Страница:
Бочек, не веря своим глазам, покачал головой.
— Ну и ну! У этого парня не сердце, а насос!
— Насос? — встрепенулся доктор Ракозник, с любопытством взглянув на поручика. — Ну, что вы, пан… пан Бочек, все дело в здоровом воздухе, — здесь дышится не так, как у вас, в Праге.
— Вот любопытно, — продолжал Бочек задумчиво, — у меня создалось впечатление, что у всех игроков вашей команды вместо сердца вставлены насосы. Или почти у всех.
Доктор Ракозник громко рассмеялся:
— От человека, которого интересует только хорошая игра, это настоящий комплимент нашим спортсменам.
Бочек, погруженный в мысли, неторопливо поднимался на вершину холма к дому доктора Гольмана. Стоит ли, рассуждал он, выложить врачу начистоту свои подозрения? «Рискованно, я же не медик, Гольман просто высмеет меня. Но попытка не пытка, спросить можно. Собственно, для этой цели я здесь».
Доктор Гольман жил в прекрасном районе. Тишина, отличный вид, огромный сад, за которым сразу тянется лес. Дом не велик, но комфорт всюду. Везде автоматика, начиная от центрального отопления, кончая свертывающимися шторами. Двери, ведущие в комнаты, снабжены фотоэлементами. Что и говорить, пан приматор и впрямь превосходный мастер, мастер на все руки.
Ужин, а он был отменный, прошел в мирной обстановке. Бочек даже с благодарностью записал несколько рецептов. Смакуя кофе с коньяком, оба собеседника словно выжидали: кто же нарушит перемирие, кто, взявшись за оружие, пойдет в атаку. Бочек решился.
— Так каково ваше мнение, пан доктор, о сердечной проблеме?
— А что вы хотите услышать? Пан Бочек, я дам вам простой совет, причем даром. Вы хотите, чтобы с вами были откровенны, так раскройте же свои карты. Бочек закурил сигарету.
— Я расскажу вам одну весьма фантастическую историю; думаю, в ней вы разберетесь гораздо лучше, чем я. Я ведь обыкновенный обыватель, поэтому заранее прошу не судить меня слишком строго. Представьте себе, в больницу попал человек после тяжелой аварии. Жизнь в нем едва теплится, он без сознания, к нему подключен аппарат «искусственные легкие» — самостоятельно дышать он не может. Руки, ноги, внутренние органы у него поражены, лишь сердце работает бесперебойно, ритмично, как метроном. Никто из светил медицины не в силах объяснить данный факт. Правда, нашелся один молоденький врач, фантазер, который утверждает, что сердце-то искусственное, функционирует-де искусственное сердце. Вам не терпится в этом убедиться! Вскрыть грудную полость и обнаружить сердце — акт оправданный, если есть угроза, что сердце остановится. Но в нашем случае происходит обратное. Кроме того, как на зло, у больного вся грудь изранена да еще обожжена, поэтому без толку искать шрамик на левой стороне грудной клетки. А врачи продолжают бороться за жизнь человека, хотя только его смерть может открыть тайну! Молодой же фантазер продолжает гнуть свое: если создано искусственное сердце и вшито больному, то изобретатель сумел создать для своего детища из того же искусственного материала и сердечную мышцу, пропускающую, скажем, рентгеновские лучи так же, как естественная ткань. Что вы на это скажете, доктор?
— Я склонен разделить мнение скептиков, их осторожность — в том смысле, что мир и человеческий организм подвластны законам, которые нельзя изменить одним мановением руки. А создание искусственного сердца — это в известном смысле нарушение законов природы, настоящий переворот в науке. И все же я убежден, что скоро, очень скоро мы услышим об искусственном сердце.
Доктор Гольман встал и принялся размеренно вышагивать по комнате.
— Вы, верно, знаете, что когда-то я хотел специализироваться в области сердечной хирургии? — спросил он. Бочек утвердительно кивнул.
— Слышал. Об этом рассказал академик Ангел. Так вот, возвращаясь к этой истории, мне хотелось бы кое-что уточнить. Например, как удалось сохранить в тайне, что среди нас жил человек с искусственным сердцем? Ведь специалист, создавший такой аппарат, бесспорно, заслуживает мировой славы!
— Разумеется. Но, думается, он в ней не нуждается.
— Неужели, черт возьми?
Доктор Гольман в упор взглянул на Бочека.
— Помните Барнарда? Впрочем, вы, дорогой, тогда еще бегали в школу.
— Вы говорите о хирурге, который первым осуществил пересадку сердца?
— Да, о нем. В январе 1977 года он трансплантировал одному тяжелому больному сердце девушки, погибшей в автомобильной катастрофе. На другой же день он стал известнейшим хирургом в мире. А что последовало потом? Трансплантация сердца — эту проблему стали муссировать со всех сторон: с философской, нравственной, психологической, социологической и еще бог знает с какой. Вмешались юристы со своими постулатами: кому дозволено пересаживать сердце, а кому не рекомендовано. В конце концов нашлись врачи, которые пересадки Барнарда отнесли к разряду экспериментальных. Естественно, среди них были завистники, но в их рассуждениях имеется доля правды.
Продолжая расхаживать по столовой, доктор Гольман курил одну сигарету за другой, делая короткие, но частые затяжки. Он явно нервничал.
— Допустим, ваш фантазер сам сконструировал искусственное сердце. Оно готово, оно проверено, испытано на животных. В результате врач получит разрешение и проведет эксперимент на человеке. Об этом разнюхают газетчики. Что тут поднимется! Переворот в науке, величайшее открытие! Завтра у всех будут биться в груди искусственные сердца доктора X! Конец сердечным недугам! Обезумевшие сердечники осаждают несчастного изобретателя — никто не хочет верить, что идет эксперимент, который необходимо опробовать. Несчастного доктора обвинят в жестокости: столько людей страдает, а он отказывает им в помощи! А вскоре найдутся коллеги доктора X, которым удастся сконструировать подобное или почти подобное искусственное сердце. Они будут торопиться, а некоторые, более безответственные, возможно, пустятся в широкомасштабную авантюру. В один прекрасный день окажется, что на Земле появились десятки тысяч людей с искусственными сердцами. Более нечего опасаться, что возникнут трудности с трансплантатами, искусственные сердца можно наштамповать вволю. И вдруг, представьте себе, в каком-то аппарате не срабатывает клапан — ведь судьба такого сердца зависит от одной-единственной крохотной, плохо пригнанной детальки. Такая ошибка, рассудят все — конец чуду. Каждый, кто решился вживить себе искусственное сердце, в один миг поймет, что должен умереть. А бедный доктор X? Человечество быстро забудет его заслуги. Из спасителя он превратится в убийцу.
— Выходит, по-вашему, экспериментировать следует тайком?
Доктор, пододвинув стул к креслу, подсел к Бочеку поближе.
— А теперь, пан Бочек, послушайте другую фантастическую небылицу. Представьте, что в одной больнице работает хирург. Талантливый хирург — по крайней мере так он о себе думает. В больнице он встречается с инженером-электриком, в обязанности которого входит обеспечение бесперебойной работы всей медицинской аппаратуры. И вот оба специалиста на протяжении нескольких лет самоотверженно трудятся день изо дня, каждый вечер, не считаясь со временем, принося на алтарь науки деньги, отпуск и даже семью. Наконец они своего добились: создали искусственное сердце, которое организм не отторгает. У их детища есть собственный источник энергии, его хватит не на один десяток лет. Определяет и направляет деятельность сердца мозг; частота биения и интенсивность наполнения камер искусственного сердца меняется в зависимости от потребности организма. Кроме того, механизм подсоединен к внешнему источнику энергии — на случай, если возникнут перебои в собственном энергоснабжении или прервется контакт с центральной нервной системой. Для питания такого внешнего источника достаточно малого количества энергии, поступающей регулярно от генератора на расстоянии нескольких тысяч километров. Такой аппарат существует, он — явь, остается только его испробовать. Однако эксперимент должен длиться не один год, ибо прежде необходимо хорошенько убедиться, что искусственное сердце приспосабливается к потребностям организма, а мозг полностью освоил науку руководства им. Но каким образом все это практически осуществить? Изобретатели собирают вокруг себя коллектив молодых, одаренных людей. Известно ли вам, пан Бочек, сколько больных поступает каждую неделю с тяжелым инфарктом даже в нашу захолустную больницу? Именно они могут решиться на вживление искусственного сердца. Не беспокойтесь, это происходит на добровольных началах, никто их не принуждает. Они обязаны подписать заявление, что предупреждены о возможных последствиях, а также дать письменное обещание не разглашать о происходящем до окончания эксперимента. Уже через месяц после операции больные чувствовали себя значительно лучше, чем до госпитализации. Они спокойно переносили перегрузки — новое сердце оказалось более работоспособным, чем собственное. И, что самое главное, они обрели счастье, поэтому их даже не волнует одно-единственное условие, которое необходимо выполнить: район их местожительства всегда должен находиться в радиусе действия энергопередатчика.
Эксперимент постоянно охватывает все большее число людей. Наступит день, когда с уверенностью можно будет сказать: искусственное сердце позволит обходиться без внешнего источника энергии, оно будет питаться исключительно за счет собственных ресурсов — биотоков.
Доктор Гольман наклонился к Бочеку:
— Ну-с, пан Бочек, как вам понравилась моя сказка?
— Я скептик по профессии, пан доктор.
— Иного я и не ожидал.
«А сказку-то вы рассказали не до конца, пан доктор, — добавил про себя Бочек. — Неизвестный хирург Х рьяно охраняет свою тайну».
Поручик протянул руку за сигаретами — коробка оказалась пустой.
— У вас кончилось курево? Подождите, сейчас принесу, — и доктор Гольман исчез в соседней комнате.
Бочек двинулся за ним. Это был рабочий кабинет, почти точная копия кабинета в больнице: огромный письменный стол, набитый до отказа книжный шкаф. И книги, книги всюду! Лишь стена возле книжного шкафа показалась Бочеку необычной: она сплошь состояла из панелей с ячейками, в которых светилось множество контрольных лампочек и четко выделялись выключатели.
Доктор Гольман вынул из ящика письменного стола коробку сигарет.
— Пожалуйста, угощайтесь. Нравится вам мой домашний пульт управления? Отсюда я даю указания моим автоматам. У меня под рукой все: центральное отопление, кухня, электричество, конденсатор. Кстати, я хотел вас спросить: как чувствует себя Румзак? Он еще жив?
— Он умер сегодня, — ответил Бочек. — Прибор, что он носил вместо сердца, я видел собственными глазами. Он до сих пор исправно работает.
Гольман промолчал.
— А ваша сказка оказалась намного интереснее, чем моя, — продолжал Бочек. — Я с удовольствием повторю ее в Праге академику Ангелу и остальным членам совета.
— Я должен следовать за вами? Вы наденете на меня наручники и отвезете в Прагу?
— Напрасно обиделись, пан доктор.
Гольман подошел к панели и нажал одну из кнопок.
— Здесь слишком жарко, — пояснил он. — Я включил кондиционер.
Уже в прихожей Бочек решился:
— На стадионе я обратил внимание на одного футболиста из вашей местной команды. У него на груди заметен шрам — как после операции.
— Что за чушь! Где это видано, чтобы футболист после инфаркта выступал в составе сборной команды клуба на первенство страны? — ухмыльнулся доктор Гольман.
Фотоэлемент замигал, двери за поручиком автоматически затворились.
Не прошло и получаса, как Бочек добрался до почты, а еще через тридцать секунд его соединили с Прагой. Трубку поднял майор.
— Ты возвращаешься? Надеюсь, привезешь что-нибудь интересненькое. Выходит, только мы вдвоем будем продолжать игру. Полчаса назад позвонил академик Ангел. Загадочная вещица перестала пульсировать.
Ярослав Вейс
{*}.
— Ну и ну! У этого парня не сердце, а насос!
— Насос? — встрепенулся доктор Ракозник, с любопытством взглянув на поручика. — Ну, что вы, пан… пан Бочек, все дело в здоровом воздухе, — здесь дышится не так, как у вас, в Праге.
— Вот любопытно, — продолжал Бочек задумчиво, — у меня создалось впечатление, что у всех игроков вашей команды вместо сердца вставлены насосы. Или почти у всех.
Доктор Ракозник громко рассмеялся:
— От человека, которого интересует только хорошая игра, это настоящий комплимент нашим спортсменам.
Бочек, погруженный в мысли, неторопливо поднимался на вершину холма к дому доктора Гольмана. Стоит ли, рассуждал он, выложить врачу начистоту свои подозрения? «Рискованно, я же не медик, Гольман просто высмеет меня. Но попытка не пытка, спросить можно. Собственно, для этой цели я здесь».
Доктор Гольман жил в прекрасном районе. Тишина, отличный вид, огромный сад, за которым сразу тянется лес. Дом не велик, но комфорт всюду. Везде автоматика, начиная от центрального отопления, кончая свертывающимися шторами. Двери, ведущие в комнаты, снабжены фотоэлементами. Что и говорить, пан приматор и впрямь превосходный мастер, мастер на все руки.
Ужин, а он был отменный, прошел в мирной обстановке. Бочек даже с благодарностью записал несколько рецептов. Смакуя кофе с коньяком, оба собеседника словно выжидали: кто же нарушит перемирие, кто, взявшись за оружие, пойдет в атаку. Бочек решился.
— Так каково ваше мнение, пан доктор, о сердечной проблеме?
— А что вы хотите услышать? Пан Бочек, я дам вам простой совет, причем даром. Вы хотите, чтобы с вами были откровенны, так раскройте же свои карты. Бочек закурил сигарету.
— Я расскажу вам одну весьма фантастическую историю; думаю, в ней вы разберетесь гораздо лучше, чем я. Я ведь обыкновенный обыватель, поэтому заранее прошу не судить меня слишком строго. Представьте себе, в больницу попал человек после тяжелой аварии. Жизнь в нем едва теплится, он без сознания, к нему подключен аппарат «искусственные легкие» — самостоятельно дышать он не может. Руки, ноги, внутренние органы у него поражены, лишь сердце работает бесперебойно, ритмично, как метроном. Никто из светил медицины не в силах объяснить данный факт. Правда, нашелся один молоденький врач, фантазер, который утверждает, что сердце-то искусственное, функционирует-де искусственное сердце. Вам не терпится в этом убедиться! Вскрыть грудную полость и обнаружить сердце — акт оправданный, если есть угроза, что сердце остановится. Но в нашем случае происходит обратное. Кроме того, как на зло, у больного вся грудь изранена да еще обожжена, поэтому без толку искать шрамик на левой стороне грудной клетки. А врачи продолжают бороться за жизнь человека, хотя только его смерть может открыть тайну! Молодой же фантазер продолжает гнуть свое: если создано искусственное сердце и вшито больному, то изобретатель сумел создать для своего детища из того же искусственного материала и сердечную мышцу, пропускающую, скажем, рентгеновские лучи так же, как естественная ткань. Что вы на это скажете, доктор?
— Я склонен разделить мнение скептиков, их осторожность — в том смысле, что мир и человеческий организм подвластны законам, которые нельзя изменить одним мановением руки. А создание искусственного сердца — это в известном смысле нарушение законов природы, настоящий переворот в науке. И все же я убежден, что скоро, очень скоро мы услышим об искусственном сердце.
Доктор Гольман встал и принялся размеренно вышагивать по комнате.
— Вы, верно, знаете, что когда-то я хотел специализироваться в области сердечной хирургии? — спросил он. Бочек утвердительно кивнул.
— Слышал. Об этом рассказал академик Ангел. Так вот, возвращаясь к этой истории, мне хотелось бы кое-что уточнить. Например, как удалось сохранить в тайне, что среди нас жил человек с искусственным сердцем? Ведь специалист, создавший такой аппарат, бесспорно, заслуживает мировой славы!
— Разумеется. Но, думается, он в ней не нуждается.
— Неужели, черт возьми?
Доктор Гольман в упор взглянул на Бочека.
— Помните Барнарда? Впрочем, вы, дорогой, тогда еще бегали в школу.
— Вы говорите о хирурге, который первым осуществил пересадку сердца?
— Да, о нем. В январе 1977 года он трансплантировал одному тяжелому больному сердце девушки, погибшей в автомобильной катастрофе. На другой же день он стал известнейшим хирургом в мире. А что последовало потом? Трансплантация сердца — эту проблему стали муссировать со всех сторон: с философской, нравственной, психологической, социологической и еще бог знает с какой. Вмешались юристы со своими постулатами: кому дозволено пересаживать сердце, а кому не рекомендовано. В конце концов нашлись врачи, которые пересадки Барнарда отнесли к разряду экспериментальных. Естественно, среди них были завистники, но в их рассуждениях имеется доля правды.
Продолжая расхаживать по столовой, доктор Гольман курил одну сигарету за другой, делая короткие, но частые затяжки. Он явно нервничал.
— Допустим, ваш фантазер сам сконструировал искусственное сердце. Оно готово, оно проверено, испытано на животных. В результате врач получит разрешение и проведет эксперимент на человеке. Об этом разнюхают газетчики. Что тут поднимется! Переворот в науке, величайшее открытие! Завтра у всех будут биться в груди искусственные сердца доктора X! Конец сердечным недугам! Обезумевшие сердечники осаждают несчастного изобретателя — никто не хочет верить, что идет эксперимент, который необходимо опробовать. Несчастного доктора обвинят в жестокости: столько людей страдает, а он отказывает им в помощи! А вскоре найдутся коллеги доктора X, которым удастся сконструировать подобное или почти подобное искусственное сердце. Они будут торопиться, а некоторые, более безответственные, возможно, пустятся в широкомасштабную авантюру. В один прекрасный день окажется, что на Земле появились десятки тысяч людей с искусственными сердцами. Более нечего опасаться, что возникнут трудности с трансплантатами, искусственные сердца можно наштамповать вволю. И вдруг, представьте себе, в каком-то аппарате не срабатывает клапан — ведь судьба такого сердца зависит от одной-единственной крохотной, плохо пригнанной детальки. Такая ошибка, рассудят все — конец чуду. Каждый, кто решился вживить себе искусственное сердце, в один миг поймет, что должен умереть. А бедный доктор X? Человечество быстро забудет его заслуги. Из спасителя он превратится в убийцу.
— Выходит, по-вашему, экспериментировать следует тайком?
Доктор, пододвинув стул к креслу, подсел к Бочеку поближе.
— А теперь, пан Бочек, послушайте другую фантастическую небылицу. Представьте, что в одной больнице работает хирург. Талантливый хирург — по крайней мере так он о себе думает. В больнице он встречается с инженером-электриком, в обязанности которого входит обеспечение бесперебойной работы всей медицинской аппаратуры. И вот оба специалиста на протяжении нескольких лет самоотверженно трудятся день изо дня, каждый вечер, не считаясь со временем, принося на алтарь науки деньги, отпуск и даже семью. Наконец они своего добились: создали искусственное сердце, которое организм не отторгает. У их детища есть собственный источник энергии, его хватит не на один десяток лет. Определяет и направляет деятельность сердца мозг; частота биения и интенсивность наполнения камер искусственного сердца меняется в зависимости от потребности организма. Кроме того, механизм подсоединен к внешнему источнику энергии — на случай, если возникнут перебои в собственном энергоснабжении или прервется контакт с центральной нервной системой. Для питания такого внешнего источника достаточно малого количества энергии, поступающей регулярно от генератора на расстоянии нескольких тысяч километров. Такой аппарат существует, он — явь, остается только его испробовать. Однако эксперимент должен длиться не один год, ибо прежде необходимо хорошенько убедиться, что искусственное сердце приспосабливается к потребностям организма, а мозг полностью освоил науку руководства им. Но каким образом все это практически осуществить? Изобретатели собирают вокруг себя коллектив молодых, одаренных людей. Известно ли вам, пан Бочек, сколько больных поступает каждую неделю с тяжелым инфарктом даже в нашу захолустную больницу? Именно они могут решиться на вживление искусственного сердца. Не беспокойтесь, это происходит на добровольных началах, никто их не принуждает. Они обязаны подписать заявление, что предупреждены о возможных последствиях, а также дать письменное обещание не разглашать о происходящем до окончания эксперимента. Уже через месяц после операции больные чувствовали себя значительно лучше, чем до госпитализации. Они спокойно переносили перегрузки — новое сердце оказалось более работоспособным, чем собственное. И, что самое главное, они обрели счастье, поэтому их даже не волнует одно-единственное условие, которое необходимо выполнить: район их местожительства всегда должен находиться в радиусе действия энергопередатчика.
Эксперимент постоянно охватывает все большее число людей. Наступит день, когда с уверенностью можно будет сказать: искусственное сердце позволит обходиться без внешнего источника энергии, оно будет питаться исключительно за счет собственных ресурсов — биотоков.
Доктор Гольман наклонился к Бочеку:
— Ну-с, пан Бочек, как вам понравилась моя сказка?
— Я скептик по профессии, пан доктор.
— Иного я и не ожидал.
«А сказку-то вы рассказали не до конца, пан доктор, — добавил про себя Бочек. — Неизвестный хирург Х рьяно охраняет свою тайну».
Поручик протянул руку за сигаретами — коробка оказалась пустой.
— У вас кончилось курево? Подождите, сейчас принесу, — и доктор Гольман исчез в соседней комнате.
Бочек двинулся за ним. Это был рабочий кабинет, почти точная копия кабинета в больнице: огромный письменный стол, набитый до отказа книжный шкаф. И книги, книги всюду! Лишь стена возле книжного шкафа показалась Бочеку необычной: она сплошь состояла из панелей с ячейками, в которых светилось множество контрольных лампочек и четко выделялись выключатели.
Доктор Гольман вынул из ящика письменного стола коробку сигарет.
— Пожалуйста, угощайтесь. Нравится вам мой домашний пульт управления? Отсюда я даю указания моим автоматам. У меня под рукой все: центральное отопление, кухня, электричество, конденсатор. Кстати, я хотел вас спросить: как чувствует себя Румзак? Он еще жив?
— Он умер сегодня, — ответил Бочек. — Прибор, что он носил вместо сердца, я видел собственными глазами. Он до сих пор исправно работает.
Гольман промолчал.
— А ваша сказка оказалась намного интереснее, чем моя, — продолжал Бочек. — Я с удовольствием повторю ее в Праге академику Ангелу и остальным членам совета.
— Я должен следовать за вами? Вы наденете на меня наручники и отвезете в Прагу?
— Напрасно обиделись, пан доктор.
Гольман подошел к панели и нажал одну из кнопок.
— Здесь слишком жарко, — пояснил он. — Я включил кондиционер.
Уже в прихожей Бочек решился:
— На стадионе я обратил внимание на одного футболиста из вашей местной команды. У него на груди заметен шрам — как после операции.
— Что за чушь! Где это видано, чтобы футболист после инфаркта выступал в составе сборной команды клуба на первенство страны? — ухмыльнулся доктор Гольман.
Фотоэлемент замигал, двери за поручиком автоматически затворились.
Не прошло и получаса, как Бочек добрался до почты, а еще через тридцать секунд его соединили с Прагой. Трубку поднял майор.
— Ты возвращаешься? Надеюсь, привезешь что-нибудь интересненькое. Выходит, только мы вдвоем будем продолжать игру. Полчаса назад позвонил академик Ангел. Загадочная вещица перестала пульсировать.
Ярослав Вейс
{*}.
Да, кстати, на чем же я остановился?..
{3}
(перевод Г. Матвеевой)
Ладно, ладно, барышня, не ворчите на меня, как-никак, а зимой-то мне стукнуло сто двадцать два, сами знаете, в эти годы память сдает, не то, что в пятьдесят, но я, уверяю вас, все помню, только вот перепуталось малость в голове, за последовательность не ручаюсь; что сначала, а что потом… Да, кстати, подождите, на чем же я остановился?..
…Ага, вспомнил, речь шла о Нобелевской премии. Ну, в то время я только начинал у Кораны. Такая фамилия, наверно, вам неизвестна, но в конце двадцатого века Корана, прямо скажем, блистал среди генетиков. Он первым расшифровал генетический код, да, да, именно Корана решился на синтез генов, а потом его стали повсюду внедрять на полную катушку. Ему-то и доверили новый гигантский институт, разумеется, с огромнейшими возможностями, финансовыми фондами, реквизитами и персоналом, среди которого очутился и я прямехонько с институтской скамьи. Не скажу, что я был какой-то там прощелыга или верхогляд, нет, могу поклясться, скорее, старательный, добросовестный труженик-пчелка. Ну, а в целом, — это лишь удача, случай. Да и доказывать вам не надо, случай — весьма важная вещь как в науке, так и везде, хотя, с другой стороны, мало существенная. И все же, признаться, не будь и этой мизерной доли случайности, кому нужны всем известные 99 % прилежания (да добавьте сюда оставшийся процент таланта), все пошло бы прахом. Если бы спросить об этом, к примеру, у старика Флеминга, он бы, бесспорно, подтвердил мою правоту. Впрочем, это не из той уже оперы. Да, кстати, на чем же я остановился?..
Ах, да, вспомнил, мне все-таки удалось кое-как закончить кандидатскую диссертацию. Писал я ее три года, исследуя какую-то уже теперь и не помню, какую именно, стадию превращения головастиков в лягушек, и всякий раз, стоило мне, наконец, составить четкий план работы, у моих прелестных головастиков отваливались хвосты, а я должен был ожидать следующей весны, когда появится новый подопытный материал. Одним словом, зачислили меня в тот самый институт, и только я огляделся, что к чему, как однажды подъезжает ко мне будто невзначай один такой усатый (он, оказалось, возглавлял лабораторию, в которой я значился в штате) да и говорит: «Послушайте, молодой человек, у меня к вам деловое предложение: есть одно прибыльное дельце, пустячок, но пару десяток в карман положить можете. Если повезет вам, то, надеюсь, десять процентов мне подбросите за посредничество, дело есть дело. Ну, что на это скажете?» А потом он, этот усач, давай выкладывать мне про своего шурина, что владел крохотной бензоколонкой, где и служащих-то с гулькин нос — каких-нибудь двенадцать механиков и две уборщицы. Значит так, у него, у этого шурина, всегда куча неприятностей с экологическим надзором, потому что, понятное дело, после заправки машин на асфальте остаются лужицы бензина и масляные полосы от машин, разумеется, и масло иногда накапает, расплескивается же порой при перевозке. Так вот, не возьмусь, дескать, я вывести какой-нибудь штамм бактерий, которые естественным образом ликвидировали бы весь этот мусор. А, к слову сказать, женский персонал из экологического надзора — настоящие ведьмы, сущая правда, меня прямотаки в дрожь бросало от одного лишь упоминания о них. И я клюнул на это предложение, даже и не по той причиине, что был молод и деньжата бы мне не помешали: я ведь в ту пору как раз женился. Главное — у меня будет шанс хорошенько расквитаться с этими злючками, особенно с собственной тещей, настоящим дьяволом в юбке, которая, будучи экологом, работала в той самой конторе. Но, собственно, это к делу не относится. Да, кстати, на чем же я остановился?…
Ах, да. Ну, значит, впрягся я в работу, собственно, какие там сложности, просто нужно было чуточку видоизменить штамм бактерий, на которых я собирался экспериментировать. и придумать новый метод создания этого штамма. Они-то, новые бактерии, должны были выделять определенные химические вещества, ферменты, которые, как назло, упорно ускользали от меня. Тогда я начал культивировать клон бактерий, колию (так в то время их называли). Фактически-то это мутации бактерии Escherichia coli. Принялся я прививать их на бензине и масле. Да стоит ли об этом распространяться, дело пустяковое. Получился, как говорится, превосходный пирожочек: по виду походили эти бактерии на жидкое желе. Короче, радость для меня была неописуемая, опыт удался, а уже через два месяца я имел новую, прехорошенькую разновидность бактерий, жадно пожирающую все нефтепродукты. Наполнил я этой желе-жидкостью (а чтобы вам понятнее было, жидкость-то эта — вершина и гордость моего творчества) ампулы, обернул их тончайшей шелковистой бумагой, словно куколки, да после обеда и заскочил, захватив одного такого кукленка, на бензоколонку, к хозяину. Он взял ампулу, погладил ее, будто дитятко малое, и, не проронив ни слова, шмыгнул в каморку, что пристроена к заднему входу, а оттуда тотчас вышел с… бутылочкой, вернее, с целой бутылищей. «Вы, — говорит, — мне сосуд, и я вам сосуд. Не могу поручиться, что содержимое его вам знакомо, как, впрочем, и остальным, заверяю вас». «А почему бы не рискнуть, — подумал я, — чем черт не шутит, действительно, такого напитка я еще не пробовал». Начать с того, что приготовлялся он из настоящих слив, ну тех, которые в сушеном виде черносливом называли. Ах, пардон, барышня, вряд ли вы знаете, что такое настоящие сортовые сливы, они как синие куриные яйца на дереве висят, особенно осенью, глаз не оторвешь, а на вкус чуток на «Повидлин» похожи, только, может быть, послаще. Ой, снова я увлекся, отклонился от темы, подождите. Да, кстати, на чем же я остановился?..
Ах, да, понятно, вернемся к теме. Спустя недели две сижу я, как сейчас помню, у телевизора и смотрю местные новости. Вдруг вижу на экране парня, который вытягивает, словно тянучку, из бензобака автомобиля какую-то расползающуюся желеобразную массу. Тут меня осенило — ведь это же мои колии! Диктор нудит что-то о шарлатанах и пройдохах. Они, мол, за последнее время, используя какие-то неизвестные средства и творя гнусные дела, нанесли ущерб многим владельцам личных автомашин в нашем городе. Меня это известие сразило как гром средь ясного неба, и я подался прямехонько на бензоколонку, к ее хозяину. Он, как завидел меня, сразу затараторил, я не успел и рта открыть: да, да, признался тот мошенник, спустя пару дней после того, как я оставил ему ампулы, он отлил из одной своему соседу-конкуренту, ну, тому, что содержал бензоколонку через три улицы, почти рядом, закапал прямо в цистерну (а как на грех, привезли новый запас бензина). «Мне хотелось, — твердил хозяин, — насолить чуток этому негодяю. Разве я, вот грех-то какой, мог предположить, что случится такое несчастье». А теперь мое драгоценное желе в автомобильных баках почти у половины владельцев машин всего города! И, что досаднее всего, как раз в эту минуту ему прислали штраф из экологического надзора, так как улица вокруг бензоколонки грязная, вся в золотистой слизи, будто ее опрыскали из пульверизатора золотой суспензией. Размер штрафа ерундовый, подсчитал я, но, если бактерии размножатся и распространятся (а что они размножатся и распространятся, в этом не приходилось сомневаться), то все-таки кто-нибудь и дознается, откуда все это взялось, выйдут, разумеется, на этого негодяя, владельца бензоколонки. Конечно, человечество его отблагодарит, каменную плиту у изголовья он схлопочет, отдубасят его хорошенько насосами от автомашин, ставших ненужными, и шлангами с металлическими гайками на концах, что крепятся на бензобаках. Сами посудите, это же варварство! Тут этот хозяин бензоколонки (на лице — сама мировая скорбь!) приносит из своих закромов еще одну бутылку той проклятой настойки, что стояла у него с дедовских времен. Ну, и раздавили мы ее вместе всю, откровенно признаюсь, подчистую. С тех пор я спиртного в рот не беру, хотя, право же, питье то было божественное. Но, сознаюсь, здорово от него голова у меня на другой день раскалывалась, гораздо ощутимее, нежели от всей этой истории с золотым желе. Одно скажу: с этанолом (постойте-ка, барышня, вы, верно, и не представляете, что это такое!) я завязал, выходит, какой-то выигрыш от этой кутерьмы налицо. Но, не сердитесь на меня, снова я отклоняюсь от темы. Да, кстати, на чем же я остановился?..
Ага, на той сумятице с бензином. Уже через неделю пресловутое желе — результат злосчастного преобразования бензина — разошлось по городам и весям. Злополучная, золотистая желеобразная жидкость расползлась чуть ли не на половину материка. Вскоре наступил период, известный как «Лето золотой чумы» (это-то вы должны знать иэ историк). Из бензина, мазута, машинного масла и керосина — короче, из всех нефтепродуктов, а также из природного газа на свет появлялось только золотое желе. Оно было всюду. Любого бросало в дрожь, стоило лишь взглянуть на эти залежи. Их, к несчастью, и припрятать некуда было да и отвезти не удавалось — ведь транспорт бездействовал, а те электромобили, что развозили молоко, использовались в качестве санитарных машин и машин скорой помощи. Правительства, одно за другим подавали в отставку. Арабские шейхи, приняв чрезвычайные меры, развернули экстраординарную кампанию: в зоологических парках их представители приобретали верблюдов. Сам директор Лувра дал согласие устроить тематическую выставку «История развития керосиновых ламп (документы и экспонаты)» именно в том зале, где демонстрируются античные амфоры. В Англии все население ходило пешком. Только наследник трона заявил, что для него престижнее ездить на шотландском пони, и он, не внимая запретам, обменял его на корону. Впрочем, это к делу не относится. Да, кстати, на чем же я остановился?..
…Ах да, вспомнил. Так вот, началось настоящее светопреставление, можете представить, как меня прошибал холодный пот от страха, что все раскроется и все нити аферы приведут ко мне, а меня, беднягу, сошлют на Луну или еще куда-нибудь подальше. Больше же всего злился я на того типа, усатого, что подбил меня на эту аферу и уговорил: он, поганец, делал вид будто знать ничего не знает. Я, разумеется, тоже не слишком распространялся, что меня с ним или с его шурином что-то связывало. Я постарался поскорее ретироваться в лабораторию и с головой окунулся в свои эксперименты, только пар от меня валил, честно скажу. Мудровал я над новыми мутациями, словно одержимый, хотя ставил опыты один, самостоятельно, и все думал, думал, так что голова порой совсем раскалывалась. А, может, все это я делал, движимый страхом?
Однако в начале осени меня вдруг озарило. Как-то раз, совершенно случайно я наткнулся на неизвестную мне разновидность бактерий, на иной клон зеленого цвета; они легко осуществляли химическое разложение воды на водород и кислород. А именно такую цель я поставил перед собой, барышня: ведь в бак автомобиля, того самого, который сейчас стоял как вкопаный и не мог сдвинуться с места, заливалась обыкновенная вода. Что, если в нее добавить несколько капель суспензии с моими бактериями? За полдня они образуют зеленую желеобразную массу, которая впитает в себя, словно губка, воду, и автомобиль помчится как угорелый! Так и произошло. Кстати, и мощность машин возросла на треть! Поэтому потребовалось заново отрегулировать тормозное устройство на всех автомашинах: поставить новые протекторы, значительно прочнее прежних, чтобы суметь затормозить «сигары», последние модели автомашин, которые с тихим шелестом, нежа слух, неслись по шоссе. Впрочем, это же к делу не относится. Да, кстати, на чем же я остановился?..
Ага, ну так вот. Я двинулся прямо к шефу лаборатории (после нашей эпопеи с бензином мы с ним, как сами понимаете, были в натянутых отношениях, избегали друг друга), разложил ему все по полочкам, объясняя, вернее, громыхая, как двенадцатицилиндровый двигатель с залатанной выхлопной трубой. А он в ответ лишь усмехнулся, не возражая и не задавая вопросов, лишь велел еще раз все членораздельно повторить. Потом собрал все пробы и громогласно заявил: вся, мол, проблема в целом разрешена и без меня. И объявил об открытии, которое позже называли «Великим водяным чудом» (за что, между прочим, ему присудили Нобелевскую премию), о чем вы, барышня, конечно, знаете из истории. В том году только одна Нобелевская и присуждалась — общая по химии и по физике. Правда, потом рассуждали, не стоит ли добавить еще одну, ну, скажем, по разделу работ в области экономики. А я-то за всей этой суматохой следил, сидя у экрана телевизора, как настоящий пенсионер, подумать только! И конечно, помалкивал, но твердо знал, что не должен и голоса подать, ибо тотчас же мне пришьют то дельце с бензином: ведь от золотого желе до сих пор не избавились, оно было везде, куда бы ни направить взор. Вот и оставалось мне только руками разводить, по правде говоря, я был рад, что так все вышло. Может, я бы приступил к следующей серии опытов, снова что-нибудь бы выдумал полезное, если бы однажды в нашей лаборатории не объявился тот усатый. К этому времени он, естественно, стал шефом и над Кораной. Зашел он как-то ко мне, остановился у косяка двери и процедил сквозь зубы своим противным голосом: «Молодой человек, я хочу, чтобы вы знали: я джентльмен и свои обещания всегда выполняю. Так вот, со следующего месяца я вам повышаю жалованье на две десятки». Тут я, барышня, не выдержал и сорвался, просто нервы мне отказали, я схватил первое, что подвернулось мне под руку — а это было блюдце с остатками золотого желе из бактерий-пожирателей бензина, — и запустил этим блюдцем в усатого мерзавца. Он попытался увернуться, но где там: жидкость живописно растекалась по его светлому плащу и по широкому галстуку из полигела с люрексом (тогда такие галстуки только входили в моду). Не успел он и глазом моргнуть и стряхнуть с себя студенистую массу, как бактерии впились в галстук и в один миг превратили мягкий, эластичный полигел в непробиваемый панцирь. К этому могу лишь добавить, барышня, что именно данный результат эксперимента, поставленного в таких необычных условиях, послужил основой для создания суперстабила, самого стойкого, не поддающегося никаким внешним воздействиям вещества. Надеюсь, вы об этом помните из истории. Кончилась эра металлов, наступил век суперстабила. Естественно, тот усатый получил вторую Нобелевскую премию, чуть ли не через год, к тому же еще уйму разных премий, так что стоит ему нацепить на себя все свои медали, такой звон стоит, словно генеральный штаб кружится на детских каруселях. Ну, а я, как вы понимаете, снова в рот воды набрал, никому не посмел даже на ушко шепнуть, что, мол, все это я придумал. Да разве я решусь на такой шаг! Впрочем, это к делу не относится. Подождите. Да, кстати, на чем же я остановился?..
…Ага, вспомнил, речь шла о Нобелевской премии. Ну, в то время я только начинал у Кораны. Такая фамилия, наверно, вам неизвестна, но в конце двадцатого века Корана, прямо скажем, блистал среди генетиков. Он первым расшифровал генетический код, да, да, именно Корана решился на синтез генов, а потом его стали повсюду внедрять на полную катушку. Ему-то и доверили новый гигантский институт, разумеется, с огромнейшими возможностями, финансовыми фондами, реквизитами и персоналом, среди которого очутился и я прямехонько с институтской скамьи. Не скажу, что я был какой-то там прощелыга или верхогляд, нет, могу поклясться, скорее, старательный, добросовестный труженик-пчелка. Ну, а в целом, — это лишь удача, случай. Да и доказывать вам не надо, случай — весьма важная вещь как в науке, так и везде, хотя, с другой стороны, мало существенная. И все же, признаться, не будь и этой мизерной доли случайности, кому нужны всем известные 99 % прилежания (да добавьте сюда оставшийся процент таланта), все пошло бы прахом. Если бы спросить об этом, к примеру, у старика Флеминга, он бы, бесспорно, подтвердил мою правоту. Впрочем, это не из той уже оперы. Да, кстати, на чем же я остановился?..
Ах, да, вспомнил, мне все-таки удалось кое-как закончить кандидатскую диссертацию. Писал я ее три года, исследуя какую-то уже теперь и не помню, какую именно, стадию превращения головастиков в лягушек, и всякий раз, стоило мне, наконец, составить четкий план работы, у моих прелестных головастиков отваливались хвосты, а я должен был ожидать следующей весны, когда появится новый подопытный материал. Одним словом, зачислили меня в тот самый институт, и только я огляделся, что к чему, как однажды подъезжает ко мне будто невзначай один такой усатый (он, оказалось, возглавлял лабораторию, в которой я значился в штате) да и говорит: «Послушайте, молодой человек, у меня к вам деловое предложение: есть одно прибыльное дельце, пустячок, но пару десяток в карман положить можете. Если повезет вам, то, надеюсь, десять процентов мне подбросите за посредничество, дело есть дело. Ну, что на это скажете?» А потом он, этот усач, давай выкладывать мне про своего шурина, что владел крохотной бензоколонкой, где и служащих-то с гулькин нос — каких-нибудь двенадцать механиков и две уборщицы. Значит так, у него, у этого шурина, всегда куча неприятностей с экологическим надзором, потому что, понятное дело, после заправки машин на асфальте остаются лужицы бензина и масляные полосы от машин, разумеется, и масло иногда накапает, расплескивается же порой при перевозке. Так вот, не возьмусь, дескать, я вывести какой-нибудь штамм бактерий, которые естественным образом ликвидировали бы весь этот мусор. А, к слову сказать, женский персонал из экологического надзора — настоящие ведьмы, сущая правда, меня прямотаки в дрожь бросало от одного лишь упоминания о них. И я клюнул на это предложение, даже и не по той причиине, что был молод и деньжата бы мне не помешали: я ведь в ту пору как раз женился. Главное — у меня будет шанс хорошенько расквитаться с этими злючками, особенно с собственной тещей, настоящим дьяволом в юбке, которая, будучи экологом, работала в той самой конторе. Но, собственно, это к делу не относится. Да, кстати, на чем же я остановился?…
Ах, да. Ну, значит, впрягся я в работу, собственно, какие там сложности, просто нужно было чуточку видоизменить штамм бактерий, на которых я собирался экспериментировать. и придумать новый метод создания этого штамма. Они-то, новые бактерии, должны были выделять определенные химические вещества, ферменты, которые, как назло, упорно ускользали от меня. Тогда я начал культивировать клон бактерий, колию (так в то время их называли). Фактически-то это мутации бактерии Escherichia coli. Принялся я прививать их на бензине и масле. Да стоит ли об этом распространяться, дело пустяковое. Получился, как говорится, превосходный пирожочек: по виду походили эти бактерии на жидкое желе. Короче, радость для меня была неописуемая, опыт удался, а уже через два месяца я имел новую, прехорошенькую разновидность бактерий, жадно пожирающую все нефтепродукты. Наполнил я этой желе-жидкостью (а чтобы вам понятнее было, жидкость-то эта — вершина и гордость моего творчества) ампулы, обернул их тончайшей шелковистой бумагой, словно куколки, да после обеда и заскочил, захватив одного такого кукленка, на бензоколонку, к хозяину. Он взял ампулу, погладил ее, будто дитятко малое, и, не проронив ни слова, шмыгнул в каморку, что пристроена к заднему входу, а оттуда тотчас вышел с… бутылочкой, вернее, с целой бутылищей. «Вы, — говорит, — мне сосуд, и я вам сосуд. Не могу поручиться, что содержимое его вам знакомо, как, впрочем, и остальным, заверяю вас». «А почему бы не рискнуть, — подумал я, — чем черт не шутит, действительно, такого напитка я еще не пробовал». Начать с того, что приготовлялся он из настоящих слив, ну тех, которые в сушеном виде черносливом называли. Ах, пардон, барышня, вряд ли вы знаете, что такое настоящие сортовые сливы, они как синие куриные яйца на дереве висят, особенно осенью, глаз не оторвешь, а на вкус чуток на «Повидлин» похожи, только, может быть, послаще. Ой, снова я увлекся, отклонился от темы, подождите. Да, кстати, на чем же я остановился?..
Ах, да, понятно, вернемся к теме. Спустя недели две сижу я, как сейчас помню, у телевизора и смотрю местные новости. Вдруг вижу на экране парня, который вытягивает, словно тянучку, из бензобака автомобиля какую-то расползающуюся желеобразную массу. Тут меня осенило — ведь это же мои колии! Диктор нудит что-то о шарлатанах и пройдохах. Они, мол, за последнее время, используя какие-то неизвестные средства и творя гнусные дела, нанесли ущерб многим владельцам личных автомашин в нашем городе. Меня это известие сразило как гром средь ясного неба, и я подался прямехонько на бензоколонку, к ее хозяину. Он, как завидел меня, сразу затараторил, я не успел и рта открыть: да, да, признался тот мошенник, спустя пару дней после того, как я оставил ему ампулы, он отлил из одной своему соседу-конкуренту, ну, тому, что содержал бензоколонку через три улицы, почти рядом, закапал прямо в цистерну (а как на грех, привезли новый запас бензина). «Мне хотелось, — твердил хозяин, — насолить чуток этому негодяю. Разве я, вот грех-то какой, мог предположить, что случится такое несчастье». А теперь мое драгоценное желе в автомобильных баках почти у половины владельцев машин всего города! И, что досаднее всего, как раз в эту минуту ему прислали штраф из экологического надзора, так как улица вокруг бензоколонки грязная, вся в золотистой слизи, будто ее опрыскали из пульверизатора золотой суспензией. Размер штрафа ерундовый, подсчитал я, но, если бактерии размножатся и распространятся (а что они размножатся и распространятся, в этом не приходилось сомневаться), то все-таки кто-нибудь и дознается, откуда все это взялось, выйдут, разумеется, на этого негодяя, владельца бензоколонки. Конечно, человечество его отблагодарит, каменную плиту у изголовья он схлопочет, отдубасят его хорошенько насосами от автомашин, ставших ненужными, и шлангами с металлическими гайками на концах, что крепятся на бензобаках. Сами посудите, это же варварство! Тут этот хозяин бензоколонки (на лице — сама мировая скорбь!) приносит из своих закромов еще одну бутылку той проклятой настойки, что стояла у него с дедовских времен. Ну, и раздавили мы ее вместе всю, откровенно признаюсь, подчистую. С тех пор я спиртного в рот не беру, хотя, право же, питье то было божественное. Но, сознаюсь, здорово от него голова у меня на другой день раскалывалась, гораздо ощутимее, нежели от всей этой истории с золотым желе. Одно скажу: с этанолом (постойте-ка, барышня, вы, верно, и не представляете, что это такое!) я завязал, выходит, какой-то выигрыш от этой кутерьмы налицо. Но, не сердитесь на меня, снова я отклоняюсь от темы. Да, кстати, на чем же я остановился?..
Ага, на той сумятице с бензином. Уже через неделю пресловутое желе — результат злосчастного преобразования бензина — разошлось по городам и весям. Злополучная, золотистая желеобразная жидкость расползлась чуть ли не на половину материка. Вскоре наступил период, известный как «Лето золотой чумы» (это-то вы должны знать иэ историк). Из бензина, мазута, машинного масла и керосина — короче, из всех нефтепродуктов, а также из природного газа на свет появлялось только золотое желе. Оно было всюду. Любого бросало в дрожь, стоило лишь взглянуть на эти залежи. Их, к несчастью, и припрятать некуда было да и отвезти не удавалось — ведь транспорт бездействовал, а те электромобили, что развозили молоко, использовались в качестве санитарных машин и машин скорой помощи. Правительства, одно за другим подавали в отставку. Арабские шейхи, приняв чрезвычайные меры, развернули экстраординарную кампанию: в зоологических парках их представители приобретали верблюдов. Сам директор Лувра дал согласие устроить тематическую выставку «История развития керосиновых ламп (документы и экспонаты)» именно в том зале, где демонстрируются античные амфоры. В Англии все население ходило пешком. Только наследник трона заявил, что для него престижнее ездить на шотландском пони, и он, не внимая запретам, обменял его на корону. Впрочем, это к делу не относится. Да, кстати, на чем же я остановился?..
…Ах да, вспомнил. Так вот, началось настоящее светопреставление, можете представить, как меня прошибал холодный пот от страха, что все раскроется и все нити аферы приведут ко мне, а меня, беднягу, сошлют на Луну или еще куда-нибудь подальше. Больше же всего злился я на того типа, усатого, что подбил меня на эту аферу и уговорил: он, поганец, делал вид будто знать ничего не знает. Я, разумеется, тоже не слишком распространялся, что меня с ним или с его шурином что-то связывало. Я постарался поскорее ретироваться в лабораторию и с головой окунулся в свои эксперименты, только пар от меня валил, честно скажу. Мудровал я над новыми мутациями, словно одержимый, хотя ставил опыты один, самостоятельно, и все думал, думал, так что голова порой совсем раскалывалась. А, может, все это я делал, движимый страхом?
Однако в начале осени меня вдруг озарило. Как-то раз, совершенно случайно я наткнулся на неизвестную мне разновидность бактерий, на иной клон зеленого цвета; они легко осуществляли химическое разложение воды на водород и кислород. А именно такую цель я поставил перед собой, барышня: ведь в бак автомобиля, того самого, который сейчас стоял как вкопаный и не мог сдвинуться с места, заливалась обыкновенная вода. Что, если в нее добавить несколько капель суспензии с моими бактериями? За полдня они образуют зеленую желеобразную массу, которая впитает в себя, словно губка, воду, и автомобиль помчится как угорелый! Так и произошло. Кстати, и мощность машин возросла на треть! Поэтому потребовалось заново отрегулировать тормозное устройство на всех автомашинах: поставить новые протекторы, значительно прочнее прежних, чтобы суметь затормозить «сигары», последние модели автомашин, которые с тихим шелестом, нежа слух, неслись по шоссе. Впрочем, это же к делу не относится. Да, кстати, на чем же я остановился?..
Ага, ну так вот. Я двинулся прямо к шефу лаборатории (после нашей эпопеи с бензином мы с ним, как сами понимаете, были в натянутых отношениях, избегали друг друга), разложил ему все по полочкам, объясняя, вернее, громыхая, как двенадцатицилиндровый двигатель с залатанной выхлопной трубой. А он в ответ лишь усмехнулся, не возражая и не задавая вопросов, лишь велел еще раз все членораздельно повторить. Потом собрал все пробы и громогласно заявил: вся, мол, проблема в целом разрешена и без меня. И объявил об открытии, которое позже называли «Великим водяным чудом» (за что, между прочим, ему присудили Нобелевскую премию), о чем вы, барышня, конечно, знаете из истории. В том году только одна Нобелевская и присуждалась — общая по химии и по физике. Правда, потом рассуждали, не стоит ли добавить еще одну, ну, скажем, по разделу работ в области экономики. А я-то за всей этой суматохой следил, сидя у экрана телевизора, как настоящий пенсионер, подумать только! И конечно, помалкивал, но твердо знал, что не должен и голоса подать, ибо тотчас же мне пришьют то дельце с бензином: ведь от золотого желе до сих пор не избавились, оно было везде, куда бы ни направить взор. Вот и оставалось мне только руками разводить, по правде говоря, я был рад, что так все вышло. Может, я бы приступил к следующей серии опытов, снова что-нибудь бы выдумал полезное, если бы однажды в нашей лаборатории не объявился тот усатый. К этому времени он, естественно, стал шефом и над Кораной. Зашел он как-то ко мне, остановился у косяка двери и процедил сквозь зубы своим противным голосом: «Молодой человек, я хочу, чтобы вы знали: я джентльмен и свои обещания всегда выполняю. Так вот, со следующего месяца я вам повышаю жалованье на две десятки». Тут я, барышня, не выдержал и сорвался, просто нервы мне отказали, я схватил первое, что подвернулось мне под руку — а это было блюдце с остатками золотого желе из бактерий-пожирателей бензина, — и запустил этим блюдцем в усатого мерзавца. Он попытался увернуться, но где там: жидкость живописно растекалась по его светлому плащу и по широкому галстуку из полигела с люрексом (тогда такие галстуки только входили в моду). Не успел он и глазом моргнуть и стряхнуть с себя студенистую массу, как бактерии впились в галстук и в один миг превратили мягкий, эластичный полигел в непробиваемый панцирь. К этому могу лишь добавить, барышня, что именно данный результат эксперимента, поставленного в таких необычных условиях, послужил основой для создания суперстабила, самого стойкого, не поддающегося никаким внешним воздействиям вещества. Надеюсь, вы об этом помните из истории. Кончилась эра металлов, наступил век суперстабила. Естественно, тот усатый получил вторую Нобелевскую премию, чуть ли не через год, к тому же еще уйму разных премий, так что стоит ему нацепить на себя все свои медали, такой звон стоит, словно генеральный штаб кружится на детских каруселях. Ну, а я, как вы понимаете, снова в рот воды набрал, никому не посмел даже на ушко шепнуть, что, мол, все это я придумал. Да разве я решусь на такой шаг! Впрочем, это к делу не относится. Подождите. Да, кстати, на чем же я остановился?..