Виктория Токарева. Гладкое личико (сборник)

Виктория Токарева
Гладкое личико (сборник)

   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
 
   © Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

   Она, как будто одна маленькая девочка, которую долго мучили окружающие, поэтому она очень хорошо знает, что такое – терпеть.
   Ее произведения содержат в себе такую атмосферу.
   Конечно, ее острота интуиции – это ее натура.
   Но мне кажется, ее мягкосердечие – поддерживать все, что есть, – дала ей эпоха, которую она пережила. Она не отвергает ничего. (Вместе с тем она не отвергает ни одного читателя.)
   Основой ее произведений является «вместимость», на вершине ее вспыхивает острота интуиции.
   В ее произведениях есть материнское мягкосердечие и материнский оптимизм. (Мать знает о том, что время продолжает рождать что-то плохое или хорошее. Значит, она знает о том, что история продолжает изменяться.)
   Токарева, так же как и остальные русские писатели, рассматривает «существование». Ее способ не сложен. Потому что ее произведения играют не способом, а остротой интуиции.
   Она не торопится и говорит шепотом читателям, как говорит шепотом себе. Поэтому, когда мы читаем ее произведения, мы повторяем шаги героя. События, которые происходят вокруг героя, мы переживаем как собственный опыт, как будто наши глаза поставлены в его лицо.
   Всякий может легко войти в ее мир. Ее произведения – литературная математика. Она говорит разумные вещи разумно.
   Когда мы читаем ее произведения, то понимаем, что мы не замечаем разумных вещей.
   Она не обманывает ни свое чувство, ни читателей.
   Виктория Токарева – прямодушный писатель.
   Ее произведения дают утешение читателям из-за того, что высота ее глаз – та же, что и высота глаз читателей.

Макико Ояма. Япония

Повести

Я есть. Ты есть. Он есть

   Анна ждала домой взрослого сына.
   Шел уже третий час ночи. Анна перебирала в голове все возможные варианты. Первое: сын в общежитии с искусственной блондинкой, носительницей СПИДа. Вирус уже ввинчивается в капилляр. Еще секунда – и СПИД в кровеносной системе. Плывет себе, отдыхает. Теперь ее сын умрет от иммунодефицита. Сначала похудеет, станет прозрачным и растает как свеча. И она будет его хоронить и скрывать причину смерти. О Господи! Лучше бы он тогда женился. Зачем, зачем отговорила его два года назад? Но как не отговорить: девица из Мариуполя, на шесть лет старше. И это еще не все. Имеет ребенка, но она его не имеет. Сдала государству до трех лет. Сдала на чужие руки – а сама на поиски мужа в Москву. А этот дурак разбежался, запутался в собственном благородстве, как в соплях. Собрался в загс. Анна спрятала паспорт. Чего только не выслушала. Чего сама не наговорила. В церковь ходила. Богу молилась на коленях. Но отбила. Победа. Теперь вот сиди и жди.
   Нервы расходились. Надо взять себя в руки. Надо поговорить с собой.
   «Перестань, – сказала себе Анна. – Что за фантазии? Почему в общежитии? Почему СПИД? Может, он не у женщины, а с друзьями. Пьют у кого-нибудь на кухне. Потом разойдутся».
   А вдруг пьяная драка? Он ударит, его ударят, и он валяется, истекает кровью. А может, его выбросили в окно и он лежит с отсутствующим лицом и отбитыми внутренностями. Господи… Если бы он был жив, позвонил бы. Он всегда звонит. Значит – не жив. Не жив – это мертв.
   Анна подошла к телефону, набрала 09. Спросила бюро несчастных случаев. Ей продиктовали.
   – Але… – отозвался сонный голос в бюро.
   – Простите, к вам не поступал молодой мужчина? – спросила Анна.
   – Сколько лет?
   – Двадцать семь.
   – Во что одет?
   Анна стала вспоминать.
   – Валь, – сказал недовольный голос в трубке, – ну что ты заварила? Я, по-твоему, это пойло пить должна?
   «У людей несчастье, а они про чай», – подумала Анна. И в этот момент раздался звонок в дверь.
   Анна бросила трубку. Метнулась к двери. Открыла.
   Сбылось и первое, и второе. И женщина, и пьяный. Правда, живой. Улыбается. Рядом – блондинка. Красивая. Анне было не до нее, глянула краем глаза, но даже краем заметила – красавица. Можно запускать на конкурс красоты.
   – Мамочка, знакомься, это Ирочка. – Олег еле собирал для слов пьяные губы.
   – Очень приятно, – сказала Анна.
   При Ирочке неудобно было дать сыну затрещину, но очень хотелось. Прямо рука чесалась.
   – А можно Ирочка у нас переночует? А то ей в общежитие не попасть. У них двери запирают.
   «Так. Общежитие, – отметила Анна. – Еще одна лимитчица».
   – А из какого вы города? – спросила Анна.
   – Из Ставрополя, – ответил за нее Олег.
   Та из Мариуполя, эта из Ставрополя. Греческие поселения.
   Анна посторонилась, пропуская молодую пару. От обоих пахло спиртным.
   Они просочились в комнату Олега. Оттуда раздался выстрел. Это рухнул диванный матрас, Анна знала этот звук. Потом раздался хохот, как в русалочьем пруду. Шабаш какой-то.
   Тяжело иметь взрослого сына. Маленький – боялась, что выпадет из окна, поменялась на первый этаж. Теперь в случае чего – не разменять. В армию пошел – боялась, что дедовщина покалечит. Теперь вырос – и все равно.
   Анна не могла заснуть. Вертелась. Зачем-то считала количество букв в городах: Мариуполь – девять букв, Ставрополь – десять. Ну и что? Было бы двое детей – не так бы сходила с ума. Но второго ребенка не хотела: с мужем жили ровно, все завидовали: «Какая семья». И только он… И только она знала, как все это хрупко. Анна хотела новой любви. Не искала, но ждала. Второй ребенок лишал бы маневренности.
   Анна ходила и смотрела куда-то вдаль, поверх головы своего мужа, как будто высматривала настоящее счастье.
   Все кончилось в одночасье. Муж умер в проходной своего научно-исследовательского института. Ушел на работу, а через час позвонили. Нету человека.
   Анна сопровождала его в морг. Ехали на «скорой». Муж лежал, будто спал. Наверное, он не заметил, что умер. Анна не отрываясь вглядывалась в лицо, пытаясь прочитать его последние ощущения. Смотрела на живот, на то место, которое всегда было таким живым. И если там умерло, значит, его действительно нет.
   Однажды приснился сон: муж сидит перед ней, улыбается.
   – Ты же умер, – удивилась Анна.
   – Я влюбился, в этом дело, – объяснил муж. – Встретил женщину. Не мог оторваться. Но мне было жаль тебя. Я притворился, что умер. А вообще я живой.
   Анна проснулась тогда и плакала. Она, конечно, знала, что мужа нет. Но сон показался правдой. Муж, наверное, кого-то любил, но не посмел переступить через семью. Рвался и умер. Лучше бы ушел.
   После смерти мужа Анна осталась одна. Сорок два года. Выглядела на тридцать пять. Многие претенденты распускали слюни, как вожжи. Однако семьи не получалось. У каждого дома была своя семья. Норовили записаться в сынки, чтобы их накормили, напоили, спать уложили и за них бы все и проделали.
   Была, конечно, и любовь, что там говорить… Чудной был человек, похожий на чеховского Вершинина: чистый, несчастный и жена сумасшедшая. И нищий, конечно. Это до перестройки. А в последнее время вступил в кооператив, стал зарабатывать две тысячи в месяц. Нули замаячили. Не человек – гончая собака. И уже ни томления, ни страдания – завален делами выше головы. Некогда? Сиди работай. Устал? Иди домой. Он обижался, как будто ему говорили что-то обидное. Он хотел еще и любви в придачу к нулям.
   В один прекрасный день Анна поняла: у нее все было. В прошедшем времени. Плюсквамперфект. И то, что казалось временным, и было настоящим: муж, дом, общий ребенок. Семья. Но мужа нет. И дальше – тишина. Самый честный союз – это союз с одиночеством.
   Женщина не может без душевного пристанища. Пристанище – сын. Умница. Красавец. Перетекла в сына.
   А сын за стеной перетекает в Ирочку. Из Ставрополя. Десять букв. Мариуполь – девять. А что еще остается? Только буквы считать.
 
   Ирочка проснулась в час дня.
   За это время Олег встал, сделал завтрак, позавтракал, ушел на работу и сделал плановую операцию.
   Анна за это время сходила в магазин, приготовила обед – курицу с овощами – и села за работу.
   В учебной программе шли большие перемены. Историю СССР практически переписывали заново. Дети не сдавали экзамен.
   У Анны – французский язык. В этом отсеке все как было: je suis, tu est, il est. Я есть. Ты есть. Он есть.
   Возникали учителя-новаторы: ускоренный метод, изучение во сне. Анна относилась к этому скептически, как к диете. Быстро худеешь, быстро набираешь. Ускоренно обретенные знания так же скоро улетучиваются. Лучше всего по старинке: обрел знание – закрепил. Еще обрел – еще закрепил.
   Анна сидела за столом. Работа шла плохо, потому что в доме находился посторонний человек.
   Наконец задвигалось, зашлепало босыми ногами, зажурчало душем.
   «Надо накормить, – подумала Анна. – Молодые, они прожорливые». Вышла на кухню, поставила кофе.
   Из ванной явилась Ирочка в пижаме Олега. Утром она была такая же красивая, как вечером. Даже красивее. Безмятежный чистый лоб, прямые волосы Офелии, промытые молодостью синие глаза. Интересно, если бы Офелия переночевала у Гамлета и утром явилась его мамаше, королеве…
   Анна не помнила точно, почему Офелия утопилась. Эта не утопится. Всех вокруг перетопит, а сама сядет пить кофе с сигаретой.
   – Доброе утро, – поздоровалась Ирочка.
   – Добрый день, – уточнила Анна.
   Ирочка села к столу и стала есть молча, не глядя на Анну. Как в купе поезда.
   – А вы учитесь или работаете? – осторожно спросила Анна.
   – Я учусь в университете, на биофаке.
   «Значит, общежитие университетское», – поняла Анна.
   – На каком курсе?
   – На первом.
   «Значит, лет восемнадцать-девятнадцать», – посчитала Анна. Олегу двадцать семь.
   – А родители у вас есть?
   – В принципе есть.
   – В принципе – это как? – не поняла Анна.
   – Люди ведь не размножаются отводками и черенками. Значит, у каждого человека есть два родителя.
   – Они в разводе? – догадалась Анна.
   Ирочка не ответила. Закурила, стряхивая пепел в блюдце.
   «Курит, – подумала Анна. – А может, и пьет».
   – А вы не опоздаете в университет? – деликатно спросила Анна.
   – У нас каникулы.
   Анна вспомнила, что студенческие каникулы в конце января – начале февраля. Да, действительно каникулы. Не собирается ли Ирочка провести у них две недели?
   – А почему вы не поехали в Ставрополь? – осторожно поинтересовалась Анна. – Разве вы не соскучились по дому?
   – Олег не может. У него работа.
   – А у вас с Олегом что? – Анна замерла с ложкой.
   – У нас с Олегом все.
   Зазвонил телефон. Аппарат стоял на столе. Анна хотела привычным движением снять трубку, но Ирочка оказалась проворнее. Ее тонкая рука змеиным броском метнулась в воздухе. И с добычей-трубкой обратно к уху.
   – Да… – проговорила Ирочка низко и длинно.
   В этом «да» были все впечатления прошедшей ночи и предвкушения будущей.
   После «да» было «я» – такое же длинное, как выдох.
   Это звонил Олег. Ирочка произносила только два слова – «да» и «я». Но это были такие «да» и «я», что Анне стыдно было при этом присутствовать. Наконец Ирочка замолчала и посмотрела на Анну умоляюще-выталкивающим взглядом.
   Анна вышла из кухни. Подумала при этом: «Интересно, кто у кого в гостях…»
   Каждая семья имеет свои традиции, ибо человек без традиций голый. Равно как и общество. Общество, порвавшее с традициями, обрубает якорную цепь, и его корабль болтается по воле волн или еще по чьей-то воле.
   В традиции Олега и Анны входило звонить друг другу на работу, отмечаться во времени и пространстве: «Ты есть, я есть. И ничего не страшно: ни социальные катаклизмы, ни личные враги. Ты есть, я есть. Мы есть».
   В традиции входило открывать друг другу дверь, встречать у порога, как преданная собака. Выражать радость, махать хвостом. Потом вести на кухню и ставить под нос миску с божественными запахами.
   И сегодня Олег позвонил в обычное время. Анна заторопилась, но на пути возникла Ирочка.
   – Он попросил, чтобы я открыла.
   Анна растерялась, сделала шаг назад. Привилегии отбираются, как во время перестройки. В семье шла перестройка.
   Ирочка тем временем распахнула дверь и повисла на Олеге в прямом смысле слова. Уцепилась руками за шею и подогнула ноги. Обычно Олег целовал мать в щеку, но сегодня между ними висело пятьдесят килограмм Ирочки.
   Олега, похоже, не огорчало препятствие. Он обхватил Ирочку за спину, чтобы удобнее виселось, они загородили всю прихожую и из прихожей вывалились в комнату Олега и пропали.
   Курица стыла. Устои дома рушились. Еще час такой жизни – и упадет потолок, подставив всем ветрам жилище.
   Вечером Анна подстерегла момент и тихо спросила:
   – А Ирочка, что, не собирается в общежитие?
   – Видишь ли… – Олег замялся. Потом вскинул голову, как партизан перед расстрелом. – Мы поженились, мама.
   – В каком смысле? – не поверила Анна.
   – Ну в каком смысле женятся?
   – И расписались?
   – Естественно.
   – И свадьба была?
   – Была.
   – В общежитии?
   – Нет. В ресторане.
   – На какие деньги?
   Анна задавала побочные, несущественные вопросы. Ей было страшно добраться до существенного.
   – На мои. Откуда у нее деньги? Она сирота.
   – У нее есть родители.
   – Это не считается.
   – А где ты взял деньги?
   – Одолжил. У Вальки Щетинина.
   Валька – друг детства, юности и молодости. Вместе учились. Вместе работают.
   – А почему ты не взял у меня? – спросила Анна.
   – Ты бы все узнала.
   – А я не должна знать? – Это был главный, генеральный вопрос. – Почему ты мне не сказал?
   – Ты бы все испортила.
   Наступила пауза.
   – Ты бы не пустила, – добавил Олег. – Я этого боялся.
   Анна молчала. Было больно. Как дверью по лицу.
   – Прости, – попросил Олег.
   – Не могу, – ответила Анна. – И еще знаешь что?
   – Что?
   – Ты мерзавец.
   – Я так не считаю.
   – А как ты считаешь?
   – Я боролся за свою любовь.
   Олег счел разговор оконченным. Бывают моменты в жизни мужчины, когда он должен бороться за свою любовь. Это его правда. Но есть правда Анны: вырастила сына, пустила в жизнь, и теперь ее можно задвинуть под диван, как пыльный тапок.
   Да. Стареть надо на Востоке. Там уважают старость. Там такого не бывает.
   Дима… Вот когда нужен близкий человек. Когда тебя предают в твоем же собственном доме.
   Анна снова не спала ночь. Мучил вопрос «ЗА ЧТО?».
   Может быть, за то, что их поколение – шестидесятники – проморгало хрущевскую перестройку и двадцать лет просидело по уши в дерьме. А может быть, все началось раньше и сейчас завершилось. Выросли внуки Павлика Морозова. Их научили отрекаться от родителей, затаптывать корни, нарушать заповедь: «Почитай отца и мать своих».
   Ночь сгустила все зло в плотный мрак и накрыла с головой.
 
   – Да просто ты ревнуешь, – растолковала Беладонна.
   – Классическая свекровь, и все дела, – дополнила Лида Грановская. – Не ты первая, не ты последняя.
   У Анны – две подруги со студенческих лет. Лида Грановская и Беладонна.
   Лида – жена Грановского и сама по себе Лида. Грановский в последнее время в связи с перестройкой выбился в недосягаемые верха, а Анна осталась на прежнем месте. Это не помешало дружбе. Дружили все равно по душевной привычке.
   В жизни Лиды все определилось с пятнадцати лет, с восьмого класса, когда классная руководительница приставила отличницу Лиду к неуспевающему Стасику Грановскому. Все началось тогда, тридцать лет назад, и продолжалось до сегодняшнего дня. Расстановка сил ясна: Грановский – солнце, Лида – луна. Остальной космос существует где-то отдельно от их жизни.
   Беладонна означает: прекрасная женщина и еще какое-то желудочное лекарство. Беладонна – то и другое. Она самая красивая из трех. Но ее жизнь, как молодая планета, никак не может образоваться, устояться. То ледники, то оползни.
   Беладонна – человек компромисса. Вышла замуж – до лучшего мужа.
   Купила дачу – до лучшей дачи. И всю жизнь ждала эту лучшую дачу и лучшего мужа.
   Известно, что временные мосты оказываются самыми постоянными. Беладонна ходила по временным мостам, неся в душе разъедающее чувство неудовлетворенности. Она жила как бы в обнимку с этим разъедающим чувством.
   У Лиды жизнь стоячая, у Беладонны – текущая река. Анне необходимо было то и другое, в зависимости от того, чего просила душа: движения или благородного покоя.
   Но сегодня были необходимы обе. Анна собрала подруг на совет. Сидели в кооперативном кафе. Пили кофе из автомата.
   Анна полагала, что, выслушав ее, Лида и Беладонна схватятся за голову и громко закричат в знак протеста и солидарности. Но подруги отнеслись несерьезно. Задавали дурацкие вопросы.
   – Ей сколько, сорок? – поинтересовалась Беладонна.
   – Почему сорок? Девятнадцать, – ответила Анна.
   – Проститутка?
   – Что ты глупости говоришь? Учится в университете. На биофаке.
   – Любит? Или по расчету, из-за прописки?
   – На шею вешается, как кошка.
   – Тогда что тебе не нравится? Объясни. Молодая, красавица, умница, любит…
   Лида и Беладонна уставились на Анну. Анна напряженно молчала.
   – Тебе ни одна не понравится, – заключила Лида.
   – Почему это?
   – Потому что тебе нравится Олег. Я даже удивляюсь, что ему удалось из-под тебя выскочить. Молодец. Мужик.
   – Но ведь больно!
   – Так он же хирург, – напомнила Лида. – Сейчас больно, потом будет хорошо.
   – Не опошляй, – посоветовала Беладонна. – Первый брак – пробный брак. Через год разведутся. Сейчас все разводятся.
   В груди Анны полыхнуло зарево надежды.
   – А если не разойдутся? – осторожно проверила она.
   – Значит, будут жить. Ты что, не хочешь счастья своему сыну?
   Анна задумалась. А в самом деле… Должен же Олег когда-то жениться. Почему не Ирочка?
   Тяжкая ночь как будто собралась в облачко и отлетела, рассеялась по небу. «За что?», «Почему?» – а нипочему. Полюбил – женился. Женился – привел в дом. Не в общежитие же им идти… Поживут – разведутся, сын достанется Анне. А уживутся – дай Бог счастья.
   – А давайте выпьем шампанского, – решила Анна. – Все же событие.
   Взяли бутылку.
   Лица подруг стали еще роднее и прекраснее. И как бежит время. Недавно сами были в возрасте Ирочки, выходили замуж: Лида – за Стасика, Беладонна – за своего Ленчика, Анна – за Диму. Теперь, через тридцать лет, Димы нет. Ленчик есть, но его нет. Беладонна спровадила сына в армию, дочь замуж – и в новый брак. Захотелось свежего чувства.
   – Ну как чувство? – полюбопытствовала Анна.
   Беладонна вздохнула из глубины души. Любовь любовью, но полезли всякие побочные обстоятельства.
   Дочка родила ребенка Павлика и уехала с мужем на Кубу. Там влажность. Павлик может пропасть, как растение, приспособленное для другого климата. Мальчика оставили Беладонне, и никуда не денешься, поскольку бабка. Внучок по ночам плачет, мешает всем спать. Беладонна его качает, прижимает к груди, затыкает рот ладошкой, как партизан на чердаке, когда внизу ходят немцы. И так жалко этого мальчика. И сама тоже плачет. А был бы за стеной собственный муж, родной дед Ленчик, – нравится, не нравится – терпи, да еще и люби. И сам вставай, и сам качай.
   Новый мост, выстроенный в сорок пять лет, оказался неудобным для повседневной жизни. Вот ведь как бывает.
   Анне стало жалко мальчика с маленькой желтоволосой головкой, которому зажимают рот ладонью, не дают плакать. И тоже захотелось маленького. Она будет его холить и лелеять и отвяжется от Олега и Ирочки. Пусть как хотят, так и живут. У нее будет свой собственный маленький Олег.
   Потекла совместная жизнь. День нанизывался на другой день, как шашлык на шампур. Набирались месяцы.
   Ни о каком ребенке не было речи, зато Олег купил видеомагнитофон. С рук. За бешеные деньги. Два года работы.
   По вечерам дом превращался в караван-сарай. Гостиницу со скотом. Приходил курс Ирочки и ординаторская Олега. Сидели на всем, на чем можно сидеть, в том числе и на полу.
   Анна вначале тоже пыталась приобщиться к мировому кинематографу, но хорошие фильмы случались редко. Зато бывали такие, которые запретил Ватикан, – столько там было безбожия и бесстыдства. Совестно смотреть, тем более рядом с молодыми людьми.
   Анна уходила в кухню. Через какое-то время вся кодла перекатывалась в кухню: ели, курили, балдели. Анна отступала в свою комнату.
   Она с удовольствием бы «побалдела» вместе с молодыми, послушала, о чем они говорят, что за поколение выросло. Но она была им неинтересна. Отработанный биологический материал. И Анна сама чувствовала разницу. Ее биополе – бурое, как переваренный бульон. А их биополе – лазоревое, легкое, ясное. Эти биополя не смешивались. Анна уходила в свой угол, как старая собака, и слышала облегченный вздох за спиной.
   В первом часу ночи расходились по домам, оставив гору грязной посуды, пустой холодильник и серую сопку окурков в пепельнице.
   У Анны возникли две новые проблемы: проблема денег и проблема сумок. Ирочка не готовила и не ходила по магазинам. Она училась в университете на биологическом факультете, и училась очень хорошо. Ее выбрали старостой группы. Олег тоже не ходил за продуктами и не готовил, потому что у него каждый день было по две операции. Не будет же человек, простояв две операции, еще стоять в очереди за сосисками.
   А у Анны в неделе два присутственных дня. Остальное время – работа дома. Ну разве ей сложно пойти в магазин и приготовить обед на трех человек? Какая разница: на двух или на трех?
   Гости? Но сейчас же не война и не блокада. Как можно не напоить людей чаем?
 
   – Олег, нам надо разъехаться, – сказала Анна.
   – Как ты это себе представляешь?
   – Разменяться. Двухкомнатная квартира меняется на однокомнатную и комнату.
   – Ты хочешь, чтобы мы жили в комнате?
   – Можешь взять себе однокомнатную.
   – А сама в коммуналку?
   Анне не хотелось в коммуналку, но что делать?
   – Мне трудно, Олег.
   Анна прямо посмотрела сыну в глаза. В его глазах она увидела Ирочку. Сын счастлив. А от счастья человек становится герметичным. Чужая боль в него не проникает.
   Ее, Анну, употребляют и не любят. Ею просто пользуются.
   Хотелось крикнуть, как Борис Годунов в опере Мусоргского:
   – Я царь еще! Я женщина!
 
   – Отстань от них, – посоветовала Беладонна. – Живи своей жизнью.
   Анна созвонилась с Вершининым и пошла в ресторан.
   Вершинин заказал малосольную форель, икру. Он теперь был богат и широк, как купец, и торопился это продемонстрировать.
   Анна незаметно спустила молнию на юбке. Противоречия последних месяцев так распирали Анну изнутри, что она расширилась. Растолстела. Вершинин ничего не замечал, поскольку был занят только собой. И тогда, и теперь. Но раньше он жаловался, а теперь хвастал. Его фирма хочет продавать финнам вторичное сырье, а на эти деньги построить гостиницу для иностранцев. Качать твердую валюту. Анна понимала и не понимала: финны, гостиница, валюта… Раньше встречались возле метро, заходили в булочную, покупали слойку за восемь копеек. Он рассказывал, чем она для него стала. А она слушала, заедая булкой. Чудесно.
   А теперь белая скатерть. Малосольная форель. Про любовь – ни слова. Только сказал: «У нас появилось новое качество. Мы теперь умеем ждать». Появилось новое – ждать, потому что исчезло старое – страсть. Раньше не могли дня жить друг без друга, а теперь недели пролетают – и ничего. Ослабел магнит. Все очень просто.
   Вершинин перешел от яви к мечтаниям. В мечтах он хотел взять кусок неосвоенной земли, скажем, Бурятию или Крайний Север, и произвести там экономический эксперимент. Страна внутри страны, с другим экономическим и даже политическим устройством. Как остров инженера Гарина. Блестели глаза. Лучились зубы. Никакого острова ему никто не даст, это понятно. Но какова мечта…
   Вершинин похорошел. Однако раньше он был лучше. Он был ЕЕ, как Олег. А теперь Олег у Ирочки, Вершинин у бизнеса. А что же ЕЕ? Французский язык: je suis, tu est, il est. И это все.
   – Значит, у тебя хорошее настроение? – подытожила Анна.
   – Да нет, конечно…
   Сейчас разговор съедет на сумасшедшую жену и двух девочек. Он ведь не может бросить сумасшедшего, а значит, беспомощного человека.
   – А я не сумасшедшая? – спросила Анна.
   – Ты нет. Ты умная. И сильная.
   В этом все дело. Ее не жалко. Никому.
   На горячее принесли осетрину с грибами. Анна ела редкую еду и думала о том, что дома – вчерашний суп. Мучили угрызения совести.
   Домой вернулась с чувством вины, но квартира опять в народе, дым коромыслом и смех до потолка и выше – на другой этаж. Жарят в духовке картошку. Рады, что Анны нет дома.
   – Я им не нужна, – сказала Анна Лиде Грановской.
   – Ты им не нужна. Но ты им необходима.
 
   Необходима… На этом можно жить дальше, какое-то время, до тех пор, пока не накалится температура до критического состояния и не рванет последним взрывом, от которого летишь и не знаешь – где опустишься.
   – Ирочка, пусть ваши гости снимают обувь в прихожей.
   – А может, у них носки дырявые, – заступилась Ирочка.
   – Как это – дырявые?
   – Ну нет у человека целых носков. На стипендию живут.
   В самом деле, может быть и так: человеку предлагают снять ботинки, а он не может.