– А это еще что? – Лиходедов вытянул шею и принюхался.
   Барашков с видом знатока повел носом:
   – По-моему, авиационный бензин.
   – Ого, у красных где-то целая эскадрилья?
   – А ты что думал? Да у них весь Императорский воздушный флот! Только вот спецов они почти всех перебили. Сдуру.
   Тут наблюдатели увидели торопливо идущую к ним со стороны штаба группу красных начальников вместе со Степашечкиным. Пенсне интенданта тревожно поблескивало на солнце, а под мышкой торчал желтой кожи портфель.
   Дымя папиросами, комиссия прошла в тесную конторку и засела в ней часа на два, что-то горячо друг другу доказывая и тряся мандатами.
   Когда разгоряченные красные хозначальники убрались восвояси, Степашечкин остался в прокуренном помещении наедине с графином холодной воды. Выпив залпом все подчистую, он прохрипел:
   – Ну? А вам чего? Стучать надо!
   Из приоткрытой двери невинно улыбались Барашков и Лиходедов.
   – Мы красные бронеотрядчики из экипажа товарища Белкина, – бойко начал Алексей.
   – За кожаным обмундированием. Вот наряд, – вставил Вениамин.
   – Нашли время, – устало пробурчал Степашечкин и, взяв керосинку, пошел на склад.
   Вернувшись, бросил на стол два кожаных комплекта – штаны, краги и фуражки с ушами.
   – Вот, мечта буржуйского авиатора. Франция.
   – У-х! – выдохнули партизаны.
   – Пользуйтесь. Тем, кто их заказывал, они уже не понадобятся.
   Не удержавшись, амуницию начали примерять тут же.
   Федор Ильич сначала запротестовал, но юношеский восторг бронеотрядчиков был таким искренним, что интендант только грустно вздохнул и, присев на край стола, пробормотал: «Господи, и за что же это нам всем…»
   Из невеселых раздумий его вырвал бодрый голос Вениамина:
   – Не грустите, господин красный интендант, ибо как говорится: «Воля есть – победа будет». Алешка, как ты думаешь, может, пора господину капитану привет передать?
   Степашечкин возмущенно задохнулся:
   – Какому еще господину? Что вы тут городите, молодые люди?!
   – Да успокойтесь, Федор Ильич, – мягко улыбнулся Алексей, на всякий случай сжимая за спиной браунинг. – Ротмистр Сорокин вам кланяться велел. Нас к вам направил, да мы, как видите, сами устроились.
   После произнесенного пароля и встречных вопросов «школьный учитель» перекрестился и сказал: «Ну, слава Богу!»
   На протяжении еще четырех дней бронеотрядчики приходили на склад, выписывая всякую мелочь: продукты, летные очки и прочее. За время краткосрочных конспиративных встреч Степашечкин им передал много секретной и чрезвычайно полезной для корниловцев информации. Все нужно было запоминать.
   Но относительно «груза» сведений не было. Кроме того, что всю кашу, по всей видимости, заварили немцы.
   – Их эмиссар по фамилии Шулль, – говорил Федор Ильич, – не раз посещал нас со всякими инспекциями относительно снабжения пленных немцев, воюющих теперь за большевиков. В последний раз подручный майора фон Бельке посещал Сиверса в Матвеевом Кургане. А насчет моряков… Был у меня один из их ватаги. Вот, даже наряд подшит. Фамилия – Доренко. Брал гранаты, патроны, провиант дня на три – всего на двадцать человек. И коню понятно: в экспедицию шли.
   Шулль больше не наезжал, а недавно отношения между командармом и германским генеральным штабом резко остыли. Видно, не досталось немцам то, за чем отправляли моряков, и они думают, что Сиверс их кинул. Хотя это вряд ли. Я думаю, Сиверса самого кинули его люди. Один из которых наверняка работал на немцев.
   К сожалению, интендант Степашечкин оказался прав только наполовину.
 
   В Киеве среди офицеров германского генерального штаба разнеслась весть: майор фон Бельке пребывает в ярости. Такое состояние руководителя отдела спецопераций продолжалось вторые сутки.
   – Мерзавцы! Свиньи! – орал на подчиненных майор. – Что я должен докладывать наверх? Что ваш первый протеже исчез в степи вместе с половиной груза? А другая половина где? Где Федорин? Чертов Шулль! Где ваш второй человек?
   – Но, герр майор… – лопотал красный, как помидор, Шулль. – Наш связной докладывал… Вторая часть, возможно, у…
   – Да что б вы утопились с вашим Цен… Цин…
   – Ценципером.
   – К свиньям жида! Отвечаете вы, лейтенант! Найдите полковника Федорина и объясните ему, что мне нужен весь груз, где бы он ни находился – у белых, красных, желтых… Да хоть у самого дьявола в пасти! А иначе я ему все вспомню. И вам тоже. Убирайтесь!
   Щелкнув каблуками, как это умеют делать только немцы, Шулль выкатился в коридор.
   – Помяните мое слово, нас ожидают серьезные перемены, – задумчиво сказал капитан Штраубе капитану Лемке, – по крайней мере в отношениях с большевиками.
   – Почему, Клаус?
   – Потому, дорогой Отто, что они слишком много нам должны.

Глава 12

   «В направлении на Екатеринодар Добровольческой армии предстояло пересечь Владикавказскую железную дорогу. Узловые станции Тихорецкую и Сосыку занимали крупные силы красногвардейцев, по дороге ходили бронированные поезда. Чтобы избежать боя с ними, штаб прибегнул к ложным вылазкам в западном направлении, а затем, из станицы Веселой, армия круто повернула на юг».
   Из дневников очевидца
   Колонны добровольцев двигались всю ночь и к утру подошли к станице Новолеушковской, где под прикрытием корниловского полка, занявшего станцию, была предпринята попытка пересечь железнодорожную насыпь. Но сделать это с ходу не удалось. Остановленный разрывом полотна большевистский бронепоезд начал бить по развернувшейся колонне прямой наводкой. К тому же подтянувшийся из Тихорецкой крупный отряд ростовских рабочих, перемешанных с моряками-балтийцами, залег за насыпью, «заткнув» собой образовавшуюся брешь.
   Бронепоезд «Робеспьер» остановился у самого края взорванных рельсов и начал методично долбить из крупного калибра. Добровольцы огрызались из четырех орудий батареи капитана Миончинского.
   Корниловцам было видно, как красноармейцы копошатся в грязи перед тупым рылом «Робеспьера». Сиверс приказал восстанавливать развороченные пути под огнем. Несмотря на ответный обстрел белых, мелкий дождь и сильные порывы ветра, бронепоезд неумолимо продвигался к целому участку ветки.
   Офицеры инженерной роты успели подорвать полотно только в одном месте – кончился тол. Во-первых, никто не ожидал от красных подобной прыти, а во-вторых, часть инженерного обоза, в котором была взрывчатка, сгинула в степи под Веселой.
   В бинокль ротмистр Сорокин видел, как один из снарядов ударил в лужу рядом с тащившими шпалу красноармейцами. Фонтан грязной жижи поднял шпалу в воздух и завертел ее как пропеллер, будто играя в лапту разорванными телами людей. Не успел дождик смыть кровавую жижу с брони «Робеспьера», как новые «муравьи» уже выволокли свою ношу на насыпь.
   Снаряды ложились все кучнее, но красных это не останавливало. «Под расстрелом ходят, – догадался ротмистр, заметив размахивающего наганом комиссара. – Ишь ты, даже не пригнется!»
   Вдруг на левом фланге, у нежинцев, засуетились. Ружейная трескотня, рассыпаясь дробью, смешалась с трелями станковых пулеметов. Отдаленное раскатистое «ура» ничего хорошего не предвещало. Наметом пронеслись кавалеристы Глазенапа.
   – Что там? – крикнул Сорокин, увидев среди скачущих знакомого поручика-партизана.
   – На нежинцев матросня поперла! Наши гнутся, а те ломят! Короче, полный SOS по полевой связи! – хохотнул поручик, крутясь на разгоряченном жеребце.
   Такая отчаянная веселость была Сорокину хорошо знакома. Обычно ею страдают лихие рубаки, чующие приближение кровавой схватки, как борзые – дичь.
   – Айда с нами, ротмистр! Покрошим полосатых в капусту, мать их! – опять загоготал глазенаповец и, не дожидаясь ответа, дал вороному шпоры.
   – Ай, шайтан! – завистливо прищелкнул языком один из черкесов, сопровождавших Сорокина.
   – Казак! – поправил ротмистр. И, махнув черкесам: «За мной!» – повернул коня в обратную сторону.
   Батарею расположили в неглубоком овражке. Огонь велся с помощью корректировщиков, закрепившихся на верхушке скифского кургана, метрах в трехстах справа. На удивление, полевая связь работала четко, и слышимость была довольно сносная. Однако пушкари «Робеспьера» уже начали соображать, откуда по ним ведут огонь.
   – Уходить отсюда надо! – закричал Сорокин в ухо Миончинскому. – Корректировщиков тоже скоро снимут, они ж не дураки! – Ротмистр махнул в сторону красных.
   Командир батареи закивал, и по его закопченному лицу побежали капельки пота.
   – Наши там неплохо устроились! Но все равно, будем сниматься через десять минут! Пристрелялись уже! Я попросил бы вас забрать моих людей с кургана, пока мы будем возиться!
   – Я воспользуюсь штабной линией?
   – Конечно! И подтвердите…
   Вой снаряда раскроил небо, и воздух вокруг лопнул, съедаемый чудовищным разрывом.
   Сидя на корточках, капитан Миончинский ковырнул в ухе пальцем и стряхнул землю с тульи видавшей виды фуражки. Сорокин оглянулся: теперь воспользоваться полевой связью не придется точно. На месте телефониста дымилась огромная воронка.
   – Все! – командир батареи безнадежно махнул. – Пристрелялись!
   Корректировщиков надо было спасать.
   Два артиллерийских поручика, окопавшиеся на верхушке древнего могильника, уже начали отстреливаться от трех десятков красных, растянувшихся неровной цепью. Ручной пулемет Льюиса бил короткими очередями – офицеры экономили патроны. Потеряв связь с батареей, поручики упрямо не желали оставлять выгодную позицию.
   – Какого хрена вы здесь сидите? – хрипло выдохнул Сорокин, взобравшись по склону вместе с абреками.
   – Но, господин ротмистр, – начал один из офицеров, – позиция-то сказочная!
   – Сворачивайтесь, – приказал Сорокин, – или из нас скоро решето сделают!
   Он указал нагайкой вправо. Из небольшой лощинки показалась вторая цепь красногвардейцев, а затем и башня броневика, взбирающегося на пригорок.
   Абреки нервно заругались на своем языке и, ловко перебирая ногами на спуске, устремились к лошадям. Каждый посадил за спину по артиллеристу, а Сорокин подхватил пулемет.
   Еще пять минут, и клещи красных цепей сомкнулись бы. Вслед добровольцам прогремела длинная очередь броневика, но расстояние было слишком большим. Пули разлетелись по степи, взбивая земляные фонтанчики.
   Нырнув в балку, откуда уже эвакуировалась батарея Миончинского, трое лошадей и пятеро всадников выскочили прямо на позиции нежинцев.
   Картина открылась ужасающая. Перемазанные липкой грязью добровольцы переводили дух после рукопашной, которой закончилась вторая атака балтийцев. Люди были настолько измотаны боем, что уцелевшие лежали вповалку вместе с убитыми и ранеными. Разбитые в кровь руки и лица омывал моросящий дождь, скатываясь грязно-красными струйками на сукно шинелей.
   Старый полковник с бородкой клинышком, в растерзанной бекеше, пошатываясь, ходил между сослуживцами и без конца повторял:
   – Господа! Господа! Ну нельзя же так… Приводите себя в порядок, прошу вас!
   Спешившись, Сорокин и артиллеристы бросились помогать санитарам и приводить в чувство молодежь.
   Ротмистр хлопал «кадетов» по плечу, по щекам, встряхивал и приговаривал по-суворовски:
   – Орлы! Чудо-богатыри! Вся надежда на вас! Это понемногу помогало.
   Натужный кашель, рвавшийся из получивших увечья тел, стал утихать, когда вдруг молодой, чуть с хрипотцой, голос сначала тихо, потом все громче, затянул:
 
…Что ж ты крылья распускаешь
Над моею головой?
Аль добычу себе чаешь?
Черный ворон – я не твой…
 
   Юноша, заставивший вздрогнуть усталые души, сидел на ящике из-под патронов, привалясь спиной к стенке траншеи. Кисть левой руки парень обмотал куском нательной рубахи, тяжело набухшим от крови. Трехгранный штык лежавшей у ног винтовки, был сломан. Корнет пел истово и отчаянно, временами сглатывая и морщась от боли, но темпа не сбавляя.
   Не замечая, что стоит посреди глубокой лужи, Сорокин завороженно смотрел на поющего, чувствуя, что не сможет оторвать от него глаз, даже если рядом разорвется снаряд. Волнующее оцепенение передавалось и другим. Красивый и гордый, как взмах орлиного крыла, голос заставлял шевелить губами даже тяжелораненых. Последние строки песни:
 
…Хоть и смерть моя настала,
Я солдат еще живой —
 
   уже мощно гремели над позициями, подхваченные множеством голосов.
   Старый полковник плакал, держась рукою за сердце:
   – Ребятушки, милые мои… Спасибо!
   Внезапно отдаленные свист и гиканье заставили всех повернуть головы. Дождь прекратил моросить, видимость улучшилась. Теперь «Робеспьер» переместил огонь своих орудий на правый фланг добровольцев.
   Сквозь разорванные клочья тумана стало видно, как две конные лавы устремились навстречу друг другу, сходясь в отчаянной рубке. Искорками на солнце засверкали клинки, и конные фигурки заплясали и завертелись в смертельном танце.
   Так впервые против донцов выступили кубанские казаки.
   Маятник колеблющегося настроения братьев-кубанцев качнулся влево. Вокруг станицы за ночь выросли окопы, из которых с утра по авангарду корниловцев ударили градом пуль.
   Кавалерийский бой был скоротечен: перемещенный огонь добровольческой артиллерии и развернувшиеся цепи марковцев быстро заставили большевиков и кубанцев отойти. Их пешие цепи не успели еще скрыться за околицей Новолеушковской, как всадник в белой папахе в сопровождении четырех конных ординарцев уже влетел в станицу и исчез за поворотом улицы.
   Кто-то, узнав, крикнул:
   – Генерал Марков!
   Нежинцы снова заволновались. Остро переживая гибель своих товарищей и сыпля проклятиями в адрес кубанцев, начали браться за оружие. Только черкесы, не слезавшие все это время с коней, бесстрастно оглядывали горизонт, словно не имея к происходящему ни малейшего отношения.
   В амбразуры броневика было видно, как добровольцы неторопливо поднимаются, примыкают штыки и, привычно держа интервал, выстраиваются в цепи.
   По тому, как педантично застегиваются пуговицы на различного покроя шинелях, полушубках, гражданских пальто, становилось понятно, что атака будет отчаянной.
   И впрямь, идущие по размокшей степи с проплешинами жухлого снега растянутые шеренги представляли собой диковатое, даже мистическое зрелище.
   Словно вся Русская Императорская армия шагала на этом адском параде. Морские офицеры и офицеры пограничной стражи, артиллеристы, кавалеристы, пехотинцы, саперы, интенданты и связисты, юнкера и воспитанники кадетских корпусов, окопники и штабные, донские казаки-партизаны – все они шли каждый в свою атаку, кто-то в последнюю, кто-то в первую. Но наверняка – в самую главную. В этот час, плечом к плечу, полуодетые и полуголодные, они были – Великая Россия, и они чувствовали это…
 
   Экипаж бронеавтомобиля «Остин-Ижорец» напряженно ожидал команды к движению. Заняв позицию перед железнодорожной насыпью неподалеку от «Робеспьера», броневик поддерживал огнем вылазки красногвардейцев. И Лиходедову, и Барашкову время от времени приходилось давать длинные очереди поверх черных бескозырок и солдатских папах. Но расстояние до добровольческих позиций было предельным, так что палили без особых угрызений совести. Последняя контратака, перешедшая в рукопашную, к радости юношей, захлебнулась.
   Алешка и Вениамин то и дело поглядывали на командира. Белкин смотрел в амбразуру, вытирал бритый череп платком и прислушивался, как осколки снарядов чиркают по клепаной шкуре «Остина».
   План у товарищей созрел давно. Но без общей команды по бронеотряду кататься под дулами бронепоезда было равносильно самоубийству. А команды все не поступало.
   Наконец «Остин-Ижорец» натужно взвыл и покатил по степи, объезжая воронки. Дали команду: «Бронеотряду выдвинуться навстречу атакующему противнику, уничтожая его пулеметным огнем».
   Используя броневики, красные решили смять наступающую белую пехоту и расколоть правый фланг добровольцев, вклинившись между нежинцами и донскими партизанами поручика Курочкина. Где-то здесь, в овражках, укрывалась артиллерийская батарея, так надоевшая большевикам. Ее решили уничтожить во что бы то ни стало.
   План, созревший у друзей накануне вечером, был прост, лих и, как всегда бывает в таких случаях, ненадежен. В основном полагаться приходилось на удачу.
   Как только броневик медленно пополз, служа прикрытием для идущей вслед за ним цепи красногвардейцев, план вступил в силу.
   Барашков рукояткой нагана ударил по лысому черепу Белкина, склонившегося над смотровой щелью. Тупой удар пришелся чуть сбоку, над левым виском. Белкин охнул и завалился на бок. Пока Алешка оттаскивал массивное тело командира и связывал ему руки, студент-химик перехватил управление.
   До идущих навстречу с винтовками наперевес нежинцев оставалось метров четыреста, когда три соседних броневика открыли прицельный огонь из всех пулеметов. В то же время красная пехота, развертывая свои порядки, перешла на бег.
   – Алеха, пора! Бей в белый свет! А когда метров двести проскочим, разворачивай на сто восемьдесят! – крикнул Барашков. – Давай!
   Лиходедов лупанул из правой башни куда-то в серое, с рваными голубыми просветами небо.
   Через мгновение Барашков нажал на газ, и «Остин», подпрыгивая на ухабах, резко вырвался вперед. Мотор заработал в полную силу. Главное теперь было не угодить в яму и не забуксовать в грязи. По лобовой броне застучали пули добровольцев.
   – Неэкономно с их стороны! – попробовал пошутить Алексей, давая еще одну длинную очередь черт знает куда. – Ну ничего, щас мы вам, господа, подсобим!
   Картина, которую могли наблюдать нежинцы, удивила бы кого угодно.
   Идущий на полном ходу броневик, не сбавляя скорости, развернул обе башни назад и стал крушить то из одного, то из другого пулемета большевистскую пехоту. Скошенные люди валились лицом в талый снег. Замешательство красных позволило беглому «Остину» уйти на недосягаемое для броска гранаты расстояние, а офицерская рота, громыхнув «ура!», рванула мимо угонщиков на освободившееся от врага пространство.
   Кому-то из юнкеров удалось подорвать гранатами еще один броневик, застрявший в липком черноземе. Атака рабочих захлебнулась.
   Вырвавшись из пролетарского плена, «Остин-Ижорец», словно лошадь, почуявшая родное стойло, радостно всхрапнул и остановился. Люк открылся, и изумленным бойцам офицерской роты, на всякий случай приготовившим пару гранат, предстал улыбающийся до ушей Алексей, в авиаторской фуражке, с очками над козырьком.
   – Господа, не стреляйте! – прокричал он, поднимая вверх руки. – Мы партизаны-чернецовцы, а броневик кутеповский! Вот, обратно вернули!
   Следом показался Барашков. Он выталкивал наружу связанного Белкина, пребывавшего в бессознательном состоянии.
   Неженцы, не обращая внимания на стрельбу красных, закричали «ура!», хлопая беглецов по плечам и спинам. Инстинктивно морщась от свиста пуль, Лиходедов спросил, где Сорокин. Услышав про ротмистра, неженцы закивали и показали направление.
   Сорокин сидел в неглубоком окопе. Время от времени он вставал в полный рост, глядел в бинокль, садился опять, что-то записывая в блокноте. Неподалеку гарцевали абреки. Увидев «авиаторов», горцы направили коней наперерез, издав несколько предупреждающих восклицаний. Ротмистр удивленно обернулся и, хлопнув себя ладонью по колену, расхохотался:
   – Вот это номер! Птенцы гнезда… Эк вас разодели! Ну, здорово хлопцы!
   Подойдя к ребятам, он обнял их. Выслушав Алешку и Вениамина, Сорокин снова воскликнул:
   – Ай да молодцы! Атаку красным сорвали!
   И, посмеиваясь уже над черкесами, ротмистр передразнил:
   – Шайтан арба у гэгэмона увэли! Э?
   Кавказцы качали головами и прищелкивали: «Джигит, джигит!»
   Сорокин гордо улыбнулся:
   – Казаки они!

Глава 13

   «По мере удаления от основных промышленных центров – Ростова и Таганрога – власть главковерха Антонова-Овсеенко и его подчиненного – командующего Ростовским направлением Сиверса – становилась чисто фиктивной. Формирования ставропольских Советов после взятия Батайска, не исполнив приказа Антонова о преследовании Добровольческой армии, с награбленным добром рванули обратно на Ставрополь, бесчинствуя и грабя по пути. На станциях Владикавказской дороги – Степной, Кущевке, Сосыке, Тихорецкой, Торговой и других – образовались многочисленные и буйные вооруженные скопища, „управляемые” своими собственными революционными комитетами.
   Некоторые такие отряды в два-три раза численно превышали всю Добрармию, но такое превосходство в силе не представлялось тогда опасным для корниловцев. Добровольцы обходили или легко опрокидывали недисциплинированные большевистские ватаги. Но чем ближе был Екатеринодар, тем серьезней становилась фронтовая обстановка».
   Из дневников очевидца
   По вечерам в пропахшей казенными харчами пустоте броневагона алкоголь все чаще выкидывал с Фердинандом Рудольфовичем Сиверсом изрядные фортели. У него мутилось сознание, зато чахоточные приступы отпускали.
   Скуластое лицо с плоским носом и вечно нахмуренным низким лбом находилось в разительном несоответствии с высокой фамилией. Не раз потомок свейских баронов, глянув в мутное зеркало, хмыкал: «Не Гай Юлий…»
   Но сегодня он был в особом настроении.
   – Склянского ко мне! – рявкнул Сиверс, и часовой от неожиданности выронил винтовку.
   Когда командарм повышал голос, люди начинали прощаться с жизнью.
   – Поведай мне, комиссар, какие вести из Ставрополя? – потребовал он у вошедшего. – Что эта сволочь, называющая себя депутатскими Советами, вознамерилась мне возразить?
   – Они, товарищ Сиверс, отзывают части обратно. Говорят, что дел после взятия Батайска у них и так хватает. Незаконные реквизиции происходят на всех узловых станциях, а добровольцы как шли через степь, так и идут.
   – На Екатеринодар?
   – Да.
   – А Антонов?
   – Они приказам главковерха подчиняться отказываются.
   – Почему?
   – Говорят, пусть кубанцы сами кадетов бьют.
   – Б…ди! Я им покажу кубанцев! Нет никаких кубанцев, и Дона никакого нет, и Терека! Нет никакой России! Есть территория Совнаркома! Закон один: кто не согласен с линией партии большевиков, получает пулю, кто согласен – паек. Эту фразу и телеграфируйте на все станции. Не будет толка – отправьте бронепоезда и бейте по станциям, пока на коленях не приползут. А приползут – парламентеров расстреляйте. Точка! Что?
   – Бугая только что нашли. Ранен.
   Сиверс изменился в лице:
   – А мандат?
   – Пока нет.
   – Кто?!
   – Человек фон Бельке, из офицериков. Ступичев.
   – Ищете?
   – Ищем, Рудольф Фердинандович. Везде ищем. Боцман был при смерти. Пока не разговаривает, но чекистам нацарапал. Вот, – комиссар достал бумажку и стал читать: – «Везли одиннадцать ящиков. Кадеты помешали все взять. Латыши напали. Подъесаул с грузом утек и салага».
   – Какой салага?
   – Морячок ихний.
   – Какая захватывающая история, Склянский, вы не находите? Мне нужен мандат, и чтобы боцман заговорил.
   – Мы с Корфом стараемся.
   – Правильно делаете… – Сиверс задумчиво посмотрел сквозь комиссара, но потом почти вскрикнул: – И не забудьте узнать, кто теперь обладатель второй половины груза!
 
   Алешка давно не был так расслаблен. В протопленном бараке полустанка дым стоял коромыслом. От выпитой самогонки в животе приятно пекло. Тело разомлело, а хохот чернецовцев звучал симфонией в ушах.
   Бойцы партизанского отряда весело отмечали чудесное прибытие своих товарищей.
   Лиходедов и Барашков сидели за столом рядом с ротным Осниченко. Их теребили, расспрашивая то о Мельникове, то о том, как они с Алешкой оказались в красном бронеотряде.
   Партизаны наперебой рассказывали о том, что им довелось вынести за эти почти двести пятьдесят верст степного пути с Корниловым. Пришлось несладко. Многих похоронили. Но неунывающая молодежь, испытавшая на себе не только все тяготы походной жизни, но и радость побед, теперь и вовсе не сомневалась в правоте и успехе своего дела. Об этом говорили с гордостью и блеском в глазах. За это никто из присутствующих не пожалел бы жизни. Трижды кружки поднимались, и звучало:
   – За Русь Святую, за Корнилова!
   Ротмистр Сорокин отпустил друзей в расположение партизан-чернецовцев очень неохотно.
   – Знаю я вас, щеглов! Перепьетесь там на радостях, а завтра наступление. Казачки кубанские – это вам не грушевские шахтеры. Свистнуть не успеешь, а башки как не бывало. Одна надежда – Партизанский полк назавтра в резерв Главнокомандующего назначен. На Журавскую пойдут марковцы.
   – Но, господин ротмистр! Николай Григорьевич!…– взмолились юноши. – Там же наши товарищи, Осниченко…
   – Ладно, валяйте. Переждете пару дней. А там снова в Новочеркасск пробираться… Свою, – Сорокин поднял указательный палец, – миссию выполнять. Да и со мной завтра опасней всего будет.
   Второго марта главные силы армии двинулись на станицу Журавскую, а Неженцев с корниловским полком ударил по станции Выселки. После краткого боя, понеся небольшие потери, корниловцы лихой атакой взяли Выселки и продвинулись на несколько верст вперед к хутору Малеваному. Армия расположилась на ночлег в Журавской, а в Выселках должен был стать заслоном конный дивизион полковника Гершельмана. Но Гершельман из-за какой-то дурной штабной несогласованности неожиданно отошел.