– Не останетесь ли на партию в шахматы!
16
Одного убили. Не знаю, которого. Я не поинтересовался, кого, когда и как. Я был болен, ужасно болен. Елена умирала. И я умирал вместе с нею. Не спал ночами, разговаривал с мертвыми. Впрочем, не уверен, мертвые ли они. Конечно, мертвые. Когда-то я их знал. Сам отдавал приказы убивать их. Теперь их число увеличилось еще на одного. Пока я метался в постели, бредил, кричал бог знает что, они его ликвидировали.
– Я все думаю, – говорит Андриш, – того ли мы ликвидировали? С этими клонингами ни в чем нельзя быть уверенным. Тебе не кажется?
Мне все равно. Только безразличие может спасти меня. Я слышал о миллионах психологических приемов доктора Андриша. Не разыграть ли и мне перед ним какую-нибудь сценку? Я хватаюсь за голову и начинаю стонать. Лицо искажается в гримасе. Жалко, что нет зеркала, но, кажется, все это выглядит достаточно убедительно. Доктор Андриш замолкает.
– Мы еще вернемся к этому разговору, – говорит он. – И не надо все время думать о Елене. Подумай немного и о себе. Ты изменился в худшую сторону. Стал неуравновешенным. А при нашей работе…
– Да, да, – киваю я, сжав голову руками. – Невыносимая боль, ужасная боль. Как тут не стать неуравновешенным? Тебе не кажется, что я могу сойти с ума?
Доктор Андриш смеется:
– Ты думаешь, я допущу?
– Конечно, не допустишь.
Конечно, не допустит. Ведь мы с ним друзья. Мы оба об этом знаем и смеемся. Дружески, искренне, но глаза доктора Андриша следят за мной. А мой – за ним. А это о чем-то говорит. Меня взяли на мушку. И наступит момент, когда меня потихоньку уберут.
– Ну, приятель, до свидания. Поправляйся! Эти таблетки чудодейственны.
– Да, да, – соглашаюсь я.
Я так долго готовился к смерти Елены, что почти не поверил. Елена встретила ее спокойно. Отвернувшись к стене и закусив губу, она не произнесла ни слова. И ни разу не вскрикнула от боли. Я знал, что это конец – доктор предупредил меня. И она знала, но не пожелала говорить. Я просил ее, заклинал, плакал, обещал сделать все, чего она ни пожелает, ненавидел ее и в то же время любил. Она не дрогнула. Смерть приняла как друга, как избавление, как жизнь. Но глаза ее остались открытыми, я склонился над ней и увидел в ее мертвых зеницах собственное отражение. Я закрыл ладонью ее глаза.
Я перерыл ее платья, письма, книги, надеясь найти хоть малейший след детей. Ничего. Что она с ними тогда сделала убила, спрятала? Я начал сомневаться в реальности их существования. Может, они всего лишь плод моего воображения? Но что тогда означает молчание Елены, продолжавшееся до самой смерти, ее лицо, ее отказ простить меня?
Я не нашел ни строчки после той фатальной даты. Словно жизнь ее остановилась точно в этот день. И больше ничего. Сложив вещи около покойной, я полил их бензином и чиркнул спичкой. Прошлое вспыхнуло, пламя лизнуло холодные руки Елены, озарило лицо; тело скорчилось, Елена почти села на кровати. Я закричал. Запер дверь на ключ, зашвырнул его между цветочными грядками в саду и медленно побрел по затихшей улице. Конец.
Ничего больше не связывает меня с миром наверху. Меня поглощают бескрайние коридоры, ослепляя своим блеском, и я теряюсь в магнитном поле ненависти. Хочется кричать от ужаса. Словно в кошмарном сне, окружают меня одинаковые лица. На их фоне выделяется лицо Хензега, склоненное над шахматной доской, слово «мат», брошенное им Андришу, который медленно выпрямляется и удаляется в свой кабинет. Неужели пришла очередь двенадцатого психиатра?
– Вы вернулись, доктор Зибель?
Удивление, прозвучавшее в голосе Хензега, раскрывает мне глаза. Он не ждал меня. Здесь никто меня не ждал. Никто?
Я иду в женское отделение. Только Она может меня утешить. Попробую и это. Человеку свойственно заблуждаться. Даже когда нет никакой надежды, он верит в то, во что хочется верить. Она красивая. Когда-то я сам был в жюри конкурса красоты и выбирал «мисс Европу». А потом долго ждал кусочка кожи, необходимого для создания десяти красавиц. Как бы она реагировала, если бы знала? Как Старик? Как Елена?
Я сворачиваю в самый дальний коридор. Одинокие комнаты, одинокие двери. Печаль и молодость. Столько красоты и столько молодости, запертые вдали от людей. Живи эти девушки в городе, в них влюблялись бы, страдали из-за них, ждали бы их вечерами и годами. Но они навечно заперты здесь, и нет никакой надежды на спасение. Иногда мне хочется отпереть тайную дверь, вытолкать всех наружу, снова запереть дверь и, задыхаясь от счастья, привалиться к ней.
Я вхожу. Девушка прильнула к стеклу, смущенно поворачивается и смотрит на меня.
– Что-нибудь случилось, господин Зибель?
«Да, случилось, – хочется мне сказать, но почему-то не могу, а девушка продолжает на меня смотреть. – Моя жена умерла»
Молча дотрагиваюсь до нее, и она сразу понимает, я заключаю ее в объятия, кладу голову на плечо, упругое и покатое, и по-матерински теплое, чувствую вкус собственных слез. Я никогда не плакал, и сейчас долго сдерживаемые слезы свободно льются. Что с тобой происходит, Зибель?
Я погружаю пальцы в волосы девушки, они податливые и теплые, как вода на солнце, стараюсь улыбнуться. Мне это удается. Вот сейчас я посмотрю ей в глаза, зеленые и глубокие, как вода в колодце, в которой отражаются склонившиеся деревья. И отражаются звезды. У кого я видел такие прекрасные зеленые глаза?
Ах, да, у заключенной. Прошло столько лет, а ты ее не забыл. Она любила тебя. А что ты с ней сделал? Сломал ее, проделал над ней самый страшный опыт, первый, ведь она могла и умереть, и ты это знал, негодяй, но и это тебя не остановило. Девушка должна была родить твоего ребенка, и она родила его, но не своего, а ребенка Елены, а ты отнял его и во второй раз. А потом… Потом ребенок исчез… Ты помнишь, как доверчиво она отдала тебе ребенка, ведь ты был его отцом? А потом ты вернулся вне себя от злости и не мог посмотреть ей в глаза, ты ни на минуту не задумался о том, какую боль ты ей причинил, и только ненавидел ее – человек всегда ненавидит тех, кому он причиняет непоправимое зло. Приказал ее убить. Не хочется вспоминать, не так ли? Никогда не хочешь вспоминать. Хочешь забыть, но не можешь. Даже теперь.
Руки утопают в волосах девушки, которую тоже ты создал, глаза тонут в ее глазах, а ведь ты любил только одну женщину, но именно она наказала тебя своим вечным презрением. И умерла, не простив. И унесла с собой твою душу.
– Я все думаю, – говорит Андриш, – того ли мы ликвидировали? С этими клонингами ни в чем нельзя быть уверенным. Тебе не кажется?
Мне все равно. Только безразличие может спасти меня. Я слышал о миллионах психологических приемов доктора Андриша. Не разыграть ли и мне перед ним какую-нибудь сценку? Я хватаюсь за голову и начинаю стонать. Лицо искажается в гримасе. Жалко, что нет зеркала, но, кажется, все это выглядит достаточно убедительно. Доктор Андриш замолкает.
– Мы еще вернемся к этому разговору, – говорит он. – И не надо все время думать о Елене. Подумай немного и о себе. Ты изменился в худшую сторону. Стал неуравновешенным. А при нашей работе…
– Да, да, – киваю я, сжав голову руками. – Невыносимая боль, ужасная боль. Как тут не стать неуравновешенным? Тебе не кажется, что я могу сойти с ума?
Доктор Андриш смеется:
– Ты думаешь, я допущу?
– Конечно, не допустишь.
Конечно, не допустит. Ведь мы с ним друзья. Мы оба об этом знаем и смеемся. Дружески, искренне, но глаза доктора Андриша следят за мной. А мой – за ним. А это о чем-то говорит. Меня взяли на мушку. И наступит момент, когда меня потихоньку уберут.
– Ну, приятель, до свидания. Поправляйся! Эти таблетки чудодейственны.
– Да, да, – соглашаюсь я.
Я так долго готовился к смерти Елены, что почти не поверил. Елена встретила ее спокойно. Отвернувшись к стене и закусив губу, она не произнесла ни слова. И ни разу не вскрикнула от боли. Я знал, что это конец – доктор предупредил меня. И она знала, но не пожелала говорить. Я просил ее, заклинал, плакал, обещал сделать все, чего она ни пожелает, ненавидел ее и в то же время любил. Она не дрогнула. Смерть приняла как друга, как избавление, как жизнь. Но глаза ее остались открытыми, я склонился над ней и увидел в ее мертвых зеницах собственное отражение. Я закрыл ладонью ее глаза.
Я перерыл ее платья, письма, книги, надеясь найти хоть малейший след детей. Ничего. Что она с ними тогда сделала убила, спрятала? Я начал сомневаться в реальности их существования. Может, они всего лишь плод моего воображения? Но что тогда означает молчание Елены, продолжавшееся до самой смерти, ее лицо, ее отказ простить меня?
Я не нашел ни строчки после той фатальной даты. Словно жизнь ее остановилась точно в этот день. И больше ничего. Сложив вещи около покойной, я полил их бензином и чиркнул спичкой. Прошлое вспыхнуло, пламя лизнуло холодные руки Елены, озарило лицо; тело скорчилось, Елена почти села на кровати. Я закричал. Запер дверь на ключ, зашвырнул его между цветочными грядками в саду и медленно побрел по затихшей улице. Конец.
Ничего больше не связывает меня с миром наверху. Меня поглощают бескрайние коридоры, ослепляя своим блеском, и я теряюсь в магнитном поле ненависти. Хочется кричать от ужаса. Словно в кошмарном сне, окружают меня одинаковые лица. На их фоне выделяется лицо Хензега, склоненное над шахматной доской, слово «мат», брошенное им Андришу, который медленно выпрямляется и удаляется в свой кабинет. Неужели пришла очередь двенадцатого психиатра?
– Вы вернулись, доктор Зибель?
Удивление, прозвучавшее в голосе Хензега, раскрывает мне глаза. Он не ждал меня. Здесь никто меня не ждал. Никто?
Я иду в женское отделение. Только Она может меня утешить. Попробую и это. Человеку свойственно заблуждаться. Даже когда нет никакой надежды, он верит в то, во что хочется верить. Она красивая. Когда-то я сам был в жюри конкурса красоты и выбирал «мисс Европу». А потом долго ждал кусочка кожи, необходимого для создания десяти красавиц. Как бы она реагировала, если бы знала? Как Старик? Как Елена?
Я сворачиваю в самый дальний коридор. Одинокие комнаты, одинокие двери. Печаль и молодость. Столько красоты и столько молодости, запертые вдали от людей. Живи эти девушки в городе, в них влюблялись бы, страдали из-за них, ждали бы их вечерами и годами. Но они навечно заперты здесь, и нет никакой надежды на спасение. Иногда мне хочется отпереть тайную дверь, вытолкать всех наружу, снова запереть дверь и, задыхаясь от счастья, привалиться к ней.
Я вхожу. Девушка прильнула к стеклу, смущенно поворачивается и смотрит на меня.
– Что-нибудь случилось, господин Зибель?
«Да, случилось, – хочется мне сказать, но почему-то не могу, а девушка продолжает на меня смотреть. – Моя жена умерла»
Молча дотрагиваюсь до нее, и она сразу понимает, я заключаю ее в объятия, кладу голову на плечо, упругое и покатое, и по-матерински теплое, чувствую вкус собственных слез. Я никогда не плакал, и сейчас долго сдерживаемые слезы свободно льются. Что с тобой происходит, Зибель?
Я погружаю пальцы в волосы девушки, они податливые и теплые, как вода на солнце, стараюсь улыбнуться. Мне это удается. Вот сейчас я посмотрю ей в глаза, зеленые и глубокие, как вода в колодце, в которой отражаются склонившиеся деревья. И отражаются звезды. У кого я видел такие прекрасные зеленые глаза?
Ах, да, у заключенной. Прошло столько лет, а ты ее не забыл. Она любила тебя. А что ты с ней сделал? Сломал ее, проделал над ней самый страшный опыт, первый, ведь она могла и умереть, и ты это знал, негодяй, но и это тебя не остановило. Девушка должна была родить твоего ребенка, и она родила его, но не своего, а ребенка Елены, а ты отнял его и во второй раз. А потом… Потом ребенок исчез… Ты помнишь, как доверчиво она отдала тебе ребенка, ведь ты был его отцом? А потом ты вернулся вне себя от злости и не мог посмотреть ей в глаза, ты ни на минуту не задумался о том, какую боль ты ей причинил, и только ненавидел ее – человек всегда ненавидит тех, кому он причиняет непоправимое зло. Приказал ее убить. Не хочется вспоминать, не так ли? Никогда не хочешь вспоминать. Хочешь забыть, но не можешь. Даже теперь.
Руки утопают в волосах девушки, которую тоже ты создал, глаза тонут в ее глазах, а ведь ты любил только одну женщину, но именно она наказала тебя своим вечным презрением. И умерла, не простив. И унесла с собой твою душу.
17
Я прихожу к ней каждый день. Не могу не приходить. Я ужасно одинок. Доктор Андриш начал меня избегать. Это кое о чем говорит. Раньше двери его кабинета всегда были для меня открыты. И Хензег все время занят. Он уже ни о чем меня не спрашивает. И не требует никаких докладов. Пока я отсутствовал, он все взял в свои руки. И понял, что может обойтись без меня. А это конец. Но в секторе А случилась авария, потому что Хензег не учел самого важного – времени. Он не предполагал, что это приведет к аварии. А потом, поставленный перед фактом, ликвидировал пятерых клонингов. Конечно, у него не было другого выхода. Но вынес ли он урок из своей ошибки? И будет ли это последней аварией? Крамер торопит, а Хензег выслуживается перед Крамером.
Я уже вне игры.
Клонинги тоже стали мрачными и молчаливыми, все время переглядываются и перешептываются, почему-то их разговоры не удается записать. Неужели они обнаружили прослушивающие устройства? Их молчание пугает. Да и работа в лабораториях вдруг странно ухудшилась.
Случайно? Вряд ли…
Тот, который проник ко мне в кабинет, вероятно, жив. Он не только против меня, он – против всех нас.
Не буду предупреждать Хензега. Пусть сам ломает голову.
И Папанелли не буду предупреждать. Хотя для меня такой ход был бы чем-то вроде… рокировки.
Вдруг сознание мое проясняется. Почему мы здесь? Нужно бежать, прежде чем явится Хензег прежде чем явится доктор Андриш, прежде чем меня засечет Папанелли. Но как сюда без разрешения пустили Елену? Они будут нас преследовать, захотят убить. Мы должны бежать, как можно скорее бежать, как можно дальше, нужно скрыться среди обычных людей.
– Бежим! – я тяну Елену за руку. – Скорее!
Она испуганно смотрит на меня, но ведь она всегда так смотрит, я тащу ее за руку, и она подчиняется моей руке, делает несколько медленных и нерешительных шагов, но потом, подчинившись моей воле, бежит, и мы уже в одном из тех бескрайних коридоров, которые надо знать как пять пальцев, чтобы добраться до нужной двери. Мы бежим, задыхаясь, Елена все больше отстает, я умоляю ее, она делает несколько шагов и снова останавливается, еще чуть-чуть, умоляю я, совсем немного. Перед нами заветная дверь. Ночь, прекрасная звездная ночь. Лодка слегка покачивается на воде. Деревья склонили свои ветви, вода в реке темная, с медными отблесками. Я не тороплюсь повернуть голову. Я боюсь. Еще мгновение – и я прыгну в лодку. Резко оборачиваюсь.
– Елена!
Ее нет. Рядом со мной, оцепеневшая от ужаса, стоит одна из наших девушек. Из комнаты номер пять. Девушка в ужасе смотрит на меня. Но почему?
– Если хочешь, прыгай в лодку, по реке ты доберешься до людей. Иди!
– Я никуда не пойду без Альтаира.
Альтаир… Альтаир… Кто это?
– Я придумала его, – говорит она и отступает назад.
– Глупая, надо торопиться… Иди! Это единственный шанс. Ты ведь молодая, спасайся!
– Я остаюсь здесь, – шепчет девушка и приближается к двери. – Остаюсь.
– Хорошо, – говорю я и возвращаюсь, готовый на все. Дверь захлопывается за нами, этот звук подобен звуку гильотины. Девушка хватает меня за руку и тянет обратно. Куда?
Мы возвращаемся.
– Иди! – говорю я девушке. – Нас не должны видеть вместе.
Я прислоняюсь к стене. Ее шаги удаляются. Я смотрю ей вслед – она уже исчезла. И как раз вовремя.
Из глубины другого коридора внезапно появляется Хензег. Он приближается, растет, словно мрачная тень.
Я уже вне игры.
Клонинги тоже стали мрачными и молчаливыми, все время переглядываются и перешептываются, почему-то их разговоры не удается записать. Неужели они обнаружили прослушивающие устройства? Их молчание пугает. Да и работа в лабораториях вдруг странно ухудшилась.
Случайно? Вряд ли…
Тот, который проник ко мне в кабинет, вероятно, жив. Он не только против меня, он – против всех нас.
Не буду предупреждать Хензега. Пусть сам ломает голову.
И Папанелли не буду предупреждать. Хотя для меня такой ход был бы чем-то вроде… рокировки.
Вдруг сознание мое проясняется. Почему мы здесь? Нужно бежать, прежде чем явится Хензег прежде чем явится доктор Андриш, прежде чем меня засечет Папанелли. Но как сюда без разрешения пустили Елену? Они будут нас преследовать, захотят убить. Мы должны бежать, как можно скорее бежать, как можно дальше, нужно скрыться среди обычных людей.
– Бежим! – я тяну Елену за руку. – Скорее!
Она испуганно смотрит на меня, но ведь она всегда так смотрит, я тащу ее за руку, и она подчиняется моей руке, делает несколько медленных и нерешительных шагов, но потом, подчинившись моей воле, бежит, и мы уже в одном из тех бескрайних коридоров, которые надо знать как пять пальцев, чтобы добраться до нужной двери. Мы бежим, задыхаясь, Елена все больше отстает, я умоляю ее, она делает несколько шагов и снова останавливается, еще чуть-чуть, умоляю я, совсем немного. Перед нами заветная дверь. Ночь, прекрасная звездная ночь. Лодка слегка покачивается на воде. Деревья склонили свои ветви, вода в реке темная, с медными отблесками. Я не тороплюсь повернуть голову. Я боюсь. Еще мгновение – и я прыгну в лодку. Резко оборачиваюсь.
– Елена!
Ее нет. Рядом со мной, оцепеневшая от ужаса, стоит одна из наших девушек. Из комнаты номер пять. Девушка в ужасе смотрит на меня. Но почему?
– Если хочешь, прыгай в лодку, по реке ты доберешься до людей. Иди!
– Я никуда не пойду без Альтаира.
Альтаир… Альтаир… Кто это?
– Я придумала его, – говорит она и отступает назад.
– Глупая, надо торопиться… Иди! Это единственный шанс. Ты ведь молодая, спасайся!
– Я остаюсь здесь, – шепчет девушка и приближается к двери. – Остаюсь.
– Хорошо, – говорю я и возвращаюсь, готовый на все. Дверь захлопывается за нами, этот звук подобен звуку гильотины. Девушка хватает меня за руку и тянет обратно. Куда?
Мы возвращаемся.
– Иди! – говорю я девушке. – Нас не должны видеть вместе.
Я прислоняюсь к стене. Ее шаги удаляются. Я смотрю ей вслед – она уже исчезла. И как раз вовремя.
Из глубины другого коридора внезапно появляется Хензег. Он приближается, растет, словно мрачная тень.
18
Хензег серьезно озабочен моим здоровьем, привел с собой доктора Андриша. Неужели они пришли к какому-то соглашению? Они спокойно, положив ногу на ногу, расселись у меня в кабинете, медленно курят и внимательно и легко со всех сторон забрасывают меня вопросами. Пытаются выбить почву из-под ног. Они уверены, что выиграют, ведь в последнее время столько свалилось на мою голову. И они не торопятся. Но им невдомек, что первыми устанут они, не важно, что их двое. И я не один, но я еще не сошел с ума, чтобы рассказывать им об этом: ведь и у меня есть поддержка. В углу, рядом с Хензегом, сидит Старик. В первый раз он пришел ко мне в белом халате и темных роговых очках, на которые спадают серебристые пряди волос. Он дружески мне подмигивает, не бойся, я с тобой, как когда-то в трудные и прекрасные годы. И Елена здесь, сидит справа от хитрого Андриша, смотрит на меня и улыбается. Я всегда была с тобой, говорят ее глаза, всегда хотела тебя спасти, от тебя самого. У нее на коленях сидят наши дети, близнецы, рожденные ею, а в ногах – другие, тоже наши, если они живы, то давно уже не дети. Но я вижу их маленькими, совсем маленькими, они на полу, а другие, которых родила Елена, у нее на коленях. Хензег и Андриш уходят, им надоело мое молчание, но вместе с ними уходят и Елена, и дети, и Старик.
– Останьтесь!
Они уходят. Я снова останусь один, а это ужасно. Я прикусываю себе язык, чтобы не закричать и не остановить их. Медленно идут они, живые и мертвые. Закрывают за собой дверь.
Я один.
– Останьтесь!
Они уходят. Я снова останусь один, а это ужасно. Я прикусываю себе язык, чтобы не закричать и не остановить их. Медленно идут они, живые и мертвые. Закрывают за собой дверь.
Я один.
19
Я был наверху, везде уже был. Снова дошел до той двери и вернулся обратно. Мне все время казалось, что кто-то идет за мной. Но никого не было. Впервые я был совсем один. Действительно один. И было очень тихо. Клонингов перевели на строжайший режим. Многое изменилось с тех пор, как прибыл Папанелли. Странно, меня перестали вызывать на совещания. Впрочем, ничего странного. Меня держат в полной изоляции. Не доверяют после случая с тем клонингом. Хензег прямо мне заявил, что я должен был его прикончить. А раз не сумел этого сделать, сам виноват.
С дрожью вхожу в свой кабинет. Здесь опять кто-то сидит. Все тот же клонинг. Не то что бы я мог отличить его от остальных, этого никто не может, но что-то подсказывает мне, что это тот самый. Мы здороваемся как старые знакомые. А мы и впрямь старые знакомые.
– Кто ты? Не тот ли…
– Да, это я. Не очень красиво с вашей стороны было выдавать меня. А что вы сделали с тем, на которого указал доктор Андриш?
Я рассказываю ему. Он, наверное, и сам догадался.
– Я никогда не буду вам благодарен за то, что вы меня создали таким способом.
Знаю, что не будет мне благодарен. А мне и не нужна его благодарность. Я никогда не ждал благодарности, ни от него, ни от других! Но почему-то мне становится страшно грустно, невыносимо грустно, и я чувствую, как в глазах скапливается влага.
Я пренебрегал своей любовью, пренебрегал сном, здоровьем, отдал им всю свою жизнь, столько вложил в их воспитание! Я чувствую, что начинаю кричать или думать вслух, но клонинг только презрительно смотрит на меня, а я грустно кричу о величии нашей нации. Он вспоминает об аварии в секторе А, неужели и это ему известно? Утверждает, что я ему рассказал. Он уже слишком много знает. Я задыхаюсь, кровь ударяет в голову, которая вот-вот лопнет, я делаю шаг вперед, хочу его ударить, но под рукой ничего нет, мне хочется его задушить. На этот раз он должен умереть!
– Наглый, грязный клонинг… Хорошо, что другие не…
Что я сделал потом? Ничего не помню…
С дрожью вхожу в свой кабинет. Здесь опять кто-то сидит. Все тот же клонинг. Не то что бы я мог отличить его от остальных, этого никто не может, но что-то подсказывает мне, что это тот самый. Мы здороваемся как старые знакомые. А мы и впрямь старые знакомые.
– Кто ты? Не тот ли…
– Да, это я. Не очень красиво с вашей стороны было выдавать меня. А что вы сделали с тем, на которого указал доктор Андриш?
Я рассказываю ему. Он, наверное, и сам догадался.
– Я никогда не буду вам благодарен за то, что вы меня создали таким способом.
Знаю, что не будет мне благодарен. А мне и не нужна его благодарность. Я никогда не ждал благодарности, ни от него, ни от других! Но почему-то мне становится страшно грустно, невыносимо грустно, и я чувствую, как в глазах скапливается влага.
Я пренебрегал своей любовью, пренебрегал сном, здоровьем, отдал им всю свою жизнь, столько вложил в их воспитание! Я чувствую, что начинаю кричать или думать вслух, но клонинг только презрительно смотрит на меня, а я грустно кричу о величии нашей нации. Он вспоминает об аварии в секторе А, неужели и это ему известно? Утверждает, что я ему рассказал. Он уже слишком много знает. Я задыхаюсь, кровь ударяет в голову, которая вот-вот лопнет, я делаю шаг вперед, хочу его ударить, но под рукой ничего нет, мне хочется его задушить. На этот раз он должен умереть!
– Наглый, грязный клонинг… Хорошо, что другие не…
Что я сделал потом? Ничего не помню…
20
Хензег обеспокоен. Он видел, кто вышел из моей комнаты, выследил его и приказал ликвидировать. Ночью. Чистая работа. Без шума и без свидетелей! Без воображения. Хензег всегда продумывает все дела до конца. И все-таки он обеспокоен. Приходит ко мне и долго расспрашивает о разговоре с клонингом. Я ничего не скрываю. Не скрываю и того факта, что клонинг, которого мы считали мертвым, до сих пор, жив. И того, что я никогда не верил в его смерть.
– Дорогой мой Зибель, – говорит Хензег и испытующе смотрит на меня. – У тебя есть только два пути. Подумай!
Он улыбается и уходит. Улыбка не предвещает ничего хорошего. Я остаюсь один. Два пути, сказал Хензег, что он имеет в виду? Один путь – смерть. А второй? Тоже смерть. Что выбрать. Разве это выбор? Покончить с собой или быть убитым – существует ли какая-нибудь разница? Видимо, существует.
А позже ко мне приходит Андриш. Мы разговариваем как старые друзья. Вспоминаем добрые старые времена. Смеемся, но Андриш нервничает. Бедняга! Здорово его обработал Хензег, выглядит мягким, как глина.
– Мы с тобой всегда делили трудности и опасности, – Андриш выпрямляется. – Ты был мне настоящим другом. Позволь оказать тебе услугу.
Он оставляет у меня на столе маленький пузырек с зеленой жидкостью. Мы оба стараемся не смотреть на него.
– Спасибо тебе, дружище, – роняю я.
– Хочешь, сыграем в шахматы? У тебя еще есть время.
И смотрит на стенные часы. Сколько у меня еще времени?
– Около трех часов, – говорит Андриш в ответ на мой немой вопрос. – Но лучше тебе поторопиться…
Он оставляет меня одного. Он никогда не проигрывал.
– Дорогой мой Зибель, – говорит Хензег и испытующе смотрит на меня. – У тебя есть только два пути. Подумай!
Он улыбается и уходит. Улыбка не предвещает ничего хорошего. Я остаюсь один. Два пути, сказал Хензег, что он имеет в виду? Один путь – смерть. А второй? Тоже смерть. Что выбрать. Разве это выбор? Покончить с собой или быть убитым – существует ли какая-нибудь разница? Видимо, существует.
А позже ко мне приходит Андриш. Мы разговариваем как старые друзья. Вспоминаем добрые старые времена. Смеемся, но Андриш нервничает. Бедняга! Здорово его обработал Хензег, выглядит мягким, как глина.
– Мы с тобой всегда делили трудности и опасности, – Андриш выпрямляется. – Ты был мне настоящим другом. Позволь оказать тебе услугу.
Он оставляет у меня на столе маленький пузырек с зеленой жидкостью. Мы оба стараемся не смотреть на него.
– Спасибо тебе, дружище, – роняю я.
– Хочешь, сыграем в шахматы? У тебя еще есть время.
И смотрит на стенные часы. Сколько у меня еще времени?
– Около трех часов, – говорит Андриш в ответ на мой немой вопрос. – Но лучше тебе поторопиться…
Он оставляет меня одного. Он никогда не проигрывал.
21
Срок, установленный генералом Крамером, еще не истек.
– Они давно тебе не верят, – говорит Елена со стены. – Вспомни, с каких пор тебя не приглашают на совещания!
Я вспоминаю.
– Настал твой час, – злобно шепчет Старик. – Как ты думаешь, зачем прислали Папанелли?
Я прекрасно знаю, зачем его прислали, никогда не заблуждался на этот счет. Никого ни о чем не стану просить. Старик уселся в угол и смотрит на меня в упор, мстительно сверкая глазами. И в голосе, старческом и тонком, звучат мстительные нотки.
– Пришел твой час. Это каждого ожидает. Покажи нам теперь, как нужно встречать смерть. А мы посмотрим. Видишь, скольких я с собой привел? Помнишь их? Знаешь их?
Комната полна людей, и все они мертвы и потому не могут быть здесь, и все-таки они здесь, и, если я подниму глаза, я их увижу. И узнаю.
Конечно, они здесь.
Наверное, не все, которых я убил. Все не смогут поместиться в моем кабинете. Пришли только те, с выбитыми глазами, израненными руками, с выдранными ногтями, разорванными утробами, выжженными спинами. И Елена пришла. И наши дети. Я вижу только Елену, остальных не вижу. Она снова молодая и красивая, влюбленная в меня.
– Елена, тебя я не убивал. Почему ты здесь? Зачем ты пришла с ними, ведь я всегда хотел тебе только добра?
– А что такое это твое добро? Сам-то ты знаешь? Почему ты думаешь, что для меня это добро?
И клонинг здесь. Выходит вперед и становится рядом с Еленой. Как я ей отвечу? А она ждет. Старик выглядит усталым, он вытирает платком кровь, подбираясь ко мне все ближе. И остальные надвигаются на меня, а в кабинет входят все новые. Стоя плечом к плечу, они смотрят на меня со страшной ненавистью в глазах.
– Мы ждем тебя! Давай!
Я чувствую на лице их дыхание, они прижимаются ко мне, их ненависть душит меня. Елена молчит. Но только ее рук я не чувствую на своей шее. Я любил ее. Любил больше детей, больше жизни. И она любила меня. Сейчас мне хочется видеть только ее, отдельно от остальных, хотя бы на мгновение отдельно от остальных, а потом… Но она поворачивается и собирается уходить.
– Подожди! – кричу я.
Я инстинктивно нажимаю на кнопку под микроскопом. На глазах у всех, окруживших меня плотным кольцом пол раскрывается, все заглядывают в образовавшееся отверстие, но ничего не видят. И Елена удивленно смотрит на меня. Спускаюсь. Ступенька, вторая… Елена приближается осторожно ступает за мной мы скрываемся от взглядов, я хватаю ее за руку и тащу за собой. Но и остальные кидаются за нами.
– Теперь мы тебя не упустим! – кричит Старик.
Я смеюсь. Впервые за много лет смеюсь свободно. Они не знают, куда я иду. А с Еленой я могу отправиться хоть на край света. И сотворить любое чудо. Все еще ничего не понимая, она удивленно смотрит на меня. Ладно я расскажу ей. Эта лестница ведет к смерти. Не только к моей. Сейчас у нее на глазах я сделаю то, что она от меня хотела. Уничтожу всех, кого я создал. Я их создал, я их и уничтожу.
Мы проходим через лабораторию. С ужасом в глазах Елена смотрит на колбы. Читает надписи и еще больше ужасается. Чего она так боится ведь они никогда не оживут. Комедия закончилась вместе с ее автором. Ничего не останется. За лабораторией через несколько ступенек находится ядерный самоликвидатор. Никто не знает где он. Никто кроме умного Зибеля, непогрешимого Зибеля, вечного Зибеля. Дерну за ручку и через секунду все взлетит в воздух.
– Это правда? – спрашивает Елена. – Ради меня?
Ради нее. Ради них. Ради себя. Ради всех и вся. Я иду не чувствуя под собой ног не чувствуя своего тела. Я снова бог. Слышите БОГ?
Но что происходит? Я падаю, куда-то падаю куда-то лечу становлюсь совсем легким бестелесным. У меня не хватает сил.
– Они давно тебе не верят, – говорит Елена со стены. – Вспомни, с каких пор тебя не приглашают на совещания!
Я вспоминаю.
– Настал твой час, – злобно шепчет Старик. – Как ты думаешь, зачем прислали Папанелли?
Я прекрасно знаю, зачем его прислали, никогда не заблуждался на этот счет. Никого ни о чем не стану просить. Старик уселся в угол и смотрит на меня в упор, мстительно сверкая глазами. И в голосе, старческом и тонком, звучат мстительные нотки.
– Пришел твой час. Это каждого ожидает. Покажи нам теперь, как нужно встречать смерть. А мы посмотрим. Видишь, скольких я с собой привел? Помнишь их? Знаешь их?
Комната полна людей, и все они мертвы и потому не могут быть здесь, и все-таки они здесь, и, если я подниму глаза, я их увижу. И узнаю.
Конечно, они здесь.
Наверное, не все, которых я убил. Все не смогут поместиться в моем кабинете. Пришли только те, с выбитыми глазами, израненными руками, с выдранными ногтями, разорванными утробами, выжженными спинами. И Елена пришла. И наши дети. Я вижу только Елену, остальных не вижу. Она снова молодая и красивая, влюбленная в меня.
– Елена, тебя я не убивал. Почему ты здесь? Зачем ты пришла с ними, ведь я всегда хотел тебе только добра?
– А что такое это твое добро? Сам-то ты знаешь? Почему ты думаешь, что для меня это добро?
И клонинг здесь. Выходит вперед и становится рядом с Еленой. Как я ей отвечу? А она ждет. Старик выглядит усталым, он вытирает платком кровь, подбираясь ко мне все ближе. И остальные надвигаются на меня, а в кабинет входят все новые. Стоя плечом к плечу, они смотрят на меня со страшной ненавистью в глазах.
– Мы ждем тебя! Давай!
Я чувствую на лице их дыхание, они прижимаются ко мне, их ненависть душит меня. Елена молчит. Но только ее рук я не чувствую на своей шее. Я любил ее. Любил больше детей, больше жизни. И она любила меня. Сейчас мне хочется видеть только ее, отдельно от остальных, хотя бы на мгновение отдельно от остальных, а потом… Но она поворачивается и собирается уходить.
– Подожди! – кричу я.
Я инстинктивно нажимаю на кнопку под микроскопом. На глазах у всех, окруживших меня плотным кольцом пол раскрывается, все заглядывают в образовавшееся отверстие, но ничего не видят. И Елена удивленно смотрит на меня. Спускаюсь. Ступенька, вторая… Елена приближается осторожно ступает за мной мы скрываемся от взглядов, я хватаю ее за руку и тащу за собой. Но и остальные кидаются за нами.
– Теперь мы тебя не упустим! – кричит Старик.
Я смеюсь. Впервые за много лет смеюсь свободно. Они не знают, куда я иду. А с Еленой я могу отправиться хоть на край света. И сотворить любое чудо. Все еще ничего не понимая, она удивленно смотрит на меня. Ладно я расскажу ей. Эта лестница ведет к смерти. Не только к моей. Сейчас у нее на глазах я сделаю то, что она от меня хотела. Уничтожу всех, кого я создал. Я их создал, я их и уничтожу.
Мы проходим через лабораторию. С ужасом в глазах Елена смотрит на колбы. Читает надписи и еще больше ужасается. Чего она так боится ведь они никогда не оживут. Комедия закончилась вместе с ее автором. Ничего не останется. За лабораторией через несколько ступенек находится ядерный самоликвидатор. Никто не знает где он. Никто кроме умного Зибеля, непогрешимого Зибеля, вечного Зибеля. Дерну за ручку и через секунду все взлетит в воздух.
– Это правда? – спрашивает Елена. – Ради меня?
Ради нее. Ради них. Ради себя. Ради всех и вся. Я иду не чувствуя под собой ног не чувствуя своего тела. Я снова бог. Слышите БОГ?
Но что происходит? Я падаю, куда-то падаю куда-то лечу становлюсь совсем легким бестелесным. У меня не хватает сил.
ЗОВ
Он выглядел как и прежде. Но что-то в нем изменилось.
– Рихард! – позвал я.
– Он не узнает вас, – сказал доктор Гольбаин у меня за спиной. – Его мозг – как чистый экран.
Я почувствовал, как вдруг у меня подкосились ноги, мне необходимо сесть. Я попытался придвинуть стул но стул, крепко припаянный к полу не двинулся с места. Я пошатнулся, но доктор вовремя поддержал меня.
– Не волнуйтесь, – тихо прошептал он мне на ухо. – Наблюдайте за ним. Завтра вы должны будете выглядеть как он. Запомните его жесты, обратите внимание на его взгляд посмотрите.
– Что вы с ним сделали?
Доктор что-то мне объяснял его лицо было обеспокоенным и добрым глаза за очками – тревожными и добрыми но я ничего не слышал напрягался, но ничего не слышал. Его губы двигались, но до меня ничего не доходило. Все пропадало в белой мгле.
Я снова поискал стул. Еще настойчивее.
Доктор Гольбайн усадил меня. Как сажают куклу.
– Завтра вы должны выглядеть точно так же, так же, так же, – стучало в мозгу.
«Должен выглядеть, значит, не буду таким…», – с трудом связал я. И остановил свои взгляд на губах доктора Гольбайна. Они двигались, но голоса не было.
Была тишина. Отчаянная полная обступившая меня со всех сторон тишина.
Клонинг встал рядом со мной. Доктор наблюдал за нами Рихард поднял руку и боязливо потрогал меня, желая проверить реален ли я или только отражение в зеркале. Я был реальным все еще.
– Вы действительно похожи, как две капли воды. До последней минуты я сомневался. Не хотелось верить, что они могут дойти до такого. Но сейчас я здесь, чтобы спасти вас.
Можно ли ему верить?
– …много лет работаю в области молекулярной биологии. Достиг больших результатов с энзимами. Вы что-нибудь слышали об энзиме «Ревертаза»?
Я не слышал.
– Естественно. Мы работали в двух разных направлениях. Вы – против человека. Мы – для человека.
– У меня не было выбора…
– Знаю, знаю, – тепло улыбнулся доктор Гольбайн. – Никто вас не упрекает. Я прочитал ваши записки. Думаю, что тот писатель не очень их изменил. Но обезопасил себя заглавием «Сумасшедшего» как вам нравится? Сделал из вашей трагедии бизнес. И это у него получилось. Теперь это бестселлер. Но каждый верит, что это записки сумасшедшего. И удивляются воображению писателя. Даже ученые. И они считают вас сумасшедшим. Это официальная версия, которой пока и я вынужден придерживаться. Но с завтрашнего дня один я не смогу справиться. Вы должны будете мне помочь.
Я улыбнулся. Как я мог ему помочь? Я?
– Сейчас им невыгодно вас убивать, – еще тише сказал он. – Эта история наделала слишком много шума. И все поверили в ваше сумасшествие. Впрочем, это хорошо. Но они еще раз захотят вас увидеть. Вы все еще опасны. Поэтому сегодня ночью…
Он замолчал огляделся сверкнув очками в белое лицо Рихарда и продолжал:
– …будет промыт и ваш мозг. Спокойно. Ведь я здесь для того чтобы этому помешать. И чтобы вывести вас отсюда нетронутым. С ним – он с болью показал на Рихарда. – я опоздал. Видимо он попал к ним в руки уже давно.
– Но как вы им помешаете?
Я уже знал зубья этой машины, которая ничего не выпускала и все перемалывала. Из-за меня погибли многие – старик, который подобрал меня в лесу, девушка, которая помогла распространить записки по редакциям, парень со стройки, приютивший меня всего на одну ночь, ученый, кабинет которого я посетил, журналист, обещавший все описать, ребенок, сказавший мне только название улицы, и многие другие, которых я не знал и смог узнать во время своего бегства по незнакомому городу, где на каждом шагу меня подстерегали неизвестность, голод и смерть. Я вызвал сумасшедшую тревогу, яростные споры, дискуссии, симпозиумы, конференции, сенсации и снова смерть, смерть, смерть… Гибли люди, а мне удавалось ускользнуть, умирали люди, а я выживал. Не умрет ли и этот доктор по дороге в свой кабинет прежде, чем вытащит меня отсюда?
– За минуту до включения аппарата мы отсоединим один из контактов. После того как проснетесь, вы должны смотреть на мир его взглядом. Будьте внимательны… его взглядом. Пока я вне всякого подозрения. Любая ваша ошибка погубит нас обоих. И не только нас. В этой больнице еще есть люди, которые могут пострадать. И которые принимают участие в организации вашего побега. А когда мы вытащим вас отсюда, вы будете нам очень нужны. И он, ваш Рихард. Тогда уже никто не посмеет утверждать, что все это выдумка сумасшедшего. Мы будем бороться до конца, докажем с помощью фактов, документов. С вашей помощью. Понимаете?
Понимаю. Или пытаюсь понять. А Рихард?
– Поздно? – Я показал на него взглядом.
– Его мозг – как чистый экран, – печально покачал головой доктор Гольбайн. – Нарушены все связи. Сохранены только инстинкты. Он заново начал воспринимать мир. Вряд ли он когда-нибудь начнет говорить. У него стерта вся его предыдущая жизнь. Ничего не могу обещать.
И он пострадал из-за меня. Из-за меня?
– Рихард? – позвал я.
– Он реагирует на ваш голос, но не на имя, – грустно улыбнулся доктор.
– И на это свое лицо, которое он уже видел в зеркале. Запомните его взгляд, запомните его. А теперь нам нужно возвращаться. Скоро придет сестра делать вам укол. Не сопротивляйтесь. И не бойтесь. Я вам обещаю…
Даже слушать было страшно.
Но я не мог не надеяться. Не мог не верить.
– А когда я выйду отсюда, – заикаясь, спросил я, – и когда все будет кончено и запретят эти эксперименты, я смогу работать с вами в вашем направлении вместе с ними, с моими… братьями, клонингами, которые, если… когда-нибудь…
Доктор Гольбайн дружески потрепал мое плечо.
– Конечно, молодой человек. Перед вами широкое поле деятельности. Синтезирован искусственный ген, созданы матрицы для синтеза, выделен вирус, который является источником энзима, а сам энзим получен в чистом виде в стране, куда мы вас отправим и там вы займетесь генной инженерией, онкологией. Вы хорошо знаете капризные энзимы, и молекулярные основы иммунитета, и структуру вирусов. Но прежде должна удачно пройти эта ночь.
Должна пройти эта ночь. Эта ночь тянулась, разорванная на бесконечно долгие секунды, за время которых я прошел всю свою сознательную жизнь до той минуты, когда я пошел за Зибелем, а он не оглянулся. А начиная с того дня я шел к смерти и не боялся, теперь мне оставалась эта ночь. И после того как я пережил столько других ночей, после того как я выскользнул из стольких ловушек, из рук стольких людей, превративших технику в средство подчинения и угрозы, в моей душе уже не было места страху. Разве я мог бояться после смерти старика, спрятавшегося в лесу, чтобы спокойно дожить свои последние дни, после смерти девушки, которая остановила своим телом машину, после смерти журналиста, застреленного, чтобы он не рассказал об ужасных записках Зибеля, после смерти парня, сброшенного с лесов на строительстве, после смерти ученого, который выслушал меня внимательно и должен был встретиться с кем-то еще, разве мог я бояться сейчас, когда правда уже дошла до людей, до таких людей, как милый доктор Гольбайн с грустной улыбкой, который готов пожертвовать собственной жизнью, только чтобы вытащить меня отсюда.
Когда-нибудь я расскажу обо всех них.
Только бы прошла эта ночь…
Но даже если доктор Гольбайн не сможет вытащить меня отсюда и эта ночь будет для меня последней, даже если мне придется еще сто лет смотреть на мир пустым взглядом Рихарда, я не имею права роптать на судьбу, я выполнил свой долг…
Шаги в коридоре… Затихли перед дверью мой комнаты.
Слышится дыхание медсестры.
Я встал…
– Рихард! – позвал я.
– Он не узнает вас, – сказал доктор Гольбаин у меня за спиной. – Его мозг – как чистый экран.
Я почувствовал, как вдруг у меня подкосились ноги, мне необходимо сесть. Я попытался придвинуть стул но стул, крепко припаянный к полу не двинулся с места. Я пошатнулся, но доктор вовремя поддержал меня.
– Не волнуйтесь, – тихо прошептал он мне на ухо. – Наблюдайте за ним. Завтра вы должны будете выглядеть как он. Запомните его жесты, обратите внимание на его взгляд посмотрите.
– Что вы с ним сделали?
Доктор что-то мне объяснял его лицо было обеспокоенным и добрым глаза за очками – тревожными и добрыми но я ничего не слышал напрягался, но ничего не слышал. Его губы двигались, но до меня ничего не доходило. Все пропадало в белой мгле.
Я снова поискал стул. Еще настойчивее.
Доктор Гольбайн усадил меня. Как сажают куклу.
– Завтра вы должны выглядеть точно так же, так же, так же, – стучало в мозгу.
«Должен выглядеть, значит, не буду таким…», – с трудом связал я. И остановил свои взгляд на губах доктора Гольбайна. Они двигались, но голоса не было.
Была тишина. Отчаянная полная обступившая меня со всех сторон тишина.
Клонинг встал рядом со мной. Доктор наблюдал за нами Рихард поднял руку и боязливо потрогал меня, желая проверить реален ли я или только отражение в зеркале. Я был реальным все еще.
– Вы действительно похожи, как две капли воды. До последней минуты я сомневался. Не хотелось верить, что они могут дойти до такого. Но сейчас я здесь, чтобы спасти вас.
Можно ли ему верить?
– …много лет работаю в области молекулярной биологии. Достиг больших результатов с энзимами. Вы что-нибудь слышали об энзиме «Ревертаза»?
Я не слышал.
– Естественно. Мы работали в двух разных направлениях. Вы – против человека. Мы – для человека.
– У меня не было выбора…
– Знаю, знаю, – тепло улыбнулся доктор Гольбайн. – Никто вас не упрекает. Я прочитал ваши записки. Думаю, что тот писатель не очень их изменил. Но обезопасил себя заглавием «Сумасшедшего» как вам нравится? Сделал из вашей трагедии бизнес. И это у него получилось. Теперь это бестселлер. Но каждый верит, что это записки сумасшедшего. И удивляются воображению писателя. Даже ученые. И они считают вас сумасшедшим. Это официальная версия, которой пока и я вынужден придерживаться. Но с завтрашнего дня один я не смогу справиться. Вы должны будете мне помочь.
Я улыбнулся. Как я мог ему помочь? Я?
– Сейчас им невыгодно вас убивать, – еще тише сказал он. – Эта история наделала слишком много шума. И все поверили в ваше сумасшествие. Впрочем, это хорошо. Но они еще раз захотят вас увидеть. Вы все еще опасны. Поэтому сегодня ночью…
Он замолчал огляделся сверкнув очками в белое лицо Рихарда и продолжал:
– …будет промыт и ваш мозг. Спокойно. Ведь я здесь для того чтобы этому помешать. И чтобы вывести вас отсюда нетронутым. С ним – он с болью показал на Рихарда. – я опоздал. Видимо он попал к ним в руки уже давно.
– Но как вы им помешаете?
Я уже знал зубья этой машины, которая ничего не выпускала и все перемалывала. Из-за меня погибли многие – старик, который подобрал меня в лесу, девушка, которая помогла распространить записки по редакциям, парень со стройки, приютивший меня всего на одну ночь, ученый, кабинет которого я посетил, журналист, обещавший все описать, ребенок, сказавший мне только название улицы, и многие другие, которых я не знал и смог узнать во время своего бегства по незнакомому городу, где на каждом шагу меня подстерегали неизвестность, голод и смерть. Я вызвал сумасшедшую тревогу, яростные споры, дискуссии, симпозиумы, конференции, сенсации и снова смерть, смерть, смерть… Гибли люди, а мне удавалось ускользнуть, умирали люди, а я выживал. Не умрет ли и этот доктор по дороге в свой кабинет прежде, чем вытащит меня отсюда?
– За минуту до включения аппарата мы отсоединим один из контактов. После того как проснетесь, вы должны смотреть на мир его взглядом. Будьте внимательны… его взглядом. Пока я вне всякого подозрения. Любая ваша ошибка погубит нас обоих. И не только нас. В этой больнице еще есть люди, которые могут пострадать. И которые принимают участие в организации вашего побега. А когда мы вытащим вас отсюда, вы будете нам очень нужны. И он, ваш Рихард. Тогда уже никто не посмеет утверждать, что все это выдумка сумасшедшего. Мы будем бороться до конца, докажем с помощью фактов, документов. С вашей помощью. Понимаете?
Понимаю. Или пытаюсь понять. А Рихард?
– Поздно? – Я показал на него взглядом.
– Его мозг – как чистый экран, – печально покачал головой доктор Гольбайн. – Нарушены все связи. Сохранены только инстинкты. Он заново начал воспринимать мир. Вряд ли он когда-нибудь начнет говорить. У него стерта вся его предыдущая жизнь. Ничего не могу обещать.
И он пострадал из-за меня. Из-за меня?
– Рихард? – позвал я.
– Он реагирует на ваш голос, но не на имя, – грустно улыбнулся доктор.
– И на это свое лицо, которое он уже видел в зеркале. Запомните его взгляд, запомните его. А теперь нам нужно возвращаться. Скоро придет сестра делать вам укол. Не сопротивляйтесь. И не бойтесь. Я вам обещаю…
Даже слушать было страшно.
Но я не мог не надеяться. Не мог не верить.
– А когда я выйду отсюда, – заикаясь, спросил я, – и когда все будет кончено и запретят эти эксперименты, я смогу работать с вами в вашем направлении вместе с ними, с моими… братьями, клонингами, которые, если… когда-нибудь…
Доктор Гольбайн дружески потрепал мое плечо.
– Конечно, молодой человек. Перед вами широкое поле деятельности. Синтезирован искусственный ген, созданы матрицы для синтеза, выделен вирус, который является источником энзима, а сам энзим получен в чистом виде в стране, куда мы вас отправим и там вы займетесь генной инженерией, онкологией. Вы хорошо знаете капризные энзимы, и молекулярные основы иммунитета, и структуру вирусов. Но прежде должна удачно пройти эта ночь.
Должна пройти эта ночь. Эта ночь тянулась, разорванная на бесконечно долгие секунды, за время которых я прошел всю свою сознательную жизнь до той минуты, когда я пошел за Зибелем, а он не оглянулся. А начиная с того дня я шел к смерти и не боялся, теперь мне оставалась эта ночь. И после того как я пережил столько других ночей, после того как я выскользнул из стольких ловушек, из рук стольких людей, превративших технику в средство подчинения и угрозы, в моей душе уже не было места страху. Разве я мог бояться после смерти старика, спрятавшегося в лесу, чтобы спокойно дожить свои последние дни, после смерти девушки, которая остановила своим телом машину, после смерти журналиста, застреленного, чтобы он не рассказал об ужасных записках Зибеля, после смерти парня, сброшенного с лесов на строительстве, после смерти ученого, который выслушал меня внимательно и должен был встретиться с кем-то еще, разве мог я бояться сейчас, когда правда уже дошла до людей, до таких людей, как милый доктор Гольбайн с грустной улыбкой, который готов пожертвовать собственной жизнью, только чтобы вытащить меня отсюда.
Когда-нибудь я расскажу обо всех них.
Только бы прошла эта ночь…
Но даже если доктор Гольбайн не сможет вытащить меня отсюда и эта ночь будет для меня последней, даже если мне придется еще сто лет смотреть на мир пустым взглядом Рихарда, я не имею права роптать на судьбу, я выполнил свой долг…
Шаги в коридоре… Затихли перед дверью мой комнаты.
Слышится дыхание медсестры.
Я встал…