Страница:
— Исключено. Кстати, в какой газете ты работаешь?
Зыков замялся.
— Вообще-то я внештатный корреспондент «Мега-СПИД-Экспресс».
— Да ты что! Серьезно? И под какой фамилией ты пишешь?
— Жора Турецкий, — смущенно потупился Денис.
— Вот это да! А ведь я тебя читала! Это же ты написал статью «Старушки-лесбиянки ведут учет вологодских собачек»?
— Господи! Неужели ты читаешь эту муру? — сморщился Зыков.
— Ты что! Это же здорово! Уж лучше читать про вологодских собачек, чем про нудные разборки между думскими фракциями. А постоянное место работы у тебя есть?
— К сожалению, нет, — вздохнул Денис. — Не представляешь, как мне надоело строчить похабные статейки для «Мега-СПИД-Экспресса». Если я раскрою убийство Красномырдикова, это откроет мне дорогу в большую журналистику. Я хочу заниматься глубокими и серьезными социальными исследованиями. Взять тех же синяевских бандитов. Написаны уже десятки книг об их преступлениях, но это — лишь внешняя сторона их деятельности. Все убеждены, что это безжалостные звери и подонки, но ни один журналист еще не показал их изнутри, их настоящее, человеческое лицо. Они ведь тоже люди, такие же, как мы, но по какой-то причине выбравшие криминальный путь. Знаешь, мне бы хотелось внедриться в их среду, понять их и написать нечто более глубокое и убедительное, чем «Синяевская братва» Вениамина Сукина или «Щупальца синяевского спрута» Арнольда Блатоватого.
А менты! Представляешь, какая это благодатная тема? С легкой руки писателей и киношников менты в сознании россиян ассоциируются или с образцово-показательной Анастасией Каменской, или с честно живущими на одну зарплату сусально-бравыми операми из сериала «Улицы разбитых фонарей». Разве настоящие менты такие?
— Нет, — покачала головой Серова. — Не такие. Уж я на них насмотрелась. Воруют и продаются — но в разумных пределах. По-своему милые люди. Они же не виноваты, что у них такая жизнь. Нервотрепка и риск — как у бандитов, а материальных стимулов — никаких. Явная несправедливость. Вот бедняги и крутятся, чтобы выжить. Кстати, я бы на твоем месте на территории Рузаевки не упоминала, что бандиты — это безжалостные звери и подонки. Я с ними на площадке общаюсь. Когда они не на работе, это вполне нормальные ребята, и собак дрессируют ответственно — не то, что менты. Вообще-то между ментами и бандитами есть что-то общее, только пока не могу понять что.
— Вероятно то, что и те, и другие имели несчастье родиться в России, — пожал плечами Денис.
— А знаешь, у меня идея! — неожиданно встрепенулась Катя. — Это разом решит все твои проблемы. Ты выведаешь все, что возможно, о смерти генерала, а заодно близко пообщаешься с ментами и бандитами. Но учти — придется пить. И возможно, много пить.
— Какая идея?
— В магазин требуются лоточники. Я могу порекомендовать тебя Глебу. Деньги платят хорошие. За день торговли выходит где-то средняя месячная зарплата, плюс деньги от обвеса. Только имей в виду — половина денег идет в общак, и ее каждый день пропивают. Так что пить придется обязательно.
— А если язвенником сказаться? — жалобно спросил Зыков.
— Не стоит. Доверять не будут, — покачала головой Катя. — Непьющему — какое доверие? Ничего, как-нибудь выкрутишься. Прикинешься, что пьешь, а сам потихоньку выльешь куда-то. Спьяну они ничего не заметят.
Денис задумался. Предложение было заманчивым. Работы у него не было, деньги на исходе.
— Я раскрою убийство генерала и опубликую книгу о ментах и синяевской мафии, — произнес он, убеждая самого себя в неизбежности этого шага.
— Ты станешь российским Марио Пьюзо, — подмигнула ему Серова. — Напишешь книгу «Любимый мент синяевского пахана». В любом случае игра стоит свеч. Даже если с убийством Красномырдикова у тебя ничего не выйдет, незабываемые впечатления тебе гарантированы. «Мега-СПИД-Экспресс», да и любая другая газета удавится за подобный материал.
— Ладно. Я согласен, — вздохнул Зыков. — Веди меня к своему бандиту с сенбернаром-эпилептиком.
Зыков замялся.
— Вообще-то я внештатный корреспондент «Мега-СПИД-Экспресс».
— Да ты что! Серьезно? И под какой фамилией ты пишешь?
— Жора Турецкий, — смущенно потупился Денис.
— Вот это да! А ведь я тебя читала! Это же ты написал статью «Старушки-лесбиянки ведут учет вологодских собачек»?
— Господи! Неужели ты читаешь эту муру? — сморщился Зыков.
— Ты что! Это же здорово! Уж лучше читать про вологодских собачек, чем про нудные разборки между думскими фракциями. А постоянное место работы у тебя есть?
— К сожалению, нет, — вздохнул Денис. — Не представляешь, как мне надоело строчить похабные статейки для «Мега-СПИД-Экспресса». Если я раскрою убийство Красномырдикова, это откроет мне дорогу в большую журналистику. Я хочу заниматься глубокими и серьезными социальными исследованиями. Взять тех же синяевских бандитов. Написаны уже десятки книг об их преступлениях, но это — лишь внешняя сторона их деятельности. Все убеждены, что это безжалостные звери и подонки, но ни один журналист еще не показал их изнутри, их настоящее, человеческое лицо. Они ведь тоже люди, такие же, как мы, но по какой-то причине выбравшие криминальный путь. Знаешь, мне бы хотелось внедриться в их среду, понять их и написать нечто более глубокое и убедительное, чем «Синяевская братва» Вениамина Сукина или «Щупальца синяевского спрута» Арнольда Блатоватого.
А менты! Представляешь, какая это благодатная тема? С легкой руки писателей и киношников менты в сознании россиян ассоциируются или с образцово-показательной Анастасией Каменской, или с честно живущими на одну зарплату сусально-бравыми операми из сериала «Улицы разбитых фонарей». Разве настоящие менты такие?
— Нет, — покачала головой Серова. — Не такие. Уж я на них насмотрелась. Воруют и продаются — но в разумных пределах. По-своему милые люди. Они же не виноваты, что у них такая жизнь. Нервотрепка и риск — как у бандитов, а материальных стимулов — никаких. Явная несправедливость. Вот бедняги и крутятся, чтобы выжить. Кстати, я бы на твоем месте на территории Рузаевки не упоминала, что бандиты — это безжалостные звери и подонки. Я с ними на площадке общаюсь. Когда они не на работе, это вполне нормальные ребята, и собак дрессируют ответственно — не то, что менты. Вообще-то между ментами и бандитами есть что-то общее, только пока не могу понять что.
— Вероятно то, что и те, и другие имели несчастье родиться в России, — пожал плечами Денис.
— А знаешь, у меня идея! — неожиданно встрепенулась Катя. — Это разом решит все твои проблемы. Ты выведаешь все, что возможно, о смерти генерала, а заодно близко пообщаешься с ментами и бандитами. Но учти — придется пить. И возможно, много пить.
— Какая идея?
— В магазин требуются лоточники. Я могу порекомендовать тебя Глебу. Деньги платят хорошие. За день торговли выходит где-то средняя месячная зарплата, плюс деньги от обвеса. Только имей в виду — половина денег идет в общак, и ее каждый день пропивают. Так что пить придется обязательно.
— А если язвенником сказаться? — жалобно спросил Зыков.
— Не стоит. Доверять не будут, — покачала головой Катя. — Непьющему — какое доверие? Ничего, как-нибудь выкрутишься. Прикинешься, что пьешь, а сам потихоньку выльешь куда-то. Спьяну они ничего не заметят.
Денис задумался. Предложение было заманчивым. Работы у него не было, деньги на исходе.
— Я раскрою убийство генерала и опубликую книгу о ментах и синяевской мафии, — произнес он, убеждая самого себя в неизбежности этого шага.
— Ты станешь российским Марио Пьюзо, — подмигнула ему Серова. — Напишешь книгу «Любимый мент синяевского пахана». В любом случае игра стоит свеч. Даже если с убийством Красномырдикова у тебя ничего не выйдет, незабываемые впечатления тебе гарантированы. «Мега-СПИД-Экспресс», да и любая другая газета удавится за подобный материал.
— Ладно. Я согласен, — вздохнул Зыков. — Веди меня к своему бандиту с сенбернаром-эпилептиком.
— Несмотря на то что женщина уже много лет живет рядом с человеком, в ее поведении и образе жизни остается еще много загадочного и непонятного, — изрек полковник Обрыдлов, подливая Колюне в стакан водку из заначеной в сейфе его кабинета бутылки.
В данном случае слова Ивана Евсеевича были камнем в огород сотрудницы его отдела старшего оперуполномоченного уголовного розыска Марины Александровны Червячук.
— Есть женщины, а есть суки, — глубокомысленно заметил Колюня. — И вообще, принципиальный мужик в юбке — это не женщина. Женщина — это… — Чупрун задумался, подбирая подходящее определение. Ему вспомнились жаркие объятия Верочки — стапятикилограммовой самбистки-культуристки. — Ну… в общем…
— Я тебя понимаю, — кивнул начальник и отпил из своего стакана.
— Она узнала про Уголовный Кодекс, — пожаловался Колюня.
— Я в курсе, — вздохнул полковник. — Она ко мне приходила. Червячук подозревает, что я был в сговоре с тобой.
— Нержавеющая Маня на тебя наезжает? — ужаснулся Чупрун. — Она что, собирается телегу на нас накатать?
— Телегу не накатает, — покачал головой Обрыдлов. — Знает, что ябед у нас не терпят. Зато смотрит на меня своими очками, как солдат на вошь, словно она в управлении одна такая честная. Ей плевать, что с раскрываемостью преступлений в городе полные кранты. Сначала ей пытки, видишь ли, не нравились. Ладно, пошли ей навстречу, воздействуем теперь на задержанных Уголовным Кодексом — а она опять недовольна. Аналитик, мать ее так, со всяческими идеями насчет психологического подхода. А нам что теперь делать? Ты и Уголовный Кодекс были гордостью нашего отдела. Подозреваемые кололись — на раз, только так. А что теперь? Из-за убийства Красномырдикова пресса словно с цепи сорвалась. Вынь да положь им этого убийцу. Теперь из-за нержавеющей Мани Кодекс использовать нельзя, а как без него работать?
— Сука, — повторил Колюня и снова выпил. — До самого Кодекса-то она пока не добралась?
— Нет, — покачал головой Иван Евсеевич. — Хоть тут повезло. Кодекс у меня в сейфе припрятан. Нержавеющая Маня в глаза его не видела. Догадалась, зараза. Умная. Аналитик, туды ее в качель. Сложила два и два.
— Ты умеешь обращаться с этой штукой? — поинтересовался полковник.
Чупрун кивнул.
Начальник выдвинул ящик письменного стола, достал из него новый Уголовно-процессуальный кодекс и, полистав его, вырвал несколько страниц.
— Пора подкорректировать наше законодательство, — объяснил он. — Достанешь точно такую же бумагу, отпечатаешь тем же шрифтом страницы со слегка подправленным текстом и аккуратно подклеишь их на место старых.
Так в УПК появилось несколько новых статей:
Статья об ограничениях на использование психотропных препаратов: при допросе подозреваемых не допускается вводить их несовершеннолетним и беременным женщинам.
Статья о доказательном значении аудио— и видеозаписей, фотоснимков, магнитных цифровых записей, а также изображений, зафиксированных в зрачке трупа.
Статья о недопустимости применения к подозреваемым пыток иначе, чем с санкции прокурора и под наблюдением врача, и так далее.
Родившаяся под влиянием конфискованной бражки «законодательная инициатива» имела неожиданный успех.
Если раньше Обрыдлов и Колюня вынимали во время допросов УПК лишь в случае крайней необходимости, предпочитая более действенные методы убеждения, то теперь они использовали Уголовный Кодекс даже чаще, чем резиновую палку и пытки «Марьванна» и «Карандашик».
Доносящиеся из окон душераздирающие вопли подозреваемых перестали тревожить прохожих, ранее иногда даже заглядывавших в отделение и спрашивавших у дежурного, что у них там происходит.
Особенно безотказно на подозреваемых воздействовало сочетание зверского выражения на покрытом боевыми шрамами Колюнином лице со статьей подновленного Уголовного кодекса, касающейся недопустимости применения к подозреваемым пыток иначе, чем с санкции прокурора.
Для особо крутых, твердо решивших уйти в несознанку, Чупрун, не желая понапрасну растрачивать силушку, приберегал статью, налагающую ограничения на использование психотропных препаратов при допросе несовершеннолетних и беременных женщин.
Достав из сейфа наполненный чаем ветеринарный шприц, рассчитанный на коров и лошадей, объемом с добрую клизму и с иглой, толстой, как вязальная спица, Колюня, грозно поигрывая желваками на скулах, разражался следующий монологом:
— Ну что, гвоздь пидальный, тля соленая, молчать будешь? Ладно, сейчас вколю тебе сыворотку правды — кенарем запоешь. Все, как на духу, выложишь. Только имей в виду: от этой хреновины уже через пятнадцать минут наступают необратимые изменения в организме. Побочные явления, мать твою, слышал о таких? Ты можешь ослепнуть, оглохнуть, стать придурком или пеньком парализованным, а уж что член у тебя больше никогда не встанет — это с гарантией. Так что? Колоть иль не колоть? Прямо Гамлетовский вопрос. Я ведь тебе не медсестра, с первого раза в вену не попадаю, а уж если промахнусь и в мышцу влуплю, боль будет такая, что тебя наизнанку вывернет, а уж парализует стопроцентно.
При виде неотвратимо приближающейся к их вене толстой ветеринарной иглы, несущей боль, слепоту, импотенцию и паралич, ломались самые крутые рецидивисты и разливались соловьем, послушно рассказывая, где они спрятали трупы, оружие, награбленное добро, и даже со слезами на глазах закладывая своих подельников.
И вот теперь про подправленный Уголовный кодекс пронюхала эта чертова Червячук, Нержавеющая Маня, упертая, как бульдог и принципиальная, как манифест Коммунистической партии. Такая баба в отделе — хуже, чем чиряк на заднице. А ведь до майора дослужилась! Вероятно, чин ей дали, чтобы отвязаться. Убить такую нельзя — засудят, сосуществовать с ней невозможно, вот Марину и переводили на повышение куда угодно, лишь бы подальше…
— Что будем делать? — спросил Колюня.
Полковник Обрыдлов вздохнул и плеснул ему в стакан еще водочки.
— Вернемся к старым методам работы, — вздохнул он. — С кодексом лучше на время завязать.
— По-твоему, пытки лучше? — удивился Чупрун.
— К истязаниям все давно уже привыкли. Это мера нежелательная, но в работе необходимая. Бороться с пытками — все равно, что идти против Системы. Наржавеющая Маня это прекрасно понимает и не рыпается, а от нового трактования кодекса она почему-то звереет, как феминистка при виде чадры. Не пойму я этих женщин. По мне уж лучше так, чем пытать.
— А может ей нравится, когда пытают? — предположил Колюня. — Она же мужиков ненавидит. А бандиты — преимущественно мужики.
— Точно, — кивнул головой Обрыдлов. — Мужиков она действительно на дух не переносит, хоть я и не понимаю за что. На днях бедняга Вилочкин при виде Нержавеющей Мани под стол спрятался. В последний раз, когда они случайно встретились в коридоре, Червячук назвала его фатальным последствием первородного греха, вечным жидом в милицейских погонах и грязным распоясавшимся торгашом.
— Как? — изумился Чупрун.
— Грязным распоясавшимся торгашом, — повторил Иван Евсеевич.
— Да нет, я про то, что было вначале. Какое там еще последствие?
— Фатальное последствие первородного греха, — вздохнул полковник. — После этого майор три дня пил не просыхая.
— Плохо, — покачал головой Колюня. — Майор Вилочкин — это прочная материальная основа благосостояния ГУВД. За счет него все органы кормятся. С Вилочкина пылинки сдувать надо, а не оскорблять его непонятными словами.
— Вот и я о том же, — согласился Иван Евсеевич. — Предлагаю выпить за Вилочкина.
— Хорошая мысль, — согласился Чупрун.
С тех пор, как родоначальник народничества и утопический социалист Чернышевский впервые начертал на бумаге впоследствии набивший оскомину миллионам советских школьников вопрос: «Что делать?», люди задавали множество еще более идиотских и бессмысленных вопросов, на которые давали столь же дурацкие и бессмысленные ответы, но лишь немногие из этих вопросов намертво впечатывались в память неблагодарных поколений подобно сакраментальному «Что делать?» Чернышевского.
Однажды, несколько лет назад, в исторический промежуток времени, когда денежная единица под названием «копейка» временно прекратила свое существование, а майор Вилочкин был юным и энергичным лейтенантом Вилочкиным, молодой опер с Петровки достал из кармана потертый кошелек, открыл его и, заглянув в него с робкой надеждой, обнаружил там сиротливо забившийся в угол металлический рубль. Опер достал рубль из кошелька, повертел его в пальцах, зачем-то понюхал, а затем, размахнувшись, в сердцах швырнул монету в окно убойного отдела УВД.
Именно после этого Вавила Варфоломеевич Вилочкин и задал свой исторический вопрос.
— Чем мы хуже бандитов? — поинтересовался молодой опер.
— Ничем, — ответил Вилочкину заглянувший в гости к ментам тогда еще лейтенант ГАИ Паша Зюзин. — Мы лучше бандитов. Гораздо лучше.
— А почему нам тогда не дают денег на бензин для отделовского «газика»? — Опер с редким сирийским именем грустно посмотрел в недра пустого кошелька.
— Ну, ты даешь! — усмехнулся Николай Чупрун. — Ты еще спроси, почему у нас такая зарплата, и почему нам эту зарплату по несколько месяцев не выплачивают.
— Толковые сыщики расползаются, как тараканы, по частным предприятиям и службам безопасности, — задумчиво продолжал Вавила Вилочкин. — Менты, способные без единой орфографической ошибки написать в протоколе задержания фразу «…и долго бился головой о сапоги участкового», подаются в писатели и врут на всю страну о том, как наши бравые органы на корню изничтожают преступность. А как, ее, на хрен, изничтожать, если нет денег на бензин?
Лейтенант Зюзин довольно хмыкнул.
— Вот у нас таких проблем не возникает.
— Еще бы! — завистливо прокомментировал Иван Евсеевич Обрыдлов. — Недаром вас называют «ГАИ с большой дороги».
— Единственный выход — это устранить социальную несправедливость, — изрек Вавила Варфоломеевич.
— Как, интересно? — безнадежно пожал плечами Обрыдлов.
— Надо подумать, — многозначительно произнес лейтенант Вилочкин.
Вавила Вилочкин был далеко не первым работником органов, которого посетила здравая мысль об устранении социальной несправедливости. От прочих ментов, занимающихся мелким вымогательством и поборами с торговцев и предпринимателей, лейтенант отличался обилием плодотворных идей, широтой размаха и, главное, искренним радением о благе общего дела.
Районные отделы УВД с головой окунулись в коммерческую деятельность намного раньше несколько отсталой в этом смысле Петровки, 38, приобретая контроль над продовольственными рынками и успешно деля рынки сбыта с бандитами. В результате этого раздела из государственных палаток на рынках и около метро остались лишь киоски, торгующие билетами «Спортлото». Остальные палатки, примерно пятьдесят на пятьдесят, торговали либо под ментами, либо под бандитами, а то и под теми, и под другими, как Рузаевский магазинчик № 666.
Конфискуя у торговцев недокументированный или несертифицированный товар, менты тут же толкали его через своих торговцев и свои палатки, а то и не гнушались сами торгануть с машины конфискованным мясом, яйцами или шампиньонами.
Более «честная» Петровка, 38, продержалась дольше всех. Поглощенные ловлей преступников менты из ГУВД долго и упрямо не занимались коммерцией. И если бы не инициатива лейтенанта Вилочкина, кто знает, что сталось бы с Главным Управлением. Разбежались бы с голодухи все сотрудники — и кто бы тогда стал преступников ловить?
Деньги, заработанные под чутким руководством лейтенанта, в основном шли на общественные нужды и способствовали успешной работе Управления. Посредственный опер неожиданно оказался блестящим коммерсантом. Словно по мановению волшебной палочки, появились и деньги на бензин, и на прием проверяющих товарищей из МВД и прокуратуры, и на помощь семьям погибших при исполнении служебных обязанностей милиционеров и так далее, и тому подобное.
Вокруг здания Петровки, 38, а потом и по окрестным с Петровкой улицам начали пачками открываться принадлежащие милицейскому начальству торговые палатки, киоски и рестораны. Оформлено все было со знанием дела — так что не подкопаешься, и никакую коммерческую деятельность в вину работникам органов не поставишь. Дружественные ментам и щедро откусывающие от коммерческого ментовского пирога налоговая служба и ОБХСС молчали в тряпочку, внося, таким образом, свой ощутимый вклад в борьбу с преступностью.
Благосостояние сотрудников милиции росло на глазах. Свидетельством тому мог служить типичный казус, когда к соседнему с Петровкой, 38, зданию, в котором располагался ОМСН — отдел милиции специального назначения, подрулил на собственном «линкольне» сотрудник — молодой лейтенант милиции.
Завидев из окна служебного кабинета тормозящее у входа чудо заморского автомобилестроения, начальник, как ошпаренный, выскочил за дверь и помчался вниз.
— Спятил, кретин! — орал он на присмиревшего лейтенанта. — На хрена ж ты, урод, выставляешься? Ты на какой, мать твою, тачке на работу ездишь? А если комиссия какая появится? Под статью меня хочешь подвести?
— Все понял, — отрапортовал лейтенант, и с тех пор приезжал на работу исключительно на новенькой отечественной «девятке».
Впрочем, счастливыми обладателями «линкольнов», «кадиллаков» и «БМВ» были далеко не все менты. Подавляющее большинство работников нижнего звена довольствовалось более или менее разумной прибавкой к зарплате, позволяющей без особого напряга прокормить себя и семью. Встречались, правда, и отдельные индивиды-идеалисты вроде Нержавеющей Мани, не желающие хлебать из общей кормушки, но таких опасались и не любили, и с каждым годом их становилось все меньше и меньше, так что впору было заводить для них, как для исчезающих видов животных, собственную Красную книгу.
С легкой руки гениального Вилочкина менты начали приторговывать золотом и прочими драгметаллами.
В самых людных точках столицы — около вокзалов, рынков и станций метро появились дорогие иномарки, в окнах которых красовались картонки со сделанной от руки надписью: «Куплю золото, драгметаллы и т. д.». Иногда к списку добавлялись медали, радиоаппаратура, а то и иконы.
Служебные иномарки ментам обеспечивало начальство, которое впоследствии и реализовало по своим каналам добытое золотишко, медали, а то и антиквариат.
В автомобилях сидели заросшие щетиной мужички с золотыми цепями на шеях и здоровенными перстнями на пальцах. При виде их у российского обывателя не зарождалось даже тени подозрения, что под спекулянтов канают переодетые опера. Мысль о том, что даже отмороженные братки не могут быть настолько сумасшедшими, чтобы ставить машину с подобной надписью в непосредственной близости от обязательно наличествующего в подобных «горячих» точках СПМ — служебного пункта милиции — небольшой будочки или комнаты, в которой тусуются патрульные менты и опера, — наивным россиянам в большинстве случаев почему-то в голову не приходила.
Сидящий в иномарке опер исправно скупал драгметаллы у населения, до тех пор, пока ему не попадались вещи или украшения, проходящие по какому-либо делу. Тут уж опер или сам задерживал преступника, или ему на помощь приходили крутящиеся поблизости коллеги-менты. Граждан, регулярно толкающих золото, опера брали на заметку и тоже рано или поздно задерживали, отводили в СПМ и там «опускали почки», выясняя, откуда исходит неисчерпаемый источник драгметаллов. Иногда операм даже предлагали купить оружие. В подобных случаях, помимо «опускания почек» в ход шли нежно любимые ментами пытки «Марьванна» и «Парашют».
Итак, благодаря блестящей идее майора Вилочкина, и менты были сыты, и преступники ловились, то есть все происходило именно так, как и должно быть в любой нормальной цивилизованной стране.
— За Вилочкина! — сказал Николай Чупрун, и залпом выпил водку.
Полковник Обрыдлов, тоже опустошив свой стакан, крякнул и заел выпивку кусочком колбаски.
— Черт бы побрал это убийство Красномырдикова, — вздохнул Колюня.
— Черт бы побрал эту Червячук, — покачал головой Иван Евсеевич.
— А может, все-таки снять сучку с расследования? — без особой надежды предложил Чупрун. — Я ее и раньше с трудом переносил, а теперь, когда узнал, до чего она довела беднягу Вилочкина, прямо придушить заразу хочется. Как же мне с ней работать?
— Стиснув зубы, — вздохнул полковник. — От Мани просто так не избавишься. Стерва, конечно, та еще, но работать умеет, этого у нее не отнимешь. Аналитик, мать ее так. Маня — как застарелая язва — и вырезать нельзя, и житья не дает. Лучше ее не бередить, а то так тебя скрутит — не разогнешься. Делай что хочешь, но найди с Червячук общий язык. Убийство Красномырдикова необходимо раскрыть, и как можно быстрее.
Как и Психоз, Глеб Бычков по кличке Бык, тоже был сыном милиционера. В этом просматривалась определенная ирония судьбы. Менты и преступники чередовались в поколениях, как циклы оледенения и глобального потепления Земли. Наиболее четко эта любопытная тенденция прослеживалась именно в Синяевском районе.
Один синяевский наркоман-интеллектуал по прозвищу Нюхарик, проучившийся аж два семестра на философском факультете МГУ даже написал серьезное научное исследование под названием «Круговорот ментов в природе». Нюхарик рассчитывал предоставить это исследование в качестве курсовой работы, но не успел. Его выперли с факультета за употребление наркотиков. К счастью для Нюхарика, пришить ему еще и распространение так и не удалось.
Ментов и преступников Нюхарик рассматривал, как два агрегатных состояния одного и того же вещества, сравнивая ментов со льдом, а преступников — с паром. К категории воды, относились граждане, с легаво-стукачески-криминальными задатками. В зависимости от состояния социума и окружающей среды «водяные» граждане плавно переходили в одно из соответствующих агрегатных состояний.
Физическому явлению, описанному в учебниках физики под названием «возгонка», то есть прямому переходу из агрегатного состояния льда в агрегатное состояние пара соответствовала повальная криминализация ментов, то есть непосредственный переход сотрудников правоохранительных органов на противоположную сторону баррикад.
Нюхарик даже создал шкалу переходных состояний от ментов к бандитам и обратно, дав определение таким категориям, как «ментобандит» (сокращенно: ментоб) и бандитомент (сокращенно: бандом), а также ПКМ (примкнувший к ментам) и ПКБ (примкнувший к бандитам). Ближе всего к нулю с двух сторон от него располагались категории СМ (сочувствующий ментам) и СБ (сочувствующий бандитам).
Согласно созданной Нюхариком теории, криминальные проблемы Синяевского района уходили своими корнями в далекие и малоприятные сталинские времена. Возвращающиеся из лагерей уголовные и политические заключенные для начала отправлялись на поселение за сто первый километр от столицы. Лишь прожив там положенное число лет, они могли переместиться поближе к сердцу нашей Родины. В связи с невозможностью получить московскую прописку, бывшие зэки унылым ручейком тянулись в расположенный в двух километрах от Кольцевой дороги уютный и зеленый городок Синяево.
Перенесшие ужас лагерей люди не хотели, чтобы их дети когда-либо прошли через подобный ад. Они усвоили и выстрадали одну простую истину: если люди в погонах сажают людей без погон, уж лучше носить погоны и сажать, чем жить без погон и быть посаженными. Так думали не все, но многие. Думающие так породили поколение ментов.
Ох, не жили вы в Совдеповской империи,
Среди ночи вам со страху не икается,
А ведь предки — так они еще от Берии
Как мента увидят, бля, аж заикаются…—
пели про своих детей дети заключенных сталинского ГУЛАГа.
Более стойкие зэки, наоборот, вынесли из зоны устойчивую ненависть к погонам. Они не хотели батрачить на подлую и постыдную власть. Они выкалывали на плечах фразы: «Бей коммунистов, режь активистов», «Нас татары гнули — хрен согнули, а коммунисты так согнули — хрен разогнешь», «КПСС — злейший враг народа». Они украшали спины и ягодицы портретами Генсеков КПСС. Под портретом Ленина было вытаировано «ВОР» (вождь Октябрьской революции). Под Сталиным писали «Вождь большой зоны», Брежнев определялся, как «Пахан Политбюро ЦК КПСС», а многострадальный Горбачев стал «Сиротинушкой Совка».
Согласно инструкциям ГПУ, НКВД и МВД, татуировки антисоветского характера подлежали уничтожению. О пластической хирургии в советских лагерях не могло быть и речи. Зубной врач бормашиной сдирал с заключенного кожу вместе с нательной компрой, татуировки выжигали раскаленным железом, но железо и бормашины не могли уничтожить черную, как втираемая в наколки сажа, ненависть к советскому строю, к погонам, к власти, к трусливым и подлым доносчикам и покорным, как стадо баранов, обывателям. От этих людей пошло поколение бандитов.
В данном случае слова Ивана Евсеевича были камнем в огород сотрудницы его отдела старшего оперуполномоченного уголовного розыска Марины Александровны Червячук.
— Есть женщины, а есть суки, — глубокомысленно заметил Колюня. — И вообще, принципиальный мужик в юбке — это не женщина. Женщина — это… — Чупрун задумался, подбирая подходящее определение. Ему вспомнились жаркие объятия Верочки — стапятикилограммовой самбистки-культуристки. — Ну… в общем…
— Я тебя понимаю, — кивнул начальник и отпил из своего стакана.
— Она узнала про Уголовный Кодекс, — пожаловался Колюня.
— Я в курсе, — вздохнул полковник. — Она ко мне приходила. Червячук подозревает, что я был в сговоре с тобой.
— Нержавеющая Маня на тебя наезжает? — ужаснулся Чупрун. — Она что, собирается телегу на нас накатать?
— Телегу не накатает, — покачал головой Обрыдлов. — Знает, что ябед у нас не терпят. Зато смотрит на меня своими очками, как солдат на вошь, словно она в управлении одна такая честная. Ей плевать, что с раскрываемостью преступлений в городе полные кранты. Сначала ей пытки, видишь ли, не нравились. Ладно, пошли ей навстречу, воздействуем теперь на задержанных Уголовным Кодексом — а она опять недовольна. Аналитик, мать ее так, со всяческими идеями насчет психологического подхода. А нам что теперь делать? Ты и Уголовный Кодекс были гордостью нашего отдела. Подозреваемые кололись — на раз, только так. А что теперь? Из-за убийства Красномырдикова пресса словно с цепи сорвалась. Вынь да положь им этого убийцу. Теперь из-за нержавеющей Мани Кодекс использовать нельзя, а как без него работать?
— Сука, — повторил Колюня и снова выпил. — До самого Кодекса-то она пока не добралась?
— Нет, — покачал головой Иван Евсеевич. — Хоть тут повезло. Кодекс у меня в сейфе припрятан. Нержавеющая Маня в глаза его не видела. Догадалась, зараза. Умная. Аналитик, туды ее в качель. Сложила два и два.
* * *
Пару месяцев назад, когда Колюня и полковник Обрыдлов обмывали арест обвиняемого в производстве фальшивой ликеро-водочной продукции гражданина Климовича, распивая за запертыми дверями кабинета конфискованную у вышеозначенного гражданина водку «Серый орел», задумчивый взгляд полковника остановился на изъятом у задержанного Климовича цветном лазерном принтере, на котором преступник распечатывал образцы этикеток.— Ты умеешь обращаться с этой штукой? — поинтересовался полковник.
Чупрун кивнул.
Начальник выдвинул ящик письменного стола, достал из него новый Уголовно-процессуальный кодекс и, полистав его, вырвал несколько страниц.
— Пора подкорректировать наше законодательство, — объяснил он. — Достанешь точно такую же бумагу, отпечатаешь тем же шрифтом страницы со слегка подправленным текстом и аккуратно подклеишь их на место старых.
Так в УПК появилось несколько новых статей:
Статья об ограничениях на использование психотропных препаратов: при допросе подозреваемых не допускается вводить их несовершеннолетним и беременным женщинам.
Статья о доказательном значении аудио— и видеозаписей, фотоснимков, магнитных цифровых записей, а также изображений, зафиксированных в зрачке трупа.
Статья о недопустимости применения к подозреваемым пыток иначе, чем с санкции прокурора и под наблюдением врача, и так далее.
Родившаяся под влиянием конфискованной бражки «законодательная инициатива» имела неожиданный успех.
Если раньше Обрыдлов и Колюня вынимали во время допросов УПК лишь в случае крайней необходимости, предпочитая более действенные методы убеждения, то теперь они использовали Уголовный Кодекс даже чаще, чем резиновую палку и пытки «Марьванна» и «Карандашик».
Доносящиеся из окон душераздирающие вопли подозреваемых перестали тревожить прохожих, ранее иногда даже заглядывавших в отделение и спрашивавших у дежурного, что у них там происходит.
Особенно безотказно на подозреваемых воздействовало сочетание зверского выражения на покрытом боевыми шрамами Колюнином лице со статьей подновленного Уголовного кодекса, касающейся недопустимости применения к подозреваемым пыток иначе, чем с санкции прокурора.
Для особо крутых, твердо решивших уйти в несознанку, Чупрун, не желая понапрасну растрачивать силушку, приберегал статью, налагающую ограничения на использование психотропных препаратов при допросе несовершеннолетних и беременных женщин.
Достав из сейфа наполненный чаем ветеринарный шприц, рассчитанный на коров и лошадей, объемом с добрую клизму и с иглой, толстой, как вязальная спица, Колюня, грозно поигрывая желваками на скулах, разражался следующий монологом:
— Ну что, гвоздь пидальный, тля соленая, молчать будешь? Ладно, сейчас вколю тебе сыворотку правды — кенарем запоешь. Все, как на духу, выложишь. Только имей в виду: от этой хреновины уже через пятнадцать минут наступают необратимые изменения в организме. Побочные явления, мать твою, слышал о таких? Ты можешь ослепнуть, оглохнуть, стать придурком или пеньком парализованным, а уж что член у тебя больше никогда не встанет — это с гарантией. Так что? Колоть иль не колоть? Прямо Гамлетовский вопрос. Я ведь тебе не медсестра, с первого раза в вену не попадаю, а уж если промахнусь и в мышцу влуплю, боль будет такая, что тебя наизнанку вывернет, а уж парализует стопроцентно.
При виде неотвратимо приближающейся к их вене толстой ветеринарной иглы, несущей боль, слепоту, импотенцию и паралич, ломались самые крутые рецидивисты и разливались соловьем, послушно рассказывая, где они спрятали трупы, оружие, награбленное добро, и даже со слезами на глазах закладывая своих подельников.
И вот теперь про подправленный Уголовный кодекс пронюхала эта чертова Червячук, Нержавеющая Маня, упертая, как бульдог и принципиальная, как манифест Коммунистической партии. Такая баба в отделе — хуже, чем чиряк на заднице. А ведь до майора дослужилась! Вероятно, чин ей дали, чтобы отвязаться. Убить такую нельзя — засудят, сосуществовать с ней невозможно, вот Марину и переводили на повышение куда угодно, лишь бы подальше…
— Что будем делать? — спросил Колюня.
Полковник Обрыдлов вздохнул и плеснул ему в стакан еще водочки.
— Вернемся к старым методам работы, — вздохнул он. — С кодексом лучше на время завязать.
— По-твоему, пытки лучше? — удивился Чупрун.
— К истязаниям все давно уже привыкли. Это мера нежелательная, но в работе необходимая. Бороться с пытками — все равно, что идти против Системы. Наржавеющая Маня это прекрасно понимает и не рыпается, а от нового трактования кодекса она почему-то звереет, как феминистка при виде чадры. Не пойму я этих женщин. По мне уж лучше так, чем пытать.
— А может ей нравится, когда пытают? — предположил Колюня. — Она же мужиков ненавидит. А бандиты — преимущественно мужики.
— Точно, — кивнул головой Обрыдлов. — Мужиков она действительно на дух не переносит, хоть я и не понимаю за что. На днях бедняга Вилочкин при виде Нержавеющей Мани под стол спрятался. В последний раз, когда они случайно встретились в коридоре, Червячук назвала его фатальным последствием первородного греха, вечным жидом в милицейских погонах и грязным распоясавшимся торгашом.
— Как? — изумился Чупрун.
— Грязным распоясавшимся торгашом, — повторил Иван Евсеевич.
— Да нет, я про то, что было вначале. Какое там еще последствие?
— Фатальное последствие первородного греха, — вздохнул полковник. — После этого майор три дня пил не просыхая.
— Плохо, — покачал головой Колюня. — Майор Вилочкин — это прочная материальная основа благосостояния ГУВД. За счет него все органы кормятся. С Вилочкина пылинки сдувать надо, а не оскорблять его непонятными словами.
— Вот и я о том же, — согласился Иван Евсеевич. — Предлагаю выпить за Вилочкина.
— Хорошая мысль, — согласился Чупрун.
С тех пор, как родоначальник народничества и утопический социалист Чернышевский впервые начертал на бумаге впоследствии набивший оскомину миллионам советских школьников вопрос: «Что делать?», люди задавали множество еще более идиотских и бессмысленных вопросов, на которые давали столь же дурацкие и бессмысленные ответы, но лишь немногие из этих вопросов намертво впечатывались в память неблагодарных поколений подобно сакраментальному «Что делать?» Чернышевского.
Однажды, несколько лет назад, в исторический промежуток времени, когда денежная единица под названием «копейка» временно прекратила свое существование, а майор Вилочкин был юным и энергичным лейтенантом Вилочкиным, молодой опер с Петровки достал из кармана потертый кошелек, открыл его и, заглянув в него с робкой надеждой, обнаружил там сиротливо забившийся в угол металлический рубль. Опер достал рубль из кошелька, повертел его в пальцах, зачем-то понюхал, а затем, размахнувшись, в сердцах швырнул монету в окно убойного отдела УВД.
Именно после этого Вавила Варфоломеевич Вилочкин и задал свой исторический вопрос.
— Чем мы хуже бандитов? — поинтересовался молодой опер.
— Ничем, — ответил Вилочкину заглянувший в гости к ментам тогда еще лейтенант ГАИ Паша Зюзин. — Мы лучше бандитов. Гораздо лучше.
— А почему нам тогда не дают денег на бензин для отделовского «газика»? — Опер с редким сирийским именем грустно посмотрел в недра пустого кошелька.
— Ну, ты даешь! — усмехнулся Николай Чупрун. — Ты еще спроси, почему у нас такая зарплата, и почему нам эту зарплату по несколько месяцев не выплачивают.
— Толковые сыщики расползаются, как тараканы, по частным предприятиям и службам безопасности, — задумчиво продолжал Вавила Вилочкин. — Менты, способные без единой орфографической ошибки написать в протоколе задержания фразу «…и долго бился головой о сапоги участкового», подаются в писатели и врут на всю страну о том, как наши бравые органы на корню изничтожают преступность. А как, ее, на хрен, изничтожать, если нет денег на бензин?
Лейтенант Зюзин довольно хмыкнул.
— Вот у нас таких проблем не возникает.
— Еще бы! — завистливо прокомментировал Иван Евсеевич Обрыдлов. — Недаром вас называют «ГАИ с большой дороги».
— Единственный выход — это устранить социальную несправедливость, — изрек Вавила Варфоломеевич.
— Как, интересно? — безнадежно пожал плечами Обрыдлов.
— Надо подумать, — многозначительно произнес лейтенант Вилочкин.
Вавила Вилочкин был далеко не первым работником органов, которого посетила здравая мысль об устранении социальной несправедливости. От прочих ментов, занимающихся мелким вымогательством и поборами с торговцев и предпринимателей, лейтенант отличался обилием плодотворных идей, широтой размаха и, главное, искренним радением о благе общего дела.
Районные отделы УВД с головой окунулись в коммерческую деятельность намного раньше несколько отсталой в этом смысле Петровки, 38, приобретая контроль над продовольственными рынками и успешно деля рынки сбыта с бандитами. В результате этого раздела из государственных палаток на рынках и около метро остались лишь киоски, торгующие билетами «Спортлото». Остальные палатки, примерно пятьдесят на пятьдесят, торговали либо под ментами, либо под бандитами, а то и под теми, и под другими, как Рузаевский магазинчик № 666.
Конфискуя у торговцев недокументированный или несертифицированный товар, менты тут же толкали его через своих торговцев и свои палатки, а то и не гнушались сами торгануть с машины конфискованным мясом, яйцами или шампиньонами.
Более «честная» Петровка, 38, продержалась дольше всех. Поглощенные ловлей преступников менты из ГУВД долго и упрямо не занимались коммерцией. И если бы не инициатива лейтенанта Вилочкина, кто знает, что сталось бы с Главным Управлением. Разбежались бы с голодухи все сотрудники — и кто бы тогда стал преступников ловить?
Деньги, заработанные под чутким руководством лейтенанта, в основном шли на общественные нужды и способствовали успешной работе Управления. Посредственный опер неожиданно оказался блестящим коммерсантом. Словно по мановению волшебной палочки, появились и деньги на бензин, и на прием проверяющих товарищей из МВД и прокуратуры, и на помощь семьям погибших при исполнении служебных обязанностей милиционеров и так далее, и тому подобное.
Вокруг здания Петровки, 38, а потом и по окрестным с Петровкой улицам начали пачками открываться принадлежащие милицейскому начальству торговые палатки, киоски и рестораны. Оформлено все было со знанием дела — так что не подкопаешься, и никакую коммерческую деятельность в вину работникам органов не поставишь. Дружественные ментам и щедро откусывающие от коммерческого ментовского пирога налоговая служба и ОБХСС молчали в тряпочку, внося, таким образом, свой ощутимый вклад в борьбу с преступностью.
Благосостояние сотрудников милиции росло на глазах. Свидетельством тому мог служить типичный казус, когда к соседнему с Петровкой, 38, зданию, в котором располагался ОМСН — отдел милиции специального назначения, подрулил на собственном «линкольне» сотрудник — молодой лейтенант милиции.
Завидев из окна служебного кабинета тормозящее у входа чудо заморского автомобилестроения, начальник, как ошпаренный, выскочил за дверь и помчался вниз.
— Спятил, кретин! — орал он на присмиревшего лейтенанта. — На хрена ж ты, урод, выставляешься? Ты на какой, мать твою, тачке на работу ездишь? А если комиссия какая появится? Под статью меня хочешь подвести?
— Все понял, — отрапортовал лейтенант, и с тех пор приезжал на работу исключительно на новенькой отечественной «девятке».
Впрочем, счастливыми обладателями «линкольнов», «кадиллаков» и «БМВ» были далеко не все менты. Подавляющее большинство работников нижнего звена довольствовалось более или менее разумной прибавкой к зарплате, позволяющей без особого напряга прокормить себя и семью. Встречались, правда, и отдельные индивиды-идеалисты вроде Нержавеющей Мани, не желающие хлебать из общей кормушки, но таких опасались и не любили, и с каждым годом их становилось все меньше и меньше, так что впору было заводить для них, как для исчезающих видов животных, собственную Красную книгу.
С легкой руки гениального Вилочкина менты начали приторговывать золотом и прочими драгметаллами.
В самых людных точках столицы — около вокзалов, рынков и станций метро появились дорогие иномарки, в окнах которых красовались картонки со сделанной от руки надписью: «Куплю золото, драгметаллы и т. д.». Иногда к списку добавлялись медали, радиоаппаратура, а то и иконы.
Служебные иномарки ментам обеспечивало начальство, которое впоследствии и реализовало по своим каналам добытое золотишко, медали, а то и антиквариат.
В автомобилях сидели заросшие щетиной мужички с золотыми цепями на шеях и здоровенными перстнями на пальцах. При виде их у российского обывателя не зарождалось даже тени подозрения, что под спекулянтов канают переодетые опера. Мысль о том, что даже отмороженные братки не могут быть настолько сумасшедшими, чтобы ставить машину с подобной надписью в непосредственной близости от обязательно наличествующего в подобных «горячих» точках СПМ — служебного пункта милиции — небольшой будочки или комнаты, в которой тусуются патрульные менты и опера, — наивным россиянам в большинстве случаев почему-то в голову не приходила.
Сидящий в иномарке опер исправно скупал драгметаллы у населения, до тех пор, пока ему не попадались вещи или украшения, проходящие по какому-либо делу. Тут уж опер или сам задерживал преступника, или ему на помощь приходили крутящиеся поблизости коллеги-менты. Граждан, регулярно толкающих золото, опера брали на заметку и тоже рано или поздно задерживали, отводили в СПМ и там «опускали почки», выясняя, откуда исходит неисчерпаемый источник драгметаллов. Иногда операм даже предлагали купить оружие. В подобных случаях, помимо «опускания почек» в ход шли нежно любимые ментами пытки «Марьванна» и «Парашют».
Итак, благодаря блестящей идее майора Вилочкина, и менты были сыты, и преступники ловились, то есть все происходило именно так, как и должно быть в любой нормальной цивилизованной стране.
— За Вилочкина! — сказал Николай Чупрун, и залпом выпил водку.
Полковник Обрыдлов, тоже опустошив свой стакан, крякнул и заел выпивку кусочком колбаски.
— Черт бы побрал это убийство Красномырдикова, — вздохнул Колюня.
— Черт бы побрал эту Червячук, — покачал головой Иван Евсеевич.
— А может, все-таки снять сучку с расследования? — без особой надежды предложил Чупрун. — Я ее и раньше с трудом переносил, а теперь, когда узнал, до чего она довела беднягу Вилочкина, прямо придушить заразу хочется. Как же мне с ней работать?
— Стиснув зубы, — вздохнул полковник. — От Мани просто так не избавишься. Стерва, конечно, та еще, но работать умеет, этого у нее не отнимешь. Аналитик, мать ее так. Маня — как застарелая язва — и вырезать нельзя, и житья не дает. Лучше ее не бередить, а то так тебя скрутит — не разогнешься. Делай что хочешь, но найди с Червячук общий язык. Убийство Красномырдикова необходимо раскрыть, и как можно быстрее.
Как и Психоз, Глеб Бычков по кличке Бык, тоже был сыном милиционера. В этом просматривалась определенная ирония судьбы. Менты и преступники чередовались в поколениях, как циклы оледенения и глобального потепления Земли. Наиболее четко эта любопытная тенденция прослеживалась именно в Синяевском районе.
Один синяевский наркоман-интеллектуал по прозвищу Нюхарик, проучившийся аж два семестра на философском факультете МГУ даже написал серьезное научное исследование под названием «Круговорот ментов в природе». Нюхарик рассчитывал предоставить это исследование в качестве курсовой работы, но не успел. Его выперли с факультета за употребление наркотиков. К счастью для Нюхарика, пришить ему еще и распространение так и не удалось.
Ментов и преступников Нюхарик рассматривал, как два агрегатных состояния одного и того же вещества, сравнивая ментов со льдом, а преступников — с паром. К категории воды, относились граждане, с легаво-стукачески-криминальными задатками. В зависимости от состояния социума и окружающей среды «водяные» граждане плавно переходили в одно из соответствующих агрегатных состояний.
Физическому явлению, описанному в учебниках физики под названием «возгонка», то есть прямому переходу из агрегатного состояния льда в агрегатное состояние пара соответствовала повальная криминализация ментов, то есть непосредственный переход сотрудников правоохранительных органов на противоположную сторону баррикад.
Нюхарик даже создал шкалу переходных состояний от ментов к бандитам и обратно, дав определение таким категориям, как «ментобандит» (сокращенно: ментоб) и бандитомент (сокращенно: бандом), а также ПКМ (примкнувший к ментам) и ПКБ (примкнувший к бандитам). Ближе всего к нулю с двух сторон от него располагались категории СМ (сочувствующий ментам) и СБ (сочувствующий бандитам).
Согласно созданной Нюхариком теории, криминальные проблемы Синяевского района уходили своими корнями в далекие и малоприятные сталинские времена. Возвращающиеся из лагерей уголовные и политические заключенные для начала отправлялись на поселение за сто первый километр от столицы. Лишь прожив там положенное число лет, они могли переместиться поближе к сердцу нашей Родины. В связи с невозможностью получить московскую прописку, бывшие зэки унылым ручейком тянулись в расположенный в двух километрах от Кольцевой дороги уютный и зеленый городок Синяево.
Перенесшие ужас лагерей люди не хотели, чтобы их дети когда-либо прошли через подобный ад. Они усвоили и выстрадали одну простую истину: если люди в погонах сажают людей без погон, уж лучше носить погоны и сажать, чем жить без погон и быть посаженными. Так думали не все, но многие. Думающие так породили поколение ментов.
Ох, не жили вы в Совдеповской империи,
Среди ночи вам со страху не икается,
А ведь предки — так они еще от Берии
Как мента увидят, бля, аж заикаются…—
пели про своих детей дети заключенных сталинского ГУЛАГа.
Более стойкие зэки, наоборот, вынесли из зоны устойчивую ненависть к погонам. Они не хотели батрачить на подлую и постыдную власть. Они выкалывали на плечах фразы: «Бей коммунистов, режь активистов», «Нас татары гнули — хрен согнули, а коммунисты так согнули — хрен разогнешь», «КПСС — злейший враг народа». Они украшали спины и ягодицы портретами Генсеков КПСС. Под портретом Ленина было вытаировано «ВОР» (вождь Октябрьской революции). Под Сталиным писали «Вождь большой зоны», Брежнев определялся, как «Пахан Политбюро ЦК КПСС», а многострадальный Горбачев стал «Сиротинушкой Совка».
Согласно инструкциям ГПУ, НКВД и МВД, татуировки антисоветского характера подлежали уничтожению. О пластической хирургии в советских лагерях не могло быть и речи. Зубной врач бормашиной сдирал с заключенного кожу вместе с нательной компрой, татуировки выжигали раскаленным железом, но железо и бормашины не могли уничтожить черную, как втираемая в наколки сажа, ненависть к советскому строю, к погонам, к власти, к трусливым и подлым доносчикам и покорным, как стадо баранов, обывателям. От этих людей пошло поколение бандитов.