Страница:
Владимир Ильич Контровский
Томагавки кардинала
Se non e vero, e ben trovato[1]
ПРОЛОГ. Инаугурация
20 января 2009 года
Серебристый «дассо-фалкон» с чёрными буквами «EU President» на борту описывал широкий круг. Глава департамента безопасности рекомендовал отменить полёт, ссылаясь на высокую вероятность террористического акта со стороны то ли ассасинов Нового Халифата, то ли ниндзя Поднебесной Империи, и предложил вновь избранному президенту добраться до Шамплена, где должна была состояться церемония инаугурации, на бронированном авто. «Не стоит искушать судьбу, мсье президент, – заявил генерал-префект. – Подумайте, какими могут быть последствия для нашей страны и для всего цивилизованного мира, если ваш самолёт будет сбит – вместе с вами?». «Означает ли это, генерал, – холодно осведомился Жерар, пристально глядя в бесцветные, ничего не выражающие глаза префекта, – что вы и вся ваша служба не в состоянии обеспечить безопасность первого лица государства? И что миллионы бюджетных талеров, которые расходуются на ваше ведомство, истрачены зря или, попросту говоря, украдены из карманов наших законопослушных налогоплательщиков?». «Я не Господь Бог, – невозмутимо ответил Галиссоньер. – Зенитная ракета-робот может быть запущена из любой точки круга радиусом пять лье, из любого окна любого из тысяч домов Нуво-Руана и даже с любой из множества яхт, которые будут бороздить в этот день Гудзон и акваторию Мангатан-Бэ. Весь этот город – ящик, до отказа набитый многонациональной взрывчаткой, ждущей только искры, и сотни глаз будут следить за вашим самолётом отнюдь не с самыми добрыми чувствами. Я понимаю, что вы не хотите нарушать ритуал, но…». «Да, я этого не хочу» – перебил его Жерар. «…тогда хотя бы, – упрямо продолжал префект, – воспользуйтесь «химерой». Эти самолёты-невидимки трудноуловимы для радарной системы самонаведения, и вы…». «Поймите, генерал Галиссоньер, – в голосе президента прорезались металлические нотки. – Традиции – это символ нерушимости нашей страны, несущей своё тяжкое бремя. Я не могу лишить нашу нацию – народ Объединённых Штатов – привычного зрелища, ставшего многолетней традицией! Люди должны увидеть летящий над городом самолёт президента, каким они видели его и восемь, и шестнадцать лет назад. Незыблемость устоев – в наши непростые времена это особенно важно! Мой полёт состоится, префект. Делайте своё дело, а я буду делать своё». «Я вас предупредил, мсье президент, – генерал опустил глаза. – Могу лишь добавить: для обеспечения безопасности вашего традиционного облёта Нуво-Руана я сделаю всё, что в моих силах».
Под крылом президентского «фалкона», шедшего на небольшой высоте, проплывала величественная панорама Нуво-Руана: крупнейшего города восточного побережья Северной Америки. Небо было безоблачным, дул лёгкий ветерок, подёрнувший рябью тянущуюся до горизонта безмятежную гладь Атлантического океана. В прозрачном зимнем воздухе были отчётливо видны небоскрёбы Мангатана, устремлённые вверх стеклобетонными копьями. Рю де Мюр[2] – деловой центр, улица, проходившая там, где некогда стояла стена, служившая границей молодого города, и ставшая ныне средоточием финансовой мощи, подмявшей всю планету, щетинилась зданиями банков и корпораций. «Мы грозим богам» – припомнилась Жерару фраза, слышанная им так давно, что он уже забыл, кто именно её произнёс. «А ведь терпение богов небеспредельно, – подумал вдруг президент, – они могут и обидеться, и тогда…».
Самолёт заложил вираж над островком Иль де ла Либертэ. Конец маршрута – точка, расположенная прямо над головой Статуи Свободы, возвышавшейся почти на сто метров. «Вот и всё, – Жерар мысленно вздохнул с облегчением. – Опасения генерала Галиссоньера были напрасными. Ещё полчаса – и мы на месте».
В Шамплене, административной столице страны, самолёт президента ждали. Строго говоря – юридически, – президент ещё не был президентом: он станет таковым только после торжественной церемонии инаугурации.
«Фалкон» приземлился с ювелирной точностью. Его двигатели ещё посвистывали, выдыхая полётную мощь, когда Жерар, сойдя по трапу, занял место в открытом «ситроене» – слева от своего предшественника, сидевшего в машине. Президенты Объединённых Штатов – вступающий в должность и уходящий – молча обменялись бесстрастными взглядами, демонстрируя всевидящим глазами видеокамер понимание величия момента. Лимузин мягко тронулся с места с грацией крадущегося зверя.
Белый «ситроен» мчался по Парадиз-авеню к Капитолию, приветствуемый тысячами людей, прибывших в Шамплен со всех концов огромной страны. Меры предосторожности были приняты беспрецедентные – фликов[3] и секретных агентов на улицах столицы были не меньше, чем простых граждан. «Я не могу лишить народ Объединённых Штатов привычного зрелища, – подумал Жерар, – будет и салют, и военный парад, и бал, на котором я станцую менуэт. А этот старый лис, – он чуть покосился на соседа, сидевшего неестественно прямо, с каменным лицом, – наверняка доволен. Заварил кашу, которую я теперь буду расхлёбывать, давясь и обжигаясь, а с него теперь взятки гладки. За всё отвечает нынешний хозяин Мезон-Бланш[4] – об ошибках прежнего хозяина вспоминают мимоходом. А то, что дело вовсе не в ошибках того или иного президента, вообще мало кто понимает. Мир перегрет, это видно невооружённым глазом, и всё-таки люди надеются на чудо: кто-то придёт и всё исправит. Хорошо хоть с погодой мне повезло, тепло и без осадков – кое-кому из моих предшественников пришлось произносить инаугурационную речь под дождём или снегом: по традиции церемония всегда проводится на открытом воздухе».
Машина остановилась точно у края ковровой дорожки, ведущей к зданию Капитолия. Поднявшись по мраморным ступенькам к невысокой трибуне, Жерар чуть помедлил – он знал, что его жёсткое мужественное лицо и безукоризненный костюм видят сейчас многие миллионы зрителей, замерших у экранов телевизоров по всему миру. Выдержав ритуальную паузу, он положил руку на Библию, поданную председателем Верховного суда, и произнёс, чётко выговаривая каждое слово:
– Je, Gérard Xavier Marcel Depardieu, jure solennellement que je soutiendrai et défendrai la constitution des Etats-Unis contre tous les ennemis, étranger et domestique; que je soutiendrai la foi et l'allégeance vraies à la même chose; que je prends cet engagement librement, sans n'importe quelle réservation mentale ou but de l'évasion; et cela je jaillirai et remplirai loyalement les fonctions du bureau sur lequel je suis sur le point d'entrer. Aidez-ainsi moi Dieu[5].
Серебристый «дассо-фалкон» с чёрными буквами «EU President» на борту описывал широкий круг. Глава департамента безопасности рекомендовал отменить полёт, ссылаясь на высокую вероятность террористического акта со стороны то ли ассасинов Нового Халифата, то ли ниндзя Поднебесной Империи, и предложил вновь избранному президенту добраться до Шамплена, где должна была состояться церемония инаугурации, на бронированном авто. «Не стоит искушать судьбу, мсье президент, – заявил генерал-префект. – Подумайте, какими могут быть последствия для нашей страны и для всего цивилизованного мира, если ваш самолёт будет сбит – вместе с вами?». «Означает ли это, генерал, – холодно осведомился Жерар, пристально глядя в бесцветные, ничего не выражающие глаза префекта, – что вы и вся ваша служба не в состоянии обеспечить безопасность первого лица государства? И что миллионы бюджетных талеров, которые расходуются на ваше ведомство, истрачены зря или, попросту говоря, украдены из карманов наших законопослушных налогоплательщиков?». «Я не Господь Бог, – невозмутимо ответил Галиссоньер. – Зенитная ракета-робот может быть запущена из любой точки круга радиусом пять лье, из любого окна любого из тысяч домов Нуво-Руана и даже с любой из множества яхт, которые будут бороздить в этот день Гудзон и акваторию Мангатан-Бэ. Весь этот город – ящик, до отказа набитый многонациональной взрывчаткой, ждущей только искры, и сотни глаз будут следить за вашим самолётом отнюдь не с самыми добрыми чувствами. Я понимаю, что вы не хотите нарушать ритуал, но…». «Да, я этого не хочу» – перебил его Жерар. «…тогда хотя бы, – упрямо продолжал префект, – воспользуйтесь «химерой». Эти самолёты-невидимки трудноуловимы для радарной системы самонаведения, и вы…». «Поймите, генерал Галиссоньер, – в голосе президента прорезались металлические нотки. – Традиции – это символ нерушимости нашей страны, несущей своё тяжкое бремя. Я не могу лишить нашу нацию – народ Объединённых Штатов – привычного зрелища, ставшего многолетней традицией! Люди должны увидеть летящий над городом самолёт президента, каким они видели его и восемь, и шестнадцать лет назад. Незыблемость устоев – в наши непростые времена это особенно важно! Мой полёт состоится, префект. Делайте своё дело, а я буду делать своё». «Я вас предупредил, мсье президент, – генерал опустил глаза. – Могу лишь добавить: для обеспечения безопасности вашего традиционного облёта Нуво-Руана я сделаю всё, что в моих силах».
Под крылом президентского «фалкона», шедшего на небольшой высоте, проплывала величественная панорама Нуво-Руана: крупнейшего города восточного побережья Северной Америки. Небо было безоблачным, дул лёгкий ветерок, подёрнувший рябью тянущуюся до горизонта безмятежную гладь Атлантического океана. В прозрачном зимнем воздухе были отчётливо видны небоскрёбы Мангатана, устремлённые вверх стеклобетонными копьями. Рю де Мюр[2] – деловой центр, улица, проходившая там, где некогда стояла стена, служившая границей молодого города, и ставшая ныне средоточием финансовой мощи, подмявшей всю планету, щетинилась зданиями банков и корпораций. «Мы грозим богам» – припомнилась Жерару фраза, слышанная им так давно, что он уже забыл, кто именно её произнёс. «А ведь терпение богов небеспредельно, – подумал вдруг президент, – они могут и обидеться, и тогда…».
Самолёт заложил вираж над островком Иль де ла Либертэ. Конец маршрута – точка, расположенная прямо над головой Статуи Свободы, возвышавшейся почти на сто метров. «Вот и всё, – Жерар мысленно вздохнул с облегчением. – Опасения генерала Галиссоньера были напрасными. Ещё полчаса – и мы на месте».
В Шамплене, административной столице страны, самолёт президента ждали. Строго говоря – юридически, – президент ещё не был президентом: он станет таковым только после торжественной церемонии инаугурации.
«Фалкон» приземлился с ювелирной точностью. Его двигатели ещё посвистывали, выдыхая полётную мощь, когда Жерар, сойдя по трапу, занял место в открытом «ситроене» – слева от своего предшественника, сидевшего в машине. Президенты Объединённых Штатов – вступающий в должность и уходящий – молча обменялись бесстрастными взглядами, демонстрируя всевидящим глазами видеокамер понимание величия момента. Лимузин мягко тронулся с места с грацией крадущегося зверя.
Белый «ситроен» мчался по Парадиз-авеню к Капитолию, приветствуемый тысячами людей, прибывших в Шамплен со всех концов огромной страны. Меры предосторожности были приняты беспрецедентные – фликов[3] и секретных агентов на улицах столицы были не меньше, чем простых граждан. «Я не могу лишить народ Объединённых Штатов привычного зрелища, – подумал Жерар, – будет и салют, и военный парад, и бал, на котором я станцую менуэт. А этот старый лис, – он чуть покосился на соседа, сидевшего неестественно прямо, с каменным лицом, – наверняка доволен. Заварил кашу, которую я теперь буду расхлёбывать, давясь и обжигаясь, а с него теперь взятки гладки. За всё отвечает нынешний хозяин Мезон-Бланш[4] – об ошибках прежнего хозяина вспоминают мимоходом. А то, что дело вовсе не в ошибках того или иного президента, вообще мало кто понимает. Мир перегрет, это видно невооружённым глазом, и всё-таки люди надеются на чудо: кто-то придёт и всё исправит. Хорошо хоть с погодой мне повезло, тепло и без осадков – кое-кому из моих предшественников пришлось произносить инаугурационную речь под дождём или снегом: по традиции церемония всегда проводится на открытом воздухе».
Машина остановилась точно у края ковровой дорожки, ведущей к зданию Капитолия. Поднявшись по мраморным ступенькам к невысокой трибуне, Жерар чуть помедлил – он знал, что его жёсткое мужественное лицо и безукоризненный костюм видят сейчас многие миллионы зрителей, замерших у экранов телевизоров по всему миру. Выдержав ритуальную паузу, он положил руку на Библию, поданную председателем Верховного суда, и произнёс, чётко выговаривая каждое слово:
– Je, Gérard Xavier Marcel Depardieu, jure solennellement que je soutiendrai et défendrai la constitution des Etats-Unis contre tous les ennemis, étranger et domestique; que je soutiendrai la foi et l'allégeance vraies à la même chose; que je prends cet engagement librement, sans n'importe quelle réservation mentale ou but de l'évasion; et cela je jaillirai et remplirai loyalement les fonctions du bureau sur lequel je suis sur le point d'entrer. Aidez-ainsi moi Dieu[5].
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ТОМАГАВКИ ИРОКЕЗОВ
1623 год
Зеленовато-вспененная стена падающей воды изгибалась широкой дугой от берега до берега. Белое облако мельчайших брызг было видно за много лье, а здесь, у самого водопада, можно было объясняться только жестами: слова бессильно вязли в грохоте и тяжёлом гуле.
Ниагарский водопад
«Онгиаара, что на языке ирокезов означает «гром воды», – думал Самуэль Шамплен, потрясённый величественным зрелищем. – Как там сказано в индейской легенде, которую поведал мне старый шаман? Одна девушка без памяти любила духа-хозяина этого водопада, и когда она узнала, что отец хочет отдать её в жёны какому-то воину, красавица села в каноэ и устремилась к водопаду, предпочитая смерть жизни без любви. Но когда её каноэ рухнуло в эту пропасть, дух водопада поймал её на лету и увлёк в свою пещеру, скрытую там, за этой водяной стеной. И с тех пор их души живут вместе в тайной пещере под водопадом. А ведь я мог увидеть эту красоту ещё десять лет назад! Хотя… Я мог бы и вовсе не увидеть этот водопад, если бы двадцать лет назад мой мушкет не дал осечку. Ирокезы злопамятны и мстительны – теперь-то я это знаю… Страшно подумать, что сталось бы с Новой Францией – «римляне лесов» не прощают обид, особенно позора поражений. Не иначе как Дух Святой простёр тогда надо мной свою длань… Неисповедима воля Провидения…».
Могучая река мерно катилась на север-восток. На протяжении многих лье от эстуария она напоминала огромный морской фиорд, в котором даже встречались киты. Затем берега Сен-Лорана заметно сходились, однако река оставалась широкой. С обоих её берегов густые леса подступали к самой воде, и только кое-где эти зелёные стены прорезались брешами прибрежных полян.
«Какая страна! – думал королевский картограф, стоя на палубе бригантины, медленно продвигавшейся вверх по течению. – Какой простор, какая первобытная мощь! Мы в Европе веками льём кровь за крохотные клочки земли, а тут её никто и не считает за достояние. Эта земля должна стать французской, и она ею станет, не будь я сьер де Шамплен де Сентонж!».
Самюэль Шамплейн
Тридцатишестилетний моряк из городка Бруаж на побережье Бискайского залива был доволен судьбой. Ему несказанно повезло: король Франции Генрих IV заинтересовался его иллюстрированной книгой о путешествии по Мексике и Вест-Индии, причём настолько, что назначил автора «Краткого рассказа об удивительных вещах, которые Самюэль Шамплейн из Бруажа наблюдал в Западной Индии» королевским картографом и пожаловал ему пенсию и дворянское звание. И теперь Шамплен де Сентонж, облечённый королевским доверием (и соответствующими полномочиями), руководит картографическими съёмками земель Новой Франции в составе канадской экспедиции и составляет описание её берегов. И это только начало – энергии у него хоть отбавляй, а в этих девственных краях энергичный человек найдёт, как и чем себя проявить. Но прежде всего надо убедить его королевское величество в том, что эти земли, которыми короли из династии Валуа пренебрегали около шестидесяти лет, пригодны для колонизации, что здесь можно заниматься не только охотой, но и осёдлым земледелием, и что гибель первых французских колоний – всего лишь досадная случайность.
От размышлений его оторвал голос лейтенанта, командовавшего небольшим отрядом солдат, сопровождавших экспедицию.
– Господин де Сентонж, – почтительно доложил офицер, – на правом берегу виден дым. Скорее всего, это селение виандотов.
– К берегу! – решительно распорядился Шамплен. – Подайте знак на второй корабль. И никаких враждебных выпадов, лейтенант, – нам нужны союзники среди туземцев. Но мушкеты держите наготове – от этих дикарей, которые не имеют ни веры, ни закона и живут как звери, без Бога и без религии, можно ожидать чего угодно.
Опасения королевского картографа не оправдались – индейцы встретили французов дружелюбно. Успокоившись насчёт туземцев, он теперь опасался своих соотечественников, жадно поглядывавших на индеанок, и строго-настрого приказал лейтенанту д’Арманьяку следить за своими людьми – конфликт с аборигенами из-за женщин никак не входил в планы господина де Сентонж. «Всему своё время, – сказал он офицеру. – Мы в самом начале пути, и от нас зависит, насколько тернистым он будет. Множество великих начинаний рушилось из-за пренебрежения мелочами – помните об этом».
Найти общий язык оказалось делом несложным – проводник экспедиции, охотник-траппер Жиль Денье, потомок французских первопоселенцев, прибывших в Канаду с Жаком Картье, свободно говорил на языке алгонкинов и сносно владел ещё несколькими местными наречиями. Ледок недоверия со стороны вождя виандотов растопили традиционные подарки – бусы, кусок сукна и пара железных ножей, вызвавших неподдельный восторг индейцев, – после чего беседа у костра сделалась почти доверительной.
– Они готовы добывать нам шкурки бобров, – переводил проводник, – и обещают не нарушать мир. Вот только, – он помедлил, вслушиваясь в гортанную речь вождя, – виандоты хотели бы рассчитывать на нашу военную помощь и защиту.
– Вот как? – удивился Шамплен. – И кого же они опасаются? Англичан или, может быть, голландцев?
– Ирокезов.
– Кого?
– Ирокезы – могучее индейское племя, вернее, союз пяти племён. А само это слово означает «настоящие гадюки». И оно недалеко от истины, господин картограф: ирокезы – это страх и ужас этих мест. Ирокезы живут одной лишь войной: война, по их представлениям, – единственное занятие, достойное мужчины. Они воюют непрерывно, расширяя свои земли и подчиняя другие племена. Или уничтожая, если те не желают покориться, – ирокезам никто не может противостоять. Они теснят монтаньес, алгонкинов, магиканов и этих, – Жиль повёл глазами в сторону вождя, – гуронов.
– Гуронов?
– Мы их так называем. Вы посмотрите на их всклокоченные патлы, – ухмыльнулся траппер, – ни дать ни взять кабаньи головы![6]
Улыбнувшись меткому прозвищу, Шамплен тем не менее задумался. «Если ирокезы – самая грозная военная сила здешних мест, не опрометчиво ли будет восстанавливать их против нас? Но вождь виандотов ждёт ответа…».
– Скажи ему, что франки не бросают своих союзников в беде.
Ответ был уклончивым – он не содержал прямого обещания, и трактовать его можно было по-всякому, – однако вождь гуронов[7], далёкий от тонкостей политики бледнолицых, остался доволен. Из глаз индейца исчезли остатки насторожённости; он повернулся и махнул рукой, приказывая подавать гостям угощение – ягоды и жареную дичь.
Недоброе предчувствие не обмануло королевского картографа – среди ночи он был разбужен дикими криками. Основательно приложившись спросонок о дерево корабельной переборки, полуодетый Самуэль схватил заряженный мушкет и выскочил на палубу, где уже суетились его люди, не понимавшие, что происходит.
Ночную темноту разогнало пламя – индейские хижины, крытые корой, горели как порох. В селении царила паника: гуроны – мужчины, женщины, дети, – бестолково метались по всему берегу. А среди уже знакомых ему фигур виандотов Шамплен разглядел других индейцев – тех, кто напал. Эти другие были до пояса обнажены и одеты только в ноговицы и в нечто среднее между короткой юбкой и набедренной повязкой; их красные в отсветах огня тела покрывала то ли татуировка, то ли боевая раскраска. Головы нападавших воинов были выбриты, а в оставшуюся «скальповую прядь» воткнуты орлиные перья – расстояние до берега было невелико, шагов тридцать, и Шамплен отчётливо видел все детали.
– Ирокезы! – со страхом произнёс оказавшийся рядом с ним Жиль.
«Так вот вы какие…» – подумал господин де Сентонж.
Ирокезов было меньше, чем виандотов, но они, вооружённые копьями и короткими дубинками, двигались с хищной стремительностью волков, атаковавших оленье стадо, и опустошали ряды захваченных врасплох гуронов. Внимание Шамплена привлёк плечистый рослый ирокез – вероятно, вождь, – раздававший удары направо и налево, и сваливший на его глазах троих виандотов. Исход ночного боя сомнений не вызывал…
Над головой Самуэля тонко свистнула и воткнулась в мачту стрела с костяным наконечником. Шамплен инстинктивно присел, вскинул мушкет, прицелился в ирокезского вождя и нажал на спуск. Ружейный замок щёлкнул, но выстрела не последовало – осечка.
«Не стреляй!» – прозвучал в его сознании властный голос.
Де Сентонж обернулся.
Солдаты в блестящих шлемах разворачивали фальконеты; красными яркими точками светились во тьме зажжённые фитили. Течение развернуло бригантины параллельно берегу, и д’Арманьяк уже готов был открыть огонь: он только не понимал, в кого стрелять, и надо ли это делать вообще.
– Не стрелять! – выкрикнул Шамплен. – Поднять якорь! Вёсла на воду – отойти от берега!
– Но господин де Сентонж, – подал голос лейтенант, – похоже, там избивают наших туземных союзников. Не правильнее ли будет им помочь?
– Не стоит вмешиваться в чужую войну, толком не разобравшись, – отрезал Самуэль. – Мы откроем огонь только если ирокезы сядут в каноэ и попробуют на нас напасть. А эти гуроны пока ещё нам не очень союзники…
Сьер де Шамплен де Сентонж отличался живостью ума и по праву гордился этой своей особенностью. Но в эту ночь он был удивлён быстротой, с которой выстраивались в его мозгу цепочки умозаключений.
«Мы с лёгкостью разгоним сотню этих голых дикарей, их каменные копья и стрелы бессильны против наших кирас. А наши мушкеты – я знаю, как в абордажном бою тяжёлые мушкетные пули навылет пробивают двухдюймовые доски фальшборта. К тому же местные туземцы почти не видели европейцев, огнестрельное оружие покажется им громом небесным и повергнет их в ужас. Но что дальше? Гоняться по лесу за индейцами, которые чувствуют себя там как дома? Нам нужны надёжные союзники – они не только дадут нам ценные меха, но и помогут сделать все эти земли владениями французской короны. И если ирокезы самые лучшие воины здешних мест – а скорее всего, так оно и есть: я помню страх в глазах вождя виандотов и страх в голосе этого бродяги Денье, и кое-что вижу собственными глазами, – то пусть тогда этими союзниками – а не врагами! – станут ирокезы. Хорошо, что мой мушкет дал осечку».
Бригантины медленно отгребали от берега. Сражение тем временем закончилось – победители-ирокезы сгоняли пленных и собирали трофеи. Нападать на бледнолицых они, похоже, не собирались. Вождь ирокезов – тот самый, в которого недавно целился Шамплен, – подошёл к самой воде, разглядывая французские корабли. Его высокая фигура была ярко освещена пламенем горящих шалашей, и де Сентонж видел, как с дубинки, зажатой в правой руке индейца, срывались в воду Сен-Лорана густые тёмные капли.
Деревня ирокезов напоминала укреплённый форт – продолговатые дома, в каждом из которых обитал отдельный род, располагались внутри бревенчатого частокола высотой в два человеческих роста; концы брёвен, надёжно вкопанных в землю, были обтёсаны и заострены. В длинных домах, крытых пластами коры вяза, уложенных на каркас из деревянных шестов, жили многие сотни индейцев, однако сейчас никого из них не было видно – важной беседе, идущей возле костра на площади, нельзя мешать.
Деревня ирокезов (старинный рисунок)
– Я рад, что ходеносауни[8] и франки стали братьями, – Глэйдэйнохче, сашем мохоков, выпустил изо рта струйку дыма и передал трубку Шамплену.
Губернатор Квебека не любил курить табак, но понимал, что нарушать церемонию, на подготовку которой он затратил столько времени и сил, ни в коем случае нельзя. Трубка мира, переданная ему ирокезским вождём, одновременно была и томагавком войны: рукоять боевого топорика была высверлена по всей длине, а на обушке сделана выемка для табака. «В одном предмете мир и война, грань между которыми так тонка, – подумал Самуэль. – И грань эту перейти очень просто – за десять лет мы с ирокезами не раз стояли на этой грани». Он бросил быстрый взгляд на тёмное лицо сашема – крючковатый нос индейца напоминал клюв хищной птицы. «Этот индеец соответствует своему имени[9], – мысленно усмехнулся Шамплен. – Ничего, теперь он станет нашим охотничьим ястребом».
– Я рад, – повторил вождь мохоков, когда де Сентонж в свою очередь затянулся из трубки и выдохнул сизый дым, с трудом удержавшись от кашля. – Ирокезы будут хозяевами всех этих земель. Так гласит пророчество нашего мудрого шамана Деганавида, основавшего Лигу Пяти Племён, и наш союз будет тому подтверждением.
«Не знаю, что там говорил этот ваш пророк, – подумал Самуэль, сохраняя каменное выражение лица, столь ценимое индейцами, – но я знаю, что хозяевами здешних мест станут французы. И наш союз будет подтверждением того, что ваши томагавки помогут нам в этом». Тем не менее он, изучивший язык ирокезов и обходившийся при встречах с ними без переводчика, молча кивнул, выражая согласие со словами сашема.
Он вспомнил, каких трудов ему стоило убедить королевских вельмож и саму Марию Медичи, мать-регентшу малолетнего короля Людовика XIII, в том, что рассматривать Новую Францию только лишь как источник ценных мехов, недальновидно. «Эти земли могут стать залогом будущего могущества нашей державы! – с жаром говорил господин де Сентонж. – Но наши поселения там немногочисленны и малолюдны, а на Северную Америку зарятся и голландцы, и англичане, и даже шведы, не говоря уже об испанцах. И поэтому нам нужны там надёжные и сильные союзники, и я их нашёл. А пушнина будет – бобрам ведь всё равно, какое индейское племя снимает с них шкурки». Красноречие Шамплена сыграло свою роль – интерес французской короны к Америке заметно возрос, а сам Шамплен, основавший в 1608 году Квебек, вскоре был назначен губернатором этого быстро растущего города. А теперь, после основания в 1611 году Монреаля, господин де Сентонж вот-вот станет генерал-губернатором всей Новой Франции. И решающим аргументом в его пользу будет договор с ирокезами, наконец-то согласившимися встать на сторону бурбонских лилий. А меха – меха в метрополию идут: при поддержке французов Лига Пяти вытеснила виандотов и алгонкинов с берегов Сен-Лорана и захватила их богатые охотничьи угодья. Молва не лгала – воины-ирокезы действительно оказались лучшими воинами среди всех местных племён.
Теперь Самуэль Шамплен знал об ирокезах куда больше, чем десять лет назад. Союз пяти племён включал в себя племена кайюга – «людей большого болота», мохоков – «людей кремня», онеида – «людей гранита», онондага – «людей холмов» и сенека – «людей великих холмов». Общая численность ирокезов достигала примерно пятнадцати тысяч человек, из них три тысячи воинов – большая сила для здешних лесов, причём сила умелая и хорошо организованная. Действуя небольшими отрядами, ирокезы уходили за сотни лье от родных мест и появлялись там, где их не ждали. По-змеиному тихо пробираясь в мягких мокасинах через заросли, ходеносауни повергали противников в ужас своим умением вести бой в лесу и своей беспощадной свирепостью. Шамплен знал о донесении, написанном в Париж отцом Лалемэнтом: «Ирокезы так бесшумны в их приближении, так быстры в их разрушении и так молниеносны в отступлении, что каждый обычно узнает об их уходе прежде, чем узнает об их нападении. Они проходят, словно лисы, сквозь лес, который дает им убежище и служит им неприступной крепостью. Они нападают, как львы, и так же неожиданно в тот момент, когда меньше всего ожидают, не встречая сопротивления. Они налетают, как птицы, исчезая прежде, чем они действительно появятся»[10], и был полностью согласен со словами святого отца.
Война была основным занятием ирокезов-мужчин. В отличие от других индейских племён, народ длинного дома жил не только охотой: основой пропитания было земледелие – ходеносауни возделывали поля, на которых росли кукуруза, соя, тыквы и табак. Сезон охоты длился с осени до середины зимы, сезон рыбной ловли приходился на весну, а война – война шла круглый год.
А самым удивительным было то, что народом великих воинов правили женщины. Племена Лиги управлялись советами вождей-мужчин, но выбирали их женщины. Женщины возглавляли кланы; женщинам принадлежала вся собственность племени, от полей и домов до утвари и одежды; под наблюдением матерей кланов женщины обрабатывали поля. После женитьбы муж переселялся в «длинный дом» своей жены, а их дети входили в клан матери. Всё хозяйство Союза Пяти Племён держалось на женщинах – мужчины приносили дичь и рыбу, внося разнообразие в кукурузное меню, зачинали детей, которых воспитывал клан, и воевали, воевали, воевали, расширяя земли, занятые племенами Лиги. И женщинам всё это нравилось…
Да, теперь Самуэль де Шамплен де Сентонж многое знал об ирокезах – «римлянах лесов», и всякий раз его обдавало холодом при мысли о том, что история Северной Америки и всего мира могла бы пойти иначе, если бы в ту памятную ночь 1603 года на берегу Сен-Лорана его мушкет не дал осечки.
Зеленовато-вспененная стена падающей воды изгибалась широкой дугой от берега до берега. Белое облако мельчайших брызг было видно за много лье, а здесь, у самого водопада, можно было объясняться только жестами: слова бессильно вязли в грохоте и тяжёлом гуле.
Ниагарский водопад
«Онгиаара, что на языке ирокезов означает «гром воды», – думал Самуэль Шамплен, потрясённый величественным зрелищем. – Как там сказано в индейской легенде, которую поведал мне старый шаман? Одна девушка без памяти любила духа-хозяина этого водопада, и когда она узнала, что отец хочет отдать её в жёны какому-то воину, красавица села в каноэ и устремилась к водопаду, предпочитая смерть жизни без любви. Но когда её каноэ рухнуло в эту пропасть, дух водопада поймал её на лету и увлёк в свою пещеру, скрытую там, за этой водяной стеной. И с тех пор их души живут вместе в тайной пещере под водопадом. А ведь я мог увидеть эту красоту ещё десять лет назад! Хотя… Я мог бы и вовсе не увидеть этот водопад, если бы двадцать лет назад мой мушкет не дал осечку. Ирокезы злопамятны и мстительны – теперь-то я это знаю… Страшно подумать, что сталось бы с Новой Францией – «римляне лесов» не прощают обид, особенно позора поражений. Не иначе как Дух Святой простёр тогда надо мной свою длань… Неисповедима воля Провидения…».
* * *
1603 годМогучая река мерно катилась на север-восток. На протяжении многих лье от эстуария она напоминала огромный морской фиорд, в котором даже встречались киты. Затем берега Сен-Лорана заметно сходились, однако река оставалась широкой. С обоих её берегов густые леса подступали к самой воде, и только кое-где эти зелёные стены прорезались брешами прибрежных полян.
«Какая страна! – думал королевский картограф, стоя на палубе бригантины, медленно продвигавшейся вверх по течению. – Какой простор, какая первобытная мощь! Мы в Европе веками льём кровь за крохотные клочки земли, а тут её никто и не считает за достояние. Эта земля должна стать французской, и она ею станет, не будь я сьер де Шамплен де Сентонж!».
Самюэль Шамплейн
Тридцатишестилетний моряк из городка Бруаж на побережье Бискайского залива был доволен судьбой. Ему несказанно повезло: король Франции Генрих IV заинтересовался его иллюстрированной книгой о путешествии по Мексике и Вест-Индии, причём настолько, что назначил автора «Краткого рассказа об удивительных вещах, которые Самюэль Шамплейн из Бруажа наблюдал в Западной Индии» королевским картографом и пожаловал ему пенсию и дворянское звание. И теперь Шамплен де Сентонж, облечённый королевским доверием (и соответствующими полномочиями), руководит картографическими съёмками земель Новой Франции в составе канадской экспедиции и составляет описание её берегов. И это только начало – энергии у него хоть отбавляй, а в этих девственных краях энергичный человек найдёт, как и чем себя проявить. Но прежде всего надо убедить его королевское величество в том, что эти земли, которыми короли из династии Валуа пренебрегали около шестидесяти лет, пригодны для колонизации, что здесь можно заниматься не только охотой, но и осёдлым земледелием, и что гибель первых французских колоний – всего лишь досадная случайность.
От размышлений его оторвал голос лейтенанта, командовавшего небольшим отрядом солдат, сопровождавших экспедицию.
– Господин де Сентонж, – почтительно доложил офицер, – на правом берегу виден дым. Скорее всего, это селение виандотов.
– К берегу! – решительно распорядился Шамплен. – Подайте знак на второй корабль. И никаких враждебных выпадов, лейтенант, – нам нужны союзники среди туземцев. Но мушкеты держите наготове – от этих дикарей, которые не имеют ни веры, ни закона и живут как звери, без Бога и без религии, можно ожидать чего угодно.
Опасения королевского картографа не оправдались – индейцы встретили французов дружелюбно. Успокоившись насчёт туземцев, он теперь опасался своих соотечественников, жадно поглядывавших на индеанок, и строго-настрого приказал лейтенанту д’Арманьяку следить за своими людьми – конфликт с аборигенами из-за женщин никак не входил в планы господина де Сентонж. «Всему своё время, – сказал он офицеру. – Мы в самом начале пути, и от нас зависит, насколько тернистым он будет. Множество великих начинаний рушилось из-за пренебрежения мелочами – помните об этом».
Найти общий язык оказалось делом несложным – проводник экспедиции, охотник-траппер Жиль Денье, потомок французских первопоселенцев, прибывших в Канаду с Жаком Картье, свободно говорил на языке алгонкинов и сносно владел ещё несколькими местными наречиями. Ледок недоверия со стороны вождя виандотов растопили традиционные подарки – бусы, кусок сукна и пара железных ножей, вызвавших неподдельный восторг индейцев, – после чего беседа у костра сделалась почти доверительной.
– Они готовы добывать нам шкурки бобров, – переводил проводник, – и обещают не нарушать мир. Вот только, – он помедлил, вслушиваясь в гортанную речь вождя, – виандоты хотели бы рассчитывать на нашу военную помощь и защиту.
– Вот как? – удивился Шамплен. – И кого же они опасаются? Англичан или, может быть, голландцев?
– Ирокезов.
– Кого?
– Ирокезы – могучее индейское племя, вернее, союз пяти племён. А само это слово означает «настоящие гадюки». И оно недалеко от истины, господин картограф: ирокезы – это страх и ужас этих мест. Ирокезы живут одной лишь войной: война, по их представлениям, – единственное занятие, достойное мужчины. Они воюют непрерывно, расширяя свои земли и подчиняя другие племена. Или уничтожая, если те не желают покориться, – ирокезам никто не может противостоять. Они теснят монтаньес, алгонкинов, магиканов и этих, – Жиль повёл глазами в сторону вождя, – гуронов.
– Гуронов?
– Мы их так называем. Вы посмотрите на их всклокоченные патлы, – ухмыльнулся траппер, – ни дать ни взять кабаньи головы![6]
Улыбнувшись меткому прозвищу, Шамплен тем не менее задумался. «Если ирокезы – самая грозная военная сила здешних мест, не опрометчиво ли будет восстанавливать их против нас? Но вождь виандотов ждёт ответа…».
– Скажи ему, что франки не бросают своих союзников в беде.
Ответ был уклончивым – он не содержал прямого обещания, и трактовать его можно было по-всякому, – однако вождь гуронов[7], далёкий от тонкостей политики бледнолицых, остался доволен. Из глаз индейца исчезли остатки насторожённости; он повернулся и махнул рукой, приказывая подавать гостям угощение – ягоды и жареную дичь.
* * *
Несмотря на радушный приём, с наступлением темноты французы вернулись на свои корабли. Шамплен благоразумно решил оградить пылких галлов от соблазна провести ночь в индейских шалашах, под одной крышей с не слишком отягощенных одеждами индеанками. Денье уверял, что хозяева могут и угостить бледнолицых пришельцев ласками своих сестёр и жён, однако де Сентонж отнёсся к его словам скептически. Но главное – Шамплен помнил другие слова того же Денье «ирокезы – это страх и ужас этих мест». И поэтому он приказал убрать сходни, отвести бригантины от берега и стать на якорь – пусть лучше между ними и стеной густого леса будет подобие крепостного рва, наполненного водой.Недоброе предчувствие не обмануло королевского картографа – среди ночи он был разбужен дикими криками. Основательно приложившись спросонок о дерево корабельной переборки, полуодетый Самуэль схватил заряженный мушкет и выскочил на палубу, где уже суетились его люди, не понимавшие, что происходит.
Ночную темноту разогнало пламя – индейские хижины, крытые корой, горели как порох. В селении царила паника: гуроны – мужчины, женщины, дети, – бестолково метались по всему берегу. А среди уже знакомых ему фигур виандотов Шамплен разглядел других индейцев – тех, кто напал. Эти другие были до пояса обнажены и одеты только в ноговицы и в нечто среднее между короткой юбкой и набедренной повязкой; их красные в отсветах огня тела покрывала то ли татуировка, то ли боевая раскраска. Головы нападавших воинов были выбриты, а в оставшуюся «скальповую прядь» воткнуты орлиные перья – расстояние до берега было невелико, шагов тридцать, и Шамплен отчётливо видел все детали.
– Ирокезы! – со страхом произнёс оказавшийся рядом с ним Жиль.
«Так вот вы какие…» – подумал господин де Сентонж.
Ирокезов было меньше, чем виандотов, но они, вооружённые копьями и короткими дубинками, двигались с хищной стремительностью волков, атаковавших оленье стадо, и опустошали ряды захваченных врасплох гуронов. Внимание Шамплена привлёк плечистый рослый ирокез – вероятно, вождь, – раздававший удары направо и налево, и сваливший на его глазах троих виандотов. Исход ночного боя сомнений не вызывал…
Над головой Самуэля тонко свистнула и воткнулась в мачту стрела с костяным наконечником. Шамплен инстинктивно присел, вскинул мушкет, прицелился в ирокезского вождя и нажал на спуск. Ружейный замок щёлкнул, но выстрела не последовало – осечка.
«Не стреляй!» – прозвучал в его сознании властный голос.
Де Сентонж обернулся.
Солдаты в блестящих шлемах разворачивали фальконеты; красными яркими точками светились во тьме зажжённые фитили. Течение развернуло бригантины параллельно берегу, и д’Арманьяк уже готов был открыть огонь: он только не понимал, в кого стрелять, и надо ли это делать вообще.
– Не стрелять! – выкрикнул Шамплен. – Поднять якорь! Вёсла на воду – отойти от берега!
– Но господин де Сентонж, – подал голос лейтенант, – похоже, там избивают наших туземных союзников. Не правильнее ли будет им помочь?
– Не стоит вмешиваться в чужую войну, толком не разобравшись, – отрезал Самуэль. – Мы откроем огонь только если ирокезы сядут в каноэ и попробуют на нас напасть. А эти гуроны пока ещё нам не очень союзники…
Сьер де Шамплен де Сентонж отличался живостью ума и по праву гордился этой своей особенностью. Но в эту ночь он был удивлён быстротой, с которой выстраивались в его мозгу цепочки умозаключений.
«Мы с лёгкостью разгоним сотню этих голых дикарей, их каменные копья и стрелы бессильны против наших кирас. А наши мушкеты – я знаю, как в абордажном бою тяжёлые мушкетные пули навылет пробивают двухдюймовые доски фальшборта. К тому же местные туземцы почти не видели европейцев, огнестрельное оружие покажется им громом небесным и повергнет их в ужас. Но что дальше? Гоняться по лесу за индейцами, которые чувствуют себя там как дома? Нам нужны надёжные союзники – они не только дадут нам ценные меха, но и помогут сделать все эти земли владениями французской короны. И если ирокезы самые лучшие воины здешних мест – а скорее всего, так оно и есть: я помню страх в глазах вождя виандотов и страх в голосе этого бродяги Денье, и кое-что вижу собственными глазами, – то пусть тогда этими союзниками – а не врагами! – станут ирокезы. Хорошо, что мой мушкет дал осечку».
Бригантины медленно отгребали от берега. Сражение тем временем закончилось – победители-ирокезы сгоняли пленных и собирали трофеи. Нападать на бледнолицых они, похоже, не собирались. Вождь ирокезов – тот самый, в которого недавно целился Шамплен, – подошёл к самой воде, разглядывая французские корабли. Его высокая фигура была ярко освещена пламенем горящих шалашей, и де Сентонж видел, как с дубинки, зажатой в правой руке индейца, срывались в воду Сен-Лорана густые тёмные капли.
* * *
1613 годДеревня ирокезов напоминала укреплённый форт – продолговатые дома, в каждом из которых обитал отдельный род, располагались внутри бревенчатого частокола высотой в два человеческих роста; концы брёвен, надёжно вкопанных в землю, были обтёсаны и заострены. В длинных домах, крытых пластами коры вяза, уложенных на каркас из деревянных шестов, жили многие сотни индейцев, однако сейчас никого из них не было видно – важной беседе, идущей возле костра на площади, нельзя мешать.
Деревня ирокезов (старинный рисунок)
– Я рад, что ходеносауни[8] и франки стали братьями, – Глэйдэйнохче, сашем мохоков, выпустил изо рта струйку дыма и передал трубку Шамплену.
Губернатор Квебека не любил курить табак, но понимал, что нарушать церемонию, на подготовку которой он затратил столько времени и сил, ни в коем случае нельзя. Трубка мира, переданная ему ирокезским вождём, одновременно была и томагавком войны: рукоять боевого топорика была высверлена по всей длине, а на обушке сделана выемка для табака. «В одном предмете мир и война, грань между которыми так тонка, – подумал Самуэль. – И грань эту перейти очень просто – за десять лет мы с ирокезами не раз стояли на этой грани». Он бросил быстрый взгляд на тёмное лицо сашема – крючковатый нос индейца напоминал клюв хищной птицы. «Этот индеец соответствует своему имени[9], – мысленно усмехнулся Шамплен. – Ничего, теперь он станет нашим охотничьим ястребом».
– Я рад, – повторил вождь мохоков, когда де Сентонж в свою очередь затянулся из трубки и выдохнул сизый дым, с трудом удержавшись от кашля. – Ирокезы будут хозяевами всех этих земель. Так гласит пророчество нашего мудрого шамана Деганавида, основавшего Лигу Пяти Племён, и наш союз будет тому подтверждением.
«Не знаю, что там говорил этот ваш пророк, – подумал Самуэль, сохраняя каменное выражение лица, столь ценимое индейцами, – но я знаю, что хозяевами здешних мест станут французы. И наш союз будет подтверждением того, что ваши томагавки помогут нам в этом». Тем не менее он, изучивший язык ирокезов и обходившийся при встречах с ними без переводчика, молча кивнул, выражая согласие со словами сашема.
Он вспомнил, каких трудов ему стоило убедить королевских вельмож и саму Марию Медичи, мать-регентшу малолетнего короля Людовика XIII, в том, что рассматривать Новую Францию только лишь как источник ценных мехов, недальновидно. «Эти земли могут стать залогом будущего могущества нашей державы! – с жаром говорил господин де Сентонж. – Но наши поселения там немногочисленны и малолюдны, а на Северную Америку зарятся и голландцы, и англичане, и даже шведы, не говоря уже об испанцах. И поэтому нам нужны там надёжные и сильные союзники, и я их нашёл. А пушнина будет – бобрам ведь всё равно, какое индейское племя снимает с них шкурки». Красноречие Шамплена сыграло свою роль – интерес французской короны к Америке заметно возрос, а сам Шамплен, основавший в 1608 году Квебек, вскоре был назначен губернатором этого быстро растущего города. А теперь, после основания в 1611 году Монреаля, господин де Сентонж вот-вот станет генерал-губернатором всей Новой Франции. И решающим аргументом в его пользу будет договор с ирокезами, наконец-то согласившимися встать на сторону бурбонских лилий. А меха – меха в метрополию идут: при поддержке французов Лига Пяти вытеснила виандотов и алгонкинов с берегов Сен-Лорана и захватила их богатые охотничьи угодья. Молва не лгала – воины-ирокезы действительно оказались лучшими воинами среди всех местных племён.
Теперь Самуэль Шамплен знал об ирокезах куда больше, чем десять лет назад. Союз пяти племён включал в себя племена кайюга – «людей большого болота», мохоков – «людей кремня», онеида – «людей гранита», онондага – «людей холмов» и сенека – «людей великих холмов». Общая численность ирокезов достигала примерно пятнадцати тысяч человек, из них три тысячи воинов – большая сила для здешних лесов, причём сила умелая и хорошо организованная. Действуя небольшими отрядами, ирокезы уходили за сотни лье от родных мест и появлялись там, где их не ждали. По-змеиному тихо пробираясь в мягких мокасинах через заросли, ходеносауни повергали противников в ужас своим умением вести бой в лесу и своей беспощадной свирепостью. Шамплен знал о донесении, написанном в Париж отцом Лалемэнтом: «Ирокезы так бесшумны в их приближении, так быстры в их разрушении и так молниеносны в отступлении, что каждый обычно узнает об их уходе прежде, чем узнает об их нападении. Они проходят, словно лисы, сквозь лес, который дает им убежище и служит им неприступной крепостью. Они нападают, как львы, и так же неожиданно в тот момент, когда меньше всего ожидают, не встречая сопротивления. Они налетают, как птицы, исчезая прежде, чем они действительно появятся»[10], и был полностью согласен со словами святого отца.
Война была основным занятием ирокезов-мужчин. В отличие от других индейских племён, народ длинного дома жил не только охотой: основой пропитания было земледелие – ходеносауни возделывали поля, на которых росли кукуруза, соя, тыквы и табак. Сезон охоты длился с осени до середины зимы, сезон рыбной ловли приходился на весну, а война – война шла круглый год.
А самым удивительным было то, что народом великих воинов правили женщины. Племена Лиги управлялись советами вождей-мужчин, но выбирали их женщины. Женщины возглавляли кланы; женщинам принадлежала вся собственность племени, от полей и домов до утвари и одежды; под наблюдением матерей кланов женщины обрабатывали поля. После женитьбы муж переселялся в «длинный дом» своей жены, а их дети входили в клан матери. Всё хозяйство Союза Пяти Племён держалось на женщинах – мужчины приносили дичь и рыбу, внося разнообразие в кукурузное меню, зачинали детей, которых воспитывал клан, и воевали, воевали, воевали, расширяя земли, занятые племенами Лиги. И женщинам всё это нравилось…
Да, теперь Самуэль де Шамплен де Сентонж многое знал об ирокезах – «римлянах лесов», и всякий раз его обдавало холодом при мысли о том, что история Северной Америки и всего мира могла бы пойти иначе, если бы в ту памятную ночь 1603 года на берегу Сен-Лорана его мушкет не дал осечки.