Страница:
Биографий Ленина создано много, даже множество. О вожде писали Л.Д. Троцкий, Л.Б. Каменев, П.М. Керженцев, В.И. Невский, Е.М. Ярославский, Г.М. Кржижановский, К.Б. Радек, Г.Е. Зиновьев, Б.М. Кедров. Менее чем через год после захвата власти Зиновьев в длинной речи изложил существо первой официальной биографии Ленина, которую начали готовить. Уже тогда соратник вождя именует его «апостолом коммунизма», «Вождем по милости божией»…{11} Традиция была сохранена. Официальные биографии (а в СССР иных быть не могло) – это скучнейшие панегирики в адрес «сверхчеловека». Особняком стоят воспоминания Н.К. Крупской, знавшей, безусловно, о вожде неизмеримо больше, чем другие. Но… почти все, что она писала о своем муже, несет печать большевистской «полночи эпохи» – времени, когда писались «Воспоминания». Исключение, возможно, составляют ее записки (как и М.И. Ульяновой) о последнем периоде жизни вождя. Но, естественно, их тогда нельзя было публиковать.
Многотомье воспоминаний о Ленине поражает воображение своей «неисчерпаемостью», апологетичностью и однообразием. Бытие большевистского «святого» есть своеобразный памятник человеческому пресмыкательству. За редким исключением «воспоминания» перепевают одни и те же мотивы гениальности, совершенства и величия Ленина.
Пять Собраний сочинений Ленина существенно отличаются друг от друга по масштабам. Первое начало выходить еще при жизни вождя. Создается впечатление, что сочинения могут выйти, по желанию руководства, в любом количестве томов. Если первое насчитывало два десятка книг, то четвертое – уже 35 томов. А пятое, «полное» – 55 фолиантов! Но и это, оказывается, не предел, готовящееся шестое (помешал август 1991 года) намеревались издать не менее чем в 70 томах! Сколько же было бы в седьмом издании? Поистине Ленин неиссякаем! Хотя многие тома его сочинений – это конспекты чужих книг или пометы и подчеркивания трудов, удостоенных быть прочитанными вождем, бессвязные наброски предстоящих выступлений или постановления правительства за его подписью…
Ленин не знал, что он приготовил «духовную пищу», которой будут питаться миллионы людей десятки лет… Немало людей в России, которые, хотя бы ради антуража, не убирают Ленина со своего духовного обеденного стола и сегодня.
Конечно, самым серьезным трудом о Ленине в Советском Союзе была многотомная биографическая хроника «Владимир Ильич Ленин», где указываются тысячи фактов, дат, фамилий, дающих возможность представить не только основные контуры человеческой жизни человека-бога, но и ее содержание. Но, естественно, и в этом самом полном советском биографическом описании есть бесчисленное множество купюр, умолчаний, односторонних толкований.
Литература о Ленине, не искаженная коммунистической цензурой, в России только начала появляться. В этом смысле нельзя, например, переоценить значение работ В.А. Солоухина, не носящих, правда, характера строгого научного исследования. Но в честности этого анализа нет сомнений.
В этом смысле в неизмеримо более выгодном научном свете предстают биографии Ленина, написанные за рубежом. Но здесь другой изъян: ограниченность, а часто и отсутствие первичной источниковедческой базы, особенно касающейся советского периода жизни и деятельности русского революционера. Однако эта понятная слабость в какой-то степени компенсируется свободой от идеологической заданности в трактовке образа Ленина.
Назовем лишь некоторые работы, заслуживающие особого внимания. Это, прежде всего, книга Стефана Поссони «Ленин – революционер по принуждению», вышедшая в 1964 году в США. Суть этой книги можно выразить фразой Поссони: «Ленин парил высоко, но, к сожалению, в ложном направлении». Примерно в то же время появилась книга известного американского писателя Роберта Пейна «Жизнь и смерть Ленина», в которой автор утверждает, что Ленин был вторым, но неизмеримо более сильным Нечаевым. Большая книга «Жизнь Ленина» подготовлена Луисом Фишером. Думаю, что это одна из лучших работ о вожде русской революции. В 1988 году в Лондоне появилась книга Рональда Кларка «Ленин. Человек без маски». Название весьма красноречиво и говорит само за себя. Немалый интерес представляет книга Доры Штурман «В.И. Ленин», вышедшая в Париже в 1989 году. Работа раскрывает облик Ленина через анализ его последних трудов и записок. Интересные наблюдения о Ленине содержат работы и других зарубежных авторов: А. Авторханова, Д. Анина, Н. Бердяева, В. Бурцева, А. Балабановой, Р. Гуля, М. Геллера, Ф. Дана, А. Ильина, С. Мельгунова, А. Некрича, А. Потресова, А. Рабиновича, В. Чернова, Д. Шуба.
Огромное значение для понимания феномена Ленина имеют, как бы я их назвал, историко-художественные произведения А.И. Солженицына. Великий писатель смог, продолжая великую традицию Достоевского, заглянуть в подвалы сознания людей, «перевернувших Россию».
Большое впечатление неординарностью, своеобразием и тонкостью наблюдений, необычностью выводов производят книги Николая Владиславовича Вольского (Валентинова), лично знавшего Ульянова-Ленина. Валентинов, один из немногих, сумел показать русского революционера, оставившего наиболее глубокий след в истории XX века, не только как политического деятеля, но и как человека. Среди множества особенностей интеллекта, воли, характера Валентинов еще на пороге нынешнего столетия разглядел у Ленина огромную историческую уверенность в себе, в своем предназначении, как бы данном ему праве на лидерство, безусловное руководство окружающими. Он также заметил глубокий цинизм ленинского интеллекта.
Все перечисленные здесь авторы, которые писали о Ленине, в целом, безусловно, обогащают наше представление об этом человеке, позволяют как бы вырваться за рамки советской канонизации облика вождя. Но, к сожалению, повторюсь, все они не имели возможности заглянуть в подвалы большевистской власти, специальные хранилища ленинских документов, фонды архивов всемогущего Политбюро, ВЧК-ОГПУ. От этого не могла не пострадать и полнота образа Ленина, ставшего творцом и главным выразителем большевистской системы, возникшей в октябре 1917 года.
О Ленине, повторюсь, писали очень многие. Пожалуй, наиболее интересны эскизы портрета, сделанные Троцким. Еще в 1924 году, вскоре после смерти советского лидера, в Москве вышла книга одного из творцов Октября: «О Ленине. Материалы для биографа». Троцкий пишет, что Ленин «прожил эмигрантом тот период своей жизни, в течение которого он окончательно созрел для своей будущей исторической роли… Лозунг социалистической революции он провозгласил, едва ступив на русскую почву. Но тут только началась, на живом опыте пробужденных трудящихся масс России, проверка накопленного, передуманного, закрепленного. Формулы выдержали проверку…»{12}. Троцкий и не замечает, что Ленин «проверку» своего «передуманного» осуществляет на огромной стране. Уверенность в «праве» на этот исторический эксперимент поражает. Но большевики никогда не задумывались над моральной, правовой стороной революции, тем более что «формулы выдержали проверку»…
Всю жизнь Троцкий собирался написать большую книгу о Ленине. В своем письме к Александре Ильиничне Рамм – переводчице его книг в Берлине – он писал в апреле 1929 года из Константинополя: «Моя книга «Ленин и эпигоны» сможет появиться на свет не раньше как через два или три месяца после выхода автобиографии». Через три месяца он пишет ей же, что готовит кроме названной выше книги и такую: Ленин (биография, личная характеристика, воспоминания и переписка)»{13}. Прошло пять лет, и Троцкий вновь пишет своему стороннику М. Парижанину: «Моя работа над Лениным не вышла и не скоро выйдет еще из подготовительной стадии. Для перевода я смогу дать первые главы вряд ли ранее июля»{14}. Увы, «большой книги» о Ленине у Троцкого так и не появилось.
Мертвый Ленин был нужен больше, чем живой, не только Сталину, но и Троцкому, прежде всего для личных целей. Нужно сказать, что эти два «выдающихся вождя», как их назвал Ленин, знали больше других о своем патроне.
Троцкий впервые встретился с Лениным в 1902 году. Их отношения прошли полную амплитуду: от глубокого взаимного неприятия друг друга до тесного единства по важнейшим вопросам. Троцкий мог бы вспомнить, как Ленин, не сдерживая себя в нетерпимости, именовал Льва Давидовича «Балалайкиным», «позером», «подлейшим карьеристом», «проходимцем», «шельмецом», «лжецом», «жуликом», «свиньей»… Пожалуй, хватит. Это было в стиле Ленина. Но это не помешало ему в 1917 году писать, оценивая революционную деятельность этого же человека: «Браво, товарищ Троцкий!», называть его «лучшим большевиком»… В эти рамки – «от ненависти до любви» – втиснута целая революционная эпоха.
Особенно интересны страницы книги Троцкого о Ленине, красноречиво озаглавленные: «О пятидесятилетнем», «О раненом», «О больном», «Об умершем»{15}.
Думаю, Троцкий имел возможность (учитывая и его талант писателя) больше, чем кто-либо другой, написать яркую и интересную книгу о Ленине. Правда, эта работа была бы односторонней, ибо главным ее мотивом явился бы антисталинизм. После смерти лидер русской революции был нужен Троцкому прежде всего для того, чтобы подчеркнуть свое величие («два вождя» в революции), и для борьбы со своим смертельным соперником, захватившим на три десятилетия кремлевскую цитадель.
Сталин также много знал о Ленине, особенно что касается советского, а не зарубежного периода. По данным архивов, Сталин получил от Ленина не менее 150 личных записок, телеграмм, писем, распоряжений, в целом, видимо, не менее, чем Троцкий. Но здесь, правда, возникает вопрос, требующий дополнительного изучения: многие документы, направленные Лениным Сталину, сохранились как обрывки телеграфных лент, вторые экземпляры машинописных страниц, другие косвенные свидетельства. Я уже имел возможность в книге о Сталине поставить под сомнение подлинность некоторых ленинских документов, адресованных Сталину.
После коронации на диктаторство Сталин, бесспорно с помощью своих партийных оруженосцев, внес немалые элементы фальсификации в переписку с вождем, которая была наиболее интенсивной с момента избрания его Генеральным секретарем партии. После выхода политической биографии И.В. Сталина коммунистический единодержец, как я смог установить по ряду косвенных признаков, намеревался под своей редакцией подготовить книгу о Ленине. Но намерение не было реализовано, хотя возможное содержание книги предвосхитить не составляет труда. Г.М. Кржижановский даже утверждал, что именно Сталин оставил «классические высказывания о Владимире Ильиче»{16}.
Очень многое могли сказать о Ленине Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев. Думаю, что ни один человек из политических деятелей не удостоился такого огромного количества ленинских писем, записок и телеграмм, как Каменев. По нашим подсчетам, таких документов около 350. Значительная часть их до сих пор не опубликована. Каменев был человеком, которому Ленин очень доверял, даже в весьма личных вопросах, связанных, например, с его отношениями с Инессой Арманд. Ведь было время, когда Ленин и Каменев (в Польше) жили в одной квартире. Но главное, что делает роль Каменева в знании Ленина особо значимой, – он был первым редактором и организатором издания Собрания сочинений Ленина, вышедшего в 1920–1926 годах в 20 томах (26 книг). Подготовка издания проходила при прямом участии, советах самого Ленина. Вожди спешили еще при жизни осчастливить Россию многотомьем большевистского бреда. Ленин, Троцкий, Зиновьев словно соревновались в выпуске своих томов, в то время как израненная, истерзанная Россия корчилась в муках от их экспериментов.
Думаю, Каменев знал о Ленине более, чем кто-либо, но… этот весьма близкий к русскому вождю человек мало писал и не оставил такого пространного наследия, как его неизменный друг Г.Е. Зиновьев.
Григорий Евсеевич Зиновьев и его жена З.И. Лилина были так же весьма близки к семье В.И. Ульянова-Ленина. Думаю, личной корреспонденции, адресованной Зиновьеву Лениным, не меньше, чем направленной каждому из «выдающихся вождей». Зиновьев, к слову, став большевистским вождем Петрограда, намеревался все свои многочисленные статьи, брошюры, выступления тоже издать в собрании сочинений (более 20 томов).
Возможно, наиболее ценной работой Зиновьева о Ленине является его «Введение в изучение ленинизма». В ней Зиновьев заклинает читателей «изучать Ленина по первоисточнику! Знать Ленина – это значит знать дорогу к победе мировой революции»{17}. В начале 30-х годов, когда жизнь Зиновьева катилась к трагическому финалу, он написал несколько глав книги о Ленине. Опальный вождь надеялся, что эта работа будет его оправданием и спасением. Но Сталин даже не взял в руки написанное узником. Ведь он давно уже решил судьбу и Каменева, и Зиновьева.
Естественно, все, кто знал Ленина и писал о нем, акцентировали свое внимание на духовном мире этого человека в том смысле, что он, как никто другой, смог повлиять на развитие человеческой цивилизации. Пожалуй, это верно. Страна, где Ленин начал великий и страшный эксперимент, пришла к великой исторической неудаче. А весь остальной цивилизованный мир, напугавшись, ужаснувшись, приглядевшись к российскому опыту, невольно сделал для себя вывод и пошел естественной дорогой, оставив нас в конце концов в хвосте исторического обоза цивилизации. Можно даже сказать, что от Октябрьской революции косвенно выиграли все, кроме самих россиян. Оценивая причины коммунистической неудачи, философы, политологи и историки все чаще обращаются к духовному космосу человека, которого уже нет среди людей семь десятилетий. Но многочисленные, хотя теперь и раздробленные последователи большевизма, особенно из числа стариков, по-прежнему смотрят на Ленина, говоря словами Карла Радека, написавшего о русском революционере, как на «Моисея, который вывел рабов из страны неволи»{18}.
Да, большинство биографов Ленина ограничивают свою задачу планами и деяниями этого человека. Нет смысла критиковать или восхвалять этот подход. Важно найти гармонию в освещении социально-исторической роли российского лидера и его сугубо человеческих, нравственных и интеллектуальных качеств. Самое трудное в этом процессе – не отступить от принципа историзма. Наше нынешнее мироощущение, видение горизонтов сегодняшнего бытия стали во многом иными, нежели у людей, живших в первой четверти нашего века. Умение, способность мысленно «погружаться» в толщу десятилетий позволяют не просто почувствовать неповторимый колорит и духовный климат ушедших эпох, реставрировать в сознании безвозвратно ушедшее, но и сохранить наши сегодняшние взгляды на эволюцию общества, способы движения мысли к тревожно манящим горизонтам грядущего. Исторический Ленин – дитя своей эпохи: смятенной, жестокой, обещающей, пугающей. Историзм не может быть обвинением или оправданием. Это принцип понимания, постижения давно ушедшего времени.
Когда мы слышим или читаем слово «Ленин», в нашем сознании возникает не только исторический феномен тотального эксперимента, но и конкретный образ, мысленный портрет человека, о котором хоть что-то знает, наверное, каждый человек на нашей планете. Благодаря кадрам кинохроники, монументам, печатным изображениям перед нами предстает человек, который, как роденовский мыслитель, благодаря большому лбу и обширной лысине олицетворяет ум и… обыкновенность.
Глеб Максимилианович Кржижановский, долго и мучительно пытавшийся в своей книжке определить сущность гениального (ленинской гениальности она у него и посвящена), но так и не справившись с этой задачей, больше преуспел в описании внешнего портрета вождя. Она, внешность, пишет Кржижановский, проста и скромна. «Его невысокая фигура в обычном картузике легко могла затеряться, не бросаясь в глаза, в любом фабричном квартале. Приятное смуглое лицо с несколько восточным оттенком – вот почти все, что можно сказать о его внешнем облике. С такой же легкостью, приодевшись в какой-нибудь армячок, Владимир Ильич мог затеряться в любой толпе волжских крестьян…» Мы понимаем, что такое описание призвано подчеркнуть «народность», «глубинность» и «связь с низами». Но все же очень важный момент Кржижановский подмечает: глаза – как зеркало человеческого ума. Эти глаза, как пишет соратник Ленина, «необыкновенные, пронизывающие, полные внутренней силы и энергии, темно-темно-карие…»{19}.
На эту же особенность обращает внимание и А.И. Куприн в своей превосходной миниатюре «Моментальная фотография». Приведем довольно пространный фрагмент этого словесного портрета.
Ленин – «маленького роста, широкоплеч и сухощав. Ни отталкивающего, ни воинственного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина. Есть скуластость и разрез глаз вверх… Купол черепа обширен и высок, но далеко не так преувеличенно, как это выходит в фотографических ракурсах… Остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно, краснорыж. Руки у него большие и очень неприятные… На глаза его я засмотрелся… от природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это вместе с быстрыми взглядами исподлобья придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков… Прошлым летом в Парижском зоологическом саду, увидев золото-красные глаза обезьяны-лемура, я сказал себе удовлетворенно: вот, наконец-то я нашел цвет ленинских глаз! Разница, оказывается, только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, а из них точно выскакивают синие искры»{20}.
Русская писательница революционных лет Ариадна Тыркова, не раз видевшая Ленина, делает однозначное, жесткое заключение: «Злой человек был Ленин. И глаза у него волчьи, злые»{21}.
Это свидетельства разных людей, имевших возможность непосредственно лицезреть вождя при жизни. Я просмотрел сотни фотографий и многочисленные кадры кинохроники; везде присутствует весьма обыкновенный человек, но с необыкновенными глазами… Думаю, эта портретная деталь, не имеющая решающего значения для политического портрета русского революционера, тем не менее оттеняет при помощи внешних свойств главное внутреннее качество этого человека – мощный интеллект. Однако слово «мощный» не говорит о его нравственной направленности. Слишком часто этот интеллект был не только прагматичным, гибким, изощренным, но и злым, коварным. При всей революционной радикальности ум Ленина был в немалой степени и имперским. Здесь нет противоречия, а есть ярко выраженный ленинский прагматизм, нацеленный на главный предмет своих устремлений: власть, власть, власть. Этот радикальный прагматизм не остановил его действий, способствующих поражению собственного отечества в империалистической войне, во имя прихода его партии к власти. Этот радикализм заставил его смириться (на первых порах) с потерей бывшей великой империей целых национальных кусков. Но когда это стало грозить нарастающей тенденцией полного распада, Ленин отбросил в сторону свой революционный интернационализм и стал укреплять Российскую империю, преобразуя, правда, это историческое образование в советское, большевистское. И везде главной доминантой для революционера была власть. Не из патриотизма и любви к отечеству Ленин стал спасать Россию в границах великой империи. Ведь нередко к России и русским он относился, мягко говоря, непристойно.
…В своем письме Берзину по поводу выпуска коммунистической пропагандистской литературы Ленин сетует, что дело идет плохо. Советует «выписать из Цюриха Колнера или Шнейера», которым следует платить за работу «архищедро». Далее продолжает: «Русским дуракам раздайте работу: посылать сюда вырезки, а не случайные номера (как делали эти идиоты до сих пор). Назначьте поименно ответственных за это лиц, и мы их приструним…»{22}
В записках, рассчитанных не для публичного восприятия, не для «Правды», Ленин без тени смущения называет своих соотечественников «дураками» и «идиотами», которые способны лишь на элементарно-примитивную работу. А левые – но из Цюриха! – должны оплачиваться «архищедро». Записка эта невелика, но весьма красноречива. Естественно, многие десятилетия она была заточена в секретный архив, и никакое Полное (!) собрание сочинений не могло рассчитывать на его включение для публикации. Подобное отношение Ленина к русскости встречается у вождя многократно.
Увы, так было всегда. Кто-то боролся и борется за Россию, а кто-то за власть над ней…
Я предвижу, что многое из сказанного в книге (особенно оценки, но факты документированы) будет подвергаться сомнению, опровергаться, оспариваться, разоблачаться. Мы это так умеем делать! Пожалуй, это одно из главных умений, чему нас научили Ленин и ленинизм. Нетерпимость ко всему, что не вписывается в прокрустово ложе марксистских представлений, жестких схем, пропагандистских штампов, стала чертой национального характера. У самых истоков всего советского внушалось: инакомыслие преступно. С тех пор многие люди нетерпимы к взглядам, которые отличаются от их собственных.
Когда обескровленная Россия после Гражданской войны лежала в руинах и казалось, что, наконец, жестокость отступит, ведь на дворе была уже середина 1922 года, Ленин напомнил, что, хотя «насилие не наш идеал», без него, насилия, мы жить не можем. Даже если речь идет об идеях, взглядах, духе человеческом.
Ленин не раз (юрист по образованию!) своими записками и указаниями стремился ужесточить революционные «законы». Именно ему принадлежит идея расстреливать людей за антисоветскую агитацию. По его настоянию идея обрела «плоть» уголовной статьи.
Только за антисоветскую агитацию и пропаганду или одно содействие ей могли отобрать жизнь! Так устанавливал Ленин. Эти положения вошли затем в печально знаменитую статью 58 УК РСФСР и ее модификации. Так было очень долго. Разве это могло пройти бесследно для нашего сознания? Разве стоит удивляться воинственной непримиримости по отношению ко всем, кто мыслит иначе? Мы (я говорю о среднем и старшем поколениях) воспитаны на ленинской методологии. Ленин как олицетворение радикальной части русских марксистов является истоком тотальной идеологической нетерпимости.
Сделав в свое время (наряду с партией) своим любимым детищем Всероссийскую чрезвычайную комиссию – карательный орган диктатуры, Ленин этим самым повлиял на мироощущение коммунистов. Он смог «доказать» и убедить партию, что аморальность, если она в интересах партийного дела, может быть «моральной». Это быстро усвоили. С.И. Гусев (Я.Д. Драбкин), член ЦКК, в своем выступлении на XIV съезде партии заявил: «…Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, то есть смотреть и доносить… У нас есть ЦКК, у нас есть ЦК, я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства… Можно быть прекрасными друзьями, но, раз мы начинаем расходиться в политике, мы вынуждены не только рвать нашу дружбу, но идти дальше – идти на доносительство»{23}. Эти страшные откровения нет нужды комментировать; так думали очень многие. Ленинская идейность одевала тогу полицейщины и политического сыска. На многие десятилетия.
Говорят, и этому есть косвенные свидетельства, что на пороге черты, отделяющей бытие от небытия, Ленин ужаснулся тому, что он сделал, и был готов многое пересмотреть. Не знаю. Не уверен. Этого доподлинно никто уже не в состоянии доказать. Духовные миры исчезают навсегда одновременно с их носителями. Даже если Ленин, во что верится с трудом, хотел бы многое из созданного изменить, все намерения и мысли немого Ленина были похищены у него смертью. Может быть, в этом одна из многих граней личной трагедии этого человека.
Мы долго и часто говорили, что Ленин не успел с помощью нэпа построить «настоящий социализм». Но, внимательно вчитавшись, как он понимал эту «новую политику», отчетливо слышишь в ней старые большевистские мотивы. Для Ленина нэп – это взнузданный капитализм, который в любой момент можно «прихлопнуть». Когда появились сообщения об экономическом грабительстве нэпманов, Ленин среагировал быстро: «…нужен ряд образцовых процессов с применением жесточайших кар. НКЮст, кажись, не понимает, что новая экономическая политика требует новых способов новой жестокости кар»{24}.
Выделенные Лениным слова не оставляют сомнений в том, какие методы «вождь всемирного пролетариата» намерен применять и впредь. Ленин никогда и не скрывал: созидание нового мира возможно лишь с помощью гильотины насилия. «Величайшая ошибка думать, – писал он Л.Б. Каменеву в марте 1922 года, – что нэп положит конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому»{25}. Что правда, то правда. Террора было вдоволь всякого: физического, духовного, экономического. Мы его осудили спустя десятилетия, стыдливо уходя от ответа: кто же его начал, кто возвел его в святыню революционных методов?
Трудно сомневаться в том, что Ленин хотел земного счастья для людей, точнее, тех, кого именовал «пролетариатом». Но полагал при этом совершенно нормальным творить это «счастье» на крови, насилии, несвободе. Во всяком случае, как выяснилось довольно скоро, октябрьская победа, фантастически неожиданная, нелепая, сказочно легкая, была непреходящим симптомом грядущего поражения не только Ленина, но и ленинизма. Судьба этого человека, как болид на темном небосклоне, оставила кровавый революционный автограф, который и сегодня читают по-разному…
Многотомье воспоминаний о Ленине поражает воображение своей «неисчерпаемостью», апологетичностью и однообразием. Бытие большевистского «святого» есть своеобразный памятник человеческому пресмыкательству. За редким исключением «воспоминания» перепевают одни и те же мотивы гениальности, совершенства и величия Ленина.
Пять Собраний сочинений Ленина существенно отличаются друг от друга по масштабам. Первое начало выходить еще при жизни вождя. Создается впечатление, что сочинения могут выйти, по желанию руководства, в любом количестве томов. Если первое насчитывало два десятка книг, то четвертое – уже 35 томов. А пятое, «полное» – 55 фолиантов! Но и это, оказывается, не предел, готовящееся шестое (помешал август 1991 года) намеревались издать не менее чем в 70 томах! Сколько же было бы в седьмом издании? Поистине Ленин неиссякаем! Хотя многие тома его сочинений – это конспекты чужих книг или пометы и подчеркивания трудов, удостоенных быть прочитанными вождем, бессвязные наброски предстоящих выступлений или постановления правительства за его подписью…
Ленин не знал, что он приготовил «духовную пищу», которой будут питаться миллионы людей десятки лет… Немало людей в России, которые, хотя бы ради антуража, не убирают Ленина со своего духовного обеденного стола и сегодня.
Конечно, самым серьезным трудом о Ленине в Советском Союзе была многотомная биографическая хроника «Владимир Ильич Ленин», где указываются тысячи фактов, дат, фамилий, дающих возможность представить не только основные контуры человеческой жизни человека-бога, но и ее содержание. Но, естественно, и в этом самом полном советском биографическом описании есть бесчисленное множество купюр, умолчаний, односторонних толкований.
Литература о Ленине, не искаженная коммунистической цензурой, в России только начала появляться. В этом смысле нельзя, например, переоценить значение работ В.А. Солоухина, не носящих, правда, характера строгого научного исследования. Но в честности этого анализа нет сомнений.
В этом смысле в неизмеримо более выгодном научном свете предстают биографии Ленина, написанные за рубежом. Но здесь другой изъян: ограниченность, а часто и отсутствие первичной источниковедческой базы, особенно касающейся советского периода жизни и деятельности русского революционера. Однако эта понятная слабость в какой-то степени компенсируется свободой от идеологической заданности в трактовке образа Ленина.
Назовем лишь некоторые работы, заслуживающие особого внимания. Это, прежде всего, книга Стефана Поссони «Ленин – революционер по принуждению», вышедшая в 1964 году в США. Суть этой книги можно выразить фразой Поссони: «Ленин парил высоко, но, к сожалению, в ложном направлении». Примерно в то же время появилась книга известного американского писателя Роберта Пейна «Жизнь и смерть Ленина», в которой автор утверждает, что Ленин был вторым, но неизмеримо более сильным Нечаевым. Большая книга «Жизнь Ленина» подготовлена Луисом Фишером. Думаю, что это одна из лучших работ о вожде русской революции. В 1988 году в Лондоне появилась книга Рональда Кларка «Ленин. Человек без маски». Название весьма красноречиво и говорит само за себя. Немалый интерес представляет книга Доры Штурман «В.И. Ленин», вышедшая в Париже в 1989 году. Работа раскрывает облик Ленина через анализ его последних трудов и записок. Интересные наблюдения о Ленине содержат работы и других зарубежных авторов: А. Авторханова, Д. Анина, Н. Бердяева, В. Бурцева, А. Балабановой, Р. Гуля, М. Геллера, Ф. Дана, А. Ильина, С. Мельгунова, А. Некрича, А. Потресова, А. Рабиновича, В. Чернова, Д. Шуба.
Огромное значение для понимания феномена Ленина имеют, как бы я их назвал, историко-художественные произведения А.И. Солженицына. Великий писатель смог, продолжая великую традицию Достоевского, заглянуть в подвалы сознания людей, «перевернувших Россию».
Большое впечатление неординарностью, своеобразием и тонкостью наблюдений, необычностью выводов производят книги Николая Владиславовича Вольского (Валентинова), лично знавшего Ульянова-Ленина. Валентинов, один из немногих, сумел показать русского революционера, оставившего наиболее глубокий след в истории XX века, не только как политического деятеля, но и как человека. Среди множества особенностей интеллекта, воли, характера Валентинов еще на пороге нынешнего столетия разглядел у Ленина огромную историческую уверенность в себе, в своем предназначении, как бы данном ему праве на лидерство, безусловное руководство окружающими. Он также заметил глубокий цинизм ленинского интеллекта.
Все перечисленные здесь авторы, которые писали о Ленине, в целом, безусловно, обогащают наше представление об этом человеке, позволяют как бы вырваться за рамки советской канонизации облика вождя. Но, к сожалению, повторюсь, все они не имели возможности заглянуть в подвалы большевистской власти, специальные хранилища ленинских документов, фонды архивов всемогущего Политбюро, ВЧК-ОГПУ. От этого не могла не пострадать и полнота образа Ленина, ставшего творцом и главным выразителем большевистской системы, возникшей в октябре 1917 года.
О Ленине, повторюсь, писали очень многие. Пожалуй, наиболее интересны эскизы портрета, сделанные Троцким. Еще в 1924 году, вскоре после смерти советского лидера, в Москве вышла книга одного из творцов Октября: «О Ленине. Материалы для биографа». Троцкий пишет, что Ленин «прожил эмигрантом тот период своей жизни, в течение которого он окончательно созрел для своей будущей исторической роли… Лозунг социалистической революции он провозгласил, едва ступив на русскую почву. Но тут только началась, на живом опыте пробужденных трудящихся масс России, проверка накопленного, передуманного, закрепленного. Формулы выдержали проверку…»{12}. Троцкий и не замечает, что Ленин «проверку» своего «передуманного» осуществляет на огромной стране. Уверенность в «праве» на этот исторический эксперимент поражает. Но большевики никогда не задумывались над моральной, правовой стороной революции, тем более что «формулы выдержали проверку»…
Всю жизнь Троцкий собирался написать большую книгу о Ленине. В своем письме к Александре Ильиничне Рамм – переводчице его книг в Берлине – он писал в апреле 1929 года из Константинополя: «Моя книга «Ленин и эпигоны» сможет появиться на свет не раньше как через два или три месяца после выхода автобиографии». Через три месяца он пишет ей же, что готовит кроме названной выше книги и такую: Ленин (биография, личная характеристика, воспоминания и переписка)»{13}. Прошло пять лет, и Троцкий вновь пишет своему стороннику М. Парижанину: «Моя работа над Лениным не вышла и не скоро выйдет еще из подготовительной стадии. Для перевода я смогу дать первые главы вряд ли ранее июля»{14}. Увы, «большой книги» о Ленине у Троцкого так и не появилось.
Мертвый Ленин был нужен больше, чем живой, не только Сталину, но и Троцкому, прежде всего для личных целей. Нужно сказать, что эти два «выдающихся вождя», как их назвал Ленин, знали больше других о своем патроне.
Троцкий впервые встретился с Лениным в 1902 году. Их отношения прошли полную амплитуду: от глубокого взаимного неприятия друг друга до тесного единства по важнейшим вопросам. Троцкий мог бы вспомнить, как Ленин, не сдерживая себя в нетерпимости, именовал Льва Давидовича «Балалайкиным», «позером», «подлейшим карьеристом», «проходимцем», «шельмецом», «лжецом», «жуликом», «свиньей»… Пожалуй, хватит. Это было в стиле Ленина. Но это не помешало ему в 1917 году писать, оценивая революционную деятельность этого же человека: «Браво, товарищ Троцкий!», называть его «лучшим большевиком»… В эти рамки – «от ненависти до любви» – втиснута целая революционная эпоха.
Особенно интересны страницы книги Троцкого о Ленине, красноречиво озаглавленные: «О пятидесятилетнем», «О раненом», «О больном», «Об умершем»{15}.
Думаю, Троцкий имел возможность (учитывая и его талант писателя) больше, чем кто-либо другой, написать яркую и интересную книгу о Ленине. Правда, эта работа была бы односторонней, ибо главным ее мотивом явился бы антисталинизм. После смерти лидер русской революции был нужен Троцкому прежде всего для того, чтобы подчеркнуть свое величие («два вождя» в революции), и для борьбы со своим смертельным соперником, захватившим на три десятилетия кремлевскую цитадель.
Сталин также много знал о Ленине, особенно что касается советского, а не зарубежного периода. По данным архивов, Сталин получил от Ленина не менее 150 личных записок, телеграмм, писем, распоряжений, в целом, видимо, не менее, чем Троцкий. Но здесь, правда, возникает вопрос, требующий дополнительного изучения: многие документы, направленные Лениным Сталину, сохранились как обрывки телеграфных лент, вторые экземпляры машинописных страниц, другие косвенные свидетельства. Я уже имел возможность в книге о Сталине поставить под сомнение подлинность некоторых ленинских документов, адресованных Сталину.
После коронации на диктаторство Сталин, бесспорно с помощью своих партийных оруженосцев, внес немалые элементы фальсификации в переписку с вождем, которая была наиболее интенсивной с момента избрания его Генеральным секретарем партии. После выхода политической биографии И.В. Сталина коммунистический единодержец, как я смог установить по ряду косвенных признаков, намеревался под своей редакцией подготовить книгу о Ленине. Но намерение не было реализовано, хотя возможное содержание книги предвосхитить не составляет труда. Г.М. Кржижановский даже утверждал, что именно Сталин оставил «классические высказывания о Владимире Ильиче»{16}.
Очень многое могли сказать о Ленине Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев. Думаю, что ни один человек из политических деятелей не удостоился такого огромного количества ленинских писем, записок и телеграмм, как Каменев. По нашим подсчетам, таких документов около 350. Значительная часть их до сих пор не опубликована. Каменев был человеком, которому Ленин очень доверял, даже в весьма личных вопросах, связанных, например, с его отношениями с Инессой Арманд. Ведь было время, когда Ленин и Каменев (в Польше) жили в одной квартире. Но главное, что делает роль Каменева в знании Ленина особо значимой, – он был первым редактором и организатором издания Собрания сочинений Ленина, вышедшего в 1920–1926 годах в 20 томах (26 книг). Подготовка издания проходила при прямом участии, советах самого Ленина. Вожди спешили еще при жизни осчастливить Россию многотомьем большевистского бреда. Ленин, Троцкий, Зиновьев словно соревновались в выпуске своих томов, в то время как израненная, истерзанная Россия корчилась в муках от их экспериментов.
Думаю, Каменев знал о Ленине более, чем кто-либо, но… этот весьма близкий к русскому вождю человек мало писал и не оставил такого пространного наследия, как его неизменный друг Г.Е. Зиновьев.
Григорий Евсеевич Зиновьев и его жена З.И. Лилина были так же весьма близки к семье В.И. Ульянова-Ленина. Думаю, личной корреспонденции, адресованной Зиновьеву Лениным, не меньше, чем направленной каждому из «выдающихся вождей». Зиновьев, к слову, став большевистским вождем Петрограда, намеревался все свои многочисленные статьи, брошюры, выступления тоже издать в собрании сочинений (более 20 томов).
Возможно, наиболее ценной работой Зиновьева о Ленине является его «Введение в изучение ленинизма». В ней Зиновьев заклинает читателей «изучать Ленина по первоисточнику! Знать Ленина – это значит знать дорогу к победе мировой революции»{17}. В начале 30-х годов, когда жизнь Зиновьева катилась к трагическому финалу, он написал несколько глав книги о Ленине. Опальный вождь надеялся, что эта работа будет его оправданием и спасением. Но Сталин даже не взял в руки написанное узником. Ведь он давно уже решил судьбу и Каменева, и Зиновьева.
Естественно, все, кто знал Ленина и писал о нем, акцентировали свое внимание на духовном мире этого человека в том смысле, что он, как никто другой, смог повлиять на развитие человеческой цивилизации. Пожалуй, это верно. Страна, где Ленин начал великий и страшный эксперимент, пришла к великой исторической неудаче. А весь остальной цивилизованный мир, напугавшись, ужаснувшись, приглядевшись к российскому опыту, невольно сделал для себя вывод и пошел естественной дорогой, оставив нас в конце концов в хвосте исторического обоза цивилизации. Можно даже сказать, что от Октябрьской революции косвенно выиграли все, кроме самих россиян. Оценивая причины коммунистической неудачи, философы, политологи и историки все чаще обращаются к духовному космосу человека, которого уже нет среди людей семь десятилетий. Но многочисленные, хотя теперь и раздробленные последователи большевизма, особенно из числа стариков, по-прежнему смотрят на Ленина, говоря словами Карла Радека, написавшего о русском революционере, как на «Моисея, который вывел рабов из страны неволи»{18}.
Да, большинство биографов Ленина ограничивают свою задачу планами и деяниями этого человека. Нет смысла критиковать или восхвалять этот подход. Важно найти гармонию в освещении социально-исторической роли российского лидера и его сугубо человеческих, нравственных и интеллектуальных качеств. Самое трудное в этом процессе – не отступить от принципа историзма. Наше нынешнее мироощущение, видение горизонтов сегодняшнего бытия стали во многом иными, нежели у людей, живших в первой четверти нашего века. Умение, способность мысленно «погружаться» в толщу десятилетий позволяют не просто почувствовать неповторимый колорит и духовный климат ушедших эпох, реставрировать в сознании безвозвратно ушедшее, но и сохранить наши сегодняшние взгляды на эволюцию общества, способы движения мысли к тревожно манящим горизонтам грядущего. Исторический Ленин – дитя своей эпохи: смятенной, жестокой, обещающей, пугающей. Историзм не может быть обвинением или оправданием. Это принцип понимания, постижения давно ушедшего времени.
Когда мы слышим или читаем слово «Ленин», в нашем сознании возникает не только исторический феномен тотального эксперимента, но и конкретный образ, мысленный портрет человека, о котором хоть что-то знает, наверное, каждый человек на нашей планете. Благодаря кадрам кинохроники, монументам, печатным изображениям перед нами предстает человек, который, как роденовский мыслитель, благодаря большому лбу и обширной лысине олицетворяет ум и… обыкновенность.
Глеб Максимилианович Кржижановский, долго и мучительно пытавшийся в своей книжке определить сущность гениального (ленинской гениальности она у него и посвящена), но так и не справившись с этой задачей, больше преуспел в описании внешнего портрета вождя. Она, внешность, пишет Кржижановский, проста и скромна. «Его невысокая фигура в обычном картузике легко могла затеряться, не бросаясь в глаза, в любом фабричном квартале. Приятное смуглое лицо с несколько восточным оттенком – вот почти все, что можно сказать о его внешнем облике. С такой же легкостью, приодевшись в какой-нибудь армячок, Владимир Ильич мог затеряться в любой толпе волжских крестьян…» Мы понимаем, что такое описание призвано подчеркнуть «народность», «глубинность» и «связь с низами». Но все же очень важный момент Кржижановский подмечает: глаза – как зеркало человеческого ума. Эти глаза, как пишет соратник Ленина, «необыкновенные, пронизывающие, полные внутренней силы и энергии, темно-темно-карие…»{19}.
На эту же особенность обращает внимание и А.И. Куприн в своей превосходной миниатюре «Моментальная фотография». Приведем довольно пространный фрагмент этого словесного портрета.
Ленин – «маленького роста, широкоплеч и сухощав. Ни отталкивающего, ни воинственного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина. Есть скуластость и разрез глаз вверх… Купол черепа обширен и высок, но далеко не так преувеличенно, как это выходит в фотографических ракурсах… Остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно, краснорыж. Руки у него большие и очень неприятные… На глаза его я засмотрелся… от природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это вместе с быстрыми взглядами исподлобья придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков… Прошлым летом в Парижском зоологическом саду, увидев золото-красные глаза обезьяны-лемура, я сказал себе удовлетворенно: вот, наконец-то я нашел цвет ленинских глаз! Разница, оказывается, только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, а из них точно выскакивают синие искры»{20}.
Русская писательница революционных лет Ариадна Тыркова, не раз видевшая Ленина, делает однозначное, жесткое заключение: «Злой человек был Ленин. И глаза у него волчьи, злые»{21}.
Это свидетельства разных людей, имевших возможность непосредственно лицезреть вождя при жизни. Я просмотрел сотни фотографий и многочисленные кадры кинохроники; везде присутствует весьма обыкновенный человек, но с необыкновенными глазами… Думаю, эта портретная деталь, не имеющая решающего значения для политического портрета русского революционера, тем не менее оттеняет при помощи внешних свойств главное внутреннее качество этого человека – мощный интеллект. Однако слово «мощный» не говорит о его нравственной направленности. Слишком часто этот интеллект был не только прагматичным, гибким, изощренным, но и злым, коварным. При всей революционной радикальности ум Ленина был в немалой степени и имперским. Здесь нет противоречия, а есть ярко выраженный ленинский прагматизм, нацеленный на главный предмет своих устремлений: власть, власть, власть. Этот радикальный прагматизм не остановил его действий, способствующих поражению собственного отечества в империалистической войне, во имя прихода его партии к власти. Этот радикализм заставил его смириться (на первых порах) с потерей бывшей великой империей целых национальных кусков. Но когда это стало грозить нарастающей тенденцией полного распада, Ленин отбросил в сторону свой революционный интернационализм и стал укреплять Российскую империю, преобразуя, правда, это историческое образование в советское, большевистское. И везде главной доминантой для революционера была власть. Не из патриотизма и любви к отечеству Ленин стал спасать Россию в границах великой империи. Ведь нередко к России и русским он относился, мягко говоря, непристойно.
…В своем письме Берзину по поводу выпуска коммунистической пропагандистской литературы Ленин сетует, что дело идет плохо. Советует «выписать из Цюриха Колнера или Шнейера», которым следует платить за работу «архищедро». Далее продолжает: «Русским дуракам раздайте работу: посылать сюда вырезки, а не случайные номера (как делали эти идиоты до сих пор). Назначьте поименно ответственных за это лиц, и мы их приструним…»{22}
В записках, рассчитанных не для публичного восприятия, не для «Правды», Ленин без тени смущения называет своих соотечественников «дураками» и «идиотами», которые способны лишь на элементарно-примитивную работу. А левые – но из Цюриха! – должны оплачиваться «архищедро». Записка эта невелика, но весьма красноречива. Естественно, многие десятилетия она была заточена в секретный архив, и никакое Полное (!) собрание сочинений не могло рассчитывать на его включение для публикации. Подобное отношение Ленина к русскости встречается у вождя многократно.
Увы, так было всегда. Кто-то боролся и борется за Россию, а кто-то за власть над ней…
Я предвижу, что многое из сказанного в книге (особенно оценки, но факты документированы) будет подвергаться сомнению, опровергаться, оспариваться, разоблачаться. Мы это так умеем делать! Пожалуй, это одно из главных умений, чему нас научили Ленин и ленинизм. Нетерпимость ко всему, что не вписывается в прокрустово ложе марксистских представлений, жестких схем, пропагандистских штампов, стала чертой национального характера. У самых истоков всего советского внушалось: инакомыслие преступно. С тех пор многие люди нетерпимы к взглядам, которые отличаются от их собственных.
Когда обескровленная Россия после Гражданской войны лежала в руинах и казалось, что, наконец, жестокость отступит, ведь на дворе была уже середина 1922 года, Ленин напомнил, что, хотя «насилие не наш идеал», без него, насилия, мы жить не можем. Даже если речь идет об идеях, взглядах, духе человеческом.
Ленин не раз (юрист по образованию!) своими записками и указаниями стремился ужесточить революционные «законы». Именно ему принадлежит идея расстреливать людей за антисоветскую агитацию. По его настоянию идея обрела «плоть» уголовной статьи.
Только за антисоветскую агитацию и пропаганду или одно содействие ей могли отобрать жизнь! Так устанавливал Ленин. Эти положения вошли затем в печально знаменитую статью 58 УК РСФСР и ее модификации. Так было очень долго. Разве это могло пройти бесследно для нашего сознания? Разве стоит удивляться воинственной непримиримости по отношению ко всем, кто мыслит иначе? Мы (я говорю о среднем и старшем поколениях) воспитаны на ленинской методологии. Ленин как олицетворение радикальной части русских марксистов является истоком тотальной идеологической нетерпимости.
Сделав в свое время (наряду с партией) своим любимым детищем Всероссийскую чрезвычайную комиссию – карательный орган диктатуры, Ленин этим самым повлиял на мироощущение коммунистов. Он смог «доказать» и убедить партию, что аморальность, если она в интересах партийного дела, может быть «моральной». Это быстро усвоили. С.И. Гусев (Я.Д. Драбкин), член ЦКК, в своем выступлении на XIV съезде партии заявил: «…Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, то есть смотреть и доносить… У нас есть ЦКК, у нас есть ЦК, я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства… Можно быть прекрасными друзьями, но, раз мы начинаем расходиться в политике, мы вынуждены не только рвать нашу дружбу, но идти дальше – идти на доносительство»{23}. Эти страшные откровения нет нужды комментировать; так думали очень многие. Ленинская идейность одевала тогу полицейщины и политического сыска. На многие десятилетия.
Говорят, и этому есть косвенные свидетельства, что на пороге черты, отделяющей бытие от небытия, Ленин ужаснулся тому, что он сделал, и был готов многое пересмотреть. Не знаю. Не уверен. Этого доподлинно никто уже не в состоянии доказать. Духовные миры исчезают навсегда одновременно с их носителями. Даже если Ленин, во что верится с трудом, хотел бы многое из созданного изменить, все намерения и мысли немого Ленина были похищены у него смертью. Может быть, в этом одна из многих граней личной трагедии этого человека.
Мы долго и часто говорили, что Ленин не успел с помощью нэпа построить «настоящий социализм». Но, внимательно вчитавшись, как он понимал эту «новую политику», отчетливо слышишь в ней старые большевистские мотивы. Для Ленина нэп – это взнузданный капитализм, который в любой момент можно «прихлопнуть». Когда появились сообщения об экономическом грабительстве нэпманов, Ленин среагировал быстро: «…нужен ряд образцовых процессов с применением жесточайших кар. НКЮст, кажись, не понимает, что новая экономическая политика требует новых способов новой жестокости кар»{24}.
Выделенные Лениным слова не оставляют сомнений в том, какие методы «вождь всемирного пролетариата» намерен применять и впредь. Ленин никогда и не скрывал: созидание нового мира возможно лишь с помощью гильотины насилия. «Величайшая ошибка думать, – писал он Л.Б. Каменеву в марте 1922 года, – что нэп положит конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому»{25}. Что правда, то правда. Террора было вдоволь всякого: физического, духовного, экономического. Мы его осудили спустя десятилетия, стыдливо уходя от ответа: кто же его начал, кто возвел его в святыню революционных методов?
Трудно сомневаться в том, что Ленин хотел земного счастья для людей, точнее, тех, кого именовал «пролетариатом». Но полагал при этом совершенно нормальным творить это «счастье» на крови, насилии, несвободе. Во всяком случае, как выяснилось довольно скоро, октябрьская победа, фантастически неожиданная, нелепая, сказочно легкая, была непреходящим симптомом грядущего поражения не только Ленина, но и ленинизма. Судьба этого человека, как болид на темном небосклоне, оставила кровавый революционный автограф, который и сегодня читают по-разному…