Как мгновенное видение будущей картины, когда дальше остаётся лишь срисовывать с этого видения, перенося его в мир людей. Наверное, это ощущение и есть – вдохновение, муза. У художника Теодора Сергеевича Неелова будет свой собственный дом. Его мог бы понять любой москвич. А так же любой житель этой испорченной жилищным вопросом и мифической ипотекой страны. Теодор согласился с кузеном, что ему, де, пора приобрести собственное жильё.
– Ещё пару месяцев назад, я бы тебе посоветовал риэлторскую компанию «Дело-Дом»,- размышляя заговорил Александр.- Теперь не посоветую.
– А что так? – спросил дядя, что бы что-нибудь спросить у житейски мудрого племянника.
– Ну, как тебе сказать, вау… – тот сморщился словно от лимона,- я её уже посоветовал одному своему товарищу. Я там был знаком с гендиром, так вот, он, генеральный этот, мне, однажды, в приватной беседе, пообещал помочь, если что, за пол цены приобрести хату.
– А его тогда интерес какой?
– Он без интереса никогда бы не остался. А эти хаты – «чёрные», бомжей. Будущих бомжей. Людей теперь спивается в тысячи раз больше, чем при совке, так они за бесценок выкупают у них хаты, ну, или «выбивают», а потом своим перепродают. На честную продажу такую хату всё-равно лучше не выставлять, можно попалиться. А своим – пожалуйста.
– Ну и что?
– А тут друг ко мне, выручай, мол, есть немного денег, но только половина, давай, устроим через этого директора. Я случайно проболтался об этом предложении. Так, сидели, выпивали, вот и проболтался. А друг мой, будь он здоров, запомнил и сам пришёл. Вау… Ну, разыграли комедию, типа, его жена – это моя жена, у нас двое спиногрызов, нужна хата, как вы, типа, говорили. Чёрная. Я вас утомляю?
– Если честно, есть немного. Чем всё закончилось, Александр?
– Как в плохом кино. Этот директор потерял кучу бабок и компания закрылась, а таких как я у него оказалось человек тридцать. И вообще, говорят, что этот директор был заядлым коксавиком и по этой теме и попал так, что не смог разрулить ситуацию. Так что друг мой сильно пролетел. Такие вот дела. Лучше вам нормальным путём квартиру покупать.
– Спасибо, Александр, я тоже так думаю. А на «чёрную хату» я бы и не клюнул. Как жить в ней потом? Это же дом с привидениями какой-то, с ума сойдёшь, представляя, где сейчас, в этот момент тот человек, которого для меня отсюда попёрли, из его собственного дома… Мы, бывшие советские, знаешь ли, совестливые не в меру. Может, это теперь и ни к чему, но куда это деть, если оно в крови? Так-то, брат. (помолчали) А вообще, это долгий процесс? Наверное, оформления там, розыски квартиры, Бог весть ещё что…
– Да, суеты много,- он явно хотел предложить свои услуги, но перед дядей не решался открыться, что хочет подзаработать.
– Александр, а не хочешь ли ты подзаработать?
Глазки заблестели, но Александр держал себя в руках.
Наверное, мечтал в этот момент о плеере. Или «видике». Или о чём они сейчас мечтают? О MP3-плеере и DVD-проигрывателе. Тоже самое, но уменьшенное в размерах.
– Дядь Тим, вам нужна квартира, и вы мне предлагаете всё устроить, я правильно вас понял?
– Понятней некуда, малыш. Твои пять процентов от суммы сделки, за суету.
– Ну, пять это вы загнули, хотя, конечно спасибо. Хватит трёх процентов. Родных не обдирают.
– Спасибо. Настаивать не буду. Тебе видней. Три так три. Что тебе для всего этого нужно?
Юноша ненадолго задумался, потом начал загибать пальцы, считая.
– Знать: в каком районе, на каком этаже, дальше – скорее всего, именно вас будет интересовать вид из окна, это – три, сколько комнат, и последнее – сколько у нас на всё это денег?
Теодору понравилось это «у нас». Юнец брался за дело основательно, сразу видно – потомок теодоровского старшего брата, тот такой же скрупулёзный и фундаментальный. Они стали придумывать, какой должна быть квартира дядюшки-художника.
Сколько комнат, и какой вид из окна. Как какой вид? Конечно – на море, а как же иначе? Иначе в портовом городе – никак, иначе можно ехать в деревню или любую другую дыру. Зачем тогда жить у моря? Это ничего, что тут в дворницкой у Теодора нет вида из окна на море, но в его собственном доме – вид обязан быть. Сколько комнат… тут у Теодора одна и всё в ней помещается…
– У вас должен быть кабинет, для рисования, потом – библиотека. Что бы ничто не отвлекало, а у вас тут краской воняет.
– Пахнет.
– Пахнет. Вау… как пахнет… Вредно пахнет краской. Просто может показаться, что даже воняет. Если вы надумаете здесь спать, это очень вредно.
– Я здесь живу, а не только сплю.
– Тем хуже. Вредно. А пора думать не только о вдохновении, но и о здоровье, начнёте слепнуть, кто за вас рисовать будет?
– Да, слепнуть, это ужасно. Давай кабинет. И библиотеку, пожалуй, тоже.
– Хорошо, записал.
– Только, спать и есть я буду в библиотеке, среди книг, это навевает сны и аппетит.
– Вау. Бывает же такое. Значит, дядь Тим, вам нужна двухкомнатная квартира.
– Трёхкомнатная.
– А что вы будете делать в третьей комнате?
– Не скажу. И не смейся. Не знаю пока, поэтому и не скажу. Придумаю что-нибудь.
Кроликов буду разводить.
– На мясо?
– На кисточки. Знаешь, какие хорошие кисточки с кроликовым мехом? Не знаешь, вот и молчи. Не спорь со старшими. Мне нужна трёхкомнатная!
У Теодора сверкали глаза и вся поза говорила о необыкновенном душевном подъёме, словно звали его Моисей и стоял он сейчас не в подвале музея, посреди своего художницкого хлама, а на высокой горе пред ликом всевидящим, раскрывающим слепцу новые горизонты.
– Двадцать минут назад вам вообще квартира была не нужна, это моя идея, а вам и тут было неплохо.
– Идея, пацан, может и твоя… да только ты её просто озвучил, а я пережил.
Кузен отвесил художнику аплодисменты из партера, одобряющие, но не вдохновляющие.
Дальше было неинтересно – обсуждали нюансы предстоящей новоиспечённому риэлтору работы. Про компьютер уже никто не вспоминал, у них появилось дело поважнее.
А вот сейчас Теодор сидел на складном деревянном стульчике и курил. Саша, наверное, уже полгорода на уши поставил. Хорошо иметь таких родственников.
Сходили в банк, Теодор залез в свою ячейку: денег, как сказал Саша, хватит и на квартиру и на кучу компьютеров. Ну и хорошо. Это хорошо. Значит, опять не надо думать о хлебе назавтрашнем и можно спокойными, а не трясущимися в неуверенности пальцами держать кисть, уголь, карандаш. Рисовать. А, может… и – писать.
До сего дня, Теодор не пробовал писать ни стихов, ни прозы. Э… конечно, стихи в юности все писали. Но, сами понимаем, как далеки эти пробы от поэзии. Не об этом речь. Читал Теодор всегда с огромным удовольствием: Анчаров, Гессе, Ремарк, Маркес, Веллер, Пелевин, Орлов, много хороших и любимых авторов насобирал за прожитые годы. Не так много, как хотелось бы, но и не мало. Для требовательного читателя тоже книги пишут. А вот что бы сам сел за ручку, а не за кисть – не случалось. Что-то произошло сегодня, вдохновило и снова приоткрыло завесу, отделяющую мир этот от мира неведомого, из которого Теодор привносил сюда свои сюжеты и образы, делая их видимыми на холсте. У любого творящего человека этот процесс – норма, заглядывание за завесу – естественность, скорее даже «там» интереснее, «там» у них идёт вторая, или, параллельная жизнь.
Вообще же, у кого как, у кого и во сне вторая жизнь идёт, а у кого (у Теодора) и наяву. То есть, конечно, это не бред сумасшедшего, когда путаешь реальности и не в состоянии контролировать всплывающие в уме дополнительные реальности. Даже не то, что бы «контролировать», точнее сказать – идентифицировать. Не можешь, значит – диагноз. Так нельзя. А как надо? Просто: много кофе или чая, сесть в уютное местечко, затаиться и – представлять. Обычный полёт фантазии. В детстве это называлось – мечтать. Теперь – творить. Вот и весь секрет. Но сегодня нахлынуло необычное вдохновение. Новое. Картина как иероглиф – она застыла и уже в воображении смотрящего включает ход сюжета, вбирающего в себя жизнь. Сейчас же на «внутреннем экране» теодорова лба полилось повествование, которое хотелось записать.
– Итак, а не взять ли нам в руки ручку (перо, карандаш, т. п.)? – бормоча, Теодор порылся в поисках чистого листка, ручка у него была наготове. Найдя, уселся поудобнее и продолжил:
– Есть у меня такая подруга, Ксюша… Ну?
Рассказ про Ксюшу.
Однажды я приехал к Ксюше, и мне сказали, что ей Институт выдал новое собственное жильё.
Найдя её, после радостно-эмоциональных приветствий, мы пошли посмотреть на её квартиру. Да и требовались мои усилия в помощи переноски вещей из общежития.
Поднимаясь по стеллажам заброшенного строения, я, за давностью лет с немалым трудом вспомнил, что это здание – не что иное, как какой-то дополнительный корпус нашего (бывшего нашим в пору учения в нём) института. Но, видимо, институту жилось либо слишком хорошо, либо вообще никак, потому что только эти две причины могли допустить столь сильное запустение второго, необитаемого корпуса.
В зрелище, которое открывалось моим глазам, преобладали хаос и обречённость. Я представил, как Ксюша день за днём будет подниматься по этим ступенькам без перил, среди стен с отсутствием даже намёка на оштукатуренность, где ветер перестал быть сквозняком и просто мерно прогуливается по этажам или словно котёнок, носится средь бойниц окон и дверей. Так же заметил полное отсутствие человеческих проявлений. Даже запаха вездесущих бомжей здесь просто не ощущалось.
Дом вырос сам по себе, из земли, с неопределённым назначением и, без человеческого присутствия и внимания – разрушался как морская скала. Но, скалы полны природного же камня, крепкого как гранит и поэтому разрушаются десятилетиями. Брошенные на произвол ветра человеческие изваяния – живут не долго и гнетуще.
Где-то около вершины зиккурата мы толкнули пародийное исполнение двери, означавшее вход в Ксюшины владения. Уже сильно смеркалось, и нормально всё рассмотреть не получалось. Да мне и не удосужилось, тому была причина: во-первых, Ксюша, от природы переполненная нечеловеческим оптимизмом (которого хватило бы и на девятерых), щебетала мне о «проблемке» её нового жилища – выбитом стекле в окне. Понятное дело, я обещал помочь в силу своих мужских возможностей (а это значит – решить проблему, как и чем – неизвестно, но решить раз и навсегда, или хотя бы, на время). В мыслях об этом чёртовом окне я оставил сумки у входа и пошёл прямо, оттуда больше дуло. По пути заметил, что пол – каменный и грязный… видимо, бывший строительный мусор. Месторасположение окна подсказал сквозняк.
Рама выломана на половину и стекло состоит из осколков. Попытался вынуть один, самый большой, дабы только показать, что что-то делаю или, вот, мол, пытаюсь. От неумения обращаться с подобным материалом чуть не порезался. Стал поворачиваться к Ксюше, сказать о бесполезности воскрешения данной рамы и… застыл. Разглядел стены. Вернее – то, что от них осталось.
Вы видели хронику времён второй мировой? То же самое. Не-ет, здесь не «недостроили», здесь – разбомбили. Или само развалилось, от землетрясения там или ещё какой напасти. Неприходя в себя я сообщил эту новость хозяйке дома.
– Ксю-юшь, смотри! А стен-то и не-ет…
Она озорно улыбнулась:
– А ты голову подними! Потолка-то тоже не-ет!
Поднял. Нет потолка. Звёзды.
Всё видел в своей жизни. Во многом даже участвовал. Сам дома строил. Стяжки там, плитку-кафель там… Но чтоб жильцов на один бетонный пол вселять – такого не видел. Окно, правда, в единственной стене есть…
– Ксюша, ты, ёлы-палы, чем думала? Тебя из общаги выписали, а куда? Сюда? Ты не поняла, что тебя просто – выписать хотели! У них в общаге места нет, так они тебя, уже к институту не относящуюся и попёрли!
– А я и не была прописана в общаге. Они просто так мне предложили, пожалели, да и за мою помощь институту.
– Наградили?
Соглашается.
И что прикажете делать? Вещи мы уже из общаги перетащили. Пойти искать ей палатку, расставить её здесь же, среди обломков стен на цементе и разжечь костёр?
Идея романтична, но не практична: осень входит в зенит, скоро будет очень холодно, это притом, что и сейчас не жарко. Зябко. Очень.
Я зажмурился и на тёмном экране век замелькали планы.
На автомате собрал все её пожитки, как-то умудрился и её под руку захватить и поплёл весь этот караван «на родину», в общежитие. В этом дурдоме обязан кто-то быть трезвым. Опять этот «кто-то» никто иной, как я.
Идём, а я её накачиваю: надо взять в банке кредит. Нет, сначала подписать с институтом договор, что ты – полноправная хозяйка в этой…, ну, сама понимаешь. И если они окончательно обанкротятся, то все имущественные права на эту…, при продаже здания остаются у тебя. Это – обязательно. Да, ордер в жилконторе возьми, на основе договора. Потом – кредит, на восстановление жилья, как малоимущей и… ну, и ещё что-нибудь. Кредит долгосрочный, но с правом случайного разового погашения (удача бывает разной). Потом надо найти недорогого подрядчика, лучше китайцев, они дешевле. Вот тогда-то и можно там жить, а пока всего этого не сделала, поживёшь у девок в общаге, они к тебе привыкли, я вообще не понимаю, как они тебя отпустили в эту…
– А мы её и не хотели отпускать! (очень обиженно и эмоционально) Тут только я остановился и огляделся. Оказалось – так увлёкся, что не заметил как мы пришли обратно в комнату девчонок и пьём их свежезаваренный чай. Что-то пробурчав в извинение, я приступил к чаю. Хорошее занятие после любого стресса.
Да и озяб.
Девчонки как всегда галдели о своём, о наболевшем, я попивал чаёк, в углу мудро похихикивал старикашка…
Я встряхнул головой. Нет, не показалось. Сидит. Поднял из под Ксюшиных ног веточку, покручивает её в руке и хихикает, тихо так. И никто его не замечает, никому он не нужен, родственник наверное чей-то.
И вдруг, по всей комнате будто по зеркалу пруда прошла рябь. Стало уютно и тихо.
Словно здесь есть камин и кто-то заботливо его разжёг… Тихо так и радостно с предвкушением. Притихли все и заулыбались каждый о своём. А у меня вдали прибой зашумел, накатывая несерьёзные волны и откатывая их обратно. И сижу я на скале, свесив ноги, и смотрю, как внизу, в лунной дорожке голые взрослые девушки купаются и смеются звонкими китайскими колокольчиками голосов… луна торчит в небе, окружённая мигающими звёздами и искрится этой своей дорожкой по глади моря… хорошо и предвкушает будущим… а впереди-то, ещё целая жизнь, неизвестная, многоликая, многодорожная, куда пойдёшь – там и счастье…
Я первым заставил себя очнуться. Всё-таки ответственность за близких людей во мне сильнее всех собственных радостей. Посмотрел я, как старичок продолжает вертеть в руке палочку, поглядел на млеющую публику и смекнул – откуда эта птица Сирин прилетела. Смекнул и иное. Тронул Ксюшу за плечо, потряс и ненавязчиво так, но что бы и старичок услыхал, говорю:
– Ксюш, а ведь это же твоя палочка?
А сам пальцем указываю на ветку в старичковской руке. Ксюша медленно пришла в себя, но моего намёка не разгадала. Однако, вспомнила, что если я что-то непонятное и говорю, то это не просто так и надо согласиться.
– Да,- говорит,- моя палочка, я её тут обронила…
Старичок спорить и не собирался.
– Держи,- молвит,- не теряй, хорошая веточка. Можно много чего с ней сделать.
Только тут Ксюша разгадала мои слова. Схватила веточку и с юношеским азартом давай её накручивать. Остальные остались в неведении этих эволюций волшебства.
Даже из блаженствующего транса не успели выйти, как грохнулись в новый, освежающий, бодрящий и эксцентричный! Дух захватило от яркости картинок и красок.
Вот он, мой новенький велик «Взрослик», мне ещё трёт на раме ездить, так я ногу просунул под раму и – погнал, ах, совсем взрослый, ведь и имя у велика таково! С горки – на горку, с горки, на горку, а вот и спуск между домами, я залез на седло и – без рук(!), смотри, завидуй, я могу. Ветер волосы развевает, во рту вкус победы.
Да, славный выдался вечерок в комнате общаги.
А потом, по моему же совету, в эту комнатку стали наведываться всевозможные крепкие и не очень крепкие, но обязательно с брюшком и при галстуке дяди. На сеансы. Платные. За счастьем. И не таким, что бы «оторваться» там, или «схватить экстриму». А таким, как «тогда», когда ещё всё было впереди.
Ксюша копила на обустройство квартиры.
Что было дальше с этой веточкой и Ксюшей? Не знаю. Говорят, что Ксюша отстроила квартиру, а веточку посадила в кадку и ежедневно поливала. Теперь у неё посреди залы стоит ветвистое деревце, а вокруг дома бродят паломники и бродячие домашние животные.
Птиц возле дома нет, а у остальных Ксюша вроде гуру.
Поставив точку, Теодор заметил за окном рассвет. Именно – рассвет, уж он-то отличал эти похожие (с закатом) явления, различая их по оттенкам цвета. В рассвете есть весна. Это хороший знак, то же самое ему подсказывала интуиция.
Как после написания картины или, как минимум, хорошего куска картины, он почувствовал удовлетворение. И, как привык в такие моменты, решил отпраздновать событие, поздравить себя двойным «Экспрессо».
Глаза припухли за ночь, веки покалывало, но спать не хотелось: слишком много вольт вдохновения прошло в эту ночь через его душу. Как похожа авторучка на кисти! Ощущениями. Это, словно разные языки одной речи, человеческой речи.
Точнее. Не человеческой речи. Надев шляпу, кашне и накинув плащ, художник отправился в любимое кафе, в котором всегда отмечал окончание очередной работы.
По улицам шли люди. Потоки и коловращения человеческих голов, пальто, плащей, костюмов, лиц. Но, словно одно лицо, проштампованное на многие вариации. Джаз лиц. Джаз одного лица в стране зазеркалья. Весь спектр от младенчества до предпоследнего вздоха. С единой на всех печатью человеческой усталости от жизни.
Они только проснулись. Они спешили и не торопились. Они все шли на работу, по делам, ежедневным, нудным монотонным делам. Он всех обманул. Он не спал в эту ночь. Он творил в эту ночь. Он летал в эту ночь во вселенной своей головы. Так проходит его жизнь, и, зная уже все её варианты, здесь возможные, Теодору нравится его собственный вариант. Призвание? Да нет, то, что выпало и осталось.
3.
Мальчик курьер из Галереи на Бронке, нашёл Теодора Сергеевича в кафе. Сразу.
После того, как не отыскал его в мастерской. Мальчику было не в первой, к тому же, он прекрасно инструктирован: нет в мастерской, надо идти в кафе или, потом, на набережную. Одно из трёх. Те, кому было надо, выучили его привычки.
Мэтр восседал на высоком стуле у дальнего окна, там, где места для курящих. Вот он и курил свою трубку, глоточками попивая кофе из малюсенькой чашечки, тут же запивая его чистой водой из бокала. Рядом на стойке-подоконнике, стояла ещё одна чашка кофе и бокал с водой. Мальчика это не смутило, он знал, что художник никого не ждёт, что это он для себя сделал такой заказ, потому, что у него праздник – закончил какую-нибудь новую картину. Всегда так делает, одному ему известно почему. Этак, «отмечает личный праздник в приятной компании с умным человеком», ну, понятное дело, сам с собой. Нет, это не мальчик так подумал, мальчик ещё был мал, что бы делать умозаключения по наблюдениям. Так думал персонал кафе, тот самый персонал, который искренне его любил. По своему любил.
– Доброе утро, Теодор Сергеевич! – торжественно провозгласил мальчик, ему нравилась его миссия.- Вам письмо из галереи. Вот, пожалуйста.
Глаза художника блестели излучая добродушие. Он взял письмо, предложил курьеру пока расположиться и попросил подоспевшего кельнера принести «юноше мороженое».
Распечатал и прочитал письмо, вынул из пиджака портмоне, протянул «юноше» купюру в десять рублей, поблагодарил и просил передать «госпоже», что «будет обязательно, через полчаса». Мальчик кивнул, церемонно доел мороженое, поблагодарил разом за всё и кинулся обратно, с донесением. Толи времена возвращаются, толи всё встаёт с головы на ноги. Ох, не сглазить бы. Загадочная у нас страна – только вот появится свет в конце тоннеля, как уже на встречу едет электричка. Тут с прогнозами лезть бесполезно, нострадамусы тут не в почёте, ибо невозможно предсказать путь гоголевской «русской тройки», которая несётся в пространстве и времени по курсу собственной прихоти и прихоти русских дорог. «Вывози меня, кривая, только вывези…»
Однако, думать о плохом небыло ни повода, ни желания. Письмо порадовало: галерея продала сразу три его картины и «госпожа-хозяйка арт-оазиса» просила подойти за гонораром. Ещё был PS, мол, «есть интересная для Вас информация». Интрига? С высоты ночной удачи, Теодор снисходительно взирал на эту попытку интриги, всё земное и человеческое ему сейчас казалось, как бы это мягче сказать – детской шалостью. Или младенческой хитростью. Да, несомненно, так лучше. Он оставил деньги за кофе и мороженное прямо на стойке, вместе с чаевыми (за это его особенно любили кельнеры и именовали завсегдатаем), облачился в утренний верхний наряд и, напевая «Что может сравниться с Ксюшей моей?», отправился в Галерею на Бронке. В это хмурое приморское утро, среди высокомерных столетних домов, в шляпе, кашне и плаще… Господи, как ему не хватало трости. Или, длинного зонта…
Мариэтта Власовна встретила художника у порога с театрально распростёртыми объятьями. Это, разумеется, не подразумевало, что в следующую секунду они страстно обнимутся и начнут лобызаться. Совсем нет. Чинно раскланялись. Жеманно поулыбались. Богемно покомплементировали. Пошаркали ножками. Почему-то у людей, связанных с искусством только в виде обслуживания, очень богат ритуал встреч, прощаний, галантностей и высоких разговоров. Видимо, это – компенсация за неучастие в самом процессе творчества. Они к тому же замечательно много пишут статей об искусстве и творцах, знают очень много о очень многих и готовы не замолкать часами и сутками, общаясь с «богемой». В процессе подобного «общения», они горят подсознательным желанием похлопать богемного собеседника по плечу (спине, пояснице и т. п.) и акцентировать обращение на «ты». Как ни печально, но зачастую именно от этих людей зависит благополучие художника, продвижение его произведений на рынок зрителей-читателей-слушателей. И, что ещё более печально, Лили Брик среди них теперь просто не встречаются. А может, это Теодору не везло на Лиль Брик, как знать, может они, Лили, ещё существуют в этом мире. Однако, от Мариэтты Власовны толк был, и не для одного Теодора. Её способности продавать искусство по максимально высокой цене, восхваляли многие, воспользовавшиеся её услугами. Надо отдать должное – было так. Но, впринципе, если захотеть, со всего можно получить толк, а тем более – Мариэтта Власовна! Крупная женщина лет, этак, в районе пятидесяти, всегда в прекрасном настроении, пышно одета, богато и чрезмерно бижутирована серебром-золотом-жемчугами-пластмассой, с ярко подкрашенной причёской-изваянием и сигареткой в длинном инкрустированном мундштуке. Сама как экспонат галереи. Есть на что посмотреть. Но, к величайшему сожалению хозяйки всех этих прелестей, никто из её подопечных художников ни разу не предложил ей написать её портрет. Намекала, не помогло. Они и так всегда отводили глаза в сторону, словно боялись ошпарить их о великолепие госпожи, а от таких её невинных намёков бежали как чёрт от ладана. Смущались? Великодушная Мариэтта Власовна предпочитала считать, что – смущались. И всё-таки, как было бы восхитительно, думала она, оставить потомкам свой портрет в полный рост, этакий подарок благодарного художника ещё более благодарным потомкам, в знак почтения и признания всех меценатских заслуг деятельницы культуры. Во как, не меньше.
– Дорогой Теодор Сергиевич! – торжественно приступила хозяйка Арт-Рая,- наша Галерея, в моём лице, не находит слов для высказывания вам благодарности, по поводу продаваемости в последнее время ваших работ! С ума сойти, вы не поверите, вас признали окончательно! Вчера вечером какой-то джентльмен, купил сразу…
– Джентльмен? – не понял недогадливый Теодор, невоспитанно перебивая даму,- иностранец?.. Всмысле, не русский, что ли?
– Ну, почему не русский? – вопросом на вопрос ответила великолепная Мариэтта,- Может и не очень русский, как знать, всем ведь в родословную не заглянешь!
Она победоносно посмотрела на художника, что, наверняка означало – я-то знаю свою родословную, это вы все тут без роду без племени, из грязи в замухрышки, и всё, опять же, благодаря мне, одной единственной. Так-то вам с кисточкой. И, надо признать, была права. У кого тут на памяти свои род и племя по двадцатое колено? То-то, господа, улыбайтесь.
– Купил! Три полотна! Ну, как вам?
Гм-м, а как нам? Хорошо нам. А если бы и процент галерея брала поменьше, то и совсем бы не плохо было. Однако, надо что-то говорить, триумфальный взгляд продавщицы не потерпит долгой паузы, промедление с благодарностями тут чревато обидой до вражды.
– Ну, что можно тут добавить, дорогая вы наша Мариэтта Власовна! – возненавидел себя и свои картины Теодор, однако продолжал в том же духе… – Это несомненно только ваша заслуга, ведь вы, признайтесь, небось расхвалили меня перед покупателем, никому неизвестного скромного маляра, преподнесли как Микеланджело, да? Бьюсь об заклад, что так и было. Это ведь ваш всеми признанный талант, снимаю шляпу!
– Ещё пару месяцев назад, я бы тебе посоветовал риэлторскую компанию «Дело-Дом»,- размышляя заговорил Александр.- Теперь не посоветую.
– А что так? – спросил дядя, что бы что-нибудь спросить у житейски мудрого племянника.
– Ну, как тебе сказать, вау… – тот сморщился словно от лимона,- я её уже посоветовал одному своему товарищу. Я там был знаком с гендиром, так вот, он, генеральный этот, мне, однажды, в приватной беседе, пообещал помочь, если что, за пол цены приобрести хату.
– А его тогда интерес какой?
– Он без интереса никогда бы не остался. А эти хаты – «чёрные», бомжей. Будущих бомжей. Людей теперь спивается в тысячи раз больше, чем при совке, так они за бесценок выкупают у них хаты, ну, или «выбивают», а потом своим перепродают. На честную продажу такую хату всё-равно лучше не выставлять, можно попалиться. А своим – пожалуйста.
– Ну и что?
– А тут друг ко мне, выручай, мол, есть немного денег, но только половина, давай, устроим через этого директора. Я случайно проболтался об этом предложении. Так, сидели, выпивали, вот и проболтался. А друг мой, будь он здоров, запомнил и сам пришёл. Вау… Ну, разыграли комедию, типа, его жена – это моя жена, у нас двое спиногрызов, нужна хата, как вы, типа, говорили. Чёрная. Я вас утомляю?
– Если честно, есть немного. Чем всё закончилось, Александр?
– Как в плохом кино. Этот директор потерял кучу бабок и компания закрылась, а таких как я у него оказалось человек тридцать. И вообще, говорят, что этот директор был заядлым коксавиком и по этой теме и попал так, что не смог разрулить ситуацию. Так что друг мой сильно пролетел. Такие вот дела. Лучше вам нормальным путём квартиру покупать.
– Спасибо, Александр, я тоже так думаю. А на «чёрную хату» я бы и не клюнул. Как жить в ней потом? Это же дом с привидениями какой-то, с ума сойдёшь, представляя, где сейчас, в этот момент тот человек, которого для меня отсюда попёрли, из его собственного дома… Мы, бывшие советские, знаешь ли, совестливые не в меру. Может, это теперь и ни к чему, но куда это деть, если оно в крови? Так-то, брат. (помолчали) А вообще, это долгий процесс? Наверное, оформления там, розыски квартиры, Бог весть ещё что…
– Да, суеты много,- он явно хотел предложить свои услуги, но перед дядей не решался открыться, что хочет подзаработать.
– Александр, а не хочешь ли ты подзаработать?
Глазки заблестели, но Александр держал себя в руках.
Наверное, мечтал в этот момент о плеере. Или «видике». Или о чём они сейчас мечтают? О MP3-плеере и DVD-проигрывателе. Тоже самое, но уменьшенное в размерах.
– Дядь Тим, вам нужна квартира, и вы мне предлагаете всё устроить, я правильно вас понял?
– Понятней некуда, малыш. Твои пять процентов от суммы сделки, за суету.
– Ну, пять это вы загнули, хотя, конечно спасибо. Хватит трёх процентов. Родных не обдирают.
– Спасибо. Настаивать не буду. Тебе видней. Три так три. Что тебе для всего этого нужно?
Юноша ненадолго задумался, потом начал загибать пальцы, считая.
– Знать: в каком районе, на каком этаже, дальше – скорее всего, именно вас будет интересовать вид из окна, это – три, сколько комнат, и последнее – сколько у нас на всё это денег?
Теодору понравилось это «у нас». Юнец брался за дело основательно, сразу видно – потомок теодоровского старшего брата, тот такой же скрупулёзный и фундаментальный. Они стали придумывать, какой должна быть квартира дядюшки-художника.
Сколько комнат, и какой вид из окна. Как какой вид? Конечно – на море, а как же иначе? Иначе в портовом городе – никак, иначе можно ехать в деревню или любую другую дыру. Зачем тогда жить у моря? Это ничего, что тут в дворницкой у Теодора нет вида из окна на море, но в его собственном доме – вид обязан быть. Сколько комнат… тут у Теодора одна и всё в ней помещается…
– У вас должен быть кабинет, для рисования, потом – библиотека. Что бы ничто не отвлекало, а у вас тут краской воняет.
– Пахнет.
– Пахнет. Вау… как пахнет… Вредно пахнет краской. Просто может показаться, что даже воняет. Если вы надумаете здесь спать, это очень вредно.
– Я здесь живу, а не только сплю.
– Тем хуже. Вредно. А пора думать не только о вдохновении, но и о здоровье, начнёте слепнуть, кто за вас рисовать будет?
– Да, слепнуть, это ужасно. Давай кабинет. И библиотеку, пожалуй, тоже.
– Хорошо, записал.
– Только, спать и есть я буду в библиотеке, среди книг, это навевает сны и аппетит.
– Вау. Бывает же такое. Значит, дядь Тим, вам нужна двухкомнатная квартира.
– Трёхкомнатная.
– А что вы будете делать в третьей комнате?
– Не скажу. И не смейся. Не знаю пока, поэтому и не скажу. Придумаю что-нибудь.
Кроликов буду разводить.
– На мясо?
– На кисточки. Знаешь, какие хорошие кисточки с кроликовым мехом? Не знаешь, вот и молчи. Не спорь со старшими. Мне нужна трёхкомнатная!
У Теодора сверкали глаза и вся поза говорила о необыкновенном душевном подъёме, словно звали его Моисей и стоял он сейчас не в подвале музея, посреди своего художницкого хлама, а на высокой горе пред ликом всевидящим, раскрывающим слепцу новые горизонты.
– Двадцать минут назад вам вообще квартира была не нужна, это моя идея, а вам и тут было неплохо.
– Идея, пацан, может и твоя… да только ты её просто озвучил, а я пережил.
Кузен отвесил художнику аплодисменты из партера, одобряющие, но не вдохновляющие.
Дальше было неинтересно – обсуждали нюансы предстоящей новоиспечённому риэлтору работы. Про компьютер уже никто не вспоминал, у них появилось дело поважнее.
А вот сейчас Теодор сидел на складном деревянном стульчике и курил. Саша, наверное, уже полгорода на уши поставил. Хорошо иметь таких родственников.
Сходили в банк, Теодор залез в свою ячейку: денег, как сказал Саша, хватит и на квартиру и на кучу компьютеров. Ну и хорошо. Это хорошо. Значит, опять не надо думать о хлебе назавтрашнем и можно спокойными, а не трясущимися в неуверенности пальцами держать кисть, уголь, карандаш. Рисовать. А, может… и – писать.
До сего дня, Теодор не пробовал писать ни стихов, ни прозы. Э… конечно, стихи в юности все писали. Но, сами понимаем, как далеки эти пробы от поэзии. Не об этом речь. Читал Теодор всегда с огромным удовольствием: Анчаров, Гессе, Ремарк, Маркес, Веллер, Пелевин, Орлов, много хороших и любимых авторов насобирал за прожитые годы. Не так много, как хотелось бы, но и не мало. Для требовательного читателя тоже книги пишут. А вот что бы сам сел за ручку, а не за кисть – не случалось. Что-то произошло сегодня, вдохновило и снова приоткрыло завесу, отделяющую мир этот от мира неведомого, из которого Теодор привносил сюда свои сюжеты и образы, делая их видимыми на холсте. У любого творящего человека этот процесс – норма, заглядывание за завесу – естественность, скорее даже «там» интереснее, «там» у них идёт вторая, или, параллельная жизнь.
Вообще же, у кого как, у кого и во сне вторая жизнь идёт, а у кого (у Теодора) и наяву. То есть, конечно, это не бред сумасшедшего, когда путаешь реальности и не в состоянии контролировать всплывающие в уме дополнительные реальности. Даже не то, что бы «контролировать», точнее сказать – идентифицировать. Не можешь, значит – диагноз. Так нельзя. А как надо? Просто: много кофе или чая, сесть в уютное местечко, затаиться и – представлять. Обычный полёт фантазии. В детстве это называлось – мечтать. Теперь – творить. Вот и весь секрет. Но сегодня нахлынуло необычное вдохновение. Новое. Картина как иероглиф – она застыла и уже в воображении смотрящего включает ход сюжета, вбирающего в себя жизнь. Сейчас же на «внутреннем экране» теодорова лба полилось повествование, которое хотелось записать.
– Итак, а не взять ли нам в руки ручку (перо, карандаш, т. п.)? – бормоча, Теодор порылся в поисках чистого листка, ручка у него была наготове. Найдя, уселся поудобнее и продолжил:
– Есть у меня такая подруга, Ксюша… Ну?
Рассказ про Ксюшу.
Однажды я приехал к Ксюше, и мне сказали, что ей Институт выдал новое собственное жильё.
Найдя её, после радостно-эмоциональных приветствий, мы пошли посмотреть на её квартиру. Да и требовались мои усилия в помощи переноски вещей из общежития.
Поднимаясь по стеллажам заброшенного строения, я, за давностью лет с немалым трудом вспомнил, что это здание – не что иное, как какой-то дополнительный корпус нашего (бывшего нашим в пору учения в нём) института. Но, видимо, институту жилось либо слишком хорошо, либо вообще никак, потому что только эти две причины могли допустить столь сильное запустение второго, необитаемого корпуса.
В зрелище, которое открывалось моим глазам, преобладали хаос и обречённость. Я представил, как Ксюша день за днём будет подниматься по этим ступенькам без перил, среди стен с отсутствием даже намёка на оштукатуренность, где ветер перестал быть сквозняком и просто мерно прогуливается по этажам или словно котёнок, носится средь бойниц окон и дверей. Так же заметил полное отсутствие человеческих проявлений. Даже запаха вездесущих бомжей здесь просто не ощущалось.
Дом вырос сам по себе, из земли, с неопределённым назначением и, без человеческого присутствия и внимания – разрушался как морская скала. Но, скалы полны природного же камня, крепкого как гранит и поэтому разрушаются десятилетиями. Брошенные на произвол ветра человеческие изваяния – живут не долго и гнетуще.
Где-то около вершины зиккурата мы толкнули пародийное исполнение двери, означавшее вход в Ксюшины владения. Уже сильно смеркалось, и нормально всё рассмотреть не получалось. Да мне и не удосужилось, тому была причина: во-первых, Ксюша, от природы переполненная нечеловеческим оптимизмом (которого хватило бы и на девятерых), щебетала мне о «проблемке» её нового жилища – выбитом стекле в окне. Понятное дело, я обещал помочь в силу своих мужских возможностей (а это значит – решить проблему, как и чем – неизвестно, но решить раз и навсегда, или хотя бы, на время). В мыслях об этом чёртовом окне я оставил сумки у входа и пошёл прямо, оттуда больше дуло. По пути заметил, что пол – каменный и грязный… видимо, бывший строительный мусор. Месторасположение окна подсказал сквозняк.
Рама выломана на половину и стекло состоит из осколков. Попытался вынуть один, самый большой, дабы только показать, что что-то делаю или, вот, мол, пытаюсь. От неумения обращаться с подобным материалом чуть не порезался. Стал поворачиваться к Ксюше, сказать о бесполезности воскрешения данной рамы и… застыл. Разглядел стены. Вернее – то, что от них осталось.
Вы видели хронику времён второй мировой? То же самое. Не-ет, здесь не «недостроили», здесь – разбомбили. Или само развалилось, от землетрясения там или ещё какой напасти. Неприходя в себя я сообщил эту новость хозяйке дома.
– Ксю-юшь, смотри! А стен-то и не-ет…
Она озорно улыбнулась:
– А ты голову подними! Потолка-то тоже не-ет!
Поднял. Нет потолка. Звёзды.
Всё видел в своей жизни. Во многом даже участвовал. Сам дома строил. Стяжки там, плитку-кафель там… Но чтоб жильцов на один бетонный пол вселять – такого не видел. Окно, правда, в единственной стене есть…
– Ксюша, ты, ёлы-палы, чем думала? Тебя из общаги выписали, а куда? Сюда? Ты не поняла, что тебя просто – выписать хотели! У них в общаге места нет, так они тебя, уже к институту не относящуюся и попёрли!
– А я и не была прописана в общаге. Они просто так мне предложили, пожалели, да и за мою помощь институту.
– Наградили?
Соглашается.
И что прикажете делать? Вещи мы уже из общаги перетащили. Пойти искать ей палатку, расставить её здесь же, среди обломков стен на цементе и разжечь костёр?
Идея романтична, но не практична: осень входит в зенит, скоро будет очень холодно, это притом, что и сейчас не жарко. Зябко. Очень.
Я зажмурился и на тёмном экране век замелькали планы.
На автомате собрал все её пожитки, как-то умудрился и её под руку захватить и поплёл весь этот караван «на родину», в общежитие. В этом дурдоме обязан кто-то быть трезвым. Опять этот «кто-то» никто иной, как я.
Идём, а я её накачиваю: надо взять в банке кредит. Нет, сначала подписать с институтом договор, что ты – полноправная хозяйка в этой…, ну, сама понимаешь. И если они окончательно обанкротятся, то все имущественные права на эту…, при продаже здания остаются у тебя. Это – обязательно. Да, ордер в жилконторе возьми, на основе договора. Потом – кредит, на восстановление жилья, как малоимущей и… ну, и ещё что-нибудь. Кредит долгосрочный, но с правом случайного разового погашения (удача бывает разной). Потом надо найти недорогого подрядчика, лучше китайцев, они дешевле. Вот тогда-то и можно там жить, а пока всего этого не сделала, поживёшь у девок в общаге, они к тебе привыкли, я вообще не понимаю, как они тебя отпустили в эту…
– А мы её и не хотели отпускать! (очень обиженно и эмоционально) Тут только я остановился и огляделся. Оказалось – так увлёкся, что не заметил как мы пришли обратно в комнату девчонок и пьём их свежезаваренный чай. Что-то пробурчав в извинение, я приступил к чаю. Хорошее занятие после любого стресса.
Да и озяб.
Девчонки как всегда галдели о своём, о наболевшем, я попивал чаёк, в углу мудро похихикивал старикашка…
Я встряхнул головой. Нет, не показалось. Сидит. Поднял из под Ксюшиных ног веточку, покручивает её в руке и хихикает, тихо так. И никто его не замечает, никому он не нужен, родственник наверное чей-то.
И вдруг, по всей комнате будто по зеркалу пруда прошла рябь. Стало уютно и тихо.
Словно здесь есть камин и кто-то заботливо его разжёг… Тихо так и радостно с предвкушением. Притихли все и заулыбались каждый о своём. А у меня вдали прибой зашумел, накатывая несерьёзные волны и откатывая их обратно. И сижу я на скале, свесив ноги, и смотрю, как внизу, в лунной дорожке голые взрослые девушки купаются и смеются звонкими китайскими колокольчиками голосов… луна торчит в небе, окружённая мигающими звёздами и искрится этой своей дорожкой по глади моря… хорошо и предвкушает будущим… а впереди-то, ещё целая жизнь, неизвестная, многоликая, многодорожная, куда пойдёшь – там и счастье…
Я первым заставил себя очнуться. Всё-таки ответственность за близких людей во мне сильнее всех собственных радостей. Посмотрел я, как старичок продолжает вертеть в руке палочку, поглядел на млеющую публику и смекнул – откуда эта птица Сирин прилетела. Смекнул и иное. Тронул Ксюшу за плечо, потряс и ненавязчиво так, но что бы и старичок услыхал, говорю:
– Ксюш, а ведь это же твоя палочка?
А сам пальцем указываю на ветку в старичковской руке. Ксюша медленно пришла в себя, но моего намёка не разгадала. Однако, вспомнила, что если я что-то непонятное и говорю, то это не просто так и надо согласиться.
– Да,- говорит,- моя палочка, я её тут обронила…
Старичок спорить и не собирался.
– Держи,- молвит,- не теряй, хорошая веточка. Можно много чего с ней сделать.
Только тут Ксюша разгадала мои слова. Схватила веточку и с юношеским азартом давай её накручивать. Остальные остались в неведении этих эволюций волшебства.
Даже из блаженствующего транса не успели выйти, как грохнулись в новый, освежающий, бодрящий и эксцентричный! Дух захватило от яркости картинок и красок.
Вот он, мой новенький велик «Взрослик», мне ещё трёт на раме ездить, так я ногу просунул под раму и – погнал, ах, совсем взрослый, ведь и имя у велика таково! С горки – на горку, с горки, на горку, а вот и спуск между домами, я залез на седло и – без рук(!), смотри, завидуй, я могу. Ветер волосы развевает, во рту вкус победы.
Да, славный выдался вечерок в комнате общаги.
А потом, по моему же совету, в эту комнатку стали наведываться всевозможные крепкие и не очень крепкие, но обязательно с брюшком и при галстуке дяди. На сеансы. Платные. За счастьем. И не таким, что бы «оторваться» там, или «схватить экстриму». А таким, как «тогда», когда ещё всё было впереди.
Ксюша копила на обустройство квартиры.
Что было дальше с этой веточкой и Ксюшей? Не знаю. Говорят, что Ксюша отстроила квартиру, а веточку посадила в кадку и ежедневно поливала. Теперь у неё посреди залы стоит ветвистое деревце, а вокруг дома бродят паломники и бродячие домашние животные.
Птиц возле дома нет, а у остальных Ксюша вроде гуру.
Поставив точку, Теодор заметил за окном рассвет. Именно – рассвет, уж он-то отличал эти похожие (с закатом) явления, различая их по оттенкам цвета. В рассвете есть весна. Это хороший знак, то же самое ему подсказывала интуиция.
Как после написания картины или, как минимум, хорошего куска картины, он почувствовал удовлетворение. И, как привык в такие моменты, решил отпраздновать событие, поздравить себя двойным «Экспрессо».
Глаза припухли за ночь, веки покалывало, но спать не хотелось: слишком много вольт вдохновения прошло в эту ночь через его душу. Как похожа авторучка на кисти! Ощущениями. Это, словно разные языки одной речи, человеческой речи.
Точнее. Не человеческой речи. Надев шляпу, кашне и накинув плащ, художник отправился в любимое кафе, в котором всегда отмечал окончание очередной работы.
По улицам шли люди. Потоки и коловращения человеческих голов, пальто, плащей, костюмов, лиц. Но, словно одно лицо, проштампованное на многие вариации. Джаз лиц. Джаз одного лица в стране зазеркалья. Весь спектр от младенчества до предпоследнего вздоха. С единой на всех печатью человеческой усталости от жизни.
Они только проснулись. Они спешили и не торопились. Они все шли на работу, по делам, ежедневным, нудным монотонным делам. Он всех обманул. Он не спал в эту ночь. Он творил в эту ночь. Он летал в эту ночь во вселенной своей головы. Так проходит его жизнь, и, зная уже все её варианты, здесь возможные, Теодору нравится его собственный вариант. Призвание? Да нет, то, что выпало и осталось.
3.
Мальчик курьер из Галереи на Бронке, нашёл Теодора Сергеевича в кафе. Сразу.
После того, как не отыскал его в мастерской. Мальчику было не в первой, к тому же, он прекрасно инструктирован: нет в мастерской, надо идти в кафе или, потом, на набережную. Одно из трёх. Те, кому было надо, выучили его привычки.
Мэтр восседал на высоком стуле у дальнего окна, там, где места для курящих. Вот он и курил свою трубку, глоточками попивая кофе из малюсенькой чашечки, тут же запивая его чистой водой из бокала. Рядом на стойке-подоконнике, стояла ещё одна чашка кофе и бокал с водой. Мальчика это не смутило, он знал, что художник никого не ждёт, что это он для себя сделал такой заказ, потому, что у него праздник – закончил какую-нибудь новую картину. Всегда так делает, одному ему известно почему. Этак, «отмечает личный праздник в приятной компании с умным человеком», ну, понятное дело, сам с собой. Нет, это не мальчик так подумал, мальчик ещё был мал, что бы делать умозаключения по наблюдениям. Так думал персонал кафе, тот самый персонал, который искренне его любил. По своему любил.
– Доброе утро, Теодор Сергеевич! – торжественно провозгласил мальчик, ему нравилась его миссия.- Вам письмо из галереи. Вот, пожалуйста.
Глаза художника блестели излучая добродушие. Он взял письмо, предложил курьеру пока расположиться и попросил подоспевшего кельнера принести «юноше мороженое».
Распечатал и прочитал письмо, вынул из пиджака портмоне, протянул «юноше» купюру в десять рублей, поблагодарил и просил передать «госпоже», что «будет обязательно, через полчаса». Мальчик кивнул, церемонно доел мороженое, поблагодарил разом за всё и кинулся обратно, с донесением. Толи времена возвращаются, толи всё встаёт с головы на ноги. Ох, не сглазить бы. Загадочная у нас страна – только вот появится свет в конце тоннеля, как уже на встречу едет электричка. Тут с прогнозами лезть бесполезно, нострадамусы тут не в почёте, ибо невозможно предсказать путь гоголевской «русской тройки», которая несётся в пространстве и времени по курсу собственной прихоти и прихоти русских дорог. «Вывози меня, кривая, только вывези…»
Однако, думать о плохом небыло ни повода, ни желания. Письмо порадовало: галерея продала сразу три его картины и «госпожа-хозяйка арт-оазиса» просила подойти за гонораром. Ещё был PS, мол, «есть интересная для Вас информация». Интрига? С высоты ночной удачи, Теодор снисходительно взирал на эту попытку интриги, всё земное и человеческое ему сейчас казалось, как бы это мягче сказать – детской шалостью. Или младенческой хитростью. Да, несомненно, так лучше. Он оставил деньги за кофе и мороженное прямо на стойке, вместе с чаевыми (за это его особенно любили кельнеры и именовали завсегдатаем), облачился в утренний верхний наряд и, напевая «Что может сравниться с Ксюшей моей?», отправился в Галерею на Бронке. В это хмурое приморское утро, среди высокомерных столетних домов, в шляпе, кашне и плаще… Господи, как ему не хватало трости. Или, длинного зонта…
Мариэтта Власовна встретила художника у порога с театрально распростёртыми объятьями. Это, разумеется, не подразумевало, что в следующую секунду они страстно обнимутся и начнут лобызаться. Совсем нет. Чинно раскланялись. Жеманно поулыбались. Богемно покомплементировали. Пошаркали ножками. Почему-то у людей, связанных с искусством только в виде обслуживания, очень богат ритуал встреч, прощаний, галантностей и высоких разговоров. Видимо, это – компенсация за неучастие в самом процессе творчества. Они к тому же замечательно много пишут статей об искусстве и творцах, знают очень много о очень многих и готовы не замолкать часами и сутками, общаясь с «богемой». В процессе подобного «общения», они горят подсознательным желанием похлопать богемного собеседника по плечу (спине, пояснице и т. п.) и акцентировать обращение на «ты». Как ни печально, но зачастую именно от этих людей зависит благополучие художника, продвижение его произведений на рынок зрителей-читателей-слушателей. И, что ещё более печально, Лили Брик среди них теперь просто не встречаются. А может, это Теодору не везло на Лиль Брик, как знать, может они, Лили, ещё существуют в этом мире. Однако, от Мариэтты Власовны толк был, и не для одного Теодора. Её способности продавать искусство по максимально высокой цене, восхваляли многие, воспользовавшиеся её услугами. Надо отдать должное – было так. Но, впринципе, если захотеть, со всего можно получить толк, а тем более – Мариэтта Власовна! Крупная женщина лет, этак, в районе пятидесяти, всегда в прекрасном настроении, пышно одета, богато и чрезмерно бижутирована серебром-золотом-жемчугами-пластмассой, с ярко подкрашенной причёской-изваянием и сигареткой в длинном инкрустированном мундштуке. Сама как экспонат галереи. Есть на что посмотреть. Но, к величайшему сожалению хозяйки всех этих прелестей, никто из её подопечных художников ни разу не предложил ей написать её портрет. Намекала, не помогло. Они и так всегда отводили глаза в сторону, словно боялись ошпарить их о великолепие госпожи, а от таких её невинных намёков бежали как чёрт от ладана. Смущались? Великодушная Мариэтта Власовна предпочитала считать, что – смущались. И всё-таки, как было бы восхитительно, думала она, оставить потомкам свой портрет в полный рост, этакий подарок благодарного художника ещё более благодарным потомкам, в знак почтения и признания всех меценатских заслуг деятельницы культуры. Во как, не меньше.
– Дорогой Теодор Сергиевич! – торжественно приступила хозяйка Арт-Рая,- наша Галерея, в моём лице, не находит слов для высказывания вам благодарности, по поводу продаваемости в последнее время ваших работ! С ума сойти, вы не поверите, вас признали окончательно! Вчера вечером какой-то джентльмен, купил сразу…
– Джентльмен? – не понял недогадливый Теодор, невоспитанно перебивая даму,- иностранец?.. Всмысле, не русский, что ли?
– Ну, почему не русский? – вопросом на вопрос ответила великолепная Мариэтта,- Может и не очень русский, как знать, всем ведь в родословную не заглянешь!
Она победоносно посмотрела на художника, что, наверняка означало – я-то знаю свою родословную, это вы все тут без роду без племени, из грязи в замухрышки, и всё, опять же, благодаря мне, одной единственной. Так-то вам с кисточкой. И, надо признать, была права. У кого тут на памяти свои род и племя по двадцатое колено? То-то, господа, улыбайтесь.
– Купил! Три полотна! Ну, как вам?
Гм-м, а как нам? Хорошо нам. А если бы и процент галерея брала поменьше, то и совсем бы не плохо было. Однако, надо что-то говорить, триумфальный взгляд продавщицы не потерпит долгой паузы, промедление с благодарностями тут чревато обидой до вражды.
– Ну, что можно тут добавить, дорогая вы наша Мариэтта Власовна! – возненавидел себя и свои картины Теодор, однако продолжал в том же духе… – Это несомненно только ваша заслуга, ведь вы, признайтесь, небось расхвалили меня перед покупателем, никому неизвестного скромного маляра, преподнесли как Микеланджело, да? Бьюсь об заклад, что так и было. Это ведь ваш всеми признанный талант, снимаю шляпу!