— Галя, милая, спасибо тебе, — не удержалась Наташа и вдруг припала к Галине, обняла ее.
— За что? — В голосе Гали почему-то прозвучало смущение.
— За то, что ты пожертвовала этой ролью для меня.
— Ох, Наташка, ну что ты мне приписываешь? Я ничем ни для кого не способна жертвовать. Просто комедийная роль — не моя, это козе понятно…
— Все равно спасибо!
— За что ты ее благодаришь? — На кухне снова возник Саша.
— За доброту, которую Галка от всех нас скрывает, — объяснила Наташа.
— Тогда и я хочу поблагодарить…
Наташа увидела, как муж, вдруг сделавшись серьезным, приблизился к Гале и, взяв ее лицо в ладони, поцеловал в губы. В уме Наташи промелькнуло, что Саша благодарит Галю на много секунд дольше, чем позволяют приличия, и что Галя, кажется, с восторгом, вся подавшись к нему, принимает эту благодарность.
Но тут послышался пьяный голос Левы:
— Наташка, тут тебя настойчиво требуют к телефону.
Голос Кати звучал глухо, как будто она говорила из какой-то страшной дали:
— Приезжай. Я не могу быть одна. Сергей Петрович покончил с собой…
Прошло несколько дней после похорон Колесникова, а Катя по-прежнему лежала на диване, безучастная ко всему, и, казалось, не реагировала на Наташино пребывание в доме. Но только казалось. Когда Наташа уходила на репетицию или на спектакль, Катя поднималась, провожала ее до дверей и умоляющим, почти детским голосом говорила:
— Приходи поскорее, мне страшно одной.
Анна Алексеевна по утрам звонила Наташе и успокаивала ее: Ивушка ест хорошо, они много гуляют. Саша привозит продукты, Саша крутится как белка в колесе, арендовал помещение под магазин… Пусть Наташа не волнуется, она, Анна Алексеевна, со всем справляется.
Катя отпускала Наташу только в театр, но, когда та пробовала отпроситься в магазин — в доме хоть шаром покати, Катя жалобно говорила:
— Мне страшно одной. Не уходи.
Наташа за ее спиной раздавала вещи Сергея Петровича соседям. Потихоньку плакала. Отдавая пуховый свитер Колесникова, который она помнила еще со своих студенческих времен, она не выдержала и в голос разрыдалась у соседей. Ее напоили валерьянкой. Когда вернулась, увидела, как Катя, сидя на полу, яростно рвет на мелкие кусочки фотографии.
— Что ты делаешь! — крикнула Наташа, вырывая у нее из рук альбом. — Ты с ума сошла!
— Не могу видеть, как он смотрит на меня, — прошептала Катя. — У него такая фотография на памятнике… Когда мы с тобой уходим с кладбища, кажется, он смотрит вслед и укоряет нас за то, что мы оставили его одного, в земле…
Поздно вечером позвонил Петя и сказал, что бабушке плохо, она просит маму немедленно приехать.
— Я с тобой, — сказала Катя.
Мария Игнатьевна лежала на кровати с мокрым полотенцем на груди.
— Задыхаюсь я, Наташка, — еле выговорила она, — вызови «скорую»… Я бы сама вызвала, но Петеньку не на кого было оставить.
Наташа позвонила Николаю на работу.
— Правильно, не надо «скорую». Подожди несколько минут, я постараюсь дозвониться до моего друга-кардиолога. Он возьмет твою свекровь к себе в клинику.
Теперь Наташа все свободное время просиживала в больнице возле свекрови. Первые дни было совсем плохо. Казалось, старуха умирает. Она не выпускала Наташиной руки.
— Какое счастье, что ты осталась прописанной у меня, — однажды прохрипела свекровь, — тебе будет куда уйти от моего шалопая…
— Я не собираюсь от него уходить, — обескураженно возразила Наташа.
— Еще соберешься, — убежденно прошептала свекровь, едва ворочая языком, — помяни мое слово… Этот доктор, который уложил меня сюда, он тебе больше подходит…
— Он женат, — ответила Наташа, — и я замужем.
— Ты разведена…
— Это только формально!
— Что-то слишком надолго затянулась эта формальность, — голосом совершенно здорового человека вдруг сказала свекровь.
Саша приезжал к матери каждый день, но она говорила, что легче ей становится от присутствия Наташи.
— Иди, иди на свою «птичку», — гнала она сына.
— Мать, «птичка» в далеком прошлом.
У меня свой магазин, — оскорблялся Саша.
— Иди к своим унитазам, — тут же с ехидством, не приличествующим больному, отзывалась мать. — Наталье меня и в самом деле жалко, а тебе хоть бы что, я же вижу…
— Ну нет, — не соглашался Саша. — Я просто не умею выражать своих чувств, как Наташка…
Наташа выхаживала свекровь, как родную мать. Но когда свекровь начинала благодарить ее, она чувствовала себя обманщицей. Дело в том, что, как ни страшно ей было признаться себе в этом, болезнь свекрови обернулась во благо ее подруге Кате, которая, уйдя в заботу о Пете, оттаяла душой — это было слышно по ее голосу. Наташа часто звонила ей то из больницы, то из театра. И она знала, что, чем дольше проболеет свекровь, тем больше надежд на окончательное выздоровление Кати. Душа Наташи металась между состраданием к старухе, которой, слава богу, становилось легче, и острой жалостью к подруге…
Глава 17
Глава 18
— За что? — В голосе Гали почему-то прозвучало смущение.
— За то, что ты пожертвовала этой ролью для меня.
— Ох, Наташка, ну что ты мне приписываешь? Я ничем ни для кого не способна жертвовать. Просто комедийная роль — не моя, это козе понятно…
— Все равно спасибо!
— За что ты ее благодаришь? — На кухне снова возник Саша.
— За доброту, которую Галка от всех нас скрывает, — объяснила Наташа.
— Тогда и я хочу поблагодарить…
Наташа увидела, как муж, вдруг сделавшись серьезным, приблизился к Гале и, взяв ее лицо в ладони, поцеловал в губы. В уме Наташи промелькнуло, что Саша благодарит Галю на много секунд дольше, чем позволяют приличия, и что Галя, кажется, с восторгом, вся подавшись к нему, принимает эту благодарность.
Но тут послышался пьяный голос Левы:
— Наташка, тут тебя настойчиво требуют к телефону.
Голос Кати звучал глухо, как будто она говорила из какой-то страшной дали:
— Приезжай. Я не могу быть одна. Сергей Петрович покончил с собой…
Прошло несколько дней после похорон Колесникова, а Катя по-прежнему лежала на диване, безучастная ко всему, и, казалось, не реагировала на Наташино пребывание в доме. Но только казалось. Когда Наташа уходила на репетицию или на спектакль, Катя поднималась, провожала ее до дверей и умоляющим, почти детским голосом говорила:
— Приходи поскорее, мне страшно одной.
Анна Алексеевна по утрам звонила Наташе и успокаивала ее: Ивушка ест хорошо, они много гуляют. Саша привозит продукты, Саша крутится как белка в колесе, арендовал помещение под магазин… Пусть Наташа не волнуется, она, Анна Алексеевна, со всем справляется.
Катя отпускала Наташу только в театр, но, когда та пробовала отпроситься в магазин — в доме хоть шаром покати, Катя жалобно говорила:
— Мне страшно одной. Не уходи.
Наташа за ее спиной раздавала вещи Сергея Петровича соседям. Потихоньку плакала. Отдавая пуховый свитер Колесникова, который она помнила еще со своих студенческих времен, она не выдержала и в голос разрыдалась у соседей. Ее напоили валерьянкой. Когда вернулась, увидела, как Катя, сидя на полу, яростно рвет на мелкие кусочки фотографии.
— Что ты делаешь! — крикнула Наташа, вырывая у нее из рук альбом. — Ты с ума сошла!
— Не могу видеть, как он смотрит на меня, — прошептала Катя. — У него такая фотография на памятнике… Когда мы с тобой уходим с кладбища, кажется, он смотрит вслед и укоряет нас за то, что мы оставили его одного, в земле…
Поздно вечером позвонил Петя и сказал, что бабушке плохо, она просит маму немедленно приехать.
— Я с тобой, — сказала Катя.
Мария Игнатьевна лежала на кровати с мокрым полотенцем на груди.
— Задыхаюсь я, Наташка, — еле выговорила она, — вызови «скорую»… Я бы сама вызвала, но Петеньку не на кого было оставить.
Наташа позвонила Николаю на работу.
— Правильно, не надо «скорую». Подожди несколько минут, я постараюсь дозвониться до моего друга-кардиолога. Он возьмет твою свекровь к себе в клинику.
Теперь Наташа все свободное время просиживала в больнице возле свекрови. Первые дни было совсем плохо. Казалось, старуха умирает. Она не выпускала Наташиной руки.
— Какое счастье, что ты осталась прописанной у меня, — однажды прохрипела свекровь, — тебе будет куда уйти от моего шалопая…
— Я не собираюсь от него уходить, — обескураженно возразила Наташа.
— Еще соберешься, — убежденно прошептала свекровь, едва ворочая языком, — помяни мое слово… Этот доктор, который уложил меня сюда, он тебе больше подходит…
— Он женат, — ответила Наташа, — и я замужем.
— Ты разведена…
— Это только формально!
— Что-то слишком надолго затянулась эта формальность, — голосом совершенно здорового человека вдруг сказала свекровь.
Саша приезжал к матери каждый день, но она говорила, что легче ей становится от присутствия Наташи.
— Иди, иди на свою «птичку», — гнала она сына.
— Мать, «птичка» в далеком прошлом.
У меня свой магазин, — оскорблялся Саша.
— Иди к своим унитазам, — тут же с ехидством, не приличествующим больному, отзывалась мать. — Наталье меня и в самом деле жалко, а тебе хоть бы что, я же вижу…
— Ну нет, — не соглашался Саша. — Я просто не умею выражать своих чувств, как Наташка…
Наташа выхаживала свекровь, как родную мать. Но когда свекровь начинала благодарить ее, она чувствовала себя обманщицей. Дело в том, что, как ни страшно ей было признаться себе в этом, болезнь свекрови обернулась во благо ее подруге Кате, которая, уйдя в заботу о Пете, оттаяла душой — это было слышно по ее голосу. Наташа часто звонила ей то из больницы, то из театра. И она знала, что, чем дольше проболеет свекровь, тем больше надежд на окончательное выздоровление Кати. Душа Наташи металась между состраданием к старухе, которой, слава богу, становилось легче, и острой жалостью к подруге…
Глава 17
Каждый год в театре появлялась новая юная актриса, выпускница одного из театральных училищ Москвы.
Галя Москалева воспринимала появление такой актрисы как выпад главного режиссера в свой адрес — очень болезненно.
— Что делается! — делилась она с Наташей. — Ленка — шестьдесят девятого года рождения, бездарная Светка — семидесятого, блатная Нелька — семьдесят первого. Но у всех ноги растут от ушей, и у всех амбиций хоть отбавляй Того и гляди, нас с тобой вытеснят, стервы…
— Они тебе не соперницы, — успокаивала ее Наташа. — Лена — острохарактерная, Светлана вовсе не бездарная, но она инженю, Нелька травестюшка. И к тому же могу тебе молвить то же, что зеркальце мачехи в сказке о мертвой царевне: «Ты, Галина, всех милее, всех румяней и белее».
— Румяна у меня накладные, — раздраженно отвечала Галя.
Но Наташа, и Галина это знала, говорила от души. В самом деле, Галя с годами расцвела. В театр она пришла угловатой девушкой-подростком. А сейчас это была красивая женщина с прямым взглядом больших глаз, с пышной копной белокурых волос, с тонкой, высокой, почти величественной фигурой. Она играла лирических героинь Островского, нежных девушек Шекспира, умных и глубоких красавиц Ибсена. Наташе нравились ее работы, хотя и не все.
У самой же Наташи после триумфальной «Собаки на сене» новых больших ролей не было. Ей хотелось играть, и она много была занята в спектаклях, но по мелочам. И она очень невзлюбила фразу Станиславского: «Нет маленьких ролей, а есть маленькие актеры». На «маленьких» не вырастешь, и Наташа все время чего-то ждала.
Она знала, что в театре назревало недовольство главным режиссером. Молодые актеры хотели играть в современных пьесах, мечтали по-своему интерпретировать классику. Недовольные группировались вокруг Левы Комарова. Как-то раз он сам заговорил с Наташей.
— Мы хотим свалить старикана, — начал Лева, — он уже износился. Его съела моль. Он не чувствует ритма современной жизни, который необходимо привнести в театр. Нужны другие идеи, иные масштабы. Другой главный.
— Уж не себя ли ты имеешь в виду? — испытующе глядя на него, спросила Наташа.
— А ты видишь другую кандидатуру? Покажи мне ее, и я брошусь к ней в объятия. Где она? — Лева заозирался. — Нет ее! Я. Конечно, я. И мне нужна ты. Такая актриса, как ты. Мы с тобой горы свернем… Если б твой Москалев не поддерживал старикана, он бы давно копал дождевых червей для рыбалки. Помоги мне свалить Москалева!
— Ты сошел с ума! — засмеялась Наташа. — Петр Владимирович мой учитель.
— Да? А мне так кажется, он в основном учитель своей жены. Она заграбастала все главные роли — и это при его активном содействии. А что он сделал для тебя? Звезду из тебя сделал я, а не он. Я, я твой учитель! И я буду ставить Коляду, Петрушевскую, Садур, Ерофеева, а ты будешь играть. Ведь мы все мечтаем об этом!..
— Я очень люблю тебя, Левушка, — сказала Наташа, — и очень хочу, чтобы ты работал самостоятельно и воплотил в жизнь все свои мечты. Но против Москалева я не пойду никогда.
— Дура! — взвизгнул темпераментный Лева. — Да ты должна пойти за мной хотя бы только для того, чтобы свести счеты со своей подругой Галкой! — вырвалось у него.
— Что ты имеешь в виду? — раскрыла глаза Наташа.
Лева пристально посмотрел на нее и глубоко вздохнул:
— Я думал, ты, дурочка, чуток умнее. Святая ты, Наташка. Блаженная. Тебе бы не в нашем обществе людоедов работать, а в музее. В качестве экспоната. Тебя показывали бы народу за большие деньги…
Загадочная фраза Левы Комарова насчет Гали, с которой Наташа почему-то должна свести какие-то счеты, долго не выходила у нее из головы.
Она не могла поверить в то, что Галя способна интриговать против нее в театре. Да, Галя человек, тугой на сердце, как бывают люди, тугие на ухо, но они подруги, они знакомы со студенческих времен и не могут причинить друг другу зла. Что имел в виду Лева? Что Галя клевещет на нее? Нет, тысячу раз нет, Галя никогда не станет делать этого. Что Галя отбивает у нее роли? Чепуха! Они разноплановые актрисы, друг другу не соперницы. К тому же Наташа прекрасно помнила, с каким достоинством повела себя Галина, когда Комаров отобрал у нее роль Дианы и отдал ей, Наташе. И конечно, Галя никогда не пыталась ослабить их душевную связь с Москалевым, повредить Наташе в мнении их учителя. Тогда что? Что имел в виду Лева?
А между тем разгадка ожидала ее, стояла на пороге следующего дня…
В тот день Анна Алексеевна объявила ей, что вынуждена сложить с себя обязанности няньки.
— Я не говорила тебе, Наташа, но мой зять год назад получил мастерскую. А дочка моя теперь на сносях… Они оба просили меня вернуться домой. Бог даст, буду нянчить внука или внучку. А Веточку, если что, приводите к нам, чем могу, постараюсь помочь…
Наташа стала ломать голову, что теперь делать. Надо было дождаться Саши, переговорить с ним. Но тут позвонила свекровь.
— Немедленно приезжай к нам.
— А что случилось? — вскинулась Наташа.
— Приезжай, я сказала, — проговорила свекровь и повесила трубку.
Наташа бросилась набирать знакомый номер, но все время было занято. Паника овладела ею — неужели что-то случилось с Петей? Или опять стало плохо самой Марии Игнатьевне.
Анна Алексеевна, слышавшая ее разговор, спросила:
— Кто звонил? Что случилось?
— Не знаю, — растерянно ответила Наташа, — свекровь просит сейчас же приехать.
— Ну и поезжай с богом.
Наташа примчалась на такси, открыла дверь своим ключом, прошла в комнату. Никого не было. Заглянула в другую комнату — никого. Распахнула дверь спальни — и все поплыло у нее перед глазами…
Наташа тут же захлопнула дверь.
Самое странное, что ее охватил непереносимый стыд оттого, что она их — Галю и Сашу — увидела в постели. Не гнев, не ужас, не боль, а стыд и отвращение к себе самой.
Ей хотелось бежать, бежать, зажав глаза руками, выжечь из глаз эту картину: ее муж и подруга в объятиях… Машинально Наташа бросила взгляд на часы: сын ее, судя по всему, был в школе. Стало быть, свекровь вызвала ее специально, чтобы Наташа собственными глазами увидела это зрелище.
При мысли о том, что они оба сейчас выйдут из комнаты, Наташу затошнило, но она понимала, что объяснения не избежать. Пусть будет то, что будет.
…Галя вышла первая.
Наташа с невольной робостью подняла на нее глаза: лицо подруги было непроницаемо.
Она была в стареньком Наташином халате, наброшенном на голое тело, и в Сашиных старых тапочках.
Галя села за круглый стол, стоявший посреди гостиной, и движением руки, которое Наташа помнила еще с тех времен, когда Галя на учебной сцене играла Аглаю Епанчину, указала на стул Наташе.
Наташа тоже села. Ее била дрожь.
Непринужденным жестом Галя достала из сумочки, лежавшей на столё, пачку «Кэмела», выщипнула сигарету, пошарила на столе спички и крикнула:
— Саня, спички у тебя?
Высунулся Саша, на которого женщины даже не оглянулись, бросил на стол коробок. Галя закурила и, задумчиво прогоняя от лица дым, проронила:
— Ну что, поговорим?..
Наташа пододвинула к Гале пепельницу.
— Спасибо, — кивнула та и повторила: — Поговорим?
Наташа молча, пристально смотрела на Галю, рассматривала ее, как будто видела впервые.
— В театре все знают о вас, — наконец вяло произнесла она.
— Все — это кто? — насторожилась Галя.
— Лева мне намекал, но я не поняла…
— А, ну Лева знает, то есть догадывается Саня часто заезжал за мной после спектакля. Лева видел, как я сажусь к нему в машину. Он, конечно, изрядный скот, но на такую пакость, чтобы» рассказать обо мне мужу, не способен.
— Нет, он не способен, — машинально под твердила Наташа.
— А почему у тебя такой потрясенный вид, будто ты увидела гибель Помпеи? — холодно произнесла Галя. — Ты Саню не любишь. Он для тебя не то что тот, первый, Петькин папашка. Успокойся, Наташ, а то мне трудно будет говорить с тобой.
Снова высунул голову Саша:
— Девочки, валерьяночки никому не надо?
Ему не ответили.
Саша показался весь. Он был в костюме-тройке. При галстуке.
— Девочки, ну, вы тут сами, без меня, все выясните, у вас нервы крепкие, а я, девочки, пошел, мне на работу надо… Натуль, ну, ты не больно расстраивайся… У меня — Галя, у тебя — этот доктор, разве не так?..
— Уйди, ты мне противен, — сказала Наташа.
Саша вдруг как будто скинул с себя маску. Он резко обернул к ней свое скуластое лицо. Глаза его сузились.
— А вот это чистая правда. Я тебе противен. Всегда был противен. И я это чувствовал. Я тебе и в постели был противен. А Гале не противен. Наоборот. Ей я приятен. И за это я полюбил Галю.
Когда за ним захлопнулась дверь, Наташа заговорила первая:
— А ведь знаешь, это все меняет.
— Что именно? — подняла брови Галя.
Наташа слабо усмехнулась:
— Мы прожили много лет, но ни разу Саша не сказал «люблю». Наверное, я не заслужила у него этого слова. Он уверял меня, что просто не способен произнести его. А про тебя он сказал: «полюбил».
— И что же?
— Если ты его любишь, можешь выйти за него замуж. Ведь мы-то формально разведены. Но с этой минуты — и фактически.
Галя неторопливо закуривала вторую сигарету.
— А с какой это стати я должна за него замуж выходить? Кто он такой, чтобы я за него вышла? Кто такой Москалев — это все знают, а кто такой Кудряшов, знает узкий круг перекупщиков, милиционеров и рэкетиров.
— Так ты не любишь его?
Галя устало вздохнула:
— Как трудно говорить с тобой, Дорофеева… Ты все время упоминаешь вещи, которых нет на свете… Ты прямо как наши комсомольские вожаки, которые, бывало, взгромоздятся на трибуну и давай рассыпать свой бисер перед нами, свиньями… Конечно не люблю.
— Тогда зачем?
— Ах, зачем… Ты про физическое упоение когда-нибудь слыхала?.. Так вот, вообрази мое положение: лежу я ночью рядышком со своим Петром Владимировичем, кусаю губы от ярости и думаю: не придавить ли мне его, сердечного, подушкой… А с Санькой твоим я ни о чем не думаю, купаюсь в волнах полного удовольствия и счастья. Он мне воздухом дышать дает.
— Так ты совсем не любишь Москалева? — продолжала допытываться Наташа.
— Как это не люблю?! — рассердилась Галя. — Да он мне самый родной на земле! От кого бы я еще столько получила? Я имею в виду не только материальное. — Галя презрительно махнула рукой. — Кто бы так обо мне заботился! Кто б меня наставлял как актрису! Кто бы мне вслух пьесы читал, а он так читает, что я тут же начинаю соображать, что мне следует делать на сцене! — И вдруг Галя рассмеялась каким-то необычным для нее, детским, заливистым смехом. — Хочешь, расскажу, как я вышла за него замуж? Ведь ты обо мне ничего не знаешь… Перешли мы все на четвертый курс, и во мне стали бродить мысли: что делать? Неужели ехать в какой-нибудь Ачинск или Златоуст… или меня купит томский режиссер… Или, чего доброго, домой возвращаться… А там отчим, который мне, когда матери нет дома, проходу не дает… А тут Москалев — народный, весь из себя, холостой, обаятельный и с положением в обществе… Ну я и решилась. Помнишь, мы у него отмечали два годика твоему Петьке? Были ты, Петька, я, Сонька и Орловский… А я к концу вечеринки вдруг исчезла, вы еще подумали, что мне стало дурно от выпитого и я убралась в общагу… Так вот все это время, пока вы праздновали, до полуночи я просидела в спальне в дубовом шкафу…
Обе подруги прыснули от смеха. Наташа вдруг почувствовала себя совсем юной. Ей показалось, будто они сидят в общежитской комнате, как в старые времена, и ничто их не разделяет, никакие грядущие скорби и испытания.
— Так вот, сижу я в шкафу, а внутри пыльная одежда, боюсь чихнуть и вас заклинаю: катитесь поскорее вон отсюда. Слышу — наконец выкатились. Приоткрыла дверцу. Слышу — Петр Владимирович распевает в душе, у него такая привычка… «Что ты жадно глядишь на дорогу» пел. Я вылезаю со своей сумочкой, переодеваюсь в пеньюар, который для этого дела позаимствовала у Галки-черненькой, залезаю с ногами на диван и жду.
— Господи, какая же ты смелая! — Нервный смех щекотал Наташе горло, она как будто кашляла, а не смеялась.
Нет, меня бил такой озноб от страха.. Выходит Петр Владимирович, как римский гражданин, завернутый в простыню… Увидел меня, оторопел. Я ему как дура говорю: «Здравствуйте». Он: «Что ты тут делаешь?» Тут я вспомнила роль, которую твердила назубок. «Я вас люблю», — говорю и заплакала… Заплакала я от страха. Он испугался, побежал за валерьянкой, прибежал, и тут я вцепилась в него мертвой хваткой… Что ему, бедному, оставалось делать, как не уложить меня в койку? Но он ведь не знал, что я девушка… А как понял — на колени встал, принялся просить прощения, будто он и виноват. А я ему опять: люблю да люблю. Вот тут он и сделал мне предложение. Сделал не от души, это я поняла, а из порядочности, но потом мы стали встречаться, и оба друг к другу привязались… Мы были очень одинокие люди. Ему сразу понравилось, что я аккуратистка и хозяйственная… И что тихо хожу по комнатам. С разговорами не лезу, мнения своего не высказываю…
— А мы-то все гадали, когда это между вами началось…
— Ну ладно. — С лица Гали будто стерло улыбку. — Мне пора. Петр Владимирович сегодня играет в «Детях солнца», и он любит, когда я сижу в зале и смотрю на него. А ты что — случайно тут появилась или Мария Игнатьевна стукнула?.. Впрочем, не отвечай, не надо, лучше решай, что делать. Я бы на твоем месте перебралась с Веткой в эту квартиру… Старуха еле теплится, хоть и такая язва…
В дверях Галя обернулась:
— Скажу тебе напоследок, не знаю, поверишь ли… После Петра Владимировича ты для меня самый близкий человек. А насчет мужа твоего… Мухи — отдельно, а варенье — отдельно… Я уверена, мы с тобой всегда будем подругами… Пока!..
Полупустая пачка «Кэмела» осталась на столе. Наташа потянулась к ней, взяла сигарету… Когда-то она начинала курить, после Виктора, но бросила, потому что это могло повредить ребенку. Наташа закурила. И сразу нахлынули воспоминания… Она вспомнила себя одинокой и такой непоправимо несчастной, что смерть тогда казалась ей избавлением. Вспомнила Виктора, их прогулки по городу, поездки в электричке на дачу, последнюю встречу… Вспомнила Сашу, Черное море… Она вспоминала о нем как о приключении, отплывшем в глубокое прошлое.
Щелкнул дверной замок, и в гостиную вошла Мария Игнатьевна.
— Я видела, как Галя ушла, — объяснила она угрюмо.
— Для чего вы это сделали? — Наташа покачала головой. — Не понимаю. Можно было просто рассказать мне обо всем…
— Ну да, ты сейчас мучаешься, что поставила свою Галечку в неловкое положение! — вскинулась свекровь. — Да расскажи я тебе об этом, ты бы не поверила. Я и сама своим глазам не поверила, когда мы с Петенькой пришли из музыкальной школы на час раньше, чем обычно… Ты чего тут раскурилась?! Ребенок скоро придет из школы и будет тут дышать твоим дымом.
— Простите, я как-то не заметила, что курю. — Наташа погасила сигарету.
Вот что, Наташка, — сурово молвила свекровь, — как хочешь поступай с моим сыном, по мне, хоть вообще порви с ним к чертовой матери, но главное — забирай мою внучку, и поселяйтесь здесь! Петеньке нужна мать, а мне какая-никакая помощь. Я через десять шагов отдышаться уже не могу. Пройду немного — и стою, пройду — и стою. Да и не дело, что родные брат и сестра растут порознь… Ты тут прописана, наконец. Умоляю тебя, перебирайся к нам…
— Пожалуй, у меня и нет другого выхода, — проронила Наташа.
Галя Москалева воспринимала появление такой актрисы как выпад главного режиссера в свой адрес — очень болезненно.
— Что делается! — делилась она с Наташей. — Ленка — шестьдесят девятого года рождения, бездарная Светка — семидесятого, блатная Нелька — семьдесят первого. Но у всех ноги растут от ушей, и у всех амбиций хоть отбавляй Того и гляди, нас с тобой вытеснят, стервы…
— Они тебе не соперницы, — успокаивала ее Наташа. — Лена — острохарактерная, Светлана вовсе не бездарная, но она инженю, Нелька травестюшка. И к тому же могу тебе молвить то же, что зеркальце мачехи в сказке о мертвой царевне: «Ты, Галина, всех милее, всех румяней и белее».
— Румяна у меня накладные, — раздраженно отвечала Галя.
Но Наташа, и Галина это знала, говорила от души. В самом деле, Галя с годами расцвела. В театр она пришла угловатой девушкой-подростком. А сейчас это была красивая женщина с прямым взглядом больших глаз, с пышной копной белокурых волос, с тонкой, высокой, почти величественной фигурой. Она играла лирических героинь Островского, нежных девушек Шекспира, умных и глубоких красавиц Ибсена. Наташе нравились ее работы, хотя и не все.
У самой же Наташи после триумфальной «Собаки на сене» новых больших ролей не было. Ей хотелось играть, и она много была занята в спектаклях, но по мелочам. И она очень невзлюбила фразу Станиславского: «Нет маленьких ролей, а есть маленькие актеры». На «маленьких» не вырастешь, и Наташа все время чего-то ждала.
Она знала, что в театре назревало недовольство главным режиссером. Молодые актеры хотели играть в современных пьесах, мечтали по-своему интерпретировать классику. Недовольные группировались вокруг Левы Комарова. Как-то раз он сам заговорил с Наташей.
— Мы хотим свалить старикана, — начал Лева, — он уже износился. Его съела моль. Он не чувствует ритма современной жизни, который необходимо привнести в театр. Нужны другие идеи, иные масштабы. Другой главный.
— Уж не себя ли ты имеешь в виду? — испытующе глядя на него, спросила Наташа.
— А ты видишь другую кандидатуру? Покажи мне ее, и я брошусь к ней в объятия. Где она? — Лева заозирался. — Нет ее! Я. Конечно, я. И мне нужна ты. Такая актриса, как ты. Мы с тобой горы свернем… Если б твой Москалев не поддерживал старикана, он бы давно копал дождевых червей для рыбалки. Помоги мне свалить Москалева!
— Ты сошел с ума! — засмеялась Наташа. — Петр Владимирович мой учитель.
— Да? А мне так кажется, он в основном учитель своей жены. Она заграбастала все главные роли — и это при его активном содействии. А что он сделал для тебя? Звезду из тебя сделал я, а не он. Я, я твой учитель! И я буду ставить Коляду, Петрушевскую, Садур, Ерофеева, а ты будешь играть. Ведь мы все мечтаем об этом!..
— Я очень люблю тебя, Левушка, — сказала Наташа, — и очень хочу, чтобы ты работал самостоятельно и воплотил в жизнь все свои мечты. Но против Москалева я не пойду никогда.
— Дура! — взвизгнул темпераментный Лева. — Да ты должна пойти за мной хотя бы только для того, чтобы свести счеты со своей подругой Галкой! — вырвалось у него.
— Что ты имеешь в виду? — раскрыла глаза Наташа.
Лева пристально посмотрел на нее и глубоко вздохнул:
— Я думал, ты, дурочка, чуток умнее. Святая ты, Наташка. Блаженная. Тебе бы не в нашем обществе людоедов работать, а в музее. В качестве экспоната. Тебя показывали бы народу за большие деньги…
Загадочная фраза Левы Комарова насчет Гали, с которой Наташа почему-то должна свести какие-то счеты, долго не выходила у нее из головы.
Она не могла поверить в то, что Галя способна интриговать против нее в театре. Да, Галя человек, тугой на сердце, как бывают люди, тугие на ухо, но они подруги, они знакомы со студенческих времен и не могут причинить друг другу зла. Что имел в виду Лева? Что Галя клевещет на нее? Нет, тысячу раз нет, Галя никогда не станет делать этого. Что Галя отбивает у нее роли? Чепуха! Они разноплановые актрисы, друг другу не соперницы. К тому же Наташа прекрасно помнила, с каким достоинством повела себя Галина, когда Комаров отобрал у нее роль Дианы и отдал ей, Наташе. И конечно, Галя никогда не пыталась ослабить их душевную связь с Москалевым, повредить Наташе в мнении их учителя. Тогда что? Что имел в виду Лева?
А между тем разгадка ожидала ее, стояла на пороге следующего дня…
В тот день Анна Алексеевна объявила ей, что вынуждена сложить с себя обязанности няньки.
— Я не говорила тебе, Наташа, но мой зять год назад получил мастерскую. А дочка моя теперь на сносях… Они оба просили меня вернуться домой. Бог даст, буду нянчить внука или внучку. А Веточку, если что, приводите к нам, чем могу, постараюсь помочь…
Наташа стала ломать голову, что теперь делать. Надо было дождаться Саши, переговорить с ним. Но тут позвонила свекровь.
— Немедленно приезжай к нам.
— А что случилось? — вскинулась Наташа.
— Приезжай, я сказала, — проговорила свекровь и повесила трубку.
Наташа бросилась набирать знакомый номер, но все время было занято. Паника овладела ею — неужели что-то случилось с Петей? Или опять стало плохо самой Марии Игнатьевне.
Анна Алексеевна, слышавшая ее разговор, спросила:
— Кто звонил? Что случилось?
— Не знаю, — растерянно ответила Наташа, — свекровь просит сейчас же приехать.
— Ну и поезжай с богом.
Наташа примчалась на такси, открыла дверь своим ключом, прошла в комнату. Никого не было. Заглянула в другую комнату — никого. Распахнула дверь спальни — и все поплыло у нее перед глазами…
Наташа тут же захлопнула дверь.
Самое странное, что ее охватил непереносимый стыд оттого, что она их — Галю и Сашу — увидела в постели. Не гнев, не ужас, не боль, а стыд и отвращение к себе самой.
Ей хотелось бежать, бежать, зажав глаза руками, выжечь из глаз эту картину: ее муж и подруга в объятиях… Машинально Наташа бросила взгляд на часы: сын ее, судя по всему, был в школе. Стало быть, свекровь вызвала ее специально, чтобы Наташа собственными глазами увидела это зрелище.
При мысли о том, что они оба сейчас выйдут из комнаты, Наташу затошнило, но она понимала, что объяснения не избежать. Пусть будет то, что будет.
…Галя вышла первая.
Наташа с невольной робостью подняла на нее глаза: лицо подруги было непроницаемо.
Она была в стареньком Наташином халате, наброшенном на голое тело, и в Сашиных старых тапочках.
Галя села за круглый стол, стоявший посреди гостиной, и движением руки, которое Наташа помнила еще с тех времен, когда Галя на учебной сцене играла Аглаю Епанчину, указала на стул Наташе.
Наташа тоже села. Ее била дрожь.
Непринужденным жестом Галя достала из сумочки, лежавшей на столё, пачку «Кэмела», выщипнула сигарету, пошарила на столе спички и крикнула:
— Саня, спички у тебя?
Высунулся Саша, на которого женщины даже не оглянулись, бросил на стол коробок. Галя закурила и, задумчиво прогоняя от лица дым, проронила:
— Ну что, поговорим?..
Наташа пододвинула к Гале пепельницу.
— Спасибо, — кивнула та и повторила: — Поговорим?
Наташа молча, пристально смотрела на Галю, рассматривала ее, как будто видела впервые.
— В театре все знают о вас, — наконец вяло произнесла она.
— Все — это кто? — насторожилась Галя.
— Лева мне намекал, но я не поняла…
— А, ну Лева знает, то есть догадывается Саня часто заезжал за мной после спектакля. Лева видел, как я сажусь к нему в машину. Он, конечно, изрядный скот, но на такую пакость, чтобы» рассказать обо мне мужу, не способен.
— Нет, он не способен, — машинально под твердила Наташа.
— А почему у тебя такой потрясенный вид, будто ты увидела гибель Помпеи? — холодно произнесла Галя. — Ты Саню не любишь. Он для тебя не то что тот, первый, Петькин папашка. Успокойся, Наташ, а то мне трудно будет говорить с тобой.
Снова высунул голову Саша:
— Девочки, валерьяночки никому не надо?
Ему не ответили.
Саша показался весь. Он был в костюме-тройке. При галстуке.
— Девочки, ну, вы тут сами, без меня, все выясните, у вас нервы крепкие, а я, девочки, пошел, мне на работу надо… Натуль, ну, ты не больно расстраивайся… У меня — Галя, у тебя — этот доктор, разве не так?..
— Уйди, ты мне противен, — сказала Наташа.
Саша вдруг как будто скинул с себя маску. Он резко обернул к ней свое скуластое лицо. Глаза его сузились.
— А вот это чистая правда. Я тебе противен. Всегда был противен. И я это чувствовал. Я тебе и в постели был противен. А Гале не противен. Наоборот. Ей я приятен. И за это я полюбил Галю.
Когда за ним захлопнулась дверь, Наташа заговорила первая:
— А ведь знаешь, это все меняет.
— Что именно? — подняла брови Галя.
Наташа слабо усмехнулась:
— Мы прожили много лет, но ни разу Саша не сказал «люблю». Наверное, я не заслужила у него этого слова. Он уверял меня, что просто не способен произнести его. А про тебя он сказал: «полюбил».
— И что же?
— Если ты его любишь, можешь выйти за него замуж. Ведь мы-то формально разведены. Но с этой минуты — и фактически.
Галя неторопливо закуривала вторую сигарету.
— А с какой это стати я должна за него замуж выходить? Кто он такой, чтобы я за него вышла? Кто такой Москалев — это все знают, а кто такой Кудряшов, знает узкий круг перекупщиков, милиционеров и рэкетиров.
— Так ты не любишь его?
Галя устало вздохнула:
— Как трудно говорить с тобой, Дорофеева… Ты все время упоминаешь вещи, которых нет на свете… Ты прямо как наши комсомольские вожаки, которые, бывало, взгромоздятся на трибуну и давай рассыпать свой бисер перед нами, свиньями… Конечно не люблю.
— Тогда зачем?
— Ах, зачем… Ты про физическое упоение когда-нибудь слыхала?.. Так вот, вообрази мое положение: лежу я ночью рядышком со своим Петром Владимировичем, кусаю губы от ярости и думаю: не придавить ли мне его, сердечного, подушкой… А с Санькой твоим я ни о чем не думаю, купаюсь в волнах полного удовольствия и счастья. Он мне воздухом дышать дает.
— Так ты совсем не любишь Москалева? — продолжала допытываться Наташа.
— Как это не люблю?! — рассердилась Галя. — Да он мне самый родной на земле! От кого бы я еще столько получила? Я имею в виду не только материальное. — Галя презрительно махнула рукой. — Кто бы так обо мне заботился! Кто б меня наставлял как актрису! Кто бы мне вслух пьесы читал, а он так читает, что я тут же начинаю соображать, что мне следует делать на сцене! — И вдруг Галя рассмеялась каким-то необычным для нее, детским, заливистым смехом. — Хочешь, расскажу, как я вышла за него замуж? Ведь ты обо мне ничего не знаешь… Перешли мы все на четвертый курс, и во мне стали бродить мысли: что делать? Неужели ехать в какой-нибудь Ачинск или Златоуст… или меня купит томский режиссер… Или, чего доброго, домой возвращаться… А там отчим, который мне, когда матери нет дома, проходу не дает… А тут Москалев — народный, весь из себя, холостой, обаятельный и с положением в обществе… Ну я и решилась. Помнишь, мы у него отмечали два годика твоему Петьке? Были ты, Петька, я, Сонька и Орловский… А я к концу вечеринки вдруг исчезла, вы еще подумали, что мне стало дурно от выпитого и я убралась в общагу… Так вот все это время, пока вы праздновали, до полуночи я просидела в спальне в дубовом шкафу…
Обе подруги прыснули от смеха. Наташа вдруг почувствовала себя совсем юной. Ей показалось, будто они сидят в общежитской комнате, как в старые времена, и ничто их не разделяет, никакие грядущие скорби и испытания.
— Так вот, сижу я в шкафу, а внутри пыльная одежда, боюсь чихнуть и вас заклинаю: катитесь поскорее вон отсюда. Слышу — наконец выкатились. Приоткрыла дверцу. Слышу — Петр Владимирович распевает в душе, у него такая привычка… «Что ты жадно глядишь на дорогу» пел. Я вылезаю со своей сумочкой, переодеваюсь в пеньюар, который для этого дела позаимствовала у Галки-черненькой, залезаю с ногами на диван и жду.
— Господи, какая же ты смелая! — Нервный смех щекотал Наташе горло, она как будто кашляла, а не смеялась.
Нет, меня бил такой озноб от страха.. Выходит Петр Владимирович, как римский гражданин, завернутый в простыню… Увидел меня, оторопел. Я ему как дура говорю: «Здравствуйте». Он: «Что ты тут делаешь?» Тут я вспомнила роль, которую твердила назубок. «Я вас люблю», — говорю и заплакала… Заплакала я от страха. Он испугался, побежал за валерьянкой, прибежал, и тут я вцепилась в него мертвой хваткой… Что ему, бедному, оставалось делать, как не уложить меня в койку? Но он ведь не знал, что я девушка… А как понял — на колени встал, принялся просить прощения, будто он и виноват. А я ему опять: люблю да люблю. Вот тут он и сделал мне предложение. Сделал не от души, это я поняла, а из порядочности, но потом мы стали встречаться, и оба друг к другу привязались… Мы были очень одинокие люди. Ему сразу понравилось, что я аккуратистка и хозяйственная… И что тихо хожу по комнатам. С разговорами не лезу, мнения своего не высказываю…
— А мы-то все гадали, когда это между вами началось…
— Ну ладно. — С лица Гали будто стерло улыбку. — Мне пора. Петр Владимирович сегодня играет в «Детях солнца», и он любит, когда я сижу в зале и смотрю на него. А ты что — случайно тут появилась или Мария Игнатьевна стукнула?.. Впрочем, не отвечай, не надо, лучше решай, что делать. Я бы на твоем месте перебралась с Веткой в эту квартиру… Старуха еле теплится, хоть и такая язва…
В дверях Галя обернулась:
— Скажу тебе напоследок, не знаю, поверишь ли… После Петра Владимировича ты для меня самый близкий человек. А насчет мужа твоего… Мухи — отдельно, а варенье — отдельно… Я уверена, мы с тобой всегда будем подругами… Пока!..
Полупустая пачка «Кэмела» осталась на столе. Наташа потянулась к ней, взяла сигарету… Когда-то она начинала курить, после Виктора, но бросила, потому что это могло повредить ребенку. Наташа закурила. И сразу нахлынули воспоминания… Она вспомнила себя одинокой и такой непоправимо несчастной, что смерть тогда казалась ей избавлением. Вспомнила Виктора, их прогулки по городу, поездки в электричке на дачу, последнюю встречу… Вспомнила Сашу, Черное море… Она вспоминала о нем как о приключении, отплывшем в глубокое прошлое.
Щелкнул дверной замок, и в гостиную вошла Мария Игнатьевна.
— Я видела, как Галя ушла, — объяснила она угрюмо.
— Для чего вы это сделали? — Наташа покачала головой. — Не понимаю. Можно было просто рассказать мне обо всем…
— Ну да, ты сейчас мучаешься, что поставила свою Галечку в неловкое положение! — вскинулась свекровь. — Да расскажи я тебе об этом, ты бы не поверила. Я и сама своим глазам не поверила, когда мы с Петенькой пришли из музыкальной школы на час раньше, чем обычно… Ты чего тут раскурилась?! Ребенок скоро придет из школы и будет тут дышать твоим дымом.
— Простите, я как-то не заметила, что курю. — Наташа погасила сигарету.
Вот что, Наташка, — сурово молвила свекровь, — как хочешь поступай с моим сыном, по мне, хоть вообще порви с ним к чертовой матери, но главное — забирай мою внучку, и поселяйтесь здесь! Петеньке нужна мать, а мне какая-никакая помощь. Я через десять шагов отдышаться уже не могу. Пройду немного — и стою, пройду — и стою. Да и не дело, что родные брат и сестра растут порознь… Ты тут прописана, наконец. Умоляю тебя, перебирайся к нам…
— Пожалуй, у меня и нет другого выхода, — проронила Наташа.
Глава 18
Прошел год. После гастролей Москалевы засобирались в Мисхор. Они звали с собой Наташу, но ей не хотелось никуда ехать. Решено было, что с ними на юг отправятся Петя и Вета, чтобы Наташа могла наконец побыть одна и как следует отдохнуть.
На вокзале Галя отвела ее в сторону и сказала:
— Придется тебе сообщить, а то через месяц сама все увидишь… Скоро у твоей дочки появится братик или сестричка.
Наташа метнула испуганный взгляд в сторону Москалева, который, стоя поблизости, расплачивался за мороженое для детей.
— Он не слышит. Он, конечно, думает, это его ребенок, хотя от Петра Владимировича я ни разу не залетала. И решила прихватить, что можно, от твоего бывшего…
— Саша знает?
— Ни-ни! — помахала пальцем перед ее носом Галя. — Саше это знать ни к чему…
У нас уже все шло к финалу. Кажется, он заинтересовался своей продавщицей, совсем юной девкой, вот и пусть дальше интересуется… Говорю тебе об этом, потому что ты все равно бы догадалась, и знаю, ты меня не выдашь.
— Ну дай тебе бог. — Наташа обняла ее и поцеловала в щеку. — Москалев будет прекрасным отцом.
— Все будут считать его дедушкой, — хохотнула Галя, — ну, да мне все равно… Теперь скажи мне откровенно, как у тебя с твоим доктором? Вы хоть за ручки уже держитесь?
Наташа, прикрыв глаза, покачала головой:
— Нет, ничего не будет. У него, слава богу, наладилось с женой. Ее где-то полечили, и она уже два года как никуда не сбегает.
Галя вздохнула:
— Жаль. А то бы я выдала тебя за доктора Он как раз твоего плана, неземное такое существо. И любит тебя.
— И я люблю его, — спокойно ответила Наташа.
— И как вы называете свои отношения? Дружбой? — насмешливо и в то же время соболезнующе глядя на нее, спросила Галя.
— Никак. Я думаю, надо перестать встречаться, вот и все.
— Ну ладно, нам пора. Москалев уже показывает на часы и еле удерживает детей. Ступай попрощайся с ними…
На другой день Наташа с Николаем поехали за город.
Они шли по лесу. День клонился к закату. Все деревья как будто насквозь были пронизаны ослепительными солнечными лучами, а между тем длинные их тени на траве становились все глубже и печальнее.
— Я знаю, о чем ты порываешься меня спросить, — сказала Наташа.
— И что ты мне ответишь?
— Ты знаешь, что я отвечу. Нет. Между нами не может быть близких отношений.
Николай искоса посмотрел на нее и отвернулся.
— Да, я догадываюсь почему, — через некоторое время произнес он, — но скажи мне это сама…
— Потому что я не могу не уважать того, кого люблю. А я люблю тебя, ты знаешь. Но мне легче расстаться с тобой, чем перестать уважать… Я не слишком косноязычна?
— Пожалуй, да, но я тебя понимаю, — ответил он.
— Поверь, я ненавижу вранье. Мне и сейчас неприятно сознавать, что ты сказал жене, будто едешь навестить родителей, а сам гуляешь со мной по лесу… Оставить жену с ребенком ты не можешь, и я бы никогда не согласилась на это. Быть вместе мы не имеем права.
— Это была бы сказка, — нагибаясь за пятипалым кленовым листом, сказал Николай.
— В ранней юности мы все мечтаем жить в сказке, — продолжала Наташа. — Но ждем, что нам ее преподнесут другие… А сами вечно обманываем себя, приспосабливаемся к обстоятельствам, ловчим где можем, — словом, не хотим жить в полный рост. И я так долго жила, но теперь не хочу.
— Неужели мы не будем встречаться?
— Возможно, изредка, случайно. Сказать тебе «Прощай навсегда» было бы слишком больно.
Они долго молчали. Трава под закатными лучами солнца делалась оранжевой и как будто приподнималась над землей, стараясь догнать уходящий свет.
— Почему все-таки ты стала актрисой?
Наташа пожала плечами:
— Это случайность. Какая девица в юности не жаждет сцены? Я случайно поступила в училище… Случайно стала учиться, читать пьесы. И тут мне захотелось жить в разные времена, чувствовать различные души… Настоящая актриса, как Жанна д'Арк, слышит голоса… Чтобы вжиться в образ, надо услышать, как твой персонаж говорит… Так вот, в последнее время эти голоса будят меня среди ночи… А ты почему стал врачом?
— А я не случайно. У нас в роду все врачи. Все очень просто, буднично. Я по дыханию заболевшего ребенка могу поставить диагноз. Честное слово.
— Это я знаю, — произнесла Наташа.
— У меня сейчас отпуск. Извини за признание, но я отвез жену с сыном на дачу к родителям. Так что мне никому не приходится врать. Я ведь тебя не домой к себе приглашаю. Давай будем видеться этот месяц. Ездить за город или гулять по Москве. Или ходить в кино, как молодые…
— Нет, — проронила Наташа, — не хочу себе лгать. Я не смогу встречаться с тобой каждый день и не повиснуть у тебя на шее от избытка чувств. Давай не будем делать из нашей разлуки трагедию. У каждого в жизни свой собственный крест, и его надо нести, как душу в себе, поодиночке…
На вокзале Галя отвела ее в сторону и сказала:
— Придется тебе сообщить, а то через месяц сама все увидишь… Скоро у твоей дочки появится братик или сестричка.
Наташа метнула испуганный взгляд в сторону Москалева, который, стоя поблизости, расплачивался за мороженое для детей.
— Он не слышит. Он, конечно, думает, это его ребенок, хотя от Петра Владимировича я ни разу не залетала. И решила прихватить, что можно, от твоего бывшего…
— Саша знает?
— Ни-ни! — помахала пальцем перед ее носом Галя. — Саше это знать ни к чему…
У нас уже все шло к финалу. Кажется, он заинтересовался своей продавщицей, совсем юной девкой, вот и пусть дальше интересуется… Говорю тебе об этом, потому что ты все равно бы догадалась, и знаю, ты меня не выдашь.
— Ну дай тебе бог. — Наташа обняла ее и поцеловала в щеку. — Москалев будет прекрасным отцом.
— Все будут считать его дедушкой, — хохотнула Галя, — ну, да мне все равно… Теперь скажи мне откровенно, как у тебя с твоим доктором? Вы хоть за ручки уже держитесь?
Наташа, прикрыв глаза, покачала головой:
— Нет, ничего не будет. У него, слава богу, наладилось с женой. Ее где-то полечили, и она уже два года как никуда не сбегает.
Галя вздохнула:
— Жаль. А то бы я выдала тебя за доктора Он как раз твоего плана, неземное такое существо. И любит тебя.
— И я люблю его, — спокойно ответила Наташа.
— И как вы называете свои отношения? Дружбой? — насмешливо и в то же время соболезнующе глядя на нее, спросила Галя.
— Никак. Я думаю, надо перестать встречаться, вот и все.
— Ну ладно, нам пора. Москалев уже показывает на часы и еле удерживает детей. Ступай попрощайся с ними…
На другой день Наташа с Николаем поехали за город.
Они шли по лесу. День клонился к закату. Все деревья как будто насквозь были пронизаны ослепительными солнечными лучами, а между тем длинные их тени на траве становились все глубже и печальнее.
— Я знаю, о чем ты порываешься меня спросить, — сказала Наташа.
— И что ты мне ответишь?
— Ты знаешь, что я отвечу. Нет. Между нами не может быть близких отношений.
Николай искоса посмотрел на нее и отвернулся.
— Да, я догадываюсь почему, — через некоторое время произнес он, — но скажи мне это сама…
— Потому что я не могу не уважать того, кого люблю. А я люблю тебя, ты знаешь. Но мне легче расстаться с тобой, чем перестать уважать… Я не слишком косноязычна?
— Пожалуй, да, но я тебя понимаю, — ответил он.
— Поверь, я ненавижу вранье. Мне и сейчас неприятно сознавать, что ты сказал жене, будто едешь навестить родителей, а сам гуляешь со мной по лесу… Оставить жену с ребенком ты не можешь, и я бы никогда не согласилась на это. Быть вместе мы не имеем права.
— Это была бы сказка, — нагибаясь за пятипалым кленовым листом, сказал Николай.
— В ранней юности мы все мечтаем жить в сказке, — продолжала Наташа. — Но ждем, что нам ее преподнесут другие… А сами вечно обманываем себя, приспосабливаемся к обстоятельствам, ловчим где можем, — словом, не хотим жить в полный рост. И я так долго жила, но теперь не хочу.
— Неужели мы не будем встречаться?
— Возможно, изредка, случайно. Сказать тебе «Прощай навсегда» было бы слишком больно.
Они долго молчали. Трава под закатными лучами солнца делалась оранжевой и как будто приподнималась над землей, стараясь догнать уходящий свет.
— Почему все-таки ты стала актрисой?
Наташа пожала плечами:
— Это случайность. Какая девица в юности не жаждет сцены? Я случайно поступила в училище… Случайно стала учиться, читать пьесы. И тут мне захотелось жить в разные времена, чувствовать различные души… Настоящая актриса, как Жанна д'Арк, слышит голоса… Чтобы вжиться в образ, надо услышать, как твой персонаж говорит… Так вот, в последнее время эти голоса будят меня среди ночи… А ты почему стал врачом?
— А я не случайно. У нас в роду все врачи. Все очень просто, буднично. Я по дыханию заболевшего ребенка могу поставить диагноз. Честное слово.
— Это я знаю, — произнесла Наташа.
— У меня сейчас отпуск. Извини за признание, но я отвез жену с сыном на дачу к родителям. Так что мне никому не приходится врать. Я ведь тебя не домой к себе приглашаю. Давай будем видеться этот месяц. Ездить за город или гулять по Москве. Или ходить в кино, как молодые…
— Нет, — проронила Наташа, — не хочу себе лгать. Я не смогу встречаться с тобой каждый день и не повиснуть у тебя на шее от избытка чувств. Давай не будем делать из нашей разлуки трагедию. У каждого в жизни свой собственный крест, и его надо нести, как душу в себе, поодиночке…