Княгиня даже смутилась такому отпору:
– Да я разве что говорю? Объяснила только, за что прозвище дано. Вон князя Ивана Красным звали да Милостивым, потому как красив был и добр ко всем.
Василий Васильевич постарался спрятать гримасу, не выдержал, поморщился. Вот то-то и оно, что вся память осталась о красоте да кротости. Другое дело его старший брат Симеон Иванович! Того и Гордым прозвали, потому что всех под свою руку, под свою волю норовил поставить. Хороший продолжатель отцовских стараний был, да рано погиб.
Из таких бесед Дмитрий все больше осознавал, что подражать нужно деду Ивану Калите да дяде Симеону Гордому, что князь на Москве крепким должен быть, не то и самой Москве не бывать. Вот уж этого маленькому князю никак не хотелось! Для себя Дмитрий твердо решил, что станет князем сильным и хитрым одновременно, как дед Иван Данилович.
Мальчик даже не подозревал, как скоро ему придется идти по стопам знаменитого деда.
Будешь великим князем!
Дмитрий Суздальский
Поездки в Орду
– Да я разве что говорю? Объяснила только, за что прозвище дано. Вон князя Ивана Красным звали да Милостивым, потому как красив был и добр ко всем.
Василий Васильевич постарался спрятать гримасу, не выдержал, поморщился. Вот то-то и оно, что вся память осталась о красоте да кротости. Другое дело его старший брат Симеон Иванович! Того и Гордым прозвали, потому что всех под свою руку, под свою волю норовил поставить. Хороший продолжатель отцовских стараний был, да рано погиб.
Из таких бесед Дмитрий все больше осознавал, что подражать нужно деду Ивану Калите да дяде Симеону Гордому, что князь на Москве крепким должен быть, не то и самой Москве не бывать. Вот уж этого маленькому князю никак не хотелось! Для себя Дмитрий твердо решил, что станет князем сильным и хитрым одновременно, как дед Иван Данилович.
Мальчик даже не подозревал, как скоро ему придется идти по стопам знаменитого деда.
Будешь великим князем!
По крыльцу, а потом и переходу к палатам вдовой княгини прокатился топот. Это мчалась не разбирая дороги рябая Стешка, отправленная со двора к хозяйке с радостным известием.
Княгиня Александра, услышав переполох, с волнением уставилась на дверь, привычно прижав белые руки к груди.
Стешка влетела в горницу с воплем:
– Приехали!
– Кто?
– Митрополит приехал! Тама… на дворе… спешивается… Вот! – наконец выдохнула счастливая девка и замерла, не зная, что теперь делать. Про нее мигом забыли, не до дурехи.
Княгиня Александра вскочила, горничные девки привычно засуетились, оправляя складки одежды, подкалывая головной плат. Хотя это и не торжественный выход к гостям, но княгине негоже быть растрепой, как вон Стешка. Та, залюбовавшись хозяйкой во всей красе, украдкой вздохнула: дал же бог стать и пригожесть да не дал счастья полной горстью, совсем молодая вдовой осталась…
Сама Александра уже спешила к заднему крыльцу, оттуда слышались взволнованные голоса. На дворе и впрямь суетились люди, и вокруг прибывших вертелся маленький князь. Глаза Дмитрия восхищенно блестели, он уже знал, что митрополиту Алексию удалось бежать из Ольгердова заточения, тайно в ночи скрыться и ускользнуть от преследования. Кулачки мальчика сами собой сжимались в ярости: ну я этому Ольгерду ужо!..
А ведь и впрямь повоюет Дмитрий Иванович с литовским князем Ольгердом, и довольно скоро…
У Алексия худое, точно высохшее лицо, скулы выперли, брови нависли густыми седыми прядями, но глаза блестят – рад, что до дома добрался. Теперь он открыто считал Москву своим домом.
Княгиня Александра подошла под благословение. Алексий перекрестил, руки тоже тонкие, разве что не светятся, длинные пальцы цепко держат посох. Пожалел:
– Знаю о твоей кручине. Все в руках божьих, знать, так суждено было…
Та вздохнула:
– Да я не ропщу, отче. Только вон княжичи маленькими остались. – Тут же всполошилась: – Да что ж я с разговорами?! В баньку с дороги, за трапезу да на перины.
Алексий рассмеялся добрым смехом:
– Да я с давних лет этих перин не ведал, ни к чему и привыкать! И с трапезой не суетись, куска хлеба достаточно. А вот в баньку с великим удовольствием, давненько толком не мылся.
Александра метнулась отдавать распоряжения, хотя все уже и так засуетилось, по двору привычно забегали слуги, за ворота стрелой вылетел Тимоха, посланный к Вельяминовым и Бяконтам с радостной вестью. Сам митрополит обернулся к Дмитрию, все так же завороженно глядевшему на него, но иссохшая от тягот неволи и долгого пути рука легла не на волосы, а на плечо мальчика:
– Ты, я чай, князь теперь? Московский? – Тот кивнул, не в силах вымолвить и слово. – А за ярлыком в Орду не ездили? – Дмитрий снова лишь мотнул головой, не мог же он сам поехать, а бояре этого делать не стали. – Ничего, пока живы, все поправимо. Будешь и великим князем, Дмитрий Иванович.
Дмитрий просто задохнулся от такого обращения, сам митрополит, пред которым Москва и Владимир ниц падали, его по имени-отчеству величает! От избытка чувств прижался к худой, жилистой руке лицом, словно прятал все свои страхи и боль, а получить норовил помощь и защиту.
Так и случилось.
Не к сроку баню топить, но ради такого гостя и в праздник были готовы! Но не успел Алексий отправиться мыться, как во двор примчался сначала Василий Васильевич Вельяминов, а потом и чуть не все Бяконты сразу. Вокруг митрополита засуетились уже родовитые бояре, не только челядь. Но тысяцкий сообразил:
– Ты ступай, отче, в мыленку, мы подождем, небось с дороги устал…
Скупая улыбка тронула узкие старческие губы:
– Не только грязен вельми, но и обовшивел сначала в темнице, а потом и в дороге.
Немного позже они сидели в трапезной за крепкими мужскими разговорами. И даже княгиня Александра на свою половину ушла, а Дмитрия оставили! Митрополит повелел:
– Пусть князь послушает. Ему полезно будет. Я многое повидал, многое узрел. Нет нам подмоги от Литвы, нет поддержки. Ольгерд сам бы Москву под себя взял, если бы Орда позволила. Верно поступал Иван Данилович, когда с ордынскими ханами замирялся, свою голову склонив, иначе не выжить. Ничего!.. Придет и наше время! Придет твое время, князь Дмитрий Иванович, и от Орды освободишься, и Литве в обиду земли отцовские да дедовы не дашь!
Долго судили-рядили, как теперь быть. Алексий согласился:
– Верно сделали, что без меня в Сарай не сунулись, там опасно. Я людей нужных знаю, кому письмо напишу, кому слово верное передам… Помогут. – И усмехнулся: – Если живы, конечно. Но с ханом Бердибеком я тоже дружен был.
Бяконт махнул рукой:
– Да уж и Бердибека к праотцам отправили!
– А кто там ноне?
– Новруз, что ли… Да кто их ведает, у них, сказывают, хуже нашего – что ни день, то новый князь.
– Даже у нас нет такой замятни, – усмехнулся в бороду Алексий. Но усмешка вышла невеселой, все понимали, что если с десяток лет большой драки не было, то это не означает мир надолго.
Было решено подсобрать злата с московского боярства и ехать в Орду вместе с маленьким князем. Услышав об этом поутру, княгиня взвилась, точно у нее отнимали самое дорогое, хотя так и было:
– Не пущу! В Орду не пущу!
Тысяцкий распахнул глаза на неразумные речи:
– Ты о чем говоришь?! Димитрий князь, как ты можешь его не пустить?
– Он хоть и князь, а я мать! Сказано, не поедет, и все тут! Сами езжайте и ярлык тот покупайте!
Бояре даже растерялись от бешеного наскока Александры. Княгиня защищала свое дитя, точно наседка перед коршуном. Как ее осудить, если муж помер, а сына в далекую страшную Орду везти собираются? Алексий уже открыл было рот, чтобы приняться увещевать, но тут все решил сам Дмитрий. Он тоже сверкнул глазами не хуже матери и подбоченился:
– Поеду! Я князь, и мне негоже дома сидеть, когда бояре за меня дела делают! Поеду!
В другой раз смотреть на толстенького, коренастого Дмитрия, пыхтевшего от натуги, было бы смешно, но не сейчас. Не все и поняли, что сказал маленький князь, но поняли, что свое гнет. Ого, стало быть, сказывается кровь дедова! Это хорошо, бояре заулыбались, переглядываясь. Слава богу, что Дмитрий старший, маленький Иван вот так поперек матери слова бы не сказал.
Дмитрий тоже едва не смутился, все же не привык против воли материнской идти, но почувствовал за собой боярскую защиту и приосанился. Княгиня Александра растерянно оглядывала горделиво подбоченившегося сына, бояр-родичей и митрополита. Выручил Алексий, рассмеялся каким-то дробным, добрым смехом:
– Вылетел из гнезда сын-то, Александра. Смирись, не мальчик он отныне, но муж, князь, словом. Потому не ты им, а он нами повелевать будет. А за сына не бойся, на все воля божья, бояре сберегут, да и я сам в Сарай отправлюсь.
– Ты, отче?! – всколыхнулась княгиня. – Да ты только с тяжкой дороги!
– Мы ж не нынче едем. Надо сначала подарки собрать, чтоб наверняка. Так еще Иван Данилович завещал – одаривать щедро, но чтоб не зря.
Снова слышал маленький князь упоминание о хитром и сильном деде, снова дал себе слово, что будет таким же.
Княгиня Александра, услышав переполох, с волнением уставилась на дверь, привычно прижав белые руки к груди.
Стешка влетела в горницу с воплем:
– Приехали!
– Кто?
– Митрополит приехал! Тама… на дворе… спешивается… Вот! – наконец выдохнула счастливая девка и замерла, не зная, что теперь делать. Про нее мигом забыли, не до дурехи.
Княгиня Александра вскочила, горничные девки привычно засуетились, оправляя складки одежды, подкалывая головной плат. Хотя это и не торжественный выход к гостям, но княгине негоже быть растрепой, как вон Стешка. Та, залюбовавшись хозяйкой во всей красе, украдкой вздохнула: дал же бог стать и пригожесть да не дал счастья полной горстью, совсем молодая вдовой осталась…
Сама Александра уже спешила к заднему крыльцу, оттуда слышались взволнованные голоса. На дворе и впрямь суетились люди, и вокруг прибывших вертелся маленький князь. Глаза Дмитрия восхищенно блестели, он уже знал, что митрополиту Алексию удалось бежать из Ольгердова заточения, тайно в ночи скрыться и ускользнуть от преследования. Кулачки мальчика сами собой сжимались в ярости: ну я этому Ольгерду ужо!..
А ведь и впрямь повоюет Дмитрий Иванович с литовским князем Ольгердом, и довольно скоро…
У Алексия худое, точно высохшее лицо, скулы выперли, брови нависли густыми седыми прядями, но глаза блестят – рад, что до дома добрался. Теперь он открыто считал Москву своим домом.
Княгиня Александра подошла под благословение. Алексий перекрестил, руки тоже тонкие, разве что не светятся, длинные пальцы цепко держат посох. Пожалел:
– Знаю о твоей кручине. Все в руках божьих, знать, так суждено было…
Та вздохнула:
– Да я не ропщу, отче. Только вон княжичи маленькими остались. – Тут же всполошилась: – Да что ж я с разговорами?! В баньку с дороги, за трапезу да на перины.
Алексий рассмеялся добрым смехом:
– Да я с давних лет этих перин не ведал, ни к чему и привыкать! И с трапезой не суетись, куска хлеба достаточно. А вот в баньку с великим удовольствием, давненько толком не мылся.
Александра метнулась отдавать распоряжения, хотя все уже и так засуетилось, по двору привычно забегали слуги, за ворота стрелой вылетел Тимоха, посланный к Вельяминовым и Бяконтам с радостной вестью. Сам митрополит обернулся к Дмитрию, все так же завороженно глядевшему на него, но иссохшая от тягот неволи и долгого пути рука легла не на волосы, а на плечо мальчика:
– Ты, я чай, князь теперь? Московский? – Тот кивнул, не в силах вымолвить и слово. – А за ярлыком в Орду не ездили? – Дмитрий снова лишь мотнул головой, не мог же он сам поехать, а бояре этого делать не стали. – Ничего, пока живы, все поправимо. Будешь и великим князем, Дмитрий Иванович.
Дмитрий просто задохнулся от такого обращения, сам митрополит, пред которым Москва и Владимир ниц падали, его по имени-отчеству величает! От избытка чувств прижался к худой, жилистой руке лицом, словно прятал все свои страхи и боль, а получить норовил помощь и защиту.
Так и случилось.
Не к сроку баню топить, но ради такого гостя и в праздник были готовы! Но не успел Алексий отправиться мыться, как во двор примчался сначала Василий Васильевич Вельяминов, а потом и чуть не все Бяконты сразу. Вокруг митрополита засуетились уже родовитые бояре, не только челядь. Но тысяцкий сообразил:
– Ты ступай, отче, в мыленку, мы подождем, небось с дороги устал…
Скупая улыбка тронула узкие старческие губы:
– Не только грязен вельми, но и обовшивел сначала в темнице, а потом и в дороге.
Немного позже они сидели в трапезной за крепкими мужскими разговорами. И даже княгиня Александра на свою половину ушла, а Дмитрия оставили! Митрополит повелел:
– Пусть князь послушает. Ему полезно будет. Я многое повидал, многое узрел. Нет нам подмоги от Литвы, нет поддержки. Ольгерд сам бы Москву под себя взял, если бы Орда позволила. Верно поступал Иван Данилович, когда с ордынскими ханами замирялся, свою голову склонив, иначе не выжить. Ничего!.. Придет и наше время! Придет твое время, князь Дмитрий Иванович, и от Орды освободишься, и Литве в обиду земли отцовские да дедовы не дашь!
Долго судили-рядили, как теперь быть. Алексий согласился:
– Верно сделали, что без меня в Сарай не сунулись, там опасно. Я людей нужных знаю, кому письмо напишу, кому слово верное передам… Помогут. – И усмехнулся: – Если живы, конечно. Но с ханом Бердибеком я тоже дружен был.
Бяконт махнул рукой:
– Да уж и Бердибека к праотцам отправили!
– А кто там ноне?
– Новруз, что ли… Да кто их ведает, у них, сказывают, хуже нашего – что ни день, то новый князь.
– Даже у нас нет такой замятни, – усмехнулся в бороду Алексий. Но усмешка вышла невеселой, все понимали, что если с десяток лет большой драки не было, то это не означает мир надолго.
Было решено подсобрать злата с московского боярства и ехать в Орду вместе с маленьким князем. Услышав об этом поутру, княгиня взвилась, точно у нее отнимали самое дорогое, хотя так и было:
– Не пущу! В Орду не пущу!
Тысяцкий распахнул глаза на неразумные речи:
– Ты о чем говоришь?! Димитрий князь, как ты можешь его не пустить?
– Он хоть и князь, а я мать! Сказано, не поедет, и все тут! Сами езжайте и ярлык тот покупайте!
Бояре даже растерялись от бешеного наскока Александры. Княгиня защищала свое дитя, точно наседка перед коршуном. Как ее осудить, если муж помер, а сына в далекую страшную Орду везти собираются? Алексий уже открыл было рот, чтобы приняться увещевать, но тут все решил сам Дмитрий. Он тоже сверкнул глазами не хуже матери и подбоченился:
– Поеду! Я князь, и мне негоже дома сидеть, когда бояре за меня дела делают! Поеду!
В другой раз смотреть на толстенького, коренастого Дмитрия, пыхтевшего от натуги, было бы смешно, но не сейчас. Не все и поняли, что сказал маленький князь, но поняли, что свое гнет. Ого, стало быть, сказывается кровь дедова! Это хорошо, бояре заулыбались, переглядываясь. Слава богу, что Дмитрий старший, маленький Иван вот так поперек матери слова бы не сказал.
Дмитрий тоже едва не смутился, все же не привык против воли материнской идти, но почувствовал за собой боярскую защиту и приосанился. Княгиня Александра растерянно оглядывала горделиво подбоченившегося сына, бояр-родичей и митрополита. Выручил Алексий, рассмеялся каким-то дробным, добрым смехом:
– Вылетел из гнезда сын-то, Александра. Смирись, не мальчик он отныне, но муж, князь, словом. Потому не ты им, а он нами повелевать будет. А за сына не бойся, на все воля божья, бояре сберегут, да и я сам в Сарай отправлюсь.
– Ты, отче?! – всколыхнулась княгиня. – Да ты только с тяжкой дороги!
– Мы ж не нынче едем. Надо сначала подарки собрать, чтоб наверняка. Так еще Иван Данилович завещал – одаривать щедро, но чтоб не зря.
Снова слышал маленький князь упоминание о хитром и сильном деде, снова дал себе слово, что будет таким же.
Дмитрий Суздальский
Новый великий князь Владимирский, которого все упорно продолжали звать Суздальским, Дмитрий Константинович стоял перед Дмитровским собором Владимира и глазел на дивное каменное кружево храма.
Над собором привычно кружили птицы. Дмитрий Константинович любил этот владимирский храм даже больше нарядного Успенского. Сказывали, и Александр Ярославич тоже его любил. Кружевную каменную резьбу можно подолгу разглядывать, находя для себя всякий раз что-то новое.
Не только для московских князей Александр Ярославич Невский прадед, для Дмитрия Суздальского тоже, его кровь от младшего брата князя Александра – Андрея Ярославича. И всего-то заслуг у нынешнего малолетнего правителя Москвы, что его дед Иван Калита был сыном Данилы Александровича!
Так случилось, что собрал Иван Данилович Московские земли, поднял княжество, сын его Симеон продолжил дело, а передать некому. Вот и не судьба продолжить сильную родовую ветвь, может Москва снова захиреть, отойти в тень. Кому тогда вместо нее подниматься, Твери или Суздалю? Для себя Дмитрий Константинович решил, что Суздалю, вернее, снова Владимиру, в который он с удовольствием переехал. Надолго ли?
Князь Дмитрий проводил глазами стаю, улетевшую, видно, к озеру на кормежку, вздохнул и зашагал прочь от собора. Некогда над бедами московского дома размышлять, своих забот невпроворот. Но мысли упорно возвращались к роду Калиты.
Симеон сам помер и за собой никого не оставил. И брат его Иван тоже недолго протянул, то ли потравили чем в Орде, то ли просто ко времени пришло, только осиротил он маленьких сыновей с тихой, спокойной женой. Не такая княгиня Александра, чтобы заботу о Москве на себя взять, а княжичи больно молоды. На Москве бояре сильны, но и они поняли, что тягаться не стоит, впервые за много лет не просили ярлыка.
Дмитрий Константинович понимал, что это ненадолго, повзрослеет его тезка, Иванов сын, и снова начнется тяжба между Москвой и Суздалем за великое княжение, да и Тверь своего не упустит, там тоже князь силен. Но пока ярлык у него, а потому времени зря терять нельзя. Князь никак не понимал своего брата Андрея, отдавшего Суздаль ему и ушедшего в Нижний Новгород, а потом в Орде отказавшегося от ярлыка по своей воле. Ну и что, что за него бороться придется? Ныне вся жизнь борьба, а когда иначе было?
Андрей и младшего их брата Бориса жалеет, обещал ему Нижний отдать за собой. Это не нравилось Дмитрию, потому и схватился за великокняжеский ярлык, чтоб не остаться на одном Суздале.
Почему на Руси вдруг так напряженно приняли его владение ярлыком на великое княжение? Чем он, Дмитрий Константинович, хуже того же Ивана Даниловича, прозванного Калитой за скопидомство? И вдруг понял чем. За много лет, что великим князем был Иван Калита, все русские князья, которые под Ордой ходили, привыкли, что во главе стоит Москва, а значит, и думать за всех сразу ей. То дело Московского князя, как с Ордой уговориться, какие подарки подарить, пред кем лишний раз голову склонить, чтобы не было набегов на Русь.
И ведь не было! Неполных четыре десятка лет, что был у власти Иван Данилович, больших разоров не было. Кланялся проклятым ханам, хатуням, тюками таскал дорогие подарки ордынским чиновникам. Но при том, говорят, в Сарай к Узбеку ездил как в гости к свояку, так что непонятно, кто кем из них помыкал. Узбек хан хитрый, но Калита и его перехитрил, сумел ханскую злость и жестокость на других направить, а от своей земли отвести. Кому еще так удавалось? Да никому с тех самых времен, что ордынцы на Руси хозяйничали! Может, потому и вставали русские князья под руку Ивана Даниловича, чтобы заступился пред грозным ханом? Понимали, что не все, что отбирает Калита у других, в Орду идет, немало и себе оставляет, но лучше своему платить и сидеть спокойно дома, чем каждый год головой рисковать в Сарае.
Четыре десятка даже для человека немалый срок, а уж для истерзанной Руси тем более. Потому сколько ни ворчали на скопидомство и жадность Ивана Калиты, а признавали его право называться первым и даже брать себе часть дани.
Сможет ли сам Дмитрий Константинович так? Не встанет ли поперек горла тот ярлык, когда придется в хищные глаза ордынского хана глянуть? Может, прав брат Андрей, что добром от такой сомнительной чести отказался?
Князь так задумался, что не заметил, как подошел к своему дворцу. Хороши палаты поставили когда-то Ярославичи, но подновлять пора. Ничего, вот закрепится он на великокняжеском престоле, все подновит. А до того к чему деньги тратить? Видно, так судили и остальные до него, поэтому никто за палаты не брался, а московским князьям Владимир не больно и нужен, они свои обновляли.
К отцу кинулись две дочки, Марьюшка и Евдокеюшка. Дмитрий залюбовался девочками, обе светлые, не то что нынешние чернавки от разных ордынских или ромейских матерей, у обеих княжон косы русые в руку толщиной за спинами вьются, и глаза тоже светлые с синевой. А у Евдокии на щеках ямочки от улыбки. Любо-дорого глядеть.
Дочки отцовскому сердцу радость и забота. Это мать думает, как вырастить их скромными да приветливыми, как научить дом вести да деток рожать-лелеять. У отца мысли другие – за кого замуж отдать, чтоб и породниться знатно, и дочь не была в беде. Девочки погодки, князю совсем скоро им долю искать. Тоже забота, что ни говори.
Обе отца за руки похватали, каждая к себе тянет и верещит.
– Стой, балаболки! Трещите, сороки, не разобрать, что к чему!
Вроде и прикрикнул, но беззлобно. Девчонки сначала притихли, но тут же загалдели снова, правда, теперь понял, что зовет к себе старший брат нижегородский князь Андрей Константинович всех на именины любимой супруги Вассы.
– Поедешь ли?
Дмитрий Константинович вздохнул:
– Недосуг, вряд ли. А вы с матерью езжайте. Може, кто из братьев тоже соберется.
Посмеялись, погалдели, пока старший брат Василий не прикрикнул, чтоб замолкли. Сестры смутились, отошли в сторону.
Ехать в Нижний собрались княгиня с дочками и средний княжич Симеон. Отец не был против, пусть Симеон с двоюродным братом поближе познакомится. У младшего из князей Константиновичей Бориса сын Юрий больно хорош, крепок уже в малолетстве и норов чувствуется.
На столбе высокого крыльца нижегородского княжьего терема сидела большущая ворона и, наклоняя голову то на один, то на другой бок, наблюдала за происходящим внизу. Два княжича взялись биться учебным оружием, выясняя, кто ловчей. Бой шел нешуточный, это понял выглянувший в окно отец одного из княжичей. Видимо, обеспокоившись, как бы не покалечили друг дружку всерьез, князь Борис покачал головой и пошел разбираться. За ним, смеясь, последовал и еще один гость нижегородских князей – Олег Рязанский.
На крыльце стояли суздальские княжны и смотрели, как бьются деревянными мечами княжичи Симеон и Юрий. Хотя и одного возраста, но у Юрия получалось лучше, он с малолетства к ратной науке тяготел, недаром потом прозвище получил «Острый меч». Когда выбил из рук оружие у двоюродного брата, они о чем-то горячо заспорили. Девочкам не слышно, заглушала возня холопов на другом конце двора.
Но вот холопы затихли, договорившись, а княжичи продолжали спор. Симеон в запале закричал, как кричат дети, когда уже других доводов не остается:
– А мой отец старше твоего! Он великий князь и вас отсюда выгонит!
Юрию палец в рот не клади, подбоченился, выставил ногу, насмешливо фыркнул:
– Да он великий князь потому, что дядя Андрей отказался! А Нижний наш будет! И мы вас отсюда вон выгоним!
– А ты!.. А ты…
Быть бы большой драке, но подоспел князь Борис, рослый, косая сажень в плечах, вмиг раскидал вцепившихся друг в дружку братьев, не разбираясь, дал обоим по подзатыльнику. Обиженные Симеон и Юрий бросились каждый в свою сторону, грозя кулачками, мол, погоди, вот я тебе!
Княжнам показалось смешным, они фыркнули, но тут же прикрылись рукавами, потому как князь Борис был не один. С ним на крыльце показался тоже рослый, но более тонкий и красивый мужчина, по всему видно, не из последних. У Бориса Константиновича было хорошее настроение, потому, проходя мимо суздальских княжон, он весело подмигнул:
– А вы куда смотрите, пока братцу тумаки дают? Пошто не заступились?
Это показалось еще смешнее: как стали бы княжны за Симеона заступаться? Не в драку же с Юрием лезть! Обе снова залились веселым смехом, смущенно прячась за рукавами. Неожиданно глаза Евдокии встретились с глазами гостя, и она раскраснелась окончательно. Слишком внимательным и даже по-мужски жарким был его взор. Княжна не выдержала, метнулась в терем, с трудом переводя дыхание. Мария поспешила за сестрой.
Влетев в горницу, которую отвели гостьям на время пребывания, обе девочки замерли, вытаращив глаза друг на дружку. Хорошо, что матери не оказалось дома, ушла с хозяйкой княгиней Вассой в церковь, иначе как бы объяснили такое поведение? Дочери Дмитрия Константиновича воспитаны в строгости, чтоб так бегать да смеяться…
Маша первой затараторила почему-то шепотом:
– Ты видела?! Чего он так смотрел-то?!
Евдокия снова залилась краской:
– А я почем знаю? – Почти с досадой закусила губу, но не выдержала: – А кто это?
– Бог весть. Надо узнать, а ну как родич наш, да при маменьке так вот… Она заругает.
Это было верно, княгиня не одобрила бы внимания незнакомца к дочери. Мала еще Евдокия, чтобы на нее заглядываться. Конечно, бывало, и в таком возрасте княжон замуж отдавали, и не раз, но ей спешить ни к чему, всего двенадцать годочков, есть время подождать да жениха выбрать.
Сама Евдокия тоже так думала, но ясные очи красавца все же смутили душу девочки. Нет, она пока и не мечтала о суженом, но время подходило, а потому вдруг проснулось что-то в сердечке, полыхнуло оно молодым жаром ожидания счастья. Весь день Евдокия ходила сама не своя, стараясь держаться подальше от всех. Верная сестра старательно оберегала ее от чужих взглядов.
Но как можно уберечь, если и гость тот тоже не на день приехал. Встретился снова на следующее утро, снова залюбовался Евдокиюшкой, вогнав ту в краску, но вел себя чинно, степенно, только что смотрел уж больно жарко.
Теперь заметила и княгиня, глаза прищурила, наклонилась к хозяйке что-то спрашивать. Снова внимательно посмотрела на незнакомца, чуть усмехнулась и почти кивнула. Сердечко Евдокии сладко замлело, поняла, что матери пришелся по душе этот глядевший. Да и ей тоже. Красив, строен, норов чувствуется. А еще ум во взгляде. Хотя дочь Дмитрия Константиновича старалась даже глазом не косить, но все заметила.
Выручила сестрица, как и успела столько разузнать? Уже немного погодя, когда смотрели сквозь щелочку ставен на беседовавших близ крыльца мужчин, нашептывала Евдокии, что это князь Олег Рязанский, вдовый, дюже умен и начитан, детей нет, уделом своим правит твердо, хотя князем стал совсем молодым – двенадцати лет – и правил сам.
Почему-то именно это – что с малолетства сам правит – придало красавцу-князю небывалую привлекательность. Братья вон много старше, а дурни дурнями!
– Сколь лет-то ему?
Мария оглядела князя Олега с ног до головы и со знанием дела заключила:
– А двадцать пять, не более.
Так она это уверенно сказала, точно всякий день на глазок определяла возраст чужих молодцев. Княжны настолько увлеклись подглядыванием из-за притворенного окошка за князем, что проглядели собственную мать, подошедшую тихонько.
– На кого это вы смотрите?!
Растерялись обе, Евдокия снова полыхнула краской по самые уши, опустила голову. Мария оказалась проворней, затараторила:
– Мы, мамо, птичку на ветке занятную увидели. Таких и во Владимире не сыскать, не то что в Суздале!
– Птичку? Ну, покажите и мне вашу птичку.
Маша и тут не растерялась, спешно выглянула в окно, всплеснула руками:
– Ай, улетела! Жаль-то как, больно красивая была.
Княгиня скосила глаза на полузакрытую ставенку, потом на полыхающую огнем дочь и усмехнулась:
– Да не улетела ваша птичка. Стоит орел во дворе, с князем Борисом беседы ведет да на наши окна косится. Ты мне лучше скажи, сама-то не давала повода глазеть на тебя? Может, заманивала чем?
Евдокия испуганно вскинула глаза:
– Нет, нет! Только…
– Что только?
– Смеялись мы вчера над Симеоном с Юркой, когда они чуть не подрались, но мы же его не видели…
– Ладно, это не то. Не зря князь Рязанский на тебя смотрит. Ну, поглядим, что из того выйдет, слышала я, что всем взял он, и пригож, и умен, и силен. – И вдруг мать вздохнула: – Одна беда – княжество окраинное.
– А чем беда? – деловито поинтересовалась Мария.
– Да кто ни идет, татары ли, булгары или русские, все через его земли, да все его Рязань палят. Сколь раз уже сгорала, а ее снова отстраивают. Вот и Олег, сказывают, заново город поднял, да какой… лучше прежнего. Молодец князь! Да, вдовый он, но детей нет.
По тому, как мать отзывалась об Олеге Рязанском, дочери поняли, что уже все узнано, оценено и прикинуто, дело за князем, хотя, конечно, молода Евдокия, подождать бы. Кроме того, Маша старшая, ей первой замуж идти. Если сосватают Евдокию, что ж Марии, в монастырь уходить?
Видно, так же думал и сам князь Олег, глядеть-то глядел, но разговора про сватовство пока не вел. Вернее, про княжну расспрашивал, но только князя Бориса Константиновича. Тот посоветовал подождать чуть, мол, немного погодя придет время, когда Дмитрий Константинович с радостью дочь отдаст. А почему и чего ждать, не объяснил, видно, знал что-то, но говорить не стал, рано.
Рассказала ли княгиня мужу про интерес рязанского князя к дочери, неизвестно. А может, и не до того было, потому что закрутили другие события. Но сама Евдокия не могла забыть внимательный взгляд умных глаз. Тосковало девичье сердечко, вдруг разбуженное мужским вниманием и почувствовавшее мужской зов в неведомую даль. Сестра Маша ходила вокруг нее, как вокруг больной, все оберегала от грубого слова, от ненужного взгляда. Это была их девичья тайна, от которой становилось страшно и сладко одновременно. Обе почувствовали, что совсем скоро приедут к ним сваты, увезут из родимого дома, от пусть и строгой, но родимой матушки.
Над собором привычно кружили птицы. Дмитрий Константинович любил этот владимирский храм даже больше нарядного Успенского. Сказывали, и Александр Ярославич тоже его любил. Кружевную каменную резьбу можно подолгу разглядывать, находя для себя всякий раз что-то новое.
Не только для московских князей Александр Ярославич Невский прадед, для Дмитрия Суздальского тоже, его кровь от младшего брата князя Александра – Андрея Ярославича. И всего-то заслуг у нынешнего малолетнего правителя Москвы, что его дед Иван Калита был сыном Данилы Александровича!
Так случилось, что собрал Иван Данилович Московские земли, поднял княжество, сын его Симеон продолжил дело, а передать некому. Вот и не судьба продолжить сильную родовую ветвь, может Москва снова захиреть, отойти в тень. Кому тогда вместо нее подниматься, Твери или Суздалю? Для себя Дмитрий Константинович решил, что Суздалю, вернее, снова Владимиру, в который он с удовольствием переехал. Надолго ли?
Князь Дмитрий проводил глазами стаю, улетевшую, видно, к озеру на кормежку, вздохнул и зашагал прочь от собора. Некогда над бедами московского дома размышлять, своих забот невпроворот. Но мысли упорно возвращались к роду Калиты.
Симеон сам помер и за собой никого не оставил. И брат его Иван тоже недолго протянул, то ли потравили чем в Орде, то ли просто ко времени пришло, только осиротил он маленьких сыновей с тихой, спокойной женой. Не такая княгиня Александра, чтобы заботу о Москве на себя взять, а княжичи больно молоды. На Москве бояре сильны, но и они поняли, что тягаться не стоит, впервые за много лет не просили ярлыка.
Дмитрий Константинович понимал, что это ненадолго, повзрослеет его тезка, Иванов сын, и снова начнется тяжба между Москвой и Суздалем за великое княжение, да и Тверь своего не упустит, там тоже князь силен. Но пока ярлык у него, а потому времени зря терять нельзя. Князь никак не понимал своего брата Андрея, отдавшего Суздаль ему и ушедшего в Нижний Новгород, а потом в Орде отказавшегося от ярлыка по своей воле. Ну и что, что за него бороться придется? Ныне вся жизнь борьба, а когда иначе было?
Андрей и младшего их брата Бориса жалеет, обещал ему Нижний отдать за собой. Это не нравилось Дмитрию, потому и схватился за великокняжеский ярлык, чтоб не остаться на одном Суздале.
Почему на Руси вдруг так напряженно приняли его владение ярлыком на великое княжение? Чем он, Дмитрий Константинович, хуже того же Ивана Даниловича, прозванного Калитой за скопидомство? И вдруг понял чем. За много лет, что великим князем был Иван Калита, все русские князья, которые под Ордой ходили, привыкли, что во главе стоит Москва, а значит, и думать за всех сразу ей. То дело Московского князя, как с Ордой уговориться, какие подарки подарить, пред кем лишний раз голову склонить, чтобы не было набегов на Русь.
И ведь не было! Неполных четыре десятка лет, что был у власти Иван Данилович, больших разоров не было. Кланялся проклятым ханам, хатуням, тюками таскал дорогие подарки ордынским чиновникам. Но при том, говорят, в Сарай к Узбеку ездил как в гости к свояку, так что непонятно, кто кем из них помыкал. Узбек хан хитрый, но Калита и его перехитрил, сумел ханскую злость и жестокость на других направить, а от своей земли отвести. Кому еще так удавалось? Да никому с тех самых времен, что ордынцы на Руси хозяйничали! Может, потому и вставали русские князья под руку Ивана Даниловича, чтобы заступился пред грозным ханом? Понимали, что не все, что отбирает Калита у других, в Орду идет, немало и себе оставляет, но лучше своему платить и сидеть спокойно дома, чем каждый год головой рисковать в Сарае.
Четыре десятка даже для человека немалый срок, а уж для истерзанной Руси тем более. Потому сколько ни ворчали на скопидомство и жадность Ивана Калиты, а признавали его право называться первым и даже брать себе часть дани.
Сможет ли сам Дмитрий Константинович так? Не встанет ли поперек горла тот ярлык, когда придется в хищные глаза ордынского хана глянуть? Может, прав брат Андрей, что добром от такой сомнительной чести отказался?
Князь так задумался, что не заметил, как подошел к своему дворцу. Хороши палаты поставили когда-то Ярославичи, но подновлять пора. Ничего, вот закрепится он на великокняжеском престоле, все подновит. А до того к чему деньги тратить? Видно, так судили и остальные до него, поэтому никто за палаты не брался, а московским князьям Владимир не больно и нужен, они свои обновляли.
К отцу кинулись две дочки, Марьюшка и Евдокеюшка. Дмитрий залюбовался девочками, обе светлые, не то что нынешние чернавки от разных ордынских или ромейских матерей, у обеих княжон косы русые в руку толщиной за спинами вьются, и глаза тоже светлые с синевой. А у Евдокии на щеках ямочки от улыбки. Любо-дорого глядеть.
Дочки отцовскому сердцу радость и забота. Это мать думает, как вырастить их скромными да приветливыми, как научить дом вести да деток рожать-лелеять. У отца мысли другие – за кого замуж отдать, чтоб и породниться знатно, и дочь не была в беде. Девочки погодки, князю совсем скоро им долю искать. Тоже забота, что ни говори.
Обе отца за руки похватали, каждая к себе тянет и верещит.
– Стой, балаболки! Трещите, сороки, не разобрать, что к чему!
Вроде и прикрикнул, но беззлобно. Девчонки сначала притихли, но тут же загалдели снова, правда, теперь понял, что зовет к себе старший брат нижегородский князь Андрей Константинович всех на именины любимой супруги Вассы.
– Поедешь ли?
Дмитрий Константинович вздохнул:
– Недосуг, вряд ли. А вы с матерью езжайте. Може, кто из братьев тоже соберется.
Посмеялись, погалдели, пока старший брат Василий не прикрикнул, чтоб замолкли. Сестры смутились, отошли в сторону.
Ехать в Нижний собрались княгиня с дочками и средний княжич Симеон. Отец не был против, пусть Симеон с двоюродным братом поближе познакомится. У младшего из князей Константиновичей Бориса сын Юрий больно хорош, крепок уже в малолетстве и норов чувствуется.
На столбе высокого крыльца нижегородского княжьего терема сидела большущая ворона и, наклоняя голову то на один, то на другой бок, наблюдала за происходящим внизу. Два княжича взялись биться учебным оружием, выясняя, кто ловчей. Бой шел нешуточный, это понял выглянувший в окно отец одного из княжичей. Видимо, обеспокоившись, как бы не покалечили друг дружку всерьез, князь Борис покачал головой и пошел разбираться. За ним, смеясь, последовал и еще один гость нижегородских князей – Олег Рязанский.
На крыльце стояли суздальские княжны и смотрели, как бьются деревянными мечами княжичи Симеон и Юрий. Хотя и одного возраста, но у Юрия получалось лучше, он с малолетства к ратной науке тяготел, недаром потом прозвище получил «Острый меч». Когда выбил из рук оружие у двоюродного брата, они о чем-то горячо заспорили. Девочкам не слышно, заглушала возня холопов на другом конце двора.
Но вот холопы затихли, договорившись, а княжичи продолжали спор. Симеон в запале закричал, как кричат дети, когда уже других доводов не остается:
– А мой отец старше твоего! Он великий князь и вас отсюда выгонит!
Юрию палец в рот не клади, подбоченился, выставил ногу, насмешливо фыркнул:
– Да он великий князь потому, что дядя Андрей отказался! А Нижний наш будет! И мы вас отсюда вон выгоним!
– А ты!.. А ты…
Быть бы большой драке, но подоспел князь Борис, рослый, косая сажень в плечах, вмиг раскидал вцепившихся друг в дружку братьев, не разбираясь, дал обоим по подзатыльнику. Обиженные Симеон и Юрий бросились каждый в свою сторону, грозя кулачками, мол, погоди, вот я тебе!
Княжнам показалось смешным, они фыркнули, но тут же прикрылись рукавами, потому как князь Борис был не один. С ним на крыльце показался тоже рослый, но более тонкий и красивый мужчина, по всему видно, не из последних. У Бориса Константиновича было хорошее настроение, потому, проходя мимо суздальских княжон, он весело подмигнул:
– А вы куда смотрите, пока братцу тумаки дают? Пошто не заступились?
Это показалось еще смешнее: как стали бы княжны за Симеона заступаться? Не в драку же с Юрием лезть! Обе снова залились веселым смехом, смущенно прячась за рукавами. Неожиданно глаза Евдокии встретились с глазами гостя, и она раскраснелась окончательно. Слишком внимательным и даже по-мужски жарким был его взор. Княжна не выдержала, метнулась в терем, с трудом переводя дыхание. Мария поспешила за сестрой.
Влетев в горницу, которую отвели гостьям на время пребывания, обе девочки замерли, вытаращив глаза друг на дружку. Хорошо, что матери не оказалось дома, ушла с хозяйкой княгиней Вассой в церковь, иначе как бы объяснили такое поведение? Дочери Дмитрия Константиновича воспитаны в строгости, чтоб так бегать да смеяться…
Маша первой затараторила почему-то шепотом:
– Ты видела?! Чего он так смотрел-то?!
Евдокия снова залилась краской:
– А я почем знаю? – Почти с досадой закусила губу, но не выдержала: – А кто это?
– Бог весть. Надо узнать, а ну как родич наш, да при маменьке так вот… Она заругает.
Это было верно, княгиня не одобрила бы внимания незнакомца к дочери. Мала еще Евдокия, чтобы на нее заглядываться. Конечно, бывало, и в таком возрасте княжон замуж отдавали, и не раз, но ей спешить ни к чему, всего двенадцать годочков, есть время подождать да жениха выбрать.
Сама Евдокия тоже так думала, но ясные очи красавца все же смутили душу девочки. Нет, она пока и не мечтала о суженом, но время подходило, а потому вдруг проснулось что-то в сердечке, полыхнуло оно молодым жаром ожидания счастья. Весь день Евдокия ходила сама не своя, стараясь держаться подальше от всех. Верная сестра старательно оберегала ее от чужих взглядов.
Но как можно уберечь, если и гость тот тоже не на день приехал. Встретился снова на следующее утро, снова залюбовался Евдокиюшкой, вогнав ту в краску, но вел себя чинно, степенно, только что смотрел уж больно жарко.
Теперь заметила и княгиня, глаза прищурила, наклонилась к хозяйке что-то спрашивать. Снова внимательно посмотрела на незнакомца, чуть усмехнулась и почти кивнула. Сердечко Евдокии сладко замлело, поняла, что матери пришелся по душе этот глядевший. Да и ей тоже. Красив, строен, норов чувствуется. А еще ум во взгляде. Хотя дочь Дмитрия Константиновича старалась даже глазом не косить, но все заметила.
Выручила сестрица, как и успела столько разузнать? Уже немного погодя, когда смотрели сквозь щелочку ставен на беседовавших близ крыльца мужчин, нашептывала Евдокии, что это князь Олег Рязанский, вдовый, дюже умен и начитан, детей нет, уделом своим правит твердо, хотя князем стал совсем молодым – двенадцати лет – и правил сам.
Почему-то именно это – что с малолетства сам правит – придало красавцу-князю небывалую привлекательность. Братья вон много старше, а дурни дурнями!
– Сколь лет-то ему?
Мария оглядела князя Олега с ног до головы и со знанием дела заключила:
– А двадцать пять, не более.
Так она это уверенно сказала, точно всякий день на глазок определяла возраст чужих молодцев. Княжны настолько увлеклись подглядыванием из-за притворенного окошка за князем, что проглядели собственную мать, подошедшую тихонько.
– На кого это вы смотрите?!
Растерялись обе, Евдокия снова полыхнула краской по самые уши, опустила голову. Мария оказалась проворней, затараторила:
– Мы, мамо, птичку на ветке занятную увидели. Таких и во Владимире не сыскать, не то что в Суздале!
– Птичку? Ну, покажите и мне вашу птичку.
Маша и тут не растерялась, спешно выглянула в окно, всплеснула руками:
– Ай, улетела! Жаль-то как, больно красивая была.
Княгиня скосила глаза на полузакрытую ставенку, потом на полыхающую огнем дочь и усмехнулась:
– Да не улетела ваша птичка. Стоит орел во дворе, с князем Борисом беседы ведет да на наши окна косится. Ты мне лучше скажи, сама-то не давала повода глазеть на тебя? Может, заманивала чем?
Евдокия испуганно вскинула глаза:
– Нет, нет! Только…
– Что только?
– Смеялись мы вчера над Симеоном с Юркой, когда они чуть не подрались, но мы же его не видели…
– Ладно, это не то. Не зря князь Рязанский на тебя смотрит. Ну, поглядим, что из того выйдет, слышала я, что всем взял он, и пригож, и умен, и силен. – И вдруг мать вздохнула: – Одна беда – княжество окраинное.
– А чем беда? – деловито поинтересовалась Мария.
– Да кто ни идет, татары ли, булгары или русские, все через его земли, да все его Рязань палят. Сколь раз уже сгорала, а ее снова отстраивают. Вот и Олег, сказывают, заново город поднял, да какой… лучше прежнего. Молодец князь! Да, вдовый он, но детей нет.
По тому, как мать отзывалась об Олеге Рязанском, дочери поняли, что уже все узнано, оценено и прикинуто, дело за князем, хотя, конечно, молода Евдокия, подождать бы. Кроме того, Маша старшая, ей первой замуж идти. Если сосватают Евдокию, что ж Марии, в монастырь уходить?
Видно, так же думал и сам князь Олег, глядеть-то глядел, но разговора про сватовство пока не вел. Вернее, про княжну расспрашивал, но только князя Бориса Константиновича. Тот посоветовал подождать чуть, мол, немного погодя придет время, когда Дмитрий Константинович с радостью дочь отдаст. А почему и чего ждать, не объяснил, видно, знал что-то, но говорить не стал, рано.
Рассказала ли княгиня мужу про интерес рязанского князя к дочери, неизвестно. А может, и не до того было, потому что закрутили другие события. Но сама Евдокия не могла забыть внимательный взгляд умных глаз. Тосковало девичье сердечко, вдруг разбуженное мужским вниманием и почувствовавшее мужской зов в неведомую даль. Сестра Маша ходила вокруг нее, как вокруг больной, все оберегала от грубого слова, от ненужного взгляда. Это была их девичья тайна, от которой становилось страшно и сладко одновременно. Обе почувствовали, что совсем скоро приедут к ним сваты, увезут из родимого дома, от пусть и строгой, но родимой матушки.
Поездки в Орду
– Дмитрий, – на людях митрополит Алексий звал его только князем Дмитрием Ивановичем, даже при матери, а наедине просто Дмитрием, все же во внуки годится, если не в правнуки, – пора в Орду собираться.
Молодой князь почему-то подумал, что, услышь это мать, всплеснула бы руками, запричитала, что не пустит, что не поедет… Верно сделал митрополит, что без нее стал говорить. Правда, и самому страшновато в такой путь пускаться. Он знал, что не раз князья возили сыновей в Сарай на показ ханам, иногда даже и сами не ехали, а мальчиков с боярами отправляли. И все же дома оставался отец, хоть какая защита, а он сам как князь ехать должен. А вдруг не понравится тамошнему хану и тот даже ярлык на Московское княжество отберет?!
Нет, об этом лучше не думать. Да и Алексий обещал с ним поехать. Как митрополит не боялся сам далеко в путь пускаться, не только ведь в Орде бывал, но и до Царьграда дважды ездил, по морю бурному, среди совсем чужих людей без большой охраны. И в полон попал, а не испугался, смог выбраться и убежать.
Вот бы ему таким же бесстрашным стать! Однажды Дмитрий спросил Алексия, не боялся ли он. Старик скупо улыбнулся:
– Не испытывают страха только глупцы. Умный человек хотя и боится, но умеет страх побороть. Есть такое слово «надо», сынок. Оно иногда важнее любого страха. Все под богом ходим, ему одному ведомо, кого сберечь, а кого и не стоит. Если страшно, не думай о том, чего боишься.
– А о чем думать?
– О том, что сделать должен. Тогда и страх сам собой пройдет, ему места не останется.
Как княгиня ни причитала, а вот оно – стоят крепко слаженные ладьи у пристани подле крутого берега, готовые отплыть, чтобы унести московского князя и его сопровождающих в неведомую даль, в Орду на показ хану и, если получится, за ярлыком на великое княжение. Самого Дмитрия это великое княжение и не интересует вовсе, но он твердо знает, что так для Руси надо, для Москвы, для всех, а потому едет и будет делать все, что скажут. Кто скажет? Митрополит Алексий да бояре, им виднее.
Мать долго махала платом с берега вслед уплывавшим ладьям. Не одна она, рядом с княгиней Александрой стояла мать княжича Владимира Андреевича княгиня Мария, а дальше по берегу еще множество таких же женщин, что проводили в далекий опасный путь своих мужей и сыновей. Каждая думала: вернется ли, не обидят ли? И у каждой в душе рождалась досада: когда же это проклятье с русского народа Господь снимет? Сколько можно под Ордой жить, всякий год ей дань платить?! Ладно бы только злато да серебро, а то и людские жизни кладутся!
Видно, сильно провинился русский люд пред Господом, много грешен, если одно лихо за другим на него. То моровая язва всех подряд косила, то теперь вот сушь стоит такая, что едва лето началось, а трава как дрова в печи, вот-вот сама по себе полыхнет. Берега у рек открылись на безводье, вместо того чтобы пойменные луга заливать. Про татар как-то и забывалось за другими бедами. Только когда приходилось родных людей к ним отпускать, вспоминали…
Молодой князь почему-то подумал, что, услышь это мать, всплеснула бы руками, запричитала, что не пустит, что не поедет… Верно сделал митрополит, что без нее стал говорить. Правда, и самому страшновато в такой путь пускаться. Он знал, что не раз князья возили сыновей в Сарай на показ ханам, иногда даже и сами не ехали, а мальчиков с боярами отправляли. И все же дома оставался отец, хоть какая защита, а он сам как князь ехать должен. А вдруг не понравится тамошнему хану и тот даже ярлык на Московское княжество отберет?!
Нет, об этом лучше не думать. Да и Алексий обещал с ним поехать. Как митрополит не боялся сам далеко в путь пускаться, не только ведь в Орде бывал, но и до Царьграда дважды ездил, по морю бурному, среди совсем чужих людей без большой охраны. И в полон попал, а не испугался, смог выбраться и убежать.
Вот бы ему таким же бесстрашным стать! Однажды Дмитрий спросил Алексия, не боялся ли он. Старик скупо улыбнулся:
– Не испытывают страха только глупцы. Умный человек хотя и боится, но умеет страх побороть. Есть такое слово «надо», сынок. Оно иногда важнее любого страха. Все под богом ходим, ему одному ведомо, кого сберечь, а кого и не стоит. Если страшно, не думай о том, чего боишься.
– А о чем думать?
– О том, что сделать должен. Тогда и страх сам собой пройдет, ему места не останется.
Как княгиня ни причитала, а вот оно – стоят крепко слаженные ладьи у пристани подле крутого берега, готовые отплыть, чтобы унести московского князя и его сопровождающих в неведомую даль, в Орду на показ хану и, если получится, за ярлыком на великое княжение. Самого Дмитрия это великое княжение и не интересует вовсе, но он твердо знает, что так для Руси надо, для Москвы, для всех, а потому едет и будет делать все, что скажут. Кто скажет? Митрополит Алексий да бояре, им виднее.
Мать долго махала платом с берега вслед уплывавшим ладьям. Не одна она, рядом с княгиней Александрой стояла мать княжича Владимира Андреевича княгиня Мария, а дальше по берегу еще множество таких же женщин, что проводили в далекий опасный путь своих мужей и сыновей. Каждая думала: вернется ли, не обидят ли? И у каждой в душе рождалась досада: когда же это проклятье с русского народа Господь снимет? Сколько можно под Ордой жить, всякий год ей дань платить?! Ладно бы только злато да серебро, а то и людские жизни кладутся!
Видно, сильно провинился русский люд пред Господом, много грешен, если одно лихо за другим на него. То моровая язва всех подряд косила, то теперь вот сушь стоит такая, что едва лето началось, а трава как дрова в печи, вот-вот сама по себе полыхнет. Берега у рек открылись на безводье, вместо того чтобы пойменные луга заливать. Про татар как-то и забывалось за другими бедами. Только когда приходилось родных людей к ним отпускать, вспоминали…