Страница:
— Что такое?
— Они умерли, — повторил Гришин. — Все умерли. Капитан, штурман, матросы. Двадцать два человека.
— Почему?
Гришин не ответил и потянулся к графину с водой. Кто-то налил стакан и протянул ему. Старший помощник выпил воду двумя большими глотками и вытер ладонью пот со лба.
Диггенс, прислушивавшийся к словам незнакомого языка, спросил:
— Hvad vad snakker? What does he speak?
— Команда на грузовике мертва, — перевел Сорокин. — Причина не выяснена.
— Дэм! — произнес норвежец и стал шарить по карманам. Найдя трубку, он выколотил ее о край стола и снова засунул в карман.
— Рассказывай все толком, — кивнул Сорокин Гришину.
— Ну... мы поднялись на палубу, — начал старший помощник. — Я несколько раз окликнул: «Эй, на борту!» Никто не ответил. Ни на юте, ни на баке никого не было. Никаких следов паники или аварийных работ. Ничего... Тогда мы поднялись в ходовую рубку. Она была освещена, и мы сразу же увидели капитана. Он лежал между гирокомпасом и рулевой колонкой. Вернее, не лежал, а полусидел, прислонившись спиной к стойке компаса... Лицо... страшное было у него лицо. Как будто перед смертью он кричал или задыхался...
Гришин снова провел ладонью по лбу, вытирая пот.
— И глаза у него были открыты. А на губах — пена... вроде как у эпилептика...
— Мы все так и подались к выходу, — сказал Кравчук. — Лицо у него было, как у удавленника, — такое темно-красное, с синевой...
— Такие бывают, когда человек умрет от угара, — сказал Агафонов.
— Да, похоже на угар, — подтвердил Гришин. — Мы несколько минут стояли, не зная, что делать. Потом начали осматривать рубку, чтобы понять, что его так испугало...
— То не в рубке, то було снаружи, — снова перебил Кравчук. — Вин його як побачив, так зараз и вмер...
— Кого побачив? — спросил Сорокин.
— А я знаю кого? — сказал матрос. — Но чогось побачив, это хвакт.
— Подожди, не путай, — сказал Гришин. — Об этом потом. Так вот, осмотрели мы всю рубку. Все уголки. Ничего! Все в полном порядке. Даже самописец эхолота работал, исправно отбивая нулевую линию и рельеф дна под килем. Потом принялись за тело. Оно было уже холодное и не гнулось... И на нем не оказалось ни одного синяка, ни единой ссадины. Сильное, здоровое тело.. Я не врач, не могу сказать определенно, но впечатление такое, будто он умер от угара и от страха одновременно...
— Вы раздевали мертвого? — спросил Сорокин.
— Не полностью. Только по пояс.
— Что он говорит? — не выдержал Диггенс, не сводивший во время рассказа глаз с лица Гришина.
Сорокин перевел.
Норвежец засопел и покачал головой.
— Потом мы пошли во внутренние помещения. Везде было включено электричество. Полы затянуты каким-то мягким пластиком, вроде ковровой дорожки. Идешь — и не слышно шагов. Неприятное ощущение. Будто крадешься...
— Конкретнее, Михаил, — сказал Сорокин.
— Ну... открыли первую попавшуюся дверь и очутились в штурманской. Маленькая такая... У них планировка судна совсем не такая, как у нас. Да и судно-то ведь другого типа... В рубке лежали двое. Штурман и еще какой-то... Может быть, помощник. Они лежали на полу. Штурман еще держал в руке карандаш. Так крепко держал, что даже пальцы побелели... Наверное — судорога. Помощник лежал ближе к выходу, и руки у него были подобраны под грудь. Будто хотел приподняться и не мог... На планшете лежала карта, и на ней синей чертой проложен курс на Вардё. А начинался курс в Баренцбурге...
— Баренцбург — Вардё? — спросил Диггенс, уловив в рассказе знакомые названия. — Он шел из Баренцбурга в Вардё, так?
— Да, — кивнул Сорокин.
Диггенс что-то пробормотал и начал набивать трубку из кожаного кисета.
Гришин вопросительно посмотрел на Сорокина.
— Он говорит, — перевел Сорокин что пять лет работал на этой линии. Возил на Шпицберген продукты, а оттуда — уголь. Он говорит, что это — обычная грузовая линия. Никогда на ней не было катастроф. Он говорит, что удивлен тем, что случилось со «Сверре», и что это больше похоже на чертовщину, чем на нормальную катастрофу.
Гришин пожал плечами.
— На любой линии может произойти катастрофа. Даже на самой спокойной... Так вот, мы осмотрели весь корабль. Шестерых нашли в кают-компании. Двое лежали в машинном отделении. Остальные — в каютах. Все в самых невероятных позах, будто они корчились от сильной боли. И у всех — выражение ужаса на лицах... У всех без исключения. Будто они увидели что-то невероятно страшное... А машины и механизмы в порядке. Репитер телеграфа стоит на «стоп». Значит, они сначала положили судно в дрейф, а потом... Может быть, что-нибудь в судовом журнале...
— Посмотрим, — сказал Сорокин.
Он придвинул к себе черную тетрадь, принесенную Гришиным.
В электрическом свете гладкая черная клеенка блестела, будто облитая водой, и Сорокин провел по обложке ладонью, словно хотел удостовериться, что она суха. Потом открыл журнал...
Диггенс придвинулся ближе к капитану.
— Ага, — сказал Сорокин. — Они вели записи на английском. Это уже легче. Вот и фамилия капитана: Пер Ивар Танген.
Он посмотрел на норвежца.
Диггенс качнул головой: нет, он не знает никакого Тангена. Да и мало ли капитанов в Норвегии носит имя Танген?
Сорокин снова склонился над плотными желтоватыми страницами и начал просматривать записи, сделанные несмываемым карандашом.
В тишине слабо шелестели страницы да напряженно дышали люди.
Наконец Сорокин поднял голову.
— Обычные вахтенные записи, — сказал он. — Вот последняя: «0 часов по Гринвичу. Смена вахт. Курс зюйд-вест, ближе к весту. Больных на борту нет». Все.
— Да, немного... — сказал радист. — Видимо, все произошло очень быстро. Буквально за несколько минут.
— Именно за несколько минут, — сказал капитан. — Эта просьба именем бога...
— Суеверный радист, — сказал кто-то.
— Э, нет, это не суеверие, — сказал капитан. — Только человек, у которого не осталось никакой надежды, будет молить о помощи именем бога. Наверное, люди умирали один за другим, потому что сразу после этих слов он передал: «Погибли шкипер и почти вся команда». Обратите внимание — не умерли, а погибли. Значит...
Он вынул из кармана радиограмму и положил ее перед собой на стол.
— Вот последние слова: «Умоляю — не медлите... Ниже ватерлинии 7... 7... 7... ж... ж... ж...»К чему здесь семерки и эти буквы «ж»?
— Ну, это объяснить проще простого, — сказал радист. — Он начал передавать что-то еще, причем так быстро, что сорвал руку на точках. Это бывает довольно часто даже с очень опытными операторами. Я сам срывал руку — и приходилось всю азбуку снова, как в учебном классе...
— Какой на судне груз? — спросил вдруг Диггенс.
Сорокин перевел вопрос.
— Уголь, — сказал Гришин.
— Вы хорошо осмотрели трюмы?
— Да. Пришлось открыть оба. Уголь и только уголь. Насыпью.
— Течи нет?
— Нет, трюмы сухие.
— В тысяча девятьсот восьмом году у берегов Англии в районе Доггербэнк произошло очень похожее, — сказал Диггенс. — Фрахтер назывался «Шарю». Водоизмещение — восемьсот тонн. В трюме — пятьсот бочонков с хлорной известью. Он получил течь после шквала. Бочки подмокли. Известь закипела и начала выделять хлор. Прежде чем подошли спасатели, пять человек отравились и умерли. Остальных сняли с борта в тяжелом состоянии. На «Сверре» тоже что-то подобное. Так мне кажется.
Сорокин перевел рассказ Диггенса, и все зашумели.
— Но воздух во всех помещениях норвежца совершенно чистый, — сказал Гришин. — Мы не почувствовали никакого запаха.
— А я розумию, що воны побачили щось и вмэрли от страха, — упрямо сказал Кравчук.
— Чушь, — сказал Сорокин. — Команда-то находилась в разных помещениях. Некоторые были закрыты наглухо.
— История... — протянул кто-то из рыбаков. — Сплошной туман.
В тот же момент пол кают-компании встал наискось. Наверху, на палубе, что-то с грохотом покатилось и сильно ударило в фальшборт. Через секунду траулер выпрямился, и все вскочили, прислушиваясь.
Диггенс решительно сунул трубку в карман.
— Ветер заходит с веста, — сказал он. — Мы теряем время. На борту «Фиск» двадцать четыре человека. Если русский кэптен не возражает, я переброшу на «Сверре» пять человек.
Все собравшиеся в кают-компании поняли и оценили деликатность норвежца. Такой же рыбак, как и они, Диггенс не хотел упускать времени лова, но не хотел оставлять и «Быстрый» расхлебывать всю кашу самому. Пять норвежцев, конечно, не могли управиться с таким большим судном, как «Сверре». Диггенс надеялся, что Сорокин со своей стороны тоже выделит несколько человек, знакомых с машиной и навигацией, и таким образом составится команда для перегона судна в ближайший порт.
— Ну, что ж, предложение дельное, — сказал Сорокин, и впервые по его лицу скользнула улыбка. — Сейчас мы составим «сэлвидж контракт». Гришин, берите с собой второго машиниста и четырех матросов и отправляйтесь на грузовик.
Он надвинул фуражку на лоб, подошел к Диггенсу и крепко пожал ему руку.
Тайна «Уранг Медан»
Ботулизм
— Они умерли, — повторил Гришин. — Все умерли. Капитан, штурман, матросы. Двадцать два человека.
— Почему?
Гришин не ответил и потянулся к графину с водой. Кто-то налил стакан и протянул ему. Старший помощник выпил воду двумя большими глотками и вытер ладонью пот со лба.
Диггенс, прислушивавшийся к словам незнакомого языка, спросил:
— Hvad vad snakker? What does he speak?
— Команда на грузовике мертва, — перевел Сорокин. — Причина не выяснена.
— Дэм! — произнес норвежец и стал шарить по карманам. Найдя трубку, он выколотил ее о край стола и снова засунул в карман.
— Рассказывай все толком, — кивнул Сорокин Гришину.
— Ну... мы поднялись на палубу, — начал старший помощник. — Я несколько раз окликнул: «Эй, на борту!» Никто не ответил. Ни на юте, ни на баке никого не было. Никаких следов паники или аварийных работ. Ничего... Тогда мы поднялись в ходовую рубку. Она была освещена, и мы сразу же увидели капитана. Он лежал между гирокомпасом и рулевой колонкой. Вернее, не лежал, а полусидел, прислонившись спиной к стойке компаса... Лицо... страшное было у него лицо. Как будто перед смертью он кричал или задыхался...
Гришин снова провел ладонью по лбу, вытирая пот.
— И глаза у него были открыты. А на губах — пена... вроде как у эпилептика...
— Мы все так и подались к выходу, — сказал Кравчук. — Лицо у него было, как у удавленника, — такое темно-красное, с синевой...
— Такие бывают, когда человек умрет от угара, — сказал Агафонов.
— Да, похоже на угар, — подтвердил Гришин. — Мы несколько минут стояли, не зная, что делать. Потом начали осматривать рубку, чтобы понять, что его так испугало...
— То не в рубке, то було снаружи, — снова перебил Кравчук. — Вин його як побачив, так зараз и вмер...
— Кого побачив? — спросил Сорокин.
— А я знаю кого? — сказал матрос. — Но чогось побачив, это хвакт.
— Подожди, не путай, — сказал Гришин. — Об этом потом. Так вот, осмотрели мы всю рубку. Все уголки. Ничего! Все в полном порядке. Даже самописец эхолота работал, исправно отбивая нулевую линию и рельеф дна под килем. Потом принялись за тело. Оно было уже холодное и не гнулось... И на нем не оказалось ни одного синяка, ни единой ссадины. Сильное, здоровое тело.. Я не врач, не могу сказать определенно, но впечатление такое, будто он умер от угара и от страха одновременно...
— Вы раздевали мертвого? — спросил Сорокин.
— Не полностью. Только по пояс.
— Что он говорит? — не выдержал Диггенс, не сводивший во время рассказа глаз с лица Гришина.
Сорокин перевел.
Норвежец засопел и покачал головой.
— Потом мы пошли во внутренние помещения. Везде было включено электричество. Полы затянуты каким-то мягким пластиком, вроде ковровой дорожки. Идешь — и не слышно шагов. Неприятное ощущение. Будто крадешься...
— Конкретнее, Михаил, — сказал Сорокин.
— Ну... открыли первую попавшуюся дверь и очутились в штурманской. Маленькая такая... У них планировка судна совсем не такая, как у нас. Да и судно-то ведь другого типа... В рубке лежали двое. Штурман и еще какой-то... Может быть, помощник. Они лежали на полу. Штурман еще держал в руке карандаш. Так крепко держал, что даже пальцы побелели... Наверное — судорога. Помощник лежал ближе к выходу, и руки у него были подобраны под грудь. Будто хотел приподняться и не мог... На планшете лежала карта, и на ней синей чертой проложен курс на Вардё. А начинался курс в Баренцбурге...
— Баренцбург — Вардё? — спросил Диггенс, уловив в рассказе знакомые названия. — Он шел из Баренцбурга в Вардё, так?
— Да, — кивнул Сорокин.
Диггенс что-то пробормотал и начал набивать трубку из кожаного кисета.
Гришин вопросительно посмотрел на Сорокина.
— Он говорит, — перевел Сорокин что пять лет работал на этой линии. Возил на Шпицберген продукты, а оттуда — уголь. Он говорит, что это — обычная грузовая линия. Никогда на ней не было катастроф. Он говорит, что удивлен тем, что случилось со «Сверре», и что это больше похоже на чертовщину, чем на нормальную катастрофу.
Гришин пожал плечами.
— На любой линии может произойти катастрофа. Даже на самой спокойной... Так вот, мы осмотрели весь корабль. Шестерых нашли в кают-компании. Двое лежали в машинном отделении. Остальные — в каютах. Все в самых невероятных позах, будто они корчились от сильной боли. И у всех — выражение ужаса на лицах... У всех без исключения. Будто они увидели что-то невероятно страшное... А машины и механизмы в порядке. Репитер телеграфа стоит на «стоп». Значит, они сначала положили судно в дрейф, а потом... Может быть, что-нибудь в судовом журнале...
— Посмотрим, — сказал Сорокин.
Он придвинул к себе черную тетрадь, принесенную Гришиным.
В электрическом свете гладкая черная клеенка блестела, будто облитая водой, и Сорокин провел по обложке ладонью, словно хотел удостовериться, что она суха. Потом открыл журнал...
Диггенс придвинулся ближе к капитану.
— Ага, — сказал Сорокин. — Они вели записи на английском. Это уже легче. Вот и фамилия капитана: Пер Ивар Танген.
Он посмотрел на норвежца.
Диггенс качнул головой: нет, он не знает никакого Тангена. Да и мало ли капитанов в Норвегии носит имя Танген?
Сорокин снова склонился над плотными желтоватыми страницами и начал просматривать записи, сделанные несмываемым карандашом.
В тишине слабо шелестели страницы да напряженно дышали люди.
Наконец Сорокин поднял голову.
— Обычные вахтенные записи, — сказал он. — Вот последняя: «0 часов по Гринвичу. Смена вахт. Курс зюйд-вест, ближе к весту. Больных на борту нет». Все.
— Да, немного... — сказал радист. — Видимо, все произошло очень быстро. Буквально за несколько минут.
— Именно за несколько минут, — сказал капитан. — Эта просьба именем бога...
— Суеверный радист, — сказал кто-то.
— Э, нет, это не суеверие, — сказал капитан. — Только человек, у которого не осталось никакой надежды, будет молить о помощи именем бога. Наверное, люди умирали один за другим, потому что сразу после этих слов он передал: «Погибли шкипер и почти вся команда». Обратите внимание — не умерли, а погибли. Значит...
Он вынул из кармана радиограмму и положил ее перед собой на стол.
— Вот последние слова: «Умоляю — не медлите... Ниже ватерлинии 7... 7... 7... ж... ж... ж...»К чему здесь семерки и эти буквы «ж»?
— Ну, это объяснить проще простого, — сказал радист. — Он начал передавать что-то еще, причем так быстро, что сорвал руку на точках. Это бывает довольно часто даже с очень опытными операторами. Я сам срывал руку — и приходилось всю азбуку снова, как в учебном классе...
— Какой на судне груз? — спросил вдруг Диггенс.
Сорокин перевел вопрос.
— Уголь, — сказал Гришин.
— Вы хорошо осмотрели трюмы?
— Да. Пришлось открыть оба. Уголь и только уголь. Насыпью.
— Течи нет?
— Нет, трюмы сухие.
— В тысяча девятьсот восьмом году у берегов Англии в районе Доггербэнк произошло очень похожее, — сказал Диггенс. — Фрахтер назывался «Шарю». Водоизмещение — восемьсот тонн. В трюме — пятьсот бочонков с хлорной известью. Он получил течь после шквала. Бочки подмокли. Известь закипела и начала выделять хлор. Прежде чем подошли спасатели, пять человек отравились и умерли. Остальных сняли с борта в тяжелом состоянии. На «Сверре» тоже что-то подобное. Так мне кажется.
Сорокин перевел рассказ Диггенса, и все зашумели.
— Но воздух во всех помещениях норвежца совершенно чистый, — сказал Гришин. — Мы не почувствовали никакого запаха.
— А я розумию, що воны побачили щось и вмэрли от страха, — упрямо сказал Кравчук.
— Чушь, — сказал Сорокин. — Команда-то находилась в разных помещениях. Некоторые были закрыты наглухо.
— История... — протянул кто-то из рыбаков. — Сплошной туман.
В тот же момент пол кают-компании встал наискось. Наверху, на палубе, что-то с грохотом покатилось и сильно ударило в фальшборт. Через секунду траулер выпрямился, и все вскочили, прислушиваясь.
Диггенс решительно сунул трубку в карман.
— Ветер заходит с веста, — сказал он. — Мы теряем время. На борту «Фиск» двадцать четыре человека. Если русский кэптен не возражает, я переброшу на «Сверре» пять человек.
Все собравшиеся в кают-компании поняли и оценили деликатность норвежца. Такой же рыбак, как и они, Диггенс не хотел упускать времени лова, но не хотел оставлять и «Быстрый» расхлебывать всю кашу самому. Пять норвежцев, конечно, не могли управиться с таким большим судном, как «Сверре». Диггенс надеялся, что Сорокин со своей стороны тоже выделит несколько человек, знакомых с машиной и навигацией, и таким образом составится команда для перегона судна в ближайший порт.
— Ну, что ж, предложение дельное, — сказал Сорокин, и впервые по его лицу скользнула улыбка. — Сейчас мы составим «сэлвидж контракт». Гришин, берите с собой второго машиниста и четырех матросов и отправляйтесь на грузовик.
Он надвинул фуражку на лоб, подошел к Диггенсу и крепко пожал ему руку.
Тайна «Уранг Медан»
Глухо гудит мотор лебедки. Повизгивают ролики, по которым ползут ваера, тянущие из глубины трал. Вот он уже на поверхности, в круге быстро тающей пены. Сорокин на глаз прикидывает: тонны полторы. До семи вечера успеют сделать еще два-три подъема. Примерно пять тонн. Двенадцать суток лова, чтобы заполнить трюмы. Двое суток потеряно на «Сверре», да еще эта несчастная Медвежинская банка, чтоб она провалилась: то густо, то пусто. Двенадцать суток авральной работы. Вот оно, рыбацкое счастье...
Авралят все. Даже боцман, перетаскивая с борта на борт тяжелый черный шланг, обдает водой дощатые разделочные столы и палубу, смывая в море рыбьи потроха и головы, оставшиеся от предыдущей разделки.
Трал повисает над палубой. Огромный сетчатый мешок наполнен влажным стальным блеском. Старший рыбмастер резко рубит воздух ладонью:
— Давай!
Слабнет запирающий трос. Зев трала распахивается, и на палубу рушится шелестящий поток извивающейся, бьющейся, скользкой рыбы.
У разделочного стола уже приготовилась бригада.
Как только живая волна подкатывается к ногам шкеровщиков, они нагибаются и обеими руками начинают швырять треску на стол. Рыбины мокро шлепают по толстым доскам, разевают рты, судорожно хватая воздух. Голубоватые их бока жемчужно светятся. И сразу же раздается дробный стук ножей. Рыба разделывается в три удара. Первым ударом шкеровщик отсекает треске голову. Вторым вспарывает брюхо и едва заметным движением лезвия отделяет и отбрасывает в лоток печень. Третьим заканчивает разделку и отправляет треугольную с нежно-розовым нутром тушку в темную горловину люка, в трюм. Там, внизу, невидимые, работают засольщики в блестящих клеенчатых робах, морозильщики в длинных, до локтя, резиновых перчатках и консервных дел мастера.
Налетевший с запада шквал унесся к Новой Земле, но море еще не успокоилось, бунтует, вертит на волнах траулер. Сорокин смотрит на северо-запад, в сторону Шпицбергена. Только бы удержалась погода...
Эх, ты, рыбацкое счастье!..
...Третий, последний подъем трала. Итого за день — четыре с небольшим тонны.
Тусклые сумерки быстро сгущаются в ночь. Лов окончен. Рыбаки, устало переговариваясь, уходят в душевую. В слабом свете фонарей вахтенные моют палубу. Шипит, разбиваясь в туман, струя из брандспойта. Вахтенные в клеенчатых куртках, зюйдвестках и высоких резиновых сапогах похожи на космонавтов.
«Сверре» почти забыт. Только изредка кто-нибудь вспомнит о нем, как о страшной загадке, заданной морем. Работа, работа, работа, вахты, авралы — они вытеснили все. Сейчас самое главное — выполнить план. Рассказы будут потом, на берегу, когда много свободного времени и можно засидеться далеко за полночь в кругу родных и друзей. Вот тогда можно дать волю фантазии. А сейчас «Сверре» уже в порту, в Вардё или в Вадсё, и им занимаются специальные морские комиссии.
...У себя в каюте Сорокин сбросил китель и несколько минут сидел за столиком, отдыхая. С каждым годом усталость после напряженной работы приходила все быстрее. «Как-никак, пятьдесят четыре года, скоро на свалку», — подумал он с горечью. Еще один-два сезона — и все. Останется он на берегу для портовой службы или будет направлен куда-нибудь на юг, на Черное море, на маленький белый дизель, прогуливаться с курортниками от Севастополя до Ялты...
Он достал из шкафчика электробритву и зеркало, повернул на себя рефлектор лампы и провел рукой по подбородку. Как бы он ни устал, но бритье утром и вечером было железным законом, и он никогда его не нарушал. Еще никто из команды не видел Сорокина со щетиной на лице.
В дверь постучали.
— Да, — сказал капитан.
В каюту вошел радист Бабичев с толстой синей книгой под мышкой. Увидев, что Сорокин собирается бриться, он замялся у двери, но капитан показал жестом: «садись», и радист боком присел на узкую койку.
— Что-нибудь срочное?
— Как сказать... Извините, Владимир Сергеевич, но я просто не мог... Тут действительно такая чертовщина накручивается, что просто не знаю, что думать. Вот посмотрите сами...
Радист положил на столик книгу, в одном месте заложенную полоской бумаги. Сорокин мельком взглянул на заглавие. Это был «Регистровый справочник Ллойда», раздел второй.
— Тебя все еще волнует история «Сверре»?
— Да. А вас разве она не волнует?
— Откровенно, я даже не знаю, что думать. Очень странно все это.
— А я здесь кое-что нашел, Владимир Сергеевич, — сказал радист. Он открыл справочник на закладке и отчеркнул ногтем абзац. — Вот здесь. Прочитайте, пожалуйста.
Сорокин придвинул к себе книгу.
«9 февраля 1948 года несколькими кораблями, находящимися в районе Молуккских островов, были приняты сигналы бедствия. Сигналы передавал голландский пароход «Уранг Медан». «Погибли все офицеры и капитан... Возможно, в живых остался один я... » Затем следует серия не поддающихся расшифровке точек и тире. Потом совершенно отчетливо: «Я умираю», и после этого уже только зловещее молчание.
По указанному направлению с Малайи и Суматры к терпящему бедствие пароходу направились три спасательных судна. Они нашли его в пятидесяти милях от предполагаемого места. Когда спасательные партии высадились на «Уранг Медан», они стали свидетелями жуткого зрелища. На судне не было ни одного живого существа. Капитан лежал на мостике, тела остальных офицеров — в штурманской рубке и кают-компании. Радист свисал со стула в радиорубке. Его рука все еще сжимала головку телеграфного ключа. И на всех лицах застыло выражение конвульсивного ужаса. Но, как ни странно, ни на одном теле не было заметно ран или каких-нибудь повреждений.
Спасательные суда хотели взять «Уранг Медан» на буксир и доставить его в ближайший порт, но не успели этого сделать. Из трюма № 4 неожиданно вырвалось пламя и повалил дым. Разразившийся пожар бушевал с такой силой, что потушить его было невозможно. Через несколько минут раздался взрыв и судно почти до половины корпуса выскочило из воды. Потом оно осело на корму и исчезло в волнах.
Позднее было выяснено, что трюмы «Уранг Медан» были загружены копрой, сандаловым деревом и кофе. Ничего взрывчатого в них не было».
Капитан кончил читать и посмотрел на радиста. В глазах его было недоумение. Некоторое время оба молчали. Наконец капитан постучал пальцем по справочнику:
— Интересно... Почти полное совпадение. Если бы не солидное имя Ллойда, я бы подумал, что читаю отрывок из детектива Конан-Дойля.
— И обратите внимание, Владимир Сергеевич, — события на «Сверре» развивались в той же самой последовательности, что и на «Уранг Медан». Сначала погибала команда, и в последнюю очередь — радист. Удивительно, что даже радиограммы чуть ли не дублируют друг друга. «Погибли все офицеры и капитан... Возможно, в живых остался один я...»Прямо мистика! Потом эти не поддающиеся расшифровке точки и тире. В нашем случае — эти семерки и «ж»... Два случая, почти совпадающие в деталях, — это уже почти закономерность.
Какие у тебя соображения? — с любопытством спросил Сорокин.
— Соображения? Какие тут соображения... Так, несколько догадок.
— Что же ты предполагаешь?
— Видите... Причин смерти здесь может быть только две. Я рассуждал так. Человек мертв, и на его теле нет никаких следов насилия, никаких повреждений. Что с ним могло произойти? Он мог отравиться, мог умереть от кровоизлияния в мозг, от инфаркта или от какой-нибудь инфекции. Люди умирают по-разному. Но когда десятки людей погибают одинаково, когда симптомы смерти у всех одни и те же, причин для объяснения остается не так уж много. У всех одновременно, например, не могло произойти кровоизлияния в мозг или инфаркта. Инфекция тоже исключается, потому что разные организмы по-разному сопротивляются болезням. Сильные сдаются после долгой борьбы, те, что послабее, — быстро. И потом — человек может быть совсем не подвержен болезни, у него может существовать врожденный иммунитет. В конце концов, если бы на борту «Сверре» появились больные, это обязательно было бы отмечено в судовом журнале. Значит, остается всего две причины. В каком случае несколько десятков людей за пять-шесть минут могут отправиться на тот свет? По-моему, только в том, если они все одновременно получили сильное пищевое отравление или же воздух, которым они дышали, был отравлен.
Сорокин недоверчиво хмыкнул:
— Воздух! Что могло отравить воздух? Разве только груз, если у них в трюмах были какие-нибудь химикаты, как, например, на «Шарк», о котором рассказывал Диггенс.
— Воздух мог быть отравлен не только изнутри корабля, но и снаружи, — сказал радист.
— Эк ты хватил! Выходит, газовая атака? Но для чего и кто мог атаковать старый грузовик с углем?
— Может быть, он попал в зону каких-нибудь испытаний?
— Ну, брат... такие испытания в мирное время... Правдоподобнее всего, что они отравились изнутри.
— Владимир Сергеевич, да ведь в трюмах же у них ничего не было, кроме шпицбергенского угля! И это не объясняет случая с «Уранг Меданом». Ведь ясно сказано, что голландец был загружен копрой, сандалом и кофе.
— Э, знаю я капитанов этих фрахтеров! — поморщился Сорокин. — По грузовым ведомостям они принимают на борт тропическую древесину и лимоны, а контрабандой перевозят автоматы, патроны и пластическую взрывчатку. Чем ты объяснишь взрыв, утопивший судно? Конечно, у них в трюмах было кое-что кроме сандала и мякоти кокосового ореха. Год-то какой? Сорок восьмой. Голландцы в Индонезии как на пороховой бочке. И готовились к войне, конечно.
— Владимир Сергеевич, а вентиляция? Ведь при такой вентиляции, которая существует на современных судах, ни один газ не удержится во внутренних помещениях и минуты. А тем более в тропиках, где вентиляторы включают на полную мощность. Нет, вернее всего предположить, что команда отравилась извне. Сам воздух вокруг корабля был отравлен.
— А вентиляция? — в тон Бабичеву сказал Сорокин. — Ну пусть будет какая-то отравленная зона снаружи. Облако над водой размером, скажем, в сотню метров. При нормальном ходе в шесть-семь узлов судно проскочит его за несколько секунд и вентиляторы заберут такую малую часть газа, что... Или облако должно быть очень большим, или отравляющее вещество должно быть невероятной силы.
— Но все-таки ты допускаешь, что может такое случиться?
— М-м... не отрицаю. Вопрос — откуда взялся этот сильнейший газ?
— Вот это и есть настоящая загадка, — сказал радист. — Помню, в газетах сообщали, как у американцев в какой-то лаборатории произошла утечка парализующего газа и от этого погибло несколько отар овец.
— Море не лаборатория.
— Понятно. Но объяснение может быть, И Атлантика, и район Архипелага — зоны великого разлома земной коры. Здесь сотни вулканов. Один Мерапи на Яве чего только стоит! А подводных извержений в этих районах происходит несколько в год. Возможно, «Уранг Медан» проходил над таким вулканом в тот момент, когда начиналось извержение. Огромный пузырь газов взлетел из глубины океана к поверхности и охватил корабль. Вот тебе огромная зона отравления. Мощные вентиляторы всосали отравленный воздух внутрь судна и разогнали его по всем помещениям. Люди погибали от удушья, даже не понимая, что происходит. Вот почему на лицах выражение ужаса. Они были застигнуты смертью врасплох. Палубная команда и радист из своей рубки видели выделение из-под воды газа. Отсюда в радиограмме эти слова: «ниже ватерлинии...»
— Правдоподобно, но не совсем, — сказал Сорокин. — Ведь спасатели подошли к голландцу очень быстро, через пятнадцать-двадцать минут. В районе Молукк корабли ходят на видимости друг у друга. Извержение заметили бы несколько судов сразу. А в Баренце вообще нет никаких вулканических зон. За тысячу лет здесь не было зарегистрировано ни одного подводного извержения. Ни разу об этом не слышал.
— «Сверре» — особый случай, — сказал радист, — можно предположить...
Сорокин решительно посмотрел на часы.
— Вот что, Григорий, совсем ты меня запутал своими особыми случаями. Хватит плести канаты из морской пены. И без нас всяких сказок достаточно выдумано. Этак мы и до космических пришельцев договоримся. Ступай, спокойно занимайся своим делом. Эту историю объяснят и без нас. Придем в порт. Почитаем на досуге норвежские газеты. Дождемся Гришина. И все узнаем.
Авралят все. Даже боцман, перетаскивая с борта на борт тяжелый черный шланг, обдает водой дощатые разделочные столы и палубу, смывая в море рыбьи потроха и головы, оставшиеся от предыдущей разделки.
Трал повисает над палубой. Огромный сетчатый мешок наполнен влажным стальным блеском. Старший рыбмастер резко рубит воздух ладонью:
— Давай!
Слабнет запирающий трос. Зев трала распахивается, и на палубу рушится шелестящий поток извивающейся, бьющейся, скользкой рыбы.
У разделочного стола уже приготовилась бригада.
Как только живая волна подкатывается к ногам шкеровщиков, они нагибаются и обеими руками начинают швырять треску на стол. Рыбины мокро шлепают по толстым доскам, разевают рты, судорожно хватая воздух. Голубоватые их бока жемчужно светятся. И сразу же раздается дробный стук ножей. Рыба разделывается в три удара. Первым ударом шкеровщик отсекает треске голову. Вторым вспарывает брюхо и едва заметным движением лезвия отделяет и отбрасывает в лоток печень. Третьим заканчивает разделку и отправляет треугольную с нежно-розовым нутром тушку в темную горловину люка, в трюм. Там, внизу, невидимые, работают засольщики в блестящих клеенчатых робах, морозильщики в длинных, до локтя, резиновых перчатках и консервных дел мастера.
Налетевший с запада шквал унесся к Новой Земле, но море еще не успокоилось, бунтует, вертит на волнах траулер. Сорокин смотрит на северо-запад, в сторону Шпицбергена. Только бы удержалась погода...
Эх, ты, рыбацкое счастье!..
...Третий, последний подъем трала. Итого за день — четыре с небольшим тонны.
Тусклые сумерки быстро сгущаются в ночь. Лов окончен. Рыбаки, устало переговариваясь, уходят в душевую. В слабом свете фонарей вахтенные моют палубу. Шипит, разбиваясь в туман, струя из брандспойта. Вахтенные в клеенчатых куртках, зюйдвестках и высоких резиновых сапогах похожи на космонавтов.
«Сверре» почти забыт. Только изредка кто-нибудь вспомнит о нем, как о страшной загадке, заданной морем. Работа, работа, работа, вахты, авралы — они вытеснили все. Сейчас самое главное — выполнить план. Рассказы будут потом, на берегу, когда много свободного времени и можно засидеться далеко за полночь в кругу родных и друзей. Вот тогда можно дать волю фантазии. А сейчас «Сверре» уже в порту, в Вардё или в Вадсё, и им занимаются специальные морские комиссии.
...У себя в каюте Сорокин сбросил китель и несколько минут сидел за столиком, отдыхая. С каждым годом усталость после напряженной работы приходила все быстрее. «Как-никак, пятьдесят четыре года, скоро на свалку», — подумал он с горечью. Еще один-два сезона — и все. Останется он на берегу для портовой службы или будет направлен куда-нибудь на юг, на Черное море, на маленький белый дизель, прогуливаться с курортниками от Севастополя до Ялты...
Он достал из шкафчика электробритву и зеркало, повернул на себя рефлектор лампы и провел рукой по подбородку. Как бы он ни устал, но бритье утром и вечером было железным законом, и он никогда его не нарушал. Еще никто из команды не видел Сорокина со щетиной на лице.
В дверь постучали.
— Да, — сказал капитан.
В каюту вошел радист Бабичев с толстой синей книгой под мышкой. Увидев, что Сорокин собирается бриться, он замялся у двери, но капитан показал жестом: «садись», и радист боком присел на узкую койку.
— Что-нибудь срочное?
— Как сказать... Извините, Владимир Сергеевич, но я просто не мог... Тут действительно такая чертовщина накручивается, что просто не знаю, что думать. Вот посмотрите сами...
Радист положил на столик книгу, в одном месте заложенную полоской бумаги. Сорокин мельком взглянул на заглавие. Это был «Регистровый справочник Ллойда», раздел второй.
— Тебя все еще волнует история «Сверре»?
— Да. А вас разве она не волнует?
— Откровенно, я даже не знаю, что думать. Очень странно все это.
— А я здесь кое-что нашел, Владимир Сергеевич, — сказал радист. Он открыл справочник на закладке и отчеркнул ногтем абзац. — Вот здесь. Прочитайте, пожалуйста.
Сорокин придвинул к себе книгу.
«9 февраля 1948 года несколькими кораблями, находящимися в районе Молуккских островов, были приняты сигналы бедствия. Сигналы передавал голландский пароход «Уранг Медан». «Погибли все офицеры и капитан... Возможно, в живых остался один я... » Затем следует серия не поддающихся расшифровке точек и тире. Потом совершенно отчетливо: «Я умираю», и после этого уже только зловещее молчание.
По указанному направлению с Малайи и Суматры к терпящему бедствие пароходу направились три спасательных судна. Они нашли его в пятидесяти милях от предполагаемого места. Когда спасательные партии высадились на «Уранг Медан», они стали свидетелями жуткого зрелища. На судне не было ни одного живого существа. Капитан лежал на мостике, тела остальных офицеров — в штурманской рубке и кают-компании. Радист свисал со стула в радиорубке. Его рука все еще сжимала головку телеграфного ключа. И на всех лицах застыло выражение конвульсивного ужаса. Но, как ни странно, ни на одном теле не было заметно ран или каких-нибудь повреждений.
Спасательные суда хотели взять «Уранг Медан» на буксир и доставить его в ближайший порт, но не успели этого сделать. Из трюма № 4 неожиданно вырвалось пламя и повалил дым. Разразившийся пожар бушевал с такой силой, что потушить его было невозможно. Через несколько минут раздался взрыв и судно почти до половины корпуса выскочило из воды. Потом оно осело на корму и исчезло в волнах.
Позднее было выяснено, что трюмы «Уранг Медан» были загружены копрой, сандаловым деревом и кофе. Ничего взрывчатого в них не было».
Капитан кончил читать и посмотрел на радиста. В глазах его было недоумение. Некоторое время оба молчали. Наконец капитан постучал пальцем по справочнику:
— Интересно... Почти полное совпадение. Если бы не солидное имя Ллойда, я бы подумал, что читаю отрывок из детектива Конан-Дойля.
— И обратите внимание, Владимир Сергеевич, — события на «Сверре» развивались в той же самой последовательности, что и на «Уранг Медан». Сначала погибала команда, и в последнюю очередь — радист. Удивительно, что даже радиограммы чуть ли не дублируют друг друга. «Погибли все офицеры и капитан... Возможно, в живых остался один я...»Прямо мистика! Потом эти не поддающиеся расшифровке точки и тире. В нашем случае — эти семерки и «ж»... Два случая, почти совпадающие в деталях, — это уже почти закономерность.
Какие у тебя соображения? — с любопытством спросил Сорокин.
— Соображения? Какие тут соображения... Так, несколько догадок.
— Что же ты предполагаешь?
— Видите... Причин смерти здесь может быть только две. Я рассуждал так. Человек мертв, и на его теле нет никаких следов насилия, никаких повреждений. Что с ним могло произойти? Он мог отравиться, мог умереть от кровоизлияния в мозг, от инфаркта или от какой-нибудь инфекции. Люди умирают по-разному. Но когда десятки людей погибают одинаково, когда симптомы смерти у всех одни и те же, причин для объяснения остается не так уж много. У всех одновременно, например, не могло произойти кровоизлияния в мозг или инфаркта. Инфекция тоже исключается, потому что разные организмы по-разному сопротивляются болезням. Сильные сдаются после долгой борьбы, те, что послабее, — быстро. И потом — человек может быть совсем не подвержен болезни, у него может существовать врожденный иммунитет. В конце концов, если бы на борту «Сверре» появились больные, это обязательно было бы отмечено в судовом журнале. Значит, остается всего две причины. В каком случае несколько десятков людей за пять-шесть минут могут отправиться на тот свет? По-моему, только в том, если они все одновременно получили сильное пищевое отравление или же воздух, которым они дышали, был отравлен.
Сорокин недоверчиво хмыкнул:
— Воздух! Что могло отравить воздух? Разве только груз, если у них в трюмах были какие-нибудь химикаты, как, например, на «Шарк», о котором рассказывал Диггенс.
— Воздух мог быть отравлен не только изнутри корабля, но и снаружи, — сказал радист.
— Эк ты хватил! Выходит, газовая атака? Но для чего и кто мог атаковать старый грузовик с углем?
— Может быть, он попал в зону каких-нибудь испытаний?
— Ну, брат... такие испытания в мирное время... Правдоподобнее всего, что они отравились изнутри.
— Владимир Сергеевич, да ведь в трюмах же у них ничего не было, кроме шпицбергенского угля! И это не объясняет случая с «Уранг Меданом». Ведь ясно сказано, что голландец был загружен копрой, сандалом и кофе.
— Э, знаю я капитанов этих фрахтеров! — поморщился Сорокин. — По грузовым ведомостям они принимают на борт тропическую древесину и лимоны, а контрабандой перевозят автоматы, патроны и пластическую взрывчатку. Чем ты объяснишь взрыв, утопивший судно? Конечно, у них в трюмах было кое-что кроме сандала и мякоти кокосового ореха. Год-то какой? Сорок восьмой. Голландцы в Индонезии как на пороховой бочке. И готовились к войне, конечно.
— Владимир Сергеевич, а вентиляция? Ведь при такой вентиляции, которая существует на современных судах, ни один газ не удержится во внутренних помещениях и минуты. А тем более в тропиках, где вентиляторы включают на полную мощность. Нет, вернее всего предположить, что команда отравилась извне. Сам воздух вокруг корабля был отравлен.
— А вентиляция? — в тон Бабичеву сказал Сорокин. — Ну пусть будет какая-то отравленная зона снаружи. Облако над водой размером, скажем, в сотню метров. При нормальном ходе в шесть-семь узлов судно проскочит его за несколько секунд и вентиляторы заберут такую малую часть газа, что... Или облако должно быть очень большим, или отравляющее вещество должно быть невероятной силы.
— Но все-таки ты допускаешь, что может такое случиться?
— М-м... не отрицаю. Вопрос — откуда взялся этот сильнейший газ?
— Вот это и есть настоящая загадка, — сказал радист. — Помню, в газетах сообщали, как у американцев в какой-то лаборатории произошла утечка парализующего газа и от этого погибло несколько отар овец.
— Море не лаборатория.
— Понятно. Но объяснение может быть, И Атлантика, и район Архипелага — зоны великого разлома земной коры. Здесь сотни вулканов. Один Мерапи на Яве чего только стоит! А подводных извержений в этих районах происходит несколько в год. Возможно, «Уранг Медан» проходил над таким вулканом в тот момент, когда начиналось извержение. Огромный пузырь газов взлетел из глубины океана к поверхности и охватил корабль. Вот тебе огромная зона отравления. Мощные вентиляторы всосали отравленный воздух внутрь судна и разогнали его по всем помещениям. Люди погибали от удушья, даже не понимая, что происходит. Вот почему на лицах выражение ужаса. Они были застигнуты смертью врасплох. Палубная команда и радист из своей рубки видели выделение из-под воды газа. Отсюда в радиограмме эти слова: «ниже ватерлинии...»
— Правдоподобно, но не совсем, — сказал Сорокин. — Ведь спасатели подошли к голландцу очень быстро, через пятнадцать-двадцать минут. В районе Молукк корабли ходят на видимости друг у друга. Извержение заметили бы несколько судов сразу. А в Баренце вообще нет никаких вулканических зон. За тысячу лет здесь не было зарегистрировано ни одного подводного извержения. Ни разу об этом не слышал.
— «Сверре» — особый случай, — сказал радист, — можно предположить...
Сорокин решительно посмотрел на часы.
— Вот что, Григорий, совсем ты меня запутал своими особыми случаями. Хватит плести канаты из морской пены. И без нас всяких сказок достаточно выдумано. Этак мы и до космических пришельцев договоримся. Ступай, спокойно занимайся своим делом. Эту историю объяснят и без нас. Придем в порт. Почитаем на досуге норвежские газеты. Дождемся Гришина. И все узнаем.
Ботулизм
Норвежские газеты писали о катастрофе разное.
Крупнейшие, самые солидные и влиятельные, только сообщили о морской трагедии, не строя никаких догадок.
Зато другие девали волю фантазии. Целые выпуски были посвящены «Сверре». Пронырливые репортеры сфотографировали не только Гришина и русских матросов, которые вместе с норвежцами привели грузовик в Вардё, но даже мертвого капитана Тангена в ходовой рубке и груды шпицбергенского угля в трюмах.
«Контакты телеграфного ключа, которым радист подавал сигнал бедствия, — писал один научный обозреватель, — были намертво приварены друг к другу, в результате чего ключ оказался замкнутым накоротко и радиостанция вышла из строя. По данным метеослужбы незадолго до катастрофы в районе Медвежьего острова разразилась кратковременная, но очень сильная и необычная для этого времени года гроза, которая быстро переместилась к Нордкапу. Последствием этой грозы могла явиться шаровая молния большого потенциала. Вероятнее всего, это была не одиночная молния, а так называемая четочная, состоящая из цепочки огненных шаров, следующих друг за другом на небольшом расстоянии. Весьма возможно, что часть этой цепочки попала в море у борта корабля и радист «Сверре» видел, как вода кипит ниже ватерлинии. Известны случаи, когда подобные молнии величиной с шарик для настольного тенниса, падая в бочки с водой, в несколько секунд нагревали весь объем воды до кипения. Отмечены случаи, когда молнии поражали большое количество людей в закрытых помещениях, не оставляя на их телах ни малейшего следа».
Другой, наоборот, предполагал, что рядом с грузовиком упал метеорит неизвестного состава, вещество которого при соединении с водой выделило большое количество ядовитого газа. Именно этот газ отравил команду корабля, а симптомами отравления явилось выражение ужаса на лицах мертвых. Телеграфный же ключ был замкнут самим радистом последним судорожным движением руки. Возросший в электрической цепи ток вывел из строя генератор радиостанции.
Одна из газет делала осторожный намек, что мог иметь место случай диверсии, хотя не объясняла, кому и для чего понадобился старый грузовик, загруженный углем.
Радио сообщило слушателям, что из Осло в Вардё прибыла специальная морская комиссия, составленная из криминалистов, врачей и химиков, и в ближайшее время, буквально в несколько дней, загадка «Сверре» будет разгадана.
Через неделю была опубликована информация, которую читатели ждали с таким нетерпением.
«...Кровь погибших моряков подверглась тщательному анализу, — говорилось в заключении экспертной комиссии. — Было установлено, что смерть наступила в результате ботулизма (отравления колбасным ядом). Этот сильнейший из всех известных человеку органических ядов образуется при длительном хранении при неблагоприятных условиях консервированного, копченого и свежего мяса и некоторых продуктов растительного происхождения (например, неправильно законсервированных огурцов).
Вероятнее всего, на борту «Сверре» находились недоброкачественные продукты, которые и вызвали массовое отравление команды. Ответственность за происшедшее целиком и полностью ложится на поставщиков провианта для судов наших северных линий...»
Сенсация была погашена.
Интерес к катастрофе стал быстро падать и вскоре сошел на нет.
О «Сверре» начали забывать.
Мало ли кораблей каждый год погибает в открытом море и у причалов? Мало ли пропадает без вести со всем своим экипажем, не успев даже крикнуть в эфир «SOS»?
По данным ЮНЕСКО и «Красной Книги» Ллойда, ежегодно в море в результате несчастных случаев погибает в среднем двести восемьдесят судов и около двухсот тысяч человек. Из них около семнадцати кораблей пропадает без вести. Три катастрофы происходят при необъяснимых обстоятельствах...
Только еще один раз имя «Сверре» мелькнуло на газетной странице.
«Ворт Ланд» сообщила, что в продуктах из кладовых «Сверре» не было обнаружено ни малейших следов ботюлинума. Более того: в накладных, по которым команда получала продукты в порту приписки, вообще не значилось какое-либо копченое, консервированное или свежее мясо. Рейс был короткий, и в камбузе готовились только рыбные блюда.
Крупнейшие, самые солидные и влиятельные, только сообщили о морской трагедии, не строя никаких догадок.
Зато другие девали волю фантазии. Целые выпуски были посвящены «Сверре». Пронырливые репортеры сфотографировали не только Гришина и русских матросов, которые вместе с норвежцами привели грузовик в Вардё, но даже мертвого капитана Тангена в ходовой рубке и груды шпицбергенского угля в трюмах.
«Контакты телеграфного ключа, которым радист подавал сигнал бедствия, — писал один научный обозреватель, — были намертво приварены друг к другу, в результате чего ключ оказался замкнутым накоротко и радиостанция вышла из строя. По данным метеослужбы незадолго до катастрофы в районе Медвежьего острова разразилась кратковременная, но очень сильная и необычная для этого времени года гроза, которая быстро переместилась к Нордкапу. Последствием этой грозы могла явиться шаровая молния большого потенциала. Вероятнее всего, это была не одиночная молния, а так называемая четочная, состоящая из цепочки огненных шаров, следующих друг за другом на небольшом расстоянии. Весьма возможно, что часть этой цепочки попала в море у борта корабля и радист «Сверре» видел, как вода кипит ниже ватерлинии. Известны случаи, когда подобные молнии величиной с шарик для настольного тенниса, падая в бочки с водой, в несколько секунд нагревали весь объем воды до кипения. Отмечены случаи, когда молнии поражали большое количество людей в закрытых помещениях, не оставляя на их телах ни малейшего следа».
Другой, наоборот, предполагал, что рядом с грузовиком упал метеорит неизвестного состава, вещество которого при соединении с водой выделило большое количество ядовитого газа. Именно этот газ отравил команду корабля, а симптомами отравления явилось выражение ужаса на лицах мертвых. Телеграфный же ключ был замкнут самим радистом последним судорожным движением руки. Возросший в электрической цепи ток вывел из строя генератор радиостанции.
Одна из газет делала осторожный намек, что мог иметь место случай диверсии, хотя не объясняла, кому и для чего понадобился старый грузовик, загруженный углем.
Радио сообщило слушателям, что из Осло в Вардё прибыла специальная морская комиссия, составленная из криминалистов, врачей и химиков, и в ближайшее время, буквально в несколько дней, загадка «Сверре» будет разгадана.
Через неделю была опубликована информация, которую читатели ждали с таким нетерпением.
«...Кровь погибших моряков подверглась тщательному анализу, — говорилось в заключении экспертной комиссии. — Было установлено, что смерть наступила в результате ботулизма (отравления колбасным ядом). Этот сильнейший из всех известных человеку органических ядов образуется при длительном хранении при неблагоприятных условиях консервированного, копченого и свежего мяса и некоторых продуктов растительного происхождения (например, неправильно законсервированных огурцов).
Вероятнее всего, на борту «Сверре» находились недоброкачественные продукты, которые и вызвали массовое отравление команды. Ответственность за происшедшее целиком и полностью ложится на поставщиков провианта для судов наших северных линий...»
Сенсация была погашена.
Интерес к катастрофе стал быстро падать и вскоре сошел на нет.
О «Сверре» начали забывать.
Мало ли кораблей каждый год погибает в открытом море и у причалов? Мало ли пропадает без вести со всем своим экипажем, не успев даже крикнуть в эфир «SOS»?
По данным ЮНЕСКО и «Красной Книги» Ллойда, ежегодно в море в результате несчастных случаев погибает в среднем двести восемьдесят судов и около двухсот тысяч человек. Из них около семнадцати кораблей пропадает без вести. Три катастрофы происходят при необъяснимых обстоятельствах...
Только еще один раз имя «Сверре» мелькнуло на газетной странице.
«Ворт Ланд» сообщила, что в продуктах из кладовых «Сверре» не было обнаружено ни малейших следов ботюлинума. Более того: в накладных, по которым команда получала продукты в порту приписки, вообще не значилось какое-либо копченое, консервированное или свежее мясо. Рейс был короткий, и в камбузе готовились только рыбные блюда.