- Я неисправимый романтик, - наконец ответил он Лукресии.
Она подняла руку, чтобы остановить такси, неожиданно появившееся в столь поздний час. Потом взглянула на Малко с каким-то новым выражением.
- На твоем языке, - сказала она, - "мачо" значит "романтик"?
Глава 5
Не успел Эстебан Баррига поднять голову, как в кабинет вошли двое и закрыли за собой дверь. Когда журналист оторвал, наконец, глаза от лежащих перед ним гранок, было слишком поздно. Пришельцы загородили собой выход. Они были похожи как братья: одинаковые черные потертые костюмы, злобное и трусливое выражение бледных физиономий, сальные волосы.
Замерев в животном ужасе, Баррига смотрел, как они приближаются к нему. Тот, что помоложе, с желтым галстуком, с презрением произнес:
- Ну ты, отродье бесстыжее.
Не торопясь, он прошел по кабинету. Не успел Эстебан Баррига собраться с силами, чтобы попытаться бежать, как тощая и черная фигура бросилась на него. Левой рукой бандит схватил журналиста за отвороты пиджака, и, размахнувшись правой, ударил Эстебана Барригу в нос кулаком. Журналист услышал, как, хрустнув, сломался хрящ носа. Он повалился в кресло.
Но инстинкт самосохранения оказался сильнее боли. Он чувствовал, что если сейчас не выйдет из кабинета, его добьют. Пытаясь закричать, он открыл рот, но захлебнулся собственной кровью.
Второй бандит сунул руку в карман и вытащил оттуда нож с выкидным лезвием. Он нажал пальцем на кнопку, сверкнуло лезвие и он полоснул им по обтянутому рубашкой животу журналиста.
Один раз, второй, третий.
При каждом ударе лицо Барриги искажалось от боли. Нож, вспарывавший ему живот, казалось, гипнотизировал его. Он молчал.
Медленно, очень медленно, судорожно вцепившись руками в жилет, он откидывался назад в своем кресле. Скорее всего, он был уже мертв. Из одной лишь злобы второй бандит, до сих пор бездействовавший, схватил пишущую машинку и обрушил ее на голову умирающего.
И то, что осталось от Эстебана Барриги, рухнуло на пол.
Тот, что был с ножом, убрал лезвие и ударил ногой по затылку человека, которого только что убил. Вот по таким мелким деталям и отличают уважающего себя профессионала от всякого дерьма. Он делал это, даже если никто не наблюдал за ним.
Затем двое мужчин вышли из кабинета и, прикрыв за собой дверь, прошли мимо крепко спавшего индейца-вахтера.
Малко впотьмах дожевывал свой жесткий, как подметка, бифштекс. В зале заведения "21" было почти совсем темно. Попасть сюда можно было, войдя в крошечную дверку с маленькой улочки Ортиз, что направо, от Прадо.
Это было нечто среднее между кабачком и рестораном. Беспрерывно играл оркестр. Удобно устроившись на мягком диванчике рядом с Малко, Лукресия, казалось, с каждой минутой становилась все красивее. Несколько явно не супружеских пар бесстыдно обнимались под покровом темноты.
- Как удалось уродливому карлику Искиердо подцепить такую красавицу жену? - спросил Малко.
Лукресия засмеялась грудным смехом.
- Благодаря олову. Он был владельцем огромных рудников. Они теперь национализированы, но у него остались те, что поменьше. Он купил Монику. Ее мужа, полковника, расстреляли во время путча. И в 22 года она оказалась перед выбором: стать шлюхой или выйти за Искиердо.
- Но ведь от него рехнуться можно...
- Рехнуться?
Покачивая поднятым пальцем левой руки и искоса поглядывая на Малко, юная боливийка проговорила:
- Сеньор Искиердо не "мачо". Совсем, совсем не "мачо". Моника рассказывала всем своим подругам, что ему достаточно просто, слегка повизгивая, потереться об нее, и все. Ей казалось, что она играет с ребенком. А потом он приютил у себя Клауса Хейнкеля. Немец проработал много месяцев на хинных плантациях и изголодался по женщинам. Моника недолго ему противилась.
Лукресия вздрогнула, когда Малко нечаянно коснулся ее груди рукой. Ее словно пронзило электрическим током. Она поспешно отхлебнула большой глоток боливийского вина. Затем задумчиво произнесла:
- Я чувствую себя так, как это было с первым мужчиной, которого я полюбила. Стоило ему коснуться меня, как я вся вспыхивала.
Действие боливийского вина начал ощущать и Малко. Выйдя из-за стола, он взял Лукресию за руку и повел ее танцевать. Давно не приходилось ему танцевать подобного танго. Лукресия лихорадочно прижалась к нему. Во время одного резкого поворота их губы соприкоснулись, и молодая женщина на мгновение прижалась ко рту Малко. От этого прикосновения она словно воспламенилась. Малко почувствовал, как она прильнула к нему плотно, гибко, как удав.
Плюс ко всему, было так темно, что даже если бы они занялись любовью прямо на танцевальной площадке, никто бы этого не заметил.
Они еще немного молча потанцевали. Затем вернулись к столику. По-видимому, подумал Малко, высота над уровнем моря силе чувств не помеха. Это танго подвергло его волю тяжелому испытанию. Он ведь даже не поцеловал Лукресию, а у него было такое ощущение, что они занимались любовью. Он еще помнил прикосновение ее тела. Вот что значит "знойная женщина"! Он положил руку ей на бедро, и она ближе придвинулась к нему. Вдруг он почувствовал, что вся она словно сжалась. Он поднял голову. Какой-то мужчина в вязаной фуфайке шел между столиками, засунув руки в карманы и внимательно оглядывая каждую парочку.
- Кто это? - спросил Малко.
На лице Лукресии появилась гримаса отвращения.
- Один из шпиков "политического контроля", нашей тайной полиции. Сплетни собирает.
Малко улыбнулся.
- Ты боишься себя скомпрометировать?
Она пожала плечами.
- Я свободная женщина. У меня был жених, швейцарец, но он уехал в Аргентину, да так и не вернулся...
Малко снова подумал о Клаусе Хейнкеле. Он спрашивал себя, не зря ли он все это затеял. Ведь вздорную болтовню ревнивого старика нельзя серьезно принимать во внимание. Стоило лишь разок глянуть на сеньора Искиердо, чтобы понять, что Моника к нему не вернется даже после смерти Клауса Хейнкеля. Лучше жить с ламой, чем с таким мужем.
Внезапно он со всей ясностью осознал, как безумно он желает Лукресию.
- Уйдем отсюда, - сказал он.
Не спрашивая, куда они идут, она поднялась из-за стола. Малко сунул пачку песо угодливому официанту и взял Лукресию под руку.
Улица Ортис была пустынна. Он взял руку Лукресии в свою, и она, повернувшись, прижалась к нему. Они целовались долго и страстно, и на них бессмысленно таращился индеец "чуло", спавший тут же, на тротуаре, завернувшись в свое покрывало.
- Я хочу тебя, - сказал Малко.
- Я тоже, - просто ответила Лукресия.
Взявшись за руки, они вышли на Прадо. Огромная улица была совершенно безлюдна.
В лунном свете блестела статуя Симона Боливара. Вдруг сзади послышались голоса. Смеясь и перебрасываясь шутками, их обогнали трое мужчин. Один из них, проходя, так сильно толкнул Лукресию, что она чуть было не упала. Разозлившись, она прокричала какое-то ругательство, которого Малко не понял.
Эти трое тотчас остановились и повернулись к ним.
Тот, который толкнул Лукресию, медленно возвращался. Малко увидел, что это был индеец с тупым и жестоким, лишенным всякого выражения лицом. Подойдя к Лукресии, он что-то процедил сквозь зубы, а потом вдруг сильно ударил ее по лицу. Опустив руки, он остался стоять, на его толстых губах играла злобная улыбка.
Размахнувшись, Малко ударил индейца в челюсть, и тот покачнулся. Двое других бросились ему на помощь. Индеец, ударивший Лукресию, сунул руку за голенище сапога и выпрямился, зажав в кулаке кинжал с широким лезвием. Направив его на Малко, он медленно шел на него.
Лукресия громко закричала.
В ту же секунду два других негодяя бросились на нее. Один закрутил ей руки за спину, а второй, посмеиваясь, стал щупать ей грудь...
Напрягшись, Малко отпрыгнул в сторону, и кинжал пронесся в десяти сантиметрах от его бока. Он вспомнил, что его пистолет остался в отеле. Бандит снова наступал на него. Лукресия сражалась, как тигрица, изрыгая потоки проклятий на испанском и индейском языках. Вдруг она закричала ему по-английски:
- Беги, беги, они хотят убить тебя!
Малко недолго колебался. Бросить Лукресию в руках этих бандитов было немыслимо. Тот, кто лапал ее грудь, бросил ее и тоже приблизился к Малко. В его руке сверкнул нож. С небрежным видом, прищурившись, он обошел вокруг него. Теперь на Малко были наставлены два ножа, и он отступил к стене. Мимо, не остановившись, промчалось пустое такси.
И тут он вдруг понял, что все происходящее не было случайностью. Ведь эти три индейца не были пьяными, напротив, они действовали с уверенностью и развязностью профессиональных убийц. Не исключено, что ему суждено закончить свою карьеру здесь, напротив статуи Симона Боливара.
Лукресия беспрерывно вопила, отбиваясь как сумасшедшая. Малко снова удалось увернуться от удара, нож лишь разорвал ему рукав. Бандиты держались от него на расстоянии одного метра, готовясь к решительному нападению. С другой стороны улицы "чулас" бесстрастно наблюдали за дракой.
- Беги! - снова крикнула Лукресия.
Ударом ноги Малко удалось отбросить одного из нападавших.
В любом случае выхода у него уже не было. Он быстро стянул с себя пиджак и обмотал его вокруг левой руки. Этому приему он выучился в школе Сан-Антонио, в Техасе, проходя там стажировку. Он кинулся вперед, выставив руку перед собой. Нож одного из индейцев попал в ткань, сорвался, и нападавший, потеряв равновесие, упал. Малко бросился к Лукресии.
Державший ее индеец тут же бросил ее и, кинувшись Малко под ноги, обхватил его колени, пытаясь повалить.
Малко яростно отбивался, но из-за разреженности воздуха чувствовал, что силы покидают его.
Как дикая кошка, Лукресия кинулась ему на помощь и обеими руками вцепилась индейцу в волосы. Тот с такой силой ударил ее в локтем в живот, что она отлетела в сторону, упала на тротуар, юбка ее задралась, обнажив бедра.
Теперь все было кончено. Бандиты вдвоем кинулись на Малко, полные решимости наконец разделаться с ним.
Лукресия выпрямилась и пронзительно закричала. В двадцати метрах позади них открылась дверь кабачка со стриптизом под названием "Маракаибо", и оттуда вышла группа людей. Малко разглядел униформу. Ночную тишину снова пронзил вопль Лукресии. Тогда двое из выходивших, одним из которых был полицейский, побежали к месту драки.
Один из убийц бросил какое-то короткое распоряжение. Державший Малко выпустил его, и три негодяя бросились бежать вдоль Прадо. Оглушенный, задыхаясь, как рыба, вытащенная из воды, Малко кинулся к Лукресии, чтобы помочь ей встать на ноги. Скорчившись от боли, она держалась за живот.
- Ты ранена?
Ее лицо передернулось.
- Нет, просто меня сейчас вырвет.
Что и случилось на глазах окружившей их теперь толпы.
Люди помогали Малко отчистить костюм, жалели Лукресию... Полицейский вытащил пистолет, и не проявляя особой прыти, побежал вдогонку за бандитами. Вернулся он раздосадованный, но явно испытывая и некоторое облегчение.
- Не желает ли ваша милость подать жалобу, - спросил он Малко. - Эти бесстыжие негодяи - позор для нашей горячо любимой родины.
Его цветистая манера выражаться вызывала у Малко раздражение, и он отказался подавать жалобу. Ему хотелось только одного: вернуться в отель и отдохнуть. От его страстных желаний не осталось и следа. Он взял Лукресию за руку, и они пробрались сквозь толпу своих спасителей.
- Вернемся, - сказал он.
Они молча дошли до авеню Камачо. В столице снова было тихо и безлюдно. У железной решетки, преградившей вход в отель "Ла-Пас", Лукресия остановилась.
- Я не хочу, чтобы ты провожал меня, - сказала она, нажав кнопку звонка. - Эти трое хотели тебя убить. Это были "маркесес", чернорубашечники из квартала Мирофлор. За несколько песо кто угодно может их нанять для убийства. А мне бояться нечего. До завтра.
Она быстро поцеловала его и ушла. Малко смотрел на длинные, обтянутые черными колготками ноги и чувствовал себя тоскливо. Совсем не так думал он закончить этот вечер. Но кто же хотел его убить?
Глава 6
Сквозь тонкую ткань куртки Малко нащупал лежавший во внутреннем кармане конверт. Он не захотел рисковать, оставляя в отеле отпечатки пальцев Клауса Хейнкеля. Вчерашнее нападение доказывало, что далеко не всем нравится его пребывание в Боливии. На этот раз его миниатюрный пистолет был засунут за ремень на правом бедре, и курок был взведен. Он посмотрел на часы. Половина второго. Педро Искиердо задерживался.
Жирный и смрадный чад наполнял зал ресторана "Дайкири", поднимаясь от стоящих на каждом столике жаровень, предназначенных для приготовления неизменной "аппарийады", боливийского кушанья из мяса, зажаренного вместе с сосисками, почками и другими малоаппетитными вещами. Но это нисколько не мешало многочисленным посетителям. Среди них было много немцев. Несмотря на свое безвкусное оформление и отсутствие комфорта, этот ресторанчик в центре Прадо успешно конкурировал с "Немецким клубом". Хозяин постарался украсить интерьер зелеными решетками, в баре были сооружены пирамиды из фруктов и фонтан, но все тонуло в густом чаду. У входа сидела компания старых краснолицых немцев, они с подозрением осматривали всех входящих. Не в меру накрашенные девицы за соседним столиком дерзко, в упор, разглядывали Малко с самого его появления, о чем-то оживленно переговариваясь.
Видно, светловолосые "гринго" здесь пользовались успехом.
Казалось странным, что сеньор Искиердо заставляет себя ждать. Лукресия отдыхала после вчерашней драки. Малко звонил в американское посольство, но застать Джека Кэмбелла не смог. Тогда он от своего имени отправил телеграмму "фирме", извещая, что его пребывание в Боливии затягивается.
Без каких-либо подробностей.
Крошечная фигурка Педро Искиердо возникла внезапно. Он подошел к столику Малко и сел напротив.
- Я еще ничего не узнал, - сразу же объявил он. - Завтра.
- Зачем вы именно здесь назначили мне встречу? - опросил Малко. Отвратительное место.
Боливиец болезненно улыбнулся.
- Здесь он встречался с Моникой, - ответил он. - Я их застал однажды, они держались за руки. Его контора была напротив, в доме 1616.
Обернувшись, Малко разглядел сквозь грязные стекла одно из редких на улице 16 июля, или вернее на Прадо, современных зданий, на 11-м этаже которого располагался панорамный ресторан с видом на город.
Педро Искиердо прошептал:
- Завтра отыщите меня в мотеле "Турист", улица Пресбитеро Медина. Я буду знать, где он.
Он встал и исчез так же внезапно, как и появился. Малко проглотил отвратительный кофе и попросил счет. По Прадо плотными рядами двигались маршрутные такси. Внезапно его осенило. Он остановил "Шевроле", которое по возрасту явно было его ровесником:
- Маэстро*, на немецкое кладбище.
Он хотел своими глазами взглянуть на могилу Клауса Хейнкеля.
* Так в Ла-Пасе обращаются к таксистам.
- Ах, как жаль, когда умирают такие молодые, - вздохнул старик сторож. - И у него было столько друзей.
Да уж, друзей у Клауса Хейнкеля было немало. Его могила была буквально завалена венками. Она находилась в дальнем конце маленького немецкого кладбища, расположившегося на холмах Копакабаны, и пока представляла собой лишь горку свежевырытой земли, у которой высился мраморный крест с краткой надписью:
КЛАУС МЮЛЛЕР - 25 октября 1913 - 11 марта 1972
Малко повернулся к старому баварцу, сторожившему кладбище. Это был беззубый старикашка, проживший в Боливии уже 46 лет и почти позабывший свой родной язык. Что-то плаксиво бормоча, он открыл запертую на замок ограду, как только Малко заговорил с ним по-немецки.
- Вы знали его?
Старик замотал головой.
- Нет, нет. Я никого не знаю... Ведь они все молодые...
- Вы видели гроб?
Ему пришлось два раза повторить свой вопрос, пока сторож, наконец, не залился старческим смехом.
- Конечно, конечно, я ведь не пил "чичи"*. Красивый такой гроб, с серебряными ручками. Мне бы хотелось лежать в таком, когда придет мой черед...
* Крепкий алкогольный напиток.
Малко направился к выходу. Похоже, Клаус Хейнкель закончил свое существование и лежит здесь, среди трех сотен других немцев, умерших в Боливии...
В конце аллеи его нагнал старик, державший в руке пучок каких-то растений.
- Не желаете купить немного ревеня? Очень полезно для желудка... Десять песо. Я его выращиваю между могилами, отличная земля.
Малко от трупоядного ревеня вежливо отказался. Выходя с кладбища, он увидел строгий памятник из серого камня, над которым высился железный крест с выгравированной надписью по-немецки: "Нашим соотечественникам, погибшим в 1939 - 45 годах".
Довольно неожиданная надпись для кладбища, расположенного на краю земли.
Маленький продавец газет совал Малко под нос "Ультима Ора" с такой настойчивостью, что тот сдался.
Он сидел на террасе "Копакабаны" - единственного уличного кафе на весь Ла-Пас - и, в ожидании Лукресии, потягивал из огромной кружки пиво, отбиваясь от малолетних чистильщиков обуви, клявшихся за один песо сделать его ботинки совершенно новыми, и от босоногих нищенок-индианок.
От нечего делать он развернул газету. Большая часть статей была посвящена самодовольным речам членов нового правительства и дифирамбам в его адрес некоторых подпевал.
Но на первой полосе одно имя сразу же бросилось ему в глаза: Эстебан Баррига.
Он быстро пробежал глазами статью. Журналист Эстебан Баррига был найден ночью повесившимся на оконной задвижке в своем кабинете.
Друзья заявили, что в последнее время он находился в подавленном состоянии. Да, если вспомнить конуру, в которой он работал, было от чего. Но ведь не до такой же степени, чтобы вешаться. Да еще несколько часов спустя после визита Малко.
Он уже собирался сложить газету, когда услышал нежный голос Лукресии:
- Я тебе нравлюсь?
Он поднял голову: молодая боливийка была одета в черное, от шляпы до сапожек, включая длинную юбку с очень большим разрезом спереди. Не хватало только шпор и лошади. Увидев выражение его лица, она сразу помрачнела.
- Что случилось?
Он молча протянул ей газету.
Она побледнела.
- Его убили?
Именно так и считал Малко. Он вспомнил, как маленький журналист, позеленев от ужаса, хватался за его рукав. Малко никому ничего не сказал, и все-таки Эстебан Баррига был мертв. Кто-то с трогательной заботливостью оберегал последний сон Клауса Хейнкеля.
Если он действительно спал последним сном.
Было странно здесь, посреди Анд, оказаться в баварской таверне. Малко в задумчивости остановился перед большой вывеской ресторана "Лес Эскудос", которая гласила: "Прозит" ("Ваше здоровье"). Огромный подвальный зал выглядел особенно зловеще из-за уходящего ввысь потолка, желтоватых стен, испещренных надписями на немецком и испанском языках, массивных, неудобных столов и стульев, светильников из кованого железа. Здесь можно было попробовать лучшие в Ла-Пасе немецкие колбасы или мясо "по-аргентински", которое подавали официантки в черных колготках и мини-юбочках.
В этот вечер в зале "Лес Эскудос" было почти пусто. Только в углу два хиппи в пончо ели руками сосиски.
И тем не менее, это был один из самых модных ресторанов в Ла-Пасе. Находился он в верхней части Прадо, напротив Комиболя, и говорили здесь в основном по-немецки. После той встречи в "Копакабане" Малко и Лукресия больше не заговаривали о смерти Эстебана Барриги. Но эта очередная загадка постоянно занимала мысли Малко. Лукресии с ним решительно не везло. Вот и в этот вечер она опять постаралась выглядеть как можно красивее.
Наряд для жертвы.
Увы, то, о чем Малко собирался ее просить, имело лишь самое отдаленное отношение к "буре страстей".
- Лукресия...
Она взглянула на него, глаза ее заранее светились радостной готовностью на все. Выглядела она потрясающе: подведенные черным огромные глаза, полуоткрытые губы, распущенные по плечам волосы. Малко подумал, что господь его накажет когда-нибудь за то, что он упускает такие возможности.
- О чем ты думаешь? - спросила она.
У нее самой этого можно было не спрашивать.
- Мне нужна твоя помощь.
В громадных черных глазах мелькнула тень разочарования, лицо словно застыло.
- Что ты хочешь?
- Пойти на немецкое кладбище. Этой ночью.
Она вздрогнула.
- На кладбище? Зачем?
Взгляд золотистых глаз Малко был устремлен куда-то вдаль.
- Я хочу своими глазами увидеть труп Клауса Хейнкеля.
Прежде чем ответить, юная боливийка глубоко затянулась своей сигаретой.
- Понимаю. Но мне нужно найти надежных людей. Помочь может только Хосефа.
- Пойдем к ней, - предложил Малко.
Лукресия покачала головой.
- Нет. Я пойду одна, а ты будешь ждать у меня дома. Порывшись в сумочке, она протянула ему ключ.
- Дом 4365. На втором этаже. На двери есть фамилия. Ты ни с кем не встретишься, отец уехал на выходные дни в Кочабамбу. Я приду туда.
Малко взял ключ. Все-таки Лукресия - необыкновенная девушка. Прежде чем подняться из-за стола, он спросил:
- Почему ты это делаешь? Ты со мной едва знакома.
Она игриво улыбнулась:
- А ты догадайся!
Услышав, как повернулся ключ в замочной скважине, Малко вздрогнул. Но это была Лукресия, у которой, должно быть, был второй ключ. Он предавался мечтаниям, слушая пластинку с записью игры на индейской флейте, "кене". В доме царила тишина. Мебели в той комнате, где он сидел, было немного: очень широкий диван, низкие столики, радиола. Низкий потолок.
- Все в порядке, - сказала Лукресия. - Через три часа встречаемся с ними на кладбище.
Малко не стал уточнять, кто были эти "они". Лукресия положила сумочку и пристально смотрела на него. Он снова увидел в ее глазах то же выражение, что и в ресторане, - взгляд напряженный, и в то же время словно пустой. Он внимательно рассматривал ее. Нос у нее был немного длинноват, но это даже придавало ей индивидуальности. Рот резко очерчен, четкий рисунок губ. Она, Должно быть, никогда не пользовалась губной помадой.
Кожа лица была светлой, а глаза очень темными.
Взгляд Малко спустился ниже, задержавшись на бедрах и ногах. Бедра Лукресии были в его вкусе, широкие, образующие талию, как у гитары.
- О чем ты думаешь?
Голос у нее был грудной, резковатый.
- Ты красивая, - тихо сказал Малко.
- Ненавижу лицемеров, - медленно проговорила Лукресия. - Ты лжешь. Просто ты хочешь...
Малко улыбнулся:
- Что хочу?
Поднявшись, он подошел к ней и обнял.
Губы ее, сначала холодные, постепенно становились все горячее, словно расцветая. Лукресия обвила рукой его голову, чтобы целовать покрепче. Их зубы столкнулись.
Не прерывая поцелуя и обняв Лукресию за талию, Малко увлек ее к дивану. Они медленно, боком, опустились на него. Прикосновение молодого женского тела разожгло Малко. Он чувствовал, как в нем поднимается желание, мощное и неукротимое. В мыслях он уже представлял, как овладевает ею. Лукресия угадала его мысли, высвободила одну руку и положила ее на Малко, словно желая проверить его реакцию.
Затем, прервав поцелуй, она взяла его двумя руками за голову и необычайно серьезно посмотрела ему в глаза.
- Я обидела тебя, - тихо сказала она. - Прости. Я тоже хочу любить тебя. Но я испытываю такое отвращение ко всем этим "мачо", которые обращаются с женщинами как с животными, даже не спрашивая, чего они хотят.
- Ты не любишь мужчин своей страны?
Она презрительно улыбнулась.
- Как только они кончают свои ласки, тут же бегут к приятелям рассказывать, какова ты в постели. Меня тошнит от этого!
Она сняла туфли и с насмешкой глянула на Малко.
- Ты никогда не занимался любовью с "чулой"?
Малко не знал, что отвечать... Он слышал, что "чулы" никогда не раздеваются.
- Что ты имеешь в виду?
- Увидишь.
Встав с дивана, она стянула с себя всю одежду, оставшись в трусиках и черном лифчике. Кожа ее была очень белой, ноги и руки покрыты темным пушком. Затем она вернулась к дивану. Медленно, в ритме звуков индейской флейты, раздела Малко.
Он расстегнул ей лифчик. Она вздрогнула, потом легла вытянувшись в струнку и плотно сжав ноги. У нее был очень красивый, слегка выпуклый живот, груди были хоть и маленькие, но круглые и твердые. Малко положил руки ей на бедро, и она тотчас прильнула к нему в страстном поцелуе.
Одно грубое желание овладело им: немедленно овладеть ею. Но какое-то смутное беспокойство портило все удовольствие. Он уже задыхался из-за нехватки кислорода. Удастся ли ему справиться с этой страстной кобылицей?
В тот самый момент, когда он хотел овладеть ею, Лукресия, сжав ноги, остановила его.
- Подожди. Не сразу.
А ведь он чувствовал, как под его животом вздрагивает ее живот. Но она высвободилась и, протянув руку, схватила какую-то продолговатую серебряную коробочку. Открыла ее, взяла щепотку какого-то порошка и поднесла к носу.
Резко вдохнув его, она снова улеглась.
- Хочешь попробовать? - спросила она.
- А что это?
Она засмеялась:
- Это "пичиката"! Попробуй.
Она протянула ему серебряную коробочку. Увидев белый и блестящий порошок, Малко тут же все понял.
- Но ведь это кокаин!
- Мне больше нравится называть это "пичиката". Знаешь, это очень приятная штука. Словно ты уплываешь куда-то далеко-далеко, и тебя наполняет теплота.
- И часто ты принимаешь это? - с ужасом спросил Малко.
- Все время, - просто ответила Лукресия. - Здесь все так делают. Ты знаешь, что в Боливии производится 90% всего кокаина? Все индейцы Альтиплано жуют листья коки с утра до вечера.
Она подняла руку, чтобы остановить такси, неожиданно появившееся в столь поздний час. Потом взглянула на Малко с каким-то новым выражением.
- На твоем языке, - сказала она, - "мачо" значит "романтик"?
Глава 5
Не успел Эстебан Баррига поднять голову, как в кабинет вошли двое и закрыли за собой дверь. Когда журналист оторвал, наконец, глаза от лежащих перед ним гранок, было слишком поздно. Пришельцы загородили собой выход. Они были похожи как братья: одинаковые черные потертые костюмы, злобное и трусливое выражение бледных физиономий, сальные волосы.
Замерев в животном ужасе, Баррига смотрел, как они приближаются к нему. Тот, что помоложе, с желтым галстуком, с презрением произнес:
- Ну ты, отродье бесстыжее.
Не торопясь, он прошел по кабинету. Не успел Эстебан Баррига собраться с силами, чтобы попытаться бежать, как тощая и черная фигура бросилась на него. Левой рукой бандит схватил журналиста за отвороты пиджака, и, размахнувшись правой, ударил Эстебана Барригу в нос кулаком. Журналист услышал, как, хрустнув, сломался хрящ носа. Он повалился в кресло.
Но инстинкт самосохранения оказался сильнее боли. Он чувствовал, что если сейчас не выйдет из кабинета, его добьют. Пытаясь закричать, он открыл рот, но захлебнулся собственной кровью.
Второй бандит сунул руку в карман и вытащил оттуда нож с выкидным лезвием. Он нажал пальцем на кнопку, сверкнуло лезвие и он полоснул им по обтянутому рубашкой животу журналиста.
Один раз, второй, третий.
При каждом ударе лицо Барриги искажалось от боли. Нож, вспарывавший ему живот, казалось, гипнотизировал его. Он молчал.
Медленно, очень медленно, судорожно вцепившись руками в жилет, он откидывался назад в своем кресле. Скорее всего, он был уже мертв. Из одной лишь злобы второй бандит, до сих пор бездействовавший, схватил пишущую машинку и обрушил ее на голову умирающего.
И то, что осталось от Эстебана Барриги, рухнуло на пол.
Тот, что был с ножом, убрал лезвие и ударил ногой по затылку человека, которого только что убил. Вот по таким мелким деталям и отличают уважающего себя профессионала от всякого дерьма. Он делал это, даже если никто не наблюдал за ним.
Затем двое мужчин вышли из кабинета и, прикрыв за собой дверь, прошли мимо крепко спавшего индейца-вахтера.
Малко впотьмах дожевывал свой жесткий, как подметка, бифштекс. В зале заведения "21" было почти совсем темно. Попасть сюда можно было, войдя в крошечную дверку с маленькой улочки Ортиз, что направо, от Прадо.
Это было нечто среднее между кабачком и рестораном. Беспрерывно играл оркестр. Удобно устроившись на мягком диванчике рядом с Малко, Лукресия, казалось, с каждой минутой становилась все красивее. Несколько явно не супружеских пар бесстыдно обнимались под покровом темноты.
- Как удалось уродливому карлику Искиердо подцепить такую красавицу жену? - спросил Малко.
Лукресия засмеялась грудным смехом.
- Благодаря олову. Он был владельцем огромных рудников. Они теперь национализированы, но у него остались те, что поменьше. Он купил Монику. Ее мужа, полковника, расстреляли во время путча. И в 22 года она оказалась перед выбором: стать шлюхой или выйти за Искиердо.
- Но ведь от него рехнуться можно...
- Рехнуться?
Покачивая поднятым пальцем левой руки и искоса поглядывая на Малко, юная боливийка проговорила:
- Сеньор Искиердо не "мачо". Совсем, совсем не "мачо". Моника рассказывала всем своим подругам, что ему достаточно просто, слегка повизгивая, потереться об нее, и все. Ей казалось, что она играет с ребенком. А потом он приютил у себя Клауса Хейнкеля. Немец проработал много месяцев на хинных плантациях и изголодался по женщинам. Моника недолго ему противилась.
Лукресия вздрогнула, когда Малко нечаянно коснулся ее груди рукой. Ее словно пронзило электрическим током. Она поспешно отхлебнула большой глоток боливийского вина. Затем задумчиво произнесла:
- Я чувствую себя так, как это было с первым мужчиной, которого я полюбила. Стоило ему коснуться меня, как я вся вспыхивала.
Действие боливийского вина начал ощущать и Малко. Выйдя из-за стола, он взял Лукресию за руку и повел ее танцевать. Давно не приходилось ему танцевать подобного танго. Лукресия лихорадочно прижалась к нему. Во время одного резкого поворота их губы соприкоснулись, и молодая женщина на мгновение прижалась ко рту Малко. От этого прикосновения она словно воспламенилась. Малко почувствовал, как она прильнула к нему плотно, гибко, как удав.
Плюс ко всему, было так темно, что даже если бы они занялись любовью прямо на танцевальной площадке, никто бы этого не заметил.
Они еще немного молча потанцевали. Затем вернулись к столику. По-видимому, подумал Малко, высота над уровнем моря силе чувств не помеха. Это танго подвергло его волю тяжелому испытанию. Он ведь даже не поцеловал Лукресию, а у него было такое ощущение, что они занимались любовью. Он еще помнил прикосновение ее тела. Вот что значит "знойная женщина"! Он положил руку ей на бедро, и она ближе придвинулась к нему. Вдруг он почувствовал, что вся она словно сжалась. Он поднял голову. Какой-то мужчина в вязаной фуфайке шел между столиками, засунув руки в карманы и внимательно оглядывая каждую парочку.
- Кто это? - спросил Малко.
На лице Лукресии появилась гримаса отвращения.
- Один из шпиков "политического контроля", нашей тайной полиции. Сплетни собирает.
Малко улыбнулся.
- Ты боишься себя скомпрометировать?
Она пожала плечами.
- Я свободная женщина. У меня был жених, швейцарец, но он уехал в Аргентину, да так и не вернулся...
Малко снова подумал о Клаусе Хейнкеле. Он спрашивал себя, не зря ли он все это затеял. Ведь вздорную болтовню ревнивого старика нельзя серьезно принимать во внимание. Стоило лишь разок глянуть на сеньора Искиердо, чтобы понять, что Моника к нему не вернется даже после смерти Клауса Хейнкеля. Лучше жить с ламой, чем с таким мужем.
Внезапно он со всей ясностью осознал, как безумно он желает Лукресию.
- Уйдем отсюда, - сказал он.
Не спрашивая, куда они идут, она поднялась из-за стола. Малко сунул пачку песо угодливому официанту и взял Лукресию под руку.
Улица Ортис была пустынна. Он взял руку Лукресии в свою, и она, повернувшись, прижалась к нему. Они целовались долго и страстно, и на них бессмысленно таращился индеец "чуло", спавший тут же, на тротуаре, завернувшись в свое покрывало.
- Я хочу тебя, - сказал Малко.
- Я тоже, - просто ответила Лукресия.
Взявшись за руки, они вышли на Прадо. Огромная улица была совершенно безлюдна.
В лунном свете блестела статуя Симона Боливара. Вдруг сзади послышались голоса. Смеясь и перебрасываясь шутками, их обогнали трое мужчин. Один из них, проходя, так сильно толкнул Лукресию, что она чуть было не упала. Разозлившись, она прокричала какое-то ругательство, которого Малко не понял.
Эти трое тотчас остановились и повернулись к ним.
Тот, который толкнул Лукресию, медленно возвращался. Малко увидел, что это был индеец с тупым и жестоким, лишенным всякого выражения лицом. Подойдя к Лукресии, он что-то процедил сквозь зубы, а потом вдруг сильно ударил ее по лицу. Опустив руки, он остался стоять, на его толстых губах играла злобная улыбка.
Размахнувшись, Малко ударил индейца в челюсть, и тот покачнулся. Двое других бросились ему на помощь. Индеец, ударивший Лукресию, сунул руку за голенище сапога и выпрямился, зажав в кулаке кинжал с широким лезвием. Направив его на Малко, он медленно шел на него.
Лукресия громко закричала.
В ту же секунду два других негодяя бросились на нее. Один закрутил ей руки за спину, а второй, посмеиваясь, стал щупать ей грудь...
Напрягшись, Малко отпрыгнул в сторону, и кинжал пронесся в десяти сантиметрах от его бока. Он вспомнил, что его пистолет остался в отеле. Бандит снова наступал на него. Лукресия сражалась, как тигрица, изрыгая потоки проклятий на испанском и индейском языках. Вдруг она закричала ему по-английски:
- Беги, беги, они хотят убить тебя!
Малко недолго колебался. Бросить Лукресию в руках этих бандитов было немыслимо. Тот, кто лапал ее грудь, бросил ее и тоже приблизился к Малко. В его руке сверкнул нож. С небрежным видом, прищурившись, он обошел вокруг него. Теперь на Малко были наставлены два ножа, и он отступил к стене. Мимо, не остановившись, промчалось пустое такси.
И тут он вдруг понял, что все происходящее не было случайностью. Ведь эти три индейца не были пьяными, напротив, они действовали с уверенностью и развязностью профессиональных убийц. Не исключено, что ему суждено закончить свою карьеру здесь, напротив статуи Симона Боливара.
Лукресия беспрерывно вопила, отбиваясь как сумасшедшая. Малко снова удалось увернуться от удара, нож лишь разорвал ему рукав. Бандиты держались от него на расстоянии одного метра, готовясь к решительному нападению. С другой стороны улицы "чулас" бесстрастно наблюдали за дракой.
- Беги! - снова крикнула Лукресия.
Ударом ноги Малко удалось отбросить одного из нападавших.
В любом случае выхода у него уже не было. Он быстро стянул с себя пиджак и обмотал его вокруг левой руки. Этому приему он выучился в школе Сан-Антонио, в Техасе, проходя там стажировку. Он кинулся вперед, выставив руку перед собой. Нож одного из индейцев попал в ткань, сорвался, и нападавший, потеряв равновесие, упал. Малко бросился к Лукресии.
Державший ее индеец тут же бросил ее и, кинувшись Малко под ноги, обхватил его колени, пытаясь повалить.
Малко яростно отбивался, но из-за разреженности воздуха чувствовал, что силы покидают его.
Как дикая кошка, Лукресия кинулась ему на помощь и обеими руками вцепилась индейцу в волосы. Тот с такой силой ударил ее в локтем в живот, что она отлетела в сторону, упала на тротуар, юбка ее задралась, обнажив бедра.
Теперь все было кончено. Бандиты вдвоем кинулись на Малко, полные решимости наконец разделаться с ним.
Лукресия выпрямилась и пронзительно закричала. В двадцати метрах позади них открылась дверь кабачка со стриптизом под названием "Маракаибо", и оттуда вышла группа людей. Малко разглядел униформу. Ночную тишину снова пронзил вопль Лукресии. Тогда двое из выходивших, одним из которых был полицейский, побежали к месту драки.
Один из убийц бросил какое-то короткое распоряжение. Державший Малко выпустил его, и три негодяя бросились бежать вдоль Прадо. Оглушенный, задыхаясь, как рыба, вытащенная из воды, Малко кинулся к Лукресии, чтобы помочь ей встать на ноги. Скорчившись от боли, она держалась за живот.
- Ты ранена?
Ее лицо передернулось.
- Нет, просто меня сейчас вырвет.
Что и случилось на глазах окружившей их теперь толпы.
Люди помогали Малко отчистить костюм, жалели Лукресию... Полицейский вытащил пистолет, и не проявляя особой прыти, побежал вдогонку за бандитами. Вернулся он раздосадованный, но явно испытывая и некоторое облегчение.
- Не желает ли ваша милость подать жалобу, - спросил он Малко. - Эти бесстыжие негодяи - позор для нашей горячо любимой родины.
Его цветистая манера выражаться вызывала у Малко раздражение, и он отказался подавать жалобу. Ему хотелось только одного: вернуться в отель и отдохнуть. От его страстных желаний не осталось и следа. Он взял Лукресию за руку, и они пробрались сквозь толпу своих спасителей.
- Вернемся, - сказал он.
Они молча дошли до авеню Камачо. В столице снова было тихо и безлюдно. У железной решетки, преградившей вход в отель "Ла-Пас", Лукресия остановилась.
- Я не хочу, чтобы ты провожал меня, - сказала она, нажав кнопку звонка. - Эти трое хотели тебя убить. Это были "маркесес", чернорубашечники из квартала Мирофлор. За несколько песо кто угодно может их нанять для убийства. А мне бояться нечего. До завтра.
Она быстро поцеловала его и ушла. Малко смотрел на длинные, обтянутые черными колготками ноги и чувствовал себя тоскливо. Совсем не так думал он закончить этот вечер. Но кто же хотел его убить?
Глава 6
Сквозь тонкую ткань куртки Малко нащупал лежавший во внутреннем кармане конверт. Он не захотел рисковать, оставляя в отеле отпечатки пальцев Клауса Хейнкеля. Вчерашнее нападение доказывало, что далеко не всем нравится его пребывание в Боливии. На этот раз его миниатюрный пистолет был засунут за ремень на правом бедре, и курок был взведен. Он посмотрел на часы. Половина второго. Педро Искиердо задерживался.
Жирный и смрадный чад наполнял зал ресторана "Дайкири", поднимаясь от стоящих на каждом столике жаровень, предназначенных для приготовления неизменной "аппарийады", боливийского кушанья из мяса, зажаренного вместе с сосисками, почками и другими малоаппетитными вещами. Но это нисколько не мешало многочисленным посетителям. Среди них было много немцев. Несмотря на свое безвкусное оформление и отсутствие комфорта, этот ресторанчик в центре Прадо успешно конкурировал с "Немецким клубом". Хозяин постарался украсить интерьер зелеными решетками, в баре были сооружены пирамиды из фруктов и фонтан, но все тонуло в густом чаду. У входа сидела компания старых краснолицых немцев, они с подозрением осматривали всех входящих. Не в меру накрашенные девицы за соседним столиком дерзко, в упор, разглядывали Малко с самого его появления, о чем-то оживленно переговариваясь.
Видно, светловолосые "гринго" здесь пользовались успехом.
Казалось странным, что сеньор Искиердо заставляет себя ждать. Лукресия отдыхала после вчерашней драки. Малко звонил в американское посольство, но застать Джека Кэмбелла не смог. Тогда он от своего имени отправил телеграмму "фирме", извещая, что его пребывание в Боливии затягивается.
Без каких-либо подробностей.
Крошечная фигурка Педро Искиердо возникла внезапно. Он подошел к столику Малко и сел напротив.
- Я еще ничего не узнал, - сразу же объявил он. - Завтра.
- Зачем вы именно здесь назначили мне встречу? - опросил Малко. Отвратительное место.
Боливиец болезненно улыбнулся.
- Здесь он встречался с Моникой, - ответил он. - Я их застал однажды, они держались за руки. Его контора была напротив, в доме 1616.
Обернувшись, Малко разглядел сквозь грязные стекла одно из редких на улице 16 июля, или вернее на Прадо, современных зданий, на 11-м этаже которого располагался панорамный ресторан с видом на город.
Педро Искиердо прошептал:
- Завтра отыщите меня в мотеле "Турист", улица Пресбитеро Медина. Я буду знать, где он.
Он встал и исчез так же внезапно, как и появился. Малко проглотил отвратительный кофе и попросил счет. По Прадо плотными рядами двигались маршрутные такси. Внезапно его осенило. Он остановил "Шевроле", которое по возрасту явно было его ровесником:
- Маэстро*, на немецкое кладбище.
Он хотел своими глазами взглянуть на могилу Клауса Хейнкеля.
* Так в Ла-Пасе обращаются к таксистам.
- Ах, как жаль, когда умирают такие молодые, - вздохнул старик сторож. - И у него было столько друзей.
Да уж, друзей у Клауса Хейнкеля было немало. Его могила была буквально завалена венками. Она находилась в дальнем конце маленького немецкого кладбища, расположившегося на холмах Копакабаны, и пока представляла собой лишь горку свежевырытой земли, у которой высился мраморный крест с краткой надписью:
КЛАУС МЮЛЛЕР - 25 октября 1913 - 11 марта 1972
Малко повернулся к старому баварцу, сторожившему кладбище. Это был беззубый старикашка, проживший в Боливии уже 46 лет и почти позабывший свой родной язык. Что-то плаксиво бормоча, он открыл запертую на замок ограду, как только Малко заговорил с ним по-немецки.
- Вы знали его?
Старик замотал головой.
- Нет, нет. Я никого не знаю... Ведь они все молодые...
- Вы видели гроб?
Ему пришлось два раза повторить свой вопрос, пока сторож, наконец, не залился старческим смехом.
- Конечно, конечно, я ведь не пил "чичи"*. Красивый такой гроб, с серебряными ручками. Мне бы хотелось лежать в таком, когда придет мой черед...
* Крепкий алкогольный напиток.
Малко направился к выходу. Похоже, Клаус Хейнкель закончил свое существование и лежит здесь, среди трех сотен других немцев, умерших в Боливии...
В конце аллеи его нагнал старик, державший в руке пучок каких-то растений.
- Не желаете купить немного ревеня? Очень полезно для желудка... Десять песо. Я его выращиваю между могилами, отличная земля.
Малко от трупоядного ревеня вежливо отказался. Выходя с кладбища, он увидел строгий памятник из серого камня, над которым высился железный крест с выгравированной надписью по-немецки: "Нашим соотечественникам, погибшим в 1939 - 45 годах".
Довольно неожиданная надпись для кладбища, расположенного на краю земли.
Маленький продавец газет совал Малко под нос "Ультима Ора" с такой настойчивостью, что тот сдался.
Он сидел на террасе "Копакабаны" - единственного уличного кафе на весь Ла-Пас - и, в ожидании Лукресии, потягивал из огромной кружки пиво, отбиваясь от малолетних чистильщиков обуви, клявшихся за один песо сделать его ботинки совершенно новыми, и от босоногих нищенок-индианок.
От нечего делать он развернул газету. Большая часть статей была посвящена самодовольным речам членов нового правительства и дифирамбам в его адрес некоторых подпевал.
Но на первой полосе одно имя сразу же бросилось ему в глаза: Эстебан Баррига.
Он быстро пробежал глазами статью. Журналист Эстебан Баррига был найден ночью повесившимся на оконной задвижке в своем кабинете.
Друзья заявили, что в последнее время он находился в подавленном состоянии. Да, если вспомнить конуру, в которой он работал, было от чего. Но ведь не до такой же степени, чтобы вешаться. Да еще несколько часов спустя после визита Малко.
Он уже собирался сложить газету, когда услышал нежный голос Лукресии:
- Я тебе нравлюсь?
Он поднял голову: молодая боливийка была одета в черное, от шляпы до сапожек, включая длинную юбку с очень большим разрезом спереди. Не хватало только шпор и лошади. Увидев выражение его лица, она сразу помрачнела.
- Что случилось?
Он молча протянул ей газету.
Она побледнела.
- Его убили?
Именно так и считал Малко. Он вспомнил, как маленький журналист, позеленев от ужаса, хватался за его рукав. Малко никому ничего не сказал, и все-таки Эстебан Баррига был мертв. Кто-то с трогательной заботливостью оберегал последний сон Клауса Хейнкеля.
Если он действительно спал последним сном.
Было странно здесь, посреди Анд, оказаться в баварской таверне. Малко в задумчивости остановился перед большой вывеской ресторана "Лес Эскудос", которая гласила: "Прозит" ("Ваше здоровье"). Огромный подвальный зал выглядел особенно зловеще из-за уходящего ввысь потолка, желтоватых стен, испещренных надписями на немецком и испанском языках, массивных, неудобных столов и стульев, светильников из кованого железа. Здесь можно было попробовать лучшие в Ла-Пасе немецкие колбасы или мясо "по-аргентински", которое подавали официантки в черных колготках и мини-юбочках.
В этот вечер в зале "Лес Эскудос" было почти пусто. Только в углу два хиппи в пончо ели руками сосиски.
И тем не менее, это был один из самых модных ресторанов в Ла-Пасе. Находился он в верхней части Прадо, напротив Комиболя, и говорили здесь в основном по-немецки. После той встречи в "Копакабане" Малко и Лукресия больше не заговаривали о смерти Эстебана Барриги. Но эта очередная загадка постоянно занимала мысли Малко. Лукресии с ним решительно не везло. Вот и в этот вечер она опять постаралась выглядеть как можно красивее.
Наряд для жертвы.
Увы, то, о чем Малко собирался ее просить, имело лишь самое отдаленное отношение к "буре страстей".
- Лукресия...
Она взглянула на него, глаза ее заранее светились радостной готовностью на все. Выглядела она потрясающе: подведенные черным огромные глаза, полуоткрытые губы, распущенные по плечам волосы. Малко подумал, что господь его накажет когда-нибудь за то, что он упускает такие возможности.
- О чем ты думаешь? - спросила она.
У нее самой этого можно было не спрашивать.
- Мне нужна твоя помощь.
В громадных черных глазах мелькнула тень разочарования, лицо словно застыло.
- Что ты хочешь?
- Пойти на немецкое кладбище. Этой ночью.
Она вздрогнула.
- На кладбище? Зачем?
Взгляд золотистых глаз Малко был устремлен куда-то вдаль.
- Я хочу своими глазами увидеть труп Клауса Хейнкеля.
Прежде чем ответить, юная боливийка глубоко затянулась своей сигаретой.
- Понимаю. Но мне нужно найти надежных людей. Помочь может только Хосефа.
- Пойдем к ней, - предложил Малко.
Лукресия покачала головой.
- Нет. Я пойду одна, а ты будешь ждать у меня дома. Порывшись в сумочке, она протянула ему ключ.
- Дом 4365. На втором этаже. На двери есть фамилия. Ты ни с кем не встретишься, отец уехал на выходные дни в Кочабамбу. Я приду туда.
Малко взял ключ. Все-таки Лукресия - необыкновенная девушка. Прежде чем подняться из-за стола, он спросил:
- Почему ты это делаешь? Ты со мной едва знакома.
Она игриво улыбнулась:
- А ты догадайся!
Услышав, как повернулся ключ в замочной скважине, Малко вздрогнул. Но это была Лукресия, у которой, должно быть, был второй ключ. Он предавался мечтаниям, слушая пластинку с записью игры на индейской флейте, "кене". В доме царила тишина. Мебели в той комнате, где он сидел, было немного: очень широкий диван, низкие столики, радиола. Низкий потолок.
- Все в порядке, - сказала Лукресия. - Через три часа встречаемся с ними на кладбище.
Малко не стал уточнять, кто были эти "они". Лукресия положила сумочку и пристально смотрела на него. Он снова увидел в ее глазах то же выражение, что и в ресторане, - взгляд напряженный, и в то же время словно пустой. Он внимательно рассматривал ее. Нос у нее был немного длинноват, но это даже придавало ей индивидуальности. Рот резко очерчен, четкий рисунок губ. Она, Должно быть, никогда не пользовалась губной помадой.
Кожа лица была светлой, а глаза очень темными.
Взгляд Малко спустился ниже, задержавшись на бедрах и ногах. Бедра Лукресии были в его вкусе, широкие, образующие талию, как у гитары.
- О чем ты думаешь?
Голос у нее был грудной, резковатый.
- Ты красивая, - тихо сказал Малко.
- Ненавижу лицемеров, - медленно проговорила Лукресия. - Ты лжешь. Просто ты хочешь...
Малко улыбнулся:
- Что хочу?
Поднявшись, он подошел к ней и обнял.
Губы ее, сначала холодные, постепенно становились все горячее, словно расцветая. Лукресия обвила рукой его голову, чтобы целовать покрепче. Их зубы столкнулись.
Не прерывая поцелуя и обняв Лукресию за талию, Малко увлек ее к дивану. Они медленно, боком, опустились на него. Прикосновение молодого женского тела разожгло Малко. Он чувствовал, как в нем поднимается желание, мощное и неукротимое. В мыслях он уже представлял, как овладевает ею. Лукресия угадала его мысли, высвободила одну руку и положила ее на Малко, словно желая проверить его реакцию.
Затем, прервав поцелуй, она взяла его двумя руками за голову и необычайно серьезно посмотрела ему в глаза.
- Я обидела тебя, - тихо сказала она. - Прости. Я тоже хочу любить тебя. Но я испытываю такое отвращение ко всем этим "мачо", которые обращаются с женщинами как с животными, даже не спрашивая, чего они хотят.
- Ты не любишь мужчин своей страны?
Она презрительно улыбнулась.
- Как только они кончают свои ласки, тут же бегут к приятелям рассказывать, какова ты в постели. Меня тошнит от этого!
Она сняла туфли и с насмешкой глянула на Малко.
- Ты никогда не занимался любовью с "чулой"?
Малко не знал, что отвечать... Он слышал, что "чулы" никогда не раздеваются.
- Что ты имеешь в виду?
- Увидишь.
Встав с дивана, она стянула с себя всю одежду, оставшись в трусиках и черном лифчике. Кожа ее была очень белой, ноги и руки покрыты темным пушком. Затем она вернулась к дивану. Медленно, в ритме звуков индейской флейты, раздела Малко.
Он расстегнул ей лифчик. Она вздрогнула, потом легла вытянувшись в струнку и плотно сжав ноги. У нее был очень красивый, слегка выпуклый живот, груди были хоть и маленькие, но круглые и твердые. Малко положил руки ей на бедро, и она тотчас прильнула к нему в страстном поцелуе.
Одно грубое желание овладело им: немедленно овладеть ею. Но какое-то смутное беспокойство портило все удовольствие. Он уже задыхался из-за нехватки кислорода. Удастся ли ему справиться с этой страстной кобылицей?
В тот самый момент, когда он хотел овладеть ею, Лукресия, сжав ноги, остановила его.
- Подожди. Не сразу.
А ведь он чувствовал, как под его животом вздрагивает ее живот. Но она высвободилась и, протянув руку, схватила какую-то продолговатую серебряную коробочку. Открыла ее, взяла щепотку какого-то порошка и поднесла к носу.
Резко вдохнув его, она снова улеглась.
- Хочешь попробовать? - спросила она.
- А что это?
Она засмеялась:
- Это "пичиката"! Попробуй.
Она протянула ему серебряную коробочку. Увидев белый и блестящий порошок, Малко тут же все понял.
- Но ведь это кокаин!
- Мне больше нравится называть это "пичиката". Знаешь, это очень приятная штука. Словно ты уплываешь куда-то далеко-далеко, и тебя наполняет теплота.
- И часто ты принимаешь это? - с ужасом спросил Малко.
- Все время, - просто ответила Лукресия. - Здесь все так делают. Ты знаешь, что в Боливии производится 90% всего кокаина? Все индейцы Альтиплано жуют листья коки с утра до вечера.