Страница:
Михаил Николаевич был очень доволен новой уборщицей. Однажды она помогла ему донести домой покупки, сделанные на рынке по поручению жены. Случилось это к вечеру, когда семья собиралась к столу ужинать. Жена Михаила Николаевича, Варвара Сергеевна, женщина крупная, сначала испугала Полю властным взором и голосом. Но оказалась она человеком добрейшего сердца, голос и строгость исходили от ее массивности, а все, что она делала и говорила, было добрым и не обидным.
В этот первый вечер Варвара Сергеевна скомандовала:
– Садись за стол, будешь с нами ужинать.
Поля не знала, как относиться к этой громкой команде. Подбодрил Михаил Николаевич:
– Садись, садись, Поленька, не смущайся.
За ужином все были веселые, шутили, громко разговаривали. Хозяйка пододвигала Поле салатницы, тарелки с закусками и, видя, что девушка стесняется, сама щедро накладывала в ее тарелку разную снедь. После ужина все отправились на веранду слушать новости по радио. Никто не обратил внимания на то, что Поля к ним не присоединилась, а когда хватились после новостей, обнаружили ее на кухне, где она перемыла всю посуду, которая набралась после ужина, и ту, что залежалась от обеда.
Варвара Сергеевна ахнула:
– Какая проворная! Да как чистенько все вымыла! Ну, спасибо тебе, милая! Приходи к нам почаще, я такой гостье всегда буду рада.
И Поля приходила. Сначала Михаил Николаевич ее приглашал. А потом по просьбе Варвары Сергеевны приходила сама, по воскресеньям, когда не было забот на базе, да и пойти-то больше некуда.
Присмотрелась Поля к Гавриловым, узнала о них многое. Построили они этот дом недавно, на новой улице, когда отводили здесь участки. Проект начертил сам Михаил Николаевич: большая гостиная-столовая, из которой широкая дверь и окна на такую же большую веранду. Две спальни: одна – себе с женой, другая – сыну-подростку Сашеньке. Кухня, санузел и закуток для котла отопления. В дальнем углу двора небольшой флигелечек – одна комнатка и верандочка – это для себя, сюда Михаил Николаевич уединялся почитать, попить пивка и, как узнала Поля позднее от него же:
– Прячусь туда от децибелов Варвары Сергеевны, особенно когда к ней приходит подружка-соседка Елизавета.
Центром, который объединял, делал семью счастливой, был Сашенька. В отца. Крепкий, широкогрудый, рослый, такой же добродушный и покладистый. Он был всеобщим любимцем. Его любили в школе товарищи, ребята, с которыми катался на велосипеде по улице. В семье любили по-своему. Отец строго говорил, как мужчина с мужчиной:
– Саша, пожалуйста, приходи домой точно, как обещаешь. Мама волнуется, когда ты не возвращаешься вовремя. Опаздывать неприлично.
Мама, наоборот, не скрывала своей любви к сыну, даже голос ее грубоватый превращался в мурлыканье:
– Сашенька, миленький мой, опять ты закатался на велосипеде. Я так волновалась.
Николай Михайлович не одобрял подобное «сюсюканье». Но сам ни в чем не отказывал Сашеньке. Даже гараж построил во дворе напротив ворот для будущей Сашиной машины. До того будущего гараж служил курятником с огороженной сеткой территорией, чтоб не портили куры двор. Но и курочки эти были нужны для свежих яиц Сашенке.
Соседка Лизавета тоже обожала Сашеньку. Но по-своему, не как мать и отец, а как-то шутливо, с иронией к нему обращалась:
– Ну, что, молодой человек, партию в шахматы мне проиграешь?
Саша вежливо соглашался, но, как правило, обыгрывал Елизавету.
– Нехорошо, молодой человек, мог бы и уступить женщине! – говорила она, глядя на него любящими очами.
Соседку Поля встречала у Гавриловых часто. Была она худая, энергичная, говорила тоже громко и категорично. Как выяснилось позднее, настоящее имя ее – Эльза Карловна. Она немка. И муж у нее был немец – Роберт Фридрихович Зитлер. Он построил здесь дом рядом с Гавриловыми, одноэтажный, но на высоком цоколе, поэтому видный, красивый. Пожить ему в этой осуществленной мечте не удалось – арестовали. Никто не знал, за что. Был он простой бухгалтер, ни с какими секретами и тайными работами не связан. Эльза Карловна доверительно сказала Гавриловым:
– Наверное, за фамилию и даже за одну букву: Зитлер это почти Гитлер.
В предвоенные годы имя Гитлера стало появляться в печати все чаще. Может быть, и права соседка: не понравилось органам это сходство – Зитлер-Гитлер.
Надолго прижилась Поля в семье Гавриловых. Услужливая и трудолюбивая, она была хорошей помощницей Варваре Сергеевне в доме, а Михаилу Николаевичу на работе. Все чаще ее оставляли ночевать. Спала в гостиной на диване. А иногда, вечером, Михаил Николаевич говорил ей:
– Иди, Поля, спать в мой терем, отдохни от нас.
Семейные отношения не повлияли на работу Поли на базе: цеха и контора постоянно были добросовестно ухожены. За это директор отмечал премиями в праздничные дни, особенно 8 марта. А работники базы в день ее рождения вскладчину покупали подарок Поле: то ботинки на зиму, то плащ от дождя.
Было Поле тепло и уютно, и, может быть, годы, проведенные на базе и в доме Гавриловых, стали бы самым настоящим и полным ее счастьем… Но…
Это «но» часто меняет и переворачивает все в жизни не только одного человека, но и всего государства.
Грянула война…
– Ни в коем случае!
Саша сказал спокойно и убедительно:
– Мама, я должен!
– Никому ты ничего не должен. Не отпущу.
– Я должен защищать родину.
– Газет начитался, радио наслушался. Не пущу!
Саша сказал спокойно:
– Мама, надо!
Она кричала свое:
– Что надо? Кому надо? Мне ничего не надо! Ты у меня один-единственный. Тебе еще восемнадцать не исполнилось. Скажи ему, Миша! Ты же отец, он тебя послушает.
Оба они – и Саша, и мать – во время обмена этими фразами тайком зыркали в сторону Михаила Николаевича, который стоял у книжного шкафа. Наконец, он молвил:
– Александр (впервые так назвал сына), ты поступаешь правильно. Ты должен защищать родину.
Варвара Сергеевна от этих слов мужа чуть не взвилась над полом вслед за своим выкриком:
– И ты, черт старый, заразился пропагандой! Он у нас единственный!
Михаил Николаевич все тем же спокойным голосом сказал:
– Он сам решил. И решил правильно. Я горжусь поступком своего сына.
Варвара Сергеевна тихо, словно угасая, произнесла:
– Очнитесь. Вы же не на митинге. Встает вопрос о жизни и смерти! Опомнитесь.
И тут Поля услышала одно слово, сказанное Гавриловым-старшим, прозвучало оно так, что запомнилось Поле на всю жизнь не смыслом, а тоном, уже без всякой вибрации – строго, холодно, непререкаемо:
– Варвара… уймись!
Поле показалось, что произнесенное Михаилом Николаевичем имя жены повисло в воздухе и некоторое время резонировало под потолком. Жена сникла, будто мяч, из которого выпустили воздух, обмякла, руки ее повисли вдоль большого, но теперь утратившего силу, тела. Она зашаталась и, наверное, упала бы, если бы ее не подхватил Саша.
– Мама, мамочка, не надо, не расстраивайся так. Ничего не случилось. Все будет в порядке. Я повоюю и вернусь.
Он повел ее в спальню, а она, улыбаясь сквозь слезы, шептала:
– Дурачок ты мой ненаглядный – повоюю и вернусь…
Сашу в армию не взяли, но он поступил в училище. На некоторое время в семье воцарилась прежняя спокойная жизнь. Сын приходил по воскресеньям домой, в красивой курсантской форме. Сияли начищенные пуговицы, белоснежная струйка подворотничка, зеркально начищенные сапоги. Высокий, стройный, подтянутый, румяный, довольный своим положением военнослужащего. Его усаживали к столу, со всех сторон подвигали угощения. Он ел, не стесняясь, и рассказывал о курсантской жизни. Но потом все вдруг вспоминали о плохих делах на фронте, об отступлении, сдаче городов, о том, что фронт приближался к их родному N-ску. Радость встречи сникала, у всех на лицах появлялась озабоченность по поводу возможного очень скорого расставания.
У Поли забот прибавилось, теперь, кроме уборки и мытья посуды, она уходила в магазины еще до рассвета, записывалась в бесконечные очереди, выстаивала их и возвращалась с полученными по карточкам хлебом и другими продуктами.
О том, что Саша убыл на фронт, узнали от знакомых, чьи сыновья учились вместе с ним. Училище ночью подняли по тревоге и бросили закрывать какой-то очень опасный прорыв немцев, которые уже переправились через Днепр.
В доме Григорьевых словно свет погас, стало мрачно и настороженно. Ждали весточки от Саши, а он все не присылал.
Теперь Поля не только убиралась, ходила по очередям, но еще до полночи стояла на коленях рядом с Варварой Сергеевной и молилась, просила Бога, чтобы он уберег от смерти дорогого Сашеньку.
Соседка Елизавета стала реже бывать в доме Гавриловых. Когда больше недели не появилась, Варвара Сергеевна послала Полю:
– Сходи, навести, не заболела ли. Может помочь надо?
Поля бывала у Лизы и раньше, знала, где и как войти. Вошла тихо, чтобы не испугать соседку. То, что она увидела, очень удивило Полю. В зале Лиза стояла перед географической картой, которая висела на стене и, как военный человек, что-то чертила на этой карте. Поля кашлянула, чтобы привлечь внимание. Лиза быстро обернулась и расставила руки, будто хотела прикрыть собой карту. Но карта висела выше ее головы, и Поля рассмотрела на ней ленточку, обозначающую линию фронта. Не видя в этом ничего худого, Поля спросила:
– За боевыми действиями наблюдаете?
Подошла и сама стала разглядывать, где же сегодня проходят сражения. Лиза несколько растерянно подтвердила:
– Отмечаю. Читаю сводки информбюро и отмечаю.
Поля не могла понять, где же наши войска. Она знала, что немецкие позиции обычно рисуют синим цветом, а наши красным. Но на карте была только красная ленточка, прикрепленная булавками.
– А где же немцы? – спросила Поля.
– Вот, где красная линия, перед ними немцы.
– Вы их не рисуете, потому что быстро продвигаются?
– Да, очень быстро. Не успеваю наносить. Скоро будут здесь, у нас.
По тому, как Лиза это сказала, Поля вдруг вспомнила, что соседка – немка, и поняла, что она красным наносит положение немецких войск. Ждет их прихода! Полю охватила оторопь от этой догадки, она не знала, что сказать и не сумела скрыть своего испуга. Эльза Карловна поняла ее состояние, сухо отрезала:
– Донесешь?
– Что вы, что вы! – замахала руками Поля. – Я не такая…
Соседка, уже не скрывая, объяснила:
– Жду. Они моего мужа освободят. Он ни за что сидит. Они его освободят обязательно.
Поля между тем потихоньку отступала к двери, лепетала:
– Меня к вам Варвара Сергеевна… Узнать, не больны ли вы. Не приходите…
– Скажи: здорова. Приду. Скоро приду.
Поле послышалась тайная угроза в ее жестких словах, вроде бы она хотела сказать: приду вместе с ними.
Поля о своем открытии ничего не сказала Варваре Сергеевне. И Михаилу Николаевичу тоже не открыла тайну соседки. Опасалась, вдруг они сообщат об этом куда нужно, а она, Поля, обещала не доносить. В общем промолчала. А соседка вскоре пришла. Поговорили о невеселых делах на фронте. Спросила, какие вести от Сашеньки. Но Поля по глазам Эльзы Карловны поняла – пришла она проверить, не выдала ли ее Поля. Убедившись, что Гавриловы ничего не знают, повеселела, уходя, очень значительно поглядела Поле в глаза, заговорщицки улыбнулась.
Наконец-то принесла почтальонша письмо от Саши. Листок, сложенный треугольничком, видно, конверта не было. Сын коротко сообщал: «Жив, здоров. Скоро погоним фрицев назад. Не скучайте. Не беспокойтесь. Всех целую. Привет Поле. Целую, Саша». И дата месячной давности. Где он теперь? Фронт совсем близко подступил к N-ску, может быть, забежит хотя бы на часок, если здесь их часть отступать будет.
В городе готовилась эвакуация. Но на подготовке все кончилось. Немцы прошли правее и левее, N-ск оказался в зоне оккупации. Больших масс ни своих, ни гитлеровцев через город не проследовало. Бои прогремели стороной. Легли спать при своих, проснулись при чужих. Но немецкая администрация в N-ске появилась: комендатура, офицеры, солдаты – в светло-зеленой форме, гестапо, полиция – в черной. Начались аресты. Чистили город от коммунистов, евреев, ловили разных бывших начальников.
И вот однажды, как и обещала Поле, пришла к Гавриловым соседка в немецкой форме, но без погон. Она торжествующе и весело представилась:
– Здравия желаю! Честь имею – переводчица градоначальника Эльза Карловна Зитлер!
Гавриловы онемели, не знали, как себя вести.
– Дорогие соседи, я ценю нашу дружбу. Особенно твою доброту, Поля. – Обращаясь к Гавриловым: – Она спасла вам жизнь тем, что меня не выдала. Я поручилась за вас в немецкой комендатуре. Вас не тронут. Не беспокойтесь. О том, что Саша служит в Красной Армии, молчок. Я тоже умею держать язык за зубами. Ну, будьте здоровы. Если что – обращайтесь.
И ушла твердым шагом с гордо поднятой головой. Когда Эльза удалилась, Поля рассказала, как застала ее около карты с отметками продвижения немецких войск. Варвара Сергеевна упрекнула:
– Что же ты нам не рассказала.
А Михаил Николаевич похвалил:
– Правильно поступила, доносительство при любой власти подло, хоть при советской, хоть при фашистской.
С приходом гитлеровцев перевернулись думы о Саше на сто восемьдесят градусов. Теперь он находился по ту сторону фронта, а Гавриловы и Поля – в немецкой зоне.
Госпожа Зитлер очень переменилась за эти дни. Однажды она подстерегла Полю на улице и завела в свой дом. Вид у нее был теперь не такой воинственный, как в тот день, когда представилась Гавриловым переводчицей немецкой администрации, глаза у нее не только потускнели, но и бегали, как у провинившейся в чем-то нехорошем. Она сама об этом сказала Поле:
– Я тебя позвала потому, что ты умеешь держать язык за зубами. Я помогла Гавриловым и тебе, защитила от фашистов. Теперь ты должна мне помочь. Я увидела пытки, издевательства, расстрелы, как живых зарывали в могилах. Особенно меня перевернул поджог школы, в которую они собрали «неблагонадежных». Фашисты забили окна и двери досками и сожгли людей заживо. Они не немцы. Они какие-то искусственно выращенные существа, без души, сердца, элементарного интеллекта. Я не могу с ними сотрудничать. Не хочу участвовать в их преступлениях. Понимаешь?
Поля кивнула. Слушала она эту исповедь с не меньшим удивлением, чем когда увидела Эльзу около карты с немецкой линией фронта. Эльза Карловна между тем продолжала:
– Зачем я тебе это рассказываю? Ты теперь знаешь обо мне все. Я с ними отступать не буду. Это не мои немцы. Но после возвращения наших меня могут арестовать и наказать за то, что я у них работала. Вот и решила я искупить вину. Буду помогать нашим партизанам и подпольщикам. Мне известны некоторые секреты немцев: когда и где они намечают облавы, за кем следят. Что узнаю, буду сообщать нашим через тебя, записочкой или устно.
Поля не испугалась, но высказала сомнение:
– А где я найду партизан? Я никого не знаю.
– Это я предвидела. Мне известен адрес одной группы, за которой следят полицейские. Скоро их должны арестовать. А ты пойдешь сегодня вечером и предупредишь их. И скажешь, что я готова с ними сотрудничать. Они тебе сразу не поверят, не скажут, где скроются от ареста. А ты и не спрашивай. Укажи, где они сами могут тебя найти. Придут к тебе тайком, а ты им новую записочку от меня передашь. Вот и поверят. Наши вернутся, и у меня алиби будет. Поняла?
– А кто этот алибе? – поинтересовалась Поля.
– Это не кто, а что. Отсутствие вины по юридическим правилам. То есть я ни в чем не виновата.
– Боюсь я, Эльза Карловна, не смерти боюсь, справлюсь ли? С людьми-то я и поговорить не очень умею.
– И не надо. Суть дела скажешь, они все поймут. И главное, ни Гавриловым и никому другому обо мне и нашей затее ни слова. Ты добрая женщина и способна только на добрые дела.
Поля взяла записку, а вечером сказала Гавриловым, что идет в свою комнату на базе. Пошла по адресу, написанному на записке переводчицей. Нашла нужный дом. Постучала в калитку. Долго не открывали. Вышел бородатый мужик, типичный партизан, какими их представляла Поля.
– Чего тебе? – глухо спросил он.
Она подала послание:
– Вот. Это вам велено передать.
Бородач тут же развернул бумагу. Прочел. Внимательно посмотрел на Полю.
– Ну-ка, зайди.
Ввел ее в комнату, тускло освещенную керосиновой лампой. Позвал еще двоих, таких же бородатых. Подал им послание:
– Вот, принесла.
Соратники прочитали, стали расспрашивать, кто писал, от кого узнала адрес. Поля односложно отвечала дрожащим голосом:
– Ничего не знаю. Никого не знаю. Просили передать.
– Кто просил?
– Не знаю, не ведаю.
– Ты, красавица (явно пошутил один из них), нас не бойся. Мы тебе ничего плохого не желаем. Но нам надо знать, можно ли верить этому предупреждению.
– Ничего не ведаю. Никого не знаю. Утекать вам надо, иначе заарестуют. Поверите, ко мне приходите. Тайно (объяснила, куда). Принесут мне и другие записки, я вам передам.
– Кто принесет? Откуда?
– Ничего не ведаю. Никого не знаю. Сказали мне, чтобы вам, партизанам, передавала. Вы мне свое новое тайное жилье не выдавайте. Сами приходите ко мне опосля.
Мужики заулыбались.
– От нее ничего не добьешься. Молодец, баба, умеешь конспирацию соблюдать.
Поля не поняла, что значит это слово, тоже улыбнулась:
– Ну, я пойду?
– Иди, красавица, спасибо тебе. Не боишься одна ночью? Может, проводить?
– Не-а, не боюсь.
И ушла со двора в темную, без освещения улицу.
Наши проходили город без остановки, в грязных белых масккостюмах, многие в полушубках.
Восстановила работу советская власть: горсовет, райсоветы, горотдел, райотделы НКВД и милиции. Теперь арестовывали тех, кто сотрудничал с фашистами. Эльзу Зитлер тоже арестовали.
Поля не только молилась с Варварой Сергеевной по вечерам, но на рассвете опять отправлялась записываться в длинные очереди за хлебом по карточкам, за крупой, сахаром и солью в продмаг. Ей писали на ладошках номера химическим карандашом, и она иногда путала, от какого они распределителя.
Опять ждали писем от Саши. Восстановилась работа областной пушно-меховой базы. Сошлись мастера-скорняки и служащие конторы. Мужики все непризывные по возрасту ни у наших, ни у гитлеровцев. Михаил Николаевич хлопотал в поисках сырья – охотничьей пушнины не было. Стали выделывать шкуры коров и лошадей. Большинство браковали, падаль не принимали.
Вымолила Варвара Сергеевна у Бога милости, пришел треугольник от Сашеньки! Опять короткая писулька: «Жив-здоров. Гоним немцев с родной земли. Я уже лейтенант. Целую всех. Привет Поле». Дата недавняя, видно, прошел он со своим полком где-то далеко правее или левее родительского дома, наступление велось на широком фронте от Белого до Черного моря.
Радовались мать и отец. Плакала от счастья Поля. Даже не от письма, а что не забыл ее Сашенька, наградил приветом.
Однажды в контору базы пришла повестка – Полину Голубеву вызывали в районное НКВД в такой-то день, к такому-то часу. А если не придет, будет доставлена под конвоем. Михаил Николаевич успокоил:
– Иди. Совесть твоя чиста. Это, наверное, насчет соседки Эльзы Карловны.
Полина пришла по адресу к большому серому дому. На окнах решеток не было, простые белые занавески. Не тюрьма, а входить страшно. Страшнее, чем в ту ночь, когда к партизанам шла.
Следователь сразу рявкнул на нее обвинительным тоном:
– Фамилия? Имя? Отчество?
У Поли пересохло во рту, не могла говорить, показала, где в повестке все это написано.
– Отвечай на вопросы, как положено! – гаркнул следователь.
Он даже не посчитал нужным говорить на Вы с этой похожей на орангутангшу женщиной. Поля действительно выглядела неказисто: приземистая, широкая в плечах – квадрат на кривых коротких ногах. Да к тому же еще и лицо сплюснутое, тестообразное, окаймленное плохо причесанными, с густой проседью космами. Поэтому и прорывалось у него недовольство в рявкающем тоне:
– Что можешь показать о шпионской, предательской деятельности Эльзы Зитлер?
Поля лепетала:
– Ничего не знаю. Никакого шпионства.
– Она у немцев работала?
Поля кивнула.
– Значит, предательница, а ты ей помогала. Она тебя завербовала?
В этот момент раскрылась дверь и вошел высокий, в коверкотовом кителе с золотыми погонами на плечах, холеный, чисто выбритый, красивый офицер, явно начальник. Он слышал последнюю фразу следователя и, видно, был недоволен его властным тоном.
– Не педалируйте, Горбунов, – и, обращаясь к Поле: – Вы часто встречались с Эльзой Карловной?
Поля немного опомнилась от его мягкой манеры обращения.
– Часто. Она наша соседка.
– А во время оккупации?
– Нечасто. Один раз она пришла и сказала Гавриловым: «Вас не тронут, я за вас поручилась».
– Значит, она у немцев имела какой-то авторитет, если поручилась?
– Она у них была переводчица. Она немка, говорить умела по-ихнему.
– А какие поручения она вам давала? Вы же с ней сотрудничали?
– Нет, она сами по себе, я сама по себе.
– Но задания она вам давала?
– Нет, никогда никаких заданиев. Только одну записку отнести партизанам. Я отнесла. А потом они ко мне сами приходили, тайно, за записками Лизы. Она мне их вроде бы мимоходом подсовывала.
– Значит, вы делали доброе дело, помогали партизанам.
– Не знаю. Я только писульки ее передавала.
– Вы и Эльза Карловна спасли жизнь многим подпольщикам и даже нашим разведчикам. Это установлено. Спасибо вам, Полина Николаевна. Давайте пропуск, я подпишу, чтобы вас выпустили. А вы, товарищ Горбунов, проводите свидетельницу до выхода.
Поля не верила своим ушам, с приходом этого доброго начальника все повернулось в ее пользу. Она кланялась, говорила спасибо и пятилась к двери.
Следователь довел Полю до дежурного, который выдавал и отбирал пропуска и неожиданно сказал мягким голосом своего начальника:
– До свидания, гражданка Голубева.
Эльзу Карловну вскоре выпустили. Она пришла к Гавриловым, рассказала свою одиссею и поблагодарила Полю:
– Ты мне очень помогла. Твои показания просто спасли меня. Не могли найти моих записок. Разбрелись, разъехались партизаны. А ты – живой свидетель.
Словно солнце засветило ярче, все вокруг ожило. Люди постарели, похудели, одежда на них обносилась, но они, встречаясь, даже незнакомые друг другу, улыбались. Просто так, беспричинно. И все понимали, почему они улыбаются.
Саша приехал в отпуск. Он был уже майор! На груди два ордена и несколько медалей. Стал он мужественным, обогнал отца в росте. Военная форма очень шла ему, будто никем, как красавцем-офицером, он и быть не может.
За годы войны Сашу даже не ранило. Поля подумала: «Услышал наши молитвы Господь Бог».
В годы войны многие погибли, стали инвалидами. Но счастливых было не мало – стали полковниками, генералами, директорами заводов, институтов.
Только Поля как была, так и осталась уборщицей базы.
У всех жизнь вошла в прежнюю колею, у каждого со своими радостями и печалями.
Пришли посмотреть новое Полино жилье Гавриловы. Без Саши, он, как всегда, был где-то далеко на своей военной службе. Квартира очень понравилась. Варвара Сергеевна советовала, как обставить. А Михаил Николаевич помогал конкретно:
В этот первый вечер Варвара Сергеевна скомандовала:
– Садись за стол, будешь с нами ужинать.
Поля не знала, как относиться к этой громкой команде. Подбодрил Михаил Николаевич:
– Садись, садись, Поленька, не смущайся.
За ужином все были веселые, шутили, громко разговаривали. Хозяйка пододвигала Поле салатницы, тарелки с закусками и, видя, что девушка стесняется, сама щедро накладывала в ее тарелку разную снедь. После ужина все отправились на веранду слушать новости по радио. Никто не обратил внимания на то, что Поля к ним не присоединилась, а когда хватились после новостей, обнаружили ее на кухне, где она перемыла всю посуду, которая набралась после ужина, и ту, что залежалась от обеда.
Варвара Сергеевна ахнула:
– Какая проворная! Да как чистенько все вымыла! Ну, спасибо тебе, милая! Приходи к нам почаще, я такой гостье всегда буду рада.
И Поля приходила. Сначала Михаил Николаевич ее приглашал. А потом по просьбе Варвары Сергеевны приходила сама, по воскресеньям, когда не было забот на базе, да и пойти-то больше некуда.
Присмотрелась Поля к Гавриловым, узнала о них многое. Построили они этот дом недавно, на новой улице, когда отводили здесь участки. Проект начертил сам Михаил Николаевич: большая гостиная-столовая, из которой широкая дверь и окна на такую же большую веранду. Две спальни: одна – себе с женой, другая – сыну-подростку Сашеньке. Кухня, санузел и закуток для котла отопления. В дальнем углу двора небольшой флигелечек – одна комнатка и верандочка – это для себя, сюда Михаил Николаевич уединялся почитать, попить пивка и, как узнала Поля позднее от него же:
– Прячусь туда от децибелов Варвары Сергеевны, особенно когда к ней приходит подружка-соседка Елизавета.
Центром, который объединял, делал семью счастливой, был Сашенька. В отца. Крепкий, широкогрудый, рослый, такой же добродушный и покладистый. Он был всеобщим любимцем. Его любили в школе товарищи, ребята, с которыми катался на велосипеде по улице. В семье любили по-своему. Отец строго говорил, как мужчина с мужчиной:
– Саша, пожалуйста, приходи домой точно, как обещаешь. Мама волнуется, когда ты не возвращаешься вовремя. Опаздывать неприлично.
Мама, наоборот, не скрывала своей любви к сыну, даже голос ее грубоватый превращался в мурлыканье:
– Сашенька, миленький мой, опять ты закатался на велосипеде. Я так волновалась.
Николай Михайлович не одобрял подобное «сюсюканье». Но сам ни в чем не отказывал Сашеньке. Даже гараж построил во дворе напротив ворот для будущей Сашиной машины. До того будущего гараж служил курятником с огороженной сеткой территорией, чтоб не портили куры двор. Но и курочки эти были нужны для свежих яиц Сашенке.
Соседка Лизавета тоже обожала Сашеньку. Но по-своему, не как мать и отец, а как-то шутливо, с иронией к нему обращалась:
– Ну, что, молодой человек, партию в шахматы мне проиграешь?
Саша вежливо соглашался, но, как правило, обыгрывал Елизавету.
– Нехорошо, молодой человек, мог бы и уступить женщине! – говорила она, глядя на него любящими очами.
Соседку Поля встречала у Гавриловых часто. Была она худая, энергичная, говорила тоже громко и категорично. Как выяснилось позднее, настоящее имя ее – Эльза Карловна. Она немка. И муж у нее был немец – Роберт Фридрихович Зитлер. Он построил здесь дом рядом с Гавриловыми, одноэтажный, но на высоком цоколе, поэтому видный, красивый. Пожить ему в этой осуществленной мечте не удалось – арестовали. Никто не знал, за что. Был он простой бухгалтер, ни с какими секретами и тайными работами не связан. Эльза Карловна доверительно сказала Гавриловым:
– Наверное, за фамилию и даже за одну букву: Зитлер это почти Гитлер.
В предвоенные годы имя Гитлера стало появляться в печати все чаще. Может быть, и права соседка: не понравилось органам это сходство – Зитлер-Гитлер.
Надолго прижилась Поля в семье Гавриловых. Услужливая и трудолюбивая, она была хорошей помощницей Варваре Сергеевне в доме, а Михаилу Николаевичу на работе. Все чаще ее оставляли ночевать. Спала в гостиной на диване. А иногда, вечером, Михаил Николаевич говорил ей:
– Иди, Поля, спать в мой терем, отдохни от нас.
Семейные отношения не повлияли на работу Поли на базе: цеха и контора постоянно были добросовестно ухожены. За это директор отмечал премиями в праздничные дни, особенно 8 марта. А работники базы в день ее рождения вскладчину покупали подарок Поле: то ботинки на зиму, то плащ от дождя.
Было Поле тепло и уютно, и, может быть, годы, проведенные на базе и в доме Гавриловых, стали бы самым настоящим и полным ее счастьем… Но…
Это «но» часто меняет и переворачивает все в жизни не только одного человека, но и всего государства.
Грянула война…
* * *
Началась срочная мобилизация. Михаил Николаевич освобождался от призыва по возрасту. Саше еще не хватало до восемнадцати лет четыре месяца. Но он сказал, что пойдет в военкомат и запишется добровольцем. Поля стала свидетельницей разговора по этому поводу. Варвара Сергеевна закричала:– Ни в коем случае!
Саша сказал спокойно и убедительно:
– Мама, я должен!
– Никому ты ничего не должен. Не отпущу.
– Я должен защищать родину.
– Газет начитался, радио наслушался. Не пущу!
Саша сказал спокойно:
– Мама, надо!
Она кричала свое:
– Что надо? Кому надо? Мне ничего не надо! Ты у меня один-единственный. Тебе еще восемнадцать не исполнилось. Скажи ему, Миша! Ты же отец, он тебя послушает.
Оба они – и Саша, и мать – во время обмена этими фразами тайком зыркали в сторону Михаила Николаевича, который стоял у книжного шкафа. Наконец, он молвил:
– Александр (впервые так назвал сына), ты поступаешь правильно. Ты должен защищать родину.
Варвара Сергеевна от этих слов мужа чуть не взвилась над полом вслед за своим выкриком:
– И ты, черт старый, заразился пропагандой! Он у нас единственный!
Михаил Николаевич все тем же спокойным голосом сказал:
– Он сам решил. И решил правильно. Я горжусь поступком своего сына.
Варвара Сергеевна тихо, словно угасая, произнесла:
– Очнитесь. Вы же не на митинге. Встает вопрос о жизни и смерти! Опомнитесь.
И тут Поля услышала одно слово, сказанное Гавриловым-старшим, прозвучало оно так, что запомнилось Поле на всю жизнь не смыслом, а тоном, уже без всякой вибрации – строго, холодно, непререкаемо:
– Варвара… уймись!
Поле показалось, что произнесенное Михаилом Николаевичем имя жены повисло в воздухе и некоторое время резонировало под потолком. Жена сникла, будто мяч, из которого выпустили воздух, обмякла, руки ее повисли вдоль большого, но теперь утратившего силу, тела. Она зашаталась и, наверное, упала бы, если бы ее не подхватил Саша.
– Мама, мамочка, не надо, не расстраивайся так. Ничего не случилось. Все будет в порядке. Я повоюю и вернусь.
Он повел ее в спальню, а она, улыбаясь сквозь слезы, шептала:
– Дурачок ты мой ненаглядный – повоюю и вернусь…
Сашу в армию не взяли, но он поступил в училище. На некоторое время в семье воцарилась прежняя спокойная жизнь. Сын приходил по воскресеньям домой, в красивой курсантской форме. Сияли начищенные пуговицы, белоснежная струйка подворотничка, зеркально начищенные сапоги. Высокий, стройный, подтянутый, румяный, довольный своим положением военнослужащего. Его усаживали к столу, со всех сторон подвигали угощения. Он ел, не стесняясь, и рассказывал о курсантской жизни. Но потом все вдруг вспоминали о плохих делах на фронте, об отступлении, сдаче городов, о том, что фронт приближался к их родному N-ску. Радость встречи сникала, у всех на лицах появлялась озабоченность по поводу возможного очень скорого расставания.
У Поли забот прибавилось, теперь, кроме уборки и мытья посуды, она уходила в магазины еще до рассвета, записывалась в бесконечные очереди, выстаивала их и возвращалась с полученными по карточкам хлебом и другими продуктами.
О том, что Саша убыл на фронт, узнали от знакомых, чьи сыновья учились вместе с ним. Училище ночью подняли по тревоге и бросили закрывать какой-то очень опасный прорыв немцев, которые уже переправились через Днепр.
В доме Григорьевых словно свет погас, стало мрачно и настороженно. Ждали весточки от Саши, а он все не присылал.
Теперь Поля не только убиралась, ходила по очередям, но еще до полночи стояла на коленях рядом с Варварой Сергеевной и молилась, просила Бога, чтобы он уберег от смерти дорогого Сашеньку.
Соседка Елизавета стала реже бывать в доме Гавриловых. Когда больше недели не появилась, Варвара Сергеевна послала Полю:
– Сходи, навести, не заболела ли. Может помочь надо?
Поля бывала у Лизы и раньше, знала, где и как войти. Вошла тихо, чтобы не испугать соседку. То, что она увидела, очень удивило Полю. В зале Лиза стояла перед географической картой, которая висела на стене и, как военный человек, что-то чертила на этой карте. Поля кашлянула, чтобы привлечь внимание. Лиза быстро обернулась и расставила руки, будто хотела прикрыть собой карту. Но карта висела выше ее головы, и Поля рассмотрела на ней ленточку, обозначающую линию фронта. Не видя в этом ничего худого, Поля спросила:
– За боевыми действиями наблюдаете?
Подошла и сама стала разглядывать, где же сегодня проходят сражения. Лиза несколько растерянно подтвердила:
– Отмечаю. Читаю сводки информбюро и отмечаю.
Поля не могла понять, где же наши войска. Она знала, что немецкие позиции обычно рисуют синим цветом, а наши красным. Но на карте была только красная ленточка, прикрепленная булавками.
– А где же немцы? – спросила Поля.
– Вот, где красная линия, перед ними немцы.
– Вы их не рисуете, потому что быстро продвигаются?
– Да, очень быстро. Не успеваю наносить. Скоро будут здесь, у нас.
По тому, как Лиза это сказала, Поля вдруг вспомнила, что соседка – немка, и поняла, что она красным наносит положение немецких войск. Ждет их прихода! Полю охватила оторопь от этой догадки, она не знала, что сказать и не сумела скрыть своего испуга. Эльза Карловна поняла ее состояние, сухо отрезала:
– Донесешь?
– Что вы, что вы! – замахала руками Поля. – Я не такая…
Соседка, уже не скрывая, объяснила:
– Жду. Они моего мужа освободят. Он ни за что сидит. Они его освободят обязательно.
Поля между тем потихоньку отступала к двери, лепетала:
– Меня к вам Варвара Сергеевна… Узнать, не больны ли вы. Не приходите…
– Скажи: здорова. Приду. Скоро приду.
Поле послышалась тайная угроза в ее жестких словах, вроде бы она хотела сказать: приду вместе с ними.
Поля о своем открытии ничего не сказала Варваре Сергеевне. И Михаилу Николаевичу тоже не открыла тайну соседки. Опасалась, вдруг они сообщат об этом куда нужно, а она, Поля, обещала не доносить. В общем промолчала. А соседка вскоре пришла. Поговорили о невеселых делах на фронте. Спросила, какие вести от Сашеньки. Но Поля по глазам Эльзы Карловны поняла – пришла она проверить, не выдала ли ее Поля. Убедившись, что Гавриловы ничего не знают, повеселела, уходя, очень значительно поглядела Поле в глаза, заговорщицки улыбнулась.
Наконец-то принесла почтальонша письмо от Саши. Листок, сложенный треугольничком, видно, конверта не было. Сын коротко сообщал: «Жив, здоров. Скоро погоним фрицев назад. Не скучайте. Не беспокойтесь. Всех целую. Привет Поле. Целую, Саша». И дата месячной давности. Где он теперь? Фронт совсем близко подступил к N-ску, может быть, забежит хотя бы на часок, если здесь их часть отступать будет.
В городе готовилась эвакуация. Но на подготовке все кончилось. Немцы прошли правее и левее, N-ск оказался в зоне оккупации. Больших масс ни своих, ни гитлеровцев через город не проследовало. Бои прогремели стороной. Легли спать при своих, проснулись при чужих. Но немецкая администрация в N-ске появилась: комендатура, офицеры, солдаты – в светло-зеленой форме, гестапо, полиция – в черной. Начались аресты. Чистили город от коммунистов, евреев, ловили разных бывших начальников.
И вот однажды, как и обещала Поле, пришла к Гавриловым соседка в немецкой форме, но без погон. Она торжествующе и весело представилась:
– Здравия желаю! Честь имею – переводчица градоначальника Эльза Карловна Зитлер!
Гавриловы онемели, не знали, как себя вести.
– Дорогие соседи, я ценю нашу дружбу. Особенно твою доброту, Поля. – Обращаясь к Гавриловым: – Она спасла вам жизнь тем, что меня не выдала. Я поручилась за вас в немецкой комендатуре. Вас не тронут. Не беспокойтесь. О том, что Саша служит в Красной Армии, молчок. Я тоже умею держать язык за зубами. Ну, будьте здоровы. Если что – обращайтесь.
И ушла твердым шагом с гордо поднятой головой. Когда Эльза удалилась, Поля рассказала, как застала ее около карты с отметками продвижения немецких войск. Варвара Сергеевна упрекнула:
– Что же ты нам не рассказала.
А Михаил Николаевич похвалил:
– Правильно поступила, доносительство при любой власти подло, хоть при советской, хоть при фашистской.
С приходом гитлеровцев перевернулись думы о Саше на сто восемьдесят градусов. Теперь он находился по ту сторону фронта, а Гавриловы и Поля – в немецкой зоне.
* * *
Гитлеровцы в N-ске продержались недолго. После Битвы за Москву их полчища покатились на запад. Во время этого отступления выбили их и из N-ска. Однако за недолгие месяцы оккупации жители насмотрелись много бед. Гавриловых не тронули благодаря покровительству Эльзы Карловны.Госпожа Зитлер очень переменилась за эти дни. Однажды она подстерегла Полю на улице и завела в свой дом. Вид у нее был теперь не такой воинственный, как в тот день, когда представилась Гавриловым переводчицей немецкой администрации, глаза у нее не только потускнели, но и бегали, как у провинившейся в чем-то нехорошем. Она сама об этом сказала Поле:
– Я тебя позвала потому, что ты умеешь держать язык за зубами. Я помогла Гавриловым и тебе, защитила от фашистов. Теперь ты должна мне помочь. Я увидела пытки, издевательства, расстрелы, как живых зарывали в могилах. Особенно меня перевернул поджог школы, в которую они собрали «неблагонадежных». Фашисты забили окна и двери досками и сожгли людей заживо. Они не немцы. Они какие-то искусственно выращенные существа, без души, сердца, элементарного интеллекта. Я не могу с ними сотрудничать. Не хочу участвовать в их преступлениях. Понимаешь?
Поля кивнула. Слушала она эту исповедь с не меньшим удивлением, чем когда увидела Эльзу около карты с немецкой линией фронта. Эльза Карловна между тем продолжала:
– Зачем я тебе это рассказываю? Ты теперь знаешь обо мне все. Я с ними отступать не буду. Это не мои немцы. Но после возвращения наших меня могут арестовать и наказать за то, что я у них работала. Вот и решила я искупить вину. Буду помогать нашим партизанам и подпольщикам. Мне известны некоторые секреты немцев: когда и где они намечают облавы, за кем следят. Что узнаю, буду сообщать нашим через тебя, записочкой или устно.
Поля не испугалась, но высказала сомнение:
– А где я найду партизан? Я никого не знаю.
– Это я предвидела. Мне известен адрес одной группы, за которой следят полицейские. Скоро их должны арестовать. А ты пойдешь сегодня вечером и предупредишь их. И скажешь, что я готова с ними сотрудничать. Они тебе сразу не поверят, не скажут, где скроются от ареста. А ты и не спрашивай. Укажи, где они сами могут тебя найти. Придут к тебе тайком, а ты им новую записочку от меня передашь. Вот и поверят. Наши вернутся, и у меня алиби будет. Поняла?
– А кто этот алибе? – поинтересовалась Поля.
– Это не кто, а что. Отсутствие вины по юридическим правилам. То есть я ни в чем не виновата.
– Боюсь я, Эльза Карловна, не смерти боюсь, справлюсь ли? С людьми-то я и поговорить не очень умею.
– И не надо. Суть дела скажешь, они все поймут. И главное, ни Гавриловым и никому другому обо мне и нашей затее ни слова. Ты добрая женщина и способна только на добрые дела.
Поля взяла записку, а вечером сказала Гавриловым, что идет в свою комнату на базе. Пошла по адресу, написанному на записке переводчицей. Нашла нужный дом. Постучала в калитку. Долго не открывали. Вышел бородатый мужик, типичный партизан, какими их представляла Поля.
– Чего тебе? – глухо спросил он.
Она подала послание:
– Вот. Это вам велено передать.
Бородач тут же развернул бумагу. Прочел. Внимательно посмотрел на Полю.
– Ну-ка, зайди.
Ввел ее в комнату, тускло освещенную керосиновой лампой. Позвал еще двоих, таких же бородатых. Подал им послание:
– Вот, принесла.
Соратники прочитали, стали расспрашивать, кто писал, от кого узнала адрес. Поля односложно отвечала дрожащим голосом:
– Ничего не знаю. Никого не знаю. Просили передать.
– Кто просил?
– Не знаю, не ведаю.
– Ты, красавица (явно пошутил один из них), нас не бойся. Мы тебе ничего плохого не желаем. Но нам надо знать, можно ли верить этому предупреждению.
– Ничего не ведаю. Никого не знаю. Утекать вам надо, иначе заарестуют. Поверите, ко мне приходите. Тайно (объяснила, куда). Принесут мне и другие записки, я вам передам.
– Кто принесет? Откуда?
– Ничего не ведаю. Никого не знаю. Сказали мне, чтобы вам, партизанам, передавала. Вы мне свое новое тайное жилье не выдавайте. Сами приходите ко мне опосля.
Мужики заулыбались.
– От нее ничего не добьешься. Молодец, баба, умеешь конспирацию соблюдать.
Поля не поняла, что значит это слово, тоже улыбнулась:
– Ну, я пойду?
– Иди, красавица, спасибо тебе. Не боишься одна ночью? Может, проводить?
– Не-а, не боюсь.
И ушла со двора в темную, без освещения улицу.
* * *
Гитлеровцы отступали через N-ск длинными пешими колоннами, шагали вразброд, кто по обочине, кто по центру дороги. Танки гудели и скрежетали гусеницами в обход города, по шоссейным и полевым дорогам. Отступающие побили во дворах скотину на мясо. У Гавриловых двое солдат постреляли из автомата всех кур. Уцелела одна пеструшка, упорхнувшая через сетку.Наши проходили город без остановки, в грязных белых масккостюмах, многие в полушубках.
Восстановила работу советская власть: горсовет, райсоветы, горотдел, райотделы НКВД и милиции. Теперь арестовывали тех, кто сотрудничал с фашистами. Эльзу Зитлер тоже арестовали.
Поля не только молилась с Варварой Сергеевной по вечерам, но на рассвете опять отправлялась записываться в длинные очереди за хлебом по карточкам, за крупой, сахаром и солью в продмаг. Ей писали на ладошках номера химическим карандашом, и она иногда путала, от какого они распределителя.
Опять ждали писем от Саши. Восстановилась работа областной пушно-меховой базы. Сошлись мастера-скорняки и служащие конторы. Мужики все непризывные по возрасту ни у наших, ни у гитлеровцев. Михаил Николаевич хлопотал в поисках сырья – охотничьей пушнины не было. Стали выделывать шкуры коров и лошадей. Большинство браковали, падаль не принимали.
Вымолила Варвара Сергеевна у Бога милости, пришел треугольник от Сашеньки! Опять короткая писулька: «Жив-здоров. Гоним немцев с родной земли. Я уже лейтенант. Целую всех. Привет Поле». Дата недавняя, видно, прошел он со своим полком где-то далеко правее или левее родительского дома, наступление велось на широком фронте от Белого до Черного моря.
Радовались мать и отец. Плакала от счастья Поля. Даже не от письма, а что не забыл ее Сашенька, наградил приветом.
Однажды в контору базы пришла повестка – Полину Голубеву вызывали в районное НКВД в такой-то день, к такому-то часу. А если не придет, будет доставлена под конвоем. Михаил Николаевич успокоил:
– Иди. Совесть твоя чиста. Это, наверное, насчет соседки Эльзы Карловны.
Полина пришла по адресу к большому серому дому. На окнах решеток не было, простые белые занавески. Не тюрьма, а входить страшно. Страшнее, чем в ту ночь, когда к партизанам шла.
Следователь сразу рявкнул на нее обвинительным тоном:
– Фамилия? Имя? Отчество?
У Поли пересохло во рту, не могла говорить, показала, где в повестке все это написано.
– Отвечай на вопросы, как положено! – гаркнул следователь.
Он даже не посчитал нужным говорить на Вы с этой похожей на орангутангшу женщиной. Поля действительно выглядела неказисто: приземистая, широкая в плечах – квадрат на кривых коротких ногах. Да к тому же еще и лицо сплюснутое, тестообразное, окаймленное плохо причесанными, с густой проседью космами. Поэтому и прорывалось у него недовольство в рявкающем тоне:
– Что можешь показать о шпионской, предательской деятельности Эльзы Зитлер?
Поля лепетала:
– Ничего не знаю. Никакого шпионства.
– Она у немцев работала?
Поля кивнула.
– Значит, предательница, а ты ей помогала. Она тебя завербовала?
В этот момент раскрылась дверь и вошел высокий, в коверкотовом кителе с золотыми погонами на плечах, холеный, чисто выбритый, красивый офицер, явно начальник. Он слышал последнюю фразу следователя и, видно, был недоволен его властным тоном.
– Не педалируйте, Горбунов, – и, обращаясь к Поле: – Вы часто встречались с Эльзой Карловной?
Поля немного опомнилась от его мягкой манеры обращения.
– Часто. Она наша соседка.
– А во время оккупации?
– Нечасто. Один раз она пришла и сказала Гавриловым: «Вас не тронут, я за вас поручилась».
– Значит, она у немцев имела какой-то авторитет, если поручилась?
– Она у них была переводчица. Она немка, говорить умела по-ихнему.
– А какие поручения она вам давала? Вы же с ней сотрудничали?
– Нет, она сами по себе, я сама по себе.
– Но задания она вам давала?
– Нет, никогда никаких заданиев. Только одну записку отнести партизанам. Я отнесла. А потом они ко мне сами приходили, тайно, за записками Лизы. Она мне их вроде бы мимоходом подсовывала.
– Значит, вы делали доброе дело, помогали партизанам.
– Не знаю. Я только писульки ее передавала.
– Вы и Эльза Карловна спасли жизнь многим подпольщикам и даже нашим разведчикам. Это установлено. Спасибо вам, Полина Николаевна. Давайте пропуск, я подпишу, чтобы вас выпустили. А вы, товарищ Горбунов, проводите свидетельницу до выхода.
Поля не верила своим ушам, с приходом этого доброго начальника все повернулось в ее пользу. Она кланялась, говорила спасибо и пятилась к двери.
Следователь довел Полю до дежурного, который выдавал и отбирал пропуска и неожиданно сказал мягким голосом своего начальника:
– До свидания, гражданка Голубева.
Эльзу Карловну вскоре выпустили. Она пришла к Гавриловым, рассказала свою одиссею и поблагодарила Полю:
– Ты мне очень помогла. Твои показания просто спасли меня. Не могли найти моих записок. Разбрелись, разъехались партизаны. А ты – живой свидетель.
* * *
Боевые действия откатились на запад. Письма от Саши приходили чаще, иногда в конвертах. Варвара Сергеевна и Поля стояли на коленях перед иконой теперь не так долго, как в первые годы войны. И вот, наконец, пришла весть о Победе, так же как о начале войны, по радио.Словно солнце засветило ярче, все вокруг ожило. Люди постарели, похудели, одежда на них обносилась, но они, встречаясь, даже незнакомые друг другу, улыбались. Просто так, беспричинно. И все понимали, почему они улыбаются.
Саша приехал в отпуск. Он был уже майор! На груди два ордена и несколько медалей. Стал он мужественным, обогнал отца в росте. Военная форма очень шла ему, будто никем, как красавцем-офицером, он и быть не может.
За годы войны Сашу даже не ранило. Поля подумала: «Услышал наши молитвы Господь Бог».
В годы войны многие погибли, стали инвалидами. Но счастливых было не мало – стали полковниками, генералами, директорами заводов, институтов.
Только Поля как была, так и осталась уборщицей базы.
У всех жизнь вошла в прежнюю колею, у каждого со своими радостями и печалями.
* * *
Прошло пятнадцать лет. Город расширялся и обновлялся. Пушно-меховая база оказалась уже на окраине. Ее снесли. На этом месте построили многоэтажный жилой дом. Поскольку хибарка, в которой жила Поля, значилась в документах как квартира № 4, то ее обладательница имела право на возмещение жилплощади. И Поля, к великому счастью, получила в новом, построенном на месте бывшей базы красивом доме однокомнатную квартиру со всеми удобствами. Она ходила из коридора в комнату, в кухню, в совмещенный санузел, потом шла в обратном порядке. И так не раз, и не два. Не верила своим глазам. Вопрошала кого-то неведомого: «Неужели это все мое?» Потом она сообразила, кто этот благодетель: купила икону с изображением Христа. Укрепила ее в переднем углу еще пустой комнаты. Засветила лампадку. Одна на середине этой пустой комнаты стояла на коленях и горячо благодарила Господа за великую милость к ней, убогой и одинокой, немолодой уже женщине.Пришли посмотреть новое Полино жилье Гавриловы. Без Саши, он, как всегда, был где-то далеко на своей военной службе. Квартира очень понравилась. Варвара Сергеевна советовала, как обставить. А Михаил Николаевич помогал конкретно: