Страница:
Владимир Гриньков
Санитар
Вместо пролога
Ему удалось выйти из палаты незамеченным. Он крался по коридору, а воздуха уже не хватало, хоть широко раскрывал рот, а все равно чувствовал, что задыхается. Он не знал, где находится дверь, ведущая на улицу, и шел наугад. Лицо его стало пепельно-серым, и липкая слюна сбегала по подбородку.
Санитар стоял у окна и обнаружил человека за своей спиной слишком поздно. Едва успев обернуться, получил сильный удар в лицо. Санитара спасло то, что он стремительно поднял руку, защищаясь, и, когда оказался на полу, закричал, призывая на помощь. Сбежались люди, скрутили больного, а он все бился и рычал, озверев; на перекошенном лице застыли капли пота.
– Я вас всех убью! Этой же ночью! Мне плохо! Плохо! Плохо!
Он вдруг начал биться головой о кафельный пол, и санитарам многих усилий стоило его сдержать.
Лечащий врач стоял над ним с мрачным выражением лица.
– Нельзя его больше таблетками пичкать, – сказал один из санитаров. – Доходит он уже.
– Не тебе решать! – оборвал его доктор. – Ты лучше следи, чтобы он не сбежал.
– От нас не сбежит.
Было двадцать четвертое сентября. За окном психиатрической больницы в городе Костроме синела туча.
Санитар стоял у окна и обнаружил человека за своей спиной слишком поздно. Едва успев обернуться, получил сильный удар в лицо. Санитара спасло то, что он стремительно поднял руку, защищаясь, и, когда оказался на полу, закричал, призывая на помощь. Сбежались люди, скрутили больного, а он все бился и рычал, озверев; на перекошенном лице застыли капли пота.
– Я вас всех убью! Этой же ночью! Мне плохо! Плохо! Плохо!
Он вдруг начал биться головой о кафельный пол, и санитарам многих усилий стоило его сдержать.
Лечащий врач стоял над ним с мрачным выражением лица.
– Нельзя его больше таблетками пичкать, – сказал один из санитаров. – Доходит он уже.
– Не тебе решать! – оборвал его доктор. – Ты лучше следи, чтобы он не сбежал.
– От нас не сбежит.
Было двадцать четвертое сентября. За окном психиатрической больницы в городе Костроме синела туча.
1
Он уже знал, как будет убивать Самсонова. Только не нож, крови он боится. Ударить чем-то тяжелым, чтобы сознание потерял, а дальше с ним можно делать все, что заблагорассудится. Лучше всего, конечно, удавить. Накинуть на шею ремень, затянуть. Одна или две минуть! – и все кончено. Да, именно так. Сначала оглушить, потом душить ремнем.
Самсонов, еще пока живой и невредимый, подошел к машине, крикнул в приоткрытое окно:
– Паша, открой заднюю дверцу!
Руки у него были заняты бутылками шампанского и всякой снедью – накупил всего, лопнет ведь, пока съест. Барсуков открыл дверцу. Самсонов сложил покупки на сиденье, повернул свое багрово-сытое лицо, хмыкнул:
– Вот они, подарки от западных пролетариев пролетариям восточным.
Барсуков усмехнулся в ответ, хотя в душе не согласился – какой уж там восточный пролетариат, достаточно на оплывшее лицо Самсонова посмотреть, чтобы понять – не в каменоломне человек работает; а тот уже шумно сел за руль, поерзал, угнездился, завел двигатель.
Мерседесовский движок плавно заработал.
– Бензина, наверное, много жрет? – предположил Паша.
– Больше, чем «Запорожец», – засмеялся Самсонов.
– По нынешним временам дорого выходит.
– А что такое дорого?
Самсонов с места рванул, и Паша поспешно оглянулся: он видел, что слева приближается легковушка и надо было бы ее пропустить, – конечно, они не успеют разогнаться, нагонит она их и ударит в зад, – но «Мерседес» уверенно набрал скорость, увеличивая спасительное расстояние.
– Ты всегда так ездишь?
– Угу, – кивнул Самсонов и зевнул, широко раскрыв рот, больше похожий на пасть.
Барсуков отвернулся к окну. Зря он сел в машину – и на троллейбусе доехал бы неплохо. Подумаешь, соседи по дому. В детстве они с Виталиком были ровней и компанию водили, а теперь все изменилось: здороваются, встречаясь, и улыбки при этом на лицах. Но это и все, пожалуй, что от прежней жизни осталось.
На перекрестке Самсонов притормозил. Красный глаз светофора разглядывал сидящих в машине людей.
– Куда этим летом едешь? – поинтересовался Самсонов.
По тону Паша догадался, что не в нем дело, просто Самсонов о своих планах рассказать хочет, а вопрос этот так, для затравки. Пожал плечами, сказал как можно безразличнее:
– Не знаю, не решил еще.
Хотя решать особенно нечего было: отпуск дома проведет, как и в прошлом году. Сказал – и сжался внутренне, потому что сейчас Самсонов начнет хвастаться, и останется лишь неискренне улыбаться, ощущая собственную неполноценность.
– А я в этом году – на Канары.
Конечно, на Канары. Куда же еще эта сволочь может отправиться? По географии у него в школе были двойки, и других мест на земном шаре он не знает, естественно. По рекламе ему известны три точки отдыха: Копакабана, Варадеро и Канары. Копакабана в Бразилии, далеко и дорого – отпадает. Варадеро не подойдет, потому что там социализм, Кастро и карточки на продукты. Остаются Канары.
– Давно хотел побывать там, – продолжал Самсонов. – Уже почти все мои знакомые съездили, один я как лопух.
Рисуется, сволочь. Паша изобразил на лице понимающую улыбку, но ему сейчас было нехорошо. Вот если бы ударить Самсонова – прямо в пухлый рот кулаком, и чтобы кровь брызнула. Паша не любит крови, но сейчас пусть будет. Сжал непроизвольно кулаки. Светофор перемигнулся на зеленый. Самсонов тронул машину с места.
– Отдохну, – сказал он и вздохнул.
Его вздох неожиданно не показался Паше наигранным.
– Устал от работы, от дураков, которые окружают, от неразберихи вокруг, от баб.
– И от баб? – усмехнулся Барсуков.
– И от них тоже. Они дуры, Паша.
– Все?
– Все до одной.
– Прогони.
– Не получается. Липнут.
Паша опять отвернулся. Зря он в машину сел. Хотел себя ровней Самсонову почувствовать? Так на вот тебе, утрись. Вздохнул судорожно.
Въехали во двор. Самсонов притормозил у Пашиного подъезда.
– Спасибо за доставку, – изобразил улыбку Паша.
– Не стоит благодарности.
На лавочке сидел Петр Семенович. Поздоровался первым и шутливо поинтересовался:
– С личным шофером ездишь?
– Угу, – кивнул Паша. – Ну что, Семенович, бежим завтра?
– Как обычно – в семь.
Самсонов у соседнего подъезда выгружал из «Мерседеса» покупки.
– Некоторые люди позволяют себе вести более роскошный образ жизни, чем средний обыватель, – усмехнулся Петр Семенович.
– Так ведь зарабатывают.
– Не зарабатывают, – поправил Семенович. – Воруют.
– За руку не поймали – значит, не вор.
– Не поймала милиция. А люди вокруг на что? Мы разве ничего не видим? Все в наших руках.
Самсонов захлопнул дверцу машины и скрылся в подъезде. «Их никто не любит, – подумал Паша. – Но все делают вид, что ничего не происходит».
Самсонов, еще пока живой и невредимый, подошел к машине, крикнул в приоткрытое окно:
– Паша, открой заднюю дверцу!
Руки у него были заняты бутылками шампанского и всякой снедью – накупил всего, лопнет ведь, пока съест. Барсуков открыл дверцу. Самсонов сложил покупки на сиденье, повернул свое багрово-сытое лицо, хмыкнул:
– Вот они, подарки от западных пролетариев пролетариям восточным.
Барсуков усмехнулся в ответ, хотя в душе не согласился – какой уж там восточный пролетариат, достаточно на оплывшее лицо Самсонова посмотреть, чтобы понять – не в каменоломне человек работает; а тот уже шумно сел за руль, поерзал, угнездился, завел двигатель.
Мерседесовский движок плавно заработал.
– Бензина, наверное, много жрет? – предположил Паша.
– Больше, чем «Запорожец», – засмеялся Самсонов.
– По нынешним временам дорого выходит.
– А что такое дорого?
Самсонов с места рванул, и Паша поспешно оглянулся: он видел, что слева приближается легковушка и надо было бы ее пропустить, – конечно, они не успеют разогнаться, нагонит она их и ударит в зад, – но «Мерседес» уверенно набрал скорость, увеличивая спасительное расстояние.
– Ты всегда так ездишь?
– Угу, – кивнул Самсонов и зевнул, широко раскрыв рот, больше похожий на пасть.
Барсуков отвернулся к окну. Зря он сел в машину – и на троллейбусе доехал бы неплохо. Подумаешь, соседи по дому. В детстве они с Виталиком были ровней и компанию водили, а теперь все изменилось: здороваются, встречаясь, и улыбки при этом на лицах. Но это и все, пожалуй, что от прежней жизни осталось.
На перекрестке Самсонов притормозил. Красный глаз светофора разглядывал сидящих в машине людей.
– Куда этим летом едешь? – поинтересовался Самсонов.
По тону Паша догадался, что не в нем дело, просто Самсонов о своих планах рассказать хочет, а вопрос этот так, для затравки. Пожал плечами, сказал как можно безразличнее:
– Не знаю, не решил еще.
Хотя решать особенно нечего было: отпуск дома проведет, как и в прошлом году. Сказал – и сжался внутренне, потому что сейчас Самсонов начнет хвастаться, и останется лишь неискренне улыбаться, ощущая собственную неполноценность.
– А я в этом году – на Канары.
Конечно, на Канары. Куда же еще эта сволочь может отправиться? По географии у него в школе были двойки, и других мест на земном шаре он не знает, естественно. По рекламе ему известны три точки отдыха: Копакабана, Варадеро и Канары. Копакабана в Бразилии, далеко и дорого – отпадает. Варадеро не подойдет, потому что там социализм, Кастро и карточки на продукты. Остаются Канары.
– Давно хотел побывать там, – продолжал Самсонов. – Уже почти все мои знакомые съездили, один я как лопух.
Рисуется, сволочь. Паша изобразил на лице понимающую улыбку, но ему сейчас было нехорошо. Вот если бы ударить Самсонова – прямо в пухлый рот кулаком, и чтобы кровь брызнула. Паша не любит крови, но сейчас пусть будет. Сжал непроизвольно кулаки. Светофор перемигнулся на зеленый. Самсонов тронул машину с места.
– Отдохну, – сказал он и вздохнул.
Его вздох неожиданно не показался Паше наигранным.
– Устал от работы, от дураков, которые окружают, от неразберихи вокруг, от баб.
– И от баб? – усмехнулся Барсуков.
– И от них тоже. Они дуры, Паша.
– Все?
– Все до одной.
– Прогони.
– Не получается. Липнут.
Паша опять отвернулся. Зря он в машину сел. Хотел себя ровней Самсонову почувствовать? Так на вот тебе, утрись. Вздохнул судорожно.
Въехали во двор. Самсонов притормозил у Пашиного подъезда.
– Спасибо за доставку, – изобразил улыбку Паша.
– Не стоит благодарности.
На лавочке сидел Петр Семенович. Поздоровался первым и шутливо поинтересовался:
– С личным шофером ездишь?
– Угу, – кивнул Паша. – Ну что, Семенович, бежим завтра?
– Как обычно – в семь.
Самсонов у соседнего подъезда выгружал из «Мерседеса» покупки.
– Некоторые люди позволяют себе вести более роскошный образ жизни, чем средний обыватель, – усмехнулся Петр Семенович.
– Так ведь зарабатывают.
– Не зарабатывают, – поправил Семенович. – Воруют.
– За руку не поймали – значит, не вор.
– Не поймала милиция. А люди вокруг на что? Мы разве ничего не видим? Все в наших руках.
Самсонов захлопнул дверцу машины и скрылся в подъезде. «Их никто не любит, – подумал Паша. – Но все делают вид, что ничего не происходит».
2
С семи до семи тридцати утра Паша бегал на стадионе – через два дома, близко и удобно. Много лет назад, когда новостройки подступили вплотную к старому парку, часть деревьев вырубили, поставили футбольные ворота – получился стадион. Паша к бегу пристрастился еще в армии, а когда вернулся домой, занятия не бросил, чтобы форму не терять, – и бегал каждое утро. Петр Семенович к нему по-соседски пристроился, но был Паше неровня, здоровье уже не то. Неспешно наматывал круги, пока Паша, отбегав свою норму, со зверским выражением лица отрабатывал удары, после чего они вдвоем делали пару прощальных кругов по стадиону.
Сегодня Паша был явно не в духе, не балагурил, как обычно, и Семенович молчал, почувствовав недоброе Пашино настроение. Бегунов вроде них было немного. Помятого вида мужики под ближайшим деревом разливали водку по стаканам.
– Во дают! – буркнул Семенович. – Прямо с утра. – Барсуков покосился в их сторону, но ничего не сказал.
– И где люди деньги берут на это дело? – озаботился Семенович.
– Зарабатывают.
– Не-е, Паша. Воруют.
– И эти тоже, что ли?
– Почему «и эти»?
– Самсонов, вы вчера сказали, ворует. Эти – тоже воруют?
– Конечно, воруют. Только разные у них масштабы. Самсонов твой…
– Он не мой! – сказал поспешно-раздраженно Барсуков.
– Не твой, ладно. Так вот Самсонов вагонами ворует…
– Вы еще скажите – составами.
– Может, и составами, – согласился Семенович. – А эти – кто с завода что унесет, кто дома украдет безделушку какую да и продаст.
– Так вы всех в воры запишете.
– Это ты за Самсонова обиделся? Напрасно, Паша. По нему тюрьма давно плачет. Ты ведь не ездишь на «Мерседесе», правда?
– «Мерседес» – еще не преступление.
– У нас, Паша, «Мерседес» – преступление. Потому что человек не может даже на «Запорожец» себе накопить. У нас другая жизнь и другие о ней представления.
– Значит, все должны только на «Запорожцах» ездить?
– Нет, не все. Только самые лучшие. А большинство – на трамвае.
– Это же бедность!
– Нет. Это – равенство, пусть понемногу – но всем. Как при Брежневе.
– Хорошее было время?
– Да, очень. В двадцатом веке для русского человека не было лучшей жизни.
– А раньше?
– Раньше – это когда?
– До революции. Говорят, лучше было.
– Лучше не было, Паша. Потому что хорошо жилось не всем.
– А при Брежневе – всем?
– Да. При Брежневе – всем.
– И вам?
– И мне.
Барсуков взглянул на часы. Семь тридцать пять.
– Пора, – сказал он.
Вышли на асфальтовую дорожку, ведущую к дому.
– Такие, как Самсонов, очень опасны, – сказал Семенович.
Он дышал тяжело, нельзя ему много бегать все-таки.
– Чем же опасны? – удивился Паша.
Он надеялся, что старик ему все разъяснит сейчас, разложит по полочкам.
– Тем опасны, что рушат веру человека в себя. Понимаешь?
– Нет.
– Человеку внушают с детства: учись, набирайся знаний, работай честно – и будешь жить достойно. И вдруг появляется Самсонов… Он, кстати, хорошо в школе учился?
– Нет.
– Я так и думал. Так вот, появляется этот двоечник Самсонов, и выясняется, что не надо ничего – ни учиться, ни работать. Главное – успеть вовремя захапать. Схватить, понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Паша и засмеялся.
– Чему ты смеешься?
– Как-то вы так сказали… С раздражением, что ли, горячо.
Солгал. Не потому засмеялся. Просто Семенович будто его собственные мысли прочитал – оттого и развеселился.
– Тут смеяться нечему, – сказал Семенович. – Выбраковка нужна. В природе больные да ущербные уничтожаются. И у людей так же должно быть. Если с червоточинкой – значит, под корень.
– Так кто же они, санитары леса? Те, которые будут выбраковывать? Милиция?
– Им самим санитар нужен сейчас.
– А кто же тогда?
– Не знаю, Паша.
Сегодня Паша был явно не в духе, не балагурил, как обычно, и Семенович молчал, почувствовав недоброе Пашино настроение. Бегунов вроде них было немного. Помятого вида мужики под ближайшим деревом разливали водку по стаканам.
– Во дают! – буркнул Семенович. – Прямо с утра. – Барсуков покосился в их сторону, но ничего не сказал.
– И где люди деньги берут на это дело? – озаботился Семенович.
– Зарабатывают.
– Не-е, Паша. Воруют.
– И эти тоже, что ли?
– Почему «и эти»?
– Самсонов, вы вчера сказали, ворует. Эти – тоже воруют?
– Конечно, воруют. Только разные у них масштабы. Самсонов твой…
– Он не мой! – сказал поспешно-раздраженно Барсуков.
– Не твой, ладно. Так вот Самсонов вагонами ворует…
– Вы еще скажите – составами.
– Может, и составами, – согласился Семенович. – А эти – кто с завода что унесет, кто дома украдет безделушку какую да и продаст.
– Так вы всех в воры запишете.
– Это ты за Самсонова обиделся? Напрасно, Паша. По нему тюрьма давно плачет. Ты ведь не ездишь на «Мерседесе», правда?
– «Мерседес» – еще не преступление.
– У нас, Паша, «Мерседес» – преступление. Потому что человек не может даже на «Запорожец» себе накопить. У нас другая жизнь и другие о ней представления.
– Значит, все должны только на «Запорожцах» ездить?
– Нет, не все. Только самые лучшие. А большинство – на трамвае.
– Это же бедность!
– Нет. Это – равенство, пусть понемногу – но всем. Как при Брежневе.
– Хорошее было время?
– Да, очень. В двадцатом веке для русского человека не было лучшей жизни.
– А раньше?
– Раньше – это когда?
– До революции. Говорят, лучше было.
– Лучше не было, Паша. Потому что хорошо жилось не всем.
– А при Брежневе – всем?
– Да. При Брежневе – всем.
– И вам?
– И мне.
Барсуков взглянул на часы. Семь тридцать пять.
– Пора, – сказал он.
Вышли на асфальтовую дорожку, ведущую к дому.
– Такие, как Самсонов, очень опасны, – сказал Семенович.
Он дышал тяжело, нельзя ему много бегать все-таки.
– Чем же опасны? – удивился Паша.
Он надеялся, что старик ему все разъяснит сейчас, разложит по полочкам.
– Тем опасны, что рушат веру человека в себя. Понимаешь?
– Нет.
– Человеку внушают с детства: учись, набирайся знаний, работай честно – и будешь жить достойно. И вдруг появляется Самсонов… Он, кстати, хорошо в школе учился?
– Нет.
– Я так и думал. Так вот, появляется этот двоечник Самсонов, и выясняется, что не надо ничего – ни учиться, ни работать. Главное – успеть вовремя захапать. Схватить, понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Паша и засмеялся.
– Чему ты смеешься?
– Как-то вы так сказали… С раздражением, что ли, горячо.
Солгал. Не потому засмеялся. Просто Семенович будто его собственные мысли прочитал – оттого и развеселился.
– Тут смеяться нечему, – сказал Семенович. – Выбраковка нужна. В природе больные да ущербные уничтожаются. И у людей так же должно быть. Если с червоточинкой – значит, под корень.
– Так кто же они, санитары леса? Те, которые будут выбраковывать? Милиция?
– Им самим санитар нужен сейчас.
– А кто же тогда?
– Не знаю, Паша.
3
В хозяйственном покупателей почти не было… Паша прошелся вдоль прилавка, остановился у застекленной витрины. Перед ним лежали ножи – большие, маленькие, на выбор. Один, с массивной, деревянной ручкой, имел внушительный вид. Не для резки хлеба нож.
– Покажите, – попросил Барсуков, ткнул пальцем, показывая, что именно ему нужно.
Нож лег в ладонь удобно. Рукоятка была прохладной. Паша тронул пальцем лезвие. Продавщица смотрела на него без особого интереса.
– Сколько стоит?
– Там ценник есть.
– Сказать тяжело? – буркнул Паша.
Продавщица промолчала.
– В кассу платить или вам?
– В кассу.
Паша вернулся к прилавку с чеком. Продавщица уже завернула нож в бумагу.
– С каких это пор вы холодным оружием стали торговать? – поинтересовался Паша.
– Каким оружием? – изумилась продавщица.
– Вот этот нож – оружие ведь.
– Ты не остри, – перешла на «ты» продавщица.
Каждый второй покупатель-мужчина пытался с ней острить, и ей это уже надоело.
Он будто забыл, что должен делать дальше, и вдруг обрушил удар кулака на хлипкую дверцу шкафа – дверца с треском разлетелась на две половины.
– Покажите, – попросил Барсуков, ткнул пальцем, показывая, что именно ему нужно.
Нож лег в ладонь удобно. Рукоятка была прохладной. Паша тронул пальцем лезвие. Продавщица смотрела на него без особого интереса.
– Сколько стоит?
– Там ценник есть.
– Сказать тяжело? – буркнул Паша.
Продавщица промолчала.
– В кассу платить или вам?
– В кассу.
Паша вернулся к прилавку с чеком. Продавщица уже завернула нож в бумагу.
– С каких это пор вы холодным оружием стали торговать? – поинтересовался Паша.
– Каким оружием? – изумилась продавщица.
– Вот этот нож – оружие ведь.
– Ты не остри, – перешла на «ты» продавщица.
Каждый второй покупатель-мужчина пытался с ней острить, и ей это уже надоело.
Он будто забыл, что должен делать дальше, и вдруг обрушил удар кулака на хлипкую дверцу шкафа – дверца с треском разлетелась на две половины.
4
Паша стоял на остановке и ждал троллейбус. Сегодня он в машину к Самсонову не сядет, он это твердо решил.
Паша встал за деревом так, чтобы его не было видно с дороги. Когда подошел троллейбус, заскочил в салон поспешно, выглянул в окно и тут же себя одернул: «Прав был Семенович. Опасность этих людей в том, что посмотришь на них и себя уважать перестанешь. Ну чего распсиховался?» К своему подъезду он подходил уже почти успокоившись, как вдруг очень некстати за спиной заурчал двигатель крадущегося следом автомобиля. Оглянулся, уже зная заранее, кого сейчас увидит. Это был самсоновский «Мерседес», сам Виталик расплылся в улыбке, отчего стал еще шире, а в машине, кроме него, – три девицы.
– Привет! – крикнул Самсонов в приоткрытое окно.
Девицы таращились равнодушно-вежливо.
– Пойдем ко мне, Паша!
Барсуков в гостях у Виталика не был уже целую вечность, с самой школы наверное, и от неожиданности пробормотал, немного растерявшись:
– Зачем к тебе-то?
Самсонов засмеялся:
– Разве нужна причина, чтобы в гости ходить?
И опять Паша почувствовал, как нехорошо ему становится. Хотел уйти, скрыться, но остался стоять на месте, побоявшись показаться смешным. Самсонов его нерешительность принял по привычке за покорность, махнул рукой – пошли, мол! – и покатил на «Мерседесе» к своему подъезду. Барсуков на ватных ногах пошел следом, не в силах себе объяснить, почему поддался этому подонку, ведь подонок же, подонок, любому ясно. А девицы уже высыпали из машины и стояли в ожидании, переминаясь нетерпеливо с ноги на ногу – молодые кобылки.
Самсонов извлек из салона два объемистых пластиковых пакета, в которых угадывались бутылки и какие-то свертки, сунул их в руки Паше, коротко бросил:
– Поднимайся ко мне, я сейчас, – а сам пошел вокруг своей машины, пристально всматриваясь в полированный бок «Мерседеса» – то ли царапины высматривал, то ли еще что.
Барсуков прошел с хмурым видом мимо девиц, вошел в подъезд. Никто не последовал за ним, и на пятый этаж в лифте он поднимался в одиночестве, кляня себя последними словами за бесхребетность. Ведь как с пацаном с ним Самсонов обращается, какое он имеет право, падаль? Пока лифт поднялся, Паша уже вскипел окончательно и под дверью самсоновской квартиры не выдержал, швырнул пакеты на бетонный пол. Бутылки звякнули жалобно. Кажется, разбились. Паша для верности пнул один из пакетов ногой, нажал кнопку вызова лифта, тот уже успел уйти. Через некоторое время, что Барсукову показалось целой вечностью, дверцы лифта открылись, на площадку вывалила вся компания во главе с Самсоновым. Виталик увидел пакеты на полу и винную лужу, расплывшуюся под ними, спросил без малейших признаков укоризны в голосе:
– Уронил, что ли?
И не успел еще Паша ничего ответить, как Самсонов сказал добродушно:
– Вот недотепа.
И его добродушие было особенно обидно. Если бы он нахмурился или, что еще лучше, закричал – было бы ясно, что это его задело, показал бы свою жмотливость и, следовательно, никчемность, но теперь получалось, что крайний – Паша, это он, недотепа, разбил по неосторожности бутылки. В глазах девиц Паша прочитал насмешку, и это его окончательно лишило уверенности. Он пробормотал что-то невразумительное, а Самсонов уже заглянул в пакеты и сказал успокаивающе:
– Одна бутылка только разбилась. Так что ноу проблем.
Паша топтался, не зная, уйти ему или остаться, а Самсонов тем временем открыл дверь квартиры, сделал широкий жест рукой и раскатисто произнес:
– Пр-р-р-рошу!
И только сейчас Паша заметил, что Самсонов нетрезв. Не боится никого – вся ГАИ у него в друзьях, наверное, Самсонов ему эту мысль до конца не дал додумать, втолкнул в квартиру, сам вошел последним. Девицы уже перешли в холл, и Самсонов придержал Пашу в прихожей, зашептал пьяно на ухо:
– Выручай, Паша! Не собирался сразу троих везти, а получилось. Что делать мне с ними? Возьми на себя, а?
– Всех троих, что ли?
– Ну-ну! – погрозил Самсонов пальцем. – Жеребец нашелся. Самая высокая, Валюха, – моя. Я с ней когда уединюсь, займи оставшихся умным разговором. Ты умеешь, я знаю.
Он, оказывается, Барсукова в гости пригласил, чтобы Паша девиц его развлекал.
– Ну? – сказал Самсонов и некрасиво икнул. – Договорились?
А ответа он, как оказалось, и не ждал, втолкнул Пашу в комнату и сказал из-за спины:
– А вы знакомьтесь, девушки. Это Паша, мой закадычный друг. Спортсмен и десантник.
– Валентина.
– Людмила.
– Роза.
Представились поочередно, невыносимо жеманничая при этом. Самсонов тем временем вываливал содержимое пакетов на стол, махнул неопределенно рукой, сказал капризно:
– Девочки, разберите здесь все как надо.
Повернулся к Барсукову:
– Паша, не стой столбом. Открывай бутылки. Брось свою сумку, что ты в нее вцепился.
Паша сумку переложил из руки в руку и тут вспомнил о ноже.
– Я ее там, в прихожей, положу, – зачем-то сказал он и вышел из комнаты.
Оставшись один, извлек из сумки нож, повертел в руках. Рядом висело зеркало, он отступил на шаг, нож держал на отлете, словно приготовился к удару. Может быть, он и не боится крови? Понапридумывал неизвестно чего, сам себя запугал.
Шорох. Барсуков оглянулся поспешно и увидел Розу. Она стояла на пороге.
– Что?! – спросил Паша хрипло и спрятал нож за спину.
– Виталик на поиски отправил, – сказала Роза и улыбнулась. – Иди, говорит, найди этого отшельника.
– Я сейчас, – бросил Паша с досадой.
Спрятал поспешно нож в сумку.
Стол уже был накрыт. Барсукову досталось место рядом с Розой, он сел с хмурым видом, но тут же хмурость с лица согнал и даже улыбнулся, потому что Роза ему улыбнулась.
– В общем, так, – сказал Самсонов и поднял рюмку с водкой. – Пьем!
– За что? – спросила томно Валентина.
– Все за то же.
Ответ был, по-видимому, исчерпывающим, потому что вопросов больше не последовало. Выпили. Самсонов пьяно подмигнул Паше. Паша улыбнулся в ответ, а сам вспомнил вдруг, как вчера сидел в самсоновской машине и выстраивал план казни. Он не мог сказать, что ненавидит Самсонова. Просто хотелось представить, как будет умирать этот мерзавец, который думает, что весь мир – для него и в этом мире нет ничего, кроме счастья.
– А вы чем занимаетесь?
– А? – встрепенулся Барсуков.
Роза смотрела на него доброжелательно-вопрошающе.
– Чем вы занимаетесь?
Вот оно, слово, – «занимаетесь». Не работаете, а занимаетесь. То, что делает Самсонов, называется «заниматься». Ведь это не работа. А Паша как раз работает, таскает на своем горбу тяжести. И в этом между ними разница. Роза этой разницы пока не видит, не предполагает еще, что у Самсонова приятель может быть из тех, кто «работает», а не «занимается», есть такое понятие – человек определенного круга. Так вот он, Паша, из тех, кто таскает на себе тяжести, матерясь и обильно потея, а потом пьет водку, купленную на деньги, которые заплатил щедрый покупатель из Орла.
– Я грузчик, – сказал Паша, и на его лице заходили желваки.
Разговор за столом мгновенно стих. Все теперь смотрели на Барсукова.
– Зачем же с таким надрывом, Паша? – пожал плечами Самсонов.
Как он умудряется любую фразу произнести так, что сразу ощущаешь собственное ничтожество? Барсуков побагровел, хотел ответить что-то, но опять его ответ никому не был нужен, потому что Самсонов вдруг грузно поднялся из-за стола, сказал, отдуваясь:
– Ладно, продолжайте пока. А я Валентине пару слов скажу наедине.
Валентина поднялась тоже, предварительно промокнув уголки рта салфеткой, вышла вслед за Самсоновым в соседнюю комнату. Дверь за ними закрылась. В комнате повисла тишина.
– Насчет той поездки все в силе остается? – прервала затянувшуюся паузу Роза.
Людмила кивнула, прикурила сигарету от спички.
– Да, я видела его на прошлой неделе, – сказала она и бросила обгоревшую спичку в бокал. – Он сказал, что поедем.
– Но почему долго-то так?
– С машиной что-то было. Но теперь все в порядке.
Паша мрачно разглядывал обои на противоположной стене. Ему было страшно от осознания собственной ненужности. В соседней комнате, за дверью, взвизгнула женщина. Наверное, Самсонов вел с ней слишком уж жаркий разговор. Паша поднялся, вышел в прихожую. Никто не остановил его и даже не спросил, уходит ли он и почему не хочет остаться.
У дверей лифта стоял, закрыв глаза и пытаясь унять свое разбушевавшееся сердце.
«Я убью его, – подумал вдруг. – Сегодня ночью».
Створки лифта открылись. Барсуков вошел в лифт и нажал кнопку первого этажа.
Паша встал за деревом так, чтобы его не было видно с дороги. Когда подошел троллейбус, заскочил в салон поспешно, выглянул в окно и тут же себя одернул: «Прав был Семенович. Опасность этих людей в том, что посмотришь на них и себя уважать перестанешь. Ну чего распсиховался?» К своему подъезду он подходил уже почти успокоившись, как вдруг очень некстати за спиной заурчал двигатель крадущегося следом автомобиля. Оглянулся, уже зная заранее, кого сейчас увидит. Это был самсоновский «Мерседес», сам Виталик расплылся в улыбке, отчего стал еще шире, а в машине, кроме него, – три девицы.
– Привет! – крикнул Самсонов в приоткрытое окно.
Девицы таращились равнодушно-вежливо.
– Пойдем ко мне, Паша!
Барсуков в гостях у Виталика не был уже целую вечность, с самой школы наверное, и от неожиданности пробормотал, немного растерявшись:
– Зачем к тебе-то?
Самсонов засмеялся:
– Разве нужна причина, чтобы в гости ходить?
И опять Паша почувствовал, как нехорошо ему становится. Хотел уйти, скрыться, но остался стоять на месте, побоявшись показаться смешным. Самсонов его нерешительность принял по привычке за покорность, махнул рукой – пошли, мол! – и покатил на «Мерседесе» к своему подъезду. Барсуков на ватных ногах пошел следом, не в силах себе объяснить, почему поддался этому подонку, ведь подонок же, подонок, любому ясно. А девицы уже высыпали из машины и стояли в ожидании, переминаясь нетерпеливо с ноги на ногу – молодые кобылки.
Самсонов извлек из салона два объемистых пластиковых пакета, в которых угадывались бутылки и какие-то свертки, сунул их в руки Паше, коротко бросил:
– Поднимайся ко мне, я сейчас, – а сам пошел вокруг своей машины, пристально всматриваясь в полированный бок «Мерседеса» – то ли царапины высматривал, то ли еще что.
Барсуков прошел с хмурым видом мимо девиц, вошел в подъезд. Никто не последовал за ним, и на пятый этаж в лифте он поднимался в одиночестве, кляня себя последними словами за бесхребетность. Ведь как с пацаном с ним Самсонов обращается, какое он имеет право, падаль? Пока лифт поднялся, Паша уже вскипел окончательно и под дверью самсоновской квартиры не выдержал, швырнул пакеты на бетонный пол. Бутылки звякнули жалобно. Кажется, разбились. Паша для верности пнул один из пакетов ногой, нажал кнопку вызова лифта, тот уже успел уйти. Через некоторое время, что Барсукову показалось целой вечностью, дверцы лифта открылись, на площадку вывалила вся компания во главе с Самсоновым. Виталик увидел пакеты на полу и винную лужу, расплывшуюся под ними, спросил без малейших признаков укоризны в голосе:
– Уронил, что ли?
И не успел еще Паша ничего ответить, как Самсонов сказал добродушно:
– Вот недотепа.
И его добродушие было особенно обидно. Если бы он нахмурился или, что еще лучше, закричал – было бы ясно, что это его задело, показал бы свою жмотливость и, следовательно, никчемность, но теперь получалось, что крайний – Паша, это он, недотепа, разбил по неосторожности бутылки. В глазах девиц Паша прочитал насмешку, и это его окончательно лишило уверенности. Он пробормотал что-то невразумительное, а Самсонов уже заглянул в пакеты и сказал успокаивающе:
– Одна бутылка только разбилась. Так что ноу проблем.
Паша топтался, не зная, уйти ему или остаться, а Самсонов тем временем открыл дверь квартиры, сделал широкий жест рукой и раскатисто произнес:
– Пр-р-р-рошу!
И только сейчас Паша заметил, что Самсонов нетрезв. Не боится никого – вся ГАИ у него в друзьях, наверное, Самсонов ему эту мысль до конца не дал додумать, втолкнул в квартиру, сам вошел последним. Девицы уже перешли в холл, и Самсонов придержал Пашу в прихожей, зашептал пьяно на ухо:
– Выручай, Паша! Не собирался сразу троих везти, а получилось. Что делать мне с ними? Возьми на себя, а?
– Всех троих, что ли?
– Ну-ну! – погрозил Самсонов пальцем. – Жеребец нашелся. Самая высокая, Валюха, – моя. Я с ней когда уединюсь, займи оставшихся умным разговором. Ты умеешь, я знаю.
Он, оказывается, Барсукова в гости пригласил, чтобы Паша девиц его развлекал.
– Ну? – сказал Самсонов и некрасиво икнул. – Договорились?
А ответа он, как оказалось, и не ждал, втолкнул Пашу в комнату и сказал из-за спины:
– А вы знакомьтесь, девушки. Это Паша, мой закадычный друг. Спортсмен и десантник.
– Валентина.
– Людмила.
– Роза.
Представились поочередно, невыносимо жеманничая при этом. Самсонов тем временем вываливал содержимое пакетов на стол, махнул неопределенно рукой, сказал капризно:
– Девочки, разберите здесь все как надо.
Повернулся к Барсукову:
– Паша, не стой столбом. Открывай бутылки. Брось свою сумку, что ты в нее вцепился.
Паша сумку переложил из руки в руку и тут вспомнил о ноже.
– Я ее там, в прихожей, положу, – зачем-то сказал он и вышел из комнаты.
Оставшись один, извлек из сумки нож, повертел в руках. Рядом висело зеркало, он отступил на шаг, нож держал на отлете, словно приготовился к удару. Может быть, он и не боится крови? Понапридумывал неизвестно чего, сам себя запугал.
Шорох. Барсуков оглянулся поспешно и увидел Розу. Она стояла на пороге.
– Что?! – спросил Паша хрипло и спрятал нож за спину.
– Виталик на поиски отправил, – сказала Роза и улыбнулась. – Иди, говорит, найди этого отшельника.
– Я сейчас, – бросил Паша с досадой.
Спрятал поспешно нож в сумку.
Стол уже был накрыт. Барсукову досталось место рядом с Розой, он сел с хмурым видом, но тут же хмурость с лица согнал и даже улыбнулся, потому что Роза ему улыбнулась.
– В общем, так, – сказал Самсонов и поднял рюмку с водкой. – Пьем!
– За что? – спросила томно Валентина.
– Все за то же.
Ответ был, по-видимому, исчерпывающим, потому что вопросов больше не последовало. Выпили. Самсонов пьяно подмигнул Паше. Паша улыбнулся в ответ, а сам вспомнил вдруг, как вчера сидел в самсоновской машине и выстраивал план казни. Он не мог сказать, что ненавидит Самсонова. Просто хотелось представить, как будет умирать этот мерзавец, который думает, что весь мир – для него и в этом мире нет ничего, кроме счастья.
– А вы чем занимаетесь?
– А? – встрепенулся Барсуков.
Роза смотрела на него доброжелательно-вопрошающе.
– Чем вы занимаетесь?
Вот оно, слово, – «занимаетесь». Не работаете, а занимаетесь. То, что делает Самсонов, называется «заниматься». Ведь это не работа. А Паша как раз работает, таскает на своем горбу тяжести. И в этом между ними разница. Роза этой разницы пока не видит, не предполагает еще, что у Самсонова приятель может быть из тех, кто «работает», а не «занимается», есть такое понятие – человек определенного круга. Так вот он, Паша, из тех, кто таскает на себе тяжести, матерясь и обильно потея, а потом пьет водку, купленную на деньги, которые заплатил щедрый покупатель из Орла.
– Я грузчик, – сказал Паша, и на его лице заходили желваки.
Разговор за столом мгновенно стих. Все теперь смотрели на Барсукова.
– Зачем же с таким надрывом, Паша? – пожал плечами Самсонов.
Как он умудряется любую фразу произнести так, что сразу ощущаешь собственное ничтожество? Барсуков побагровел, хотел ответить что-то, но опять его ответ никому не был нужен, потому что Самсонов вдруг грузно поднялся из-за стола, сказал, отдуваясь:
– Ладно, продолжайте пока. А я Валентине пару слов скажу наедине.
Валентина поднялась тоже, предварительно промокнув уголки рта салфеткой, вышла вслед за Самсоновым в соседнюю комнату. Дверь за ними закрылась. В комнате повисла тишина.
– Насчет той поездки все в силе остается? – прервала затянувшуюся паузу Роза.
Людмила кивнула, прикурила сигарету от спички.
– Да, я видела его на прошлой неделе, – сказала она и бросила обгоревшую спичку в бокал. – Он сказал, что поедем.
– Но почему долго-то так?
– С машиной что-то было. Но теперь все в порядке.
Паша мрачно разглядывал обои на противоположной стене. Ему было страшно от осознания собственной ненужности. В соседней комнате, за дверью, взвизгнула женщина. Наверное, Самсонов вел с ней слишком уж жаркий разговор. Паша поднялся, вышел в прихожую. Никто не остановил его и даже не спросил, уходит ли он и почему не хочет остаться.
У дверей лифта стоял, закрыв глаза и пытаясь унять свое разбушевавшееся сердце.
«Я убью его, – подумал вдруг. – Сегодня ночью».
Створки лифта открылись. Барсуков вошел в лифт и нажал кнопку первого этажа.
5
Из квартиры он вышел, когда уже совсем стемнело. Вниз спускался не лифтом, а по лестнице, чтобы не столкнуться ни с кем ненароком, – здесь, на лестнице, он мог притаиться и переждать, если что. Из подъезда выскочил незамеченным, прокрался вдоль стены, юркнул в дверь. И здесь обошелся без лифта. Поднялся на пятый этаж, сторожко прислушиваясь. Где-то наверху, несмотря на поздний час, гремела музыка.
Барсуков позвонил в дверь самсоновской квартиры. Звонок пропел нежно и смолк, только гремела по-прежнему музыка наверху. Никто не открывал, и Барсуков позвонил еще раз. Нож он держал в кармане, не на виду, и чувствовал, как взмокла рука. Вынул ее из кармана, помахал в воздухе. Щелкнул замок двери, сонный Самсонов в домашнем халате вышел на площадку, всмотрелся, буркнул:
– Ты, Паша? Ты чего убежал сегодня, а?
И, по привычке не дожидаясь ответа, ушел в глубь квартиры, оставив распахнутой дверь. Барсуков вошел поспешно следом, захлопнул дверь и замер, вслушиваясь в звуки самсоновской квартиры. На кухне монотонно гудел холодильник. В комнате послышалось бульканье переливаемой жидкости.
– Ты убежал чего, спрашиваю?
Барсуков отлип от двери и перешел в комнату. Самсонов сидел на диване со стаканом пенистого пива в руке. Горел торшер, больше света в комнате не было. Самсонов уже спал, судя по всему.
– Я ушел, потому что ждать надоело, – сказал Барсуков.
– Ты не стой, садись.
Паша осторожно опустился в кресло напротив Самсонова. Нож он сжимал в руке, но из кармана его не доставал пока. Самсонов отпил из стакана пиво, спросил равнодушно:
– Будешь?
– Нет, не надо. Долго вы еще сидели?
– Не знаю, – сказал Самсонов. – Я заснул. Просыпаюсь – они уже ушли.
– Девчонки?
– Да.
Самсонов провел ладонью по лицу, шумно вздохнул и залпом выпил остатки пива.
– Надрался я сегодня сверх меры.
Покачал головой, поднялся, вышел на кухню. Паша сорвался с места, бросился следом, но на пороге замер, потому что Самсонов обернулся через плечо, раскупоривая очередную бутылку пива.
– А тебе чего не спится? – вспомнил наконец Самсонов о том, что время позднее.
Барсуков пожал неопределенно плечами, метнул взглядом по сторонам. В мойке грязной посуды не было. Самсонов склонился, опуская пустую бутылку на пол. Халат на его спине был усеян аляповатыми красными цветами. Паша сделал шаг вперед и ударил Самсонова ножом в спину, тот громко охнул, и Паша, испугавшись, отступил на шаг, оставив нож торчать в самсоновской спине. Красные цветы стремительно тонули в крови. Самсонов упал на колени и хотел, кажется, к Паше обернуться, но не смог и рухнул вниз лицом. Он хрипел, но хрип был негромкий, и вряд ли кто-то мог бы его услышать. Паша молча стоял над поверженным Самсоновым и никак не мог заставить себя наклониться и взять в руки свой нож, но без него уйти никак не мог и поэтому, пересилив себя, склонился, выдернул нож из тела Самсонова и вышел поспешно из кухни, прихватив попутно полотенце – его кровью из раны обрызгало.
Квартира у Самсонова была двухкомнатная. В той, второй, комнате Паша не бывал с самого своего детства и вошел в нее, любопытствуя, зажег свет и замер. На кровати белая как мел сидела Валентина. Она была не одета и прикрывалась простыней, а в глазах – граничащий с безумием ужас. Барсуков растерялся и механически вытирал и вытирал нож – тот уже был чистый, а он все тер лезвие бурым от крови полотенцем. Пришел в себя наконец и спросил хрипло:
– Ты все слышала?
Она не ответила и даже не кивнула. Паша подумал, что она в шоке, сделал шаг в ее сторону, но она вскрикнула и сползла с кровати на пол. У нее начала некрасиво трястись нижняя челюсть.
– Не бойся, – сказал Паша и поморщился.
Чтобы Валентина успокоилась, он спрятал нож в карман.
– И не надо его жалеть. Он сволочь.
Задумался, спросил через время:
– Ты любила его?
Она поспешно замотала головой.
– Это выродок. Таких надо уничтожать, как бешеных псов, – сказал Паша.
Оглянулся по сторонам, увидел кресло у двери, сел:
– Мы с ним в одном классе учились. Учителя от него плакали.
Валентина смотрела на него остановившимся взглядом.
– Он – никто. Ноль. Понимаешь? Ноль, почувствовавший себя хозяином жизни. Но это не так!
Ударил ладонью по колену. Валентина вздрогнула, но он этого не заметил.
– Мы не должны прогибаться перед хамами! Никогда!
Собственный вскрик его испугал. Он замолчал и смотрел на Валентину долго, потом вздохнул и опустил глаза:
– Он не имел права так обращаться с людьми. Не имел!
Опять взглянул на Валентину и только теперь, похоже, заметил, что она сидит на полу. Попросил:
– Поднимись с пола. Сядь на кровать. Простудишься.
Она поднялась поспешно, приоткрыв обнаженную грудь.
– Ты оденься, – предложил Паша.
Она замешкалась, но лишь на мгновение, отбросила в сторону простыню и стала одеваться. Груди у нее были тощие и обвислые. Паша отвернулся.
– У него родители были алкоголики. Мать умерла от водки, перепила однажды. А отец живой, сейчас он в Туле. Ему Виталик квартиру там купил – чтоб папанька мог пьянствовать, ему не мешая. Ты папаньку его знаешь?
– Нет, – сказала Валентина. Это было первое слово, которое Паша от нее услышал.
– Презанятный тип.
Она уже оделась, только колготки не надела, сунула их поспешно в сумочку.
– Колготки надень, – сказал Паша и осторожно опустил руку в карман, где у него лежал нож.
Поднялся с кресла. Валентина вскинула голову и смотрела на него тревожно.
Барсуков позвонил в дверь самсоновской квартиры. Звонок пропел нежно и смолк, только гремела по-прежнему музыка наверху. Никто не открывал, и Барсуков позвонил еще раз. Нож он держал в кармане, не на виду, и чувствовал, как взмокла рука. Вынул ее из кармана, помахал в воздухе. Щелкнул замок двери, сонный Самсонов в домашнем халате вышел на площадку, всмотрелся, буркнул:
– Ты, Паша? Ты чего убежал сегодня, а?
И, по привычке не дожидаясь ответа, ушел в глубь квартиры, оставив распахнутой дверь. Барсуков вошел поспешно следом, захлопнул дверь и замер, вслушиваясь в звуки самсоновской квартиры. На кухне монотонно гудел холодильник. В комнате послышалось бульканье переливаемой жидкости.
– Ты убежал чего, спрашиваю?
Барсуков отлип от двери и перешел в комнату. Самсонов сидел на диване со стаканом пенистого пива в руке. Горел торшер, больше света в комнате не было. Самсонов уже спал, судя по всему.
– Я ушел, потому что ждать надоело, – сказал Барсуков.
– Ты не стой, садись.
Паша осторожно опустился в кресло напротив Самсонова. Нож он сжимал в руке, но из кармана его не доставал пока. Самсонов отпил из стакана пиво, спросил равнодушно:
– Будешь?
– Нет, не надо. Долго вы еще сидели?
– Не знаю, – сказал Самсонов. – Я заснул. Просыпаюсь – они уже ушли.
– Девчонки?
– Да.
Самсонов провел ладонью по лицу, шумно вздохнул и залпом выпил остатки пива.
– Надрался я сегодня сверх меры.
Покачал головой, поднялся, вышел на кухню. Паша сорвался с места, бросился следом, но на пороге замер, потому что Самсонов обернулся через плечо, раскупоривая очередную бутылку пива.
– А тебе чего не спится? – вспомнил наконец Самсонов о том, что время позднее.
Барсуков пожал неопределенно плечами, метнул взглядом по сторонам. В мойке грязной посуды не было. Самсонов склонился, опуская пустую бутылку на пол. Халат на его спине был усеян аляповатыми красными цветами. Паша сделал шаг вперед и ударил Самсонова ножом в спину, тот громко охнул, и Паша, испугавшись, отступил на шаг, оставив нож торчать в самсоновской спине. Красные цветы стремительно тонули в крови. Самсонов упал на колени и хотел, кажется, к Паше обернуться, но не смог и рухнул вниз лицом. Он хрипел, но хрип был негромкий, и вряд ли кто-то мог бы его услышать. Паша молча стоял над поверженным Самсоновым и никак не мог заставить себя наклониться и взять в руки свой нож, но без него уйти никак не мог и поэтому, пересилив себя, склонился, выдернул нож из тела Самсонова и вышел поспешно из кухни, прихватив попутно полотенце – его кровью из раны обрызгало.
Квартира у Самсонова была двухкомнатная. В той, второй, комнате Паша не бывал с самого своего детства и вошел в нее, любопытствуя, зажег свет и замер. На кровати белая как мел сидела Валентина. Она была не одета и прикрывалась простыней, а в глазах – граничащий с безумием ужас. Барсуков растерялся и механически вытирал и вытирал нож – тот уже был чистый, а он все тер лезвие бурым от крови полотенцем. Пришел в себя наконец и спросил хрипло:
– Ты все слышала?
Она не ответила и даже не кивнула. Паша подумал, что она в шоке, сделал шаг в ее сторону, но она вскрикнула и сползла с кровати на пол. У нее начала некрасиво трястись нижняя челюсть.
– Не бойся, – сказал Паша и поморщился.
Чтобы Валентина успокоилась, он спрятал нож в карман.
– И не надо его жалеть. Он сволочь.
Задумался, спросил через время:
– Ты любила его?
Она поспешно замотала головой.
– Это выродок. Таких надо уничтожать, как бешеных псов, – сказал Паша.
Оглянулся по сторонам, увидел кресло у двери, сел:
– Мы с ним в одном классе учились. Учителя от него плакали.
Валентина смотрела на него остановившимся взглядом.
– Он – никто. Ноль. Понимаешь? Ноль, почувствовавший себя хозяином жизни. Но это не так!
Ударил ладонью по колену. Валентина вздрогнула, но он этого не заметил.
– Мы не должны прогибаться перед хамами! Никогда!
Собственный вскрик его испугал. Он замолчал и смотрел на Валентину долго, потом вздохнул и опустил глаза:
– Он не имел права так обращаться с людьми. Не имел!
Опять взглянул на Валентину и только теперь, похоже, заметил, что она сидит на полу. Попросил:
– Поднимись с пола. Сядь на кровать. Простудишься.
Она поднялась поспешно, приоткрыв обнаженную грудь.
– Ты оденься, – предложил Паша.
Она замешкалась, но лишь на мгновение, отбросила в сторону простыню и стала одеваться. Груди у нее были тощие и обвислые. Паша отвернулся.
– У него родители были алкоголики. Мать умерла от водки, перепила однажды. А отец живой, сейчас он в Туле. Ему Виталик квартиру там купил – чтоб папанька мог пьянствовать, ему не мешая. Ты папаньку его знаешь?
– Нет, – сказала Валентина. Это было первое слово, которое Паша от нее услышал.
– Презанятный тип.
Она уже оделась, только колготки не надела, сунула их поспешно в сумочку.
– Колготки надень, – сказал Паша и осторожно опустил руку в карман, где у него лежал нож.
Поднялся с кресла. Валентина вскинула голову и смотрела на него тревожно.