Страница:
Да, все трое они были американцами, и предстояло немало хлопот, чтобы получить «вид на жительство и разрешение занять квартиру. Благо в архиве паспортного стола нашлась старая Катина московская прописка.
Как наследница, Катя имела право на получение половины имущества родителей. Это тоже надо было оформлять через нотариуса. Вторая половина наследства принадлежала осужденному Андрею, приговор суда не предусматривал конфискацию имущества, потому что оно принадлежало Батюшкову-старшему.
Джим с Ванечкой мотались по Москве. Джим удивлялся, какая она красивая и современная. Вечерами он делился с Катей впечатлениями, сверкая белками глаз, причмокивал большими фиолетового цвета губами и восклицал:
– Фантастика! Не думал, что здесь, как и у нас, небоскребы и автомобильные пробки. В газетах наших я читал, что в России ночью по улицам бродят медведи!
Катя решила повидать Андрея. Все же брат. Она добилась разрешения на свидание. Поехала в N-ск одна, без Джима и Ванечки.
Ее пропустили в комнату, предназначенную для таких встреч. Андрея привели два конвоира. Он, одетый в полосатую робу, шел согнутый, руки его были заведены за спину и скованы наручниками.
Катя не узнала брата, она подумала, что по ошибке привели другого заключенного. Перед ней стоял скрюченный старик с белой шевелюрой и белой бородой.
– Не узнаешь? – спросил Андрей.
Катя ужаснулась, как изменился, совершенно поседел Андрей всего за несколько месяцев.
– Я это, не сомневайся. Ну, что, пришла меня упрекать, осуждать?
Катя молчала, она не знала, что ему сказать. Андрей между тем продолжал:
– У нас мало времени, давай сразу о деле. Я подлец и понес заслуженную кару. Но ты меня не осуждай – я сделал тебя богатой. Ты будешь жить счастливо, потому что все наследство принадлежит тебе. Найди в этом городе нотариуса, пусть он подготовит документ о моем отказе от доли моего наследства. Приходите вместе, я подпишу. Мне теперь ничего не нужно. А тебе жить. Когда придешь с нотариусом, я подготовлю тебе описание секрета, который открыл мне отец. Теперь это нужно тебе, для продолжения дела. Все. Больше нам не о чем говорить. Уходи.
Катя не сказала брату ни слова, но, понимая, что надо что-то сказать, молвила:
– Может быть, тебе что-то нужно? Я привезу. Буду тебя навещать.
– Ничего мне не нужно.
Он повернулся спиной с заведенными за нее руками, сказал конвоирам:
– Уведите меня.
От двери оглянулся. Первый раз за все свидание посмотрел прямо в глаза сестры. Мучительная тоска была в его взоре. Он тихо сказал:
– Принеси мне фотографию Ванечки.
И побрел за лязгнувшую решетчатую дверь.
Нотариуса Катя нашла. Посвятила его в сложную семейную драму. Нотариус, пожилая, добрая женщина, согласилась в порядке исключения посетить с Катей тюрьму для подписания Андреем его отказа от наследства.
Просьбу Андрея о фотографии Ванечки Катя могла выполнить сразу же на первом свидании, потому что карточку сына всегда носила в своей сумочке.
Безгранична доброта русского человека, прощает он своим недругам тяжкие обиды. Отходчив. Прогневается, может нехорошим словом обложить, но пройдет время, и спадает накал злости, появляется даже сострадание – не слишком ли круто обошелся с обидчиком?
Так случилось и у Кати. Очень хотела она отчитать Андрея за совершенное им злодеяние, но увидела его, седого и согбенного, и злость угасла. А когда попросил Ванину карточку, совсем обмякло женское сердце. Поняла: оставшиеся в живых Батюшковы – единственное светлое пятнышко в жизни узника.
Решила Катя не только фото подарить, но и показать Ванечку. Позвонила Джиму по мобильнику, попросила привезти сына. Когда они приехали, объяснила, зачем.
– Тебя на свидание не возьму, – сказала Джиму. – Не положено. Да и перепугаешь ты всех своим видом!
С нотариусом и Ванечкой она пришла в назначенное время к знакомой уже проходной. Пропуска им оформили сразу. А как быть с Ванечкой – проблема.
– Документов у него нет, – засомневался дежурный офицер. – И вообще, он какой-то не наш – черный.
Катя возмутилась:
– Что вы говорите! Не наш. Да, он не ваш. Он мой, вот, в паспорте моем записан.
– Паспорт американский, что в нем по-английски написано, я не понимаю. Пускать на свидание не положено.
Катя нашлась, приврала:
– Куда же мне его деть? Я приезжая. Оставить не с кем. Не брошу же я его на улице или у вас здесь на проходной.
Дежурный смягчился, улыбнулся:
– А что, у меня можно. Мальчик хорошенький, мы с ним побалакаем. Американец, ты по-русски говорить умеешь?
Ваня не смутился:
– А вы на английском можете?
– Нет, по-английски ни бельмеса, – сказал охранник.
Подбирая русские слова, Ваня произнес:
– Извините, я с вами не останусь. Разрешите, господин офицер, пойти с мамой.
– Раз ты такой вежливый, придется разрешить.
В той же комнате, где проходило первое свидание, встретились с Андреем. Когда его ввели, полосатого, согнутого, закованного, Ванечка прижался к матери. Андрей, заметив это, улыбнулся:
– Что, Ванечка, страшен твой дядя?
– Нет, я вас не боюсь, – пролепетал мальчик. – Мне страшно, что здесь так вас сгибают.
Хотели приступить к оформлению документа, но возникла непредвиденная и непреодолимая трудность. Содержание бумаги нотариус Андрею зачитала. А как подписывать? Руки закованы за спиной.
– Может быть, на минуту освободите от наручников? – попросила нотариус.
Дежурный даже поперхнулся, отвечая на такую небывалую просьбу в этой тюрьме:
– Вы что! Невозможно! По инструкции наручники надевают и снимают, когда осужденный находится в камере, а руки высовывает в специальный лючек.
– Как же быть? Может быть, я зайду вместе с вами в камеру, и он там подпишет?
Конвоир замахал рукой:
– Это вообще невозможно, посторонние ни в коем случае внутрь тюрьмы не допускаются.
Катя предложила:
– Тогда вы без нас сходите с ним в камеру, он там подпишет, а вы принесете нам документ.
На это возразила нотариус:
– Невозможно. Документ должен быть подписан в моем и в вашем присутствии. В противном случае он в любой день может обжаловать и отказаться от своего согласия, напишет заявление прокурору, что его куда-то уводили, принудили подписать без нотариуса. И прокурор немедленно объявит вашу договоренность недействительной.
Оформление зашло в тупик. Две инструкции взаимно исключали возможность законного оформления – закованный Андрей не мог подписать документ. Думали, искали выход все. Но ничего не могли придумать. Вдруг Ванечка сказал:
– Дядя Андрей, а ты попробуй задом. Я на стенке рисовал фломастером задом. У меня получалось.
Даже суровые конвоиры засмеялись:
– Ишь, какой шустрый! Как и зачем ты писал, повернувшись спиной?
– Дворник меня ругал: зачем пачкаю стенку. Потом он отошел. Подметал. Смотрел в мою сторону. А я встал спиной к стене и нарисовал кружочки.
– Ну, проказник! Пачкать стены нехорошо!
– Я больше не буду.
– Может, попробуем? – предложила нотариус.
Конвоир спросил:
– Осужденный, вы согласны, сможете поставить подпись?
– Надо сначала попробовать, чтобы я не испортил документ.
Его подвели к столу. Положили чистый лист бумаги. Андрей встал спиной к столу, положил руки на бумагу и несколько раз расписался.
Нотариус показала подпись Андрею:
– Вы всегда так расписываетесь?
– Да, это моя подпись.
– Но надо попасть точно в графу, где она должна появиться.
– А вы мои руки нацельте.
С помощью конвоиров и нотариуса Андрей положил руки на бумагу, нацелили ручку на нужное место, и Батюшков расписался, где полагается.
Все были довольны – выход найден, хвалили Ванечку. Андрей стал быстро по-английски говорить Кате, в чем заключалась тайна отца. Но конвоир прервал его:
– Стоп! Это не положено! Говорите только по-русски.
Но Андрей спешил и продолжал на английском:
– Только своему черномазому не доверяй этот секрет. Он может от тебя избавиться. И не забывай – побольше покупай разных химикатов, чтобы запутать тех, кто попытается разгадать тайну.
Конвоиры уже на полном серьезе закричали:
– Прекратить разговоры! Свидание прерывается! Осужденный, марш вперед.
Катя сунула фотографии ближнему конвоиру:
– Пожалуйста, передайте ему. На них нет никаких надписей.
Лязгнула решетчатая дверь, Андрей крикнул уже из коридора:
– Ванечка, не забывай дядю!
Катя и нотариус быстро пошли к выходу. Ванечка плакал.
– Ты что, сынок?
– Мне дядю жалко.
Прозрачные слезинки скатывались по его черным щечкам, в них отражались крошечными белыми пятнышками светлые окна с решетками.
После всех формальностей лечебное учреждение «Батюшков и К°» заработало с прежним успехом. В нем все было на ходу. Катя стала полноправной хозяйкой. Она не пожелала менять название фирмы, объявляла его по-своему: «Батюшков и Катя». Она взяла на себя все административные и бухгалтерские заботы, которыми раньше занималась Елизавета Николаевна. Клиентов, как всегда, было много, и практичная Катя со временем изменила профиль на лечебно-косметический. Надоели хлопоты с грандиозными толстяками обоего пола. Они требовали много времени на обработку. Поэтому им отказывали, отсылали к докторам лечиться.
Джим со временем освоил работу оператора и вскоре даже превзошел своих коллег, старых операторов, то ли искусством, то ли внешностью: к нему особенно охотно записывались дамы. В его руках для них сочеталось полезное с приятным. Романтика! Разве не приятно, когда тебя месит такой черный детина!
Катя ревновала своего муженька, частенько заходила в операционную во время сеансов. Джим обижался, но не выражал своего недовольства в грубой форме. Он был воспитан в Америке и знал, кто такой хозяин! А Катя со временем стала действительно полновластной хозяйкой. Однажды она ему даже пригрозила:
– Вышвырну тебя, и пойдешь свою чечетку выбивать.
В дни, разрешенные для свидания, Катя с Ванечкой навещали Андрея. Приносили ему передачи, книги, которые он просил, новые фотографии.
Катя посоветовала:
– Может быть, подашь кассацию на пересмотр твоего дела? Или обратишься с просьбой о помиловании?
Андрей покачал головой:
– Нет, Катя. Я заслужил то, что мне дали. Лучше бы расстреляли. Я часто вижу во сне и наяву страшные глаза отца, какими он на меня посмотрел перед смертью. Это ужасно. Наверное, я от этого взгляда сойду с ума.
Катя не сочувствовала брату, гибель отца и матери простить ему не могла, считала, что страдания свои он заслужил. Навещала его по родственной обязанности.
А жизнь американских наследников Батюшковых складывалась, как в фильме с хеппи-эндом. Стали они теперь, уже по русской поговорке, жить поживать и добра наживать. Но на самом деле это был не хеппи-энд, а хеппи-начало, и что ждет впереди, будут определять деньги, как это случалось в судьбе Ивана Петровича и Елизаветы Николаевны.
Деньги в новом состоянии России, в ее настоящем и будущем стали движущей силой, от них теперь зависело то, что называется судьба.
А русский негритенок Иван Батюшков рос веселым, умным, красивым мальчиком, и никто даже не предполагал, как сложится его жизнь. Определенно можно сказать одно – он тоже будет новым русским. Но это уже другая тема.
Полино счастье
Как наследница, Катя имела право на получение половины имущества родителей. Это тоже надо было оформлять через нотариуса. Вторая половина наследства принадлежала осужденному Андрею, приговор суда не предусматривал конфискацию имущества, потому что оно принадлежало Батюшкову-старшему.
Джим с Ванечкой мотались по Москве. Джим удивлялся, какая она красивая и современная. Вечерами он делился с Катей впечатлениями, сверкая белками глаз, причмокивал большими фиолетового цвета губами и восклицал:
– Фантастика! Не думал, что здесь, как и у нас, небоскребы и автомобильные пробки. В газетах наших я читал, что в России ночью по улицам бродят медведи!
Катя решила повидать Андрея. Все же брат. Она добилась разрешения на свидание. Поехала в N-ск одна, без Джима и Ванечки.
Ее пропустили в комнату, предназначенную для таких встреч. Андрея привели два конвоира. Он, одетый в полосатую робу, шел согнутый, руки его были заведены за спину и скованы наручниками.
Катя не узнала брата, она подумала, что по ошибке привели другого заключенного. Перед ней стоял скрюченный старик с белой шевелюрой и белой бородой.
– Не узнаешь? – спросил Андрей.
Катя ужаснулась, как изменился, совершенно поседел Андрей всего за несколько месяцев.
– Я это, не сомневайся. Ну, что, пришла меня упрекать, осуждать?
Катя молчала, она не знала, что ему сказать. Андрей между тем продолжал:
– У нас мало времени, давай сразу о деле. Я подлец и понес заслуженную кару. Но ты меня не осуждай – я сделал тебя богатой. Ты будешь жить счастливо, потому что все наследство принадлежит тебе. Найди в этом городе нотариуса, пусть он подготовит документ о моем отказе от доли моего наследства. Приходите вместе, я подпишу. Мне теперь ничего не нужно. А тебе жить. Когда придешь с нотариусом, я подготовлю тебе описание секрета, который открыл мне отец. Теперь это нужно тебе, для продолжения дела. Все. Больше нам не о чем говорить. Уходи.
Катя не сказала брату ни слова, но, понимая, что надо что-то сказать, молвила:
– Может быть, тебе что-то нужно? Я привезу. Буду тебя навещать.
– Ничего мне не нужно.
Он повернулся спиной с заведенными за нее руками, сказал конвоирам:
– Уведите меня.
От двери оглянулся. Первый раз за все свидание посмотрел прямо в глаза сестры. Мучительная тоска была в его взоре. Он тихо сказал:
– Принеси мне фотографию Ванечки.
И побрел за лязгнувшую решетчатую дверь.
Нотариуса Катя нашла. Посвятила его в сложную семейную драму. Нотариус, пожилая, добрая женщина, согласилась в порядке исключения посетить с Катей тюрьму для подписания Андреем его отказа от наследства.
Просьбу Андрея о фотографии Ванечки Катя могла выполнить сразу же на первом свидании, потому что карточку сына всегда носила в своей сумочке.
Безгранична доброта русского человека, прощает он своим недругам тяжкие обиды. Отходчив. Прогневается, может нехорошим словом обложить, но пройдет время, и спадает накал злости, появляется даже сострадание – не слишком ли круто обошелся с обидчиком?
Так случилось и у Кати. Очень хотела она отчитать Андрея за совершенное им злодеяние, но увидела его, седого и согбенного, и злость угасла. А когда попросил Ванину карточку, совсем обмякло женское сердце. Поняла: оставшиеся в живых Батюшковы – единственное светлое пятнышко в жизни узника.
Решила Катя не только фото подарить, но и показать Ванечку. Позвонила Джиму по мобильнику, попросила привезти сына. Когда они приехали, объяснила, зачем.
– Тебя на свидание не возьму, – сказала Джиму. – Не положено. Да и перепугаешь ты всех своим видом!
С нотариусом и Ванечкой она пришла в назначенное время к знакомой уже проходной. Пропуска им оформили сразу. А как быть с Ванечкой – проблема.
– Документов у него нет, – засомневался дежурный офицер. – И вообще, он какой-то не наш – черный.
Катя возмутилась:
– Что вы говорите! Не наш. Да, он не ваш. Он мой, вот, в паспорте моем записан.
– Паспорт американский, что в нем по-английски написано, я не понимаю. Пускать на свидание не положено.
Катя нашлась, приврала:
– Куда же мне его деть? Я приезжая. Оставить не с кем. Не брошу же я его на улице или у вас здесь на проходной.
Дежурный смягчился, улыбнулся:
– А что, у меня можно. Мальчик хорошенький, мы с ним побалакаем. Американец, ты по-русски говорить умеешь?
Ваня не смутился:
– А вы на английском можете?
– Нет, по-английски ни бельмеса, – сказал охранник.
Подбирая русские слова, Ваня произнес:
– Извините, я с вами не останусь. Разрешите, господин офицер, пойти с мамой.
– Раз ты такой вежливый, придется разрешить.
В той же комнате, где проходило первое свидание, встретились с Андреем. Когда его ввели, полосатого, согнутого, закованного, Ванечка прижался к матери. Андрей, заметив это, улыбнулся:
– Что, Ванечка, страшен твой дядя?
– Нет, я вас не боюсь, – пролепетал мальчик. – Мне страшно, что здесь так вас сгибают.
Хотели приступить к оформлению документа, но возникла непредвиденная и непреодолимая трудность. Содержание бумаги нотариус Андрею зачитала. А как подписывать? Руки закованы за спиной.
– Может быть, на минуту освободите от наручников? – попросила нотариус.
Дежурный даже поперхнулся, отвечая на такую небывалую просьбу в этой тюрьме:
– Вы что! Невозможно! По инструкции наручники надевают и снимают, когда осужденный находится в камере, а руки высовывает в специальный лючек.
– Как же быть? Может быть, я зайду вместе с вами в камеру, и он там подпишет?
Конвоир замахал рукой:
– Это вообще невозможно, посторонние ни в коем случае внутрь тюрьмы не допускаются.
Катя предложила:
– Тогда вы без нас сходите с ним в камеру, он там подпишет, а вы принесете нам документ.
На это возразила нотариус:
– Невозможно. Документ должен быть подписан в моем и в вашем присутствии. В противном случае он в любой день может обжаловать и отказаться от своего согласия, напишет заявление прокурору, что его куда-то уводили, принудили подписать без нотариуса. И прокурор немедленно объявит вашу договоренность недействительной.
Оформление зашло в тупик. Две инструкции взаимно исключали возможность законного оформления – закованный Андрей не мог подписать документ. Думали, искали выход все. Но ничего не могли придумать. Вдруг Ванечка сказал:
– Дядя Андрей, а ты попробуй задом. Я на стенке рисовал фломастером задом. У меня получалось.
Даже суровые конвоиры засмеялись:
– Ишь, какой шустрый! Как и зачем ты писал, повернувшись спиной?
– Дворник меня ругал: зачем пачкаю стенку. Потом он отошел. Подметал. Смотрел в мою сторону. А я встал спиной к стене и нарисовал кружочки.
– Ну, проказник! Пачкать стены нехорошо!
– Я больше не буду.
– Может, попробуем? – предложила нотариус.
Конвоир спросил:
– Осужденный, вы согласны, сможете поставить подпись?
– Надо сначала попробовать, чтобы я не испортил документ.
Его подвели к столу. Положили чистый лист бумаги. Андрей встал спиной к столу, положил руки на бумагу и несколько раз расписался.
Нотариус показала подпись Андрею:
– Вы всегда так расписываетесь?
– Да, это моя подпись.
– Но надо попасть точно в графу, где она должна появиться.
– А вы мои руки нацельте.
С помощью конвоиров и нотариуса Андрей положил руки на бумагу, нацелили ручку на нужное место, и Батюшков расписался, где полагается.
Все были довольны – выход найден, хвалили Ванечку. Андрей стал быстро по-английски говорить Кате, в чем заключалась тайна отца. Но конвоир прервал его:
– Стоп! Это не положено! Говорите только по-русски.
Но Андрей спешил и продолжал на английском:
– Только своему черномазому не доверяй этот секрет. Он может от тебя избавиться. И не забывай – побольше покупай разных химикатов, чтобы запутать тех, кто попытается разгадать тайну.
Конвоиры уже на полном серьезе закричали:
– Прекратить разговоры! Свидание прерывается! Осужденный, марш вперед.
Катя сунула фотографии ближнему конвоиру:
– Пожалуйста, передайте ему. На них нет никаких надписей.
Лязгнула решетчатая дверь, Андрей крикнул уже из коридора:
– Ванечка, не забывай дядю!
Катя и нотариус быстро пошли к выходу. Ванечка плакал.
– Ты что, сынок?
– Мне дядю жалко.
Прозрачные слезинки скатывались по его черным щечкам, в них отражались крошечными белыми пятнышками светлые окна с решетками.
После всех формальностей лечебное учреждение «Батюшков и К°» заработало с прежним успехом. В нем все было на ходу. Катя стала полноправной хозяйкой. Она не пожелала менять название фирмы, объявляла его по-своему: «Батюшков и Катя». Она взяла на себя все административные и бухгалтерские заботы, которыми раньше занималась Елизавета Николаевна. Клиентов, как всегда, было много, и практичная Катя со временем изменила профиль на лечебно-косметический. Надоели хлопоты с грандиозными толстяками обоего пола. Они требовали много времени на обработку. Поэтому им отказывали, отсылали к докторам лечиться.
Джим со временем освоил работу оператора и вскоре даже превзошел своих коллег, старых операторов, то ли искусством, то ли внешностью: к нему особенно охотно записывались дамы. В его руках для них сочеталось полезное с приятным. Романтика! Разве не приятно, когда тебя месит такой черный детина!
Катя ревновала своего муженька, частенько заходила в операционную во время сеансов. Джим обижался, но не выражал своего недовольства в грубой форме. Он был воспитан в Америке и знал, кто такой хозяин! А Катя со временем стала действительно полновластной хозяйкой. Однажды она ему даже пригрозила:
– Вышвырну тебя, и пойдешь свою чечетку выбивать.
В дни, разрешенные для свидания, Катя с Ванечкой навещали Андрея. Приносили ему передачи, книги, которые он просил, новые фотографии.
Катя посоветовала:
– Может быть, подашь кассацию на пересмотр твоего дела? Или обратишься с просьбой о помиловании?
Андрей покачал головой:
– Нет, Катя. Я заслужил то, что мне дали. Лучше бы расстреляли. Я часто вижу во сне и наяву страшные глаза отца, какими он на меня посмотрел перед смертью. Это ужасно. Наверное, я от этого взгляда сойду с ума.
Катя не сочувствовала брату, гибель отца и матери простить ему не могла, считала, что страдания свои он заслужил. Навещала его по родственной обязанности.
А жизнь американских наследников Батюшковых складывалась, как в фильме с хеппи-эндом. Стали они теперь, уже по русской поговорке, жить поживать и добра наживать. Но на самом деле это был не хеппи-энд, а хеппи-начало, и что ждет впереди, будут определять деньги, как это случалось в судьбе Ивана Петровича и Елизаветы Николаевны.
Деньги в новом состоянии России, в ее настоящем и будущем стали движущей силой, от них теперь зависело то, что называется судьба.
А русский негритенок Иван Батюшков рос веселым, умным, красивым мальчиком, и никто даже не предполагал, как сложится его жизнь. Определенно можно сказать одно – он тоже будет новым русским. Но это уже другая тема.
Полино счастье
В деревне остались одни старики да бабы – вдовы или брошенные. И тех выкосил голод и сыпной тиф. Мужиков – одних на фронте побило, другие, еще живые, в гражданской мясорубке дожидались часа своей гибели. Одним словом, деревня – под корень. Считалось, повезло тем, кто от сыпняка в беспамятстве кончился и не видел окружающего ужаса, а не повезло тем, кто от голода в полном сознании долго мучился. Уцелевшие блюли до последнего деревенскую добрую взаимовыручку: веками жили здесь предки, как не помочь, сами едва на ногах держались, а то и не держались, но хоронили соседей обязательно. Правда, без гробов, завертывали в постельные одеяла и закапывали. Но не бросали в опустевших домах. Нехорошо это.
Ползали детишки. Им еды меньше надо. Некоторые выдюжили. К примеру, Поля. Шел ей седьмой годок, но на вид больше четырех не дашь. Усохлась. Одни глаза живые двигаются, а все остальное усохло, скелетик тонкой кожицей обтянутый, все косточки можно пересчитать. Да и от рождения невелика была, широкая грудка, а руки ниже колен, как обезьянка маленькая. Да и на лицо, прости Господи, все та же обезьянка – лоб низкий, нос дырочками навыворот, еще бы чуть, и настоящий пятачок.
Но как ни странно, эта внешность спасала Полю от голодной смерти. Приспособили ее добрые люди в городе милостыню собирать. Даже в лохмотья обряжать не надо: все свое на ней рвань да заплаты. Научили ее жалобным голосом просить на хлеб копеечку. Уж такая она была страшненькая – мимо не пройдешь, копеечку, а то и пятак бросишь.
Выжила Поля на нищенских подаяниях, да еще и хозяев кормила. Они ее ценили, берегли, чтоб никто не переманил. Но не уберегли… Одна сердобольная женщина чаще других медяки, а то и хлеб Поле подавала, расспросила ее, кто она, откуда. А Поле и рассказывать нечего – родители померли, деревня вымерла, вот и вся прежняя жизнь. Сжалилась незнакомка над сиротой, увела в свой дом, обмыла, переодела. У нее свое дитя малое заботы требует, а дел по дому невпроворот. Приспособила она Полю в помощницы:
– Будешь около люльки сидеть денно и нощно и качать, если заплачет. Пеленочки сменишь. Постираешь их, просушишь. Одним словом, ты – мои глаза и руки за Боречкой.
У счастья нет единицы измерения, как у длины – метры, сантиметры, у веса – граммы, килограммы. Счастье – оно невидимое, неизмеримое, оно – состояние души, как бы и нет его, однако оно есть, оно в тебе, оно наполняет жизнь радостью, дает надежду на будущее. У каждого мера счастья своя: у одного – миллионы денег, у другого – чего-нибудь изобрести, у третьего – полюбить кого-то, лучше которого нет.
У Поли счастье – жить в теплом доме, спать возле люльки на мягкой подстилке, быть сытой, хоть на остатках хозяйского стола, но все равно вкусной пищи, какой Поля раньше не едала. И вообще все вокруг в этом доме казалось после нищенского подвала шикарным дворцом. Хозяин, Роберт Иванович, пожилой, уже в седых висках, и бородка с белой струйкой посередке. Он – кабинетный фотограф. Салон его на первом этаже, у входа с улицы витрина с лучшими работами – невесты в фате, женихи в черных сюртуках при галстуках, нежные пары, склонив головы друг к другу, детишки голенькие и подростки в коротких штанишках. В салоне загадочная аппаратура, над которой мастер, накрываясь черной накидкой, что-то колдовал, нацеливался на снимающихся, потом, выныривая из-под черной мантии, поправлял их – руки, головы поворачивал, как надо, все подготовив, совершал таинство запечатления при яркой вспышке магния, после которой некоторое время колыхался дымок над аппаратом и пахло серой.
Поля, когда увидела это в первый раз, сердце у нее взволнованно забилось и замерло от таинственности происходящего. А трепетное уважение к Роберту Ивановичу поселилось навсегда.
Хозяйка, Зинаида Григорьевна, была моложе мужа, нарожала троих детей: две девочки уже в школу ходили, на пианино учились играть. Да вот третьего, желанного сыночка Бог послал, Бореньку, за которым ухаживала Поля.
Семья жила в достатке. Квартира на втором этаже, над салоном, просторная гостиная, в ней пианино стояло, диваны, кресла мягкие, три спальни – одна для взрослых, другая для девочек и третья, крошечная, для будущего ее обладателя – Бореньки. Был он хорошенький, розовенький, пухленький, весело дрыгал ножками и ручками, когда его Зинаида Григорьевна и Поля купали в белой эмалированной ванночке. Плакал он редко. Больших забот Поле не доставлял, она даже спала ночами возле его люльки и приспособилась мгновенно просыпаться, как только входила хозяйка и спрашивала:
– Спишь?
– Нет, лежу просто, они спят, я и прилегла.
Мать щупала пеленки, они всегда были сухие. В этом деле Поля не допускала промашки.
– Ну-ну, смотри. Не дай Бог, простудишь.
– Что вы, Зинаида Григорьевна, глаз не смыкаю. Боренька завсегда сухенькие.
Поля по-настоящему полюбила Бореньку, стал он ей как родной. Вспоминала с грустью братика Петеньку – совсем маленький остался, ходил нетвердо, больше ползал. Сестренку Машеньку – беленькая, голубоглазая, худенькая, как былиночка, только ножки в грубых красных цыпках, босиком ходила, до башмачков так и не дожила. Если бы их помыть, приодеть, они были бы как Боренька хорошенькие.
Счастье длилось три года. Боря уже ходил. Поля с ним гуляла в скверике. Жизнь наладилась не только у Поли, но и в стране. Кончилась гражданская война. Фотография Роберта Ивановича стала одной из модных в городе, салон расширили, на витринах кроме свадебных пар появились революционные персонажи с саблями, при шпорах, а то и с «маузером».
Появилась новая власть, которая стала проявлять заботу и о Поле. Ей уже исполнилось девять лет, она была все такая же неуклюжая, приземистая, с непривлекательным лицом. Однако это и подчеркивало ее пролетарское происхождение. Стали наведываться, беседовать представители из каких-то комитетов, кружков. Объясняли о борьбе с неграмотностью. Хозяев обязали отпускать Полю на занятия в «ликбез». Там учили писать буквы, потом как складывать их в слова и читать. Беседы разные, все больше про политику, в которых Поля ничего не понимала. Но одну очень запомнила: про то, что каждая кухарка может управлять государством. Хозяйка отказать в учебе боялась, отпускала, но расспрашивала Полю, чему там учат. Однажды Поля поделилась с ней приглянувшейся ей фразой:
– Говорят, что каждая кухарка может управлять государством. И в пример Дуньку Зюзину привели – была она потомственная прачка: бабка, мать, она сама – все прачки были, а вот подучилась и сейчас в профсоюзе с портфелем работает.
Зинаида Григорьевна неопределенно хмыкнула:
– Ну-ну. Только ты предупреди меня, когда в наркомы пойдешь, я тебе замену буду подыскивать.
Поняла Поля ее иронию. Испугалась. Руками замахала:
– Что вы! Зинаида Григорьевна! Я от вас никуда. Вы моя благодетельница навек!
Однако намек хозяйки поняла и в «ликбез» ходить перестала.
– Поля – чистюля, приведет в порядок тебя и твое жилье. Очень честная, за много лет в нашем доме не пропало ни копейки. И вообще сколько можно жить бобылем?
Ефим ухмылялся:
– А мне баб хватает. У меня знакомки и в магазинах, и в дворницких.
– Это все случайные встречи. Нужна семья, уют, постоянство. А Поля рождена для этого, она все умеет: и шить, и варить, и мужа приласкать.
– Да очень она некрасивая, – упирался Ефим. – С ней нигде не покажешься.
– А тебе что, на банкеты в высокосветское общество ходить? Тебе уютный дом, хороший друг нужен. Заболеешь – стакан воды некому подать. А тут Поля рядом, она тебя выходит.
– Ну, разве что на пробу, – согласился Ефим. – Только без регистрации и без венчания. Вы, Зинаида Григорьевна, представляете ее в фате?
В общем уговорила Зинаида Григорьевна. Поле она напела еще больше о семейном счастье, о близости дорогого человека, об опоре в жизни и прочих супружеских радостях.
Поля никогда даже не мечтала о таком. Она знала свои внешние недостатки и решила для себя раз и навсегда не тяготиться этим и жить, как Бог даст. И вдруг такая хорошая радужная картина. Конечно, она была согласна на предложение Зинаиды Григорьевны. Ефима она знала много лет. Встречались они во дворе, в вестибюле, но близко не знали друг друга. Он звал ее шутливо мартышкой, пока она была девочкой, но позднее понимал, девушку обижать таким прозвищем нельзя. Стал называть соседкой.
Поля после разговора с хозяйкой уже прикидывала, как она приведет в порядок Ефима. Ходил он много лет в одном и том же комбинезоне, когда-то синего цвета, а теперь просто грязно-неприглядного. Из комбинезона выглядывала фланелевая рубашка, мятая-перемятая, от грязной шеи так засаленная, что из нее можно было сварить жирный бульон. Поля думала о том, как она все это выстирает, какой станет Ефим опрятный и чистый. Она готова была с ним одолеть любые трудности и невзгоды. Одним словом, она была согласна, и женитьба состоялась на условиях Ефима – без регистрации и без венчания.
Добрейшая Зинаида Григорьевна дала в приданое Поленьке два стула с гнутыми спинками. Поля подготовила себе новобрачный подарок: две новых белых простыни и байковое одеяло очень красивой, в клеточку, расцветки.
Свадьба состоялась в комнате Ефима в коммуналке, без гостей, как говорится, тет-на-тет. Ефим поставил на стол бутылку водки, открыл несколько банок консервов. А Поля убрала с его кровати старые тряпки и постелила белые простыни, накрыв их ярким одеялом. Они еще пахли магазином.
Сели за стол. Ефим налил водку в стаканы поровну, чуть больше половины и доброжелательно сказал:
– Ну, будем знакомы! – и опрокинул в себя содержимое стакана.
Поля пригубила. И тут же отдернула стакан. Она никогда в жизни не пробовала спиртного.
– Ничего, привыкнешь, – подбодрил Ефим, выковыривая из консервной банки сайру.
Потом они посидели некоторое время. Поля смущенно опускала глаза долу, а Ефим прикончил поллитру и решительно сказал:
– Будем женихаться!
Снял рубаху и брюки и лег на чистые простыни. Полина, как во сне, не понимая происходящее, пошла к нему.
– Чего же ты одетая? Сымай!
Она вспомнила то, что видела в такие минуты в кинофильмах, ждала поцелуев, ласки, но Ефим схватил ее, подмял под себя. И все дальнейшее Поля позднее вспоминала с ужасом. Как пытку.
Когда Ефим свалился на бок и захрапел, Полина осторожно выскользнула из постели. Оделась. Взяла свое приданое, два гнутых стула, и ушла из комнаты новоявленного супруга. Навсегда.
Зинаида Григорьевна ее уговаривала:
– Стерпится, слюбится.
Да и сам Ефим бубнил:
– Ну, чего ты фордыбачишь? От людей стыдно.
Но она четко отрезала:
– Сходила замуж, все, больше не хочу.
На базу свозили шкурки кроликов, лисиц, волков, иногда медведей – все, что сдавали охотники в районные заготконторы. На базе шкурки выделывали, обрабатывали, упаковывали и отправляли на меховую фабрику. Базу возглавлял пожилой, спокойный, интеллигентного вида Михаил Николаевич Гаврилов, специалист по меховым делам и добрый, некрикливый руководитель, которого уважали все работники. А заслужить здесь уважение не просто: мастера-скорняки, как говорится, штучные специалисты, найти их было очень нелегко. Обходительный, знающий дело директор пришелся им по душе, работа шла спокойно, без командных криков директора, при добросовестном отношении к делу всего коллектива.
Поля с первого дня почувствовала общую доброжелательность, была очень рада и довольна. В отведенной ей комнатушке она была счастлива. Много ли человеку надо для ощущения счастья? И опять-таки, чем его мерить? Избавилась от свадебной передряги, улеглась внутри дрожь от ожидания ужасного будущего. Легко на душе, как после тяжелой болезни. Теперь она ни от кого не зависит. У нее свой угол, работа, зарплата, добрые люди вокруг. Все, что нужно для того, чтобы почувствовать себя счастливой.
И она была счастлива!
Ползали детишки. Им еды меньше надо. Некоторые выдюжили. К примеру, Поля. Шел ей седьмой годок, но на вид больше четырех не дашь. Усохлась. Одни глаза живые двигаются, а все остальное усохло, скелетик тонкой кожицей обтянутый, все косточки можно пересчитать. Да и от рождения невелика была, широкая грудка, а руки ниже колен, как обезьянка маленькая. Да и на лицо, прости Господи, все та же обезьянка – лоб низкий, нос дырочками навыворот, еще бы чуть, и настоящий пятачок.
Но как ни странно, эта внешность спасала Полю от голодной смерти. Приспособили ее добрые люди в городе милостыню собирать. Даже в лохмотья обряжать не надо: все свое на ней рвань да заплаты. Научили ее жалобным голосом просить на хлеб копеечку. Уж такая она была страшненькая – мимо не пройдешь, копеечку, а то и пятак бросишь.
Выжила Поля на нищенских подаяниях, да еще и хозяев кормила. Они ее ценили, берегли, чтоб никто не переманил. Но не уберегли… Одна сердобольная женщина чаще других медяки, а то и хлеб Поле подавала, расспросила ее, кто она, откуда. А Поле и рассказывать нечего – родители померли, деревня вымерла, вот и вся прежняя жизнь. Сжалилась незнакомка над сиротой, увела в свой дом, обмыла, переодела. У нее свое дитя малое заботы требует, а дел по дому невпроворот. Приспособила она Полю в помощницы:
– Будешь около люльки сидеть денно и нощно и качать, если заплачет. Пеленочки сменишь. Постираешь их, просушишь. Одним словом, ты – мои глаза и руки за Боречкой.
У счастья нет единицы измерения, как у длины – метры, сантиметры, у веса – граммы, килограммы. Счастье – оно невидимое, неизмеримое, оно – состояние души, как бы и нет его, однако оно есть, оно в тебе, оно наполняет жизнь радостью, дает надежду на будущее. У каждого мера счастья своя: у одного – миллионы денег, у другого – чего-нибудь изобрести, у третьего – полюбить кого-то, лучше которого нет.
У Поли счастье – жить в теплом доме, спать возле люльки на мягкой подстилке, быть сытой, хоть на остатках хозяйского стола, но все равно вкусной пищи, какой Поля раньше не едала. И вообще все вокруг в этом доме казалось после нищенского подвала шикарным дворцом. Хозяин, Роберт Иванович, пожилой, уже в седых висках, и бородка с белой струйкой посередке. Он – кабинетный фотограф. Салон его на первом этаже, у входа с улицы витрина с лучшими работами – невесты в фате, женихи в черных сюртуках при галстуках, нежные пары, склонив головы друг к другу, детишки голенькие и подростки в коротких штанишках. В салоне загадочная аппаратура, над которой мастер, накрываясь черной накидкой, что-то колдовал, нацеливался на снимающихся, потом, выныривая из-под черной мантии, поправлял их – руки, головы поворачивал, как надо, все подготовив, совершал таинство запечатления при яркой вспышке магния, после которой некоторое время колыхался дымок над аппаратом и пахло серой.
Поля, когда увидела это в первый раз, сердце у нее взволнованно забилось и замерло от таинственности происходящего. А трепетное уважение к Роберту Ивановичу поселилось навсегда.
Хозяйка, Зинаида Григорьевна, была моложе мужа, нарожала троих детей: две девочки уже в школу ходили, на пианино учились играть. Да вот третьего, желанного сыночка Бог послал, Бореньку, за которым ухаживала Поля.
Семья жила в достатке. Квартира на втором этаже, над салоном, просторная гостиная, в ней пианино стояло, диваны, кресла мягкие, три спальни – одна для взрослых, другая для девочек и третья, крошечная, для будущего ее обладателя – Бореньки. Был он хорошенький, розовенький, пухленький, весело дрыгал ножками и ручками, когда его Зинаида Григорьевна и Поля купали в белой эмалированной ванночке. Плакал он редко. Больших забот Поле не доставлял, она даже спала ночами возле его люльки и приспособилась мгновенно просыпаться, как только входила хозяйка и спрашивала:
– Спишь?
– Нет, лежу просто, они спят, я и прилегла.
Мать щупала пеленки, они всегда были сухие. В этом деле Поля не допускала промашки.
– Ну-ну, смотри. Не дай Бог, простудишь.
– Что вы, Зинаида Григорьевна, глаз не смыкаю. Боренька завсегда сухенькие.
Поля по-настоящему полюбила Бореньку, стал он ей как родной. Вспоминала с грустью братика Петеньку – совсем маленький остался, ходил нетвердо, больше ползал. Сестренку Машеньку – беленькая, голубоглазая, худенькая, как былиночка, только ножки в грубых красных цыпках, босиком ходила, до башмачков так и не дожила. Если бы их помыть, приодеть, они были бы как Боренька хорошенькие.
Счастье длилось три года. Боря уже ходил. Поля с ним гуляла в скверике. Жизнь наладилась не только у Поли, но и в стране. Кончилась гражданская война. Фотография Роберта Ивановича стала одной из модных в городе, салон расширили, на витринах кроме свадебных пар появились революционные персонажи с саблями, при шпорах, а то и с «маузером».
Появилась новая власть, которая стала проявлять заботу и о Поле. Ей уже исполнилось девять лет, она была все такая же неуклюжая, приземистая, с непривлекательным лицом. Однако это и подчеркивало ее пролетарское происхождение. Стали наведываться, беседовать представители из каких-то комитетов, кружков. Объясняли о борьбе с неграмотностью. Хозяев обязали отпускать Полю на занятия в «ликбез». Там учили писать буквы, потом как складывать их в слова и читать. Беседы разные, все больше про политику, в которых Поля ничего не понимала. Но одну очень запомнила: про то, что каждая кухарка может управлять государством. Хозяйка отказать в учебе боялась, отпускала, но расспрашивала Полю, чему там учат. Однажды Поля поделилась с ней приглянувшейся ей фразой:
– Говорят, что каждая кухарка может управлять государством. И в пример Дуньку Зюзину привели – была она потомственная прачка: бабка, мать, она сама – все прачки были, а вот подучилась и сейчас в профсоюзе с портфелем работает.
Зинаида Григорьевна неопределенно хмыкнула:
– Ну-ну. Только ты предупреди меня, когда в наркомы пойдешь, я тебе замену буду подыскивать.
Поняла Поля ее иронию. Испугалась. Руками замахала:
– Что вы! Зинаида Григорьевна! Я от вас никуда. Вы моя благодетельница навек!
Однако намек хозяйки поняла и в «ликбез» ходить перестала.
* * *
Прошло еще десять лет… Боря вырос, ходил в школу, няня ему не нужна. Дочки выросли в невест, ждали женихов, помогали матери по хозяйству в доме, стажировались на будущих жен. Поля стала лишней в квартире, ей нечего было делать, разве только посуду помыть после общего обеда и ужина. Исполнилось ей восемнадцать лет. Тоже барышня. Но кто обратит внимание на такую несимпатичную девушку? Но и в доме держать лишний рот нет расчета. Зинаида Григорьевна решила проблему по-своему, по-женски. Она нашла жениха для Полины. Работал в фотосалоне много лет Ефим – такой же, как Поля, беженец из голодной деревни. Был он в фотостудии грузчик, дворник, сторож и даже вышибала (попадались и буйные клиенты). Ефим, человек бесхитростный, выполнял любые поручения хозяина. За все свои должности получал одну зарплату, что особенно устраивало Роберта Ивановича. Была у Ефима комната в густонаселенной коммуналке, где он появлялся редко, потому что в качестве сторожа ночевал в вестибюле фотостудии. По возрасту он был раза в два старше Полины, но это не смущало Зинаиду Григорьевну, она нашептывала ему:– Поля – чистюля, приведет в порядок тебя и твое жилье. Очень честная, за много лет в нашем доме не пропало ни копейки. И вообще сколько можно жить бобылем?
Ефим ухмылялся:
– А мне баб хватает. У меня знакомки и в магазинах, и в дворницких.
– Это все случайные встречи. Нужна семья, уют, постоянство. А Поля рождена для этого, она все умеет: и шить, и варить, и мужа приласкать.
– Да очень она некрасивая, – упирался Ефим. – С ней нигде не покажешься.
– А тебе что, на банкеты в высокосветское общество ходить? Тебе уютный дом, хороший друг нужен. Заболеешь – стакан воды некому подать. А тут Поля рядом, она тебя выходит.
– Ну, разве что на пробу, – согласился Ефим. – Только без регистрации и без венчания. Вы, Зинаида Григорьевна, представляете ее в фате?
В общем уговорила Зинаида Григорьевна. Поле она напела еще больше о семейном счастье, о близости дорогого человека, об опоре в жизни и прочих супружеских радостях.
Поля никогда даже не мечтала о таком. Она знала свои внешние недостатки и решила для себя раз и навсегда не тяготиться этим и жить, как Бог даст. И вдруг такая хорошая радужная картина. Конечно, она была согласна на предложение Зинаиды Григорьевны. Ефима она знала много лет. Встречались они во дворе, в вестибюле, но близко не знали друг друга. Он звал ее шутливо мартышкой, пока она была девочкой, но позднее понимал, девушку обижать таким прозвищем нельзя. Стал называть соседкой.
Поля после разговора с хозяйкой уже прикидывала, как она приведет в порядок Ефима. Ходил он много лет в одном и том же комбинезоне, когда-то синего цвета, а теперь просто грязно-неприглядного. Из комбинезона выглядывала фланелевая рубашка, мятая-перемятая, от грязной шеи так засаленная, что из нее можно было сварить жирный бульон. Поля думала о том, как она все это выстирает, какой станет Ефим опрятный и чистый. Она готова была с ним одолеть любые трудности и невзгоды. Одним словом, она была согласна, и женитьба состоялась на условиях Ефима – без регистрации и без венчания.
Добрейшая Зинаида Григорьевна дала в приданое Поленьке два стула с гнутыми спинками. Поля подготовила себе новобрачный подарок: две новых белых простыни и байковое одеяло очень красивой, в клеточку, расцветки.
Свадьба состоялась в комнате Ефима в коммуналке, без гостей, как говорится, тет-на-тет. Ефим поставил на стол бутылку водки, открыл несколько банок консервов. А Поля убрала с его кровати старые тряпки и постелила белые простыни, накрыв их ярким одеялом. Они еще пахли магазином.
Сели за стол. Ефим налил водку в стаканы поровну, чуть больше половины и доброжелательно сказал:
– Ну, будем знакомы! – и опрокинул в себя содержимое стакана.
Поля пригубила. И тут же отдернула стакан. Она никогда в жизни не пробовала спиртного.
– Ничего, привыкнешь, – подбодрил Ефим, выковыривая из консервной банки сайру.
Потом они посидели некоторое время. Поля смущенно опускала глаза долу, а Ефим прикончил поллитру и решительно сказал:
– Будем женихаться!
Снял рубаху и брюки и лег на чистые простыни. Полина, как во сне, не понимая происходящее, пошла к нему.
– Чего же ты одетая? Сымай!
Она вспомнила то, что видела в такие минуты в кинофильмах, ждала поцелуев, ласки, но Ефим схватил ее, подмял под себя. И все дальнейшее Поля позднее вспоминала с ужасом. Как пытку.
Когда Ефим свалился на бок и захрапел, Полина осторожно выскользнула из постели. Оделась. Взяла свое приданое, два гнутых стула, и ушла из комнаты новоявленного супруга. Навсегда.
Зинаида Григорьевна ее уговаривала:
– Стерпится, слюбится.
Да и сам Ефим бубнил:
– Ну, чего ты фордыбачишь? От людей стыдно.
Но она четко отрезала:
– Сходила замуж, все, больше не хочу.
* * *
Вскоре Полина нашла по объявлению работу уборщицы на областной пушно-меховой базе. Располагалась она на окраине города, окруженная общим забором, за которым были цеха обработки пушнины, контора и несколько хибарок, прилепленных к общему забору. В хибарках жили сторож, кладовщик, а в пустой поселили новую уборщицу Полину.На базу свозили шкурки кроликов, лисиц, волков, иногда медведей – все, что сдавали охотники в районные заготконторы. На базе шкурки выделывали, обрабатывали, упаковывали и отправляли на меховую фабрику. Базу возглавлял пожилой, спокойный, интеллигентного вида Михаил Николаевич Гаврилов, специалист по меховым делам и добрый, некрикливый руководитель, которого уважали все работники. А заслужить здесь уважение не просто: мастера-скорняки, как говорится, штучные специалисты, найти их было очень нелегко. Обходительный, знающий дело директор пришелся им по душе, работа шла спокойно, без командных криков директора, при добросовестном отношении к делу всего коллектива.
Поля с первого дня почувствовала общую доброжелательность, была очень рада и довольна. В отведенной ей комнатушке она была счастлива. Много ли человеку надо для ощущения счастья? И опять-таки, чем его мерить? Избавилась от свадебной передряги, улеглась внутри дрожь от ожидания ужасного будущего. Легко на душе, как после тяжелой болезни. Теперь она ни от кого не зависит. У нее свой угол, работа, зарплата, добрые люди вокруг. Все, что нужно для того, чтобы почувствовать себя счастливой.
И она была счастлива!