Витковский Евгений. Земля святого Витта

   - Надо будет - и полетишь. Без предварительного уведомления. А самовольничать будешь - выселит тебя господин Великий Змей с твоего сраного Эритея, будешь вспоминать, как тут корешочками приторговывал!
   Взор Гериона затуманился, слезы хлынули в пасть Щуке.
   - Ты кого тут оковал без приказа?
   - Он сам пришел... Говорит, муж главной Стимфалиды по кличке Стима, званием - Токолош, квартирон...
   - Квартерон! - одернул монстра африканский гость, - Прошу у господина Великого Змея политического и сексуального убежища! У нас со Стимой дети! Хочу воспитывать!..
   - Ты за что это его привязал? - сурово спросил Мирон. Прекрасное лицо Гериона залилось краской стыдливости.
   - Он... Госпоже Золотой Щуке...
   - Она ж рыба!
   Щука внезапно пробудилась.
   - Какая рыба? Я от корня познания вкусила и постигла, что я - Щука Фаршированная, госпожа Фиш! Требую освидетельствования гильдией!
   Мирон обалдел.
   - Это что ж я тебя, к менялам поведу? А назад я тогда что... принесу? Они ж тебя... освидетельствуют!
   - Ничего не знаю, ничего не помню, я - госпожа Фиш, разными кореньями упитанная, хочу в гильдию, хочу танцевать! Петь хочу! Селедки хочу! Пошлости!
   Всякое видал Мирон, однако Щуку, возомнившую себя Фаршированной Рыбой, видел впервые. И уж никак не мог позволить, чтобы некие уважаемые киммерийцы даже с самыми лучшими намерениями кого-либо из Древних съели. Кроме змей, но те - подражательницы блудные, и вообще за них Тарах отвечает. А тут еще этот африканец, за часть тела кандалами ухваченный.
   - Стима, значит, Стима говоришь... Ну, давай позовем Стиму - признает она тебя - вей с ней гнездышко, ей мужик не опасен, ей, при ее железных перьях, очень даже... Ну? Звать Стиму? Ты чего, мужик, импотентом сразу стал? Сам на Стиму кивал только что?..
   Токолош лежал без сознания - лишь колыхалась под северным ветром часть, прихваченная кандалами.
   Часть эта была, впрочем, необыкновенно длинной и даже в кандалах продолжала жить собственной свободной жизнью. Гибкий отросток гладил Щуку по чешуе бывшего Золотого хвоста и явно разыскивал - куда бы унырнуть. Мирон усмехнулся: ну, пусть помечет икру, а Токолош, глядишь, молоки из себя выжмет. Это у рыб трах так происходит. Забавно будет глянуть, что Щука зубами сотворить может. Однако произошло нечто вовсе третье: отросток обхватил Щуку, вытащил из-под Герионовой лапы и повлек к себе.
   - Я фаршированная... госпожа Фиш! - вяло сопротивлялась Щука, но была, видать, настолько одурманена наркотиком, что истинных намерений Токолоша понять не могла или не хотела. Вергизову так и не суждено было узнать - в какое же неожиданное место собирался забраться Токолошев отросток, поскольку всю троицу накрыла двуглавая, падающая с небес, тень.
   - Мне! Птице вольной! Рыбу предпочел? Я трудись! Яйца клади! А он с болотной шалашовкой!.. - Стима уже держала в когтях "госпожу Фиш" и кружила над местом происшествия. Обездвиженный Токолош рыдал, Герион хихикал, Щука мычала, что она теперь корня вкусила и стала фаршированная, Мирон же потихоньку впадал в ярость. Тут что - наркоманский притон, семейная разборка, бардак для вуайеристов или кошерный ресторан? В любом случае нужно было это дело прикрыть, да вот с Главной Стимфалидой никогда двумя словами управиться не удавалось: боялась она только шума, подходящий шум из числа присутствующих мог устроить один Герион, а он, жулик, лишь глупо хихикал, вжавшись в землю своего неплодородного острова.
   Стима правой, "европейской" глоткой между тем уже до половины, со стороны хвоста, "госпожу Фиш" заглотала, с каждым новым кругом заглатывала все основательней. Мирон решил превратить неизбежное событие - в показательное и воспитательное.
   - Твое дело, Щука, было - на яйцах сидеть! А ты, форшмак несчастный, а не рыба, предала интересы отца-основателя Конана, изменщику кассу сдала городскую - и приговариваешься ты, Щука...
   Щуку можно было ни к чему не приговаривать, вольная Стима уже заглотала ее целиком и теперь примерялась покарать неверного своего мужика, Токолоша, с которым и вправду, видать, дошло у нее до серьезных отношений. Что поделать - Древние не рассусоливают, когда между ними до выяснений доходит. И совсем уж нельзя им тогда мешать, сам виноват окажешься. "Двое в драку третий к хряку!" - вспомнил он старинную киммерийскую пословицу. Да, не забыть про хряка, сведущего в апельсинах. А госпожу Фиш, стало быть, снять с довольствия. Хотя головной боли меньше не стало - на довольствие теперь нужно ставить этого, под крокодила косящего Стимова мужика. Может, хоть на яйцах посидит?
   "Тарах вот так, целиком, только ужа глотает, желтобрюха, потому велит его к себе в кабинет подавать, а ужа того сперва мышиным молоком выпаивают..." - подумал Мирон. "Бедная дура Щука! Пошла в некотором роде на малахит..."
   - Нелюди бесчеловечные! - выкрикнул Токолош, рыдая, - Изверги! Ничего в вас нет человеческого, ни вот четвертушечки! Выродки! Позор природы!
   Прикованный, однако извивающийся, поразительно длинный орган Токолоша тем временем полз на север, вдоль тела Гериона, - ему, кажется, годилось любое, что дышало и шевелилось. С монстром этот номер, впрочем, пройти едва ли мог, до частей тела, к которым стремился африканский гость, в данном случае было больше двух верст. Герион смотрел на все это с улыбкой юного античного героя: там, на севере, у него самого имелся длинный шевелящийся хвост, к тому же со скорпионьим жалом. Впрочем, а ну как Токолош дотянется?.. Придется пойти поглядеть... Однако встрече двух, можно сказать, хвостов не суждено было произойти, и помехой тому была не разница расстояний, а кружащая на бреющем полете стимфалида, окончательно сглотавшая госпожу Фиш. Стима сыто рыгнула, и ее "азиатская" голова пустилась в обширные комментарии происшедшего:
   - Так с каждой будет! Навялился в мужики - учти, мы, стимфалиды, от природы против промискуитета, мы птицы хотя вольные, но моногамные!.. Как трахаться - так лапочка, как фишка пошла - так и фишку рубить можно?.. Думаешь, если у меня две головы, так тебе тоже можно то птичку, то рыбку?.. Не выйдет, выползень африканский!
   - Стима, ты мазута что ль насосалась? Как тебе такой мужик понравиться мог? - неожиданного для самого себя спросил Мирон. А ведь и вправду мужиков стимфалиды не держат, пьют мазут, кладут яйца, вылупляется из них такое, что на самих стимфалид не похоже вовсе, как вылупится, норовит зарыться в скалы, - и в конце концов рано или поздно попадает на обед к Тараху в виде очередного деликатеса. Да, "хозяйка медной горы де гурмэ" это вещь! А если железные птицы замуж повыходят - зачем им мазут? Тарах, конечно, и другими змеями свой закусочный стол обустроить может лучшим образом, но жаль будет, если от "де гурмэ" одно воспоминание останется...
   - Мне мазут без надобности, я птица моногамная, у меня мужик есть! Мне еще тридцать восемь таких, как этот, и мы бы с девочками... В общем, не нужен тогда мазут! Я от этого гада уже яйцо снесла, правильное, пернатое, в теплом месте положила! Сдались мне алименты - я моногамная! Должен был знать, когда ко мне подбирался!
   Стима кружила не бреющем полете, Токолош рыдал. Впрочем, его обезьянья нога меж тем дотянулась до смазливой щеки Гериона и нежно ее пощипывала. Герион краснел и делал вид, что ничего не замечает. Мирон выпрямился и гаркнул:
   - Стима! В патруль!
   Герион заныл.
   - А я с кем останусь? Дядя Мирон, я ведь не голубой...
   Мирон с сомнением заглянул за голову Гериона: чешуя на его спине была не просто голубая, а темно-синяя, - и прищурился.
   - Скучно мне тут, дядя Мирон...- продолжал тянуть Герион, - Хоть одели бы прилично, вот например даже хоть как себя! Треуголку хочу! Сюртук. Из английского сукна, а пуговицы чтобы здешние, лазуритовые. Лосины хочу! Слаксы! Водолазку хочу!
   - А на хвост тебе что надеть? - осклабился Мирон. Герион раскраснелся еще больше.
   - Футляр! Скрипичный... Можно виолончельный... Даже лучше виолончельный: все шипы помещаться будут, летать не больно, ну, и вам же удобнее - если с кем летать, то пассажиру безопасно, и вас по спине бить не буду. Но если нельзя - тогда хотя бы треуголку! Ну ведь правда, мне пойдет треуголка, к моему овалу лица как раз нужна треуголка!
   Мирон, преодолев брезгливость, подошел к Токолошу и плеснул на извивающийся орган яшмовым маслом, температура жидкого состояния коего была чуть выше четырехсот по Реомюру. Заодно досталось и смазливой роже Гериона. Обо завопили от ожогов, а стимфалида Стима залилась каркающим смехом в обе глотки:
   - Не любят? Ой, не любят драгоценного маслица, а ведь трахаться-то с маслицем, поди...
   Мирон разозлился всерьез.
   - А ну в патруль, дура! А ты, бездельник, давай мешок корешков, да чтобы стерег этого крок...утанга! Не то в следующий раз... и селедки получишь, и пошлости!
   - Не надо! - пискнул Герион, быстро вытягивая из-под чешуйчатого пуза пудовый мешок моли. От мешка за версту несло чесноком; Вергизов иной раз сильно подозревал, что наркотик, выращиваемый на Эритее, сам по себе и есть ближайший чесночный родственник, однако пробовать не решался, да и противно было жевать что бы-то ни было, вынутое из-под тухлого пуза монстра.
   Мирон подхватил мешок и зашагал по воде на юг, в сторону острова Криль Кракена: там к вечеру должен пройти интересный дождь, либо партбилеты нынче выпадут, либо бюсты этого их, как его, ну он у них еще "все"... Или почти все, кто как считает... Хоть что-то интересное, подальше от этих сексуальных маньяков. Подхода требуют, человечности, видишь ли! Совсем сдурела Киммерия. Ох, пойдет через год-другой-третий гипофет из Киммериона Русь познавать надо будет все ему высказать, что на душе накипело! Чтоб не хвастал подвигами заранее, чтоб не думал, что если во Внешней Руси понять ничего нельзя - так можно идти в ней разбираться, свой собственный бардак в порядок не приведя! Впрочем, мысли нынче у Мирона были злые и путанные. Он смешивал свои собственные обязанности с теми, что несет на себе гипофет, толкователь бреда киммерийской сивиллы, которой как раз и требовалось всыпать на жертвенник некоторое количество моли - больно хитрые нынче стали сивиллы: вечером поглядят телевизор, а потом весь день по готовым прогнозам прорицают. Нет уж: отшибать память - так начисто, старым способом. А если повезет - на Криле Кракена, после дождя, еще интересное что-нибудь подобрать можно.
   Мирон Вергизов никак не мог забыть чуда, случившегося три декады тому назад. Шел тогда над Крилем Кракена дождь бюстов: поверите, не поверите, но падали с неба исключительно бюсты его светлости, графа Сувора Палинского, и все - работы знаменитого придворного скульптора Шубина! Жаль, побились вдребезги, и рассказать никому об этом нельзя. Впрочем, один уперли бобры. Если в ближайшее время такой дождепад не повторится - придется этих Кармоди за толстый хвост брать. Сказать им, что когда дождь из револьверов шел да-да, киммерийских, тех самых, системы "Кумай Второй", мечты контрабандиста, тридцать две пули плюс одна в стволе - то куда это вы, господа бобры, одиннадцать штук унесли? Оружие табельное, нумерованное, даже если дождем выпадает: а вы у архонта право на владение получали? Нет?..
   Мирон злился и мечтал одновременно - и не знал, мечтает он или злится; это было обычное его состояние. Но гипофету, как в командировку пойдет, ужо выложит он все, что думает, еще посмотрим, как себя гипофет после этого разговора будет чувствовать! А то повадились, видите ли, Вечный Странник то, Вечный Странник се - а вот выкуси!.. Так застращать надобно, чтоб дюжину дюжин раз подумал: что Киммерия России? И что Россия Киммерии?..
   25
   ...так я похвалю и такой вкус, когда щи с сахаром кушать будут, чай пить с солью, кофе с чесноком, и с молебном совокупят панафиду.
   Александр Сумароков.
   Предисловие к трагедии "Димитрий Самозванец"
   Его длинные, прямые, закрывающие уши волосы все еще не были прорежены ни единой серебряной нитью, но оставались светлей, чем кожа - кожа вест-индского креола с острова Доминики, немного отливающая коричневым, немного синим, почти черная - не кожа настоящего негра, но... кожа чернокожего. Возраст его был тем, что с трудом и натяжкой называют "от сорока до пятидесяти", хотя выражение глаз, чуть зеленых, чуть голубых, порою могло ввести собеседника в обман, убавляя их обладателю два десятка лет или же прибавляя. Он был профессионально сдержан, и восторг выдавала лишь левая рука: пальцы с беспокойной нежностью гладили кожаный переплет рукописной книги, полученной, пусть через секретаря-посредника, но не от кого нибудь, а от законного императора Всея Руси (и Далеко Не Только Таковой, как рисковали писать немногочисленные заграничные газетчики из числа претендентов на обладание чувством юмора).
   - Его Величество также сообщает вам, что рад будет принять вас в неофициальной обстановке завтра в двадцать два ровно, в резиденции "Царицыно - 6". Это довольно далеко, так что машина для вас и вашей супруги будет подана в двадцать сорок пять. Костюм по вашему выбору, но ни смокинг, ни фрак... нежелательны. Государь хотел бы принять вас в домашней обстановке. Секретарь сложил руки перед собой и слегка кивнул, давая понять, что никаких иных сообщений для господина Долметчера нет, а подарок сделан именно сейчас для того, чтобы к завтрашнему ужину гость изучил и оценил его.
   Прославленный ресторатор отлично знал дипломатический протокол, он ухитрился встать на сотую долю секунду раньше, чем дьяк-секретарь. Приглашен был ресторатор с супругой, тогда как царь, вопреки упорным и порою даже истерическим требованиям со стороны народа, оставался холост: о его прежнем, гражданском и к тому же бездетном браке, никто не вспоминал. Всем было отлично известно, что бесплодием государь не страдал: по меньшей мере один его беспутный незаконный сынок уже больше десяти лет пребывал в удалении от двора в роли уездного губернатора. Даровав Ивану и свою фамилию, и отчество, царь тем не менее лишил его права передачи титула "великого князя" по наследству, и оба "Ивановича", Гавриил и Михаил, бегали по родной вилле с титулами князей Аудешитанских - даже титула князей Мальтийских пожалел царь для приемных внуков. Впрочем, власти губернатора все-таки хватило на то, чтобы переименовать виллу в "Архангельское", тут он отца обставил: не поспоришь, имена у внуков были архангельские.
   Давешняя гражданская жена царя, Екатерина, видимо, вполне была довольна нынешним своим положением царицы Американского Царства Аляска: мужу, царю Иоакиму, она подарила двух дочерей, а следом и наследника, - будущего, надо думать, царя Иоакима Второго. Император ограничивался поздравлениями, визит в столицу Аляски, Ново-Архангельск, нанес только раз, дабы убедиться, что все там правильно и крепко, английский язык бесповоротно переведен на кириллицу, а государственные посты заняты потомками креолов с русскими фамилиями, - чисто по-русски посидел вечер за большой бутылкой с аляскинским царем, погулял по набережной Баранова, в местный "Доминик" глянул только через дверь и улетел в Москву: нечего российское время тратить, если и без него тут порядок. Да и Кате, похоже, свое доцарское положение вспоминать лишний раз не хотелось. А подарки Аляски возил в Москву царь Иоаким, бывший Джеймс, иной раз дважды в год, иной раз ежемесячно. Он-то был всего лишь царь, он не экономил. Уж какая там из Аляски империя, всего-то втрое больше Калифорнии площадью.
   Впрочем, о том, что император скуповат, знал весь мир. Тем выше ценил Долметчер нынешний подарок, загадочный сборник рецептов приготовления змеятины, переплетенный к тому же в змеиную кожу цвета спелой лососины, - а узоры змеиных кож, хоть и по складам, ресторатор был обучен читать с детства. Впрочем, в свите его и по сей день состоял глубокий старик Марсель-Бертран Унион: в давние годы он служил в ресторанах Доместико вышибалой, позже исполнял обязанности чрезвычайного и полномощного колдуна, а в последнее время годился уже только в консультанты по вопросам тайных знаний великой религии вуду; впрочем, тот, кто обозвал бы старика дармоедом, был бы с одной стороны - не прав, с другой - обречен, ибо во гневе старик все еще мог наколдовать кучу неприятностей.
   Но не тому, кому был предан телом и душой, не своему знаменитому хозяину. Хотя одна шестьдесят четвертая часть крови Долметчера и не была истинно креольской (подпортил родословную пращур из крымских татар), отчего ресторатор не мог быть посвящен в последние таинства родной религии, в высшие ее жрецы, Унион по первому требованию раскрыл бы ему все сокровеннейшие секреты и тем обрек бы себя на вечные муки в чешуйчатых лапах загробных тонтон-макутов. Но, к счастью для всех заинтересованных сторон, никакими подобными секретами Долметчер не интересовался, а много лет был увлечен лишь собиранием неизвестных кулинарных рецептов, каковые среди главных и сокровенных тайн вудуистов не значились. Сам Унион много лет питался одними сухими вафельными трубочками да тонкими ломтиками вяленой айвы, иные яства были ему строго запрещены во избежание селезеночных трансмутаций, что не мешало ему объезжать весь мир в свите хозяина, оказывая ресторатору неоценимые услуги. В частности, письмена змеиной кожи были для старика одним из любимых видов развлекательного чтения - эдакая вест-индская Агата Кристи, выражаясь популярно.
   Доместико Долметчер не особенно был привязан к родному острову, главное, что связывало его с ним, содержалось в названии принадлежащих ему ресторанов в разных частях света - все до единого назывались "Доминик", - и тот, что в Сан-Сальварсане, и тот, что в Ново-Архангельске, и тот, что в Екатеринбурге. В Москве ресторан с таким названием Долметчер открыть не решался, хотя в перспективе, конечно, подумывал - однако царь допускал чуждые инвестиции в русскую экономику весьма неохотно.
   Долметчер возвратился из приемной государя в гостиницу "Яр", где останавливался в Москве всегда, разве только в первый приезд гостиница эта звалась как-то иначе, не то "Золотой кoлос", не то "Золотой колoсс" - у пресс-секретаря записано, как именно, но спустя столько лет уже неважно как. В углу снятого ресторатором этажа, в двухкомнатном "люксе" с наглухо занавешенными окнами коротал часы зябнущий даже среди жаркого московского лета колдун. Долметчер вошел к нему и без единого слова выложил на журнальный столик государев подарок.
   Старик недоверчиво осмотрел книгу со всех сторон, напялил сильные очки для близоруких, и осмотрел в них книгу еще раз, после чего достал бинокль, перевернул и снова глянул на книгу: ему требовался еще и вид издали. Глаза Униона то щурились, то округлялись. Долметчер встревожился: ну, как текст змеиной кожи окажется слишком труден и чтение повредит здоровью экс-вышибалы? К счастью, дело было не в этом.
   - Рецепты, конечно, подлинные, восходят к временам хазар, чья мудрость общеизвестна и сопоставима разве что с нашей. Мне думается, эти кушания были бы исключительно вкусны. Но, к сожалению, тут лишь полтора рецепта, а первый, записанный целиком, относится к вымершему виду змей: во всяком случае, я еще ни разу не встречал рецепта приготовления мозгов скитала исполинского. О змеиная мудрость! Хранить в письменах кожи запись рецепта приготовления собственных мозгов для императорского стола! Но боюсь, что скиталы все-таки вымерли... Неужели придется вызывать их призрачную плоть? Тут придется использовать маргарин мечты, яд хитрокозненности - насытит ли все это желудок тела? Да и где бы мы ныне нашли семь сортов соды?
   - Дорогой учитель, эта книга и без тайнописи содержит около тысячи рецептов приготовления змеиного мяса, она позволит нам наконец-то открыть для посетителей дегустационный зал "Анаконда" на улице Кироги, - и я надеюсь, мы сумеем приспособить рецепты приготовления мяса вымерших змей к современным нуждам и возможностям. Жаль, если скиталы вымерли окончательно... Может быть, хотя бы некоторым удалось избежать этой участи?
   Унион закрыл глаза, прижал подушечки всех десяти пальцев к переплету книги, долго молчал, затем ответил:
   - Да. Одному удалось. Жив до сих пор. Но он настолько стар... Да и последний к тому же... Мы с ним в чем-то сродни... Согласитесь, дон Доместико - целое море соуса не сумело бы сделать меня съедобным!..
   Унион перевернул книгу. Выражение лица его переменилось: теперь он ощупывал небольшой кусок переплета, явно принадлежавший другой змее. Кусок был не больше одной десятой от общей поверхности кожи, пошедшей в дело, но был другого цвета, к тому же совершенно не похож на остальную часть: его испещряли мелкие черточки, впрочем, выцветшие.
   - Невероятно! - пробормотал Унион. Долметчер откинулся в кресле и терпеливо ждал, его квалификации определенно не хватало, он и вставку-то эту в переплет не заметил. - Позвольте! Начало оборвано, а дальше совсем ясно:
   "Всем был прекрасен принц,
   и чертами лица, и сложением тела,
   и мощью чресел, и мудростью помыслов,
   одним лишь отличался он от людей:
   вместо пупка была у него золотая гайка.
   Рос принц понемногу,
   приходили мудрецы ко двору отца его шаха,
   но никто из них не знал секрета
   зачем всемогущий Аллах, мир ему,
   содеял чудо, что вместо пупка
   у принца - золотая гайка.
   И огорчался принц,
   когда юные шемаханские девы,
   лаская его нежными перстами и устами,
   ощутив неземную прохладу и жар его тела,
   жаждали ласкать также и его пупок,
   а находили лишь странную,
   ни с чем не сообразную,
   пусть даже и золотую гайку.
   И когда слышал принц вопрос:
   "О мой повелитель что это?.."
   чресла его слабели, дух тоже падал,
   и он отсылал шемаханских дев... "
   - Отсылал?.. - с интересом спросил Долметчер внезапно смолкшего колдуна. Тот искал по корешку продолжения и недовольно шевелил губами.
   - Тут не сказано, куда отсылал. Впрочем, ладно, вот какой-то кусок дальше:
   "И когда принц миновал
   полчища рыкающих львов Катхиявара,
   он вступил на Малабарское побережье Индии,
   где, как он знал, его должны встретить
   полчища разъяренных и голодных лоном
   малабарских красавиц, которых ему
   предстоит или победить,
   или обмануть иным способом,
   и лишь тогда вожделенный берег
   заветной Тапробаны..."
   Долметчер перестал слушать: кажется, помимо змеиного рецептурника он теперь получил еще и сверхплановую шахерезадную ночь. "Чего только эти змеи на себе не пишут: нет бы объяснить, с чем их лучше подавать - с молодым лучком или с юным пастернаком, с черемшой, а тут все про одно несъедобное..."
   - Дальше ничего нет. Есть ли возможность найти оставшуюся часть переплета? Возможно, ее хранят в своих библиотеках местные графы, герцоги, бароны, виконты, или даже видамы? - вдруг оборвал свое чтение колдун.
   - Нет уж, на фиг, на фиг, как, думаю, выразились бы в этом случае... графы, герцоги и остальные. - Долметчер хотел взять книгу у колдуна, но тот вцепился в переплет мертвой хваткой, давая понять, что покуда не прочтет книгу целиком - не отдаст. Ресторатор нащупал в кармане жилетки серповидный ножичек для вскрывания устриц и решил пойти на крайние меры. Собственно, в отношениях с вудуистами никакие иные меры обычно не годились.
   Резать книгу было жалко, но она требовалась для дела - и срочно: Долметчеру полагалось к завтрашнему вечеру прочесть ее и дать о ней отзыв, похождения же Принца Золотая Гайка сюжета для разговора с императором не сулили, к тому же нынешние границы Южной Армении, добровольно вошедшей в состав Российской Империи, были слишком близки к Катхиявару и прочим районам Западной Индии: эдак подашь царю идею, а завтра Иран без выхода к морю останется, а там и еще что-нибудь случится, - уж по крайней мере за перевод языка хинди на кириллицу Долметчер нести ответственности не хотел. Нет, он, конечно, мог подложить другу-покровителю гремучую змею - но уж никак не в постель, а разве что на тарелку. То же можно сказать и о свинье. На угождении клиенту Долметчер давно собаку съел. Эдакую Вилю-Баскервилю.
   Взмахнув ножичком, Долметчер одним движением вырезал книгу из переплета. Колдун притих, бумага ему, видимо, только мешала, осторожно разложил осиротевший переплет на журнальном столике и углубился в руны. А ресторатор унес к себе в "люкс" (в другом конце коридора) собственно рецептурник, и углубился в тонкости профессии. До сих пор ему он знал лишь около десятка рецептов приготовления змеятины. На первой же странице книги рецептов было десятка два - и ни одного знакомого.
   Долметчер читал допоздна, потом сбросил с ног меховые полусапожки и задремал прямо в кресле. Много сна ему не требовалось, да и ел он мало, не любил этого занятия вне искусства. Народы, устраивающие чемпионаты по обжорству, вызывали у него легкую брезгливость, хотя, - что поделаешь, - по долгу политической своей службы всем господам сразу, приходилось стряпать и для таких народов. И далеко не худшее это было из того, чем приходилось заниматься Доместико Долметчеру.
   Москва, которую Долметчер не очень-то любил, тоже по большей части спала, но далеко не вся. В самом разгаре была игра за сотней столов знаменитого казино "Мускус", где кроме привычных блэкджека, покера, канасты и фараона можно было попытать счастья и в знаменитые "Тринадцать поросят", лицензию на которые владелец "Мускуса" откупил эксклюзивно для всей России. Игра эта, учебник которой выдавался бесплатно каждому новому посетителю "Мускуса", была настолько сложна, что шанс надуть даже самого ловкого крупье просто лез в глаза. Неделя, две, три изучения шестисотстраничного пособия и новичок смело входил в двери "Мускуса", рассчитывая, что раз уж он блондин, да фамилия у него заканчивается на гласную, да сядет он лицом на запад, да день недели сегодня нечетный, в названии месяца есть буква "я", луна в Скорпионе, снег пойдет едва ли, плюс еще триста-четыреста модификаторов - и выигрыш ему обеспечен. Чаще всего так и случалось, выигранные империалы сгружались в фирменные портфели "Мускуса", а охрану казино обеспечивало вплоть до размещения денег там, где укажет клиент (хоть в банке "Устричный", хоть в чемодане под тахтой - без разницы), а газеты трубили наутро о новых убытках "Мускуса". Однако до следующего подобного сочетания выигрышных модификаторов могло пройти не одно столетие, о чем выигравший в "тринадцать поросят" начинал подозревать лишь к концу взятого в "Устричном" кредита. Казино процветало, и сорок девять процентов прибыли уносилось на счет малоизвестного отставного полковника с украинской фамилией. Остальные проценты делились между сотнями акционеров, одним из которых, не стыдясь, признавал себя молодой предиктор Гораций Аракелян. Но кроме императора да нескольких с потрохами купленных техников-компьютерщиков, никто не знал, что патент на изобретение этой игры принадлежит именно Горацию.