Владимир Гриньков. Санитар

   – Деньги у тебя есть на такси? – спросил Паша.
   – Есть.
   – Далеко живешь отсюда?
   – На улице Никитина.
   – Далеко. Ты колготки-то надевай. Свежо на улице.
   Она склонилась над сумочкой. Паша ударил ее ножом в шею, она вскрикнула и завалилась на бок, и тогда он ударил еще дважды – под грудь, туда, где, по его разумению, находилось сердце.
   Вытер нож все тем же полотенцем, прошелся по квартире, заглянул на кухню. Самсонов лежал на полу в луже крови. Он не был сейчас ни грозен, ни спесив. Паша засмеялся негромко. Вернулся в комнату, остановился перед сервантом, заставленным хрусталем. За стеклом была фотография: улыбающийся Самсонов старательно таращился в объектив. Фото Паша взял с собой.
   В подъезде не было никого, только гремела где-то наверху музыка. Паша по лестнице спустился вниз, выглянул осторожно из подъезда. Никого не было вокруг. Где-то вдалеке затявкала сирена и тут же замолкла.

6

   Утром, едва проснувшись, Паша увидел Самсонова. Виталик улыбался ему с фотографии. Накануне Паша повесил снимок на стену и теперь разглядывал его, лежа на кровати.
   «Вот так, оказывается, все просто в этой жизни. Как дела, Виталик? „Мерседес“, бабы на выбор, Канары. Нормально, а? Наслаждаешься жизнью?» Паша отвернулся лениво, прикрыл глаза. Почти сразу зазвенел поставленный на без четверти семь будильник, но он даже руку не протянул, дождался, пока будильник сам захлебнется, и только после этого поднялся.
   Он обнаружил вдруг, что все иначе сегодня выглядит. Будто солнце светит по-другому. Предметы вокруг были все те же, и он сам как будто не изменился – но уже был другим. Темно и неуютно, мерзость жизни липнет, пачкая душу, и просвета не видно; он, Паша, не жил все последнее время, а медленно и неотвратимо умирал. Врачи яйцеголовые называют это депрессией и еще какими-то словами заумными, но что они понимают? Как одним или парой слов можно все происходящее с человеком объяснить? Всю эту боль, когда ни одного доброго лица вокруг, когда кровью плакать хочется, и не веришь уже, что нужен хоть кому-то, и трудно понять, надо ли жить вообще.
   И вдруг сегодня, когда уже и не верилось, что такое возможно, – необыкновенная легкость. Паша к снимку самсоновскому подошел и долго в него всматривался, поигрывая мускулами.
   «Я просто раскис немного, – подумал, – расслабился и едва не был раздавлен. Чушь все собачья».
   В него входила новая энергия. Физически он почти ощущал, как наливаются силой мышцы. Укололо на мгновение воспоминание о Валентине, но Паша жалость задавил, она и должна была погибнуть, если уж оказалась в самсоновской квартире.
   Петр Семенович ждал у подъезда. Поздоровались, побежали неспешно к стадиону. У самсоновского подъезда Паша головы даже не повернул, пробежал мимо с равнодушным видом.
   – Свежо, – прокряхтел Семенович.
   – Угу.
   Больше ни словом не перекинулись. Паша был молчалив и даже угрюм на вид. На стадионе бегал рассеянно и свои занятия закончил на пять минут раньше обычного. Семеновича дожидаться не стал, прощально махнул рукой и побежал к дому. На этот раз не выдержал, у самсоновского подъезда убавил шаг и даже позволил себе голову повернуть. Из-за двери вышла баба Даша, подслеповато прищурилась.
   – Здравствуйте, – сказал Барсуков.
   Баба Даша узнала его по голосу, закивала торопливо с блаженной улыбкой. Никто не знает еще, что Самсонов убит. Все тихо.
   Он поймал себя на мысли, что совершенно не тревожится. Собран и строг. Когда он так подумал о себе, ему стало хорошо. Вот таким он себе нравился.
   Ехал в троллейбусе и был задумчив. Из этого состояния его уже на складе вывел Дегтярев. Увидел Пашу, крикнул из-за стеллажей:
   – Привет, каратист! Как здоровье?
   – Нормально.
   – А душевное состояние? Что говорят врачи?
   – Какие врачи? – спросил Паша, насторожившись.
   – Светила психиатрии.
   Паша посмотрел на разбитый накануне шкаф, вздохнул:
   – Ты из-за этого, да?
   – Ага. Оно бы все ничего, да я опасаюсь, что ты после шкафа за мою черепную коробку примешься.
   – Ты не заедайся, – буркнул Паша почти добродушно. – И тогда можешь ничего не бояться.
   – Дури в тебе много, – сказал Дегтярев печально. – И чего ты при такой силе в грузчиках прозябаешь? Пошел бы в охрану.
   – В какую охрану?
   – Телохранителем.
   – Прислуживать?! – вскинулся Паша. – Этим тварям?!
   – Каким тварям? – вежливо поинтересовался Дегтярев.
   – Которые рожи поотъедали и в свои красные пиджаки уже не влазят.
   – Секунду, гордый ты наш. А на кого ты сейчас работаешь?
   – Ни на кого! – огрызнулся Паша, все больше мрачнея.
   – Нет, шалишь. И у нашего склада есть хозяин – такая же краснопиджачная сволочь. Но просто он далеко от нас с тобой…
   – Вот именно! Далеко! – вскрикнул Паша. – Я здесь деньги зарабатываю своим горбом и никому ничем не обязан.
   Дегтярев вздохнул и ушел за стеллажи.
   – Живи проще! – сказал он оттуда. – Меньше взвинченности. Больше любви к ближним.
   – Я ненавижу их! – не сдержался Паша. – Я их давить, гадов, готов! Я этих жлобов…
   Он замолчал, потому что Дегтярев демонстративно загремел пустыми ведрами – не хотел слушать. Паша дышал тяжело, душила злоба. Ему понадобилось время, чтобы успокоиться.
   Подкатил грузовик. Экспедитор выложил на стол платежные документы. Дегтярев перебрал бумаги, сказал вполголоса:
   – Сорок восемь выписано.
   – До обеда управимся? – спросил экспедитор.
   – А это смотря как работать.
   – А если ударно?
   – А сколько?
   – Соточку.
   – Я пожалуюсь, – пригрозил экспедитор.
   – Кому? – якобы озаботился Дегтярев.
   – Начальству вашему.
   – Ага, – уяснил Дегтярев. – А наше начальство нам нормы выработки определило.
   Он показал на лежащий под стеклом лист с лиловой печатью:
   – Читать умеете? Так вот до вечера с вашим грузом провозимся.
   Дегтярев этот листочек сам сфабриковал, и еще ни разу не было осечки.
   – Я думаю, договоримся, ребята, – сдался экспедитор и расстегнул портмоне.
   Получив деньги, Дегтярев пошел за стеллажи, отсчитал половину, протянул Паше. Паша взял деньги.
   – Вот я не пойму тебя, – признался Дегтярев. – Такой правильный на словах, а деньги сверху берешь.
   – Я эти деньги своим потом зарабатываю!
   – Своим потом ты зарплату зарабатываешь, – пояснил Дегтярев будто маленькому. – А все, что сверху, – это как называется?
   – Как?
   Дегтярев не ответил, ушел.

7

   Милицейская машина стояла у самсоновского подъезда. Паша погрустнел и замедлил шаг. Ему сейчас хотелось даже развернуться и уйти, но не смел, шел как заведенный. Милиционер у машины обернулся и посмотрел на Пашу.
   – Привет, – произнес со скамеечки Семенович.
   – Здравствуйте. Случилось что?
   Паше был противен его собственный голос.
   – Самсонова убили.
   – Виталика? – изобразил ужас Паша. – Когда?
   – Ночью, видимо. Вчера вечером еще живой был. Два трупа. Он и девица его.
   – И девица?
   – Да. Из тех, что с ним водились. Знаешь ведь?
   – Я не присматривался.
   Из самсоновского подъезда вышла баба Даша.
   – Увезли их уже? – спросил Барсуков.
   – Полчаса назад, – ответил Семенович. – В пакетах пластиковых, как мусор.
   – Нельзя так о мертвых, Семенович.
   – Он плохо жил и плохо умер, – сказал старик упрямо.
   – Вы не любили его.
   – Да и ты тоже, Паша.
   Семенович поднял глаза и внимательно посмотрел на собеседника. Паша сделал вид, что рассматривает милицейскую машину.
   – Милиция теперь все здесь перероет, – сказал почти равнодушно.
   Его сейчас нож беспокоил – нож-то он в своей квартире оставил. Глупо.
   – Ничего здесь милиция не перероет, – не согласился Семенович. – У них до таких пустяков руки теперь не доходят.
   – А до чего доходят?
   – Не знаю! – выпалил старик, неожиданно озлобляясь.
   Паша поднялся в свою квартиру. Прошел в ванную, достал из укромного места нож. Крови на лезвии не было. «Я зря испугался, наверное, – подумал он. – Ну кто здесь будет искать?»
   В комнате наткнулся взглядом на портрет улыбающегося Самсонова. Сейчас Самсонов лежал в пластиковом мешке. В мешке душно, как на Канарах летом. Или на Канарах не душно? Бедняга Самсонов, ему никогда этого не узнать уже.
   Паша поужинал, включил телевизор, и почти сразу же раздался звонок. Вертя бездумно нож в руке, Паша подошел к двери, взглянул в «глазок» и отшатнулся – за дверью стоял милиционер. Барсуков вбежал в комнату, заметался, но опять позвонили, и он замер – на мгновение, – швырнул нож под диван, сорвал со стены фото самсоновское и уже знал, что откроет дверь, не посмеет не открыть, хотя и трясся от охватившего его страха.
   К его удивлению, милиционер на него не бросился, когда дверь открылась, а остался стоять на лестнице, за порогом, и только спросил негромким голосом, в котором читалась усталость:
   – К вам можно?
   Паша отступил в глубь коридора, милиционер переступил порог и только после этого поздоровался:
   – Здравствуйте.
   – Здравствуйте, – нашел в себе силы Паша, но чувствовал уже, что умирает.
   – Вы – Барсуков?
   – Да.
   – Я с вами хотел поговорить.
   – Проходите.
   Паша почти автоматически все делал сейчас. Милиционера повел не в комнату, а на кухню, потому что в комнате – об этом он все время помнил – под диваном лежал нож. Тот самый.
   – Вы об убийстве в вашем доме слышали?
   Милиционер, задавая вопрос, в глаза Паше не смотрел, потому что в этот момент опускался на табурет.
   – Мне сосед сказал.
   – Знаете, значит?
   – Без подробностей.
   – Погибший – ваш друг?
   – Почему же – друг?
   – Значит – не друг?
   – Не друг.
   – А соседи сказали…
   – Какие соседи? – спросил поспешно Паша.
   – Ваши соседи, – обернул к нему свое усталое лицо милиционер. – Они сказали, что вы дружны были с погибшим.
   – Нет!
   Милиционер смотрел на Пашу внимательно и казался несколько удивленным.
   – Мы в детстве дружили.
   Ах, как плохо он сказал. В детстве дружили, а сейчас – нет. Поссорились? А почему? Так ниточка и потянется.
   – А потом рассорились? – спросил милиционер.
   – Нет, – сказал Паша, внешне оставаясь спокойным. – Просто во взрослой жизни – свои заботы. Вы согласны?
   – Пожалуй.
   Хороший ход! Чуть-чуть укрепить надо свои позиции.
   – Поэтому, хотя мы и довольно часто встречались, целые дни вместе, как в детстве, уже проводить не могли, – позволил себе улыбнуться, но только слегка.
   – Встречались – как? – Милиционер посмотрел на Барсукова и выразительно щелкнул себя по кадыку.
   – Не обязательно.
   Да, именно так надо сказать – «не обязательно». Вроде – да, а вроде и нет.
   – На улице, возле дома, встречались иногда. Идешь после работы…
   – Он легко шел на контакт? Всегда останавливался, разговаривал?
   – Конечно.
   Черта с два! В последнее время даже не всегда здоровался.
   – И о чем говорили?
   – Кто?
   – Ну вы с ним.
   – А, мы.
   Паша задумался, голову повернул и едва не вздрогнул, а сердце сжалось. Отсюда, из кухни, была часть комнаты видна, диван, а под диваном, в пыли, лежал нож. Милиционер сидел спиной к двери, но, когда он повернется, нож увидит, конечно.
   – Так о чем говорили? – спросил милиционер.
   – А?! – вздрогнул Паша.
   Он потерял нить разговора. Пара секунд у него была на то, чтобы решить, как дальше поступать.
   – Жалко его, – пробормотал. – Росли вместе.
   Со стороны его растерянность выглядела как скорбь.
   – Вы на вопрос не ответили, – устало, но настойчиво повторил милиционер. – О чем с Самсоновым разговаривали?
   – Так, чепуха всякая. «Привет!» – вот и весь разговор.
   – О делах говорили?
   – О каких?
   – О его, о ваших.
   – Почти никогда.
   – Почему? – озаботился милиционер.
   – Я – грузчик, он – фирмач. Какие могут быть точки соприкосновения?
   – У него были враги?
   – Я же говорю…
   – Я не о работе. Здесь, в вашем районе, были? – Барсуков пожал плечами.
   – Он вообще конфликтный?
   – Самсонов?
   – Да. Самсонов.
   – Особенно с окружающими не церемонился.
   – Что вы имеете в виду?
   – Он как бульдозер. Есть цель – и он прет к ней напролом, по пути давит все.
   – И в последнее время?
   – Да.
   – Несколько примеров, если можно.
   – Н-не знаю, – сказал Паша неуверенно. – Я и не вспомню сейчас ничего конкретного. Просто бывает такое ощущение от человека. Он еще вроде и не сделал ничего, а чувствуешь, что – бульдозер.
   – И лучше отойти в сторону, – подсказал милиционер.
   – И лучше отойти.
   – Но некоторые не отходят.
   – Не отходят, – согласился спокойно Паша.
   Он поднялся со своего места и прикрыл дверь, ведущую в комнату. Теперь нож под диваном не был виден.
   – Соседи обижались на Самсонова?
   – За что?
   – Ну мало ли.
   – Не замечал.
   – А завидовали? Жил он широко, кажется.
   – Не знаю, – равнодушно пожал плечами Паша. – В чужую душу не заглянешь.
   – Значит, не было у него врагов в здешних местах?
   – Не замечал.
   Милиционер кивнул. Его любопытство иссякло, кажется.
   – Вы найдете тех, кто это сделал? – позволил себе поинтересоваться Барсуков.
   – Вряд ли.
   – Неужто? – изумился Паша тому спокойствию, с которым ему ответил милиционер. Не спокойствие, а равнодушие.
   Милиционер поднялся.
   – Это они между собой разбираются, – сказал.
   – Они – это кто?
   – Ворье, бизнесмены эти. Хапнул лишнего – в гроб. Знаешь много – в гроб. Дорогу сильному перешел – в гроб. Друг друга съедают, как пауки.
   – Значит, и искать не будете?
   – Будем, – все так же равнодушно сказал милиционер. – Только не найдем никого. Ни одного еще по подобным делам не нашли за последние полтора года. Одна мразь уничтожает другую – чего же нам-то в их дела лезть. У нас и так работы полно.
   Только сейчас, кажется, вспомнил о том, что Барсуков вроде как друг покойному. Смягчился:
   – Будем искать. Будем.
   «Их все ненавидят – этих краснопиджачных, – подумал Паша. – С червоточинкой, правильно Семеныч сказал».
   – Спасибо.
   – За что? – удивился Паша.
   – За беседу.
   Паша проводил милиционера до дверей и потом долго стоял в коридоре. Перешел к зеркалу. Понравился себе. Спокоен и строг. Никто и никогда не возьмет над ним верх.
   «Как бешеных псов уничтожать. Тех, кто вознесся».
   Как звучит хорошо. Как песнь. Как гимн. День за окном догорал кроваво.

8

   Конечно, он испугался в первый момент. Вздрогнул, когда кто-то взял его за рукав, поспешно обернулся и увидел Марию Никифоровну – учительницу свою любимую. Испуг так силен был, что он даже не смог поначалу с мышцами лица совладать и зубы сцепил, чтобы челюсть нижняя не дрожала.
   – Пашенька! – пропела Мария Никифоровна. – Сколько я тебя уже не видела?
   Он смог наконец, не разжимая зубов, улыбнуться, но улыбка вымученной оказалась.
   – Где ты сейчас, Паша? Чем занимаешься?
   – В конторе одной работаю.
   – Интересная работа?
   Мария Никифоровна взяла его под руку, и они пошли по улице.
   – Интересная, да, – сказал Барсуков после паузы.
   Учительница заглянула ему в глаза и улыбнулась. Ее улыбка была доброй.
   – Я так рада, что тебя встретила. Я всем своим бывшим ученикам радуюсь, но сейчас просто счастлива. Ты не женился?
   – Уже развелся.
   Мария Никифоровна взглянула на него тревожно-вопросительно.
   – Стервой оказалась, – пояснил коротко Паша.
   Учительница кивнула, соглашаясь. Действительно, надо быть дрянью, чтобы не ужиться с таким славным парнем.
   – На работе все нормально?
   – Да.
   – Я рада за тебя. Знаешь, я ведь всегда выделяла тебя в школе.
   Это было правдой. Паша почувствовал, как сжалось у него сердце. Ему было тепло и хорошо сейчас – как бывает рядом с матерью, когда она одаривает лаской.
   – Я знала, что ты вырастешь Человеком. С большой буквы, понимаешь?
   Он кивнул.
   – Верила в тебя. И не обманулась. Да?
   Заглянула в глаза требовательно. Паша кивнул и отвернулся. В нем поднялась теплая волна, и он испугался, что сейчас выступят слезы. Лоточник у дороги продавал цветы.
   – Идемте, – сказал он.
   – Куда?
   – Идемте, идемте.
   Лоточник смотрел на них благожелательно и с ожиданием.
   – Розы, – попросил Паша. – Пять штук. Вот эта… и эта…
   Он начал перебирать цветы, но вдруг откуда-то сбоку появился невысокий парень, пахнул на Пашу дорогой французской водой, сказал лоточнику торопливо:
   – Леша! Букетик, быстренько!
   Паша на парня взглянул выразительно, а тот его даже взглядом не удостоил, извлек из кармана хороший кожаный бумажник.
   – Я первый, – сказал Паша и сразу же понял, как глупо это звучит.
   – Что? – обернулся наконец парень.
   У него был такой вид, будто Пашино присутствие он обнаружил только что. Да так оно и было, наверное. Мария Никифоровна стояла рядом и все это видела. Паша понял: что бы он ни сказал сейчас – все будет нелепо. Лоточник уже собрал букет и вкладывал его в шелестящий пластиковый футляр. Мария Никифоровна дотронулась легонько до Пашиной руки. Парень взял цветы и ушел.
   – Я вас слушаю, – сказал лоточник благожелательно.
   Его вежливость казалась теперь издевательской.
   – Пять роз! – сказал Паша, злясь.
   Отвернулся. Тот парень, что купил цветы первым, входил в двери стоящего через дорогу дома.
   – Какие розы выбираете? – спросил продавец.
   – Самые красивые, – буркнул Паша, не оборачиваясь.
   Рядом с дверью, за которой скрылся парень, висела какая-то табличка. Паша силился прочесть, что на ней написано, но не смог.
   – Пожалуйста, – протянул лоточник букет.
   Паша расплатился, обернулся к учительнице:
   – Это вам.
   – Мне? – Она искренне удивилась. – Пашенька!
   – Берите, – сказал Барсуков, внутренне раздражаясь. От того доброго состояния души, которое переполняло его еще три минуты назад, не осталось и следа.
   – Какие чудесные розы, – сказала негромко Мария Никифоровна. – А пахнут как! Спасибо, Паша.
   Она улыбнулась вдруг.
   – Если бы я знала, что цветы ты покупаешь мне…
   – И что же?
   – Я увела бы тебя оттуда.
   Сказала так, наверное имея в виду того хама. Паша сузил зло глаза и отвернулся. Они прошли довольно значительное расстояние, прежде чем он произнес:
   – Ненавижу таких.
   – Каких?
   – Таких, как этот хлыщ, который влез без очереди. Я их голыми руками душить готов!
   – Пашенька…
   Но он уже не мог сдержаться и заговорил горячо, почти закричал:
   – Все дозволено им! Не дозволено даже, а сами, сами захапали себе право решать, что хорошо, что плохо. И везде вокруг них – нищета, горе, слезы и подлость, подлость!
   Нервно рванул ворот рубашки. Нехорошо сейчас выглядел, страшно.
   Мария Никифоровна вздохнула:
   – Хамства и несправедливости больше стало. Время такое, Пашенька. Страшное время.
   Она уже не выглядела счастливой, как полчаса назад.
   – Как тяжело. Жить невозможно стало просто.
   Она не имела права так говорить. Потому что всю жизнь была для Паши учительницей – человеком, который всегда и все знает. Ему хотелось ей помочь, он вспомнил вдруг, что знает способ, как с действительностью примириться, что не все так страшно, и он сам в растерянности пребывал еще совсем недавно, еще несколько дней назад, но сейчас вот изменилось для него все, он даже к Марии Никифоровне обернулся, чтобы своим секретом поделиться, все готов был ей сейчас рассказать – и о бедах своих, о неприкаянности и о том, как пришло облегчение со смертью ненавистного Самсонова, – но только успел об этом подумать и не сказал ничего вслух. Он вдруг увидел перед собой слабую пожилую женщину в нелепом поношенном берете, который носила она, наверное, еще со времен своей молодости. Что она могла сделать? Ей не дано было быть сильной. Только он, Паша, может ее защитить.
   – Я рада, что ты не такой, как они. В тебе осталась чистота, за которую я тебя всегда любила.
   Улыбнулась.
   – Я всегда верила в тебя. – Но он не смог защитить ее сейчас там, возле лотка с цветами.
   – Ты многого добьешься.
   – Да.
   Он вдруг остановился.
   – Я, наверно, задерживаю тебя? – обеспокоенно спросила Мария Никифоровна.
   – Нет, что вы.
   Но сам демонстративно посмотрел на часы.
   – Ты иди, Пашенька. Рада была тебя увидеть. – Сжала легонько его руку. – И спасибо за цветы.
   – Не надо благодарить. До свидания, Мария Никифоровна.
   – До свидания.
   Барсуков перебежал через дорогу и пошел обратно. Лоточник все так же стоял со своими цветами. Но теперь его и Пашу разделяла пыльная лента дороги. Возле здания, в котором скрылся парень с букетом цветов, Паша не убавил шаг, лишь повернул голову и скользнул равнодушным взглядом по вывеске у двери. Там было только два слова: «Фирма „Спектр“.
   Барсуков миновал перекресток и в киоске купил несколько газет – тех, в которых было много рекламы.

9

   Торговали автопокрышками. Приглашали в тур по Франции. Обещали за два сеанса излечить от алкоголизма.
   Через некоторое время Паша утомился и тексты рекламных объявлений читать перестал, высматривал лишь названия фирм, эти объявления разместивших.
   По телевизору передавали футбол. Румыны проигрывали нашим с разницей в один мяч. Они сведут-таки вничью – еще вчера сыграли, и Паша результат знал.
   "Спектр". Он даже приподнялся на диване, стал читать лихорадочно: "Открываем фирмы "под ключ" в течение трех дней". Дальше шел телефон.
   Барсуков позвонил. На том конце провода ему ответил томный женский голос:
   – Алло.
   – Это "Спектр"?
   – Да.
   – Я по объявлению. Вы фирмы открываете?
   – Да.
   – А что такое "под ключ"?
   Он все еще никак не мог решить, о чем должен расспросить свою невидимую собеседницу.
   – Регистрация, постановка на учет, изготовление печати и штампа, – заученно перечисляла женщина.
   – И все это за три дня?
   – Можно и быстрее. Но будет дороже.
   – Как к вам подъехать? – изобразил интерес Паша.
   – Мы находимся на Семеновской. Вторым трамваем едете до вокзала…
   – На Семеновской? – переспросил недоверчиво Паша.
   Улицу, на которой был расположен "Спектр", он знал прекрасно. Называлась она Вологодская.
   – На Семеновской, – сказала невозмутимо женщина.
   – А не на Вологодской?
   – Вы вообще куда звоните?
   Паша положил трубку на рычаг. Это был не тот "Спектр".
   Вышел на кухню, набрал в стакан холодной воды, вернулся в комнату. Самсонов улыбался ему с фотографии. Паша вздохнул и принялся за газеты. "Импортные продукты и промышленные товары. Оптом и в розницу. Гибкая система скидок". Телефон в объявлении был другой – не тот, по которому он звонил десять минут назад. Набрал номер, трубку сняли после первого же гудка.
   – "Спектр", – сказал мужской голос.
   – Я по объявлению.
   – Я вас слушаю.
   – Хочу узнать, что у вас есть из импортных продуктов.
   – Сливочное масло, колбасы, прохладительные напитки. Еще есть сигареты. Они вас интересуют?
   – Интересуют, – сказал Паша, – "Мальборо" есть?
   Он не курил, и "Мальборо" было единственной маркой импортных сигарет, о существовании которых он знал.
   – Есть. Будет лучше, если вы подъедете прямо к нам, посмотрите на месте.
   – А где вы находитесь?
   – Вологодская, двадцать три. Если ехать от центра, это по правой стороне.
   – Спасибо, – сказал Паша. – До которого часа вы работаете?
   – До шести. Вы подъедете?
   – Да.
   – Сегодня?
   – Да.
   – Ждем. Спросите Никифорова – это я.
   – Хорошо.
   Паша положил трубку.
   В ванной достал из укромного места нож. Лезвие тускло блестело. Провел осторожно ладонью, остался доволен. Посмотрелся в зеркало. Был бледен немного, но в общем выглядел неплохо. А если улыбнуться слегка? Позволил уголкам губ чуть дрогнуть и приподняться. Так лучше.
   Зашел в комнату за сумкой. Встретился взглядом с Самсоновым. Тот улыбался, словно хотел сказать, что не помнит причиненного ему зла.
   – Скоро у тебя дружок появится, – сказал ему Барсуков. – Такой же бедолага, как ты.
   Нож он положил в сумку. Вышел из квартиры, хлопнув дверью.

10

   У входа в «Спектр» Паша остановился почему-то, оглянулся нерешительно по сторонам. Лоточника с цветами на противоположной стороне улицы уже не было, ветер гонял по асфальту обрывки бумаг.
   Охранник за старым колченогим столом приподнялся при Пашином появлении:
   – Вы к кому?
   – К Никифорову, – ответил спокойно Паша и бросил быстрый взгляд вдоль коридора.
   Людей в коридоре не было.
   – Минуточку, – сказал охранник и щелкнул клавишей переговорного устройства. – Андрей Викторович, к вам посетитель, – обернулся к Паше: – Кто вы?
   – Я насчет сигарет, – сказал Паша поспешно. – Звонил ему сегодня.
   – По сигаретам, – уточнил охранник в переговорное устройство.
   – Я сейчас выйду, – отозвался голос.
   Охранник отвернулся, явно скучая. Паша, встав к нему боком, переложил нож из сумки в карман. Руки были влажными, и он вытер их о брюки, поморщившись от досады.
   В глубине коридора появился человек. Лица его Паша не видел, только силуэт, но рост и походка человека показались ему знакомыми, и он напрягся внутренне.
   Человек миновал коридор, и, когда вступил в полосу света, Паша обмяк – не тот.