Страница:
– Я сделал это первым, – уточнил д’Олонэ с оттенком самодовольства, – никто из буканьеров до меня не захватывал испанские города.
– Вот именно, – д’Ожерон благодушно кивнул, – поэтому для вас не составит труда взять ещё один город, на сей раз английский. Тем более что вам помогут.
Корсар Франсуа д’Олонэ
– Взять-то можно, – согласился д’Олонэ, – но только зачем? У испанцев полно золота и серебра, а что возьмёшь с англичан? Ради чего мы будем рисковать шкурой, Бертран? Я, конечно, патриот Франции, но…
Легран молчал, но было видно, что он разделяет мнение своего собрата по ремеслу.
– Ради того, чтобы сберечь эту самую шкуру, – холодно перебил его д’Ожерон. – Между Испанией и Францией идут переговоры о мире, а твой лихой налёт на Маракайбо вызвал негодование короля Испании и создал трудности королю Франции. Вот здесь, – он тронул свиток, лежавший на его столе, – предписание. Тебя должно арестовать и судить, Франсуа д’Олонэ. И, я так думаю, повесить. Теперь с тобой, Пьер, – губернатор посмотрел на Леграна. – Ты, как я знаю, недавно захватил испанский галеон с богатой добычей – лихое дело, я восхищён. И ты собираешься вернуться в свой Дьепп и жить там в своё удовольствие – разумно, не спорю. Но ты ведь не хочешь, – вкрадчиво произнёс бывший корсар, – чтобы кто-то заинтересовался происхождением твоего благосостояния? А это может случиться!
Д’Ожерон снова сделал паузу и, не давая пиратам опомниться, подытожил:
– Итак, господа, выбор за вами: или вы принимаете предложение короля, или… Что же касается добычи – можете очистить этот жалкий городок от всего, что там найдёте. Его величеству нужна эта земля, а не сундуки тамошних поселенцев.
– Но справимся ли мы с англичанами, имея только наши лёгкие посудины? – спросил Легран, и по самому вопросу было уже ясно, что умный нормандец свой выбор уже сделал.
– Да, – поддержал его д’Олонэ, – если мы столкнёмся у Нью-Йорка с военными кораблями англичан, я не дам за наши шкуры и пары пиастров. Тогда уж лучше сразу на виселицу – чего тянуть?
– Корабли у вас будут, – успокоил д’Ожерон. – По ряду причин его величество не хочет открыто посылать туда свой флот, но кто мешает ему передать вам – временно – пару-тройку хороших фрегатов с экипажами? И это будет сделано. А с суши, как я уже говорил, вас поддержат – у генерал-губернатора Новой Франции есть надёжные союзники. Ну, ваше слово?
– Я согласен, – буркнул д’Олонэ. – Не люблю англичан – один этот Морган Рыжий чего стоит…
– Я тоже согласен, – Легран кивнул. – Я верноподданный его величества.
– Я в этом нисколько не сомневался, – улыбнулся господин губернатор, поглаживая свой шёлковый фуляр[18], и приказал слуге-негру, стоявшему рядом: – Рому капитанам! И мне тоже, а то от этих разговоров у меня уже в горле пересохло.
– Я согласен на капитуляцию, – мрачно проговорил майор Хаббард, теребя рукоять шпаги.
«Ещё бы ты был не согласен, – Даниэль Шамплен мысленно усмехнулся. – Берега Гудзона заняты ирокезами – отряды милиции из Виргинии и Плимутской колонии потеряли немало людей, но так и не смогли сюда пробиться, а пушкам фрегатов, – он перевёл взгляд на корабли, стоявшие на расстоянии выстрела, – тебе нечего противопоставить. Два часа пальбы – и от всего вашего Нью-Йорка останется куча обгорелых брёвен». Однако вслух он вежливо (как и подобает на дипломатических переговорах) произнёс:
– Разумное решение – к чему ненужное кровопролитие?
– Но мне хотелось бы, – майор посмотрел на не внушающее доверия лицо д’Олонэ, – получить гарантии.
– Какие именно?
– Гарантии того, что ваши люди не будут чинить грабежей и насилия – оговоренную сумму выкупа за жизнь наших поселенцев мы внесём.
– Подумаешь, – проворчал д’Олонэ, – было бы о чём беспокоиться. Ну, задерут мои молодцы юбки вашим пуританкам – что от них, убудет? Наоборот, порадуются…
Легран усмехнулся, однако Шамплен счёл нужным пресечь подобные разговоры.
– Мы даём вам такие гарантии, – решительно заявил он, строго глядя на пиратов. – Вы можете не беспокоиться, майор.
По лицу д’Олонэ пробежала тень – «оговоренная сумма выкупа» явно не устраивала корсара, – и сын основателя Новой Франции понял, что надо подсластить пилюлю.
– Господин д’Олонэ, губернатором нашего нового города буду я, но без вас и ваших людей я бы никогда не получил этот пост. И как признание ваших заслуг – не хотите ли вы выбрать новое имя для этого города?
– Хм… – польщённый флибустьер почесал бородку и задумался. – Пусть этот город будет теперь называться Нуво-Руан. Моя первая в жизни баба была родом из Руана – она мне говорила, что происходит из старинного рода графов Руанских, ведущих свою родословную ещё от викингов. Вообще-то эта бабёнка оказалась порядочной шлюхой – у её мужа отросли такие рога, что в конце концов сломали ему шею, – но всё-таки она была у меня первой…
– Нуво-Руан? Прекрасно! – воскликнул Даниэль, подумав при этом: «Надо же, какая романтичная история!».
…Однако одним только моральным удовлетворением дело не ограничилось. Корсары, оставшиеся без ожидаемой поживы, были недовольны, и тогда д’Ожерон нашёл компромисс: он решил использовать фрегаты Людовика XIV для атаки Ямайки, куда вот-вот должен был вернуться с богатой добычей Генри Морган. Авантюра удалась: Порт-Ройял был захвачен внезапным десантом, и английский губернатор Ямайки сэр Томас Модифорд стал пленником французских пиратов. Ничего не подозревавший Морган прибыл в Порт-Ройял в ореоле победителя испанцев и угодил в расставленную ловушку. Конец самого знаменитого пирата Карибского моря был тривиальным: его повесили без долгих проволочек.
Д’Олонэ ненадолго пережил Рыжего Моргана: не успокоившись на достигнутом, он отправился в очередной поход на Панаму и попал в плен к индейцам из Дарьена. Смерть человека, нарекшего Нью-Йорк Нуво-Руаном в память о своей первой любви, была ужасной: его четвертовали ножами. Лучше всех золотом Моргана сумел распорядиться Пьер Легран: он вернулся в родной Дьепп и спокойно жил там до конца своих дней, ни разу не ступив больше на палубу корабля. Пьер Легран умер богатым и всеми уважаемым человеком, даже не предполагая, что стал основателем будущей могущественной финансовой династии.
А Генри Морган – его безымянная могила была смыта волнами во время знаменитого землетрясения 1692 года, разрушившего Порт-Ройял, и само его имя затерялось в истории…
– Мир венчает войну, – напыщенно произнёс Вильгельм III Оранский. Он старался, чтобы эти слова прозвучали весомо, однако по мелкому дрожанию его пальцев, теребивших батистовый платок, было понятно, что статхаудер Нидерландов чувствует себя отнюдь не уверенно. – Мы согласны на требуемые вами торговые преференции, но хотелось бы, что бы нам вернули Новый Амстердам, захваченный Францией.
– Новый Амстердам? – делано удивился Людовик. – Если вы говорите о Нью-Йорке, который вот уже семь лет называется Нуво-Руан, то Франция его не захватывала. Этот город взяли вольные флибустьеры и поднесли его нам в дар, чтобы испросить прощения за свои былые злодеяния. А подаренное не передаривается – это невежливо!
Король Людовик XIV
Лицо Вильгельма пошло красными пятнами. Король Франции открыто издевался, но что мог сделать правитель побеждённой страны? За флиссингенскими мелями реют на ветру вымпелы французских многопушечных кораблей, а у границ Голландской Республики стоят наготове полки ветеранов маршала Тюренна, крушившие Священную Римскую империю и привыкшие побеждать. И если эти полки войдут в Нидерланды, то где гарантия, что он, Вильгельм, не разделит горькую участь Яна и Коренелиса де Витт, растерзанных чернью, обвинившей Великого пенсионария Республики Соединённых провинций и его брата во французской оккупации Низовых Земель? На Англию надежды мало – британский флот до сих пор толком не оправился от страшного разгрома, учинённого ему д’Эстре и де Рёйтером, а сам де Рёйтер сложил голову в бою со вчерашними союзниками близ Сиракуз – тяжёлые французские фрегаты растрепали голландскую эскадру, прикрывавшую караван торговых судов, шедший в Амстердам из портов Леванта. О короле Испании Карлосе II Одержимом не стоит и говорить – эта несчастная жертва инцеста способна только играть в бирюльки, где уж ему вмешиваться в кровавую кашу большой европейской политики. К тому же испанский двор был обескуражен ловким ходом Людовика XIV: французский король уверил испанцев в своём искреннем расположении, сообщив, что по его приказу повешен английский пират Генри Морган, опустошавший испанские владения в Америке. Хитрый французский монарх также выразил сожаление, что не смог повесить другого пирата, д’Олонэ, тоже грабившего Панаму, поскольку негодяя за все его преступления уже постигла заслуженная божья кара.
И статхаудер Нидерландов молчал, комкая в руках многострадальный платок и не желая выдавить из себя унизительное, но неизбежное «Мы согласны».
– Франция не будет возражать, – небрежно произнёс Людовик, снисходительно глядя на Вильгельма, – если Голландия закрепит за собой Суринам, однако о Новом Амстердаме, которого давно уже нет, не может быть и речи. Впрочем, мы готовы выплатить компенсацию наследникам вашего негоцианта – забыл, как его звали, – который купил у индейцев остров Мангатан. Мы вернём потраченные им деньги в двойном размере, – добавил король Франции и повернулся к своему военному министру. – Дорогой мой Лувуа, у вас не будет мелочи? А то я по рассеянности забыл свой кошелёк.
Король Людовик XIV искренне ненавидел Нидерланды – «страну лягушек, сидящих по берегам грязных канав и самодовольно квакающих» – и завидовал богатству голландской торговой республики. Он с удовольствием прошёлся бы по ней огнём и мечом и потряс бы за мошну жирных голландских купцов, но… История с Фуке показала молодому королю, что деньги имеют свойство переходить из рук в руки не только посредством торговли или военного грабежа, но и другими, более хитрыми путями. И самое главное: его действиями как будто кто-то руководил – во многих случаях король Людовик поступал вопреки своим желаниям, продиктованным необузданностью его самолюбивой и эгоистичной натуры. И поэтому он не вторгся в Голландию, удовольствовавшись выгодным миром; поэтому он продолжал давить Англию на морях, всемерно укрепляя и поддерживая свой флот; поэтому при ограничении эмиграции протестантов из Франции в другие страны Европы гугенотам был разрешён беспрепятственный выезд в Америку – такая эмиграция даже поощрялась.
Присутствие незримого «внутреннего стража» порой раздражало короля Франции – он был бессилен противиться воле этого стража. Однако этот страж не мешал Людовику XIV купаться в роскоши, предаваться чувственным удовольствиям и наслаждаться собственным величием, и король смирился – в конце концов, управлявшая его решающими поступками воля «внутреннего стража» всегда оборачивалась благом Франции и ростом её могущества, а «Король-Солнце» давно уже не разделял понятия «моё государство» и «я».
На берегу реки стоял дом, который можно было назвать величественным. Это был даже не дом, а особняк, окружённый поместьем и хижинами, образовавшими целый посёлок. Рене-Робер смотрел на двухэтажное белое здание, открывшееся его взору, и не верил своим глазам. После долгого пути от форта Фронтенак на берегу Онтарио по лесам, а затем на лёгких каноэ по огромной реке Миссисипи через степи, кишевшие стадами диких буйволов – бизонов, как их называли индейцы, французы, привыкшие к землям, где до них не ступала нога белого человека, никак не ожидали увидеть здесь настоящее европейское поселение. О том, что это всё-таки не Франция, говорил только земляной вал с бревенчатым частоколом, окружавший посёлок и придававший ему вид укрепленного форта.
– Думаю, что это колония гугенотов, обосновавшихся здесь сорок лет назад, – сказал Тонти, глядя из-под руки на дома, полускрытые зеленью деревьев. – Смотри-ка, им удалось выжить!
– К берегу, – распорядился Рене, – гугеноты они или нет, но всё-таки они французы.
Обитателями посёлка действительно оказались французы. Путешественников они встретили радушно, хоть и с оружием в руках – впрочем, подобная предосторожность была вполне понятной. После обмена приветствиями и новостями из толпы местных жителей вышла невысокая седая женщина со следами былой красоты и гордой осанкой.
– Меня зовут Манон де Грие, – представилась она. – Пойдёмте, господа: вы устали, и после всех опасностей вам надо поесть и отдохнуть.
– Рене-Робер Кавелье де ла Саль, – Робер снял шляпу и поклонился. – Благодарю вас за ваше гостеприимство, мадам.
Внутреннее убранство белого дома ничуть не уступало интерьеру домов зажиточных горожан Квебека, и обильная трапеза свидетельствовала о том, что переселенцы отнюдь не голодают.
– Здесь несколько таких посёлков, – рассказывала мадам де Грие, угощая Тонти и де ла Саля настоящим французским вином, – а там, у самого устья, каменный форт с пушками. Нас здесь около пятидесяти тысяч, и каждый год из Франции приходят корабли, привозящие всё новых и новых людей.
– Вы довольны своей судьбой, мадам? – спросил Кавелье.
– Я счастлива, – просто ответила старая женщина. – Я живу здесь уже сорок четыре года, и я была счастлива все эти годы. Я похоронила любимого мужа, но у меня шестеро детей и семнадцать внуков, и я надеюсь, – она улыбнулась, – дожить до правнуков. Для моих детей эта земля стала родиной, и для меня тоже. Конечно, всякое было – были набеги диких индейцев, и несколько раз появлялись у берегов нашей колонии испанские корабли, – но господь бог сохранил нас от всех невзгод.
– Я восхищаюсь вами, мадам де Грие, – Тонти галантно поднял бокал. – За вас, наша дорогая хозяйка!
– А я могу вас обрадовать, – добавил де ла Саль. – Мы завершили нашу экспедицию, и теперь все эти земли, от Великих озёр до побережья Мексиканского залива, стали землями Франции. Я решил назвать их Луизианой – в честь нашего короля Людовика, поддержавшего наши начинания, и отныне любые посягательства на спокойствие французских жителей этих мест будут пресекаться всей мощью французского оружия. Ваше здоровье, мадам де Грие!
…Мечта Ришелье сбылась: английские поселения Виргинию и Плимутскую колонию, рассечённые к тому же вбитым между ними клином Нуво-Руана, опоясали французские владения.
10 июля 1690 года у мыса Бичи-Хэд в Ла-Манше французский флот нанес жестокое поражение объединённому англо-голландскому флоту. Имея семьдесят линейных кораблей против шестидесяти трёх линейных кораблей союзников, адмирал Турвиль, не потеряв ни одного своего корабля, сжёг шестнадцать кораблей англичан и голландцев и двадцать восемь тяжело повредил. В том же году фрегаты знаменитого французского капера Жана Бара под Нуво-Руаном наголову разгромили английскую эскадру, пытавшуюся атаковать эту колонию Франции. Воины онондага, наблюдавшие с берега, как ненавистные инглизы, спасавшиеся с тонущих кораблей, пытаются до него доплыть, невозмутимо сняли скальпы со всех, кому это удалось. Франция закрепила за собой Нуво-Руан, вернув Англии – в качестве компенсации – остров Ямайку.
Завещание Ришелье исполнялось: Франция всё увереннее выходила на первое место среди ведущих мировых держав. Но её решающая схватка с Англией за Северную Америку была ещё впереди.
ИНТЕРМЕДИЯ ПЕРВАЯ. Трава под ветром
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. СЛОМАННЫЕ ШПАГИ
– Вот именно, – д’Ожерон благодушно кивнул, – поэтому для вас не составит труда взять ещё один город, на сей раз английский. Тем более что вам помогут.
Корсар Франсуа д’Олонэ
– Взять-то можно, – согласился д’Олонэ, – но только зачем? У испанцев полно золота и серебра, а что возьмёшь с англичан? Ради чего мы будем рисковать шкурой, Бертран? Я, конечно, патриот Франции, но…
Легран молчал, но было видно, что он разделяет мнение своего собрата по ремеслу.
– Ради того, чтобы сберечь эту самую шкуру, – холодно перебил его д’Ожерон. – Между Испанией и Францией идут переговоры о мире, а твой лихой налёт на Маракайбо вызвал негодование короля Испании и создал трудности королю Франции. Вот здесь, – он тронул свиток, лежавший на его столе, – предписание. Тебя должно арестовать и судить, Франсуа д’Олонэ. И, я так думаю, повесить. Теперь с тобой, Пьер, – губернатор посмотрел на Леграна. – Ты, как я знаю, недавно захватил испанский галеон с богатой добычей – лихое дело, я восхищён. И ты собираешься вернуться в свой Дьепп и жить там в своё удовольствие – разумно, не спорю. Но ты ведь не хочешь, – вкрадчиво произнёс бывший корсар, – чтобы кто-то заинтересовался происхождением твоего благосостояния? А это может случиться!
Д’Ожерон снова сделал паузу и, не давая пиратам опомниться, подытожил:
– Итак, господа, выбор за вами: или вы принимаете предложение короля, или… Что же касается добычи – можете очистить этот жалкий городок от всего, что там найдёте. Его величеству нужна эта земля, а не сундуки тамошних поселенцев.
– Но справимся ли мы с англичанами, имея только наши лёгкие посудины? – спросил Легран, и по самому вопросу было уже ясно, что умный нормандец свой выбор уже сделал.
– Да, – поддержал его д’Олонэ, – если мы столкнёмся у Нью-Йорка с военными кораблями англичан, я не дам за наши шкуры и пары пиастров. Тогда уж лучше сразу на виселицу – чего тянуть?
– Корабли у вас будут, – успокоил д’Ожерон. – По ряду причин его величество не хочет открыто посылать туда свой флот, но кто мешает ему передать вам – временно – пару-тройку хороших фрегатов с экипажами? И это будет сделано. А с суши, как я уже говорил, вас поддержат – у генерал-губернатора Новой Франции есть надёжные союзники. Ну, ваше слово?
– Я согласен, – буркнул д’Олонэ. – Не люблю англичан – один этот Морган Рыжий чего стоит…
– Я тоже согласен, – Легран кивнул. – Я верноподданный его величества.
– Я в этом нисколько не сомневался, – улыбнулся господин губернатор, поглаживая свой шёлковый фуляр[18], и приказал слуге-негру, стоявшему рядом: – Рому капитанам! И мне тоже, а то от этих разговоров у меня уже в горле пересохло.
* * *
1670 год– Я согласен на капитуляцию, – мрачно проговорил майор Хаббард, теребя рукоять шпаги.
«Ещё бы ты был не согласен, – Даниэль Шамплен мысленно усмехнулся. – Берега Гудзона заняты ирокезами – отряды милиции из Виргинии и Плимутской колонии потеряли немало людей, но так и не смогли сюда пробиться, а пушкам фрегатов, – он перевёл взгляд на корабли, стоявшие на расстоянии выстрела, – тебе нечего противопоставить. Два часа пальбы – и от всего вашего Нью-Йорка останется куча обгорелых брёвен». Однако вслух он вежливо (как и подобает на дипломатических переговорах) произнёс:
– Разумное решение – к чему ненужное кровопролитие?
– Но мне хотелось бы, – майор посмотрел на не внушающее доверия лицо д’Олонэ, – получить гарантии.
– Какие именно?
– Гарантии того, что ваши люди не будут чинить грабежей и насилия – оговоренную сумму выкупа за жизнь наших поселенцев мы внесём.
– Подумаешь, – проворчал д’Олонэ, – было бы о чём беспокоиться. Ну, задерут мои молодцы юбки вашим пуританкам – что от них, убудет? Наоборот, порадуются…
Легран усмехнулся, однако Шамплен счёл нужным пресечь подобные разговоры.
– Мы даём вам такие гарантии, – решительно заявил он, строго глядя на пиратов. – Вы можете не беспокоиться, майор.
По лицу д’Олонэ пробежала тень – «оговоренная сумма выкупа» явно не устраивала корсара, – и сын основателя Новой Франции понял, что надо подсластить пилюлю.
– Господин д’Олонэ, губернатором нашего нового города буду я, но без вас и ваших людей я бы никогда не получил этот пост. И как признание ваших заслуг – не хотите ли вы выбрать новое имя для этого города?
– Хм… – польщённый флибустьер почесал бородку и задумался. – Пусть этот город будет теперь называться Нуво-Руан. Моя первая в жизни баба была родом из Руана – она мне говорила, что происходит из старинного рода графов Руанских, ведущих свою родословную ещё от викингов. Вообще-то эта бабёнка оказалась порядочной шлюхой – у её мужа отросли такие рога, что в конце концов сломали ему шею, – но всё-таки она была у меня первой…
– Нуво-Руан? Прекрасно! – воскликнул Даниэль, подумав при этом: «Надо же, какая романтичная история!».
…Однако одним только моральным удовлетворением дело не ограничилось. Корсары, оставшиеся без ожидаемой поживы, были недовольны, и тогда д’Ожерон нашёл компромисс: он решил использовать фрегаты Людовика XIV для атаки Ямайки, куда вот-вот должен был вернуться с богатой добычей Генри Морган. Авантюра удалась: Порт-Ройял был захвачен внезапным десантом, и английский губернатор Ямайки сэр Томас Модифорд стал пленником французских пиратов. Ничего не подозревавший Морган прибыл в Порт-Ройял в ореоле победителя испанцев и угодил в расставленную ловушку. Конец самого знаменитого пирата Карибского моря был тривиальным: его повесили без долгих проволочек.
Д’Олонэ ненадолго пережил Рыжего Моргана: не успокоившись на достигнутом, он отправился в очередной поход на Панаму и попал в плен к индейцам из Дарьена. Смерть человека, нарекшего Нью-Йорк Нуво-Руаном в память о своей первой любви, была ужасной: его четвертовали ножами. Лучше всех золотом Моргана сумел распорядиться Пьер Легран: он вернулся в родной Дьепп и спокойно жил там до конца своих дней, ни разу не ступив больше на палубу корабля. Пьер Легран умер богатым и всеми уважаемым человеком, даже не предполагая, что стал основателем будущей могущественной финансовой династии.
А Генри Морган – его безымянная могила была смыта волнами во время знаменитого землетрясения 1692 года, разрушившего Порт-Ройял, и само его имя затерялось в истории…
* * *
1677 год– Мир венчает войну, – напыщенно произнёс Вильгельм III Оранский. Он старался, чтобы эти слова прозвучали весомо, однако по мелкому дрожанию его пальцев, теребивших батистовый платок, было понятно, что статхаудер Нидерландов чувствует себя отнюдь не уверенно. – Мы согласны на требуемые вами торговые преференции, но хотелось бы, что бы нам вернули Новый Амстердам, захваченный Францией.
– Новый Амстердам? – делано удивился Людовик. – Если вы говорите о Нью-Йорке, который вот уже семь лет называется Нуво-Руан, то Франция его не захватывала. Этот город взяли вольные флибустьеры и поднесли его нам в дар, чтобы испросить прощения за свои былые злодеяния. А подаренное не передаривается – это невежливо!
Король Людовик XIV
Лицо Вильгельма пошло красными пятнами. Король Франции открыто издевался, но что мог сделать правитель побеждённой страны? За флиссингенскими мелями реют на ветру вымпелы французских многопушечных кораблей, а у границ Голландской Республики стоят наготове полки ветеранов маршала Тюренна, крушившие Священную Римскую империю и привыкшие побеждать. И если эти полки войдут в Нидерланды, то где гарантия, что он, Вильгельм, не разделит горькую участь Яна и Коренелиса де Витт, растерзанных чернью, обвинившей Великого пенсионария Республики Соединённых провинций и его брата во французской оккупации Низовых Земель? На Англию надежды мало – британский флот до сих пор толком не оправился от страшного разгрома, учинённого ему д’Эстре и де Рёйтером, а сам де Рёйтер сложил голову в бою со вчерашними союзниками близ Сиракуз – тяжёлые французские фрегаты растрепали голландскую эскадру, прикрывавшую караван торговых судов, шедший в Амстердам из портов Леванта. О короле Испании Карлосе II Одержимом не стоит и говорить – эта несчастная жертва инцеста способна только играть в бирюльки, где уж ему вмешиваться в кровавую кашу большой европейской политики. К тому же испанский двор был обескуражен ловким ходом Людовика XIV: французский король уверил испанцев в своём искреннем расположении, сообщив, что по его приказу повешен английский пират Генри Морган, опустошавший испанские владения в Америке. Хитрый французский монарх также выразил сожаление, что не смог повесить другого пирата, д’Олонэ, тоже грабившего Панаму, поскольку негодяя за все его преступления уже постигла заслуженная божья кара.
И статхаудер Нидерландов молчал, комкая в руках многострадальный платок и не желая выдавить из себя унизительное, но неизбежное «Мы согласны».
– Франция не будет возражать, – небрежно произнёс Людовик, снисходительно глядя на Вильгельма, – если Голландия закрепит за собой Суринам, однако о Новом Амстердаме, которого давно уже нет, не может быть и речи. Впрочем, мы готовы выплатить компенсацию наследникам вашего негоцианта – забыл, как его звали, – который купил у индейцев остров Мангатан. Мы вернём потраченные им деньги в двойном размере, – добавил король Франции и повернулся к своему военному министру. – Дорогой мой Лувуа, у вас не будет мелочи? А то я по рассеянности забыл свой кошелёк.
Король Людовик XIV искренне ненавидел Нидерланды – «страну лягушек, сидящих по берегам грязных канав и самодовольно квакающих» – и завидовал богатству голландской торговой республики. Он с удовольствием прошёлся бы по ней огнём и мечом и потряс бы за мошну жирных голландских купцов, но… История с Фуке показала молодому королю, что деньги имеют свойство переходить из рук в руки не только посредством торговли или военного грабежа, но и другими, более хитрыми путями. И самое главное: его действиями как будто кто-то руководил – во многих случаях король Людовик поступал вопреки своим желаниям, продиктованным необузданностью его самолюбивой и эгоистичной натуры. И поэтому он не вторгся в Голландию, удовольствовавшись выгодным миром; поэтому он продолжал давить Англию на морях, всемерно укрепляя и поддерживая свой флот; поэтому при ограничении эмиграции протестантов из Франции в другие страны Европы гугенотам был разрешён беспрепятственный выезд в Америку – такая эмиграция даже поощрялась.
Присутствие незримого «внутреннего стража» порой раздражало короля Франции – он был бессилен противиться воле этого стража. Однако этот страж не мешал Людовику XIV купаться в роскоши, предаваться чувственным удовольствиям и наслаждаться собственным величием, и король смирился – в конце концов, управлявшая его решающими поступками воля «внутреннего стража» всегда оборачивалась благом Франции и ростом её могущества, а «Король-Солнце» давно уже не разделял понятия «моё государство» и «я».
* * *
1682 годНа берегу реки стоял дом, который можно было назвать величественным. Это был даже не дом, а особняк, окружённый поместьем и хижинами, образовавшими целый посёлок. Рене-Робер смотрел на двухэтажное белое здание, открывшееся его взору, и не верил своим глазам. После долгого пути от форта Фронтенак на берегу Онтарио по лесам, а затем на лёгких каноэ по огромной реке Миссисипи через степи, кишевшие стадами диких буйволов – бизонов, как их называли индейцы, французы, привыкшие к землям, где до них не ступала нога белого человека, никак не ожидали увидеть здесь настоящее европейское поселение. О том, что это всё-таки не Франция, говорил только земляной вал с бревенчатым частоколом, окружавший посёлок и придававший ему вид укрепленного форта.
– Думаю, что это колония гугенотов, обосновавшихся здесь сорок лет назад, – сказал Тонти, глядя из-под руки на дома, полускрытые зеленью деревьев. – Смотри-ка, им удалось выжить!
– К берегу, – распорядился Рене, – гугеноты они или нет, но всё-таки они французы.
Обитателями посёлка действительно оказались французы. Путешественников они встретили радушно, хоть и с оружием в руках – впрочем, подобная предосторожность была вполне понятной. После обмена приветствиями и новостями из толпы местных жителей вышла невысокая седая женщина со следами былой красоты и гордой осанкой.
– Меня зовут Манон де Грие, – представилась она. – Пойдёмте, господа: вы устали, и после всех опасностей вам надо поесть и отдохнуть.
– Рене-Робер Кавелье де ла Саль, – Робер снял шляпу и поклонился. – Благодарю вас за ваше гостеприимство, мадам.
Внутреннее убранство белого дома ничуть не уступало интерьеру домов зажиточных горожан Квебека, и обильная трапеза свидетельствовала о том, что переселенцы отнюдь не голодают.
– Здесь несколько таких посёлков, – рассказывала мадам де Грие, угощая Тонти и де ла Саля настоящим французским вином, – а там, у самого устья, каменный форт с пушками. Нас здесь около пятидесяти тысяч, и каждый год из Франции приходят корабли, привозящие всё новых и новых людей.
– Вы довольны своей судьбой, мадам? – спросил Кавелье.
– Я счастлива, – просто ответила старая женщина. – Я живу здесь уже сорок четыре года, и я была счастлива все эти годы. Я похоронила любимого мужа, но у меня шестеро детей и семнадцать внуков, и я надеюсь, – она улыбнулась, – дожить до правнуков. Для моих детей эта земля стала родиной, и для меня тоже. Конечно, всякое было – были набеги диких индейцев, и несколько раз появлялись у берегов нашей колонии испанские корабли, – но господь бог сохранил нас от всех невзгод.
– Я восхищаюсь вами, мадам де Грие, – Тонти галантно поднял бокал. – За вас, наша дорогая хозяйка!
– А я могу вас обрадовать, – добавил де ла Саль. – Мы завершили нашу экспедицию, и теперь все эти земли, от Великих озёр до побережья Мексиканского залива, стали землями Франции. Я решил назвать их Луизианой – в честь нашего короля Людовика, поддержавшего наши начинания, и отныне любые посягательства на спокойствие французских жителей этих мест будут пресекаться всей мощью французского оружия. Ваше здоровье, мадам де Грие!
…Мечта Ришелье сбылась: английские поселения Виргинию и Плимутскую колонию, рассечённые к тому же вбитым между ними клином Нуво-Руана, опоясали французские владения.
* * *
1690 год10 июля 1690 года у мыса Бичи-Хэд в Ла-Манше французский флот нанес жестокое поражение объединённому англо-голландскому флоту. Имея семьдесят линейных кораблей против шестидесяти трёх линейных кораблей союзников, адмирал Турвиль, не потеряв ни одного своего корабля, сжёг шестнадцать кораблей англичан и голландцев и двадцать восемь тяжело повредил. В том же году фрегаты знаменитого французского капера Жана Бара под Нуво-Руаном наголову разгромили английскую эскадру, пытавшуюся атаковать эту колонию Франции. Воины онондага, наблюдавшие с берега, как ненавистные инглизы, спасавшиеся с тонущих кораблей, пытаются до него доплыть, невозмутимо сняли скальпы со всех, кому это удалось. Франция закрепила за собой Нуво-Руан, вернув Англии – в качестве компенсации – остров Ямайку.
Завещание Ришелье исполнялось: Франция всё увереннее выходила на первое место среди ведущих мировых держав. Но её решающая схватка с Англией за Северную Америку была ещё впереди.
ИНТЕРМЕДИЯ ПЕРВАЯ. Трава под ветром
1700 год
Дом на окраине Лондона не был каким-то особенным. Дом выглядел солидным – да (в таких жилищах обитали преуспевающие купцы Вест-индской, Ост-индской, Московской и прочих компаний, цепко державших всю мировую торговлю и на этом богатевших, а также ростовщики, кредитовавшие и вечно нуждавшуюся в деньгах знать, и вообще всех, кто был готов отдать больше, чем взял в долг), но не бросался в глаза нарочитостью, свойственной королевским дворцам. Дом был тёмен и тих, и могло показаться, что он необитаем, или что хозяева его привыкли рано ложиться спать, заперев все двери и погасив экономии ради все свечи.
Из гига[19], остановившегося у этого дома, выбрался тучный человек в широкополой голландской шляпе с высокой тульей и в тёмном плаще. Моросил мелкий дождь, с Темзы налетал промозглый осенний ветер, и такой наряд был обычным для зажиточного лондонца, который по своему достатку может позволить себе более-менее приличную одежду. Вылезая, человек угодил туфлями в лужу, разлёгшуюся от середины дороги до ступенек у входа в дом, сердито фыркнул и, подойдя к двери, постучал – с уверенностью человека, которого ждут. Двери тут же отворились, быстро и без малейшего скрипа, – похоже, хозяева дома держали вышколенную прислугу и считали смазку дверных петель необходимой статьёй расходов.
В прихожей молчаливый слуга в ливрее принял у гостя шляпу и плащ и тут же исчез, а тучный человек поправил парик и прошёл в гостиную – он не раз бывал в этом доме и знал, куда идти. И его действительно ждали: в комнате с окнами, задёрнутыми портьерами, и освещённой стенными шандалами, за дубовым столом сидели несколько человек – судя по одежде, все они были почтенными негоциантами.
– Прошу вас, мессир Шильд, – приветствовал гостя хозяин дома. – Желаете пунша?
– Не откажусь, мессир Феллер, – вошедший поёжился. – Никак не могу привыкнуть к этой английской погоде. Память предков, знаете ли, – в солнечной Испании, где мы когда-то жили, было тепло.
– О да, – тонкие губы хозяина, одетого в чёрный бархат, тронула ироничная улыбка, – там было тепло. Но беда в том, что в Испании стало жарко… от костров святой инквизиции. Лучше уж лондонский туман, чем дым аутодафе.
Остальные присутствующие молчали – по своему иерархическому статусу они были ниже хозяина дома и его гостя и соблюдали ритуал встречи. Мессир Шильд с кряхтением опустился в приготовленное для него кресло и с видимым удовольствием отхлебнул пунш.
– Какие новости с материка? – спросил Феллер, выдержав положенную паузу.
– Обычные, – Шильд дёрнул плечами. – Болезный король Испании переселился в лучший мир, и в Европе вот-вот разразится война: война за испанское наследство.
– Война, – хозяин дома поморщился. – Все эти короли и герцоги привыкли считать, что история пишется их шпагами и пушками, тогда как на самом деле…
– Пусть их, – Шильд небрежно махнул пухлой ладонью, – оставим сильных мира сего пребывать в этом сладком для них заблуждении… до поры. Меня заботит другое, мессиры, – он обвёл всех сидевших за столом взглядом, внезапно утратившим сонную флегматичность и ставшим хищно-ледяным.
– Америка? – полувопросительно-полуутвердительно уточнил Феллер.
– Именно, – Шильд кивнул. – А все эти войны – они важны для нас только тем, как они помогают или мешают достижению нашей главной цели. Проносящиеся бури ломают высокие деревья, а трава, покорно склоняющаяся под порывами ветра, растёт себе и растёт…
– …и в конце концов оплетает всё и вся, – закончил за него Феллер. – И если эту траву сеять…
– В Северной Америке сложилось равновесие сил, – продолжил Шильд, мгновенно перейдя с языка поэтических метафор на сухую деловую речь. – Французские владения там гораздо более обширны, но Виргинию и Массачусетс рано списывать со счетов. Британия как держава ничуть не слабее Франции, и в Англии много лишних людей – они едут и едут за океан в поисках лучшей доли.
– Но ведь и Франция поощряет эмиграцию в свои американские колонии, – сказал кто-то из сидевших за столом.
– Вы правы, молодой человек, – снисходительно произнёс мессир Шильд. – За годы религиозных гонений Францию покинуло почти двести тысяч гугенотов, и большинство из них нашли себе место в Канаде и Луизиане. Это большая сила!
– И англичане, и французы, обосновавшиеся за океаном, в основной своей массе протестанты, – многозначительно заметил мессир Феллер, – а протестантизм с его догматами «Богатство угодно богу» и «Падающего – подтолкни» подходит нам как нельзя лучше. И поэтому уже не столь важно, кому в итоге достанется Америка, – я, например, одинаково хорошо говорю и по-английски, и по-французски, и по-испански, и по-немецки.
– А как насчёт языка ирокезов? – Шильд усмехнулся.
– Если понадобится – выучу, – невозмутимо отпарировал Феллер, – хотя до этого, думаю, дело не дойдёт: индейцам ещё очень долго расти до понимания наших ценностей, и я сомневаюсь, что они вообще сумеют до них дорасти. Что поделаешь, дикари…
– Вы совершенно правы, – на этот раз Шильд был предельно серьёзен, – неважно, какая из великих держав возьмёт верх в борьбе за Северную Америку: важно, чтобы мы были готовы к любому повороту событий. Вам ведь известно, что наши активы в равной степени вложены и в Англию, и во Францию, и кто бы не победил в европейской сваре, мы не останемся внакладе – деньги легко и просто перетекут туда, куда будет нужно нам; туда, где им будет проще размножаться и прокладывать нам дорогу к вершинам власти. Никогда не складывай все яйца в одну корзину – так, кажется, гласит английская пословица? Думаю, что эта пословица применима и в отношении Америки – страны нашего будущего.
– Совершенно верно, – Феллер тоже был очень серьёзен. – И поэтому, – он оглядел сидевших за столом. – Ты, Джозеф, поедешь в Бостон; ты, Бокэ, – в Квебек; ты, Жером, – в Луизиану; ты, Джошуа, – в Джеймстаун в Виргинии. Вы знаете, что там надо делать – год за годом, медленно, кропотливо, но безостановочно, – а деньги у вас будут. In God we trust![20]
– Деньги будут, – повторил вслед за ним Шильд. – Dans Dieu nous faisons confiance!
Четверо названных молча склонили головы – Люди Круга понимали друг друга с полуслова.
«Карфаген будет построен, – думал мессир Феллер, – Новый Карфаген».
«И Рим падёт, – думал мессир Шильд, – Новый Рим».
Старейшины Людей Круга понимали друг друга с полумысли.
Дом на окраине Лондона не был каким-то особенным. Дом выглядел солидным – да (в таких жилищах обитали преуспевающие купцы Вест-индской, Ост-индской, Московской и прочих компаний, цепко державших всю мировую торговлю и на этом богатевших, а также ростовщики, кредитовавшие и вечно нуждавшуюся в деньгах знать, и вообще всех, кто был готов отдать больше, чем взял в долг), но не бросался в глаза нарочитостью, свойственной королевским дворцам. Дом был тёмен и тих, и могло показаться, что он необитаем, или что хозяева его привыкли рано ложиться спать, заперев все двери и погасив экономии ради все свечи.
Из гига[19], остановившегося у этого дома, выбрался тучный человек в широкополой голландской шляпе с высокой тульей и в тёмном плаще. Моросил мелкий дождь, с Темзы налетал промозглый осенний ветер, и такой наряд был обычным для зажиточного лондонца, который по своему достатку может позволить себе более-менее приличную одежду. Вылезая, человек угодил туфлями в лужу, разлёгшуюся от середины дороги до ступенек у входа в дом, сердито фыркнул и, подойдя к двери, постучал – с уверенностью человека, которого ждут. Двери тут же отворились, быстро и без малейшего скрипа, – похоже, хозяева дома держали вышколенную прислугу и считали смазку дверных петель необходимой статьёй расходов.
В прихожей молчаливый слуга в ливрее принял у гостя шляпу и плащ и тут же исчез, а тучный человек поправил парик и прошёл в гостиную – он не раз бывал в этом доме и знал, куда идти. И его действительно ждали: в комнате с окнами, задёрнутыми портьерами, и освещённой стенными шандалами, за дубовым столом сидели несколько человек – судя по одежде, все они были почтенными негоциантами.
– Прошу вас, мессир Шильд, – приветствовал гостя хозяин дома. – Желаете пунша?
– Не откажусь, мессир Феллер, – вошедший поёжился. – Никак не могу привыкнуть к этой английской погоде. Память предков, знаете ли, – в солнечной Испании, где мы когда-то жили, было тепло.
– О да, – тонкие губы хозяина, одетого в чёрный бархат, тронула ироничная улыбка, – там было тепло. Но беда в том, что в Испании стало жарко… от костров святой инквизиции. Лучше уж лондонский туман, чем дым аутодафе.
Остальные присутствующие молчали – по своему иерархическому статусу они были ниже хозяина дома и его гостя и соблюдали ритуал встречи. Мессир Шильд с кряхтением опустился в приготовленное для него кресло и с видимым удовольствием отхлебнул пунш.
– Какие новости с материка? – спросил Феллер, выдержав положенную паузу.
– Обычные, – Шильд дёрнул плечами. – Болезный король Испании переселился в лучший мир, и в Европе вот-вот разразится война: война за испанское наследство.
– Война, – хозяин дома поморщился. – Все эти короли и герцоги привыкли считать, что история пишется их шпагами и пушками, тогда как на самом деле…
– Пусть их, – Шильд небрежно махнул пухлой ладонью, – оставим сильных мира сего пребывать в этом сладком для них заблуждении… до поры. Меня заботит другое, мессиры, – он обвёл всех сидевших за столом взглядом, внезапно утратившим сонную флегматичность и ставшим хищно-ледяным.
– Америка? – полувопросительно-полуутвердительно уточнил Феллер.
– Именно, – Шильд кивнул. – А все эти войны – они важны для нас только тем, как они помогают или мешают достижению нашей главной цели. Проносящиеся бури ломают высокие деревья, а трава, покорно склоняющаяся под порывами ветра, растёт себе и растёт…
– …и в конце концов оплетает всё и вся, – закончил за него Феллер. – И если эту траву сеять…
– В Северной Америке сложилось равновесие сил, – продолжил Шильд, мгновенно перейдя с языка поэтических метафор на сухую деловую речь. – Французские владения там гораздо более обширны, но Виргинию и Массачусетс рано списывать со счетов. Британия как держава ничуть не слабее Франции, и в Англии много лишних людей – они едут и едут за океан в поисках лучшей доли.
– Но ведь и Франция поощряет эмиграцию в свои американские колонии, – сказал кто-то из сидевших за столом.
– Вы правы, молодой человек, – снисходительно произнёс мессир Шильд. – За годы религиозных гонений Францию покинуло почти двести тысяч гугенотов, и большинство из них нашли себе место в Канаде и Луизиане. Это большая сила!
– И англичане, и французы, обосновавшиеся за океаном, в основной своей массе протестанты, – многозначительно заметил мессир Феллер, – а протестантизм с его догматами «Богатство угодно богу» и «Падающего – подтолкни» подходит нам как нельзя лучше. И поэтому уже не столь важно, кому в итоге достанется Америка, – я, например, одинаково хорошо говорю и по-английски, и по-французски, и по-испански, и по-немецки.
– А как насчёт языка ирокезов? – Шильд усмехнулся.
– Если понадобится – выучу, – невозмутимо отпарировал Феллер, – хотя до этого, думаю, дело не дойдёт: индейцам ещё очень долго расти до понимания наших ценностей, и я сомневаюсь, что они вообще сумеют до них дорасти. Что поделаешь, дикари…
– Вы совершенно правы, – на этот раз Шильд был предельно серьёзен, – неважно, какая из великих держав возьмёт верх в борьбе за Северную Америку: важно, чтобы мы были готовы к любому повороту событий. Вам ведь известно, что наши активы в равной степени вложены и в Англию, и во Францию, и кто бы не победил в европейской сваре, мы не останемся внакладе – деньги легко и просто перетекут туда, куда будет нужно нам; туда, где им будет проще размножаться и прокладывать нам дорогу к вершинам власти. Никогда не складывай все яйца в одну корзину – так, кажется, гласит английская пословица? Думаю, что эта пословица применима и в отношении Америки – страны нашего будущего.
– Совершенно верно, – Феллер тоже был очень серьёзен. – И поэтому, – он оглядел сидевших за столом. – Ты, Джозеф, поедешь в Бостон; ты, Бокэ, – в Квебек; ты, Жером, – в Луизиану; ты, Джошуа, – в Джеймстаун в Виргинии. Вы знаете, что там надо делать – год за годом, медленно, кропотливо, но безостановочно, – а деньги у вас будут. In God we trust![20]
– Деньги будут, – повторил вслед за ним Шильд. – Dans Dieu nous faisons confiance!
Четверо названных молча склонили головы – Люди Круга понимали друг друга с полуслова.
«Карфаген будет построен, – думал мессир Феллер, – Новый Карфаген».
«И Рим падёт, – думал мессир Шильд, – Новый Рим».
Старейшины Людей Круга понимали друг друга с полумысли.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. СЛОМАННЫЕ ШПАГИ
1755 год
«Мне это очень не нравится, – думал молодой майор Джордж Вашингтон, командир виргинских ополченцев, нагибаясь в седле, чтобы проехать под нависающими над узкой лесной дорогой ветвями могучих деревьев. – Генерал Брэддок упрям как бык: он считает обучение солдат приёмам войны в лесу «недостойным джентльмена». Он полагает, что к форту Дюкен надо идти парадным строём, под барабанный бой, и надеется устрашить французов и заставить их тут же сложить оружие одним лишь видом своей блестящей армии. И это в лесу, где пушки приходится тащить через прорубленные просеки, и где за нами уже наверняка внимательно следят сотни вражеских глаз! Ох, как мне это всё не нравится…».
Двадцатитрёхлетний виргинец не ошибся: трёхтысячный английский экспедиционный корпус давно уже находился под пристальным вниманием французских союзников-ирокезов. Конрекур, комендант форта Дюкен, был извещён о приближении неприятеля и готовился его встретить, а тем временем «настоящие гадюки» бесшумно шли за англичанами, выжидая удобного момента. Гарнизон форта был невелик, но к солдатам Конрекура присоединилось более тысячи индейцев, жаждавших английских скальпов и богатой добычи. И на подходе к броду через Мононгахелу, у поросшего густым лесом оврага, англичан уже ждала засада.
Насторожённую тишину разорвал воинственный клич, отозвавшийся в лесу звенящим эхом. Среди стволов деревьев тут и там замелькали фигуры индейцев; французский офицер взмахнул шляпой, и отовсюду взвились многочисленные сине-белые клубы порохового дыма – ирокезы открыли беглый огонь. Отстреливаясь, солдаты сорок четвёртого полка начали отходить к просеке – полковник Питер Хэллкет был убит одним из первых, и командование принял подполковник Томас Гейдж.
У просеки отступление грозило уже превратиться в бегство, когда Гейдж развернул орудия и осыпал противника картечью. Французский офицер[21] был убит, канадцы дрогнули, подались назад и ирокезы, не желая стоять под пушечным огнём. Однако два французских капитана[22] сумели прекратить панику и ободрить своих солдат и воинов-индейцев. Ирокезы, прячась за стволами деревьев, на выбор били английских солдат, красные мундиры которых ярко выделялись на зелёном фоне леса. Англичане недолго продержались под убийственно меткими выстрелами – мёртвые тела артиллеристов повисли на лафетах замолчавших пушек, и на просеке началась настоящая бойня.
Ирокезы
Генерал Брэддок, заслышав отчаянную пальбу, бросил вперёд полк подполковника Бартона, но к этому времени остатки авангарда были уже смяты, и бегущие солдаты Гейджа расстроили ряды солдат Бартона. Конные английские офицеры стали отличной мишенью для индейских стрелков – всадники словно притягивали к себе пули, и скоро некому стало отдавать приказы. Подполковник Бартон упал с простреленным бедром, атака захлебнулась. Ружья ирокезов выкашивали англичан – лесная дорога была завалена убитыми и ранеными.
«Мне это очень не нравится, – думал молодой майор Джордж Вашингтон, командир виргинских ополченцев, нагибаясь в седле, чтобы проехать под нависающими над узкой лесной дорогой ветвями могучих деревьев. – Генерал Брэддок упрям как бык: он считает обучение солдат приёмам войны в лесу «недостойным джентльмена». Он полагает, что к форту Дюкен надо идти парадным строём, под барабанный бой, и надеется устрашить французов и заставить их тут же сложить оружие одним лишь видом своей блестящей армии. И это в лесу, где пушки приходится тащить через прорубленные просеки, и где за нами уже наверняка внимательно следят сотни вражеских глаз! Ох, как мне это всё не нравится…».
Двадцатитрёхлетний виргинец не ошибся: трёхтысячный английский экспедиционный корпус давно уже находился под пристальным вниманием французских союзников-ирокезов. Конрекур, комендант форта Дюкен, был извещён о приближении неприятеля и готовился его встретить, а тем временем «настоящие гадюки» бесшумно шли за англичанами, выжидая удобного момента. Гарнизон форта был невелик, но к солдатам Конрекура присоединилось более тысячи индейцев, жаждавших английских скальпов и богатой добычи. И на подходе к броду через Мононгахелу, у поросшего густым лесом оврага, англичан уже ждала засада.
Насторожённую тишину разорвал воинственный клич, отозвавшийся в лесу звенящим эхом. Среди стволов деревьев тут и там замелькали фигуры индейцев; французский офицер взмахнул шляпой, и отовсюду взвились многочисленные сине-белые клубы порохового дыма – ирокезы открыли беглый огонь. Отстреливаясь, солдаты сорок четвёртого полка начали отходить к просеке – полковник Питер Хэллкет был убит одним из первых, и командование принял подполковник Томас Гейдж.
У просеки отступление грозило уже превратиться в бегство, когда Гейдж развернул орудия и осыпал противника картечью. Французский офицер[21] был убит, канадцы дрогнули, подались назад и ирокезы, не желая стоять под пушечным огнём. Однако два французских капитана[22] сумели прекратить панику и ободрить своих солдат и воинов-индейцев. Ирокезы, прячась за стволами деревьев, на выбор били английских солдат, красные мундиры которых ярко выделялись на зелёном фоне леса. Англичане недолго продержались под убийственно меткими выстрелами – мёртвые тела артиллеристов повисли на лафетах замолчавших пушек, и на просеке началась настоящая бойня.
Ирокезы
Генерал Брэддок, заслышав отчаянную пальбу, бросил вперёд полк подполковника Бартона, но к этому времени остатки авангарда были уже смяты, и бегущие солдаты Гейджа расстроили ряды солдат Бартона. Конные английские офицеры стали отличной мишенью для индейских стрелков – всадники словно притягивали к себе пули, и скоро некому стало отдавать приказы. Подполковник Бартон упал с простреленным бедром, атака захлебнулась. Ружья ирокезов выкашивали англичан – лесная дорога была завалена убитыми и ранеными.