Винн Гревил. Человек из Москвы

   Маршрут поездки делегации включал посещения заводов в Вулвергемптоне, Уэст - Хартлипуле, графстве Дарем, Бирмингеме, Шеффилде, Лидсе, Манчестере, Слау и Лондоне. Все было заранее согласовано с разведкой. Для того чтобы дать "работу" одному из членов делегации, которому Павлов из советского посольства вручил фотоаппарат, в цехах некоторых заводов на самое видное место выставили привлекательного вида, но не представляющее никакой ценности оборудование. Было забавно наблюдать за этим человеком, постоянно ищущим предлоги, чтобы со спрятанным в кулаке фотоаппаратом отойти в сторонку - поближе к станку, который специально для него и был поставлен.
   Алекс с удовольствием принял участие в этой игре: на вопрос Павлова, может ли "буржуй" Винн за взятку, "используя свои контакты", раздобыть нужные Советскому Союзу детали компьютеров, Алекс ответил, что нет ничего проще. Когда он мне об этом рассказал, я затребовал устаревшую модель нужного типа, которую собственноручно передал Алексу во дворе советского посольства.
   Взятка исчислялась суммой в пятьдесят фунтов. Алекс вручил их мне, а я - британской разведке, которая попросила меня оставить их за труды.
   С деятельностью советской делегации все обстояло благополучно. Ее члены сновали всюду, как воробьи.
   Алексу же не терпелось снова вернуться в операционный центр, где он мог разгрузить свою переполненную память.
   Наши дни были загружены официальными делами: посещениями заводов и промышленных выставок, а ночи - опросами и инструктажем в операционном центре. Пока члены советской делегации спали, Алекса тайком доставляли в упомянутый мной дом. где он почти всю ночь разъяснял и уточнял информацию, содержащуюся как в тех документах, которые он переслал со мной, так и в тех, которые в большом количестве привез сам. В своей прекрасно натренированной памяти он хранил множество секретных сведений о деятельности и организации советской разведки, вооруженных сил и гражданского сектора.
   Хотя он и получил необходимую для разведчика подготовку, ему еще предстояло многому научиться: пользоваться мощной рацией с высокочувствительным приемником, чтобы поддерживать связь с Лондоном, освоить процедуру шифрования и нашу новейшую микрофотоаппаратуру. Я редко присутствовал на этих занятиях, но наши эксперты сказали мне, что у них никогда не было более способного ученика. Одержимый идеей свободы для своей родины, Алекс проявил фантастическую работоспособность. Часто только приказ врача мог заставить его лечь спать.
   Эта любовь к свободе была стержнем, сутью его личности. Когда нам выпадало немного свободного времени, он не переставал говорить о том, что люди в нашей стране вольны сами распоряжаться своей жизнью. В Бромптонской римско-католической церкви в Лондоне он целый час наблюдал за молящимися. "Может быть, религия и не дает ответа на все вопросы, Гревил. Да, я уверен, что не дает. Но, по крайней мере, она свободна, она существует не по указке государства. И потом, религия несет в себе какие-то принципы, нечто такое, что помогает жить. А в нашей стране ничто не может существовать без дозволения государства!"
   Он побывал у меня дома, познакомился с моей женой, сыном и некоторыми нашими друзьями. Это было для него еще одним откровением, ибо в Советском Союзе запрещено приглашать иностранцев к себе домой. Алекс (которого я представил как своего знакомого из Белграда) оказался душой компании. Мы выпили вина, сыграли партию в карты и немного потанцевали в гостиной. Было очень весело. К каждой женщине, с которой его знакомили, Алекс относился так, будто она была самой привлекательной на свете: он держал ее за руку и делал преувеличенные комплименты, но с таким шармом и обезоруживающей искренностью, что ни мужья, ни кавалеры не протестовали. Однако эту его веселость как рукой снимало, когда нужно было работать или когда он уставал. Один раз, сажая его в такси в два часа ночи, я сказал: "Выспись хорошенько, Алекс!", на что он с улыбкой ответил: "Еще рано, дружище!" - и отправился работать в операционный центр, в то время как я с облегчением пошел домой спать.
   Через несколько дней советская делегация должна была вылететь домой, в Москву. Перед отъездом Алексу пришлось купить большой чемодан - для всей той контрабанды, которая предназначалась его генералам.
   - А как же московская таможня? - спросил я.
   - Не беспокойся: я проскользну через нее, как намы ленный, - об этом позаботится генерал Серов. Его жена обожает хорошие духи!
   Мне очень хотелось надеяться, что все так и будет: в чемодане Алекса были спрятаны мощная рация, шифровальная машина и новейший фотоаппарат "Минске" с сотнями футов высокочувствительной пленки.
   Через три недели я снова был в Москве. Официальной целью моего приезда было подведение итогов работы советской делегации и обсуждение дальнейших обменов. В гостинице "Метрополь" я передал Алексу тридцать роликов чистой пленки и получил от него двадцать роликов, отснятых после его возвращения из Англии. По его словам, это были самые ценные сведения из всех, которые ему до сих пор удалось раздобыть: фотокопии списков нескольких сот советских агентов и досье на них, которые хранились в подвалах ГРУ.
   - Как же они пустили тебя в эти подвалы?
   Алекс улыбнулся:
   - Я имею доступ ко всем материалам, потому что дважды в год меня приглашают чуда в качестве консультанта. Очень важная работа!
   - А если бы кто-нибудь вошел в самый неподходящий момент?
   - Вряд ли. Я спускаюсь в подвалы с двумя вооруженными охранниками, которые меня гам запирают!
   Все это казалось очень простым, но я-то знал, какие стальные нервы нужно было иметь, чтобы отважиться на такое! Достаточно было личного обыска - и фотоаппарат "Минокс" стал бы для него смертным приговором.
   Отчет советской делегации о поездке в Англию был полностью одобрен. Вопросы мне задавали больше для проформы: думаю, это свидетельствовало об уверенности русских в том, что, посетив английские заводы, они теперь сами смогут поддерживать с ними контакты и получать все необходимое и без моей помощи. Гвишиани с Левиным лестно отозвались о моих трудах по организации визита советской делегации и пожелали приятно провести время в Москве. Визу мне выдали только на десять дней, посоветовав не скучать: "Что вы больше любите, мистер Винн: оперу или балет? Вы хорошо поработали.
   Мы ценим ваш вклад в развитие торговли между нашими странами. Так что развлекитесь немного! Полковник Пеньковский обо всем позаботится".
   Мы с Алексом воспользовались этим предложением и неплохо провели вместе несколько вечеров. Но веселились мы меньше, чем в Лондоне: по сравнению с ресторанами Сохо [Район в центральной части Лондона, где находится много ресторанов, ночных клубов, казино и других увеселительных заведений.] московские рестораны производили угнетающее впечатление; приглашений домой не было, и, разумеется, мы не нашли ничего похожего на клуб "Астор".
   Несмотря на свой чин и влияние, Алекс считал рискованным приглашать меня к себе в гости, но несколько раз приходил в ресторан и в театр с женой. Это была симпатичная темноволосая женщина с задумчивым и грустным лицом. Алексу было запрещено говорить ей, что он офицер ГРУ, и для ее же безопасности - на случай его ареста - он ни словом не обмолвился о своих связях с Западом. Все годы подготовки и работы в разведке он хранил свой секрет, тем самым обрекая себя на одиночество - и как хорошо я понимал это одиночество! Теперь же, как никогда, важно было, чтобы она оставалась в неведении, считая его обычным полковником Советской Армии, По признанию самого Алекса, эта фальшь омрачала ему семейную жизнь, держала его в постоянном напряжении.
   Он все время был повернут к ней только одной своей стороной и не мог расслабиться даже у себя дома - а возможность расслабиться была главным условием, чтобы не сойти с ума под гнетом постоянной опасности.
   - Сложность в том, Гревил, - откровенно говорил он мне, улыбаясь своей обаятельной улыбкой, - что мне необходимы другие женщины, действительно необходимы.
   Не для того, чтобы отдать им свое сердце - это было бы слишком опасно, - а просто чтобы приятно провести время. Мне иногда нужно немножко сладкого, чтобы как-то забыться.
   - Ну, в Москве девушек хватает, правда ведь?
   - Да, но нужно быть очень-очень осторожным. Например, есть такая девушка Таня, с которой я не рискую встречаться чаще, чем раз в месяц. В ГРУ таких вещей не любят, и, кроме того, она может оказаться подсадной это всегда возможно.
   - А кто она - танцовщица?
   - Нет, работает в Министерстве иностранных дел - по-вашему, в Форин Офисе. Видел бы ты, какая у нее фигура!
   - А почему бы не пригласить ее сегодня вечером куда-нибудь вместе с нами?
   - Мой бог, ни в коем случае! За нами, скорее всего, следят - нам нельзя появляться вместе с Таней. И потом, малышка неглупа: если она увидит, какие у нас с тобой тесные отношения, мысль у нее может заработать, а это совершенно ни к чему.
   Перед моим отъездом из Москвы мы узнали две хорошие новости: во-первых, в июле Алекс должен снова приехать в Лондон на советскую промышленную выставку в Эрлз-Корт [Один из крупнейших выставочных комплексов Лондона], где он будет, в частности, гидом мадам Серовой, которая посетит Англию с коротким гостевым визитом; во-вторых, в сентябре должна состояться еще одна советская выставка - в Париже, на которую, возможно, Алекс тоже приедет. Неожиданное приглашение от Левина из Комитета по науке и технике получил и я: "Мы надеемся, что вы посетите нашу выставку, мистер Винн. Она будет крупнейшей в Европе за всю ее историю. Будем рады увидеть вас там в числе наших гостей! Я тоже буду рад: как ни хорошо было приезжать в Москву, чтобы получить у Алекса фотопленки и документы, но еще лучше, если Алекс мог приехать на Запад, где его ожидала целая команда офицеров союзных разведок.
   В тот удивительно удачный год все казалось возможным. Перед моим отъездом мы пошли погулять по парку Горького. Пригревало солнце, деревья стояли в цвету.
   Стоя под огромным каштаном, розовая крона которого неподвижно прорисовывалась на фоне чистого голубого неба, Алекс глубоко вздохнул и широко раскинул руки.
   словно хотел обнять весь небосвод.
   - Гревил, для нас нет ничего невозможного, ничего!
   - Не говори так, - ответил я, - это нехорошо.
   - Чепуха, это восхитительно! Ты только подумай: Лондон и Париж!
   Я думал об этом в течение всего июня, пока был в Лондоне и в ожидании приезда Алекса усиленно гоговился к встрече с ним.
   В июле приехал Алекс. Его работа на выставке была не слишком обременительной, и практически единственной его заботой была опека мадам Серовой - но в этом ему с радостью помогали работники советского посольства:
   Павлов и его коллеги наперебой старались развлечь жену могущественного генерала, и это позволяло Алексу, приехавшему на более короткий срок, чем в апреле, сэкономить много времени.
   Он остановился в одной из гостиниц Кенсингтона Как и во время его предыдущего визита, в соседнем доме был оборудован операционный центр. Вновь оказавшись среди друзей, Алекс буквально излучал оптимизм. Его энергия казалась безграничной. Ребята из разведки сказали мне, что дали ему прозвище Бессонное чудо. Именно к концу пребывания Алекса в Лондоне мне довелось выдержать необычный экзамен.
   Руководители разведки к тому времени закончили анализ всей переданной Алексом информации. Ее объем был настолько внушительным, что если поначалу у них и были какие-то сомнения, то теперь они рассеялись. Он уже предоставил им военные и технические данные огромной важности - и готов был предоставить еще больше.
   Мне был известен лишь общий характер этой информации - деталей я не знал. Моя работа заключалась в том.. чтобы поддерживать постоянную связь, - факты и цифры предназначались не для моих ушей и глаз. Однако среди этой информации была и такая, которая касалась непосредственно меня: Алекс, получивший подготовку в ГРУ, знал все новейшие методы допроса политических заключенных, и, хотя мои коллеги из разведки их, в принципе, тоже знали, было решено, что эти свежие данные могут послужить для моего обучения.
   - Это только предложение, Гревил, - сказал мой шеф в одно прекрасное утро. - Вы имеете право отклонить его, если это вам не по вкусу. Мы подумали, что, если дело вдруг плохо для вас обернется, вам не помешало бы предварительное знакомство с тем, что может вас ожидать. Мы могли бы устроить для вас нечто вроде испытания на выносливость, но...
   - Идея мне нравится, - ответил я.
   - Подождите, не торопитесь. Идите домой и обдумайте все как следует. Дело в том, что вы попадете в руки людей, которых вы не знаете и которые ничего не знают о вас. Я бы не сказал, что это будет особенно приятный опыт.
   - Понимаю.
   - Хорошо. И все-таки - подумайте как следует.
   На следующее утро я бодро заявил:
   - Ну что ж, я готов порепетировать!
   - Только давайте без черного юмора. - сказал шеф, - За репетицией обычно следует концерт - а есть все шансы, что ваш концерт не состоится Словом, только на всякий случай.. Думаю, вы поступаете разумно, что не упускаете эту возможность
   - А сколько это займет времени?
   - Сами увидите, - ответил шеф.
   Через несколько дней за мной заехали на машине и привезли за город, к одиноко стоящему среди холмов дому. Было примерно три часа дня.
   Я сразу же обратил внимание на царившее повсюду запустение: сорняки, облупившаяся штукатурка... При доме был гараж с надстроенной над ним комнатой.
   Едва переступив порог, я был схвачен краснолицым детиной с бычьей шеей, ростом в шесть футов и весом под сто килограммов, который поволок меня вверх по лестнице, а потом по коридору в комнату над гаражом.
   Каменный пол, бетонные стены и никакой мебели. Единственный источник света - крошечное окно, расположенное так высоко, - что не дотянуться. На окне - металлический ставень в поднятом положении, которым, видимо, управляли из коридора - я увидел бежавший по потолку провод.
   Не было сказано ни единого слова. Меня оставили одного, заперли дверь, а через несколько минут опустили ставень, и наступила темнота. При мне оставались сигареты, зажигалка и часы. Я сел на пол и закурил. Шло время.
   Я все курил, и курил, и начинал чувствовать голод. В одиннадцать часов явились краснолицый и еще двое. Они забрали мои часы, сорвали с меня одежду и снова оставили в одиночестве - на этот раз голого. Было очень холодно и сыро, у меня начали ныть кости. Мне захотелось помочиться: я забарабанил в дверь. Никакого ответа. Помочившись в одном углу, я лег в противоположном. В конце концов я заснул, однако ночью периодически просыпался и машинально пытался натянуть на себя несуществующее одеяло. Моя спина была ободрана о шероховатый пол, но спать на боку было еще хуже: тазовая кость.
   казалось, разрывает мне кожу. Никогда я не был лишен пищи и воды на такой длительный срок. В горле у меня как будто провели наждачной бумагой, а желудок терзали горячими щипцами.
   В темноте теряется ощущение времени, но, думаю, был полдень следующего дня, когда в камеру вошел краснолицый с двумя своими приспешниками. Они потащили меня по коридору, втолкнули в какую-то комнату, швырнули на стул и направили в лицо яркий свет лампы.
   - А теперь, - сказал краснолицый, - мы хотим полного признания!
   - Какого признания?
   В качестве ответа меня подняли со стула и швырнули на пол. Падая, я получил удар ребром ладони по шее. Потом меня снова посадили на стул, и краснолицый сказал:
   - Нам известно, что с вами вступили в контакт работники советского посольства и вь; согласились работать на них. У нас есть доказательства. Сейчас нам нужно узнать некоторые детали. Упрямиться бесполезно: вы не выйдете отсюда до тех пор, пока не скажете все!
   - Вы ошибаетесь... - начал я - и снова был сброшен на пол, на этот раз получив два удара: по печени и между лопаток. Это были опытные люди, они знали, как бить больно, не оставляя следов.
   Так продолжалось около часа. Характер вопросов показывал, что они считают меня двойным агентом, работающим на Советы. У меня появилась скверная мысль, что они действительно так считают: краснолицый был слишком груб и примитивен, чтобы играть роль. Ему явно приказали использовать жесткие методы, чтобы побыстрее сломить мое сопротивление, и он твердо намеревался это сделать. Если я отрицательно отвечал на его вопросы, меня били. Когда меня привели обратно в карцер, я упал на пол.
   Через два часа меня снова повели на допрос, потом снова и снова, через короткие интервалы, - до тех пор, пока я не утратил всякое чувство времени, от всей души жалея, что согласился на этот эксперимент. Не могу сказать точно, но, по-моему, только через три дня мне первый раз дали поесть: миску жидкой каши и немного чая без молока и сахара. Ставень подняли, и через высокий потолок протянулась узкая полоска света. В карцере воняло моей мочой. Я сильно ослаб и был сбит с толку, голова у меня разламывалась от боли. Тут у меня и появилась ужасная мысль: а если это не эксперимент, а настоящее расследование?
   Я долго сидел, привалившись к стене, - голый, всеми покинутый и напуганный. Прежде чем мне удалось привести в порядок свои мысли, меня вновь повели на допрос. Однако на этот раз, когда меня бросили на стул и направили в лицо яркий свет, я перестал жалеть себя - внезапно меня охватила ярость. После первого же удара по шее я высказал краснолицему все, что о нем думал, а на его требование подписать бумагу о том, что со мной хорошо обращались, - в противном случае, заявил он, я не выйду из этого дома, - я ответил в самых сочных армейских выражениях. В результате - новое избиение.
   Допросы были просто чередованием утверждений, отрицаний и избиений никаких вариаций и никакого продвижения. Один раз в день мне давали овсяную кашу и чай. Лицо у меня обросло щетиной, тело было грязным, вонючим, холодным и все в кровоподтеках. Страх перед краснолицым, упрямство - все прошло. Бесчувственный, как труп, я впал в глубокую апатию. Последующие три дня меня по-прежнему таскали из света в темноту и из темноты на свет. Моими единственными связными мыслями были яростные обвинения по адресу моего шефа и его сотрудников. Вонючие подонки! Недоверчивые сукины дети! Садисты! Где вы его нашли? В обезьяньем питомнике? Или специально вывели? Наверное, он был надзирателем в военной тюрьме, откуда его выгнали из-за садистских наклонностей. Все вы извращенцы, сборище гнусных, ненормальных предателей и садистов, тупых, "рязных сукиных...
   Привет, Гревил! Как дела?
   В проеме двери стояли двое моих друзей из разведки - улыбающиеся, в аккуратных костюмах.
   - Не могу предложить вам сесть, - сказал я, - разве что на пол.
   - Не стоит беспокоиться. Мы пришли пригласить тебя ча ужин.
   Они посторонились: вошел краснолицый и, не говоря ни слова, повел меня в душевую, где лежала моя одежда.
   Мои друзь ждали в новеньком "бентли". Мы проехали несколько миль до уютной придорожной гостиницы. У горящего камина был сервирован великолепный ужин.
   Внутренний голос предупреждал меня не перегружать свой отвыкший от еды желудок, но я пренебрег этим предупреждением, поглотив столько еды и питья, сколько во мне могло поместиться. Это был замечательный вечер.
   Ни тогда, ни потом никто не упоминал о доме среди холмов. Испытание было позади; теперь следовало подумать о более важных и неотложных вещах.
   В ту ночь меня рвало так, что едва не вывернуло наизнанку.
   Через несколько дней Алекс должен был уехать. В течение этого визита мы с ним виделись редко. Рассказать, пожалуй, стоит только о двух эпизодах.
   Первый - когда мои коллеги посоветовали ему побывать на могиле Карла Маркса на Хайгейтском кладбище, чтобы произвести благоприятное впечатление на работников советского посольства. Мы увидели, что могила поросла сорной травой, а памятник покрыт плесенью. Как и подобает настоящему коммунисту, Алекс послал рапорт в Москву, откуда последовали строгие указания работнику советского посольства Павлову и благодарность товарищу Пеньковскому.
   Второй эпизод связан с желанием Алекса увидеть британское судопроизводство в действии. В это время никаких знаменитых убийц не судили, и я повел его на процесс по одному очень запутанному делу: какого-то менеджера обвиняли в присвоении тридцати тысяч фунтов, принадлежащих компании, на которую он работал. Адвокат произнес очень скучную и, как мне показалось, не очень убедительную речь, которая базировалась на всякого рода мелких неувязках в деле. Я был уверен в виновности подсудимого - так же, как и прокурор, говоривший с энтузиазмом и закончивший свое выступление яркой тирадой - когда он сел, на лице его было написано явное удовлетворение. Однако судья, спокойно и сухо подытоживая услышанное, напомнил присяжным о том, что видимая сторона дела сама по себе еще не дает оснований для обвинительного приговора и следует обратить внимание на доводы защиты, позволяющие трактовать все сомнения в пользу подсудимого. Присяжные удалились на получасовое заседание и, вернувшись, огласили свой вердикт: "Не виновен".
   Когда мы вышли из зала суда. Алекс, зачарованно внимавший каждому слову, чуть не плакал:
   - В России такое случиться не может. Он наверняка виновен - его оправдали по чисто формальным причинам!
   - Я тоже так думаю.
   - Его признали невиновным, потому что не смогли доказать его виновность, вот что интересно! Это было самое прекрасное зрелище в моей жизни!
   Суд
   Первое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР по делу О.В.Пеньковского и Г.М.Винна состоялось 7 мая 1963 года.
   Большой зал до отказа набит пятью сотнями граждан, в официальных отчетах о процессе именуемых "представителями трудящихся Москвы". Больше ста из них-к.пакеры, всегда сидящие в первых рядах. Отвратительный сброд. На их похожих лицах - выражение нетерпеливого ожидания и враждебности. Это напоминает мне толпу на стадионе, где проходит коррида. Их обязанность, как я вскоре убеждаюсь, - аплодировать всякий раз, когда прокурор делает паузу. Где-то в последних рядах сидит моя жена, но я ее не вижу. У стены с изображением серпа и молота на возвышении сидят члены Военной коллегии: председательствующий - генерал-лейтенант юстиции - и два других генерала, называемых "народными заседателями". Рядом - секретарь суда, майор административной службы. Оба адвоката сидят перед скамьей подсудимых и чуть ниже; возле них - три переводчика. Я сразу же замечаю кнопки на их столах: это скверно, потому что таким образом они могут контролировать все, что я буду говорить в микрофон. Иностранные журналисты сидят в другом конце зала, под открытыми окнами, откуда доносится шум уличного движения. Уже перед началом суда ясно, что представители прессы услышат - если вообще услышат - только то, что сочтут нужным переводчики. Я также обнаруживаю, что провода моих наушников укорочены: мне придется сидеть, наклонив голову, тем более что заготовленный для меня текст находится на очень низко расположенной полке. Следовательно, мне не удастся дать присутствующим понять, что я все читаю по бумажке, - разве только сделать крамольные комментарии.
   Вся сцена груба, рассчитана на дешевый эффект и имеет очень мало общего с правосудием. Я вспоминаю слезы на глазах у Алекса, когда мы выходили из зала лондонского суда.
   Но вот звучит формула: "Встать, суд идет!" - и председательствующий объявляет судебное заседание открытым. Секретарь зачитывает список вызванных свидетелей, присутствующих экспертов и переводчиков. Алексу и мне задают вопросы о дате рождения, образовании и семейном положении. Затем нас спрашивают, нет ли у нас ходатайств или отводов, на что мы имеем право в соответствии с законом. Мы отвечаем: "Нет". Тот же вопрос адвокатам. Тот же ответ. Ни у кого нет никаких отводов и ходатайств. Какой в них прок?
   - Подсудимый Пеньковский, признаете ли вы себя виновным?
   - Да, признаю полностью
   - Подсудимый Винн, признаете ли вы себя виновным?
   - Да, признаю - кроме отдельных пунктов обвинения, о чем я дам показания в ходе суда.
   Я вспоминаю слова Алекса о том, что ему обещали сохранить жизнь, если он во всем признается на суде. Не дам ломаного гроша за это обещание.
   Допрос Алекса прокурором продолжался до двух часов. Вопросы и ответы следуют по всем пунктам обвинительного акта: наша первая встреча с Алексом, его приезд в Лондон, обстоятельства его вербовки, условные имена нескольких английских агентов, с которыми мы работали, пакеты, которые он передавал... Время от времени от меня требуют подтвердить указанное место или время, но в остальном это диалог Алекса с прокурором. Адвокат Алекса, по фамилии Апраксин, молчит в течение всего этого заседания: может быть, бережет силы для дальнейшего. Впрочем, уже в начале процесса совершенно очевидно: самое большее, что может сделать Апраксин, - это просить о смягчении наказаний. Отрицать обвинение невозможно.
   Алекс скрывает все, что может, и прежде всего степень моей осведомленности. Я знаю, какому давлению он подвергается, чтобы в этом признаться: знаю по собственному опыту на Лубянке и по его виду в камере и во время допросов. Для суда они немного привели его в порядок. Но сломать его им не удалось. С самого начала судебного процесса он утверждает, что не я, а он сам был инициатором: "Я искал возможность войти в контакт с западной разведкой еще до знакомства с мистером Винном, - говорит он. - А познакомившись с ним, попробовал установить через него связь с английской разведкой.