только овин и вход в дворовой погреб – ледник, предназначавшийся для хранения припасов.
Сбив с погреба ржавый замок, Васька сунул голову в лаз и чиркнул спичкой.
– Тут лестница.
– Пошли, дом осмотрим, – позвал Ступичев, – надо из чего-то факелы сделать.
Тяжелую дверь подпирала снаружи доска.
– Никак «гости» заходили, – подъесаул заметил развороченный пулями врезной замок. – Незваные.
Переступая порог, Васька на всякий случай перекрестился.
Сухая пыльная темнота комнат источала еле уловимый пряный дух, а в коридоре пахло мышами и керосином. Запах керосина шел откуда-то из кухни. Войдя в помещение, Валерьян услышал под ногами хруст разбитого стекла и, осветив пол, обнаружил разбитую банку. На столе валялись засохшие объедки, посуда была разбросана и частично побита. В шкафу с висящей на одной петле дверцей неожиданно обнаружилось несколько толстых восковых свечей.
Массивная мебель – комоды, шкафы, кровати – говорила об основательности хозяев и, вероятно, могла бы прослужить еще лет сто. Многочисленные цветочные горшки на подоконниках, затянутые густой паутиной, напоминали о женских руках, некогда лелеявших фикусы и бегонии, а деревянная лошадка – о маленьком ребенке.
Все было развалено и разорено: ящики выдвинуты, занавески сорваны, а матрацы с выпущенными наружу внутренностями валялись под ногами. Даже половицы в некоторых местах – и те приподнимали.
– Мародеры прошли, – Васька произнес эту фразу с видом знатока.
– Не успели, спугнул кто-то.
– У вас, господин подъесаул, вид встревоженный…
– Иронизируете, товарищ Компот? Зря. Хотя… Вы мне подходите. Только не говорите в ответ банального: «Это еще не известно, кто кому…» Я своим делом давно занимаюсь. Здесь что-то искали, и весьма упорно. А теперь надо осмотреть погреб.
Широкие ступени вели в обширное подземелье, выложенное ракушечником. Внутри стоял запах плесени и сгнивших овощей. В колышущихся отсветах возникали кадки, горшки и садовый инструмент. Все стояло на своих местах.
– На камбузе полный порядок! – бодрясь, пошутил Васька.
Груз перетаскивали долго. Нужно было снять его с телег и переволочь к лазу. Дальше тащили ящики вниз по ступенькам, а потом переносили вглубь.
Бугай так больше и не вставал.
Разрушив вход в подземелье и завалив лаз камнями, бревнами и ржавым кровельным железом, остатки постройки подожгли вместе с усадьбой. Пустые подводы подогнали под стены дома, а лишних лошадей отпустили на все четыре стороны.
– Так вернее. В наше время на пепелище мало охотников, – Валерьян с трудом оторвал взор от набирающего силу пламени. – Теперь народ хочет все сразу: и дворцы, и власть.
– …И буржуйские побрякушки, – подхватил Василий.
Он подошел к лежащему на попонах Бугаю.
– Эй, смотри, а Иваныч-то, кажись, преставился. Сам собой. Жаль…
– А ты его что, в долю собирался взять? – Ступичев смерил Ваську взглядом. – Оттащишь труп в огонь!
«Как-то все спонтанно вышло, неаккуратно… – размышлял Ступичев, седлая лошадь. – Да еще этот флибустьер на мою голову. Хотя парень не трус, сообразительный и ушлый, даже чересчур. Нет, пока не хочется его убивать. С этим успеется. Хорошие помощники теперь ой как нужны. Лучше шустрый вор, чем тупой мясник. Тем более когда за тобой начнут охотиться все кому не лень: и красные, и белые, и фон Бельке… Черт бы их всех побрал!»
Пожар удался на славу. Бушующее пламя пожирало усадьбу с треском и воем, хороня под рушащимися перекрытиями сразу две тайны – судьбу пропавшего груза и загадку хозяев особняка. Пришпорив лошадей, Валерьян и Васька направились в Берданосовку.
Глава 7
«Первый офицерский полк генерала Маркова, представлявший вместе с нежинцами основную ударную силу Добрармии, был сформирован из трех офицерских батальонов, кавказского дивизиона и морской роты. Особенно удивляли своей выправкой и боевой стойкостью морские офицеры. Осколки державного величия, славы и гордости российской – Императорского флота, они были непритязательны в полевых условиях и впечатляюще спокойны перед лицом собственной смерти».Станицу Ольгинскую мутило от влитого в нее грандиозного коктейля из военных и гражданских лиц.
Из дневников очевидца
По нескольку раз в день разношерстные людские массы, подобно приливу и отливу, появлялись, а потом покидали станицу, в соответствии с собственными взглядами на происходящее.
«Деньгоноши»-интенданты в поисках припасов и сапог для добровольцев, студенты на конфискованных экипажах, мужчины и женщины, за любую плату согласные стать на постой, – все это была отступившая из Ростова Добровольческая армия.
Для связи с «братьями по оружию» отправлялся в Заволжье полковник Лебедев, состоящий при генерале Алексееве. Уехали, и вовсе по личным побуждениям, несколько высших офицеров. Прибыл еле выбравшийся из Новочеркасска генерал Лукомский, привезя страшную весть об убийстве недавно избранного атамана Назарова и измене Войскового Круга. С разных сторон, на сытых лошадях, весело гуторя и бряцая амуницией, входили и отправлялись далее отдельные казачьи отряды. Партиями прибывали переодетые офицеры из Ростова. Ехали на телегах раненые, бежавшие из новочеркасских лазаретов. Кто-то стремился к Корнилову, кто-то уходил от него.
Лиходедов и Мельников, выйдя из хаты на залитую ярким, почти весенним солнцем улицу, отправились искать «резиденцию» генерала Алексеева. По словам встреченных ими партизан из отряда полковника Глазенапа, генерала в станице сейчас не было. Но ротмистра Сорокина они знали: этого офицера лучше всего было искать у марковцев в 1-м полку: там его видели с утра.
– Кстати, рядом с марковцами и бывшие чернецовцы стоят, – сказал полный усатый студент из Ростова, – у них теперь главный – однофамилец главнокомандующего, подполковник Корнилов.
– А Курочкина не знаем, не встречались, – пожал плечами на Серегин вопрос товарищ толстяка, – мы бы отвели, но нас к Деникину с бумагами послали.
– А это кто? – поинтересовался Алексей.
– Как кто? – удивился толстый и, важно подняв над головой палец, по слогам произнес: – Помощник командующего армией. Во как!
Потом, почесав щеку, сам удивился:
– Вроде генерал, а в штатском ходит…
Повеселев, гимназеры-партизаны отправились в указанном направлении.
– Интересно, кто из наших там? Вот удивятся, в тряпки их душу! – Мельников озорно толкнул Алешку плечом так, что тот чуть не вспахал носом землю.
– Ну ты, герой-отечественник! – Лиходедов со смехом двинул в Серегину спину кулаком, отпрыгивая, на всякий случай, в сторону.
Веселое, легкомысленное настроение, несмотря на царящие вокруг неразбериху и сумятицу, лезло наружу, вопреки всему: невзгодам, страху перед будущим, жалости к раненым, голодному бурчанию в желудке. Солнце упивалось вырванной у зимы свободой, приплясывая рябью в лужах и бликами на штыках, а степной ветер напоминал, что весна неминуема. Еще недавно выброшенный жизнью, как котенок на проезжую улицу, лишенный дома, родительской опеки, понимания своей роли в круговороте происходящего, Алексей вновь ощущал себя частью общего движения, пусть пока и хаотичного, но ищущего твердую опору для своего продолжения.
Наконец-то он видел вокруг людей, убежденных в своих действиях, верящих своим командирам. Глаза проходящих мимо добровольцев смотрели на мир спокойно, без болезненного напряжения и страха.
– Гляди, Серега, они же совсем другие! – Выразительные брови Лиходедова взлетели вверх. Он вдруг сделал неожиданное для себя открытие. – Теперь я, кажется, понял, почему добровольцы ушли из Новочеркасска!
Мельников спрятал улыбку, остановился и недоверчиво спросил:
– Почему?
– Они не ищут выгоды. Им не нужны переговоры с большевиками. Они уже согласились умереть. Они – смертники!
– Ух ты, так-разэтак! А я-то думал, отчего у них со званиями такая чехарда… А они их больше не интересуют!
– Наверное. У них на всех одно звание – офицер.
– Громко, но гордо, так-разэтак.
Дружно замолчав, гимназисты больше не разговаривали. Повернув на соседнюю улицу и отсчитав, как было сказано, девять хат, ребята увидели у десятой бричку с двумя лошадьми и дымящих около нее штабных.
Пройдя в распахнутую настежь калитку импровизированного штаба марковцев, у высокого крыльца партизаны наткнулись на двух черкесов. Суровые часовые молча преградили им дорогу.
– Мы ищем ротмистра Сорокина, – с ходу выпалил Алексей, в надежде уставившись на длинные, украшенные серебряной вязью кинжалы кавказцев.
– Нэлзя туда! – хрипло произнес один из них, окинув Алешку холодным взглядом.
– Но у нас пакет, – важно подбоченился Мельников, – секретный!
– Мнэ отдавай, дэ? – протянул руку старший абрек.
– Приказано лично в руки Сорокину! – настаивал Серега.
Покачав головой, черкес что-то на своем языке сказал товарищу, и тот скрылся за дверью.
Вскоре дверь распахнулась, и порог вслед за черкесом перешагнул высокий, лет тридцати пяти офицер в накинутой на плечи новенькой шинели. Ветер трепанул вьющиеся золотистые волосы. Увидев гимназеров, Сорокин широко улыбнулся:
– Здорово, птенцы гнезда!… Вы по мою душу? Выкладывайте!
– Николай Григорьевич, – начал Алексей, – мы к вам от Смолякова…
– А где сам Иван Александрович? – оборвал ротмистр.
– Он в Новочеркасске остался. Организовывает подполье. Мы письмо от него привезли.
– Ай-яй-яй! Ну как же это? – неподдельно огорчился Сорокин. – Давай, давай, голубчик, не тяни!
Лиходедов достал конверт.
Ротмистр отошел в сторону и впился глазами в строчки.
– Ч-черт! – ругнулся он, прочтя до середины. Брови над его переносицей сползлись. Подняв потемневшие карие глаза на ребят, он сурово бросил:
– Никуда не ходить, ждать меня.