Страница:
– Не понимаете!.. В Москве, конечно, нет других дел, кроме беспокойства о здоровье никому не известной Инги Штраух! Вот просто так, взяли да и решили осведомиться, как поживает немецкая патриотка, национал-социалистская журналистка Инга Штраух, чей адрес прочитали в старой телефонной книге!.. Странные люди там, в Москве, а?
– Это какая-то мука!
– Мука? – неожиданно улыбнулся Хабекер. – Ну что вы, фрейлейн! Разве это мука? Вы плохо знаете еще, что такое настоящее мученье! Уверяю вас!
– Боже мой, боже мой! Как доказать вам, что я не лгу! Я никогда не видела никакого «Аргуса»! Я не встречалась с вашим Генрихом Лаубе! Проверьте! Проверьте мои слова!
Она прижала к груди крепко сжатые ладони.
В голосе ее звучали усталость и отчаяние…
Глава шестая
Глава седьмая
– Это какая-то мука!
– Мука? – неожиданно улыбнулся Хабекер. – Ну что вы, фрейлейн! Разве это мука? Вы плохо знаете еще, что такое настоящее мученье! Уверяю вас!
– Боже мой, боже мой! Как доказать вам, что я не лгу! Я никогда не видела никакого «Аргуса»! Я не встречалась с вашим Генрихом Лаубе! Проверьте! Проверьте мои слова!
Она прижала к груди крепко сжатые ладони.
В голосе ее звучали усталость и отчаяние…
Глава шестая
Совещание представителей службы безопасности и абвера, собранное по приказу Гитлера в связи с раскрытием разведывательной сети русских в Брюсселе, Париже и Берлине, подходило к концу.
Группенфюрер Зейц, человек, близкий руководству германской политической контрразведки, встал, чтобы произнести заключительное слово.
Пять человек, сидевших по обе стороны длинного дубового стола, прекратили разговоры.
Штурмбаннфюрер Таубе захлопнул блокнот, его помощники Ульрих и Швейцер повернули головы к Зейцу, руководитель офицеров абвера майор Граве уставился на резные панели кабинета, а сопровождающие Граве капитаны Дитрих и Ремер приготовились писать.
Слова легко соскальзывали с языка Зейца, быстрые, ловко пригнанные друг к другу, ни к чему не обязывающие, призванные только к одному – разрядить атмосферу взаимного недоверия и недоброжелательности.
Майор Граве слушал, тая злую усмешку. Господа из службы безопасности торопились увенчать себя лаврами! А где были они, когда Граве, еще обер-лейтенант, обивал пороги Генерального штаба, доказывая, что в будущей войне радио сыграет решающую роль? Где были они, когда Граве правдами и неправдами вымаливал субсидии на производство военных раций и на создание специальных подразделений для радиовойны? Их никто не высмеивал, как глупых фанатиков и ограниченных специалистов, помешанных на маловразумительном деле. Им никто не давал понять, что излишнее усердие иногда может граничить с непониманием подлинных государственных интересов. А Граве прошел через все это. Прошел! И только один человек в конце концов понял его. Немолодой, невысокий человек со странной фамилией Канарис. Кем он был, рано поседевший чернобровый морской офицер, Граве сначала не знал. Предполагал, что Канарис возглавляет технический отдел Генштаба. Лишь в сороковом году истина открылась для Граве и одновременно открылся путь к карьере. Канарис, приняв капитана в своем домике в предместье Берлина, предложил ему возглавить службу радиоподслушивания абвера. Канарис дал деньги, дал людей, дал все, чего можно было желать, взамен же потребовал только полного молчания и полной преданности. Мог ли Граве ответить отказом человеку, помогавшему воплотить в жизнь его самые сокровенные мечты и желания?! Граве сказал: «Да!» И все годы работал не покладая рук, занимаясь усовершенствованием аппаратуры, разработкой системы радиопеленгации, обучением офицеров и солдат, которым предстояло вести войну в эфире.
Граве знал, что на него и на его радистов даже в самом абвере многие поглядывают как на дармоедов: вражеские разведчики не пользовались радиостанциями, предпочитая обычные формы связи: почту, телеграф, туристические и деловые поездки. Но Граве верил: с началом войны, когда государственные границы будут перекрыты, когда прежние формы контактов станут невозможны, разведчики врага немедленно применят радиосвязь.
После вторжения немецких армий в Польшу и во Францию, после захвата Голландии и Бельгии предположения Граве подтвердились: пункты радиоперехвата абвера сразу засекли несколько подпольных радиостанций. Часть из них работала, судя по многим признакам, на Англию и Америку, а часть – на Советский Союз.
С помощью радиопеленгации абверу удалось засечь станции в Лилле, Гавре, Гааге, Бухаресте и Брно. Граве сообщил о место нахождении подпольных радиопередатчиков адмиралу Канарису и получил его благодарность. Через некоторое время все станции, обнаруженные Граве, прекратили работу, и капитан полагал, что вражеские разведчики ликвидированы. Но радиостанции, работающие на Англию, снова вышли в эфир, и теперь все время меняли место работы, длину волн, частоты и диапазоны. Замолчали только передатчики в Бухаресте и Брно. И хотя Граве ничего не мог сказать с определенностью, он смутно догадывался, что подпольные радиостанции во Франции и Голландии вряд ли были разгромлены. Однако в обязанности Граве не входило вмешиваться в планы адмирала Канариса. Тем более что Граве предполагал здесь возможность тонкой радиоигры, которую могли вести без его помощи…
Но полное торжество Граве началось с июня 1941 года! Случившееся потрясло даже самого капитана. Оказалось, советские разведчики только ждали своего часа, чтобы ввести в действие тщательно законспирированные, тщательно отлаженные и мощные радиопередатчики! Оказалось, они все долгие годы перед схваткой с Гитлером только то и делали, что готовились к регулярной и бесперебойной радиосвязи с Москвой!
Как профессионал, абверовский капитан Граве вынужден был отдать противнику должное. Ни одна разведка в мире не знала подобной разветвленной, продуманной системы радиосвязи. Ни одна! Но признание этого вызывало у Граве не восхищение, а страх и озлобление. Ибо, как профессионал, знакомый уже не только с радиоделом, Граве понимал и другое. Прежде всего, он понимал, что радиостанции, введенные вражескими разведчиками в действие, еще не все, значительная часть должна оставаться в резерве. А кроме того, стало совершенно ясно: чтобы введенные в действие радиостанции работали, передавали разведывательные данные, радистам нужно было эти данные откуда-то получать. Отсюда следовало, что иностранные разведки располагают огромным числом людей, великолепно осведомленных о том, о чем никому не полагалось бы знать!
Существовал только один путь обнаружения этих осведомленных людей: поиски радиостанций, установление их местонахождения, выявление радистов, а через радистов – руководителей разведчиков и их помощников.
Слушая масляную речь группенфюрера Зейца, майор Граве вспоминал, сколько разочарований пришлось пережить ему и его слухачам.
Он вспомнил, как долго и безуспешно пытались они засечь радиостанции противника, работавшие из самого Берлина. Одетые под почтовых служащих, Граве и его солдаты расставляли фургоны с радиопеленгаторами то тут, то здесь, терпеливо ждали, когда выйдут в эфир вражеские рации, спешили наложить пеленги, но на следующий день станции начинали работать из другого района, и надо было прокладывать новые пеленги, а еще через день убеждаться, что станции сменили не только место работы, но и время действия и длину волн.
Когда же показалось, что ловушка за разведчиками готова захлопнуться, выяснилось, что радиопеленгаторы дают искаженный пеленг и что на радиозаводах Берлина с недавнего времени нет специалистов по локации – все они взяты на фронт…
Граве отнюдь не возлагал надежд на группу обер-лейтенанта Дитриха, отправленную в ноябре месяце в Бельгию, так же как не возлагал надежд на обер-лейтенанта Ремера, выехавшего в Париж. Граве даже возражал против посылки этих групп, полагая, что распыление сил приведет к усложнению задачи. Но адмирал Канарис приказал заняться Парижем и Брюсселем.
– Иначе мы поступить не можем, – сказал адмирал. – Или вы хотите, чтобы вас заподозрили в симпатии к западным союзникам?…
Дитрих и Ремер уехали. Каково же было удивление Граве, когда в конце ноября Дитрих сообщил о существовании подпольной радиостанции на окраине Брюсселя, в Молеенбеке, регулярно ведущей передачи с одного места!
Граве бросился в Бельгию. Его сопровождали сотрудники СД и СС.
Слова Дитриха подтвердились. Пеленги дважды прошли через виллу «Розина» в Молеенбеке. Вилла стояла отдельно от других домов, сомнений быть не могло! Получив согласие Берлина, Граве возглавил налет на виллу. Дождавшись, когда неизвестный радист начал передачи, сотрудники гестапо окружили район, а Граве и пятнадцать офицеров службы безопасности ворвались в виллу. Стальную цепочку на дверях перекусили специальными щипцами. Появившуюся в передней пожилую женщину (впоследствии выяснилось – хозяйку виллы) сбили с ног, заткнули ей рот и с оружием наготове устремились в дом. На втором этаже горел свет. В большой гостиной, заслышав топот солдатских сапог, пытались запереть дверь, но не успели. В гостиной находились три человека: мужчина и две молодые женщины. Граве бросился к пылавшему камину, пытался выхватить из пламени почерневшие бумаги, но они рассыпались в пепел. Граве обернулся. Агенты гестапо уже надели на обитателей виллы наручники. А посреди стола стояла рация…
Граве старался не вспоминать, что творили с арестованными в казармах СС. Но по долгу службы и в интересах Великой Германии он ни разу не уклонился от присутствия на процедурах допроса. Он наблюдал, как арестованных пропускали через ледяные ванны, добиваясь посинения лица и почечных колик, как всем им забивали вод ногти рук и ног стальные иглы, чтобы они сказали, кто их руководитель, и назвали применяемый при радиосвязи шифр.
Граве не мог понять, как арестованные выдерживают боль. В глубине души он чувствовал, что сам бы не выдержал и малой толики выпавших на долю этих людей страданий…
Первым сдался радист, которому пригрозили раздробить мошонку.
Он назвал имя руководителя, скрывавшегося под псевдонимом «Аргус», и сказал, что шифр знает только Роза Петрова.
Роза Петрова на последнем допросе стоять не могла. Ее поддерживали под руки.
Штурмбаннфюрер Таубе подошел к арестованной, поднял ее голову.
– Ну, шлюха, – сказал он, – будешь говорить? Ваш радист раскололся. Мы знаем, что шифровалыцица – ты.
Женщина молчала.
– Ладно, – сказал Таубе. – Сейчас я тебе кое-что покажу. Приведите Рябчикова.
Солдаты ввели одного из русских.
– Слушай, – сказал Таубе женщине, – мы знаем, что ты замужем и что твой муж Петров. Сейчас я тебе покажу, что мы сделаем с твоим мужем, если будешь упорствовать.
Солдаты раздели Рябчикова.
Избитый, он выглядел страшно.
Рябчикова подвели к двери.
Таубе следовал за арестованным.
– Заставьте шлюху глядеть! – приказал он.
Один из солдат протянул руку вниз, и майор Граве отвел глаза. Он бы и уши закрыл, чтобы не слышать удара двери и нечеловеческого вопля, вырвавшегося у Рябчикова.
Солдаты отпустили Рябчикова. Он скрючился, рухнул на каменный пол, задергался в конвульсиях. Под его животом расползалось черное пятно крови.
– Видела?! – крикнул, как пьяный, штурмбаннфюрер Таубе. – Будешь молчать – твой муж станет таким же!.. Давайте Петрова!
Петров, высокий светловолосый мужчина с лицом, похожим на кусок свежего мяса, войдя в комнату пыток, сразу понял, что произошло.
– Раздеть! – крикнул Таубе.
Петров, с которого сдирали одежду, посмотрел на жену.
Роза Петрова дергалась в руках солдат. С ее лицом происходило что-то странное. Граве вдруг понял, что женщина прокусила губу, чтобы не закричать, по ее подбородку текла струйка крови.
Петрова подвели к двери.
Таубе поднял ногу, чтобы повторить удар.
И тогда Роза закричала.
– Нет! – кричала она. – Нет!
– Говори! – заорал Таубе. – Шифр!
– Молчи! – рванулся Петров к жене. – Молчи! Во имя…
Его крепко держали, волокли к двери.
– Говори! – выл Таубе.
Женщина обвисла на руках солдат.
– Жизнь! – вырвалось у нее. – Ему и мне… Жизнь!
– Молчи, Роза!
– Мы подарим вам жизнь! Говори!
– Нет! – оглушительно крикнул Петров. – Нет!
Таубе нагнулся над женщиной.
Внезапно стало тихо.
И в этой тишине Граве услышал шепот женщины: «Чудо профессора Ферамона…»
И страшный стон Петрова, подтвердивший, что его жена не солгала, выдала шифр…
Нет, Граве не любил вспоминать этих сцен. Не любил вспоминать и тот день, когда, убедившись, что Роза Петрова правильно назвала книгу, применяемую для шифровки телеграмм русскими разведчиками, гестапо расстреляло ее и ее мужа. Не любил вспоминать, что даже перед смертью Петров не повернулся к рыдающей, умолявшей простить жене. Поведение этого человека вызвало в майоре Граве животный ужас. Угроза страшной расплаты таилась в несгибаемой воле истерзанного русского разведчика…
Но потом последовал арест выслеженного «Аргуса», захват парижского руководства советской разведки и был, наконец, запеленгован один из берлинских передатчиков… Граве старался забыть брюссельскую трагедию, он радовался удачам. Он знал – удачи опять-таки являлись заслугой абвера, а не господ из службы безопасности, ибо самую тонкую работу проделали люди Граве.
Теперь же их, по сути, пытались устранить от хода расследования, и сладкие слова группенфюрера Зейца призваны были только подсластить пилюлю.
– Руководство службой безопасности находит необходимым и впредь сохранять и усиливать контакт между органами безопасности и абвером, – продолжал между тем Зейц. – Я имею указание информировать вас, господа, о тех подробностях и деталях расследования, которые могут помочь вашей дальнейшей работе. Я уполномочен также предложить координацию действий на ближайшее время с целью быстрейшего выявления всех преступников. Представители абвера примут участие в конкретных акциях, которые мы продумаем. С другой стороны, служба безопасности надеется, что ее люди будут получать все перехваченные вашими радиостанциями телеграммы… Если у вас нет возражений, господа, на этом мы могли бы сегодня закончить.
И группенфюрер поглядел на майора Граве.
Граве поднялся и наклонил голову.
Но едва все встали и стали собирать бумаги, он повернулся к Зейцу:
– Если вы не возражаете, господин группенфюрер, я бы хотел переговорить с вами лично.
Зейц помолчал, и, пока он молчал, все присутствующие оставались на местах.
– Пожалуйста, господин майор, – сказал Зейц.
Дитрих и Ремер, козырнув, вышли первыми. За ними – представители службы безопасности. Тяжелые, толстые двери закрылись.
– Итак? – спросил Зейц. – В чем дело, господин майор?
– Всего несколько слов, господин группенфюрер… Я бы хотел знать, господин группенфюрер, как именно вы представляете дальнейшие контакты? – начал Граве, глядя на руки. – Разрешите, я поясню свою мысль… Вам известно, конечно, что служба абвера имела далеко идущие планы использования захваченных русских шифров и русских радистов. Я имею в виду радиоигру, господин группенфюрер, и выявление с помощью радиоигры тех русских разведчиков, которые могли остаться на свободе…
Зейц потряс рукой, гася спичку:
– Если кто и остался на свободе, господин майор, так это ненадолго. Еще неделька – и мы загребем всех.
– Расследование идет так успешно?
– Да, господин майор. Вы, кажется, кое-что видели в Бельгии?
Глаза у Зейца оставались спокойными, чуть усталыми. Граве отвел взгляд.
– И… все признаются? – спросил он.
– Нет. Не все.
– Генрих Лаубе?
– Это сильный человек, господин майор. Но нам и не нужно, чтобы признавались главари. Достаточно показаний других. Кроме того, у нас есть неоспоримые улики. Суду этого хватит.
– Дело же не только в суде.
– Конечно. Но и в суде. Мы покажем немецкому народу, чего стоят эти твари. Покажем, что все они были продажными скотами, торговавшими родиной за наличные.
– Вам удастся?
– Удается то, чего хочешь, господин майор, и то, что необходимо фюреру…
Граве щелкнул под столом каблуками сапог:
– Поздравляю вас, господин группенфюрер! Можно ли из ваших слов сделать вывод, что все советские разведчики в руках гестапо? Что вы держите в руках хотя бы все нити?
– Полагаю, что да.
– Еще раз поздравляю вас. Кстати, господин группенфюрер… А эта женщина, Инга Штраух? Ее связи тоже выявлены?
– Штраух? – Зейц почесал глаз, сделал вид, будто рассматривает несуществующую соринку. – Ах эта!.. Да. Видимо, это был третьесортный агент. Она только пыталась начать работу.
Граве упорно смотрел в полированную столешницу.
– Значит, она ничего не сказала, господин группенфюрер? И вы не обнаружили ее связей?
Зейц пожал широкими плечами.
– Если бы у Штраух существовали широкие связи – мы бы их выявили, – резковато ответил он. – Наблюдение за Штраух велось давно.
– В ее квартире ничего не найдено?
– Нет.
– Телефонное подслушивание?
– Обычные разговоры.
– Допросы близких и соседей?
– Ничего, господин майор. Уверяю вас, мы свое дело знаем.
Граве наклонил голову в знак глубочайшего уважения к профессиональным способностям собеседника.
– У командования абвера, – сказал Граве, – в частности, у моего шефа, существует другая точка зрения на Штраух. Командование абвера полагает, что в Инге Штраух мы имеем крупного советского разведчика.
Зейц вскинул голову, поднялся, прошелся по кабинету, резко остановился у окна.
– Любопытно! – раздраженно, с насмешкой сказал Зейц. – Можно узнать, из каких фактов командование абвера делает такие выводы?
– Можно, – холодно, сдержанно сказал Граве, поднимая глаза и уже не отводя их. – Из того факта, что против Инги Штраух до сих пор нет никаких улик, господин группенфюрер.
Зейц покачнулся на носках сапог, закинул руки за спину и рассмеялся. Его полная, белая, стянутая воротником мундира шея раздувалась.
– Ну, знаете! – прохохотал Зейц. – Следуя вашей логике, надо признать, что Генрих Лаубе – только подручный у кого-то: ведь против Лаубе у нас десятки улик!
Но Граве не разделил веселья группенфюрера и не смутился.
– Имя Штраух названо в телеграмме, – сказал Граве. – Названо наряду с именем Лаубе. Значит, ее ценили не меньше. А отсутствие улик – лишнее свидетельство тонкой работы и огромного опыта.
– Прекрасно! – сказал Зайц. – Почему же вы не засекли ее радиста?
– Как знать, не засекли ли… – сказал Граве.
– Что-то новое?
– Нет, – признал Граве. – Но вот что любопытно. В июне сорок первого одна из берлинских подпольных станций прекращала работу до января сорок второго. В январе она снова вышла в эфир и работала до мая. Потом опять умолкла… Может быть, это и была рация Штраух?
Зейц опустился в кресло, скрестил руки на животе.
– Где доказательства? – спросил он. – Чем вы это докажете?
Граве покачал головой:
– Эти доказательства можете добыть только вы, господин группенфюрер.
– Каким образом, черт возьми?!
– Вам известно, что делала Инга Штраух в промежутке между июнем и декабрем сорок первого года? – спросил Граве. – Где и как она жила в период с декабря по май? Что делала после?
Группенфюрера раздражал этот дотошный майор, воображавший о себе бог весть что. Но к словам Граве следовало прислушаться, и Зейц понял это.
– Что мне даст знание поступков Штраух? – спросил он как можно спокойнее.
Граве кашлянул, аккуратно вытер губы платком.
– Разведчик, потерявший связь, всегда проявляет признаки беспокойства, – сказал Граве. – Это подтверждено всей практикой разведывательной службы. Вы это знаете, господин группенфюрер.
– Дальше.
– Если рация, замолчавшая в мае, принадлежала Инге Штраух, то в период от июня сорок первого до января сорок второго Инга Штраух должна была делать попытки установить связь. То же самое она должна была делать после мая нынешнего года. В эти периоды ее поведение могло стать необычным. Штраух наверняка утрачивала обычную осторожность.
Зейц поправил пряжку широкого ремня.
– Допустим, – сказал он. – Допустим, что мы выясним какие-то перемены в образе жизни Штраух в названные вами промежутки времени. Но что это добавит к уже известному? Мы же не сомневаемся, что она принадлежала к советским разведчикам?
– Нет, не сомневаемся, – согласился Граве. – Однако, проследив поступки Штраух в это время, узнав, с кем именно она встречалась, мы можем напасть на любопытные следы, господин группенфюрер.
– Боюсь, что не нападем, – с иронией сказал Зейц. – Я уже говорил вам, что ничего подозрительного за Штраух не обнаружено.
– Хорошо, – сказал Граве. – И все же надо подсказать следователю, где можно сбить Штраух. Это первое. А второе… Скажите, господин группенфюрер, нельзя ли узнать, какие лица были арестованы в конце апреля или в начале мая в Берлине? Не имелись ли среди них люди, в какой-либо степени причастные к радиоделу?
– Вы надеетесь таким образом найти радиста Штраух? – усмехнулся Зейц. – По-моему, это наивно, господин майор. Я удовлетворю ваше любопытство, отдам приказ проверить майские аресты. Но если бы тогда схватили хоть одного радиста, все советские разведчики уже давно сидели бы за решеткой или болтались на виселице!
– Справедливо, – сказал Граве. – Но схватить могли не радиста, а просто какое-либо подозрительное лицо, которое в действительности было радистом Штраух.
Зейц шумно вздохнул.
– На нашей работе нетрудно заболеть манией преследования, – сказал он. – Не обижайтесь, господин майор. Происходит такое, что и впрямь с ума сойдешь… У вас все?
– Нет, – сказал Граве. – Я уполномочен передать просьбу командования абвера. Мы просим держать нас в курсе расследования дела Штраух. Со своей стороны, мы готовы оказать следствию всю возможную помощь.
– Хорошо.
– Это не все, господин группенфюрер. Мы просим держать нас в курсе радиоигры, ведущейся от имени «Аргуса» и Лаубе.
– Соответствующее распоряжение уже дано.
– Благодарю. Последнее. Командование абвера предполагает, что Москва сделает попытку забросить к Лаубе и Штраух новых связных. В том случае, конечно, если вы решите временно прекратить работу от имени Генриха Лаубе. По мнению командования абвера, это было бы самым разумным.
– Мы рассмотрим ваше предложение, господин майор.
– Если у Штраух была отдельная рация и если Штраух давно не имеет связи, то связной к арестованной может прибыть в любое время.
– Логично…
– В этом случае, господин группенфюрер, на квартире Штраух нужно иметь не тех людей, которых вы там держите сейчас.
Зейц посмотрел на Граве исподлобья:
– А откуда вам известно, каких людей мы там держим?
– Я лично звонил на квартиру Штраух, – бесстрастно сказал Граве. – Мне ответил грубый мужской голос, заявивший, что разговаривать со Штраух нельзя, и старавшийся узнать, кто звонит.
– Кем же вы назвались? – с досадой спросил Зейц.
– Я просто повесил трубку, – сказал Граве. – Ваши люди ведут себя неуклюже, господин группенфюрер. Их надо оттуда убрать.
– Они вели себя так, как полагалось, – отрезал Зейц. – Но ваши слова настораживают…
– Мы служим одному делу, господин группенфюрер, – сказал Граве, не обращая внимания на тон Зейца. – Командование абвера предлагает провести совместную акцию на квартире Штраух.
– Конкретнее!
Граве придвинул портфель, раскрыл, вынул плотный небольшой конверт.
– Нам кажется, на квартире Штраух следует находиться всего одному человеку, – сказал Граве и протянул конверт группенфюреру. – Вот этой особе. Поглядите, пожалуйста.
Зейц взял конверт. Из конверта на стол выпала фотография молодой, очень красивой женщины. Зейц удивленно приподнял брови.
– Инга Штраух? – спросил он. – И вы предлагаете?…
– Вы ошибаетесь, господин группенфюрер, – сказал Граве. – Это не Инга Штраух. Это сотрудница нашего одиннадцатого отдела фрейлейн Анна Рихтер… Похожа, не правда ли?
Зейц всматривался в фотографию.
– Сходство поразительное! – сказал он.
– На тот случай, если Москва пришлет человека, знающего Штраух в лицо, – сказал Граве.
Группенфюрер Зейц, человек, близкий руководству германской политической контрразведки, встал, чтобы произнести заключительное слово.
Пять человек, сидевших по обе стороны длинного дубового стола, прекратили разговоры.
Штурмбаннфюрер Таубе захлопнул блокнот, его помощники Ульрих и Швейцер повернули головы к Зейцу, руководитель офицеров абвера майор Граве уставился на резные панели кабинета, а сопровождающие Граве капитаны Дитрих и Ремер приготовились писать.
Слова легко соскальзывали с языка Зейца, быстрые, ловко пригнанные друг к другу, ни к чему не обязывающие, призванные только к одному – разрядить атмосферу взаимного недоверия и недоброжелательности.
Майор Граве слушал, тая злую усмешку. Господа из службы безопасности торопились увенчать себя лаврами! А где были они, когда Граве, еще обер-лейтенант, обивал пороги Генерального штаба, доказывая, что в будущей войне радио сыграет решающую роль? Где были они, когда Граве правдами и неправдами вымаливал субсидии на производство военных раций и на создание специальных подразделений для радиовойны? Их никто не высмеивал, как глупых фанатиков и ограниченных специалистов, помешанных на маловразумительном деле. Им никто не давал понять, что излишнее усердие иногда может граничить с непониманием подлинных государственных интересов. А Граве прошел через все это. Прошел! И только один человек в конце концов понял его. Немолодой, невысокий человек со странной фамилией Канарис. Кем он был, рано поседевший чернобровый морской офицер, Граве сначала не знал. Предполагал, что Канарис возглавляет технический отдел Генштаба. Лишь в сороковом году истина открылась для Граве и одновременно открылся путь к карьере. Канарис, приняв капитана в своем домике в предместье Берлина, предложил ему возглавить службу радиоподслушивания абвера. Канарис дал деньги, дал людей, дал все, чего можно было желать, взамен же потребовал только полного молчания и полной преданности. Мог ли Граве ответить отказом человеку, помогавшему воплотить в жизнь его самые сокровенные мечты и желания?! Граве сказал: «Да!» И все годы работал не покладая рук, занимаясь усовершенствованием аппаратуры, разработкой системы радиопеленгации, обучением офицеров и солдат, которым предстояло вести войну в эфире.
Граве знал, что на него и на его радистов даже в самом абвере многие поглядывают как на дармоедов: вражеские разведчики не пользовались радиостанциями, предпочитая обычные формы связи: почту, телеграф, туристические и деловые поездки. Но Граве верил: с началом войны, когда государственные границы будут перекрыты, когда прежние формы контактов станут невозможны, разведчики врага немедленно применят радиосвязь.
После вторжения немецких армий в Польшу и во Францию, после захвата Голландии и Бельгии предположения Граве подтвердились: пункты радиоперехвата абвера сразу засекли несколько подпольных радиостанций. Часть из них работала, судя по многим признакам, на Англию и Америку, а часть – на Советский Союз.
С помощью радиопеленгации абверу удалось засечь станции в Лилле, Гавре, Гааге, Бухаресте и Брно. Граве сообщил о место нахождении подпольных радиопередатчиков адмиралу Канарису и получил его благодарность. Через некоторое время все станции, обнаруженные Граве, прекратили работу, и капитан полагал, что вражеские разведчики ликвидированы. Но радиостанции, работающие на Англию, снова вышли в эфир, и теперь все время меняли место работы, длину волн, частоты и диапазоны. Замолчали только передатчики в Бухаресте и Брно. И хотя Граве ничего не мог сказать с определенностью, он смутно догадывался, что подпольные радиостанции во Франции и Голландии вряд ли были разгромлены. Однако в обязанности Граве не входило вмешиваться в планы адмирала Канариса. Тем более что Граве предполагал здесь возможность тонкой радиоигры, которую могли вести без его помощи…
Но полное торжество Граве началось с июня 1941 года! Случившееся потрясло даже самого капитана. Оказалось, советские разведчики только ждали своего часа, чтобы ввести в действие тщательно законспирированные, тщательно отлаженные и мощные радиопередатчики! Оказалось, они все долгие годы перед схваткой с Гитлером только то и делали, что готовились к регулярной и бесперебойной радиосвязи с Москвой!
Как профессионал, абверовский капитан Граве вынужден был отдать противнику должное. Ни одна разведка в мире не знала подобной разветвленной, продуманной системы радиосвязи. Ни одна! Но признание этого вызывало у Граве не восхищение, а страх и озлобление. Ибо, как профессионал, знакомый уже не только с радиоделом, Граве понимал и другое. Прежде всего, он понимал, что радиостанции, введенные вражескими разведчиками в действие, еще не все, значительная часть должна оставаться в резерве. А кроме того, стало совершенно ясно: чтобы введенные в действие радиостанции работали, передавали разведывательные данные, радистам нужно было эти данные откуда-то получать. Отсюда следовало, что иностранные разведки располагают огромным числом людей, великолепно осведомленных о том, о чем никому не полагалось бы знать!
Существовал только один путь обнаружения этих осведомленных людей: поиски радиостанций, установление их местонахождения, выявление радистов, а через радистов – руководителей разведчиков и их помощников.
Слушая масляную речь группенфюрера Зейца, майор Граве вспоминал, сколько разочарований пришлось пережить ему и его слухачам.
Он вспомнил, как долго и безуспешно пытались они засечь радиостанции противника, работавшие из самого Берлина. Одетые под почтовых служащих, Граве и его солдаты расставляли фургоны с радиопеленгаторами то тут, то здесь, терпеливо ждали, когда выйдут в эфир вражеские рации, спешили наложить пеленги, но на следующий день станции начинали работать из другого района, и надо было прокладывать новые пеленги, а еще через день убеждаться, что станции сменили не только место работы, но и время действия и длину волн.
Когда же показалось, что ловушка за разведчиками готова захлопнуться, выяснилось, что радиопеленгаторы дают искаженный пеленг и что на радиозаводах Берлина с недавнего времени нет специалистов по локации – все они взяты на фронт…
Граве отнюдь не возлагал надежд на группу обер-лейтенанта Дитриха, отправленную в ноябре месяце в Бельгию, так же как не возлагал надежд на обер-лейтенанта Ремера, выехавшего в Париж. Граве даже возражал против посылки этих групп, полагая, что распыление сил приведет к усложнению задачи. Но адмирал Канарис приказал заняться Парижем и Брюсселем.
– Иначе мы поступить не можем, – сказал адмирал. – Или вы хотите, чтобы вас заподозрили в симпатии к западным союзникам?…
Дитрих и Ремер уехали. Каково же было удивление Граве, когда в конце ноября Дитрих сообщил о существовании подпольной радиостанции на окраине Брюсселя, в Молеенбеке, регулярно ведущей передачи с одного места!
Граве бросился в Бельгию. Его сопровождали сотрудники СД и СС.
Слова Дитриха подтвердились. Пеленги дважды прошли через виллу «Розина» в Молеенбеке. Вилла стояла отдельно от других домов, сомнений быть не могло! Получив согласие Берлина, Граве возглавил налет на виллу. Дождавшись, когда неизвестный радист начал передачи, сотрудники гестапо окружили район, а Граве и пятнадцать офицеров службы безопасности ворвались в виллу. Стальную цепочку на дверях перекусили специальными щипцами. Появившуюся в передней пожилую женщину (впоследствии выяснилось – хозяйку виллы) сбили с ног, заткнули ей рот и с оружием наготове устремились в дом. На втором этаже горел свет. В большой гостиной, заслышав топот солдатских сапог, пытались запереть дверь, но не успели. В гостиной находились три человека: мужчина и две молодые женщины. Граве бросился к пылавшему камину, пытался выхватить из пламени почерневшие бумаги, но они рассыпались в пепел. Граве обернулся. Агенты гестапо уже надели на обитателей виллы наручники. А посреди стола стояла рация…
Граве старался не вспоминать, что творили с арестованными в казармах СС. Но по долгу службы и в интересах Великой Германии он ни разу не уклонился от присутствия на процедурах допроса. Он наблюдал, как арестованных пропускали через ледяные ванны, добиваясь посинения лица и почечных колик, как всем им забивали вод ногти рук и ног стальные иглы, чтобы они сказали, кто их руководитель, и назвали применяемый при радиосвязи шифр.
Граве не мог понять, как арестованные выдерживают боль. В глубине души он чувствовал, что сам бы не выдержал и малой толики выпавших на долю этих людей страданий…
Первым сдался радист, которому пригрозили раздробить мошонку.
Он назвал имя руководителя, скрывавшегося под псевдонимом «Аргус», и сказал, что шифр знает только Роза Петрова.
Роза Петрова на последнем допросе стоять не могла. Ее поддерживали под руки.
Штурмбаннфюрер Таубе подошел к арестованной, поднял ее голову.
– Ну, шлюха, – сказал он, – будешь говорить? Ваш радист раскололся. Мы знаем, что шифровалыцица – ты.
Женщина молчала.
– Ладно, – сказал Таубе. – Сейчас я тебе кое-что покажу. Приведите Рябчикова.
Солдаты ввели одного из русских.
– Слушай, – сказал Таубе женщине, – мы знаем, что ты замужем и что твой муж Петров. Сейчас я тебе покажу, что мы сделаем с твоим мужем, если будешь упорствовать.
Солдаты раздели Рябчикова.
Избитый, он выглядел страшно.
Рябчикова подвели к двери.
Таубе следовал за арестованным.
– Заставьте шлюху глядеть! – приказал он.
Один из солдат протянул руку вниз, и майор Граве отвел глаза. Он бы и уши закрыл, чтобы не слышать удара двери и нечеловеческого вопля, вырвавшегося у Рябчикова.
Солдаты отпустили Рябчикова. Он скрючился, рухнул на каменный пол, задергался в конвульсиях. Под его животом расползалось черное пятно крови.
– Видела?! – крикнул, как пьяный, штурмбаннфюрер Таубе. – Будешь молчать – твой муж станет таким же!.. Давайте Петрова!
Петров, высокий светловолосый мужчина с лицом, похожим на кусок свежего мяса, войдя в комнату пыток, сразу понял, что произошло.
– Раздеть! – крикнул Таубе.
Петров, с которого сдирали одежду, посмотрел на жену.
Роза Петрова дергалась в руках солдат. С ее лицом происходило что-то странное. Граве вдруг понял, что женщина прокусила губу, чтобы не закричать, по ее подбородку текла струйка крови.
Петрова подвели к двери.
Таубе поднял ногу, чтобы повторить удар.
И тогда Роза закричала.
– Нет! – кричала она. – Нет!
– Говори! – заорал Таубе. – Шифр!
– Молчи! – рванулся Петров к жене. – Молчи! Во имя…
Его крепко держали, волокли к двери.
– Говори! – выл Таубе.
Женщина обвисла на руках солдат.
– Жизнь! – вырвалось у нее. – Ему и мне… Жизнь!
– Молчи, Роза!
– Мы подарим вам жизнь! Говори!
– Нет! – оглушительно крикнул Петров. – Нет!
Таубе нагнулся над женщиной.
Внезапно стало тихо.
И в этой тишине Граве услышал шепот женщины: «Чудо профессора Ферамона…»
И страшный стон Петрова, подтвердивший, что его жена не солгала, выдала шифр…
Нет, Граве не любил вспоминать этих сцен. Не любил вспоминать и тот день, когда, убедившись, что Роза Петрова правильно назвала книгу, применяемую для шифровки телеграмм русскими разведчиками, гестапо расстреляло ее и ее мужа. Не любил вспоминать, что даже перед смертью Петров не повернулся к рыдающей, умолявшей простить жене. Поведение этого человека вызвало в майоре Граве животный ужас. Угроза страшной расплаты таилась в несгибаемой воле истерзанного русского разведчика…
Но потом последовал арест выслеженного «Аргуса», захват парижского руководства советской разведки и был, наконец, запеленгован один из берлинских передатчиков… Граве старался забыть брюссельскую трагедию, он радовался удачам. Он знал – удачи опять-таки являлись заслугой абвера, а не господ из службы безопасности, ибо самую тонкую работу проделали люди Граве.
Теперь же их, по сути, пытались устранить от хода расследования, и сладкие слова группенфюрера Зейца призваны были только подсластить пилюлю.
– Руководство службой безопасности находит необходимым и впредь сохранять и усиливать контакт между органами безопасности и абвером, – продолжал между тем Зейц. – Я имею указание информировать вас, господа, о тех подробностях и деталях расследования, которые могут помочь вашей дальнейшей работе. Я уполномочен также предложить координацию действий на ближайшее время с целью быстрейшего выявления всех преступников. Представители абвера примут участие в конкретных акциях, которые мы продумаем. С другой стороны, служба безопасности надеется, что ее люди будут получать все перехваченные вашими радиостанциями телеграммы… Если у вас нет возражений, господа, на этом мы могли бы сегодня закончить.
И группенфюрер поглядел на майора Граве.
Граве поднялся и наклонил голову.
Но едва все встали и стали собирать бумаги, он повернулся к Зейцу:
– Если вы не возражаете, господин группенфюрер, я бы хотел переговорить с вами лично.
Зейц помолчал, и, пока он молчал, все присутствующие оставались на местах.
– Пожалуйста, господин майор, – сказал Зейц.
Дитрих и Ремер, козырнув, вышли первыми. За ними – представители службы безопасности. Тяжелые, толстые двери закрылись.
– Итак? – спросил Зейц. – В чем дело, господин майор?
– Всего несколько слов, господин группенфюрер… Я бы хотел знать, господин группенфюрер, как именно вы представляете дальнейшие контакты? – начал Граве, глядя на руки. – Разрешите, я поясню свою мысль… Вам известно, конечно, что служба абвера имела далеко идущие планы использования захваченных русских шифров и русских радистов. Я имею в виду радиоигру, господин группенфюрер, и выявление с помощью радиоигры тех русских разведчиков, которые могли остаться на свободе…
Зейц потряс рукой, гася спичку:
– Если кто и остался на свободе, господин майор, так это ненадолго. Еще неделька – и мы загребем всех.
– Расследование идет так успешно?
– Да, господин майор. Вы, кажется, кое-что видели в Бельгии?
Глаза у Зейца оставались спокойными, чуть усталыми. Граве отвел взгляд.
– И… все признаются? – спросил он.
– Нет. Не все.
– Генрих Лаубе?
– Это сильный человек, господин майор. Но нам и не нужно, чтобы признавались главари. Достаточно показаний других. Кроме того, у нас есть неоспоримые улики. Суду этого хватит.
– Дело же не только в суде.
– Конечно. Но и в суде. Мы покажем немецкому народу, чего стоят эти твари. Покажем, что все они были продажными скотами, торговавшими родиной за наличные.
– Вам удастся?
– Удается то, чего хочешь, господин майор, и то, что необходимо фюреру…
Граве щелкнул под столом каблуками сапог:
– Поздравляю вас, господин группенфюрер! Можно ли из ваших слов сделать вывод, что все советские разведчики в руках гестапо? Что вы держите в руках хотя бы все нити?
– Полагаю, что да.
– Еще раз поздравляю вас. Кстати, господин группенфюрер… А эта женщина, Инга Штраух? Ее связи тоже выявлены?
– Штраух? – Зейц почесал глаз, сделал вид, будто рассматривает несуществующую соринку. – Ах эта!.. Да. Видимо, это был третьесортный агент. Она только пыталась начать работу.
Граве упорно смотрел в полированную столешницу.
– Значит, она ничего не сказала, господин группенфюрер? И вы не обнаружили ее связей?
Зейц пожал широкими плечами.
– Если бы у Штраух существовали широкие связи – мы бы их выявили, – резковато ответил он. – Наблюдение за Штраух велось давно.
– В ее квартире ничего не найдено?
– Нет.
– Телефонное подслушивание?
– Обычные разговоры.
– Допросы близких и соседей?
– Ничего, господин майор. Уверяю вас, мы свое дело знаем.
Граве наклонил голову в знак глубочайшего уважения к профессиональным способностям собеседника.
– У командования абвера, – сказал Граве, – в частности, у моего шефа, существует другая точка зрения на Штраух. Командование абвера полагает, что в Инге Штраух мы имеем крупного советского разведчика.
Зейц вскинул голову, поднялся, прошелся по кабинету, резко остановился у окна.
– Любопытно! – раздраженно, с насмешкой сказал Зейц. – Можно узнать, из каких фактов командование абвера делает такие выводы?
– Можно, – холодно, сдержанно сказал Граве, поднимая глаза и уже не отводя их. – Из того факта, что против Инги Штраух до сих пор нет никаких улик, господин группенфюрер.
Зейц покачнулся на носках сапог, закинул руки за спину и рассмеялся. Его полная, белая, стянутая воротником мундира шея раздувалась.
– Ну, знаете! – прохохотал Зейц. – Следуя вашей логике, надо признать, что Генрих Лаубе – только подручный у кого-то: ведь против Лаубе у нас десятки улик!
Но Граве не разделил веселья группенфюрера и не смутился.
– Имя Штраух названо в телеграмме, – сказал Граве. – Названо наряду с именем Лаубе. Значит, ее ценили не меньше. А отсутствие улик – лишнее свидетельство тонкой работы и огромного опыта.
– Прекрасно! – сказал Зайц. – Почему же вы не засекли ее радиста?
– Как знать, не засекли ли… – сказал Граве.
– Что-то новое?
– Нет, – признал Граве. – Но вот что любопытно. В июне сорок первого одна из берлинских подпольных станций прекращала работу до января сорок второго. В январе она снова вышла в эфир и работала до мая. Потом опять умолкла… Может быть, это и была рация Штраух?
Зейц опустился в кресло, скрестил руки на животе.
– Где доказательства? – спросил он. – Чем вы это докажете?
Граве покачал головой:
– Эти доказательства можете добыть только вы, господин группенфюрер.
– Каким образом, черт возьми?!
– Вам известно, что делала Инга Штраух в промежутке между июнем и декабрем сорок первого года? – спросил Граве. – Где и как она жила в период с декабря по май? Что делала после?
Группенфюрера раздражал этот дотошный майор, воображавший о себе бог весть что. Но к словам Граве следовало прислушаться, и Зейц понял это.
– Что мне даст знание поступков Штраух? – спросил он как можно спокойнее.
Граве кашлянул, аккуратно вытер губы платком.
– Разведчик, потерявший связь, всегда проявляет признаки беспокойства, – сказал Граве. – Это подтверждено всей практикой разведывательной службы. Вы это знаете, господин группенфюрер.
– Дальше.
– Если рация, замолчавшая в мае, принадлежала Инге Штраух, то в период от июня сорок первого до января сорок второго Инга Штраух должна была делать попытки установить связь. То же самое она должна была делать после мая нынешнего года. В эти периоды ее поведение могло стать необычным. Штраух наверняка утрачивала обычную осторожность.
Зейц поправил пряжку широкого ремня.
– Допустим, – сказал он. – Допустим, что мы выясним какие-то перемены в образе жизни Штраух в названные вами промежутки времени. Но что это добавит к уже известному? Мы же не сомневаемся, что она принадлежала к советским разведчикам?
– Нет, не сомневаемся, – согласился Граве. – Однако, проследив поступки Штраух в это время, узнав, с кем именно она встречалась, мы можем напасть на любопытные следы, господин группенфюрер.
– Боюсь, что не нападем, – с иронией сказал Зейц. – Я уже говорил вам, что ничего подозрительного за Штраух не обнаружено.
– Хорошо, – сказал Граве. – И все же надо подсказать следователю, где можно сбить Штраух. Это первое. А второе… Скажите, господин группенфюрер, нельзя ли узнать, какие лица были арестованы в конце апреля или в начале мая в Берлине? Не имелись ли среди них люди, в какой-либо степени причастные к радиоделу?
– Вы надеетесь таким образом найти радиста Штраух? – усмехнулся Зейц. – По-моему, это наивно, господин майор. Я удовлетворю ваше любопытство, отдам приказ проверить майские аресты. Но если бы тогда схватили хоть одного радиста, все советские разведчики уже давно сидели бы за решеткой или болтались на виселице!
– Справедливо, – сказал Граве. – Но схватить могли не радиста, а просто какое-либо подозрительное лицо, которое в действительности было радистом Штраух.
Зейц шумно вздохнул.
– На нашей работе нетрудно заболеть манией преследования, – сказал он. – Не обижайтесь, господин майор. Происходит такое, что и впрямь с ума сойдешь… У вас все?
– Нет, – сказал Граве. – Я уполномочен передать просьбу командования абвера. Мы просим держать нас в курсе расследования дела Штраух. Со своей стороны, мы готовы оказать следствию всю возможную помощь.
– Хорошо.
– Это не все, господин группенфюрер. Мы просим держать нас в курсе радиоигры, ведущейся от имени «Аргуса» и Лаубе.
– Соответствующее распоряжение уже дано.
– Благодарю. Последнее. Командование абвера предполагает, что Москва сделает попытку забросить к Лаубе и Штраух новых связных. В том случае, конечно, если вы решите временно прекратить работу от имени Генриха Лаубе. По мнению командования абвера, это было бы самым разумным.
– Мы рассмотрим ваше предложение, господин майор.
– Если у Штраух была отдельная рация и если Штраух давно не имеет связи, то связной к арестованной может прибыть в любое время.
– Логично…
– В этом случае, господин группенфюрер, на квартире Штраух нужно иметь не тех людей, которых вы там держите сейчас.
Зейц посмотрел на Граве исподлобья:
– А откуда вам известно, каких людей мы там держим?
– Я лично звонил на квартиру Штраух, – бесстрастно сказал Граве. – Мне ответил грубый мужской голос, заявивший, что разговаривать со Штраух нельзя, и старавшийся узнать, кто звонит.
– Кем же вы назвались? – с досадой спросил Зейц.
– Я просто повесил трубку, – сказал Граве. – Ваши люди ведут себя неуклюже, господин группенфюрер. Их надо оттуда убрать.
– Они вели себя так, как полагалось, – отрезал Зейц. – Но ваши слова настораживают…
– Мы служим одному делу, господин группенфюрер, – сказал Граве, не обращая внимания на тон Зейца. – Командование абвера предлагает провести совместную акцию на квартире Штраух.
– Конкретнее!
Граве придвинул портфель, раскрыл, вынул плотный небольшой конверт.
– Нам кажется, на квартире Штраух следует находиться всего одному человеку, – сказал Граве и протянул конверт группенфюреру. – Вот этой особе. Поглядите, пожалуйста.
Зейц взял конверт. Из конверта на стол выпала фотография молодой, очень красивой женщины. Зейц удивленно приподнял брови.
– Инга Штраух? – спросил он. – И вы предлагаете?…
– Вы ошибаетесь, господин группенфюрер, – сказал Граве. – Это не Инга Штраух. Это сотрудница нашего одиннадцатого отдела фрейлейн Анна Рихтер… Похожа, не правда ли?
Зейц всматривался в фотографию.
– Сходство поразительное! – сказал он.
– На тот случай, если Москва пришлет человека, знающего Штраух в лицо, – сказал Граве.
Глава седьмая
– Продолжайте, подполковник, – сказал генерал.
Васильев, ожидавший, пока генерал закончит телефонный разговор, кашлянул, заглянул в раскрытый блокнот.
– Группа рассмотрела возможные последствия провала «Аргуса», – заговорил Васильев. – Установлено, что радист «Аргуса» попал в гестапо, и известно, что в конце декабря рация «Аргуса» вышла на связь. Она передает явную дезинформацию, хотя гитлеровцы и пытаются сдобрить дезинформацию верными, но устаревшими сведениями. Отсюда вывод – абвер и гестапо получили ключ к брюссельскому шифру. Сейчас конец сентября сорок второго года, товарищ генерал. У немецкой контрразведки имелось девять месяцев для прочтения ранее перехваченных телеграмм брюссельской группы. По сообщению же «Гелы», в этом бюро работают не менее шестисот человек, руководимых опытными офицерами контрразведки. И есть мнение, что гитлеровцы могли прочесть ту телеграмму, где «Аргусу» поручалось установить связь с берлинскими товарищами.
– Это ваше мнение? – спросил генерал.
– Нет, это мнение капитана Алферова, – ответил Васильев, обернувшись в сторону Алферова. – У меня другое мнение: гитлеровцы потонут в огромном количестве телеграмм. Не зная, какая из них важнее, они начнут с самых первых. Стало быть, чтобы добраться до телеграмм от октября месяца, им надо прочесть телеграммы за весь сороковой год и за десять месяцев сорок первого. Таким образом, вероятность быстрого обнаружения телеграммы с берлинскими адресами невелика.
Васильев, ожидавший, пока генерал закончит телефонный разговор, кашлянул, заглянул в раскрытый блокнот.
– Группа рассмотрела возможные последствия провала «Аргуса», – заговорил Васильев. – Установлено, что радист «Аргуса» попал в гестапо, и известно, что в конце декабря рация «Аргуса» вышла на связь. Она передает явную дезинформацию, хотя гитлеровцы и пытаются сдобрить дезинформацию верными, но устаревшими сведениями. Отсюда вывод – абвер и гестапо получили ключ к брюссельскому шифру. Сейчас конец сентября сорок второго года, товарищ генерал. У немецкой контрразведки имелось девять месяцев для прочтения ранее перехваченных телеграмм брюссельской группы. По сообщению же «Гелы», в этом бюро работают не менее шестисот человек, руководимых опытными офицерами контрразведки. И есть мнение, что гитлеровцы могли прочесть ту телеграмму, где «Аргусу» поручалось установить связь с берлинскими товарищами.
– Это ваше мнение? – спросил генерал.
– Нет, это мнение капитана Алферова, – ответил Васильев, обернувшись в сторону Алферова. – У меня другое мнение: гитлеровцы потонут в огромном количестве телеграмм. Не зная, какая из них важнее, они начнут с самых первых. Стало быть, чтобы добраться до телеграмм от октября месяца, им надо прочесть телеграммы за весь сороковой год и за десять месяцев сорок первого. Таким образом, вероятность быстрого обнаружения телеграммы с берлинскими адресами невелика.