– И сам не чаял! Просто попросился, как мачеха пообещала более в дом не пускать, а они и взяли…
– И порты на тебе новые… и картуз вона какой…
Зависть друга, конечно, была приятна Никите, но по сердцу тут же резанула жалость к Семке. Тому не лучше живется, тоже сирый, у тетки на шее, а тетка злющая, еще хуже Никиткиной мачехи! Вдруг решительно шепнул другу:
– Иди с нами!
Тот обомлел:
– Да я-то с радостью, так ведь не возьмут, заругают!
– Идем, они добрые! Я своим поделюсь, обузой не будешь, а на Москве к кому пристроимся работать.
Монахи заметили эти переговоры мальчишек, заметили и то, что подбежавший такой же худенький пацаненок не отстает, явно наметившись топать следом. Пока шли деревней, все молчали, но за околицей Сергий вдруг остановился, строго глядя не на обомлевшего Семку, а на Никитку:
– Ты чего ж мальца из дому сманил?! Сам ушел и его тянешь? А о матери не подумали, каково ей будет?!
У Никитки навернулись на глаза досадные слезы, а у Семки и того более – просто брызнули, но друга в обиду Никита не дал, заслонил собой, точно монахи ему что сделать могли, почти вскричал:
– Нету у него матери! Сирота, как и я, у тетки обузой живет!
И вдруг осознав, что грубит самому Сергию, вмиг сник, почти заголосил жалобно:
– Возьмите его с нами… Я своим поделюсь, у меня лапоточки запасные есть, да и порты тоже тетка в Нижнем дала крепкие. И рубаха… Только вот картуза нет, так свой отдам! – И неожиданно добавил: – И ест он немного, нам хватит.
Последние слова вдруг заставили монахов разом рассмеяться. Хохотал Вафсоний, держась за бока, басом ухал Антоний, лучики смешинок расходились от глаз Сергия.
– Ну, коли хлебом не объест, тогда, пожалуй, пущай идет с нами…
Семка, вмиг осознав, что его не гонят, завопил что есть силы:
– Дяденьки, я и вовсе хлеба могу не есть! Разве что иногда горбушечку… Зато я рыбалить хорошо умею, я вам рыбку ловить буду!
Он еще многое хотел пообещать, но остановила рука Сергия, легшая на плечо:
– Хлеба больше, чем у самого есть, не обещаю, но и не обидим. – Он вдруг хохотнул: – Только дяденьками не зови, говори лучше «отче» и по имени. Никитка тебе все объяснит. Пойдемте уж, и так припозднились.
Дальше дорожную пыль топтали уже пятеро, Семка и впрямь оказался мальчишкой ловким и толковым. И рыбу удить хорошо умел, баловал монахов рыбкой.
А однажды на привале, который устроили просто на берегу небольшой речушки, ночью к Сергию подобрался теперь уже Семка, приткнувшись к самому уху, горячо зашептал:
– Отче, я чего видел… эти твои иноки и не иноки вовсе!
– А кто? – шепотом ответил Сергий. Ночная мгла скрыла его едва сдерживаемую улыбку, а шепот не выдал.
– У иноков мечей не бывает, а у ентих короткие под рясами спрятаны!.. Они не тебя ли убить мыслят? Так ты беги, мы их отвлечем! А то давай, мы с Никиткой подберемся и по башкам чем потяжелее… а?
– Не надо ничего. Кабы убить хотели, так давно бы сие свершили, мы который день по лесным тропам бродим. Успокойтесь, их митрополит со мной отправил, видно, хотел, чтоб защитили в случае чего. А то, что они не иноки, я в первый день понял, службу плохо знают.
Последние слова игумен говорил уже громко, в ответ со стороны рослого здорового Антония раздался довольный смех:
– Ты, Семка, зря нас пужаешься. Мы отца Сергия не первый день храним, он верно заметил. Так что спите оба!
Про оба это он зря, Никитка и без того сладкие сны смотрел, и помощи от него было чуть. Вообще мальчишка, почувствовав заботу и защиту взрослых сильных людей, сильно изменился, стал не только уверенным, но и чуть нагловатым. Если шли по деревням и тем более в городах, Никита вышагивал важно, точно не он при Сергии, а монахи при нем. Сначала монахов это даже смешило, потом стали едва заметно морщиться, а однажды Сергий даже сделал выговор мальчишке:
– Ты пошто не дал старухе ко мне подойти?
Тот оправдывался:
– Да мне тебя жаль, отче. Ежели всякий станет к твоей руке подходить, то она отвалится!
Сергий укоризненно покачал головой:
– То моя рука, а не твоя, и в благословении я еще никому не отказывал. Всякий человек доброго слова достоин.
Семка тут как тут:
– А ежели тать? Или вор, к примеру?
– Тем паче надо слово доброе сказать, чтоб в душе что хорошее шевельнулось.
– Чтоб укор почувствовал?
– Не укор, а душой свою неправоту понял. Если поймет, то не сможет худого сделать…
– А ежели не поймет?
– Значит, плохо объяснил. В другой раз говори понятней и до сердца доходчивей.
– Этак ты, святой отец, всех душегубов ласкать станешь, – не выдержал уже Вафсоний.
– А лаской большего добиться можно, чем дурным словом или злостью.
– Ага, вот ордынцев сколь ни ласкай, они все свою мзду требуют, а то и в полон тащат.
– Мерзок сей мир, мерзок пока, – со вздохом согласился Сергий. – Потому и в обители живу, чтобы у Господа прощенье за людские грехи вымолить. Но, вишь, приходится на эти же грехи отвлекаться. Кабы не ссорились меж собой два брата, то не месили бы мы грязь дорожную столько дней.
Не раз заходили такие разговоры, все меньше нравилось это Никитке: ежели столько строг отец Сергий и в обители, то не зря ли он сам туда идет? Однажды стал тихонько говорить Семке, что на Москве сразу надо себе другое прибежище искать, не по нутру ему монастырские строгости. Приятель махнул рукой:
– Поживем увидим…
Вот, наконец, и Москва скоро, Вафсоний сказал, что за поворотом реки будут видны московские холмы. Радовались все, но почему-то идущих охватывала тревога. Эта тревога была разлита в воздухе.
Вдруг Семка принюхался:
– Не то дымом пахнет? Костер где палят, что ли?
Принюхались и остальные. Вафсоний хмуро покачал головой:
– Ой не костер это, чует мое сердце… А ежели и костер, так такой большущий, что всем страшно будет!
Путники прибавили шаг, едва не бегом выскочили на высокий пригорок на берегу и в ужасе замерли! На другом берегу выше по течению единым костром пылал московский Кром! Такого не только мальчишки, но и отец Сергий не видывал. На что большие пожары были, но чтоб дубовые стены Кремника горели, да еще и столь жарко!..
Пылало все: деревянные церкви и колокольни, терема, дома, амбары, скотные дворы, пристани у реки… Горячий ветер помогал расползаться пожару, хотя расползаться уже было некуда. Люди с воплями бежали, бросая все свое добро, даже запертую в хлевах скотину, только бы успеть убежать из огня самим и вынести детей да стариков.
Сергий неподвижным столбом замер на круче, взирая на огонь, охвативший Москву. Помочь они ничем не могли, не только тем, кто еще был в пожаре, но и тем, кто добрался до воды. На их глазах город превращался в груду черных горелых бревен, а ветер все разносил по округе горячий пепел и обрывки того, что раньше было человеческим творением. Пламя бушевало так, что человеческих голосов и не слышно.
Для взрослых это ужас от одного сознания, что вмиг рушится все, что люди делали годами, что остаются новые тысячи обездоленных без крова над головой, без пищи, без скотины, без скарба, а еще хуже – гибнут в огне и люди, которые не смогли, не успели или побоялись покинуть свои дома! Для мальчишек бушующее пламя – это интерес, постояли молча, восхищенными глазами глядя на огненный разгул, а потом не выдержали, принялись обмениваться возгласами:
– Смотри, смотри… вона как полетело!..
– А вон! Глянь, колокольня рухнула, что ли? Вроде как колокол на ней!
– Ага… и человек, кажись…
Под строгим взглядом Сергия примолкли. Но когда стали спускаться к воде, чтоб все же переправиться на ту сторону, Семка поинтересовался:
– А куда ж мы? Чай, монастырь сгорел?
– Монастырь там, отсюда далеко, не видно. А владычий двор вон там, погорел ли, неизвестно, – объяснил Вафсоний со вздохом. – И где митрополит с князем?..
И митрополита нашли, и князя, они не пострадали. Но когда уже пробирались по московской гари, Никитка вдруг зашептал другу:
– Куда ж тута пристроишься, придется в монастырь идти…
– А ты куда хотел? – поинтересовался Сергий.
– Не, я в монастырь и хотел.
– Лукавишь ты все, плохо сие. Говоришь одно, а мыслишь совсем другое, – покачал головой игумен. Никитка потупился, был за ним такой грех.
В Москве Сергий показал мальчишек митрополиту Алексию:
– Хотел в обитель забрать, да больно вертлявы, не по ним монастырское житье. Может, где у себя на дворе пристроишь, толковые мальчонки-то.
Никитка с Семеном остались на владычьем дворе. Семка оказался очень схватчивым к грамоте и через некоторое время уже вопрошал, заглядывая через плечо Власия:
– А это что за буквица?
Никиту пристроили на монастырскую кухню, там все пришлось по душе, нравилось малому вдыхать дар печи, запах свежеиспеченного хлеба, нравилось крошить большим ножом овощи для варева, а потом взирать, как уплетают приготовленное за обе щеки, нахваливая умельцев. Каждому нашлось свое, устроились две судьбы на Руси, а сколько тысяч неустроенных сирот, живущих не всегда у добрых родовичей, еще осталось?
Но мальчишки недолго пробыли на владычьем дворе, так случилось, что оба оказались рядом с братьями Вельяминовыми, Никитка у Ивана, а Семка подле младшего, Николая. И судьбы обоих с той минуты уже были тесно связаны с судьбами молодых бояр Вельяминовых, и развела их жизнь по разные стороны Куликова поля.
Женитьба
– И порты на тебе новые… и картуз вона какой…
Зависть друга, конечно, была приятна Никите, но по сердцу тут же резанула жалость к Семке. Тому не лучше живется, тоже сирый, у тетки на шее, а тетка злющая, еще хуже Никиткиной мачехи! Вдруг решительно шепнул другу:
– Иди с нами!
Тот обомлел:
– Да я-то с радостью, так ведь не возьмут, заругают!
– Идем, они добрые! Я своим поделюсь, обузой не будешь, а на Москве к кому пристроимся работать.
Монахи заметили эти переговоры мальчишек, заметили и то, что подбежавший такой же худенький пацаненок не отстает, явно наметившись топать следом. Пока шли деревней, все молчали, но за околицей Сергий вдруг остановился, строго глядя не на обомлевшего Семку, а на Никитку:
– Ты чего ж мальца из дому сманил?! Сам ушел и его тянешь? А о матери не подумали, каково ей будет?!
У Никитки навернулись на глаза досадные слезы, а у Семки и того более – просто брызнули, но друга в обиду Никита не дал, заслонил собой, точно монахи ему что сделать могли, почти вскричал:
– Нету у него матери! Сирота, как и я, у тетки обузой живет!
И вдруг осознав, что грубит самому Сергию, вмиг сник, почти заголосил жалобно:
– Возьмите его с нами… Я своим поделюсь, у меня лапоточки запасные есть, да и порты тоже тетка в Нижнем дала крепкие. И рубаха… Только вот картуза нет, так свой отдам! – И неожиданно добавил: – И ест он немного, нам хватит.
Последние слова вдруг заставили монахов разом рассмеяться. Хохотал Вафсоний, держась за бока, басом ухал Антоний, лучики смешинок расходились от глаз Сергия.
– Ну, коли хлебом не объест, тогда, пожалуй, пущай идет с нами…
Семка, вмиг осознав, что его не гонят, завопил что есть силы:
– Дяденьки, я и вовсе хлеба могу не есть! Разве что иногда горбушечку… Зато я рыбалить хорошо умею, я вам рыбку ловить буду!
Он еще многое хотел пообещать, но остановила рука Сергия, легшая на плечо:
– Хлеба больше, чем у самого есть, не обещаю, но и не обидим. – Он вдруг хохотнул: – Только дяденьками не зови, говори лучше «отче» и по имени. Никитка тебе все объяснит. Пойдемте уж, и так припозднились.
Дальше дорожную пыль топтали уже пятеро, Семка и впрямь оказался мальчишкой ловким и толковым. И рыбу удить хорошо умел, баловал монахов рыбкой.
А однажды на привале, который устроили просто на берегу небольшой речушки, ночью к Сергию подобрался теперь уже Семка, приткнувшись к самому уху, горячо зашептал:
– Отче, я чего видел… эти твои иноки и не иноки вовсе!
– А кто? – шепотом ответил Сергий. Ночная мгла скрыла его едва сдерживаемую улыбку, а шепот не выдал.
– У иноков мечей не бывает, а у ентих короткие под рясами спрятаны!.. Они не тебя ли убить мыслят? Так ты беги, мы их отвлечем! А то давай, мы с Никиткой подберемся и по башкам чем потяжелее… а?
– Не надо ничего. Кабы убить хотели, так давно бы сие свершили, мы который день по лесным тропам бродим. Успокойтесь, их митрополит со мной отправил, видно, хотел, чтоб защитили в случае чего. А то, что они не иноки, я в первый день понял, службу плохо знают.
Последние слова игумен говорил уже громко, в ответ со стороны рослого здорового Антония раздался довольный смех:
– Ты, Семка, зря нас пужаешься. Мы отца Сергия не первый день храним, он верно заметил. Так что спите оба!
Про оба это он зря, Никитка и без того сладкие сны смотрел, и помощи от него было чуть. Вообще мальчишка, почувствовав заботу и защиту взрослых сильных людей, сильно изменился, стал не только уверенным, но и чуть нагловатым. Если шли по деревням и тем более в городах, Никита вышагивал важно, точно не он при Сергии, а монахи при нем. Сначала монахов это даже смешило, потом стали едва заметно морщиться, а однажды Сергий даже сделал выговор мальчишке:
– Ты пошто не дал старухе ко мне подойти?
Тот оправдывался:
– Да мне тебя жаль, отче. Ежели всякий станет к твоей руке подходить, то она отвалится!
Сергий укоризненно покачал головой:
– То моя рука, а не твоя, и в благословении я еще никому не отказывал. Всякий человек доброго слова достоин.
Семка тут как тут:
– А ежели тать? Или вор, к примеру?
– Тем паче надо слово доброе сказать, чтоб в душе что хорошее шевельнулось.
– Чтоб укор почувствовал?
– Не укор, а душой свою неправоту понял. Если поймет, то не сможет худого сделать…
– А ежели не поймет?
– Значит, плохо объяснил. В другой раз говори понятней и до сердца доходчивей.
– Этак ты, святой отец, всех душегубов ласкать станешь, – не выдержал уже Вафсоний.
– А лаской большего добиться можно, чем дурным словом или злостью.
– Ага, вот ордынцев сколь ни ласкай, они все свою мзду требуют, а то и в полон тащат.
– Мерзок сей мир, мерзок пока, – со вздохом согласился Сергий. – Потому и в обители живу, чтобы у Господа прощенье за людские грехи вымолить. Но, вишь, приходится на эти же грехи отвлекаться. Кабы не ссорились меж собой два брата, то не месили бы мы грязь дорожную столько дней.
Не раз заходили такие разговоры, все меньше нравилось это Никитке: ежели столько строг отец Сергий и в обители, то не зря ли он сам туда идет? Однажды стал тихонько говорить Семке, что на Москве сразу надо себе другое прибежище искать, не по нутру ему монастырские строгости. Приятель махнул рукой:
– Поживем увидим…
Вот, наконец, и Москва скоро, Вафсоний сказал, что за поворотом реки будут видны московские холмы. Радовались все, но почему-то идущих охватывала тревога. Эта тревога была разлита в воздухе.
Вдруг Семка принюхался:
– Не то дымом пахнет? Костер где палят, что ли?
Принюхались и остальные. Вафсоний хмуро покачал головой:
– Ой не костер это, чует мое сердце… А ежели и костер, так такой большущий, что всем страшно будет!
Путники прибавили шаг, едва не бегом выскочили на высокий пригорок на берегу и в ужасе замерли! На другом берегу выше по течению единым костром пылал московский Кром! Такого не только мальчишки, но и отец Сергий не видывал. На что большие пожары были, но чтоб дубовые стены Кремника горели, да еще и столь жарко!..
Пылало все: деревянные церкви и колокольни, терема, дома, амбары, скотные дворы, пристани у реки… Горячий ветер помогал расползаться пожару, хотя расползаться уже было некуда. Люди с воплями бежали, бросая все свое добро, даже запертую в хлевах скотину, только бы успеть убежать из огня самим и вынести детей да стариков.
Сергий неподвижным столбом замер на круче, взирая на огонь, охвативший Москву. Помочь они ничем не могли, не только тем, кто еще был в пожаре, но и тем, кто добрался до воды. На их глазах город превращался в груду черных горелых бревен, а ветер все разносил по округе горячий пепел и обрывки того, что раньше было человеческим творением. Пламя бушевало так, что человеческих голосов и не слышно.
Для взрослых это ужас от одного сознания, что вмиг рушится все, что люди делали годами, что остаются новые тысячи обездоленных без крова над головой, без пищи, без скотины, без скарба, а еще хуже – гибнут в огне и люди, которые не смогли, не успели или побоялись покинуть свои дома! Для мальчишек бушующее пламя – это интерес, постояли молча, восхищенными глазами глядя на огненный разгул, а потом не выдержали, принялись обмениваться возгласами:
– Смотри, смотри… вона как полетело!..
– А вон! Глянь, колокольня рухнула, что ли? Вроде как колокол на ней!
– Ага… и человек, кажись…
Под строгим взглядом Сергия примолкли. Но когда стали спускаться к воде, чтоб все же переправиться на ту сторону, Семка поинтересовался:
– А куда ж мы? Чай, монастырь сгорел?
– Монастырь там, отсюда далеко, не видно. А владычий двор вон там, погорел ли, неизвестно, – объяснил Вафсоний со вздохом. – И где митрополит с князем?..
И митрополита нашли, и князя, они не пострадали. Но когда уже пробирались по московской гари, Никитка вдруг зашептал другу:
– Куда ж тута пристроишься, придется в монастырь идти…
– А ты куда хотел? – поинтересовался Сергий.
– Не, я в монастырь и хотел.
– Лукавишь ты все, плохо сие. Говоришь одно, а мыслишь совсем другое, – покачал головой игумен. Никитка потупился, был за ним такой грех.
В Москве Сергий показал мальчишек митрополиту Алексию:
– Хотел в обитель забрать, да больно вертлявы, не по ним монастырское житье. Может, где у себя на дворе пристроишь, толковые мальчонки-то.
Никитка с Семеном остались на владычьем дворе. Семка оказался очень схватчивым к грамоте и через некоторое время уже вопрошал, заглядывая через плечо Власия:
– А это что за буквица?
Никиту пристроили на монастырскую кухню, там все пришлось по душе, нравилось малому вдыхать дар печи, запах свежеиспеченного хлеба, нравилось крошить большим ножом овощи для варева, а потом взирать, как уплетают приготовленное за обе щеки, нахваливая умельцев. Каждому нашлось свое, устроились две судьбы на Руси, а сколько тысяч неустроенных сирот, живущих не всегда у добрых родовичей, еще осталось?
Но мальчишки недолго пробыли на владычьем дворе, так случилось, что оба оказались рядом с братьями Вельяминовыми, Никитка у Ивана, а Семка подле младшего, Николая. И судьбы обоих с той минуты уже были тесно связаны с судьбами молодых бояр Вельяминовых, и развела их жизнь по разные стороны Куликова поля.
Женитьба
– Вот уж правы те, кто твердит, что не ведаешь, откуда беды ждать и кто поможет! – жаловался жене Дмитрий Константинович. Если честно, то в душе он был даже рад разрешению спора о великом княжении, понимал, насколько прав оказался брат Андрей, отказываясь от ярлыка еще там, в Орде. Сидеть, вечно ожидая, что ярлык дадут кому-то другому… Нет, уж лучше в Нижнем Новгороде, который растет, точно тесто на хорошей опаре.
Хотя великого княжения жаль… Теперь уж его вовсе не видать никаким боком даже внукам.
Неожиданно Дмитрий Константинович приподнялся на локте, ему живо вспомнились слова матери, сказанные после ее поездки в Москву. Тогда княгиня Олена мельком бросила, мол, князю московскому скоро жениться придет пора. Не так много годков пока, но и более молодыми князья семьями обзаводились.
Тогда Дмитрий Константинович материнским словам значения не придал, а сейчас вдруг как обожгло – понял, к чему это она! Ох и хитра княгиня Олена! А… а если это не одной ее придумка, но и… Неужто сообща с митрополитом такое мозговали?!
Жена Анна испугалась:
– Что? Что ты? Услышал кого?
Сама сколько ни прислушивалась, ничего не разобрала. С чего вдруг муж забеспокоился?
А тот откинулся на подушки, немного помолчал, не обращая внимания на беспокойство супруги, и вдруг поинтересовался:
– Сколь нашей Марии годков?
– Да тринадцать только…
– А Дуняше, стало быть, двенадцать?
– Да…
Неужто об Олеге Рязанском вспомнил, про которого она тогда сказывала? Но рязанский князь глаз не кажет, поглядел тогда и вроде забыл про Дуняшу. А ведь как смотрел… У них с Вассой сердца зашлись! Думали, вот-вот сладится все, но закрутили другие дела, и все затихло. Дочь тоже переживала, теперь вроде успокоилась. Рано ей еще сердечком маяться.
Хотя сама Анна еще раньше замуж за своего Дмитрия вышла, но матерям всегда кажется, что дочкам в их возрасте еще рано. А тут отец вдруг вспомнил. Княгиня уже собралась попечаловаться на невнимание рязанского князя, хорошо, что не успела, потому как услышала от мужа такое…
– А князю Дмитрию пятнадцать, я мыслю. Точно, шестнадцатый годок… Когда Иван Красный умер, княжичу, сказывали, всего девять было. Получается, пятнадцать ныне.
– К-какому Дмитрию?
– Московскому. – Не было заметно, чтобы вопрос смутил Дмитрия Константиновича. Напротив, он продолжал рассуждать вслух. – Кто ему в невесты ныне годен? У Михайлы Тверского дочки подходящей нет… от Ольгерда он как от язвы моровой шарахается, там точно не сладится… да и не с кем ладить… Олег Рязанский сам молод и бездетен… другие князья помельче нас будут. В Орду сейчас лучше не соваться. Вот по всему и выходит, что самая подходящая князю невеста – наша дочь! Лучше Евдокиюшка.
– Да ты очумел, что ли?! – не выдержала жена. Ей почему-то вдруг стало очень жалко дочь с той сердечной привязанностью. – Какой московский князь? Ты с ним который год воюешь!
– Дура баба, право слово, дура! – с удовольствием хохотнул Дмитрий Константинович. – Породнимся, воевать перестанем. А ну как будешь тещей великого князя, а?! Каково?
Конечно, породниться с московским князем – не то что с рязанским, Олег сам по себе, ему тяжело, а за Дмитрием вся Москва и пол-Руси стоит. И Олег невесть какого рода, а у Дмитрия дед Иван Данилович по сей час притча во языцех, а уж о прапрадеде князе Александре Ярославиче, спасителе Руси, и говорить нечего! Только вот каков сам этот московский князь? Да захочет ли брать Евдокию? А с Машей как быть тогда?
Муж в ответ на такие слова усмехнулся:
– Если не дурак, а он, говорят, не глуп, хотя и прост, то захочет. Завтра же пошлю с предложением! – Резко обернулся к жене, строго добавил: – Только пока ни слова никому! Я вас, баб, знаю, не успеешь глазом моргнуть, как все новости точно сороки-трещотки разболтаете! Молчи!
– Хорошо, – со вздохом пообещала княгиня.
– И дочери не говори, ни той, ни другой!
– Может, Марью лучше московскому князю? – зачем-то предложила княгиня.
– Надеешься выдать Евдокию за Олега Рязанского? – фыркнул Дмитрий Константинович. Жена мысленно ахнула: не забыл! – Марья пусть своего часа дожидается. А об Олеге забудь, и ей скажи, чтоб забыла. Слишком тяжелая у него доля, чтоб дочь к такой привязывать.
– А у Дмитрия Московского легкая? – княгиня и сама не могла объяснить, почему упорствует.
– У всех нас тяжелая, только у князя Олега еще хуже, но не о том речь. Сколько времени прошло, как вы у Вассы на именинах были? Вот то-то и оно… Захотел бы, давно сосватал, никто же не мешал. Пусть себе, теперь не вмешивайся, может, с князем Дмитрием сладится, он, говорят, добр и прост.
Митрополит не мог поверить своим ушам! Дмитрий Константинович не только на попятный с ярлыком пошел, не только помощь супротив младшего брата принял, но и дочь свою Дмитрию в жены предложил!
Конечно, погодить бы князю с женитьбой, еще и бородка едва пробивается, но если поразмыслить, то лучшей невесты, чем старшая дочь Дмитрия Суздальского, на Руси нет. Тоже молода, но возраст не помеха. Было решено посмотреть на невесту, не крива ли, здорова, разумна, каков нрав… Конечно, с лица воды не пить, но ей же наследников рожать, а ну как следующий князь безобразен ликом будет? И этому на ложе уродину тоже подкладывать грех, не заслужил вроде.
В Нижний Новгород, только что отвоеванный у одного брата для другого, на разведку отправились окольничий Тимофей Вельяминов и его племянники братья Иван и Николай Вельяминовы. Бяконт-старший точно чувствовал что, смеялся:
– Пустили козлов в огород!
Но митрополит отчего-то не беспокоился, точно наперед все знал. И в согласии Дмитрия Константиновича с княгиней Анной не сомневался. С чего бы? Конечно, никто не против породниться с великим князем, но для нынешнего нижегородского как посмотреть. Ежели обижен за великое княжение, то такое родство обида, а если благодарен за помощь против Бориса, то честь великая. Отчего-то Алексий знал, что честь.
Митрополит нарочно схитрил, отправляя к Дмитрию Константиновичу помимо окольничего Федора Вельяминова и его племянников. Братья совсем разные, а главное, по-разному относились к самому молодому князю Дмитрию. Старший, Иван, тот сызмальства презирал иногда такого неуклюжего Митрия, ему больше по душе стройный, почти тонкий Владимир, сын князя Андрея. И не мог понять Иван, почему митрополит, да и отец так тетешкаются с этим крепышом. Ну и что, что кровь княжеская? Владимир тоже князя Калиты потомок и такое же право имеет… Зато куда толковей и не такой упрямый! Потому Иван и насмехался над юным княжем Дмитрием когда только мог, не раз того выручал младший из братьев – Николай.
Микола, напротив, все время опекал Дмитрия, то наставлял в чем-то, то обучал, а то и просто помогал, когда не получалось, и закрывал собой, чтоб окружающие не видели злых слез досады у мальца. Не имевшему ни отца, ни старшего брата Дмитрию Микола был ближе брата. Правда, и с Владимиром крепко дружили, точно родные, а не двоюродные, но с Миколой другое. Тот наставник, иногда маленький князь на старшего друга взирал, как на икону, готовый сделать все, что потребует.
К счастью Дмитрия, Николай Вельяминов никогда не злоупотреблял таким обожанием. Кроме того, он всегда мог выручить младшего друга, если случалась заминка, о которой митрополиту и говорить стыдно. Как юному князю спросить у духовного отца о том, как понять женщину? О таком с ним и говорить срамно. А Микола, тот и сам сообразил, что пора с взрослеющим Дмитрием и об этом речь вести.
Когда впервые спросил о снах срамных, Митрий так глянул! Забормотал шепотом:
– И у тебя бывало?!
– У всех бывает, – едва сдержал улыбку Николай. – Знать, время пришло, скоро жениться.
– Чего?! – ахнул толстый Митька. Даже замер от такой мысли, неужто и он уже взрослый? Ну, почти взрослый…
Старший друг осадил его самодовольство:
– Ты, Митя, не тем взрослость меряешь.
Маленький князь почти расстроился:
– Да помню, что у меня борода еще и пушком не покрылась…
– Опять не то. Жениться всегда успеешь, допрежь научись на коня не с крыльца заползать, а с места взлетать, да так, чтоб стремени почти не касаться. А еще грамоту плохо разумеешь, я слышал. Ты ж князь, тебе во всем лучше других быть надо. – Видя, как нахмурился мальчик, наклонился ближе и заговорщически подмигнул: – А с девками ладить я тебя научу.
После того разговора прошло года два, Дмитрия точно подменили, правда, книги так и не полюбил, а вот с конем и стременами ладить научился и похудел заметно. Может, потому что вытянулся вверх, как все отроки в его возрасте? Уже стало понятно, что будет князь могучего сложения, собой видным. Волосы потемнели, почти черные, крепок телом, куда и девалась давешняя неуклюжесть? Кто непредвзято, как вон Иван Вельяминов, на молодого князя смотрел, тот уже видел породу и будущую красоту. Микола видел в своем младшем друге только лучшее. А тут такое поручение – князю невесту глянуть!
Столь разные братья лучше разглядят будущую невесту, каждый по-своему скажет, вот и получится правда. Так хитрил митрополит, а вышло иначе. Но все равно хорошо.
На дворе у князя Дмитрия Константиновича переполох – из Москвы на смотрины приехали знатные бояре Вельяминовы – брат московского тысяцкого и два сына самого Василия Васильевича. Род Вельяминовых на Москве уже много лет в чести, должность тысяцкого крепко держат. Да и без должности есть за что уважать, не из последних, при князьях со времен Ивана Даниловича и владения немалые имеют, и доход с должности тысяцкого.
Вокруг прибывших засуетились, забегали, стараясь угодить. А сам Дмитрий Константинович велел позвать обеих княжон, вдруг Мария больше глянется? Он не забыл заботы своей супруги о рязанском князе, породниться и с Москвой, и с Рязанью тоже неплохо…
Княжны вошли в палату, где сидели отец с гостями, на негнущихся ногах и с трясущимися руками. Головы опущены, лица заливает краска смущения. Уж на что Мария бойка, но и она застеснялась. Вельяминовы не сватами приехали, а пока только посмотреть, какую из двух сестер сватать великому князю, поэтому особых церемоний не соблюдалось и долго девушек не мучили.
В глаза сразу бросилось, что хотя и сестры, а разные. Девушки погодки, потому и не понять, какая старше, но не в том суть. Одна побойчее, рискнула глаза на приезжих поднять. Как подняла, так и встретилась с неотрывным взором Миколы Вельяминова. У обоих сердца зашлись, обмерли, казалось, и не стукнут снова. Насилу перевели дыхание и он, и она. Мария покраснела, хотя уж вроде больше некуда. Но и молодой боярин тоже. Хорошо, что всем не до него.
Все взоры были направлены на Евдокию. Она сразу глянулась и Федору Вельяминову, и, видно, Ивану тоже. Было чем: княжна стройная, тонкая, как молодая березка, вся светится. На нежный румянец щек густые темные ресницы даже тени бросили. Губы алые, красиво изогнутые, дрожат, вот-вот расплачется девица. Высокая крепкая грудь тоже вздымается, видно, взволнована бедняжка больше некуда.
Но смотрители не снизошли до ее волнения, Вельяминов-старший решил, что пора и ему себя показать. Встал, чуть прошелся, потом хозяйски повелел:
– Глаза-то подыми, не косая ли?
Не успел отец возмутиться этакой невиданной вольностью, как сама Евдокия вскинула головку с обидой, отчего русая коса змеей метнулась по спине, распахнула большущие синие глаза, глянула с вызовом. Тимофей так и рухнул на лавку, с которой встал!
– Ай, хороша, голубка ясноглазая! Обе княжны хороши! Ай да дочки у тебя, князь Дмитрий Константинович! Будет о чем на Москве рассказать! И где таких до сих пор прятали?!
Пока дядя тарахтел, смущенный достойной красотой обеих княжон, племянники приглядывались к девушкам. Иван неотрывно смотрел на Дуню, словно ласкал ее. Этот взгляд, видно, почувствовала сама девушка, перевела глаза на молодого боярина, но во взоре лишь укор. А он не смутился, глаз не опустил. Не думалось о том, что за невестой этому увальню приехал, что на чужую глазеет, смотрел и все. Точно осторожно прикасался к нежной щеке, шейке, точеному овалу девичьих щек…
Евдокия уже отвернулась, Тимофей свои похвалы договорил, а Иван все не мог оторвать глаз от трепетных ресниц и алых губ. И самым большим желанием было коснуться их своими губами. Выходя из палаты, девушка вдруг снова обожгла укоризненным взглядом.
А Микола не мог оторвать глаз от Маши, да и та на него чуть косилась любопытно, стараясь, чтобы не заметила строгая мать. Вообще-то княжон долго мучить не стали, чего же в краску вгонять, не сватовство чай!
И если взгляд Ивана раздосадовал Евдокию, то Миколин Марью разбередил. Теперь уже Евдокия успокаивала Машу, гладя светлые волосы:
– Да и он на тебя во все глаза глядел.
– Да-а… что толку с того, что они смотрят…
Это была правда, от Олега Рязанского ни слуху ни духу. И обиженная в глубине души Евдокия твердо решила больше о нем не думать!
Мать пришла в девичью светелку сразу после ухода дорогих гостей. Девушки напряженно ждали, что скажет, боялись, вдруг ругать за вольности начнет! Но обошлось, княгиня Анна даже слишком долгого взгляда Ивана не заметила, видно, сидел от света. А Николая не проглядела, посмеялась, что и Машина очередь пришла.
Теперь слово за самим князем Дмитрием, а вернее, за митрополитом и московскими боярами. Хотя какая разница, ведь обе дочери одних отца и матери, обе красивы и здоровы. Но лишь одна из сестер станет великой княгиней. Какая?
Маше совсем не хотелось, чтоб ее сватали великому князю Дмитрию Московскому, ей глянулся тот молодой боярин, что не скрываясь таращился на смотринах. И ловким оказался, сумел укрыться в сенцах, когда выходила, коснулся руки, жарко зашептал:
– Любушка, сватать буду, пойдешь ли?
Ей бы оскорбиться, руку дернуть, но Мария неожиданно даже для себя вдруг кивнула:
– Пойду.
Хорошо никто не видел, кроме сестры Дуни да ближней девки Матрены, которая верна, никому ничего не разболтает, лучше язык себе каленым железом выжжет.
На Дуню больше пялился второй боярин, ну это кроме старшего, того, что волчком вертелся, расхваливая. А молодой смотрел откровенно, даже хуже Олега Рязанского, казалось, что не смотрит, а гладит! Евдокия содрогнулась от этого откровенного мужского желания, как от такого защититься? Почему-то подумалось, что встреть такого где наедине, то не пожалеет и позора девичьего не побоится. На душе было тошно, а ну как на Москве этаких бояр много? Лучше уж в Нижнем Новгороде жить или вовсе в Суздале.
Но мать твердо заявила, что сватать за великого князя будут Евдокию, это уже решено! А Машу молодому боярину, он с Василием осторожно поговорил. Как с Вельяминовым-старшим поговорят, так и пришлет сватов. Мария ахнула, прижав руки к груди.
Снова началось ожидание, правда, теперь уже недолгое.
Братья Вельяминовы возвращались из Нижнего Новгорода довольные выполненным поручением, хотя и было то поручение весьма легким и приятным – княжон посмотреть! И не пугала противная осенняя морось, заставшая в дороге.
Тоскливей нет осеннего пути, когда листва еще не вся облетела, ветер болтает на ветках последние грязно-желтые от непогоды листья, бросает в лицо то крупные капли дождя, то мелкую морось, что еще противней. Воинам ли бояться дождя или холодного ветра? Но холодная влага пробралась, кажется, уже всюду, натекла за шиворот, попала в сапоги…
Дорога скользкая, намокшая трава расползалась под конскими копытами, мокрые ветки деревьев без конца задевали по лицам, но Николай не замечал ничего. Он успел шепнуть Марии, что станет ее сватать, а потом переговорил с ее старшим братом, все вроде сладилось. Но вот как на это посмотрит отец? Можно ли было спрашивать согласия девушки, если своего отца не спросил?
Василий Васильевич худого сыну не пожелает, а породниться с московским князем, ежели Евдокию ему сосватают, тоже лестно. Но еще не женат Иван, вроде негоже вперед старшего лезть…
Сам Иван Вельяминов ехал молча, точно не замечая остальных. Его мысли крутились вокруг того же – предстоящего сватовства, но были они совсем другие. Иван не заметил интереса младшего брата к Марии, потому что сам не мог оторвать глаз от Евдокии. Его поразила спокойная, какая-то точеная красота девушки. Вроде неброская, старшая сестра даже ярче, только глаза у младшей синей. Но в каждой черточке чувствовалась порода, опытному взгляду было ясно, что эта красота с годами только расцветет, приобретя еще и привлекательность взрослой женщины. А еще было ясно, что она будет доброй матерью и надежной супругой.
Хотя великого княжения жаль… Теперь уж его вовсе не видать никаким боком даже внукам.
Неожиданно Дмитрий Константинович приподнялся на локте, ему живо вспомнились слова матери, сказанные после ее поездки в Москву. Тогда княгиня Олена мельком бросила, мол, князю московскому скоро жениться придет пора. Не так много годков пока, но и более молодыми князья семьями обзаводились.
Тогда Дмитрий Константинович материнским словам значения не придал, а сейчас вдруг как обожгло – понял, к чему это она! Ох и хитра княгиня Олена! А… а если это не одной ее придумка, но и… Неужто сообща с митрополитом такое мозговали?!
Жена Анна испугалась:
– Что? Что ты? Услышал кого?
Сама сколько ни прислушивалась, ничего не разобрала. С чего вдруг муж забеспокоился?
А тот откинулся на подушки, немного помолчал, не обращая внимания на беспокойство супруги, и вдруг поинтересовался:
– Сколь нашей Марии годков?
– Да тринадцать только…
– А Дуняше, стало быть, двенадцать?
– Да…
Неужто об Олеге Рязанском вспомнил, про которого она тогда сказывала? Но рязанский князь глаз не кажет, поглядел тогда и вроде забыл про Дуняшу. А ведь как смотрел… У них с Вассой сердца зашлись! Думали, вот-вот сладится все, но закрутили другие дела, и все затихло. Дочь тоже переживала, теперь вроде успокоилась. Рано ей еще сердечком маяться.
Хотя сама Анна еще раньше замуж за своего Дмитрия вышла, но матерям всегда кажется, что дочкам в их возрасте еще рано. А тут отец вдруг вспомнил. Княгиня уже собралась попечаловаться на невнимание рязанского князя, хорошо, что не успела, потому как услышала от мужа такое…
– А князю Дмитрию пятнадцать, я мыслю. Точно, шестнадцатый годок… Когда Иван Красный умер, княжичу, сказывали, всего девять было. Получается, пятнадцать ныне.
– К-какому Дмитрию?
– Московскому. – Не было заметно, чтобы вопрос смутил Дмитрия Константиновича. Напротив, он продолжал рассуждать вслух. – Кто ему в невесты ныне годен? У Михайлы Тверского дочки подходящей нет… от Ольгерда он как от язвы моровой шарахается, там точно не сладится… да и не с кем ладить… Олег Рязанский сам молод и бездетен… другие князья помельче нас будут. В Орду сейчас лучше не соваться. Вот по всему и выходит, что самая подходящая князю невеста – наша дочь! Лучше Евдокиюшка.
– Да ты очумел, что ли?! – не выдержала жена. Ей почему-то вдруг стало очень жалко дочь с той сердечной привязанностью. – Какой московский князь? Ты с ним который год воюешь!
– Дура баба, право слово, дура! – с удовольствием хохотнул Дмитрий Константинович. – Породнимся, воевать перестанем. А ну как будешь тещей великого князя, а?! Каково?
Конечно, породниться с московским князем – не то что с рязанским, Олег сам по себе, ему тяжело, а за Дмитрием вся Москва и пол-Руси стоит. И Олег невесть какого рода, а у Дмитрия дед Иван Данилович по сей час притча во языцех, а уж о прапрадеде князе Александре Ярославиче, спасителе Руси, и говорить нечего! Только вот каков сам этот московский князь? Да захочет ли брать Евдокию? А с Машей как быть тогда?
Муж в ответ на такие слова усмехнулся:
– Если не дурак, а он, говорят, не глуп, хотя и прост, то захочет. Завтра же пошлю с предложением! – Резко обернулся к жене, строго добавил: – Только пока ни слова никому! Я вас, баб, знаю, не успеешь глазом моргнуть, как все новости точно сороки-трещотки разболтаете! Молчи!
– Хорошо, – со вздохом пообещала княгиня.
– И дочери не говори, ни той, ни другой!
– Может, Марью лучше московскому князю? – зачем-то предложила княгиня.
– Надеешься выдать Евдокию за Олега Рязанского? – фыркнул Дмитрий Константинович. Жена мысленно ахнула: не забыл! – Марья пусть своего часа дожидается. А об Олеге забудь, и ей скажи, чтоб забыла. Слишком тяжелая у него доля, чтоб дочь к такой привязывать.
– А у Дмитрия Московского легкая? – княгиня и сама не могла объяснить, почему упорствует.
– У всех нас тяжелая, только у князя Олега еще хуже, но не о том речь. Сколько времени прошло, как вы у Вассы на именинах были? Вот то-то и оно… Захотел бы, давно сосватал, никто же не мешал. Пусть себе, теперь не вмешивайся, может, с князем Дмитрием сладится, он, говорят, добр и прост.
Митрополит не мог поверить своим ушам! Дмитрий Константинович не только на попятный с ярлыком пошел, не только помощь супротив младшего брата принял, но и дочь свою Дмитрию в жены предложил!
Конечно, погодить бы князю с женитьбой, еще и бородка едва пробивается, но если поразмыслить, то лучшей невесты, чем старшая дочь Дмитрия Суздальского, на Руси нет. Тоже молода, но возраст не помеха. Было решено посмотреть на невесту, не крива ли, здорова, разумна, каков нрав… Конечно, с лица воды не пить, но ей же наследников рожать, а ну как следующий князь безобразен ликом будет? И этому на ложе уродину тоже подкладывать грех, не заслужил вроде.
В Нижний Новгород, только что отвоеванный у одного брата для другого, на разведку отправились окольничий Тимофей Вельяминов и его племянники братья Иван и Николай Вельяминовы. Бяконт-старший точно чувствовал что, смеялся:
– Пустили козлов в огород!
Но митрополит отчего-то не беспокоился, точно наперед все знал. И в согласии Дмитрия Константиновича с княгиней Анной не сомневался. С чего бы? Конечно, никто не против породниться с великим князем, но для нынешнего нижегородского как посмотреть. Ежели обижен за великое княжение, то такое родство обида, а если благодарен за помощь против Бориса, то честь великая. Отчего-то Алексий знал, что честь.
Митрополит нарочно схитрил, отправляя к Дмитрию Константиновичу помимо окольничего Федора Вельяминова и его племянников. Братья совсем разные, а главное, по-разному относились к самому молодому князю Дмитрию. Старший, Иван, тот сызмальства презирал иногда такого неуклюжего Митрия, ему больше по душе стройный, почти тонкий Владимир, сын князя Андрея. И не мог понять Иван, почему митрополит, да и отец так тетешкаются с этим крепышом. Ну и что, что кровь княжеская? Владимир тоже князя Калиты потомок и такое же право имеет… Зато куда толковей и не такой упрямый! Потому Иван и насмехался над юным княжем Дмитрием когда только мог, не раз того выручал младший из братьев – Николай.
Микола, напротив, все время опекал Дмитрия, то наставлял в чем-то, то обучал, а то и просто помогал, когда не получалось, и закрывал собой, чтоб окружающие не видели злых слез досады у мальца. Не имевшему ни отца, ни старшего брата Дмитрию Микола был ближе брата. Правда, и с Владимиром крепко дружили, точно родные, а не двоюродные, но с Миколой другое. Тот наставник, иногда маленький князь на старшего друга взирал, как на икону, готовый сделать все, что потребует.
К счастью Дмитрия, Николай Вельяминов никогда не злоупотреблял таким обожанием. Кроме того, он всегда мог выручить младшего друга, если случалась заминка, о которой митрополиту и говорить стыдно. Как юному князю спросить у духовного отца о том, как понять женщину? О таком с ним и говорить срамно. А Микола, тот и сам сообразил, что пора с взрослеющим Дмитрием и об этом речь вести.
Когда впервые спросил о снах срамных, Митрий так глянул! Забормотал шепотом:
– И у тебя бывало?!
– У всех бывает, – едва сдержал улыбку Николай. – Знать, время пришло, скоро жениться.
– Чего?! – ахнул толстый Митька. Даже замер от такой мысли, неужто и он уже взрослый? Ну, почти взрослый…
Старший друг осадил его самодовольство:
– Ты, Митя, не тем взрослость меряешь.
Маленький князь почти расстроился:
– Да помню, что у меня борода еще и пушком не покрылась…
– Опять не то. Жениться всегда успеешь, допрежь научись на коня не с крыльца заползать, а с места взлетать, да так, чтоб стремени почти не касаться. А еще грамоту плохо разумеешь, я слышал. Ты ж князь, тебе во всем лучше других быть надо. – Видя, как нахмурился мальчик, наклонился ближе и заговорщически подмигнул: – А с девками ладить я тебя научу.
После того разговора прошло года два, Дмитрия точно подменили, правда, книги так и не полюбил, а вот с конем и стременами ладить научился и похудел заметно. Может, потому что вытянулся вверх, как все отроки в его возрасте? Уже стало понятно, что будет князь могучего сложения, собой видным. Волосы потемнели, почти черные, крепок телом, куда и девалась давешняя неуклюжесть? Кто непредвзято, как вон Иван Вельяминов, на молодого князя смотрел, тот уже видел породу и будущую красоту. Микола видел в своем младшем друге только лучшее. А тут такое поручение – князю невесту глянуть!
Столь разные братья лучше разглядят будущую невесту, каждый по-своему скажет, вот и получится правда. Так хитрил митрополит, а вышло иначе. Но все равно хорошо.
На дворе у князя Дмитрия Константиновича переполох – из Москвы на смотрины приехали знатные бояре Вельяминовы – брат московского тысяцкого и два сына самого Василия Васильевича. Род Вельяминовых на Москве уже много лет в чести, должность тысяцкого крепко держат. Да и без должности есть за что уважать, не из последних, при князьях со времен Ивана Даниловича и владения немалые имеют, и доход с должности тысяцкого.
Вокруг прибывших засуетились, забегали, стараясь угодить. А сам Дмитрий Константинович велел позвать обеих княжон, вдруг Мария больше глянется? Он не забыл заботы своей супруги о рязанском князе, породниться и с Москвой, и с Рязанью тоже неплохо…
Княжны вошли в палату, где сидели отец с гостями, на негнущихся ногах и с трясущимися руками. Головы опущены, лица заливает краска смущения. Уж на что Мария бойка, но и она застеснялась. Вельяминовы не сватами приехали, а пока только посмотреть, какую из двух сестер сватать великому князю, поэтому особых церемоний не соблюдалось и долго девушек не мучили.
В глаза сразу бросилось, что хотя и сестры, а разные. Девушки погодки, потому и не понять, какая старше, но не в том суть. Одна побойчее, рискнула глаза на приезжих поднять. Как подняла, так и встретилась с неотрывным взором Миколы Вельяминова. У обоих сердца зашлись, обмерли, казалось, и не стукнут снова. Насилу перевели дыхание и он, и она. Мария покраснела, хотя уж вроде больше некуда. Но и молодой боярин тоже. Хорошо, что всем не до него.
Все взоры были направлены на Евдокию. Она сразу глянулась и Федору Вельяминову, и, видно, Ивану тоже. Было чем: княжна стройная, тонкая, как молодая березка, вся светится. На нежный румянец щек густые темные ресницы даже тени бросили. Губы алые, красиво изогнутые, дрожат, вот-вот расплачется девица. Высокая крепкая грудь тоже вздымается, видно, взволнована бедняжка больше некуда.
Но смотрители не снизошли до ее волнения, Вельяминов-старший решил, что пора и ему себя показать. Встал, чуть прошелся, потом хозяйски повелел:
– Глаза-то подыми, не косая ли?
Не успел отец возмутиться этакой невиданной вольностью, как сама Евдокия вскинула головку с обидой, отчего русая коса змеей метнулась по спине, распахнула большущие синие глаза, глянула с вызовом. Тимофей так и рухнул на лавку, с которой встал!
– Ай, хороша, голубка ясноглазая! Обе княжны хороши! Ай да дочки у тебя, князь Дмитрий Константинович! Будет о чем на Москве рассказать! И где таких до сих пор прятали?!
Пока дядя тарахтел, смущенный достойной красотой обеих княжон, племянники приглядывались к девушкам. Иван неотрывно смотрел на Дуню, словно ласкал ее. Этот взгляд, видно, почувствовала сама девушка, перевела глаза на молодого боярина, но во взоре лишь укор. А он не смутился, глаз не опустил. Не думалось о том, что за невестой этому увальню приехал, что на чужую глазеет, смотрел и все. Точно осторожно прикасался к нежной щеке, шейке, точеному овалу девичьих щек…
Евдокия уже отвернулась, Тимофей свои похвалы договорил, а Иван все не мог оторвать глаз от трепетных ресниц и алых губ. И самым большим желанием было коснуться их своими губами. Выходя из палаты, девушка вдруг снова обожгла укоризненным взглядом.
А Микола не мог оторвать глаз от Маши, да и та на него чуть косилась любопытно, стараясь, чтобы не заметила строгая мать. Вообще-то княжон долго мучить не стали, чего же в краску вгонять, не сватовство чай!
И если взгляд Ивана раздосадовал Евдокию, то Миколин Марью разбередил. Теперь уже Евдокия успокаивала Машу, гладя светлые волосы:
– Да и он на тебя во все глаза глядел.
– Да-а… что толку с того, что они смотрят…
Это была правда, от Олега Рязанского ни слуху ни духу. И обиженная в глубине души Евдокия твердо решила больше о нем не думать!
Мать пришла в девичью светелку сразу после ухода дорогих гостей. Девушки напряженно ждали, что скажет, боялись, вдруг ругать за вольности начнет! Но обошлось, княгиня Анна даже слишком долгого взгляда Ивана не заметила, видно, сидел от света. А Николая не проглядела, посмеялась, что и Машина очередь пришла.
Теперь слово за самим князем Дмитрием, а вернее, за митрополитом и московскими боярами. Хотя какая разница, ведь обе дочери одних отца и матери, обе красивы и здоровы. Но лишь одна из сестер станет великой княгиней. Какая?
Маше совсем не хотелось, чтоб ее сватали великому князю Дмитрию Московскому, ей глянулся тот молодой боярин, что не скрываясь таращился на смотринах. И ловким оказался, сумел укрыться в сенцах, когда выходила, коснулся руки, жарко зашептал:
– Любушка, сватать буду, пойдешь ли?
Ей бы оскорбиться, руку дернуть, но Мария неожиданно даже для себя вдруг кивнула:
– Пойду.
Хорошо никто не видел, кроме сестры Дуни да ближней девки Матрены, которая верна, никому ничего не разболтает, лучше язык себе каленым железом выжжет.
На Дуню больше пялился второй боярин, ну это кроме старшего, того, что волчком вертелся, расхваливая. А молодой смотрел откровенно, даже хуже Олега Рязанского, казалось, что не смотрит, а гладит! Евдокия содрогнулась от этого откровенного мужского желания, как от такого защититься? Почему-то подумалось, что встреть такого где наедине, то не пожалеет и позора девичьего не побоится. На душе было тошно, а ну как на Москве этаких бояр много? Лучше уж в Нижнем Новгороде жить или вовсе в Суздале.
Но мать твердо заявила, что сватать за великого князя будут Евдокию, это уже решено! А Машу молодому боярину, он с Василием осторожно поговорил. Как с Вельяминовым-старшим поговорят, так и пришлет сватов. Мария ахнула, прижав руки к груди.
Снова началось ожидание, правда, теперь уже недолгое.
Братья Вельяминовы возвращались из Нижнего Новгорода довольные выполненным поручением, хотя и было то поручение весьма легким и приятным – княжон посмотреть! И не пугала противная осенняя морось, заставшая в дороге.
Тоскливей нет осеннего пути, когда листва еще не вся облетела, ветер болтает на ветках последние грязно-желтые от непогоды листья, бросает в лицо то крупные капли дождя, то мелкую морось, что еще противней. Воинам ли бояться дождя или холодного ветра? Но холодная влага пробралась, кажется, уже всюду, натекла за шиворот, попала в сапоги…
Дорога скользкая, намокшая трава расползалась под конскими копытами, мокрые ветки деревьев без конца задевали по лицам, но Николай не замечал ничего. Он успел шепнуть Марии, что станет ее сватать, а потом переговорил с ее старшим братом, все вроде сладилось. Но вот как на это посмотрит отец? Можно ли было спрашивать согласия девушки, если своего отца не спросил?
Василий Васильевич худого сыну не пожелает, а породниться с московским князем, ежели Евдокию ему сосватают, тоже лестно. Но еще не женат Иван, вроде негоже вперед старшего лезть…
Сам Иван Вельяминов ехал молча, точно не замечая остальных. Его мысли крутились вокруг того же – предстоящего сватовства, но были они совсем другие. Иван не заметил интереса младшего брата к Марии, потому что сам не мог оторвать глаз от Евдокии. Его поразила спокойная, какая-то точеная красота девушки. Вроде неброская, старшая сестра даже ярче, только глаза у младшей синей. Но в каждой черточке чувствовалась порода, опытному взгляду было ясно, что эта красота с годами только расцветет, приобретя еще и привлекательность взрослой женщины. А еще было ясно, что она будет доброй матерью и надежной супругой.