Братие! Ближние мои! Что зрим? Чего очевидцами содеялись? Се зрим, с сокрушенным сердцем, околоточна в пирозе запеченна и торговцем Семипудовым во граде Завихряйске съеденна. Поразмыслим. Не об околоточном, в пирозе погребение себе нашедшем, восплачем, ибо что есть околоточный с философской точки зрения? Коль скоро околоточный может быть в пирозе запечен, толь скоро другой околоточный может быть вновь испечен. И не на сем пути может быть побеждено наше мудрое министерство революционерами, в лютой злобе невинный доселе пирог в орудие адской злобы превратившими. Ибо неизвестно еще: кто скорее кого устанет, – сомутители ли есть околоточных, или министерство новых околоточных печь. Не об околоточных купно с ближними его восплачем, не об оном заблудшем купце Семипудове, читательчики мои милые! Сколь злоба сердце его обуяла, что в неделю сыропостную, в самое прощеное воскресенье купец третьей гильдии оскоромился, съевши пирога с околоточным надзирателем. Вот что ужасно, братие. Поста забвение. Купец, заветов прошлого держительство, вместо того, чтобы съесть, как полагается, пирожка с тешечкои, пирожка с визигою, с осетрового щекой, с налимьею печенкою, блинчика с творогом, блинчика со сметаною, блинчика с вареньем, – околоточного вкусил. Тьфу!
Подписано: Меньшиков.
XVIII
Выдержка из газеты «Земщина»
(А это орган черносотенного «Союза русского народа». – Б. В.)
Некоторые подлецы, называемые юристами, лишили правосудие ключей к истине, как-то: дыбы, колеса с гвоздями, каленых щипцов и т. п. Язык бледнеет говорить о злодеянии, совершенном в Завихряйске. Волосы, даже под мышками, встают от ужаса, и перо невольно падает из скрючившихся от трепета пальцев. С ужасом садишься за стол, с ужасом хлебаешь щи: на чем они сварены? С ужасом погружаешь нож в дымящийся пирог: а вдруг в нем околоточный? Все возможно в наши дни, когда даже страшное преступление в Завихряйске остается неразысканным. Каким бы обжорой ни был этот купец Семипудов – но возможно ли предположить, чтоб он один сожрал околоточного надзирателя?
Принимая во внимание, что по самому роду своего служения в господа околоточные избираются особы знатного роста и недюжинной силы. Кто же жрал еще и не подавился? Где виновники? Как узнать это от молчащего купца, ежели не прижечь ему пятки каленым железом, ежели не запустить хорошенько иглы под ноготь, ежели не растянуть его на дыбе' Какой дурак скажет свои сокровенные мысли, если судебные власти кормят его мармеладами и миндальным печеньем: «Кушай, миленький! Заедай околоточного мармеладинкой!» Когда же окончится это преступное попустительство так называемых властей, во главе которых стоит граф Витте? Когда, на радость всех истинно русских людей, в суде нашем будут введены, по образцу всех истинно цивилизованных стран, пытки? Кто были сообщники Семипудова? Мы знаем это. Доблестный сын своего отечества А. И. Гучков сказал это вчера на собрании октябристов: «Околоточного надзирателя вместе с Семипудовым ели богопротивный Петрункевич, богомерзкий Родичев, вместе с ненасытным в своей лютости князем Павлом Долгоруким». И они доныне еще не пытаны! Страшно по улицам ходить даже околоточному! То-то был бы праздник, то-то было бы веселие для всей Руси православной, для всякого человека, истинно русского, для каждого доброго христианина, если б нас к праздникам святыя Пасхи порадовали пытками. То-то радость была бы в Москве-городе, ежели б к светлому празднику заботливое начальство ее площади изукрасило На Красной площади Петрункевич бы на колу сидел, на Страстной – Родичев, на детское удовольствие, на колесе бы вертелся, на Арбатской – Маклакова бы млада на горячих угольях поджаривали, а на Каланчевской – князь Павел Долгоруков, будучи подвешен за большие пальцы рук, с гирями, прикрепленными к большим пальцам ног, должен был бы в такой позиции поганые речи Мирабо произносить. А народ православный, по-праздничному разодетый, ходил бы мимо, смотрел и любовался, лузгая семечки и расходясь по требованию начальства. А из Семипудова котлет бы наделали и заставили те котлеты есть без хлеба сотрудников «Русских ведомостей». Нечего церемониться с иноземцами! Самое имя – Семипудов.
Что в нем русского?
Подписано: Замысловский.
XIX
Из газеты «Земщина» письмо в редакцию
М. Г., г-н Редактор!
Во вчерашнем № вашей уважаемой газеты допущена легкая неточность. А именно, я никогда не называл поименно гг Петрункевича, Родичева и других, как заведомо для меня евших в Завихряйске околоточного надзирателя.
Примите и проч.
А. Гучков.
От редакции.Крайне удивлены, почему г-н Гучков не называл этих лиц поименно? Ужели и А. И. Гучкову финляндцы миллион дали?
XX
Выдержки из стенографического отчета о заседании суда по делу о купце третьей гильдии Афанасии Семипудове, обвинявшемся в уничтожении околоточного надзирателя Силуянова посредством еды.
Защитник Семипудова прис. пов. Тесленко.Я имею войти к суду с ходатайством.
Председатель.Входите.
Прис. пов. Тесленко.Имею честь покорнейше просить суд допросить в качестве свидетеля околоточного надзирателя Акима Силуянова, находящегося в соседнем коридоре.
Председатель.Защите должны быть известны статьи устава уголовного судопроизводства, устанавливающие законные сроки на ходатайства о вызове новых свидетелей. Ввиду пропуска срока суд постановляет ходатайство защиты, как не основанное на законе, за силой ст. 000 устава уголовного судопроизводства, оставить без последствий.
Прис. пов. Тесленко.Но раз мой клиент обвиняется именно…
Председатель.Предлагаю защите не вступать с судом в пререкания. В противном случае вынужден буду защиту удалить.
XXI
Оттуда же. Выдержка вторая
Председатель.Подсудимый! Встаньте. Признаете ли вы себя виновным…
Подсудимый Семипудов (перебивая).Г-н председатель, тут вышло недоразумение. Я хотел сказать…
Председатель (строго).Подсудимый, потрудитесь не перебивать председателя!
Подсудимый (испуганно).Это меня адвокат научил!
Председатель.Г-н присяжный поверенный, о вашем поступке будет доведено до сведения московской судебной палаты. По своему званию вы должны внушать подсудимым уважение к суду, а не учить перебивать председателя.
Прис. пов. Тесленко.Г-н председатель, но раз…
Председатель.Я вторично делаю вам замечание, чтоб вы не вступали в пререкание с судом. В третий раз я вынужден буду принять меры строгости. Подсудимый! Отвечайте на вопрос: признаете ли вы себя виновным в том, что 12 февраля сего года в месте, которое вы не желаете указать, ссылаясь на сильное опьянение, ели пирог с неизвестным вам околоточным надзирателем? Да или нет?
Подсудимый (упавшим голосом).Да. Признаю.
Председатель.Ваше заключение, г-н товарищ прокурора?
Товарищ прокурора.Ввиду чистосердечного признания подсудимым своей вины, полагал бы судебного следствия не производить.
XXII
Выдержка оттуда же
Речь г-на товарища прокурора:
– Я буду краток, господа судьи. Настоящее дело является, так сказать, новым верстовым столбом на пути «революционного движения». И мы сразу должны положить предел этому дерзкому шествию. Потому что, поистине, отныне оно принимает уже совершенно чудовищные размеры. До сих пор господа революционеры, идя на свои ужасные действия, рисковали своими головами. Их преступления оставляли следы. По следам мы добирались до преступников. Ныне, в своей дьявольской хитрости, они додумались до полного уничтожения следов преступления. Ибо съесть свою жертву – как еще лучше и надежнее можно скрыть следы преступления? Исчез человек, и исчез! Преступление совершено, и мы об нем не будем даже знать, ибо самой лучшей полиции не дано знать, что скрывается у человека в желудке. Единственный способ узнать это – вскрыть человека. Но вы понимаете сами, господа судьи, что ведь нельзя же вскрывать всех жителей России всякий раз, как пропадет какой-нибудь чин полицииТаким образом, злодеи, съедая своих жертв, готовят себе безнаказанность. Вам будет говорить защита, что подсудимый был бесчувственно пьян, когда он совершал свое дело. Но, господа судьи, как бы пьян ни был человек, он все-таки понимает, что околоточным не закусывают…
В публике замечено, что во время этой речи подсудимый сильно плакал, особенно же слезы его усилились, когда речь зашла о его пьянстве. Речь произвела, видимо, сильное впечатление на преступника.
XXIII
Телеграмма телеграфного агентства, напечатанная во всех газетах
Завихряйск.Известный людоед Семипудов приговорен судом к бессрочной каторге. Защита подает кассацию.
XXIV
Его превосходительству г-ну полицмейстеру гор. Завихряйска. пристава 1-го участка
Рапорт
Честь имею донести вашему превосходительству, что сего 3 марта в управление вверенного мне участка неожиданно явился, в сильно распухшем виде и со следами праздно и порочно проведенного времени на лице, околоточный надзиратель Силуянов Аким, исчезнувший 12-го прошлого февраля, и объяснил, что все это время, от 12 февраля по сие число, он, Силуянов, провел в беспробудном пьянстве. Местопребываний своих за это время не помнит, а может сказать только, что 12 февраля, зайдя в гости к знакомым, ел там пирог с незнакомым ему купцом, бывшим в бесчувственно пьяном состоянии, и, соблазнившись тем купцом, сам напился до такой степени, что более ничего не помнит, и очнулся только вчера за городскими свалками и в виде совершенно голом. Доводя обо всем вышеизложенном до сведения вашего превосходительства, честь имею присовокупить, что околоточный надзиратель Силуянов, в общем, отличаясь усердием и примерной верностью долгу, питает некоторое пристрастие к напиткам, называемым крепкими, и ежегодно взял к себе в правило предаваться пьянству не менее двух раз: один – Рождественском, другой – в Великом посту. В остальное же время ни в каких пороках, околоточному надзирателю не свойственных, замечаем не был.
Подписано: пристав Зубов.
XXV
Канцелярия г-на завихряйского полицмейстера.
Приставу 1-го участка. Конфиденциально.
На основании устного приказа его превосходительства честь имею донести до сведения вашего высокородия, что ввиду нынешнего тревожного времени его превосходительство находит не благовременным давать ход обвинению себя околоточным надзирателем Силуяновым как бы в людоедстве, – обвинению, содержащемуся в словах: «ел пирог с незнакомым купцом». Что же касается до манкирования околоточным надзирателем Силуяновым своею службою, то ввиду его болезненного состояния, в науке именуемого алкоголизмом, и принимая во внимание вообще доблестное происхождение сим полицейским офицером своей службы, его превосходительство находит возможным ограничиться для него наложением взыскания в форме трехдневного дежурства не в очередь. Его превосходительство твердо изволит уповать, что околоточный надзиратель Силуянов своими будущими подвигами затмит некоторые причиненные им беспокойства. Избегайте только, во избежание бесплодных толков, некоторое время ставить означенного околоточного на местах скопления публики.
Правитель канцелярии
(подпись неразборчива).
XXVI
Выдержка из газеты Новое время»
Со всех сторон слышу только: околоточный, околоточный! То околоточный съеден! То околоточный не съеден и жив. Даже противно. Словно и света в окне, что какой-то околоточный. Словно и говорить и думать больше не о чем, как об околоточном. Словно в настоящее время речь идет только об околоточном, и мысль занята околоточным, а не Россией, не ее будущим, не ее прошлым, созданным трудами и усилиями предков. Я понимаю это, как избирательный маневр, – все эти толки о каком-то околоточном, который не то съеден, не то не съеден. А по моему, так: съеден околоточный – на доброе здоровье! Жив околоточный – доброго ему здоровья! Заниматься же ныне вопросом: что хотел сказать купец, когда говорил, что ел «пирог с околоточным надзирателем», ей-богу, грешно. Мало ли какой купец скажет. Купцов много. Русские купцы говорят различно. На то у человека и язык, чтобы говорить. В России не одни купцы. Если все записывать, что каждый купец скажет, – выйдет книга толще энциклопедии. И по-моему, чем скорее прекратятся толки о купце и об околоточном, тем, право, будет лучше и для нас, и для России. Для ее несомненно великого и светлого будущего. Надо о выборах думать теперь, а не о купцах с околоточными.
Подписано: А.Суворин.
XXVII
Выдержка из отчета о заседании кассационного департамента по делу о Семипудове, осужденном за людоедство
Поверенный Семипудова.Околоточный надзиратель Силуянов, здравие которого подтверждается прилагаемым приказом по полиции…
Первоприсутствующий.Г-н поверенный! Я уже не в первый раз делаю вам замечание, что кассационный департамент не может входить в существо дела. Был или не был в действительности съеден околоточный надзиратель Силуянов – это уже вопросы существа. Потрудитесь, не вторгаясь в существо, оставаться на почве чисто процессуальных нарушений, на которые вы приносите кассационную жалобу.
XXVIII
Агентская телеграмма во всех газетах
Петербург.Кассационная жалоба защиты Семипудова, за отсутствием поводов к кассации, оставлена без последствий!
XXIX
Телеграмма
Иркутск.Вчера в партии каторжников проследовал через наш город известный людоед Семипудов.
XXX
Из газеты «Россия»
Газета «Вольное вече» за напечатание статьи «Съел ли Семипудов околоточного?» прекращена на 18 лет.И вот от этого театра теней, театра масок, театра скорее страшного, чем смешного, мы снова вернемся с вами к театру как искусству. И снова к Московскому Художественному театру. Ибо здесь возникает у нас на глазах еще одна форма пародии – пародийный роман. Это «Театральный роман» Михаила Булгакова.
Напомню, что Михаил Афанасьевич, оказавшись во МХАТе впервые в 1925 – начале 1926 года, прожил вместе с этим театром десять лет, работал в нем режиссером-консультантом, выходил как актер на его сцену. Многие его пьесы репетировались или ставились на этой сцене. Его с этим театром связывала взаимная и очень нежная любовь. В то же время многое в жизни МХАТа – отчасти то, что еще Дорошевич подметил, – Булгакова веселило, расстраивало, вызывало неприятие. Не только в спектаклях, но и в театральном укладе, замкнутом, чрезвычайно ортодоксальном. Как разговаривают на наречии системы Станиславского, как обожествляют своих мастеров артисты, как театр разделен на две половины, две партии; одна – Немировича, другая – Станиславского…
И вот в «Театральном романе» он пародирует все эти обстоятельства, пародирует и репетицию, которую проводит Станиславский (Иван Васильевич), – тот не столько репетирует пьесу Максудова, сколько отрабатывает элементы своей системы, заставляя актеров по ходу действия выполнять огромное количество этюдов: ездить на велосипеде, носить цветы – словом, делать то, что к пьесе не имеет никакого отношения.
С именем Булгакова связана и другая театральная пародия: полнометражное пародийное драматургическое произведение, предназначенное для настоящего театра, а не для театрика миниатюр.
В 1928 году Булгаков был чрезвычайно затравлен рапповской критикой, особенно после неудачи с постановкой «Бега», после того, как была отвергнута «Зойкина квартира», после того, как страшно были обруганы «Дни Турбиных», поставленные в Художественном театре. Рапповская критика от Булгакова требовала написания «коммунистической пьесы», то есть скороспелой агитки.
И тогда Булгаков написал памфлет под названием «Багровый остров». Его поставил Александр Яковлевич Таиров в Камерном театре, и это была пародия на тогдашние отношения власти и искусства и на псевдореволюционную халтуру, какая в то время насаждалась деятелями Главреперткома, среди которых у Булгакова было множество врагов.
«Багровый остров» написан в форме генеральной репетиции в маленьком провинциальном театрике. Репетируется революционная пьеса. Автор – Жюль Верн. Это, разумеется, псевдоним драмодела, для хлеба и денег написавшего эту халтуру, настоящая фамилия которого Дымогацкий. Дымогацкий Василий Артурович. Восьмой год революции требовал «передовых» пьес, и чуткий Дымогацкий отреагировал. И вот в театре, где последней «передовой» постановкой было «Горе от ума (актеры так и сыплют репликами оттуда), наконец репетируется и разыгрывается новая пьеса.
Действие происходит на острове, где живут туземцы. Управляет ими диктатор Сизи-Бузи, опирающийся на свою гвардию и проходимца Кири-Куки. Он добываемый в поте лица туземцами жемчуг меняет у европейцев на водку и бумажные деньги. Происходит извержение вулкана, Сизи-Бузи гибнет, и на острове воцаряется демагог и проходимец Кири-Куки, на псевдорусском наречии обращающийся к толпе туземцев: «Как стали вы таперича свободные, объявляю вам – спасибо!» Но туземцы против него бунтуют. Кири-Куки бежит в Англию и вместе с лордом Гленарваном и капитаном Гаттерасом организует иностранную интервенцию против туземцев. И поскольку у туземцев, как описано в ремарке этой пьесы, «честные открытые физиономии и идеологические глаза», то туземцы прогоняют интервентов и побеждают их. Корабль, испугавшись отравленных стрел, пущенных с острова, удаляется.
Но это только середина спектакля. Он обрамлен большими прологом и эпилогом, где показано закулисье. И здесь двойная пародия: с одной стороны, на шаблонные, но якобы идеологически выдержанные пьесы, а с другой стороны – на делячество и приспособленчество тех, кто исповедует формулу из пьесы Маяковского: «Лучше умереть под красным знаменем, чем под забором».
Ждут начальника из Главреперткома, от которого зависит, разрешить или не разрешить этот спектакль. Причем режиссер и хозяин театра (театр частный – времена нэповские) Геннадий Панфилович по телефону умоляет влиятельного чиновника Савву Лукича прийти сегодня же.
…Савва Лукич? Здравствуйте, Савва Лукич. Как здоровьице? Слышал, слышал. Починка организма? Переутомились. Хе-хе. Вам надо отдохнуть. Ваш организм нам нужен… <…> Так вот, Савва Лукич, необходимо разре-шеньице. Чего-с? Или запрещеньице? Хи! Остроумны, как всегда. Что? До осени? Савва Лукич, не губите! Умоляю просмотреть сегодня же на генеральной…И все волнуются в театре: волнуется автор, волнуется режиссер, волнуется суфлер по имени Ликуй Исаич, волнуются актеры. И наконец, в конце третьего акта, – приехали Савва Лукич! Савва Лукич в вестибюле снимают калоши!
Савва Лукич появляется – надутый, важный, чванства преисполненный. Для него ищут лучшее место в зале! Его нельзя посадить в зале! Только на сцене! А самое лучшее место на сцене – трон Сизи-Бузи. Савва Лукич усаживается, сцена мгновенно заливается неестественно красным светом, и четвертый акт Савва Лукич смотрит с этого трона. Он глубокомыслен и хмур.
Когда кончилось – все взоры обращены к нему. Савва молчит некоторое время, а потом весомо изрекает: «Пьеса запрещается». Директор театра в отчаянье:
– Как вы сказали, Савва Лукич? Мне кажется, я ослышался?И тут взрывается автор. Маленький человечек, презираемый, действительно халтурщик. Но в булгаковских произведениях часто просыпается человеческое в самых загнанных и самых,казалось бы, ничтожных людях. Вдруг – бунт! Бунт на коленях! Он говорит какие-то сумбурные слова о необходимости жить, о необходимости кормиться, о том, что Савва ничего не понимает, что он сам, Василий Артурыч, не знает, о чем ему надо писать, но и критики его тоже устарели. «А судьи кто? – хватается он за „Горе от ума“. – Сужденья черпают из забытых газет времен колчаковских и покоренья Крыма!» Но Савва Лукич оттесняет автора. Ему говорят: «Не обращайте внимания, Савва Лукич… Он на польском фронте контужен в голову… Не обращайте внимания».
– Нет, не ослышались. Запрещается к представлению.
– Савва Лукич, может, вы выскажете ваши соображения?… Чайку, кстати, не прикажете ли стаканчик?
– Чайку выпью… мерси… а пьеска не пойдет… Хе…хе…
И все спрашивают: «Скажите, в чем дело? Почему запрещается? Надо ж исправить!» И, наконец, Савва Лукич сдается, говорит, что пьеса сменовеховская. Все дело в финале. В финале должна быть… сами знаете что. «Что?» – спрашивает директор, не понимая. «Ну как… ну… ну!.. Тепло… Тепло…» Но режиссер не догадывается, пока ему Савва Лукич не говорит: «Международная революция».
И директор кричит помрежу: «Метелкин! Если ты устроишь международную революцию через пять минут, понял?… Я тебя озолочу!..» И Метелкин вместе с автором устраивает международную революцию, мгновенно придумывая другой финал: на корабле капитана Гаттераса бунтуют матросы, лорда и его жену сбрасывают в море и передают свой пролетарский привет красным туземцам.
Тогда Савва Лукич разрешает спектакль. Взрыв восторга. И Савва Лукич благосклонно обращается, уходя, к драматургу:
Вот вывод наш логический —
Не важно – эдак или так…
Финалом победным!!!
Идеологическим!!!
Мы венчаем наш спектакль!!!
Ну, спасибо вам, молодой человек. Утешили… утешили, прямо скажу. И за кораблик спасибо… Далеко пойдете, молодой человек! Далеко… Я вам предсказываю…И на этом заканчивается пьеса. Финал имеет много общего с судьбой самого Булгакова, поскольку «Бег» запретил. Главрепертком вовсе, а «Дни Турбиных» были разрешены одному МХАТу, а в других городах запрещены.
Директор.Страшнейший талант, я же вам говорил.
Савва.В других городах-то я все-таки вашу пьеску запрещу… – нельзя все-таки… пьеска – и вдруг всюду разрешена! Курьезно как-то…
Таиров, который поставил этот спектакль, писал тогда: «Савва Лукич, уродливо, бюрократически восприняв важные общественные функции, плодит уродливые штампы псевдореволюционных пьес, способных лишь осквернить дело революции и сыграть обратную, антиобщественную роль, заменяя подлинный пафос и силу революционной природы мещанским сладковатым сиропом беспомощного и штампованного суррогата».
Сказано в духе времени, очень много громких, трескучих слов, но суть понятна: Булгаков здесь выступает не против революционного искусства, а против искусства псевдореволюционного, против халтуры, которой тогда было огромное множество.
И рядом с Булгаковым, вот что характерно, мы видим очень похожие драматургические пародии, созданные писателями, стоявшими на другом полюсе литературной борьбы: Вишневским в пьесе «Последний решительный», где он пародирует сладенькое изображение советских моряков в балете «Красный мак» в Большом театре, и Маяковским в пьесе «Баня».
Маяковский, который Булгакова терпеть не мог и очень остро выступал против его пьес, в «Бане» (это одно из последних его произведений в 1930 году, поставленное Мейерхольдом) совпадает с ним буквально в обличении этой псевдореволюционной халтуры, главреперткомовских бюрократов и чиновников.
Третий акт пьесы «Баня» построен чрезвычайно своеобразно: это перерыв в действии. Действие основное – изобретатели Велосипедкин и Чудаков «пробивают» машину времени через бюрократические рогатки. И на их дороге стоит монументальная скала – главначпупс (главный начальник по управлению и согласованию) Победоносиков. Но вдруг в третьем акте действие прерывается. Мы видим на сцене театр в театре. Режиссер ждет прихода самого Победоносикова. (Так же, как у Булгакова). Победоносиков должен прийти и разрешить или не разрешить играть дальше.
Давайте вспомним этот замечательный театрально-пародийный акт «Бани».
Режиссер.Товарищи, не волнуйтесь! На несколько минут придется задержать третье действие по независящим обстоятельствам.
Минута, снова крики: «Время!»
Одну минуту, товарищи! (В сторону.)Ну что, идут? Неудобно так затягивать. Переговорить, наконец, можно и потом; пройдите в фойе, как-нибудь вежливо намекните. А, идут!.. Пожалте, товарищи! Нет, что вы! Очень приятно! Ну. несущественно, одну минуту, даже полчаса, это ж не поезд, всегда можно задержать. Каждый понимает, в такое время живем. Могут быть всякие там государственные, даже планетарные дела. Вы смотрели первый и второй акт? Ну, как, как? Нас всех, конечно, интересует впечатление и вообще взгляд…
Победоносиков.Ничего, ничего! Мы вот говорим с Иваном Ивановичем. (Этакая «шестерка» в его свите. – Б. В.)Остро схвачено. Подмечено. Но все-таки это как-то не то…
Режиссер.Так ведь это все можно исправить, мы всегда стремимся. Вы только сделайте конкретные указания, – мы, конечно… оглянуться не успеете.