Страница:
— Двадцать миллионов — оно, конечно! — проговорил агент. — Надо было вам сразу мне сказать. За двадцать миллионов можно получить нечто совсем другое.
— Что же, например?
— Роскошные дома с парками…
— А участки? Они у вас тоже есть?
— Ах, мосье, у меня-как раз есть великолепный участок, повыше, над Симьезом. Редкостный. Засажен великолепными деревьями — сосны, пробковый дуб, эвкалипты. Такое не часто встретишь… но дорого. Владелец просит семнадцать…
— Покажите мне его, — сказал Гюстав.
Они снова сели в машину, поехали вверх; Лоранс молчала, потеряв дар речи.
Вышли они на площадке, венчавшей холм и господствовавшей над всей округой. Да, место было поистине великолепное. Они прошли за ограду из колючей проволоки — она была повалена в одном месте: должно быть, соседские мальчишки устроили лаз в этот рай и играли там в индейцев или в войну. Гюстав, широко шагая, молча пробирался сквозь заросли, Лоранс следовала за ним. Дойдя до того места, откуда открывался вид на безбрежное море, Гюстав, не оборачиваясь к агенту, бросил:
— Даю четырнадцать.
— Не пойдет, мосье. Владелец…
— Я сам поговорю с ним. Устройте мне свидание на будущей неделе.
— Завтра, если хотите.
— Нет. Завтра я уезжаю в Италию.
— А ты же говорил мне… — начала было Лоранс.
— Я решил это сейчас. В таком случае, я доведу дело до конца, когда вернусь оттуда.
— Но… Гюстав… подумай!
— О чем же думать? Мне здесь нравится. А дом мы сами себе построим.
— А деньги?
— Это будет обычная финансовая операция, к тому же в данном случае, по-моему, неплохая.
— Да, но… деньги… деньги!.. — повторяла Лоранc, словно плакальщица, причитающая над гробом.
— Не волнуйся, — сказал он тихо, мягко, привлекая ее к себе. — Не волнуйся, я уже знаю, где я их возьму.
Глава XII
Глава XIII
— Что же, например?
— Роскошные дома с парками…
— А участки? Они у вас тоже есть?
— Ах, мосье, у меня-как раз есть великолепный участок, повыше, над Симьезом. Редкостный. Засажен великолепными деревьями — сосны, пробковый дуб, эвкалипты. Такое не часто встретишь… но дорого. Владелец просит семнадцать…
— Покажите мне его, — сказал Гюстав.
Они снова сели в машину, поехали вверх; Лоранс молчала, потеряв дар речи.
Вышли они на площадке, венчавшей холм и господствовавшей над всей округой. Да, место было поистине великолепное. Они прошли за ограду из колючей проволоки — она была повалена в одном месте: должно быть, соседские мальчишки устроили лаз в этот рай и играли там в индейцев или в войну. Гюстав, широко шагая, молча пробирался сквозь заросли, Лоранс следовала за ним. Дойдя до того места, откуда открывался вид на безбрежное море, Гюстав, не оборачиваясь к агенту, бросил:
— Даю четырнадцать.
— Не пойдет, мосье. Владелец…
— Я сам поговорю с ним. Устройте мне свидание на будущей неделе.
— Завтра, если хотите.
— Нет. Завтра я уезжаю в Италию.
— А ты же говорил мне… — начала было Лоранс.
— Я решил это сейчас. В таком случае, я доведу дело до конца, когда вернусь оттуда.
— Но… Гюстав… подумай!
— О чем же думать? Мне здесь нравится. А дом мы сами себе построим.
— А деньги?
— Это будет обычная финансовая операция, к тому же в данном случае, по-моему, неплохая.
— Да, но… деньги… деньги!.. — повторяла Лоранc, словно плакальщица, причитающая над гробом.
— Не волнуйся, — сказал он тихо, мягко, привлекая ее к себе. — Не волнуйся, я уже знаю, где я их возьму.
Глава XII
В тот же вечер Гюстав позвонил Фритшу. Он уже заметил, что человек этот, будучи педантом, начисто лишен чутья и воображения. Настоящий же делец непременно должен обладать двумя качествами: чувством меры и духом созидания, умением точно рассчитывать и широко смотреть на вещи. Следовательно, с Фритшем надо начинать с «азов», надо навести его на след каких-нибудь козней, — тогда все пойдет как по маслу.
Гюстав решил прикинуться трусом и дураком.
— Господин Фритш, — сказал он ему по телефону (слышно было очень плохо, и это не облегчало понимания), — господин Фритш, я позволил себе позвонить вам, потому что нахожусь в крайней растерянности и, будучи, как и вы, французом, чувствую, что должен попросить у вас совета.
Таким образом Гюстав намеренно втягивал в игру этого Фритша, который на другой день после заседания учредительного совета канул в небытие. О, втягивал ненадолго, пока Фритш будет нужен ему.
— Господин Фритш, — продолжал он, — у меня сложилось впечатление, что, взвалив на себя обязанности генерального секретаря, я взялся за очень трудное, очень тяжелое дело, которое каждую минуту ставит передо мной все новые проблемы.
— Что такое?
— Я говорю — новые проблемы… — повторил Гюстав более громко.
— Какого рода?
— Господин Джонсон уехал в Италию.
— Ну и что?
— Я знаю, что у меня здесь много работы, но вы не можете не вспомнить, как вы хвалили меня за то, что, еще не участвуя в вашем деле, а будучи всего лишь шофером и переводчиком Джонсона, я играл при нем роль сдерживающей силы… смею даже сказать, силы… контролирующей…
— Мы все признали…
— Да, все. Иными словами: вы, немец, О'Балли и Беллони. Что же до Фридберга…
— Я знаю. Фридберг с Джонсоном…
— Вот именно. Именно это я и хочу сказать. И как раз об этом я подумал, прочитав телеграмму, которую Джонсон получил вчера от господина Фридберга перед своим отъездом в Италию.
— Ага!.. Вы, значит?..
— Телеграмма случайно попала мне в руки. Должен сказать — надеюсь, вы меня поймете, господин Фритш, — что при той ответственности, которую возложили на меня, при том, что я обязался перед всеми вами защищать общие интересы дела, я должен стараться быть в курсе всего, что замышляется… во всяком случае, американцами.
— Я могу лишь одобрить ваше желание.
— Я знал, что вы одобрите. Так вот сейчас положение таково, что Джонсон уехал один и он один на один встретится там с Беллони. Если Беллони начнет плясать под его дудку, вы потеряете большинство в совете: тогда соотношение будет три против трех… и Фридберг, который вложил в дело самый крупный куш, станет подлинным его хозяином. Он и в телеграмме не скрывает своего удовлетворения по поводу того, что если Джонсон, он… и Беллони объединятся, — а он настаивал на том, чтобы Джонсон этого добился, — то в конечном счете они приобретут в деле право диктата и решающего голоса. Как только я узнал об этом, мне стало ясно, что положение мое становится крайне затруднительным. Для чего вы меня назначили? Чтобы я был арбитром, своего рода регулировщиком механизма, подобно рычагам, которые ходят вдоль оси и регулируют движение паровой машины, — вы, конечно, видели это в школьных учебниках.
— Да… да… — Тут в разговор ворвался третий голос — голос женщины. — Нет… нет… не прерывайте нас… мы еще не закончили… Слушаю вас, Рабо, ближе к делу.
— Мне кажется, я достаточно ясно все сказал. Джонсон отбыл в Италию. Там он приберет Беллони к рукам. И они вместе с Фридбергом обделают дельце за вашей спиной, как это было со СКОПАЛом, а это, должен вам сказать со всею честностью, хоть я тут и в выигрыше, — это золотой телец, которого увели у вас из-под носа.
— Но мы же — компаньоны!
— Совершенно верно. И тем не менее предосторожность никогда не бывает излишней.
— О чем это вы?
— Я-то ведь не в Италии: Джонсон намеренно оставил меня в Ницце.
— Понятно.
— А для пользы дела мне следовало бы находиться рядом с ним.
— Не рядом, а между ним и Беллони.
— Ну, хотя бы сбоку. Раз Джонсон не взял меня с собой, значит, он не хотел, чтобы я там был… значит, у него есть на то основания.
— Вам совершенно необходимо туда поехать.
— Но Джонсон — мой патрон, и он решил…
— Да, черт возьми, но мы-то ведь тоже ваши патроны!
— Вот именно. Конечно. Но даже если вы хотите, чтобы я поехал, я не могу это сделать по своему почину.
В эту минуту Гюстав подумал, что в общем-то мог бы, что занимаемый им пост оправдывал бы такую поездку, но если он присоединится к Джонсону по своей инициативе, он лишний раз подчеркнет то, что уже позволил себе однажды ему сказать, а именно: что хочет быть в курсе всех сделок, которые тот заключает. Если же ему будет велено поехать, он, прибыв в Рим, с наивным видом скажет: «Меня послали», — и, поскольку он явится по настоянию другого клана, Джонсону придется терпеть его присутствие: он ведь не сам навязался.
— Что для этого требуется?
— Сегодня же вечером позвоните О'Балли в Нью-Йорк. Свяжитесь также с гамбуржцем. Договоритесь с ними и, подчеркнув их согласие в тексте, пришлите мне сюда такую телеграмму: «Требуем участия генерального секретаря всех итальянских переговорах. Настаиваем вашем немедленном присоединении Джонсону Риме». Подпишите эту телеграмму от имени всех троих. Можете еще добавить, если хотите: «Рассчитываем получении еженедельного отчета господина Гюстава Рабо».
— Прекрасно, я тотчас этим займусь. В течение ночи вы получите вашу телеграмму.
Гюстав получил телеграмму утром. Он показал ее Лоранс, чтобы она знала, что он покидает ее не по своей воле. И, сев в «бьюик», уехал. В общем-то Джонсон даже обрадуется, что у него будет там своя машина, подумал он с легким смешком. Перед отъездом он наказал Лоранс:
— Послушай, детка, съезди еще раз на наш участок.
— Правда, Гюстав, ты уверен?..
— Конечно, — сказал он, и теперь он в самом деле был уверен. — Можешь пообещать хозяину, что я встречусь с ним, как только вернусь на будущей неделе. Договорись о свидании с ним. Участок великолепный. Мы построим там дом — ты сама будешь следить за его сооружением.
— Чтобы он был хороший.
— Красивый. И не какая-нибудь времянка. Я там вижу…
— Четыре комнаты?
— Восемь. Два этажа. Современной конструкция. Огромная гостиная. Террасы. В подвале — непременно электро-централь.
— Что, что?
— Ну, я хочу сказать, мне хотелось бы, чтобы все было электрифицировано — отопление, освещение, кухня — и чтобы пульт управления находился в подвале. Я видел такое в Америке. Чтоб моя хозяюшка не знала забот.
— Но, дорогой мой, мы же не в Америке!
— Вот именно. Но надо здешних людей учить. Если в этой стране люди не привыкли пользоваться удобствами, это еще не значит, что все должны жить по старинке! Когда ты сама к этому приобщишься…
— Гюстав, а тебе не кажется?..
— Мне кажется, — твердо заявил он, — что ты будешь моей женой, и я желаю, чтобы у тебя, чтобы у нас с тобой было все только самое лучшее. Я не желаю растить своих детей в конуре.
— Но это же будет дворец!
— Нет, просто дом, отвечающий современному уровню цивилизации, нашему общественному и нашему материальному положению.
— А ты не боишься?
— Чего?
Он спросил это вполне искренне. Нет, он ничего не боялся, у него не было оснований бояться. В конце концов вполне естественно, что он хотел создать такой очаг для женщины, которую любил. Глория ведь имела все это, и во сто крат больше. Вот он обеспечит Лоранc благосостояние и комфорт — и поставит точку. Черт побери, хоть он уже и не Жильбер Ребель, но он обладает той же сметкой. Так пусть эта сметка послужит ему на благо!
Он так и сиял, и его оптимизм передался Лоранc. Гюстав принимает решение, дерзает, Гюстав любит ее, значит, ей не о чем беспокоиться.
— Любовь моя, пришла почта, в том числе письмо из Курпале — почтовый штемпель оттуда.
— Дай сюда. Это насчет бумаг.
Он вскрыл конверт, достал из него листок. В самом деле письмо — письмо от мэра, но написанное от руки и не слишком утешительное:
— Нет… нет… впрочем, прочти сама. Придется туда поехать. Со времени войны, естественно, много воды утекло, и им нужно кое-что уточнить. Возможно, некоторые регистрационные книги были уничтожены или утеряны при отступлении или во время немецкой оккупации. Им, наверное, нужна моя подпись под некоторыми бумагами… откуда мне знать? В общем, мэр хочет со мной встретиться.
— И ты поедешь?
— Как только смогу. И даже очень скоро, обещаю тебе: я ведь хочу, чтоб ты стала моей женой.
— Но я уже ею стала. Регистрация ничего не изменит.
— А дети?
— Это правда, — сказала она. — Но я ведь еще не жду детей.
— Чем же ты в таком случае занимаешься? — спросил он, нежно притягивая ее к себе.
Да, он любил ее и хотел иметь от нее детей. Это и была жизнь, новая жизнь, ради которой он принес в жертву Жильбера Ребеля. Счастье — он держал его в руках. И даже мог обеспечить его материально. Он никогда не сомневался, что сможет, но то, что удалось достичь этого так быстро, придавало ему уверенности в своих силах, подтверждало, что он их не растерял, хотя был момент, когда он начал в этом сомневаться, — словом, звезда его еще далеко не закатилась.
Мчась в Рим, он насвистывал, напевал — он любит Лоранс, и он сделает ее счастливой. Как жаль, что на Французской улице у нее нет телефона и он в течение нескольких дней будет лишен возможности услышать ее голос. Надо скорее строить дом, чтобы он мог звонить ей в любой час дня или ночи, как в Нью-Йорке, когда хотел поговорить с Глорией. С Глорией? Бог мой, да ведь под конец сам он с ней даже и не разговаривал, она не раз упрекала его за это, так как частенько по его поручению звонил секретарь — как правило, чтобы сообщить, что он не вернется домой. Это была мзда, которую взымали дела, всецело поглощавшие его, не оставляя ни для чего ни времени, ни места. Теперь же все обстоит иначе, и все пойдет отлично: он будет неплохо зарабатывать, у него будет свой очаг, семья — плавание закончилось, судно вошло в порт.
В Рим он прибыл к вечеру, — перед глазами у него еще стояли дорожные пейзажи. Поездка оказалась удивительно приятной: машина, которая там, в Америке, считается серийной, по здешним стандартам была достаточно комфортабельной и обладала хорошими ходовыми качествами, позволяющими спокойно совершать подобные поездки; единственное, чего не хватало ему, — это Лоранс. Как все-таки приятно ехать вот так, без забот и тревог, не думая о делах, которые ты должен любою ценой провернуть, потому что от этого зависит твоя жизнь, — о делах, которые отнимают у тебя все время. А сейчас — быть всего лишь представителем какого-то Фритша, О'Балли да еще этого немца, на чьей стороне, однако, ты вовсе не обязан выступать, как не обязан выступать и на стороне американцев, — знать, что в конце тебя ждет приличное вознаграждение, которое, возможно, еще пополнится кругленькой суммой, а она-то и позволит тебе построить дом для Лоранс, — тут есть чему радоваться и нет оснований волноваться. Да и когда он увидел вдруг Джонсона и Беллони в баре «Римского Гранд-отеля» на улице Диоклетиановых терм, неподалеку от вокзала Термини, встретил их удивленный, вопросительный взгляд, — это тоже не могло не доставить ему удовольствия. Нет, они не ожидали его появления — это было ясно, они сидели за своим мартини, словно преступники, застигнутые на месте преступления, и Гюстав с несказанным наслаждением изобразил перед ними этакого простачка: вытащил из кармана телеграмму Фритша, стал объяснять, что не мог его ослушаться, и с деланно наивным видом спросил у Джонсона, быть может, он знает, чего от него, собственно, хочет Фритш и зачем он его сюда направил.
Нет, Джонсон понятия не имел о причине, побудившей Фритша отправить Гюстава Рабо в Рим, но он без труда о ней догадался, хоть и ничего не сказал. Так или иначе, Гюстав прибыл, и Беллони с Джонсоном придется с этим считаться.
— Садитесь, мой мальчик, — мартини?
— Не откажусь. Дорога была длинная.
— На «бьюике»?
— Да, машина хорошо шла. Кстати, теперь она, так же, как и я, в полном вашем распоряжении.
— Но вы же больше не работаете у меня шофером!
— Это не значит, что я не могу вас возить. Так что пользуйтесь.
— Раз так, конечно! Однако, поскольку я намерен пробыть здесь неделю…
— Я отвезу вас и обратно в Ниццу. Это приятнее, чем ехать поездом.
— Значит, вы намерены все это время быть здесь со мной?
Гюстав вздохнул.
— У меня, конечно, есть чем заняться, и было бы лучше, если бы я находился в Ницце — и для меня, и для нас всех. Но Фритш…
— Да… да… он хочет…
— Чтоб я был с вами. Право же, я не понимаю, кому это нужно… разве что ему самому. Так или иначе, мне остается только подчиняться, коль скоро я генеральный секретарь и отвечаю за все.
— Я бы ввел вас в курс всех своих демаршей.
— Я знаю. Ну, ладно: так мы хоть время выиграем. Раз уж я тут, с вами и с господином Беллони, я, видимо, сумею подсказать вам что-то, что поможет вам избежать ненужных сложностей… и, наоборот, принять нужные решения.
Гюстав произнес эти слова с затаенной, холодной иронией, которой его собеседники не могли не заметить. Оба насторожились.
— Мы с господином Беллони уже немало тут сделали, — сказал Джонсон. — Но ваше присутствие действительно поможет нам сберечь время. Возможно даже, нам удастся закончить все еще на этой неделе… если вы не возражаете.
— Я буду только рад.
— Мы с господином Беллони, — продолжал Джонсон, — должен признаться, с самого начала идем в ногу.
— Я отнюдь не возражаю присоединиться к вам и шагать вместе, — сказал Гюстав.
Гюстав решил прикинуться трусом и дураком.
— Господин Фритш, — сказал он ему по телефону (слышно было очень плохо, и это не облегчало понимания), — господин Фритш, я позволил себе позвонить вам, потому что нахожусь в крайней растерянности и, будучи, как и вы, французом, чувствую, что должен попросить у вас совета.
Таким образом Гюстав намеренно втягивал в игру этого Фритша, который на другой день после заседания учредительного совета канул в небытие. О, втягивал ненадолго, пока Фритш будет нужен ему.
— Господин Фритш, — продолжал он, — у меня сложилось впечатление, что, взвалив на себя обязанности генерального секретаря, я взялся за очень трудное, очень тяжелое дело, которое каждую минуту ставит передо мной все новые проблемы.
— Что такое?
— Я говорю — новые проблемы… — повторил Гюстав более громко.
— Какого рода?
— Господин Джонсон уехал в Италию.
— Ну и что?
— Я знаю, что у меня здесь много работы, но вы не можете не вспомнить, как вы хвалили меня за то, что, еще не участвуя в вашем деле, а будучи всего лишь шофером и переводчиком Джонсона, я играл при нем роль сдерживающей силы… смею даже сказать, силы… контролирующей…
— Мы все признали…
— Да, все. Иными словами: вы, немец, О'Балли и Беллони. Что же до Фридберга…
— Я знаю. Фридберг с Джонсоном…
— Вот именно. Именно это я и хочу сказать. И как раз об этом я подумал, прочитав телеграмму, которую Джонсон получил вчера от господина Фридберга перед своим отъездом в Италию.
— Ага!.. Вы, значит?..
— Телеграмма случайно попала мне в руки. Должен сказать — надеюсь, вы меня поймете, господин Фритш, — что при той ответственности, которую возложили на меня, при том, что я обязался перед всеми вами защищать общие интересы дела, я должен стараться быть в курсе всего, что замышляется… во всяком случае, американцами.
— Я могу лишь одобрить ваше желание.
— Я знал, что вы одобрите. Так вот сейчас положение таково, что Джонсон уехал один и он один на один встретится там с Беллони. Если Беллони начнет плясать под его дудку, вы потеряете большинство в совете: тогда соотношение будет три против трех… и Фридберг, который вложил в дело самый крупный куш, станет подлинным его хозяином. Он и в телеграмме не скрывает своего удовлетворения по поводу того, что если Джонсон, он… и Беллони объединятся, — а он настаивал на том, чтобы Джонсон этого добился, — то в конечном счете они приобретут в деле право диктата и решающего голоса. Как только я узнал об этом, мне стало ясно, что положение мое становится крайне затруднительным. Для чего вы меня назначили? Чтобы я был арбитром, своего рода регулировщиком механизма, подобно рычагам, которые ходят вдоль оси и регулируют движение паровой машины, — вы, конечно, видели это в школьных учебниках.
— Да… да… — Тут в разговор ворвался третий голос — голос женщины. — Нет… нет… не прерывайте нас… мы еще не закончили… Слушаю вас, Рабо, ближе к делу.
— Мне кажется, я достаточно ясно все сказал. Джонсон отбыл в Италию. Там он приберет Беллони к рукам. И они вместе с Фридбергом обделают дельце за вашей спиной, как это было со СКОПАЛом, а это, должен вам сказать со всею честностью, хоть я тут и в выигрыше, — это золотой телец, которого увели у вас из-под носа.
— Но мы же — компаньоны!
— Совершенно верно. И тем не менее предосторожность никогда не бывает излишней.
— О чем это вы?
— Я-то ведь не в Италии: Джонсон намеренно оставил меня в Ницце.
— Понятно.
— А для пользы дела мне следовало бы находиться рядом с ним.
— Не рядом, а между ним и Беллони.
— Ну, хотя бы сбоку. Раз Джонсон не взял меня с собой, значит, он не хотел, чтобы я там был… значит, у него есть на то основания.
— Вам совершенно необходимо туда поехать.
— Но Джонсон — мой патрон, и он решил…
— Да, черт возьми, но мы-то ведь тоже ваши патроны!
— Вот именно. Конечно. Но даже если вы хотите, чтобы я поехал, я не могу это сделать по своему почину.
В эту минуту Гюстав подумал, что в общем-то мог бы, что занимаемый им пост оправдывал бы такую поездку, но если он присоединится к Джонсону по своей инициативе, он лишний раз подчеркнет то, что уже позволил себе однажды ему сказать, а именно: что хочет быть в курсе всех сделок, которые тот заключает. Если же ему будет велено поехать, он, прибыв в Рим, с наивным видом скажет: «Меня послали», — и, поскольку он явится по настоянию другого клана, Джонсону придется терпеть его присутствие: он ведь не сам навязался.
— Что для этого требуется?
— Сегодня же вечером позвоните О'Балли в Нью-Йорк. Свяжитесь также с гамбуржцем. Договоритесь с ними и, подчеркнув их согласие в тексте, пришлите мне сюда такую телеграмму: «Требуем участия генерального секретаря всех итальянских переговорах. Настаиваем вашем немедленном присоединении Джонсону Риме». Подпишите эту телеграмму от имени всех троих. Можете еще добавить, если хотите: «Рассчитываем получении еженедельного отчета господина Гюстава Рабо».
— Прекрасно, я тотчас этим займусь. В течение ночи вы получите вашу телеграмму.
Гюстав получил телеграмму утром. Он показал ее Лоранс, чтобы она знала, что он покидает ее не по своей воле. И, сев в «бьюик», уехал. В общем-то Джонсон даже обрадуется, что у него будет там своя машина, подумал он с легким смешком. Перед отъездом он наказал Лоранс:
— Послушай, детка, съезди еще раз на наш участок.
— Правда, Гюстав, ты уверен?..
— Конечно, — сказал он, и теперь он в самом деле был уверен. — Можешь пообещать хозяину, что я встречусь с ним, как только вернусь на будущей неделе. Договорись о свидании с ним. Участок великолепный. Мы построим там дом — ты сама будешь следить за его сооружением.
— Чтобы он был хороший.
— Красивый. И не какая-нибудь времянка. Я там вижу…
— Четыре комнаты?
— Восемь. Два этажа. Современной конструкция. Огромная гостиная. Террасы. В подвале — непременно электро-централь.
— Что, что?
— Ну, я хочу сказать, мне хотелось бы, чтобы все было электрифицировано — отопление, освещение, кухня — и чтобы пульт управления находился в подвале. Я видел такое в Америке. Чтоб моя хозяюшка не знала забот.
— Но, дорогой мой, мы же не в Америке!
— Вот именно. Но надо здешних людей учить. Если в этой стране люди не привыкли пользоваться удобствами, это еще не значит, что все должны жить по старинке! Когда ты сама к этому приобщишься…
— Гюстав, а тебе не кажется?..
— Мне кажется, — твердо заявил он, — что ты будешь моей женой, и я желаю, чтобы у тебя, чтобы у нас с тобой было все только самое лучшее. Я не желаю растить своих детей в конуре.
— Но это же будет дворец!
— Нет, просто дом, отвечающий современному уровню цивилизации, нашему общественному и нашему материальному положению.
— А ты не боишься?
— Чего?
Он спросил это вполне искренне. Нет, он ничего не боялся, у него не было оснований бояться. В конце концов вполне естественно, что он хотел создать такой очаг для женщины, которую любил. Глория ведь имела все это, и во сто крат больше. Вот он обеспечит Лоранc благосостояние и комфорт — и поставит точку. Черт побери, хоть он уже и не Жильбер Ребель, но он обладает той же сметкой. Так пусть эта сметка послужит ему на благо!
Он так и сиял, и его оптимизм передался Лоранc. Гюстав принимает решение, дерзает, Гюстав любит ее, значит, ей не о чем беспокоиться.
— Любовь моя, пришла почта, в том числе письмо из Курпале — почтовый штемпель оттуда.
— Дай сюда. Это насчет бумаг.
Он вскрыл конверт, достал из него листок. В самом деле письмо — письмо от мэра, но написанное от руки и не слишком утешительное:
«Мосье,— Что-нибудь не так? — спросила Лоранс.
В ответ на Ваше письмо сообщаю, что, думается, в Ваших интересах наведаться в Курпале, если Вы, конечно, можете, чтобы нам вместе договориться о том, как выполнить Вашу просьбу, поскольку во время войны делопроизводство, связанное с хранением актов гражданского состояния, плохо велось.
Соблаговолите тем не менее поверить в мою искреннюю Вам преданность.
Шатрио
P. S. Спросите меня в «Террасе» — это заведение, которое принадлежит мне лично и где я почту за удовольствие Вас принять».
— Нет… нет… впрочем, прочти сама. Придется туда поехать. Со времени войны, естественно, много воды утекло, и им нужно кое-что уточнить. Возможно, некоторые регистрационные книги были уничтожены или утеряны при отступлении или во время немецкой оккупации. Им, наверное, нужна моя подпись под некоторыми бумагами… откуда мне знать? В общем, мэр хочет со мной встретиться.
— И ты поедешь?
— Как только смогу. И даже очень скоро, обещаю тебе: я ведь хочу, чтоб ты стала моей женой.
— Но я уже ею стала. Регистрация ничего не изменит.
— А дети?
— Это правда, — сказала она. — Но я ведь еще не жду детей.
— Чем же ты в таком случае занимаешься? — спросил он, нежно притягивая ее к себе.
Да, он любил ее и хотел иметь от нее детей. Это и была жизнь, новая жизнь, ради которой он принес в жертву Жильбера Ребеля. Счастье — он держал его в руках. И даже мог обеспечить его материально. Он никогда не сомневался, что сможет, но то, что удалось достичь этого так быстро, придавало ему уверенности в своих силах, подтверждало, что он их не растерял, хотя был момент, когда он начал в этом сомневаться, — словом, звезда его еще далеко не закатилась.
Мчась в Рим, он насвистывал, напевал — он любит Лоранс, и он сделает ее счастливой. Как жаль, что на Французской улице у нее нет телефона и он в течение нескольких дней будет лишен возможности услышать ее голос. Надо скорее строить дом, чтобы он мог звонить ей в любой час дня или ночи, как в Нью-Йорке, когда хотел поговорить с Глорией. С Глорией? Бог мой, да ведь под конец сам он с ней даже и не разговаривал, она не раз упрекала его за это, так как частенько по его поручению звонил секретарь — как правило, чтобы сообщить, что он не вернется домой. Это была мзда, которую взымали дела, всецело поглощавшие его, не оставляя ни для чего ни времени, ни места. Теперь же все обстоит иначе, и все пойдет отлично: он будет неплохо зарабатывать, у него будет свой очаг, семья — плавание закончилось, судно вошло в порт.
В Рим он прибыл к вечеру, — перед глазами у него еще стояли дорожные пейзажи. Поездка оказалась удивительно приятной: машина, которая там, в Америке, считается серийной, по здешним стандартам была достаточно комфортабельной и обладала хорошими ходовыми качествами, позволяющими спокойно совершать подобные поездки; единственное, чего не хватало ему, — это Лоранс. Как все-таки приятно ехать вот так, без забот и тревог, не думая о делах, которые ты должен любою ценой провернуть, потому что от этого зависит твоя жизнь, — о делах, которые отнимают у тебя все время. А сейчас — быть всего лишь представителем какого-то Фритша, О'Балли да еще этого немца, на чьей стороне, однако, ты вовсе не обязан выступать, как не обязан выступать и на стороне американцев, — знать, что в конце тебя ждет приличное вознаграждение, которое, возможно, еще пополнится кругленькой суммой, а она-то и позволит тебе построить дом для Лоранс, — тут есть чему радоваться и нет оснований волноваться. Да и когда он увидел вдруг Джонсона и Беллони в баре «Римского Гранд-отеля» на улице Диоклетиановых терм, неподалеку от вокзала Термини, встретил их удивленный, вопросительный взгляд, — это тоже не могло не доставить ему удовольствия. Нет, они не ожидали его появления — это было ясно, они сидели за своим мартини, словно преступники, застигнутые на месте преступления, и Гюстав с несказанным наслаждением изобразил перед ними этакого простачка: вытащил из кармана телеграмму Фритша, стал объяснять, что не мог его ослушаться, и с деланно наивным видом спросил у Джонсона, быть может, он знает, чего от него, собственно, хочет Фритш и зачем он его сюда направил.
Нет, Джонсон понятия не имел о причине, побудившей Фритша отправить Гюстава Рабо в Рим, но он без труда о ней догадался, хоть и ничего не сказал. Так или иначе, Гюстав прибыл, и Беллони с Джонсоном придется с этим считаться.
— Садитесь, мой мальчик, — мартини?
— Не откажусь. Дорога была длинная.
— На «бьюике»?
— Да, машина хорошо шла. Кстати, теперь она, так же, как и я, в полном вашем распоряжении.
— Но вы же больше не работаете у меня шофером!
— Это не значит, что я не могу вас возить. Так что пользуйтесь.
— Раз так, конечно! Однако, поскольку я намерен пробыть здесь неделю…
— Я отвезу вас и обратно в Ниццу. Это приятнее, чем ехать поездом.
— Значит, вы намерены все это время быть здесь со мной?
Гюстав вздохнул.
— У меня, конечно, есть чем заняться, и было бы лучше, если бы я находился в Ницце — и для меня, и для нас всех. Но Фритш…
— Да… да… он хочет…
— Чтоб я был с вами. Право же, я не понимаю, кому это нужно… разве что ему самому. Так или иначе, мне остается только подчиняться, коль скоро я генеральный секретарь и отвечаю за все.
— Я бы ввел вас в курс всех своих демаршей.
— Я знаю. Ну, ладно: так мы хоть время выиграем. Раз уж я тут, с вами и с господином Беллони, я, видимо, сумею подсказать вам что-то, что поможет вам избежать ненужных сложностей… и, наоборот, принять нужные решения.
Гюстав произнес эти слова с затаенной, холодной иронией, которой его собеседники не могли не заметить. Оба насторожились.
— Мы с господином Беллони уже немало тут сделали, — сказал Джонсон. — Но ваше присутствие действительно поможет нам сберечь время. Возможно даже, нам удастся закончить все еще на этой неделе… если вы не возражаете.
— Я буду только рад.
— Мы с господином Беллони, — продолжал Джонсон, — должен признаться, с самого начала идем в ногу.
— Я отнюдь не возражаю присоединиться к вам и шагать вместе, — сказал Гюстав.
Глава XIII
Если Джонсон в Беллони после разговора в тот первый вечер в баре «Римского Гранд-отеля» решили, что Гюстав на их стороне и все будет очень просто, — они жестоко ошибались. Да, Гюстав, как он и сказал им, готов был действовать с ними заодно, вложить свою руку в их руки, чтобы объединенными усилиями быстрее достичь общей цели, но они скоро поняли, что никогда не достигнут того, к чему так стремятся, даже если уступят генеральному секретарю там, где сразу решили ему уступить. Совершенно ясно, что и здесь, помимо главного филиала, возникнут дополнительные компании, для организации которых оба дельца зарезервировали капитал — либо свой собственный, либо принадлежащий верным друзьям, и что участие Гюстава в этих операциях не было предусмотрено. По прошествии двух суток, в течение которых Рабо следил за ходом переговоров, делая вид, будто готов выполнить любое желание своих хозяев, а те действовали в открытую, никак не маскируя своих планов нажиться на этом деле, — им оставалось лишь признать, что перед ними либо полный идиот, либо человек, гораздо более сильный, чем они предполагали.
На третий день, посовещавшись, они решили все-таки выяснить, чем же он дышит. Послал его к ним Фритш, Фритш и двое других, которые не слишком им доверяли, но сам-то Гюстав — чего он в конечном счете добивается? А то, что он чего-то добивался, было совершенно ясно.
Гюстав не принадлежал к числу людей, способных удовольствоваться небольшой прибылью, «чаевыми». Но этого они не знали. Не могли они знать и того, что прежде, чем стать Рабо, он был Ребелем. Имея за плечами такой опыт, Гюстав привык шагать широко, каковы бы ни были правила новой жизни, которую он решил себе создать. Берясь за любое дело, он не мог допустить, чтобы победа досталась другому — таков уж он был: ни по складу своего ума, ни по характеру он не мог плясать под чужую дудку и инстинктивно, почти автоматически, выбирал тот путь, что ведет наверх, и никакой иной, — человек не властен переделать свою натуру.
К тому же все это забавляло его. И доставляло не меньше удовольствия, чем поездка в Рим, когда он сидел за рулем и пел. Причем удовольствие это приумножалось благодаря дару предвидения, которым он обладал и который помогал ему в ходе переговоров в любую минуту, при любом повороте угадать намерения двух компаньонов. А они явно недооценивали его. Естественно, ему хотелось показать им, как они ошибаются, но не сейчас, а позже, когда наступит подходящий момент. Да, он бесспорно принадлежал к той породе людей, к той категории, к которой причислил его Фридберг, — старик-американец не ошибся, тогда как Джонсон все еще этого не уразумел. В делах, как и в боксе, есть легковесы и тяжеловесы. И если первые дерутся изящно, вторые причиняют настоящую боль, швыряют противника Наземь так, что тот уже не встанет. Причем в этом искусстве, которое никак нельзя назвать «благородным», нет правила, запрещающего выпускать тщедушного человека против колосса. Вопрос стоит так: либо ты родился сильным, либо слабым, либо обладаешь могучим кулаком, либо нет, либо натренирован на победу, либо ненатренирован, — вот и все.
Джонсон пошел в атаку за обедом в отеле, когда они ели спагетти, запивая их кьянти.
— Вы меня удивили, дорогой Гюстав, — начал он, — сегодня утром, когда мы обсуждали вопрос о местоположении участков, вы не поддержали нас. Однако в общих интересах…
— Вы хотите сказать: в ваших?
— Вы отлично знаете, что мои интересы неотделимы от общих, как и ваши тоже.
— Я придерживаюсь несколько иного взгляда, чем вы. Мне показалось, что эти участки слишком далеко отстоят от города… Если, конечно, вы не намерены создать здесь, как в Ницце, компанию по прокату автомобилей!
— Ну, а почему бы нам ее не создать?
— Бог мой, так бы и сказали! Вот видите, как важно держать меня в курсе. Значит, я допустил сегодня утром промашку?
— Это можно исправить.
— А как насчет Римской компании по прокату автомобилей?
— Мне думается, что Беллони вполне может ее создать.
— Такую, как вы с Фридбергом создали в Ницце?
— И поручили возглавить вам.
— Так, так, так… понимаю… Идея эта — что мне весьма приятно — исходила ведь от меня. Но в Ницце нам посчастливилось найти гараж Валлоне.
— А здесь у Беллони вложен капитал в аналогичное дело.
— Которое тоже прогорает?
Джонсон соизволил рассмеяться.
— Нам известно, что вы человек неглупый.
— Я?
Гюстав изобразил великое удивление. Казалось, он ничего не понял. А в самом деле — понял он или нет? Джонсон и Беллони всякий раз терялись, не зная, как истолковать его реакцию. Наконец, первый решил прояснить положение, взять быка за рога:
— Раз вы здесь и раз вы вполне обоснованно напоминаете, что идея организации Компании по прокату автомобилей «люкс» принадлежит вам, я полагаю, — тут он повернулся к Беллони, — вернее, мы с господином Беллони полагаем, что было бы вполне естественно назначить вас, поскольку вы возглавляете такую же компанию в Ницце, если не директором, что едва ли возможно, так как не можете же вы одновременно находиться в Ницце и здесь, то хотя бы администратором, ведающим делами этого филиала.
— Нет… нет, — сказал Гюстав. — Об этом не может быть и речи. Я согласен ведать лишь теми делами, за которыми я могу лично наблюдать.
— Рим не так уж далеко от Ниццы, — вы это нам доказали.
— Но ведь меня послал сюда господин Фритш.
— Мы это знаем. Но теперь вы здесь. Так как же?
— А так, что нет. Я считаю, что создать такую компанию должен господин Беллони — чего естественнее. Тогда аэродромы могут находиться далеко от города. Остается лишь узнать, что думают по этому поводу господин Фритш, а также немец и О'Балли.
— Они будут думать так, как вы захотите. Они же поручили вам следить за ходом дела.
— И еженедельно представлять им отчет.
— Который будет достаточно убедительным.
— Я тоже так полагаю. Во всяком случае, если его составить как надо, он будет убедительным. И они сразу поймут, о чем идет речь.
— Все дело в умении.
— Моем.
— Совершенно верно.
— Дорогой Джонсон, я вам многим обязан. Дорогой Беллони, вы мне бесконечно симпатичны, и мне было бы приятно оказать вам услугу.
— Это от вас зависит.
— Знаю… знаю.
— Мы были бы вам весьма признательны.
— И это знаю.
— Если у вас есть какие-то пожелания, скажите нам…
— Никаких.
— Вы говорили нам вчера об одном участке в Симьезе, который наметили для себя и где хотите построить дом. чтобы иметь свой угол и, если мы вас правильно поняли, обзавестись семьей.
— Да, таковы мои намерения, я действительно хочу пожить спокойно, в достатке, но это не имеет никакого отношения…
— Имеет. Именно имеет. Для этого нужны деньги.
— Я думаю создать компанию для постройки жилищного массива.
— На какие же капиталы?
— Ну, капиталы на строительство всегда можно найти. А кроме того, я ведь подписал с вами контракты, по которым вчера вечером вы любезно обязались платить мне жалованье в течение трех лет. Присовокупите к этому заем в Сельскохозяйственном банке… тем более что по новым законам можно получить аванс на строительство под очень низкий процент… Так что видите!.. Тем не менее я чрезвычайно благодарен вам за то, что вы готовы дать мне некую сумму наличными, которую, правда, мне придется потом возвращать.
— Ну, это еще неизвестно.
— Нет… нет… Все известно. На такое я согласиться не могу. Я же не крупный делец, а всего лишь скромный служащий… служащий в достаточной мере добросовестный… у которого весьма развито чувство ответственности. Так вот, я уверен, даже твердо уверен, принимая во внимание взваленное на меня бремя и то, что за все принятые решения я в ответе перед… перед всеми, как генеральный секретарь, что отныне все побочные компании, — это вовсе не мешает господину Беллони стать директором одной из них, — все компании по прокату автомобилей «люкс», вся сеть связанных с ними отелей, все агентства, даже прачечные, «откуда, — как вы изволили вчера выразиться, — наши клиенты будут получать белоснежное, точно в Лондоне, белье», — все без исключения должны входить в один концерн.
— В том числе и СКОПАЛ?
— А почему бы и нет? Будучи ее директором по контракту, я считаю более… более целесообразным, чтобы компания входила в общий концерн, а не принадлежала отдельным лицам.
— Рабо, — распаляясь гневом, воскликнул Джонсон, — вначале вы были заодно с нами, а теперь…
— Так и теперь ничего не изменилось. Я по-прежнему заодно с вами. Но если вначале я знал только вас, а потом узнал господина Фридберга, то теперь я знаю о существовании господина Беллони, — и он почтительно склонил голову, — а также господ Фритша, О'Балли и немца, адрес которого значится у меня в записной книжке. «Вы» — это и есть все эти господа, это — ЕКВСЛ. А я служу ЕКВСЛ, мне за это платят.
Джонсоном овладела такая ярость, что он не в силах был ее скрыть. Он постукивал по столу пальцем, пытаясь найти какой-то выход. Нет, это слишком глупо! Ведь Рабо всего лишь маленький человечек, совестливый мещанин, их служащий, — он это сам сказал. Но в его руках оказалось слишком много власти, и поскольку он такая тупица, это становится опасно. Ах, как он, Джонсон, просчитался, думая, что Гюстав ловкий и изворотливый, — а ведь именно так он охарактеризовал его Фридбергу, — и это было бы в сто раз лучше, тогда как на самом деле Гюстав просто дурак, несомненно честный, но ограниченный, тупой, ничего не понимающий в делах, не видящий даже, в чем его интерес. Слишком большую взвалили на него ответственность, и это пугает его, у него не хватает силенок тянуть такой воз!
На третий день, посовещавшись, они решили все-таки выяснить, чем же он дышит. Послал его к ним Фритш, Фритш и двое других, которые не слишком им доверяли, но сам-то Гюстав — чего он в конечном счете добивается? А то, что он чего-то добивался, было совершенно ясно.
Гюстав не принадлежал к числу людей, способных удовольствоваться небольшой прибылью, «чаевыми». Но этого они не знали. Не могли они знать и того, что прежде, чем стать Рабо, он был Ребелем. Имея за плечами такой опыт, Гюстав привык шагать широко, каковы бы ни были правила новой жизни, которую он решил себе создать. Берясь за любое дело, он не мог допустить, чтобы победа досталась другому — таков уж он был: ни по складу своего ума, ни по характеру он не мог плясать под чужую дудку и инстинктивно, почти автоматически, выбирал тот путь, что ведет наверх, и никакой иной, — человек не властен переделать свою натуру.
К тому же все это забавляло его. И доставляло не меньше удовольствия, чем поездка в Рим, когда он сидел за рулем и пел. Причем удовольствие это приумножалось благодаря дару предвидения, которым он обладал и который помогал ему в ходе переговоров в любую минуту, при любом повороте угадать намерения двух компаньонов. А они явно недооценивали его. Естественно, ему хотелось показать им, как они ошибаются, но не сейчас, а позже, когда наступит подходящий момент. Да, он бесспорно принадлежал к той породе людей, к той категории, к которой причислил его Фридберг, — старик-американец не ошибся, тогда как Джонсон все еще этого не уразумел. В делах, как и в боксе, есть легковесы и тяжеловесы. И если первые дерутся изящно, вторые причиняют настоящую боль, швыряют противника Наземь так, что тот уже не встанет. Причем в этом искусстве, которое никак нельзя назвать «благородным», нет правила, запрещающего выпускать тщедушного человека против колосса. Вопрос стоит так: либо ты родился сильным, либо слабым, либо обладаешь могучим кулаком, либо нет, либо натренирован на победу, либо ненатренирован, — вот и все.
Джонсон пошел в атаку за обедом в отеле, когда они ели спагетти, запивая их кьянти.
— Вы меня удивили, дорогой Гюстав, — начал он, — сегодня утром, когда мы обсуждали вопрос о местоположении участков, вы не поддержали нас. Однако в общих интересах…
— Вы хотите сказать: в ваших?
— Вы отлично знаете, что мои интересы неотделимы от общих, как и ваши тоже.
— Я придерживаюсь несколько иного взгляда, чем вы. Мне показалось, что эти участки слишком далеко отстоят от города… Если, конечно, вы не намерены создать здесь, как в Ницце, компанию по прокату автомобилей!
— Ну, а почему бы нам ее не создать?
— Бог мой, так бы и сказали! Вот видите, как важно держать меня в курсе. Значит, я допустил сегодня утром промашку?
— Это можно исправить.
— А как насчет Римской компании по прокату автомобилей?
— Мне думается, что Беллони вполне может ее создать.
— Такую, как вы с Фридбергом создали в Ницце?
— И поручили возглавить вам.
— Так, так, так… понимаю… Идея эта — что мне весьма приятно — исходила ведь от меня. Но в Ницце нам посчастливилось найти гараж Валлоне.
— А здесь у Беллони вложен капитал в аналогичное дело.
— Которое тоже прогорает?
Джонсон соизволил рассмеяться.
— Нам известно, что вы человек неглупый.
— Я?
Гюстав изобразил великое удивление. Казалось, он ничего не понял. А в самом деле — понял он или нет? Джонсон и Беллони всякий раз терялись, не зная, как истолковать его реакцию. Наконец, первый решил прояснить положение, взять быка за рога:
— Раз вы здесь и раз вы вполне обоснованно напоминаете, что идея организации Компании по прокату автомобилей «люкс» принадлежит вам, я полагаю, — тут он повернулся к Беллони, — вернее, мы с господином Беллони полагаем, что было бы вполне естественно назначить вас, поскольку вы возглавляете такую же компанию в Ницце, если не директором, что едва ли возможно, так как не можете же вы одновременно находиться в Ницце и здесь, то хотя бы администратором, ведающим делами этого филиала.
— Нет… нет, — сказал Гюстав. — Об этом не может быть и речи. Я согласен ведать лишь теми делами, за которыми я могу лично наблюдать.
— Рим не так уж далеко от Ниццы, — вы это нам доказали.
— Но ведь меня послал сюда господин Фритш.
— Мы это знаем. Но теперь вы здесь. Так как же?
— А так, что нет. Я считаю, что создать такую компанию должен господин Беллони — чего естественнее. Тогда аэродромы могут находиться далеко от города. Остается лишь узнать, что думают по этому поводу господин Фритш, а также немец и О'Балли.
— Они будут думать так, как вы захотите. Они же поручили вам следить за ходом дела.
— И еженедельно представлять им отчет.
— Который будет достаточно убедительным.
— Я тоже так полагаю. Во всяком случае, если его составить как надо, он будет убедительным. И они сразу поймут, о чем идет речь.
— Все дело в умении.
— Моем.
— Совершенно верно.
— Дорогой Джонсон, я вам многим обязан. Дорогой Беллони, вы мне бесконечно симпатичны, и мне было бы приятно оказать вам услугу.
— Это от вас зависит.
— Знаю… знаю.
— Мы были бы вам весьма признательны.
— И это знаю.
— Если у вас есть какие-то пожелания, скажите нам…
— Никаких.
— Вы говорили нам вчера об одном участке в Симьезе, который наметили для себя и где хотите построить дом. чтобы иметь свой угол и, если мы вас правильно поняли, обзавестись семьей.
— Да, таковы мои намерения, я действительно хочу пожить спокойно, в достатке, но это не имеет никакого отношения…
— Имеет. Именно имеет. Для этого нужны деньги.
— Я думаю создать компанию для постройки жилищного массива.
— На какие же капиталы?
— Ну, капиталы на строительство всегда можно найти. А кроме того, я ведь подписал с вами контракты, по которым вчера вечером вы любезно обязались платить мне жалованье в течение трех лет. Присовокупите к этому заем в Сельскохозяйственном банке… тем более что по новым законам можно получить аванс на строительство под очень низкий процент… Так что видите!.. Тем не менее я чрезвычайно благодарен вам за то, что вы готовы дать мне некую сумму наличными, которую, правда, мне придется потом возвращать.
— Ну, это еще неизвестно.
— Нет… нет… Все известно. На такое я согласиться не могу. Я же не крупный делец, а всего лишь скромный служащий… служащий в достаточной мере добросовестный… у которого весьма развито чувство ответственности. Так вот, я уверен, даже твердо уверен, принимая во внимание взваленное на меня бремя и то, что за все принятые решения я в ответе перед… перед всеми, как генеральный секретарь, что отныне все побочные компании, — это вовсе не мешает господину Беллони стать директором одной из них, — все компании по прокату автомобилей «люкс», вся сеть связанных с ними отелей, все агентства, даже прачечные, «откуда, — как вы изволили вчера выразиться, — наши клиенты будут получать белоснежное, точно в Лондоне, белье», — все без исключения должны входить в один концерн.
— В том числе и СКОПАЛ?
— А почему бы и нет? Будучи ее директором по контракту, я считаю более… более целесообразным, чтобы компания входила в общий концерн, а не принадлежала отдельным лицам.
— Рабо, — распаляясь гневом, воскликнул Джонсон, — вначале вы были заодно с нами, а теперь…
— Так и теперь ничего не изменилось. Я по-прежнему заодно с вами. Но если вначале я знал только вас, а потом узнал господина Фридберга, то теперь я знаю о существовании господина Беллони, — и он почтительно склонил голову, — а также господ Фритша, О'Балли и немца, адрес которого значится у меня в записной книжке. «Вы» — это и есть все эти господа, это — ЕКВСЛ. А я служу ЕКВСЛ, мне за это платят.
Джонсоном овладела такая ярость, что он не в силах был ее скрыть. Он постукивал по столу пальцем, пытаясь найти какой-то выход. Нет, это слишком глупо! Ведь Рабо всего лишь маленький человечек, совестливый мещанин, их служащий, — он это сам сказал. Но в его руках оказалось слишком много власти, и поскольку он такая тупица, это становится опасно. Ах, как он, Джонсон, просчитался, думая, что Гюстав ловкий и изворотливый, — а ведь именно так он охарактеризовал его Фридбергу, — и это было бы в сто раз лучше, тогда как на самом деле Гюстав просто дурак, несомненно честный, но ограниченный, тупой, ничего не понимающий в делах, не видящий даже, в чем его интерес. Слишком большую взвалили на него ответственность, и это пугает его, у него не хватает силенок тянуть такой воз!