Бесс кинулась к Диего и сжала его руки.
— Вы настоящий рыцарь, шевалье! — пылко произнесла она. Шевалье, раскланявшись, галантно предложил ей руку. Их отступление с палубы было исполнено величайшего достоинства, однако в их сторону никто уже не смотрелnote 17.
— Да, трудно быть братом! — изрек он.
— Ты не брат, а просто эгоист! — отвечала Бесс. — Я отлично провела время.
— Я не устаю благодарить Господа, что ты — моя сестра, — удрученно проговорил он., — а то бы…
— А то бы — что? — заинтересовалась Бесс.
— А то бы я безнадежно влюбился в тебя, и мои мучения были бы безмерны, — мрачно сказал Диего, но в его глазах плясали смешинки. Бесс звонко чмокнула его в нос.
— Какой ты милый! Не сердись, я буду послушной сестрой… если смогу. Но послушай, вот теперь-то наши деньги и впрямь на исходе. Что будем делать? Танцевать перед публикой? Ты умеешь танцевать?
— Только менуэт. Этим публику не развлечешь. Но смотри, у нас есть еще вот это, — и Диего, покопавшись в кармане, извлек маленький замшевый мешочек и вытряхнул из него крупную жемчужину грушевидной формы.
— Какая прелесть! — воскликнула Бесс, любуясь розоватыми переливами. — Можно? — и она подняла жемчужину за изящное серебряное крепление. — Ты никогда не показывал мне этого раньше. Откуда она у тебя?
— Это талисман моей матушки. Она говорила, что он приносит удачу. Однако — она стоит не менее ста дублонов, целое состояние. Правда, я думаю, что, поглядев на мой костюм, мне не дадут за нее и пятидесяти.
Розовая капля матово светилась на ладошке Бесс.
…Когда она наконец ушла, с ней вместе ушла и моя счастливая жемчужина, мой талисман со времен первого похода… Так стало быть, это ОНА?
— Повременим с этим, — сказала Бесс. Она задумалась. — До Англии — рукой подать, — мрачно добавила она. — Но… Послушай, идея! Здесь в Кале, на Рю де Мер, живет деловой партнер моего отца. Какая-то торговля фруктами. Завтра же я попробую найти его и одолжить немного денег на дорогу.
— А почему не сегодня? До вечера еще далеко. Тебя проводить?
— Не надо. Я думаю, лучше я пойду одна. Ты все-таки не очень похож на моего брата. Да ты не волнуйся, вряд ли Морская улица окажется далеко от порта.
— Это-то меня и волнует, — мрачно сообщил Диего. — Ох, не нравится мне, когда ты ходишь одна. Вечно ты встреваешь в какие-нибудь истории.
— Кто, я?! Это я, по-твоему, дралась с озверелой матросней, спина к спине с великолепным шевалье?
— Ты прекрасно знаешь, что все было не так!
— Знаю, знаю! И ты тоже был просто великолепен — со шпагой в руке, глаза сверкают! Знаешь, ты иногда — вдруг — делаешься очень похож на отца. Какой-то поворот, взгляд… Интересно будет поглядеть на вас рядом.
Диего вздохнул. Чем дальше, тем больше его страшила эта встреча. Бесс уловила его настроение.
— Ну, короче, я иду. Пожелай мне удачи.
— Удачи, сестра, — серьезно сказал Диего.
Невысокий пожилой человек с колючим проницательным взглядом оторвался от конторской книги, с достоинством отложил перо и поклонился — вежливо, но не подобострастно.
— Monsieur, je suis… — с запинкой начала Бесс.
— Чем могу быть полезен, миледи? — на чистейшем английском спросил человек. На Ямайке Бесс редко слыхала столь безукоризненное произношение.
Решительно тряхнув локонами, Бесс начала:
— Извините, что отрываю вас от дел, месье, но мне крайне необходимо узнать, куда переехал зеленщик, который ранее занимал это помещение?
Лицо человека за конторкой осталось невозмутимым.
— Не хотелось бы огорчать вас, миледи, но, похоже, вы ошиблись адресом. Наш банк весьма уважаем, и за последние полтораста лет у нас ни разу не возникало потребности в смене адреса. Могу заверить вас, что под этой крышей никогда не торговали фруктами.
— Но как же, в записках отца… — растерянно пробормотала Бесс и замолчала. Зачем выставлять себя окончательной идиоткой? Ей живо представилось, как она сообщает Диего результаты своих изысканий. Правда, отец писал по-английски…
— Здесь нет улицы с похожим названием? — обреченно спросила она.
Удивительно, но такая улица была. Улица Пресветлой Матери, которую горожане называли просто Рю де Мэрnote 18. Бесс воспрянула духом, но, как оказалось, зря. Прошлепав по грязи под начавшимся холодным дождем (Бесс решила его не замечать) через весь город, она обнаружила ужасную вещь: вопреки названию, на Рю де Мэр не было не только церкви, но даже следов того, что она здесь когда бы то ни было стояла. Пришлось признать поражение и повернуть к гостинице. Тем временем дождь перешел в ливень, и не замечать его стало трудно.
— Почему ты так долго? — сердито спросил он, помогая сестре снять накидку и башмаки. — Между прочим, я волновался. Иди скорее к огню, тебе надо согреться!
— Там нет того человека, — тусклым голосом сказала Бесс. — Там какой-то банк, и они уверяют, что никогда не меняли адреса.
— Может быть, это ошибка. Завтра мы пойдем искать вместе.
— Я все проверила, — сказала Бесс. — Ошибки нет.
— Ну, не будем сейчас об этом, — Диего по-настоящему встревожился. Бесс была не похожа на себя. — Сейчас тебе надо согреться. — и он начал стаскивать с Бесс прилипшие к ногам чулки.
Бесс заплакала. Диего снял с нее мокрое платье и, закутав в свой плащ, посадил к огню.
— Это я во всем виновата, — всхлипывала Бесс. — Я притащила тебя в это ужасное место. Если бы не я, ты бы сейчас изучал науки где-нибудь в Саламанке.
— Если бы не ты, я бы сейчас сидел в севильской тюрьме, — сердито напомнил Диего. — Ты всегда была такой мужественной, сестра! Ну… ну что с тобой? Тебе надо поесть и отдохнуть. Тебе теплее?
— Господи, что бы я без тебя делала? Но что же с нами будет?
— Ты выспишься, и все покажется не таким ужасным, — сказал Диего. — Ты же знаешь, я готов себя продать, лишь бы тебе было хорошо. А продавать-то придется всего лишь жемчужину.
— Да, правда! Я и забыла!
— Ну, ты согрелась?
Однако Бесс дрожала все сильнее. Диего напоил ее теплым вином и заставил съесть немного мяса с подливой. Закутав ее во все, что нашлось под рукой, он присел рядом. Наконец Бесс отогрелась и заснула — но затем ее лицо раскраснелось, а дыхание стало частым. Диего положил руку ей на лоб. Бесс открыла блестевшие глаза и что-то забормотала. Диего проклинал все на свете — и себя в первую очередь. Не надо было отпускать Бесс. Не надо было торопить ее. Надо было искать самому. Не надо было ввязываться в драку в Севилье. Не надо было заказывать новый клинок к шпаге. Надо было…
Проклятый болван. Что толку вспоминать о своих оплошностях. Завтра же — уже сегодня — надо найти Бесс врача и продать жемчужину. А теперь — спать. Только можно ли оставить Бесс одну?
Ночь прошла беспокойно. Диего то и дело подходил к Бесс. Он догадался сделать холодный компресс ей на лоб и два раза давал ей напиться. Хуже всего было то, что он понятия не имел, что надо делать в таких случаях, и полночи без толку бродил по комнате. Утром, с распухшей головой и слипающимися глазами, он отправился на поиски врача.
Врач, старомодно и неряшливо одетый полный господин, с видом средневекового алхимика проделал ряд непонятных действий: пощупал пульс, заставил Бесс показать язык и горло, оттянув веки, заглянул в ее глаза, зачем-то, приложив ухо, постучал по груди и спине, помял кончиками пальцев за ушами и под подбородком. Диего от нетерпения вздыхал и грыз ногти. Доктор, однако, не спешил. Диего показалось, что минуты звенят, как монеты, и он начал бояться, что для оплаты лечения придется продать не только жемчужину, но также шпагу, плащ и… что же еще можно продать? Ах, да, его сапоги — они еще вполне новые. И саквояж, в котором хранятся его пожитки, хотя и потертый, но тоже потянет на несколько су.
— Случай тяжелый, но вполне ясный, — изрек наконец эскулап. — Кровь больной чересчур насыщена флогистоном, сиречь воспламенителем, что и вызывает лихорадочный жар. Сей жар сгущает кровь больной, каковые сгустки и обнаруживаются под челюстью. Для облегчения оного жара великий Парацельс рекомендует применять кровопускания, для разжижения же крови больной необходимо давать больше пить, в особенности — отвары растений с сутью, связующей флогистон, как то: малины, липового цвета, подорожника и зверобоя. Современная наука применяет также рог черного единорога и некоторые китайские и арабские средства, но, боюсь, вам они будут не по карману. Сейчас можно иногда услышать, что болезнь вызывается невидимыми глазом зверьками-анималькулюсами, однако истинные ученые должны быть свободны от подобных предрассудков. Врач должен лечить, а не придумывать невидимое в оправдание своего невежества. Подумать только, анималькулюсы!.. Всего же с вас — за консультацию, кровопускание и микстуру — четыре экю, или же, иными словами, двенадцать ливров. Истинное знание, молодой человек, стоит недешево.
Диего облегченно перевел дух. В его кармане звенели целых пятнадцать ливров. Оставалось только раздобыть денег на оплату гостиницы и еду.
В последний раз покачав на подвеске жемчужину и полюбовавшись розовыми переливами, Диего упрятал ее в замшевый мешочек и отправился искать место, где можно было бы продать подобную безделушку. День уже клонился к вечеру: поиски врача и уход за сестрой отняли много времени. На город спускались ранние зимние сумерки. Промозглый ветер гнал в лицо водяную пыль, и уже через десять минут Диего начал мечтать о сухом жаре камина. Холодные струйки быстро нашли слабые места старого плаща и ручейками стекали ему за шиворот. На память Диего пришел адрес, по которому ходила вчера сестра. Судя по ее рассказу, заведение было вполне солидным и следовало надеяться, что там его надуют не так сильно, как в другом месте. Диего решительно зашагал по лужам и немедленно промочил сапог. Дом он нашел быстро.
— Месье, — неуверенно начал он, обращаясь к человеку за конторкой. — Я хотел бы продать…
— Мэтр Жюсье сейчас выйдет, — ответил тот и дернул шнурок колокольчика.
Часть 2
Глава 7
— Вы настоящий рыцарь, шевалье! — пылко произнесла она. Шевалье, раскланявшись, галантно предложил ей руку. Их отступление с палубы было исполнено величайшего достоинства, однако в их сторону никто уже не смотрелnote 17.
* * *
Де Бриер убыл. Прощаясь, он успел трижды пригласить Диего в Париж и не менее двадцати раз уверить Бесс, что его сердце разбито навеки. Пока он, припав на колено, целовал ей руку, Диего скрипел зубами и бдительно следил, не осмелится ли тот на нечто большее. Глядя из окна гостиницы на почтовую карету, уносящую шевалье, Диего облегченно вздохнул и вытер лоб.— Да, трудно быть братом! — изрек он.
— Ты не брат, а просто эгоист! — отвечала Бесс. — Я отлично провела время.
— Я не устаю благодарить Господа, что ты — моя сестра, — удрученно проговорил он., — а то бы…
— А то бы — что? — заинтересовалась Бесс.
— А то бы я безнадежно влюбился в тебя, и мои мучения были бы безмерны, — мрачно сказал Диего, но в его глазах плясали смешинки. Бесс звонко чмокнула его в нос.
— Какой ты милый! Не сердись, я буду послушной сестрой… если смогу. Но послушай, вот теперь-то наши деньги и впрямь на исходе. Что будем делать? Танцевать перед публикой? Ты умеешь танцевать?
— Только менуэт. Этим публику не развлечешь. Но смотри, у нас есть еще вот это, — и Диего, покопавшись в кармане, извлек маленький замшевый мешочек и вытряхнул из него крупную жемчужину грушевидной формы.
— Какая прелесть! — воскликнула Бесс, любуясь розоватыми переливами. — Можно? — и она подняла жемчужину за изящное серебряное крепление. — Ты никогда не показывал мне этого раньше. Откуда она у тебя?
— Это талисман моей матушки. Она говорила, что он приносит удачу. Однако — она стоит не менее ста дублонов, целое состояние. Правда, я думаю, что, поглядев на мой костюм, мне не дадут за нее и пятидесяти.
Розовая капля матово светилась на ладошке Бесс.
…Когда она наконец ушла, с ней вместе ушла и моя счастливая жемчужина, мой талисман со времен первого похода… Так стало быть, это ОНА?
— Повременим с этим, — сказала Бесс. Она задумалась. — До Англии — рукой подать, — мрачно добавила она. — Но… Послушай, идея! Здесь в Кале, на Рю де Мер, живет деловой партнер моего отца. Какая-то торговля фруктами. Завтра же я попробую найти его и одолжить немного денег на дорогу.
— А почему не сегодня? До вечера еще далеко. Тебя проводить?
— Не надо. Я думаю, лучше я пойду одна. Ты все-таки не очень похож на моего брата. Да ты не волнуйся, вряд ли Морская улица окажется далеко от порта.
— Это-то меня и волнует, — мрачно сообщил Диего. — Ох, не нравится мне, когда ты ходишь одна. Вечно ты встреваешь в какие-нибудь истории.
— Кто, я?! Это я, по-твоему, дралась с озверелой матросней, спина к спине с великолепным шевалье?
— Ты прекрасно знаешь, что все было не так!
— Знаю, знаю! И ты тоже был просто великолепен — со шпагой в руке, глаза сверкают! Знаешь, ты иногда — вдруг — делаешься очень похож на отца. Какой-то поворот, взгляд… Интересно будет поглядеть на вас рядом.
Диего вздохнул. Чем дальше, тем больше его страшила эта встреча. Бесс уловила его настроение.
— Ну, короче, я иду. Пожелай мне удачи.
— Удачи, сестра, — серьезно сказал Диего.
* * *
Расспрашивая прохожих и оглядывая вывески, Бесс постепенно продвигалась вперед. Довольно быстро она нашла нужную улицу, и на ней, как и значилось в записке отца, стояла церковь — к счастью, одна-единственная. Однако напротив церкви никакой торговли кокосами, равно как и другими овощами и фруктами, не наблюдалось. Наблюдался же там невзрачный, но добротный дом, фасад которого был украшен вывеской с изображением объемистого кошелька. У созерцающего вывеску прохожего не должно было оставаться никаких сомнений в том, что кошель наполнен чистейшим золотом — без малейшей примеси дешевого серебра. Бесс озадаченно помедлила. Похоже, зеленщик отсюда переехал. Однако, не зайдя внутрь, ничего не узнаешь, а зайдя — по крайней мере, хоть ненадолго избавишься от пронизывающего ветра. Она шагнула через порог.Невысокий пожилой человек с колючим проницательным взглядом оторвался от конторской книги, с достоинством отложил перо и поклонился — вежливо, но не подобострастно.
— Monsieur, je suis… — с запинкой начала Бесс.
— Чем могу быть полезен, миледи? — на чистейшем английском спросил человек. На Ямайке Бесс редко слыхала столь безукоризненное произношение.
Решительно тряхнув локонами, Бесс начала:
— Извините, что отрываю вас от дел, месье, но мне крайне необходимо узнать, куда переехал зеленщик, который ранее занимал это помещение?
Лицо человека за конторкой осталось невозмутимым.
— Не хотелось бы огорчать вас, миледи, но, похоже, вы ошиблись адресом. Наш банк весьма уважаем, и за последние полтораста лет у нас ни разу не возникало потребности в смене адреса. Могу заверить вас, что под этой крышей никогда не торговали фруктами.
— Но как же, в записках отца… — растерянно пробормотала Бесс и замолчала. Зачем выставлять себя окончательной идиоткой? Ей живо представилось, как она сообщает Диего результаты своих изысканий. Правда, отец писал по-английски…
— Здесь нет улицы с похожим названием? — обреченно спросила она.
Удивительно, но такая улица была. Улица Пресветлой Матери, которую горожане называли просто Рю де Мэрnote 18. Бесс воспрянула духом, но, как оказалось, зря. Прошлепав по грязи под начавшимся холодным дождем (Бесс решила его не замечать) через весь город, она обнаружила ужасную вещь: вопреки названию, на Рю де Мэр не было не только церкви, но даже следов того, что она здесь когда бы то ни было стояла. Пришлось признать поражение и повернуть к гостинице. Тем временем дождь перешел в ливень, и не замечать его стало трудно.
* * *
Едва взглянув на сестру, Диего сразу понял, что затея не удалась. Бесс была мокра до нитки, с одежды стекали лужицы, а лицо у нее было несчастным.— Почему ты так долго? — сердито спросил он, помогая сестре снять накидку и башмаки. — Между прочим, я волновался. Иди скорее к огню, тебе надо согреться!
— Там нет того человека, — тусклым голосом сказала Бесс. — Там какой-то банк, и они уверяют, что никогда не меняли адреса.
— Может быть, это ошибка. Завтра мы пойдем искать вместе.
— Я все проверила, — сказала Бесс. — Ошибки нет.
— Ну, не будем сейчас об этом, — Диего по-настоящему встревожился. Бесс была не похожа на себя. — Сейчас тебе надо согреться. — и он начал стаскивать с Бесс прилипшие к ногам чулки.
Бесс заплакала. Диего снял с нее мокрое платье и, закутав в свой плащ, посадил к огню.
— Это я во всем виновата, — всхлипывала Бесс. — Я притащила тебя в это ужасное место. Если бы не я, ты бы сейчас изучал науки где-нибудь в Саламанке.
— Если бы не ты, я бы сейчас сидел в севильской тюрьме, — сердито напомнил Диего. — Ты всегда была такой мужественной, сестра! Ну… ну что с тобой? Тебе надо поесть и отдохнуть. Тебе теплее?
— Господи, что бы я без тебя делала? Но что же с нами будет?
— Ты выспишься, и все покажется не таким ужасным, — сказал Диего. — Ты же знаешь, я готов себя продать, лишь бы тебе было хорошо. А продавать-то придется всего лишь жемчужину.
— Да, правда! Я и забыла!
— Ну, ты согрелась?
Однако Бесс дрожала все сильнее. Диего напоил ее теплым вином и заставил съесть немного мяса с подливой. Закутав ее во все, что нашлось под рукой, он присел рядом. Наконец Бесс отогрелась и заснула — но затем ее лицо раскраснелось, а дыхание стало частым. Диего положил руку ей на лоб. Бесс открыла блестевшие глаза и что-то забормотала. Диего проклинал все на свете — и себя в первую очередь. Не надо было отпускать Бесс. Не надо было торопить ее. Надо было искать самому. Не надо было ввязываться в драку в Севилье. Не надо было заказывать новый клинок к шпаге. Надо было…
Проклятый болван. Что толку вспоминать о своих оплошностях. Завтра же — уже сегодня — надо найти Бесс врача и продать жемчужину. А теперь — спать. Только можно ли оставить Бесс одну?
Ночь прошла беспокойно. Диего то и дело подходил к Бесс. Он догадался сделать холодный компресс ей на лоб и два раза давал ей напиться. Хуже всего было то, что он понятия не имел, что надо делать в таких случаях, и полночи без толку бродил по комнате. Утром, с распухшей головой и слипающимися глазами, он отправился на поиски врача.
Врач, старомодно и неряшливо одетый полный господин, с видом средневекового алхимика проделал ряд непонятных действий: пощупал пульс, заставил Бесс показать язык и горло, оттянув веки, заглянул в ее глаза, зачем-то, приложив ухо, постучал по груди и спине, помял кончиками пальцев за ушами и под подбородком. Диего от нетерпения вздыхал и грыз ногти. Доктор, однако, не спешил. Диего показалось, что минуты звенят, как монеты, и он начал бояться, что для оплаты лечения придется продать не только жемчужину, но также шпагу, плащ и… что же еще можно продать? Ах, да, его сапоги — они еще вполне новые. И саквояж, в котором хранятся его пожитки, хотя и потертый, но тоже потянет на несколько су.
— Случай тяжелый, но вполне ясный, — изрек наконец эскулап. — Кровь больной чересчур насыщена флогистоном, сиречь воспламенителем, что и вызывает лихорадочный жар. Сей жар сгущает кровь больной, каковые сгустки и обнаруживаются под челюстью. Для облегчения оного жара великий Парацельс рекомендует применять кровопускания, для разжижения же крови больной необходимо давать больше пить, в особенности — отвары растений с сутью, связующей флогистон, как то: малины, липового цвета, подорожника и зверобоя. Современная наука применяет также рог черного единорога и некоторые китайские и арабские средства, но, боюсь, вам они будут не по карману. Сейчас можно иногда услышать, что болезнь вызывается невидимыми глазом зверьками-анималькулюсами, однако истинные ученые должны быть свободны от подобных предрассудков. Врач должен лечить, а не придумывать невидимое в оправдание своего невежества. Подумать только, анималькулюсы!.. Всего же с вас — за консультацию, кровопускание и микстуру — четыре экю, или же, иными словами, двенадцать ливров. Истинное знание, молодой человек, стоит недешево.
Диего облегченно перевел дух. В его кармане звенели целых пятнадцать ливров. Оставалось только раздобыть денег на оплату гостиницы и еду.
В последний раз покачав на подвеске жемчужину и полюбовавшись розовыми переливами, Диего упрятал ее в замшевый мешочек и отправился искать место, где можно было бы продать подобную безделушку. День уже клонился к вечеру: поиски врача и уход за сестрой отняли много времени. На город спускались ранние зимние сумерки. Промозглый ветер гнал в лицо водяную пыль, и уже через десять минут Диего начал мечтать о сухом жаре камина. Холодные струйки быстро нашли слабые места старого плаща и ручейками стекали ему за шиворот. На память Диего пришел адрес, по которому ходила вчера сестра. Судя по ее рассказу, заведение было вполне солидным и следовало надеяться, что там его надуют не так сильно, как в другом месте. Диего решительно зашагал по лужам и немедленно промочил сапог. Дом он нашел быстро.
— Месье, — неуверенно начал он, обращаясь к человеку за конторкой. — Я хотел бы продать…
— Мэтр Жюсье сейчас выйдет, — ответил тот и дернул шнурок колокольчика.
Часть 2
Глава 7
Исчерпав все аргументы, какие нашлись на его счетах в лондонских банках, губернатор Блад вынужден был без лишнего шума отправиться на пару дней во Францию. Разбирательство тянулось уже три года и требовало громадных вложений — впрочем, Блад любил повторять, что госпожа Фортуна не любит скупых. Положение Блада осложнялось еще и тем, что в метрополии ходили упорные слухи о его несметных богатствах. Говорили, например, что в свое время он выкопал знаменитые сокровища Моргана, зарытые на Панамском перешейке. Говорили, впрочем, и другое: сокровища выкопал некто Истерлинг, а Блад, желая завладетьть ими, но не зная местоположения клада, поджидал корабли Истерлинга у выхода из бухты. К несчастью, во время боя корабль Истерлинга получил пробоину и затонул вместе со всем золотом. Обе версии вызывали презрительную усмешку Блада. Истина, как всегда, оказывалась гораздо фантастичнее. Кто бы, находясь в здравом уме и твердой памяти, мог поверить, что Блад потопил Истерлинга, всего лишь мстя тому за смерть одного из своих капитанов, а сокровища приплелись к этой истории совершенно случайно…
Ну, как бы там ни было, а весь последний год дела губернатора были особенно плохи. Необходимость доказывать, что он не делал половины того, в чем его обвиняли, а вторую половину делал, будучи вынуждаем обстоятельствами, очевидными любому невежественному охотнику за быками, но отнюдь не ясными для членов комиссии, чрезвычайно раздражали его, пока он наконец не понял, что все это не имеет для господ из комиссии никакого значения. Значение имело другое — он, со своим сомнительным прошлым, будучи к тому же ирландским католиком и человеком, почти лишенным прочных связей при дворе, оказался идеальной фигурой для того, чтобы продемонстрировать рвение Звездной палаты в важном деле искоренения превышения власти на местах. В результате дело не двигалось: обвинителям не удавалось доказать, что Блад использовал свое положение к своей личной выгоде, однако губернатору точно также не удавалось это опровергнуть.
Настроение Блада отнюдь не улучшало то обстоятельство, что в течение нескольких последних месяцев у дверей снятого губернатором дома стоял человек, повадками напоминавший часового, и Бладу было настоятельно рекомендовано не покидать квартиры. При этом, поскольку ему не было предъявлено никакого приказа об аресте, он не имел оснований ходатайствовать об освобождении на поруки, на что, как известно, имеет право каждый свободный англичанинnote 19. Абсурдность ситуации была вполне достойна пера Джонатана Свифта, получившего в последние годы известность как автор наискандальнейших политических памфлетов. Сей достойный член оппозиции Ее Величества был лет на двенадцать моложе Блада, но он, как и Блад, был выпускником дублинского Тринити-колледжа, да к тому же еще и ирландцем. Во время приступов мрачного сарказма Блад подумывал о том, что старина Джонни, если он не до конца позабыл славное студенческое братство, возможно, не отказал бы ему в небольшой услуге литературного плана. Однако Блад не был уверен, что вмешательство новомодного скандалиста из оппозиции не приведет к результату, прямо противоположному желаемому, — если лорды Палаты вообще обратят внимание на какой-то там памфлет. К счастью, несколько дней назад Питеру Бладу все же удалось убедить чиновников Палаты дать ему неофициальную возможность для сбора новых доказательств его невиновности. Получению столь необходимого разрешения в немалой степени поспособствовали последние политические события: Ее Величество королева Анна только что распустила шотландский парламент, и внимание лордов было отвлечено положением дел на севере страны. Приятным дополнением к новому повороту судьбы было и то, что опостылевшая фигура как-бы-не-часового у дверей исчезла.
Вот почему сейчас он сидел в задней комнате конторы одного из самых ловких банкиров Кале, широко известного в узких кругах. Комната эта приятно контрастировала с обшарпанным фасадом здания. Мебель была не столько изящной, сколько добротной, гобелены — уютными, камин не дымил.
Капитан Питер Блад являлся весьма почитаемым вкладчиком банка, хотя лично ни разу еще здесь не бывал. Более того, в какой-то степени он был компаньоном месье Жюсье. И теперь Его Превосходительство был занят просмотром толстых и потрепанных бухгалтерских книг. Гора этих книг высилась справа от него. Подогретое вино с пряностями и вазочка с печеньем занимали поднос, поставленный на табуретку слева. Сам же великий флибустьер размещался в громоздком, но удобном кресле, возложив ноги на вторую табуретку. Чем именно не устроил его массивный письменный стол — оставалось загадкой. Мэтр Жюсье предположил, что стол вызывает у гостя неприятные воспоминания об утомительных губернаторских обязанностях. Впрочем, мэтр Жюсье никогда не удивлялся странностям в поведении своих клиентов, тем более — компаньонов.
Правда, огорчительным было то, что на сей раз уважаемый гость не собирался вкладывать в банк деньги. Вовсе наоборот, и клерк уже отсчитывал в задней комнате требуемое количество полновесных золотых гиней. Теперь гостю надлежало решать, какие именно операции с его участием придется сворачивать. Впрочем, конечно, с судьбой не спорят, и платить тоже иногда бывает необходимо. Жюсье даже гордился собой немного — суметь набрать столь солидную сумму английской монетой! И без предупреждения! Хорошо хоть, что гостю не понадобились рупии… Или рубли… Мэтр пожевал губами. Губернатор Блад, конечно, известный авантюрист, но все же зря он отказался от предложенной охраны. Ох, зря… Впрочем, бывает, что тайна важнее безопасности. Мэтр понимал в таких вещах. Хотел бы он знать…
Звон колокольчика, возвестившего, что в переднюю, предназначенную для приема рядовых посетителей, явился клиент, прервал размышления мэтра. Подождав для приличия пару минут и уверив гостя, что он ненадолго, месье Жюсье направился в переднюю часть дома.
Диего увидел, как из неприметной двери позади конторки появился невысокий, одетый в солидный, правда, слегка старомодный, темный костюм человек лет шестидесяти, с острым носом и цепкими глазками. По почтительно напрягшейся спине клерка он понял, что это и есть обещанный мэтр Жюсье. Мэтр внимательно взглянул на Диего и на чистейшем испанском сказал:
— Слушаю вас, молодой человек.
Диего вздохнул и потянул за завязку мешочка.
Мэтр Жюсье почувствовал, что раздражение на идиота-клерка, оторвавшего его от важного разговора в задней комнате ради рядового посетителя, улетучилось без остатка. Более того, мэтр даже укорил себя за поспешность суждений, совершенно недопустимую в делах. Ну в самом деле, вот явился тощий высокий юнец, в потрепаннейшем суконном камзоле испанского покроя, и сам, несомненно, испанец. Совершенно безнадежный посетитель. А принес — глядите-ка! — розоватую антильскую жемчужину редкостного оттенка и размера. Мэтр Жюсье великолепно разбирался в жемчуге. Эта жемчужина стоила того, чтобы показать ее важному гостю, сидевшему в задней комнате. Удивительно было и то, что жемчужина вряд ли была краденой: в ворах мэтр разбирался не хуже, чем в жемчуге. Размышляя о превратностях судьбы, доставившей сей редкостный перл отъявленнейшему оборванцу, мэтр Жюсье привычно-равнодушным тоном на безукоризненном кастильском объяснял мальчишке, что жемчужины неправильной формы вышли из моды, что мужчины сейчас вообще не носят непарных жемчужных серег, а для того, чтобы переделать вещицу в брошь или какое-нибудь другое дамское украшение, придется искать жемчужины такого же оттенка, что все это вместе взятое, к его, мэтра Жюсье, величайшему прискорбию лишает жемчужину значительной части ее стоимости и, таким образом, он может дать за нее… — мэтр кинул быстрый взгляд на потертую шляпу Диего, украшенную мокрыми слипшимися перьями, — тридцать пять пистолей.
— Как! Это невозможно, сеньор! По самым скромным оценкам такая жемчужина стоит не менее восьмидесяти!
— Молодой человек, если бы вы пожили с мое, вы бы поняли, что цена винограда определяется урожаем и погодой…
— Но мы говорим о жемчуге!
— Не торопитесь, молодой человек… Цены на хлопок — Торговой Севильской палатой, столь же своевольной, как погода…
— Но жемчуг!…
— Не спешите. А цены на подобные безделушки определяются модой, столь же непредсказуемой, как обе вышепомянутые…
— О сеньор! Продавать такую жемчужину за столь низкую цену — просто кощунство!
— Неплохо, молодой человек, неплохо. Поживите с мое — и, может, лет через пятьдесят вы научитесь торговаться. Однако все, что я сказал вам, — правда…
— Что ж, придется попытать счастья в другом месте…
— И вот опять вы торопитесь! Ох, молодежь, горячая кровь, должно быть, карточный долг или…
— Моя сестра больна, — выдавил Диего, попытавшись выхватить жемчужину из рук почтенного мэтра. Мэтр проворно уклонился.
— О! Быть может, я мог бы предложить вам… к примеру… сорок пистолей?
— Учитывая состояние моего костюма и прочие обстоятельства, я согласен на шестьдесят, — Диего попытался улыбнуться, но внутри у него все сжалось. Шестьдесят, и даже сорок, пистолей были немалой суммой для него, но продавать матушкин талисман за полцены! Диего храбрился, но на душе у него скребли кошки.
Жюсье опять взглянул на парня, и вдруг ему показалось, что он только что проглядел что-то важное. Ощущение это мешало, как ноющий зуб. Впрочем, беседу все равно пора было закруглять.
— Право же, молодой человек, вы делаете успехи. Мне очень хочется пойти вам навстречу. Знаете… Как раз сейчас у меня гостит знакомый ювелир, и я попрошу его оценить вашу вещицу. Мое слово твердо, и я обещаю вам, что постараюсь добиться для вас максимальной цены — при условии разумных комиссионных. Вы видите, что при таких условиях я и сам заинтересован в наибольшей сумме сделки.
Честный и искренний взгляд мэтра Жюсье не оставлял места для подозрений. Да он и не собирался обманывать юношу. Молодость тороплива, пусть посидит в приемной, подумает, через пятнадцать минут будет рад продать жемчужину за пятьдесят. А он тем временем покажет вещицу гостю — ах, какая вещица! Она заслуживает внимания, если только мэтр Жюсье что-нибудь понимает в антильском жемчуге…
Однако Диего не пришлось слишком долго ждать. Мэтр появился вновь не более, чем через пять минут, и предложил Диего пройти внутрь «для личных переговоров о вашем товаре». И если бы за ними наблюдал человек, знавший Жюсье десять-пятнадцать лет, то он заподозрил бы, что мэтр озадачен.
— Я согласен заплатить вам за нее истинную цену, но при условии, что получу некоторую дополнительную информацию, — заявил он тоном, не подразумевающим отказа. — Дело в том, что я… знаком с этой вещицей, и мне было бы интересно проследить ее судьбу. Позвольте узнать, от кого она вам досталась?
— Мне дала ее моя матушка. Я думаю, что она владела ею давно — она говорила мне, что это — талисман.
— И вы решились продать его? — удивился Блад. Диего покраснел.
— Я не сделал бы этого без необходимости, — сказал он.
— О, прошу прощения. Я мог бы и сам догадаться. Кто же ваши почтенные родители?
(«Должно быть, его мать — та самая девчонка из Картахены… Вышла замуж, мать многочисленного потомства, отяжелела от бесчисленных родов… И хранила жемчужину. Ну надо же!»)
— Моя мать — донна Мария-Клара-Эухения де Сааведра. Мой отец… — Диего помедлил, затем сказал то, что, по его мнению, должно было прекратить дальнейшие вопросы, — умер, когда мне было около года. Моя семья живет в Картахене — не знаю, правда, чем это может вам помочь.
(«Вздор, конечно, но мальчишка мог бы быть моим — если он не младше семнадцати. Впрочем, если так, он вряд ли об этом знает. Однако почему он запнулся? Вздор, не может быть!»).
— Есть ли у вас братья или сестры?
— Нет, сеньор, я единственный сын.
— И ваша матушка отпустила вас путешествовать в столь юном возрасте? Должно быть, вам нет и шестнадцати?
— Мне уже семнадцать, сеньор, и она, конечно, боялась меня отпускать, но я убедил ее — мне хотелось увидеть Европу.
(«Это уже более, чем забавно. Даже чересчур»).
Блад подумал и решился сыграть ва-банк.
— Когда-то это была моя жемчужина, — сказал он. («Где же ты, мое флибустьерское счастье?») — Я подарил ее — давно. Нет ли среди знакомых вашей матушки подруги, которая отвечала бы следующему описанию: невысокого роста — не более пяти футов, очень стройная… впрочем, как все испанки… прямой нос, длинные брови, большие глаза. Я понимаю, что это описание может подходить ко многим, к тому же она могла сильно измениться. Ее тоже звали донья Мария. Сейчас ей должно быть около тридцати пяти лет.
Ну, как бы там ни было, а весь последний год дела губернатора были особенно плохи. Необходимость доказывать, что он не делал половины того, в чем его обвиняли, а вторую половину делал, будучи вынуждаем обстоятельствами, очевидными любому невежественному охотнику за быками, но отнюдь не ясными для членов комиссии, чрезвычайно раздражали его, пока он наконец не понял, что все это не имеет для господ из комиссии никакого значения. Значение имело другое — он, со своим сомнительным прошлым, будучи к тому же ирландским католиком и человеком, почти лишенным прочных связей при дворе, оказался идеальной фигурой для того, чтобы продемонстрировать рвение Звездной палаты в важном деле искоренения превышения власти на местах. В результате дело не двигалось: обвинителям не удавалось доказать, что Блад использовал свое положение к своей личной выгоде, однако губернатору точно также не удавалось это опровергнуть.
Настроение Блада отнюдь не улучшало то обстоятельство, что в течение нескольких последних месяцев у дверей снятого губернатором дома стоял человек, повадками напоминавший часового, и Бладу было настоятельно рекомендовано не покидать квартиры. При этом, поскольку ему не было предъявлено никакого приказа об аресте, он не имел оснований ходатайствовать об освобождении на поруки, на что, как известно, имеет право каждый свободный англичанинnote 19. Абсурдность ситуации была вполне достойна пера Джонатана Свифта, получившего в последние годы известность как автор наискандальнейших политических памфлетов. Сей достойный член оппозиции Ее Величества был лет на двенадцать моложе Блада, но он, как и Блад, был выпускником дублинского Тринити-колледжа, да к тому же еще и ирландцем. Во время приступов мрачного сарказма Блад подумывал о том, что старина Джонни, если он не до конца позабыл славное студенческое братство, возможно, не отказал бы ему в небольшой услуге литературного плана. Однако Блад не был уверен, что вмешательство новомодного скандалиста из оппозиции не приведет к результату, прямо противоположному желаемому, — если лорды Палаты вообще обратят внимание на какой-то там памфлет. К счастью, несколько дней назад Питеру Бладу все же удалось убедить чиновников Палаты дать ему неофициальную возможность для сбора новых доказательств его невиновности. Получению столь необходимого разрешения в немалой степени поспособствовали последние политические события: Ее Величество королева Анна только что распустила шотландский парламент, и внимание лордов было отвлечено положением дел на севере страны. Приятным дополнением к новому повороту судьбы было и то, что опостылевшая фигура как-бы-не-часового у дверей исчезла.
Вот почему сейчас он сидел в задней комнате конторы одного из самых ловких банкиров Кале, широко известного в узких кругах. Комната эта приятно контрастировала с обшарпанным фасадом здания. Мебель была не столько изящной, сколько добротной, гобелены — уютными, камин не дымил.
Капитан Питер Блад являлся весьма почитаемым вкладчиком банка, хотя лично ни разу еще здесь не бывал. Более того, в какой-то степени он был компаньоном месье Жюсье. И теперь Его Превосходительство был занят просмотром толстых и потрепанных бухгалтерских книг. Гора этих книг высилась справа от него. Подогретое вино с пряностями и вазочка с печеньем занимали поднос, поставленный на табуретку слева. Сам же великий флибустьер размещался в громоздком, но удобном кресле, возложив ноги на вторую табуретку. Чем именно не устроил его массивный письменный стол — оставалось загадкой. Мэтр Жюсье предположил, что стол вызывает у гостя неприятные воспоминания об утомительных губернаторских обязанностях. Впрочем, мэтр Жюсье никогда не удивлялся странностям в поведении своих клиентов, тем более — компаньонов.
Правда, огорчительным было то, что на сей раз уважаемый гость не собирался вкладывать в банк деньги. Вовсе наоборот, и клерк уже отсчитывал в задней комнате требуемое количество полновесных золотых гиней. Теперь гостю надлежало решать, какие именно операции с его участием придется сворачивать. Впрочем, конечно, с судьбой не спорят, и платить тоже иногда бывает необходимо. Жюсье даже гордился собой немного — суметь набрать столь солидную сумму английской монетой! И без предупреждения! Хорошо хоть, что гостю не понадобились рупии… Или рубли… Мэтр пожевал губами. Губернатор Блад, конечно, известный авантюрист, но все же зря он отказался от предложенной охраны. Ох, зря… Впрочем, бывает, что тайна важнее безопасности. Мэтр понимал в таких вещах. Хотел бы он знать…
Звон колокольчика, возвестившего, что в переднюю, предназначенную для приема рядовых посетителей, явился клиент, прервал размышления мэтра. Подождав для приличия пару минут и уверив гостя, что он ненадолго, месье Жюсье направился в переднюю часть дома.
Диего увидел, как из неприметной двери позади конторки появился невысокий, одетый в солидный, правда, слегка старомодный, темный костюм человек лет шестидесяти, с острым носом и цепкими глазками. По почтительно напрягшейся спине клерка он понял, что это и есть обещанный мэтр Жюсье. Мэтр внимательно взглянул на Диего и на чистейшем испанском сказал:
— Слушаю вас, молодой человек.
Диего вздохнул и потянул за завязку мешочка.
Мэтр Жюсье почувствовал, что раздражение на идиота-клерка, оторвавшего его от важного разговора в задней комнате ради рядового посетителя, улетучилось без остатка. Более того, мэтр даже укорил себя за поспешность суждений, совершенно недопустимую в делах. Ну в самом деле, вот явился тощий высокий юнец, в потрепаннейшем суконном камзоле испанского покроя, и сам, несомненно, испанец. Совершенно безнадежный посетитель. А принес — глядите-ка! — розоватую антильскую жемчужину редкостного оттенка и размера. Мэтр Жюсье великолепно разбирался в жемчуге. Эта жемчужина стоила того, чтобы показать ее важному гостю, сидевшему в задней комнате. Удивительно было и то, что жемчужина вряд ли была краденой: в ворах мэтр разбирался не хуже, чем в жемчуге. Размышляя о превратностях судьбы, доставившей сей редкостный перл отъявленнейшему оборванцу, мэтр Жюсье привычно-равнодушным тоном на безукоризненном кастильском объяснял мальчишке, что жемчужины неправильной формы вышли из моды, что мужчины сейчас вообще не носят непарных жемчужных серег, а для того, чтобы переделать вещицу в брошь или какое-нибудь другое дамское украшение, придется искать жемчужины такого же оттенка, что все это вместе взятое, к его, мэтра Жюсье, величайшему прискорбию лишает жемчужину значительной части ее стоимости и, таким образом, он может дать за нее… — мэтр кинул быстрый взгляд на потертую шляпу Диего, украшенную мокрыми слипшимися перьями, — тридцать пять пистолей.
— Как! Это невозможно, сеньор! По самым скромным оценкам такая жемчужина стоит не менее восьмидесяти!
— Молодой человек, если бы вы пожили с мое, вы бы поняли, что цена винограда определяется урожаем и погодой…
— Но мы говорим о жемчуге!
— Не торопитесь, молодой человек… Цены на хлопок — Торговой Севильской палатой, столь же своевольной, как погода…
— Но жемчуг!…
— Не спешите. А цены на подобные безделушки определяются модой, столь же непредсказуемой, как обе вышепомянутые…
— О сеньор! Продавать такую жемчужину за столь низкую цену — просто кощунство!
— Неплохо, молодой человек, неплохо. Поживите с мое — и, может, лет через пятьдесят вы научитесь торговаться. Однако все, что я сказал вам, — правда…
— Что ж, придется попытать счастья в другом месте…
— И вот опять вы торопитесь! Ох, молодежь, горячая кровь, должно быть, карточный долг или…
— Моя сестра больна, — выдавил Диего, попытавшись выхватить жемчужину из рук почтенного мэтра. Мэтр проворно уклонился.
— О! Быть может, я мог бы предложить вам… к примеру… сорок пистолей?
— Учитывая состояние моего костюма и прочие обстоятельства, я согласен на шестьдесят, — Диего попытался улыбнуться, но внутри у него все сжалось. Шестьдесят, и даже сорок, пистолей были немалой суммой для него, но продавать матушкин талисман за полцены! Диего храбрился, но на душе у него скребли кошки.
Жюсье опять взглянул на парня, и вдруг ему показалось, что он только что проглядел что-то важное. Ощущение это мешало, как ноющий зуб. Впрочем, беседу все равно пора было закруглять.
— Право же, молодой человек, вы делаете успехи. Мне очень хочется пойти вам навстречу. Знаете… Как раз сейчас у меня гостит знакомый ювелир, и я попрошу его оценить вашу вещицу. Мое слово твердо, и я обещаю вам, что постараюсь добиться для вас максимальной цены — при условии разумных комиссионных. Вы видите, что при таких условиях я и сам заинтересован в наибольшей сумме сделки.
Честный и искренний взгляд мэтра Жюсье не оставлял места для подозрений. Да он и не собирался обманывать юношу. Молодость тороплива, пусть посидит в приемной, подумает, через пятнадцать минут будет рад продать жемчужину за пятьдесят. А он тем временем покажет вещицу гостю — ах, какая вещица! Она заслуживает внимания, если только мэтр Жюсье что-нибудь понимает в антильском жемчуге…
Однако Диего не пришлось слишком долго ждать. Мэтр появился вновь не более, чем через пять минут, и предложил Диего пройти внутрь «для личных переговоров о вашем товаре». И если бы за ними наблюдал человек, знавший Жюсье десять-пятнадцать лет, то он заподозрил бы, что мэтр озадачен.
* * *
Мэтр Жюсье провел Диего темным коридором и отодвинул портьеру, жестом предлагая пройти в комнату. Сам он туда не пошел. Крайне заинтригованный, Диего переступил порог. В удобном кресле у камина сидел высокий человек лет пятидесяти c небольшим (ноги с табуретки Блад убрал). У этого человека было узкое горбоносое лицо и внимательные ярко-синие глаза. Камзол глубокого василькового цвета, не новый, но безукоризненно пошитый, обрисовывал тонкую талию профессионального фехтовальщика. Батистовый шарф был обшит нежнейшим кружевом. На ювелира незнакомец, во всяком случае, не походил — скорее уж на остепенившегося бретера. Диего слегка растерялся. Незнакомец покачивал жемчужину за ушко. Пальцы у него были сильные и ухоженные.— Я согласен заплатить вам за нее истинную цену, но при условии, что получу некоторую дополнительную информацию, — заявил он тоном, не подразумевающим отказа. — Дело в том, что я… знаком с этой вещицей, и мне было бы интересно проследить ее судьбу. Позвольте узнать, от кого она вам досталась?
— Мне дала ее моя матушка. Я думаю, что она владела ею давно — она говорила мне, что это — талисман.
— И вы решились продать его? — удивился Блад. Диего покраснел.
— Я не сделал бы этого без необходимости, — сказал он.
— О, прошу прощения. Я мог бы и сам догадаться. Кто же ваши почтенные родители?
(«Должно быть, его мать — та самая девчонка из Картахены… Вышла замуж, мать многочисленного потомства, отяжелела от бесчисленных родов… И хранила жемчужину. Ну надо же!»)
— Моя мать — донна Мария-Клара-Эухения де Сааведра. Мой отец… — Диего помедлил, затем сказал то, что, по его мнению, должно было прекратить дальнейшие вопросы, — умер, когда мне было около года. Моя семья живет в Картахене — не знаю, правда, чем это может вам помочь.
(«Вздор, конечно, но мальчишка мог бы быть моим — если он не младше семнадцати. Впрочем, если так, он вряд ли об этом знает. Однако почему он запнулся? Вздор, не может быть!»).
— Есть ли у вас братья или сестры?
— Нет, сеньор, я единственный сын.
— И ваша матушка отпустила вас путешествовать в столь юном возрасте? Должно быть, вам нет и шестнадцати?
— Мне уже семнадцать, сеньор, и она, конечно, боялась меня отпускать, но я убедил ее — мне хотелось увидеть Европу.
(«Это уже более, чем забавно. Даже чересчур»).
Блад подумал и решился сыграть ва-банк.
— Когда-то это была моя жемчужина, — сказал он. («Где же ты, мое флибустьерское счастье?») — Я подарил ее — давно. Нет ли среди знакомых вашей матушки подруги, которая отвечала бы следующему описанию: невысокого роста — не более пяти футов, очень стройная… впрочем, как все испанки… прямой нос, длинные брови, большие глаза. Я понимаю, что это описание может подходить ко многим, к тому же она могла сильно измениться. Ее тоже звали донья Мария. Сейчас ей должно быть около тридцати пяти лет.