Владимов Г.. Три минуты молчания

   - И тебя, дуреха, тоже приглашаю.
   Она и не спросила - куда, только кивнула и засмеялась.
   - Значит, так, - стал Вовчик черту подводить. - Столик на восемь персон. Это двадцатку кладем на первый заказ, ну и официанту на лапу.
   Аскольд авторитетно бровями подтвердил. Черт знает, что у них там за арифметика. В жизни, наверно, за порядочным столиком не сидели, с таких всегда деньги вперед просят. Да мне перед Клавкой не хотелось торговаться. И неудобно было, что деньги у меня в платке, как у какого-нибудь сезонника. Но Клавка не стала смотреть, собрала посуду и ушла, а я развернул всю пачку и отсчитал - и на заказ, и на лапу, и за все, что мы тут имели.
   Торгаш заторопился, надел свою мичманку и снова сделался ладненький, ни в одном глазу.
   - Погоди, - Аскольд мне сказал, - Клавка тебе сдачу сосчитает.
   - Сами сосчитаете.
   Все равно у вас, - думаю, - с Клавкой одна коалиция. Ну, и черт с вами, а я буду - добрый. Помирать мне придется с голоду - вы мне копья не подкинете, знаю. И все равно я буду добрый. Вот я такой. Я добрый, и все тут.
   Торгаш вышел со мною.
   - Ты, - спрашивает, - серьезно это - насчет приглашения?
   - Что за вопрос?
   - А то, что девка правду сказала, ты к ним не больно жмись.
   - Такая же она, эта девка!
   - А не важно, кто учит. Ко всем прислушивайся. Гроши попридержи, не носи с собой. Уродовался, наверно, в море за эти гроши?
   - А для чего ж уродовался? Чтоб скрипеть над ними? Пусть знают мою добрость.
   - Это они знают, родной. А поэтому семь шкур сдерут - и мало покажется.
   Ну, что вы скажете - профессор! Но, между прочим, сам только что полторы шкуры содрал, - от стыда не помер.
   - Будь здоров, - говорю. - Придешь в "Арктику"?
   - Точно не обещаю. А в смысле курточки - вспомнишь меня не раз. Ей сносу не будет. Заляпаешь - потри ацетончиком и опять она новая.
   - Вспомню, - говорю, - потру ацетончиком. Салют!
   3
   Я вышел из порта веселый, и мороз мне был нипочем, вот только пиджак и пальто неудобно было тащить - все, кто ни шел навстречу, ухмылялись: ну и фофан, обарахлился, до дому не утерпел. И я подумал - сколько ни живи с людьми, а что они про тебя запомнят? Как ты глупый и пьяненький по набережной шел. И ладно, какая мне от этого печаль, не вернусь я в эти места никогда.
   Сверху уже не видно было - ни воды, ни причалов, сплошное облако плыло между сопками. Небо загустело к ночи, стало ветреней, и пока я шлепал к общежитию - мимо вокзала, по-над верфью, - понемногу голова засвежела. И тут я вспомнил про бичей. И чуть не завыл - Господи, а зачем я этот цирк затеял! "Всех приглашаю!" Видали лопуха?
   А ведь эти деньги, если на то пошло, уже и не мои были. Вот я им брякнул насчет "своей", - а ведь я правду сказал. Была девочка. И это я из-за нее решил уехать. С нею вместе уехать. Куда - не знаю, это мы еще решим, но кто же нам на первое время поможет? Вся надежда была на эту пачку. А она уже вон как потоньшала - я прямо душой почувствовал, сквозь рубашку.
   Я шел как раз мимо Милицейской, где Полярный институт, и хотел уже дойти до общаги закинуть шмотки, но посмотрел на часы - около четырех, а в пять она кончает работу. Потом ее кто-нибудь провожать пришьется или в кино позовет, в наших местах девочку скучать не заставят.
   Старуха-вахтерша кинулась на меня, но я сказал ей:
   - Мамаша, метку несу.
   А это как пароль. Метят эти ученые деятели пойманную рыбу, цепляют на жабры такие бляшки и выпускают, а рыбаков просят эти бляшки приносить и рассказывать - где эту рыбу снова поймали. Который год они ее метят, а рыба все та же в Атлантике и на палубу сама не лезет. Однако рубль за такую метку дают.
   Так что старуха меня пропустила, только велела вещички на вешалку сдать. А спросила бы - покажи метку, я бы еще чего-нибудь придумал, на то я и матрос.
   На втором этаже ходил по площадке очкарик, что-то в кулак себе шептал. Такой чудак с приветом - отрастил бородку по-северному, как у норвега, а теперь щиплет и морщится. Житья человеку нет.
   - А нельзя ли, - говорю, - вызвать товарища Щетинину?
   - Лилию Александровну?
   - Ага, - говорю, - Александровну. Оживился очкарик. Вот такие, наверное, и пришиваются. Черт-те чего он ей нашепчет, а девка и уши развесила.
   - К вам, - спрашивает, - вызвать?
   - Ага, к нам.
   Уставился на меня с подозрением. Но я прилично держался, в сторонку дышал.
   - Нельзя, - говорит, - она в лаборатории. Простите, рабочее время.
   - Ну, это детали. А главное - к ней брат приехал из Волоколамска. Сегодня же и уезжает.
   И откуда у меня в башке Волоколамск взялся? Старпом у нас был из Волоколамска.
   - Это вы - брат?
   - Нет, что вы? Он там внизу дожидается.
   - Почему же вошли вы, а не он?
   - Знаете, глухая провинция. Стесняется.
   Пошел все-таки звать. Вот тебе и очкарик. С бородой, а не сообразит, что может парню девка просто так понадобиться вдруг до зарезу. Хотя бы и в рабочее время.
   Наконец она вышла, Лиля. И он за ней выглянул.
   - Лиличка, я понимаю, брат, но мы и так не укладываемся...
   Такой он был вежливый, никак не мог уйти, стучал дверьми в коридоре, а мы стояли, как дураки, молча.
   Потом я спросил у нее:
   - Сразу догадалась?
   - Нет. Подумала - кто-нибудь из моих.
   Мы стали у перил. Тишина тут, как в церкви, по всей лестнице малиновые ковры, и всюду, куда ни посмотришь, картинки: какая на белом свете водится рыба и как ее ловят - кошельком, тралом, дрифтерными сетями, на приманку, на свет. Почему-то ни разу я к ней сюда не приходил. А вот "мои" - наверное, побывали.
   - Кто же они, "твои"? Что-то не рассказывала.
   - Два моих сверстника тут приехали. Из Ленинграда. Тени забытого прошлого. Завтра уходят в плавание.
   - На "Персее"?
   Есть у них при институте такое научно-исследовательское корыто, больше чем на две недели не ходит.
   - Нет, они не из Рыбного, это еще школьное знакомство. Хотят на сейнере пойти, простыми матросами.
   - Романтики захотелось?
   - Не знаю. Может быть, просто заработать.
   - Тогда б они на СРТ шли. А то все чего-то на сейнера лoмятся*.
   * СРТ - средний рыболовный траулер - приспособлен для дальних океанских экспедиций. Сейнер - суденышко для местного лова, обычно - в виду берегов.
   - Это я им объясняла. Но им больше нравится говорить "сейнер".
   - Ладно, - говорю. - Покурим?
   Никогда мне не нравилось, если девка курит, но у нее хорошо это выходило, сигарету она разминала, как парень, и когда затягивалась, голову склоняла набок, смотрела мимо меня. А я на нее поглядывал сбоку и думал чем она может взять? Она ведь и угловатая, и ростом чуть не с меня, и жесткая какая-то - руку пожмет, так почувствуешь, - и бледная чересчур, по морозу пройдет и не закраснеется, - и волосы у нее копной, как будто даже и не причесанные. Но вот глаза хорошие, это правда, у нее первой я это заметил, а насчет других и не помню - какие у них глаза. Вот у нее - серые. И не в том даже дело, что серые, а какие-то всегда спокойные. Вот я и думал: это она с другими - и угловатая, и жесткая, а со мною - самая мягкая будет, всегда меня поймет, и я ее только один пойму.
   - Вот так, Лиля...
   - Да, Сенечка?
   - Одни, видишь, в плавание идут. А другие... некоторые - с флота уходят.
   - Совсем уходят некоторые? - поглядела искоса и улыбнулась чуть-чуть. Много мы сегодня выпили?
   - Ну, выпили. Разве плохо?
   - Почему же? Для храбрости, наверное, не мешает. Курточка тоже по этому поводу?
   Я к ней стоял плечом, облокотясь так небрежно на перила, как будто эта курточка была на мне год. Но перед нею-то ни к чему было выставляться. И я как-то почувствовал, не выйдет у меня сказать ей, что хотел.
   - Я тебе что-нибудь должна посоветовать?
   - Не должна.
   - Ты ведь и раньше говорил, что уйдешь.
   - Раньше говорил, а теперь - ухожу.
   - Наверное, тебе так будет лучше?
   Вот бы и спросить: "А тебе?" Но какая-то немота дурацкая на меня нападала, когда я с ней говорил.
   - Учиться мне, что ли, пойти? Тоже дело. - А я еще и за минуту про это дело не думал, - Только вот куда?
   - А тут я тебе и вовсе не советчица. Если даже про себя не могла решить. В свое время я это предоставила решать маме. Наши мамы не всегда же говорят глупости. Вот я никак не могла выбрать после школы - в медицинский или на журналистику. Почему-то все мои подружки шли или туда, или туда. А мама сказала: "В Рыбный". Почему в Рыбный? "Там нет конкурса". Я бесилась, ревела в подушку, хоронила себя по первой категории. А потом - ничего, успокоилась.
   - И теперь не жалеешь?
   - А что я, собственно, потеряла? Талантов же никаких. Самая обыкновенная. Как все.
   Только это я от нее и слышал. "Ничего мне не надо, Сенечка. Я - как все". Да всем-то как раз и хочется: одному денег побольше и чтоб работа не пыльная, другому - чтоб ходили под ним и отдавали честь, третьему только семейное счастье подай, дальше трава не расти. А ее - ну никак я не мог зацепить, ну всем довольна. Но я-то видел, как ей жилось - в чужом краю, без жилья своего, без грошей особенных, без папы с мамой, - она без них не привыкла, письма писала им чуть не каждый день.
   - Что ты вдруг загрустил? - положила мне руку на руку. - Ну, не со мною тебе советоваться, что я в твоей жизни понимаю?
   Бог ты мой, если б она знала - все она мне уже посоветовала. Еще когда я ее увидел. Не она бы, так я бы все жил, как живу, и ни о чем не думал, кидал бы гроши направо-налево, путался с кем ни придется.
   - И ты ведь главное уже все решил. Завидую тебе, честное слово. Чувствую твое блаженное состояние. Может быть, самое лучшее - когда ничего не знаешь, что у тебя впереди.
   В окнах почернело, вахтерша зажгла люстру и пригляделась: чего это мы примолкли на лестнице? А я и не сказал еще - ради чего пришел, не мог даже подступиться. Но впереди была "Арктика", там-то хорошо языки развязываются. Там я скажу ей - или потом, когда пойду провожать: "Уедем отсюда вместе!" Вот так и брякну. "Куда?" - она спросит. "А куда глаза глядят". Лишь бы она не спросила: "Почему вместе?" Но, наверно, что-нибудь же придет мне в голову.
   Я спросил:
   - В "Арктику" не пойдешь сегодня?
   - Знаешь, мои хотят какой-то сабантуй устраивать, прощальный. У меня в комнате. Им же больше негде. Я их в наше общежитие устроила, но там такие строгости, Боже мой... И ты приходи, если хочешь.
   - Спасибо...
   - А почему именно сегодня в "Арктику"?
   - Можно и завтра. Только я уже договорился, компания будет.
   - Просто так или - мероприятие?
   - Отвальную даю.
   - Так полагается по вашим морским законам? Тогда я, пожалуй, приду. Ну, я постараюсь. А что за компания?
   - Обыкновенная. Бичи.
   - Господи, всюду только и слышишь: "бичи", "бичи", а я ни одного живого бича в глаза не видела. Ты знаешь, я, кажется, все-таки приду. А если я своих сагитирую?
   - Как хочешь... Ты ведь их для себя приведешь...
   - Нет, если так, то не нужно. Ладно, я что-нибудь придумаю. Фактически им же только хата нужна.
   - А ты?
   - Ну, и я - до определенного градуса. Но вообще-то они вроде грозились каких-то дам привести. Долго я с ними не высижу. Ты лучше не заходи за мной, я как-нибудь сама...
   Как раз он и высунулся, очкарик. И мы притушили свои окурки.
   - Лиличка, я же просил...
   - Да-да, Евгений Серафимович, куда же вы делись?
   Он на меня сверкнул стеклышками, я ему сделал ручкой и скинулся по лестнице. Снизу мне слышно было, как он ее допрашивал:
   - Где же, простите, брат? Это он и есть?
   И быстренько она ему заворковала. Это она умела - чтоб на нее не обижались.
   Вахтерша на меня заворчала - где же, мол, метка, шашни тут развели, обманывают старого человека, - а мне ее жалко стало: платят с гулькин нос и всякая шантрапа вокруг пальца обводит. Я ее погладил по голове, а она зашипела и вытолкала меня на улицу.
   4
   Из комнаты все разбрелись куда-то. Я повалился на койку вниз лицом, но и минуты не пролежал, как стало укачивать, и пошел в умывалку смочить голову под краном. Тут-то меня и развезло: будто бы с лица не вода текла, а слезы, и вправду мне захотелось плакать, бежать к ней обратно на Милицейскую, умолять, чтоб она непременно пришла, а то я напьюсь в усмерть с бичами, и кончится это скверно, даже и представить боюсь. А с ней мне никто не страшен, мы посидим и уйдем от них, а завтра возьмем билеты. Колеса будут стучать, деревья полетят за окном, все в снегу... Много я еще городил глупостей, но вот когда она мне начала отвечать, тут я и понял: все это бред собачий, не больше. Я с нею часто так разговаривал, и немота проходила, и оказывалось - она меня с полуслова понимала, отвечала мне, как я и ждал.
   Я пошел обратно в комнату, лежал там без света. А когда перевернулся на спину, луна светила в окно, а на полу снег серебрился и чернели переплеты от рамы. Соседи как будто вернулись, посапывают на койках, это значит - за полночь, в "Арктику" я опоздал, проспал все на свете! Но кто-то, я слышу, идет - по длинному-длинному коридору, и отчего-то мне известно: это она ко мне идет. Мне страшно делается - нельзя же ей сюда. Они же проснутся, шуток потом таких не оберешься... И вдруг слышу -шарк, шарк, - громадный кто-то, пятиметровый, волочит свои подошвы. И ржет по-страшному. Она от него кинулась по коридору, а за нею - с топотом, ржанием, с жуткой матерщиной, кошмарные какие-то нелюди, жеребцы, их убивать надо! Она закричала, побежала быстрее, но от них не убежишь, догнали, топчут сапожищами. И я хочу крикнуть ребят на помощь, один же я не спасу ее, и - не могу крикнуть, меня самого завалили чем-то душным. А там ее добивают, затаптывают, и регот несется конский, и вопли, как будто динамик хрипит на всю гавань: "Ее больше нету!.. Есть еще!.. А вот теперь нету!.." Я забился, отодрал голову от подушки...
   Господи, это старуха-уборщица шастала метлой под тум-очками, табуретки ставила на койки ножками кверху. Она мне и удружила, простыню завернула на лицо.
   - Нету! - кричит. - Нету меня тут больше - жеребцов обихаживать!
   - Чего шумишь, нянечка?
   Подскочила ко мне с метлой наперевес.
   - Проснулся, сынок! А банки с-под сайры - это дело под тумбочки шибать! Окурки, обгрызки... Плевательницы нету? Коменданту сказала! Пускай, скажу, вас всех в умывалку переселяют. Там себе живите, там себе гадьте, а меня нету!
   - Это ты неплохо придумала. Все равно, мы тут временные.
   - А! Временные! Ну, так и я тоже временная... Закурить не найдется?
   Я ей дал "беломорину".
   - Все! - говорит. - Ушла я на фиг!
   И вправду ушла. А я полежал еще, сердце у меня жутко как колотилось. Совсем я стал никуда, а ведь двадцати шести еще не стукнуло парню. Но и то спасибо, разбудила к полвосьмому.
   Автобуса я не стал дожидаться - сомлеешь в толчее, и завезут к чертям на рога, куда-нибудь в Росту*, - пошел своим ходом, чтоб совсем развеяло. А возле "Арктики" уже полно было страждущих, и табличка висела: "Мест свободных нет". Но меня-то гардеробщик углядел сразу:
   - Проходи, вот этот, в курточке. У него столик заказан.
   * Северная окраина Мурманска.
   Большой он был спец, даром что однорукий. Кого не надо - не пустит, нюхом определит - при деньгах ты сегодня или же на арапа рассчитываешь. И вот тоже талант у человека - никаких вам номерочков, всех так помнил -кто в чем пришел. Выходишь - пожалте вам пальтишко, и не чье-нибудь, а ваше.
   - Ко мне, - говорю ему, - особа должна подойти. Вы меня с нею видели. Каштановая. Любит зеленую покраску.
   Вспомнил, кивнул. Я ему подал трешку, он ее смахнул в кармашек, снял с меня шапку, отстегнул капюшон.
   - С обновочкой вас! - вот и насчет курточки усек, а спроси его, как меня зовут, ушами захлопает.
   В зале уже надышано было, накурено, хоть топор вешай. На эстраде четыре чудака старались: скрипка, два саксофона и баян, - снабжали музыкой. Но не качественной, а так себе, "Во поле березынька стояла". Бичи мои сидели в углу, держали сдвоенный столик, как долговременную огневую точку, - хоть потертые, но прикостюмленные, Вовчик даже галстук надел. С ними - Вовчикова Лидка трехручьевская и Клавка. Ну, Лидка, скажу вам, очень была не подарок жилистая и злющая, видать, или просто нервная: все щипала свой перманент и глазки на лоб заводила. А Клавка - та королевой сидела, кофта на ней широкая, голубая, с перламутровыми пуговками, в ушах золотые сережки покачивались, и вся-то она розовая была, вся лоснилась и платочком обмахивалась сложенным, вместо веера.
   Бичи мне замахали, и я уже было двинулся к ним, когда вдруг увидел "деда"*.
   *"Дед" - старший механик на судне.
   "Дед" сидел один за столиком, и, верно, давно уже сидел, китель был расстегнут на три пуговки. Рядом еще стоял стул, но прислоненный, - "дед", верно, ждал кого или не хотел, чтоб подсаживались. Заметно он сдал за то время, что мы не виделись, морщины глубже прорезались и мешочки обозначились под глазами. Но плечи еще были прежние, в порядке плечики, только обвисли немного.
   "Дед" меня тоже увидел и не сказал мне ни "здравствуй", ни "салют", а выволок стул и улыбнулся.
   - Присаживайся, Алексеич. Откуда такой красивый?
   Так он меня звал - Алексеичем, как будто я был старпом или хотя бы третий штурман. Тут же и официантка подскочила, как по вызову для начальства.
   - Маленькая, - сказал ей "дед", - нам повторить бы - грамм триста. А чтоб совсем хорошо - четыреста. И один прибор Алексеичу. А заказывать он еще не научился, я сам закажу, мне же и запишешь.
   Меню он поднес почти к глазам и стал шарить пальцем.
   - "Дед"... Понимаешь, я тут с компанией.
   Я ему показал на бичей, "Дед" на них поглядел сурово и покривился.
   - Это они тебе компания?
   Официантка тоже покривилась. Я засмеялся - отчего-то всегда бичей узнают, хотя и прикостюмленных.
   - Затралил ненароком, пришлось пригласить.
   - Выхода, значит, нет никакого? Ну, закажи им там, только не очень, не очень шикуй, и приходи сюда. Мы ведь с тобой полгода не виделись.
   - Больше, "дед". Восемь месяцев.
   Я сходил к бичам - сказать, чтоб заказывали себе чего хотят, а счет бы прислали. И чтоб держали два места, как договаривались. Клавке это не понравилось, но плевать мне было, она с Аскольдом пришла, вот пусть и будет весь вечер Аскольдова.
   Когда я вернулся к "деду", официантка ему принесла коньяк в графинчике, и "дед" его сразу разлил по фужерам.
   - Начнем - за твой приход, Алексеич. Ты когда пришел?
   - Восьмого дня.
   Я тут же язык прикусил: как же так вышло, что я с ним не повидался?
   - А я вот завтра отчаливаю. Ну, ты не красней, меня обнаружить трудненько было. Полмесяца, с утра до ночи, на Абрам-мысу пропадал. В плавдоке стояли.
   - Почему в доке, "дед"?
   - Заплату пришивали на корпусе. Вот за нее тоже. Он первый отпил, понюхал ладонь и зарычал. А мне протянул на вилке лимончик.
   - Ты на каком теперь, "дед"?
   - Восемьсот пятнадцатый, "Скакун".
   Когда-то мы вместе плавали на "Орфее", потом "дед" прихворнул, а я с кепом поругался, - не помню уже, на какую тему, - и разошлись мы на разные пароходы*.
   * Траулеры, конечно, не пароходы, на них стоят дизели, но так их называют моряки.
   - Что ж это делается? - сказал я "деду". - Нам же твой "Скакун" сети передавал в Северном, когда вы с промысла уходили. А я и не знал, что ты на нем.
   - Помнится, передавали кому-то сети... Ну, где же знать? Я даже на палубу не вышел. Так бы хоть перекрикнулись.
   - А заплата - какая? Есть о чем говорить?
   - Да повыше ватерлинии. Но длинная, на две шпации. Все - ржавчина съела.
   - Но хоть заварили как следует? Принял Регистр?
   "Дед" усмехнулся.
   - Тебя что больше интересует - как заварили или как приняли? Свидетельство - имеем. Прикроемся, когда потечет, больше-то на что надеяться? Там уж - ни ангел не явится, ни чайка не прилетит.
   Мне неприятно было, что он так шутит. Знал я, как это делается. Являются три субъекта на судно, щупают заплату пальчиками и морщатся, и все их стараются побыстрее в каюту проводить, выставить им спирту или трехзвездного. Но только у "деда" это было не в обычае. Все-таки здорово он сдал, наверно. Раньше он капитанам головы отвинчивал, а судно у него из порта выходило, как со стапеля.
   - "Дед", давай - за твою заплату.
   - Давай, - он потрепал меня по волосам и успокоил: - Да там хоть всю обшивку меняй, один результат...
   Нет, он еще в силе был. Ведь хорошо уже нагрузился - и ни в одном глазу, другой бы уже Васю под столом вспоминал. Я смотрел на "деда" - он оживился, вроде бы помолодел, оттого что встретил меня; я ведь знал, что он меня любит, и я его тоже любил, - и вот я думал: как же я скажу ему про свое решение? А "деду" я должен был cказать.
   - Ну, а ты как, Алексеич? Месячишко погуляешь?
   - Может, и больше.
   - Больше-то смысла нет. Если бы летом...
   - Нет уж, до лета я не дотяну.
   "Дед" поглядел подозрительно.
   - Ты что-то виляешь. Никогда ты со мной не вилял.
   - И теперь нет. Просто я на берег списываюсь.
   - Надолго?
   - Не знаю. Пока - насовсем.
   "Дед" ничего не сказал. Разглядывал свой фужер.
   - Сказать по совести, хватит мне. Я в армии наплавался*, три года протрубил, и тут столько же. Посуху и ходить
   * Армией моряки называют и военный флот.
   разучусь, все палуба да палуба. А жизнь - она тоже проходит.
   - Н-да, - "дед" вздохнул. Потом улыбнулся, как будто чего-то вспомнил. - А что, Алексеич, может, вместе еще поплаваем?
   - С тобой-то - отчего ж нет?
   - А вот завтра и поплывем.
   Я замотал головой. Ничего он не понял.
   - В другой раз, "дед".
   - Другого раза не будет. На пенсию меня уведут, под белы руки.
   - Тебя на пенсию? Ты шутишь!
   - Почему же не пошутить? Раз ты тоже шутишь. А если по правде, то мне ведь уже нормальную комиссию-то не пройти.
   - Ну, знаешь, "дед"... Наверное, мы все, сельдяные, на пенсию уйдем, а ты останешься.
   - Так вот, Алексеич. Команда, я слышал, недобрана, вожакового не хватает в роли. Я почему знаю - дрифмейстер с помощником сами вожак сегодня укладывали в трюме. Вот ты и пойдешь вожаковым. Это я с капитаном обговорю.
   Я подумал - наверное, не сахар ему на этом чертовом "Скакуне". Когда уже вся команда знает, что ты последнюю экспедицию плаваешь.
   - "Дед", мы ведь не навек расстаемся. Ты иди и возвращайся. И чтобы с тобой ничего такого не приключилось.
   "Дед" вдруг насупился, опустил взгляд. Я-то не заметил, как они подошли, эти двое. А они у меня за плечом стояли: один - Граков, персона, всей добычи начальник, "сельдяной бог", а второй - бывший мой кеп; ну, скажем, один из бывших, у меня их там штук семь было; тоже личность знаменитая в свое время, а теперь - из его прилипал.
   Они к своему столику проходили забронированному, и как бы призадержались невзначай.
   - Что же это с Сергей Андреичем-то может приключиться? - Голос у Гракова был веселый, но как бы и озабоченный. - Привет тебе, Сергей Андреич.
   "Дед" чего-то буркнул в ответ, я и то не расслышал.
   - А кстати, как у тебя с восемьсот пятнадцатым? Отчалите завтра? Ты извини, я, может, не к месту...
   - Да уж такие мы люди, - сказал "дед", - на службе про футбол говорим, на футболе - службу вспоминаем.
   - Чего,чего? Это ты интересно!..
   Граков на шажок поближе к нам пододвинулся. А прилипала-то его просто заклокотал от восторга, даже залысинки у него посветлели.
   - Надо бы наоборот, - сказал "дед", - но не можем.
   - Не можем, это точно! - Тут же опять он сделался озабоченный, Граков. - Но мне докладывали: там вроде бы все зализано.
   - Ну, раз докладывали...
   - Да я ведь и тебя немножко знаю, за тобой проверять не нужно. Ну, одну экспедицию еще попрыгает "Скакунишко" твой, а там и на слом, а?..
   - На слом, - сказал "дед".
   Больше им, вроде, и говорить было не о чем. Но Граков вокруг себя пошарил глазками, и прилипала мигом куда-то шастнул - не иначе, за стульями. А мы их и не приглашали, прошу заметить.
   - И нас самих, наверное, на слом? Как думаешь? "Дед" насчет этого ничего не думал.
   - Значит, последний вечерок сидишь?
   - Значит, так.
   А точно - прилипала уже стулья тащил. А за ним официантка - с бутылкой "Арарата". Для Гракова тут специально держали, другого он не пил. Она было начала распечатывать, но прилипала у ней перехватил бутылку.
   - Нет-нет, дайте, дайте.
   Вышиб пробку ладонью. У него это красочно получилось - покрутил, покрутил и вышиб. Подал бутылку Гракову. А тот уселся - но не прямо к столику, а чуть боком, - и помахал бутылкой: кому бы налить первому. "Дед" свой фужер прикрыл ладонью: у него, мол, налито до половины.
   - Марочный! - Граков удивился.
   - Тем более, мешать не стоит.
   - Тогда, с твоего разрешения, бича захмелим.
   И долил мне. Быстренько, я и не успел свой фужер прикрыть. Ну, и духу не хватило, если по правде. Он-то все-таки бог. Я ему только сказал:
   - Промыслового, прошу не путать.
   - Кто же в этом сомневается? - засмеялся мой бог, даже руку мне на плечо положил. Даже прилипала, который как раз себе наливал, поглядел на меня ласково. Забыл уж, поди, как в свое время орал на меня в рубке. - А дерзкая молодежь, языкастая!..
   Прилипала уже не ласково на меня смотрел, а недовольно.
   - Чем же дерзкая? - сказал "дед". - Просто, достоинство имеет.
   - Ну да, ну да. Достоинство в первую очередь. Потом уже к старшим уважение.
   Официантка стояла, не уходила, Граков поворотился к ней и пальцем показал на столик. Колечко описал. Мол, это все на меня запиши.
   Но тут случился один момент. "Дед" покряхтел и сказал:
   - Ну... Мы-то уж тут давно сидим.
   Это надо вам объяснить, все эти тонкости. В "Арктике" за себя одного не платят. Если моряцкая компания сидит, то каждый спешит первым за всех выложить. Ну, если уж все разом выложили, то официантка решает, с кого брать. Но когда уже вместе посидели, а платят врозь - это враги, это обида. А мы как-никак, но посидели.
   Граков чуть не испариной покрылся. Но недаром же он прилипалу при себе держал. Прилипала-то и спас положение:
   - Димитрий Родионович имел в виду нам двоим чего-нибудь под коньячок. Салатик там фирменный. А горячее -на наш столик подадите, мы потом туда перейдем.