Страница:
– Павел… – после давешнего всплеска активности голос воеводы звучал куда более устало, – я… хотел сказать тебе… не совсем понимаю как… И, кажется, не совсем понимаю, что именно…
– Скажи. Что думаешь. Я вполне толстокожий человек.
– Ладно… Ладно. Так. Я не эксперт в таких делах, которые про мужчину и женщину, которые вместе и которые… Завел волынку! Ты понимаешь меня?
– Кажется, да.
– Хорошо. У меня самого все это получается как-то просто и само собой. Ну вот. Так. Да. Вот что: Маша и Андрей Петрович были неразлучной парой на протяжении трех жизней. Они друг друга любили. Теперь она любит тебя, а ты, кажется, начинаешь любить ее. Ну или влюбляться. Не знаю, что у вас там в точности, и залезать в чужие дела не собираюсь… Так. Просто вся эта эквилибристика присутствует у вас на лицах.
– Неужели заметно что-то?
– Как пожар ночью. Да. Та-ак.
– И что теперь? Намек на то, что я тут третий лишний? Или случайно затесался? Мне бы поконкретнее, я по юбкам тоже не специал…
– Э-э! Не кипятись. Послушай. Да не кипятись ты, сядь! Как-то Машенька потерялась. Мы искали ее несколько месяцев. Потом нашли здесь же, в Москве, маленькое подразделение Воздушного королевства… Оно к нам неведомо как просочилось, жиденькой сектой сатанистов обзавелось, ну и выловило Машку. Девка она ловкая, но беспечная… Ее мучили, насиловали всеми мыслимыми способами, держали на цепи, но не убили. То есть когда мы ее освободили, она была еще жива. Говорить уже почти разучилась, соображать тоже. Конечно, в порядок ее привели, заштопали, так что стала краше прежнего. Только вот душу не заштопали. Любить она уже не умела. Не выходило. И с Петровичем все у них порушилось, да и ни с кем не завязалось. Они были мужем и женой прежде, а потом развелись. Слушаешь?
– Очень внимательно.
– Дай еще чаю, глотка у меня рашпилем работать нанялась…
Чаю похлебал, передохнул, ободрился.
– Так. Ну вот и я радуюсь, девка с тобой отмокать начала. В смысле, отогреваться. Я просто, чтобы ты знал: у нее все тонко, попусту не балуй.
– Я и не балую… – спокойно ответил. Лишних слов не любил Павел. Петушиться на пустом месте тоже не любил.
– Это хорошо. Я, признаться, так и не думал. Просто на всякий случай. Чтобы понятно было, какие тут дела, видишь.
– Понятно.
– А вот теперь с Петровичем. Он ее не разлюбит никогда.
К такому повороту Мечников не был готов. В первую голову подумал, как ему поступать, но в извилинах пошарив, ничего подходящего не отыскал. Слишком разные вещи: большое дружинное их дело и маленькое, но важное дело с Машкой на двоих. И никак одно с другим не монтировалось и не соединялось, раз приключилась такая околесица…
Воевода наблюдал за ним, хотел, видно, услышать что-нибудь умное или просто услышать хоть что-нибудь. Однако, не дождался.
– Послушай, Павел. Он вашим с Машкой… м-м-м…
– Понятно-понятно.
– Да. Так вот, не будет он помехой. Он порадуется, что у Машеньки все человеческое принялось оживать. Понимаешь ты, он ревновать не умеет, и лезть в чужие дела, наподобие меня, тоже не умеет. Он только радоваться станет. И все.
– Он что же, ангел, а не мужчина?
– Ну да. Именно, что ангел.
– Аа?
– В дружинах у нас не только люди. Разные существа ходят в витязях и дружинниках. Все, кто способен уверовать, креститься и принять символ веры, все они теоретически могут служить вместе с нами.
– И нынешние дружинники?
– Огнеметчик.
– Кто?
– Эти существа вымерли четыре тысячелетия назад. Там, в инстанциях Творца и в Воздушном королевстве, восемь из них еще обладают телами. Остальные – только душами. Ну и наш. Очень длинное название у их племени, я его, скорее всего, произнесу неверно. Да и ни к чему оно тебе. Ну а Петрович – ангельского чина. Горбик у него за спиной – крылья, или, вернее, то, что называют крыльями. Изначально он не имел пола. В Срединном мире Андрей его получил, мужской, как ты понимаешь. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
– Физиология такая?
– Божья воля. Вернуть себе бесполое обличие он сможет, только уйдя со службы. Так. Минуту говорю о ерунде. Это не важно. Так. Важно другое. Вот что: ангелы любят только один раз, и освободиться от любви могут только по воле Творца или в день Страшного суда. Вообще, случай редкий. С Андреем такого не случилось две тысячи лет назад, тысячу лет назад, пятьсот лет назад… А с Машкой вот взяло и случилось. И теперь, что бы с ней не стряслось, он не разлюбит ее. Хоть она к черту в лапы по собственной воле, хоть с тобой… закрутит, хоть тела лишится на веки вечные. С ним уже ничего не сделаешь. Но и вести он себя при этом будет по-ангельски, а не по-мужски. Такая у него, видишь ли, физиология души.
Бойков закашлялся. Просипел:
– Так выпьем за это еще чайку.
И выпил.
– Ты, конечно, для дела человек полезный. Очень даже полезный. И терять тебя мне не хочется. Но сам посуди: если у вас с ней выйдет какое-нибудь прискорбие, служить у нас тебе будет очень неудобно. Поедешь тогда к соседям, подальше. Так что постарайся, парень, чтоб у вас все было красиво…
– И что ж мне теперь делать? Дело ясное, что дело темное…
– Не знаю я. С самого начала предупредил, что не знаю. Сам думай. Если уж у вас с Машкой сладится, давай с ней как-нибудь… раздумчиво. И с Андреем по душам поговори. Только вот не пойму, о чем… В общем, извини. Я твой командир, а чего от тебя хочу, не понимаю. Хочу, чтоб в дружине было мирно. Ну и еще, чтоб Андрею…
В этом месте воевода окончательно запутался и только махнул рукой:
– Ладно, ступай. Карту вон ту поближе придвинь, и ступай.
Вышел Мечников, и мысли его разбрелись самым беспорядочным образом, подобно тараканам на запущенной кухне, когда хозяйка, проснувшись в ночную пору и за каким-то, невесть каким, делом забредет туда, по дурости включит свет, да как глянет… И все-таки, что за нелепая притча – любить раздумчиво! Не легче ли на ушах сплясать?
Впрочем, недолго новобранец загонял разбредшееся стадо мыслей по стойлам. Побеседовать в Петровичем по душам, пожалуй, стоило. Правда, не совсем понятно, с чего начинать, как говорить и даже, по большому счету, что именно говорить… Начало выходило точь-в-точь, как у воеводы. Умело и даже, положа руку на сердце, филигранно сумел он обучить младшего витязя нехитрому упражнению делай-как-я… Эти упрямцы отважно исповедовали специальную стратегию для сражений в тумане или какой-нибудь иной невидимости: ввязаться в драку, а потом обстановка вынуждена будет проясниться.
…Собственно, Мечников далеко не сразу понял, что такое Петрович в их дружинной иерархии. Поначалу он полагал: начальник штаба при командире-Бойкове. Потом подобрался к истине поближе – очень усталая душа. При такой степени усталости никто не может быть безжалостным настолько, насколько это необходимо для воеводы. Притом, только очень мудрое и очень опытное существо сумело бы вырастить-выпестовать себе на смену ученика, посадить его на собственную шею и полностью покориться его воле… В конце концов, Павел добрался до сути. В старшем витязе было более всего того духа, которым держалась дружина. Если Бойков – пламя, то Петрович – хворост, на котором оно пылает…
Минул час. Третья смена вернулась из церкви, а с ними и старший витязь.
Вот Павел зашел к Симонову и раскрыл рот, ожидая, как придет к нему тот самый невнятный зачин, без которого не обходится добрая половина мужских разговоров по душам. Бог весть, какой нонсенс пришел бы Мечникову в голову, однако говорить ему не пришлось.
– Вот я и говорю, милостивый государь: совершенно не нужно быть телепатом. Да-с. У вас, я полагаю, произошел некий разговор с многоуважаемым господином Бойковым, и тот не преминул деликатнейше сунуть нос в чужие дела.
– Н-да. Мы поговорили… – с острожной неопределенностью прокомментировал Мечников.
– Любезнейший воевода, когда у него отказывают руки и ноги, не оставляет попыток принести службе пользу всеми прочими органами… м-м-м… Язык, как вы, несомненно, поняли, имеется в виду.
– Понял.
– Так вот, я уже имел честь сообщить, что нет необходимости читать чужие мысли, когда желаешь узнать… м-м-м… какова квинтэссенция высказываний… м-м-м… столь умного человека о твоих интимнейших проблемах. Держу пари, Кирилл сказал нечто вроде: «Я ищу только мира в дружине…» Не желаете ли подтвердить, милостивый государь?
– Э-э-э… Мгм.
– Я так и думал. Что мне остается? Я знаю это назойливо приглядывающее за ближними своими существо на протяжении четырехсот лет… Пожалуй, оно… в смысле, он… начало бы так: «Я хотел сказать тебе… не совсем понимаю как… И не совсем понимаю, что именно…» – со своими характерными многозначительными и псевдоробкими паузами! И, пожалуй, оно, это существо, где-нибудь в середине обязательно бы вставил: «Я не специалист в амурных делах…» – нет, он сказал просто «в таких делах», и м-м-м… «У меня самого все это получается как-то незамысловато и само собой…» Это он-то «не специалист»! Пронырливый ловелас!
– Просто.
– Что именно кажется вам простым?
– Он сказал «получается как-то просто». Он не сказал «получается как-то незамысловато».
– Да? Это, знаете ли, коренным образом меняет дело!
– Э? Хм?
– Что и требовалось доказать. Вы полностью признали мою правоту! Мне остается лишь одно: подтвердить все те нелепости, которые этот невоспитанный юноша вам наговорил. Поскольку он тоже знает меня на протяжении четырехсот лет, какая чепуха не явилась бы из его уст, он, несомненно, прав. Вам, поверьте, не о чем беспокоиться.
Между прочим, в этот момент Мечников перевел дух. Было бы намного хуже и намного сложнее, если бы воевода ошибся, если бы причины беспокоиться все-таки возникли. Он не боялся. Но и ссоры тоже не хотел.
– Теперь, Павел, я считаю наш разговор о Машеньке полностью исчерпанным. Вы можете смело излагать ту легенду, которую избрали в качестве предлога для маленьких разведывательных negotiations… относительно той же Машеньки.
Очередная подковырка Симонова застала Павла врасплох. Его… как бы это получше выразиться? – самую малость заклинило.
– А-а-а… – произнес он, – а-а-а… поделитесь боевым опытом.
Собеседник глянул на него оторопело:
– Неужели я понимаю это высказывание правильно?
– Нет.
– Слава тебе, Господи!
Тут уж Мечников додумал страхолюдную фразу до удобопонимаемого вида:
– Я имею в виду настоящий боевой опыт. Ваши воспоминания о сражениях с нечистой силой – бесценный источник для молодого бойца вроде меня, и…
И запнулся.
Андрей Петрович хохотал долго, заливисто и самозабвенно.
– Бесценный… о-хо-хо-ха-ха источник… ахха-ха-ха-ха… для молодого… и-а-ххо-хо-хо-ха-ха… о Боже… о Господи… ха-ха-ха… спаси и помилуй…
А когда отсмеялся, сказал:
– Прости меня. Я вел себя неумно. Этакий старый напыщенный петух…
Мечников еще разок перевел дух. Радость какая, Петрович опять перешел на ты. Не желая спугнуть зыбкое мгновение веселого покоя, господин младший витязь осмелился улыбнуться. Говорить в ответ ничего не стал.
– Что ж, нет худа без добра. И Кирилл, и Машенька знают наизусть все мои байки. Слабость, знаешь ли, к воспоминаниям не находит необходимой отдушины. Пожалуй, ты, мой мальчик, попался. Ты даже не представляешь себе, как и во что попался. Да ведь тебя только что подали на стол в керамическом горшочке под изящным соусом. В качестве свежего и благодарного слушателя… Вот, хотя бы это. За два года до заключения Конкордата, в Любеке…
– Прошу прощения, что такое Конкордат? Я слышал о нем уже раз десять, но так и не понял сути.
Симонов воззрился на него почти плотоядно. Молодое, свежее, сочное, абсолютно непросвещенное ухо. Ну не клад ли?
– Слушай же про Конкордат. Он был заключен в 1491 году от Рождества Христова между Воздушным королевством и Творцовыми инстанциями…
– Договор между Творцом и главным оппонентом? Не хочется верить, что такое возможно.
– Н-да. Сакральное чутье, если можно так выразиться, тебя не подводит. То, что ты сказал, разумеется, невозможно. Господь ни с кем не заключает договоров. В этом мире не существует второй стороны, способной или достойной заключить такой договор. Все, что здесь существует, либо его дети, либо предметы быта, либо домашние животные в очень широком смысле слова. Ну а главный оппонент всегда готов заключить соглашение с кем угодно и на самых выгодных условиях. Сам ли он совершает сделку, или же договаривается через доверенных слуг, но одно правило соблюдается неизменно. Со времен падения не было ни единого случая, чтобы условия им были соблюдены до конца. Всегда находится какой-нибудь предлог, хитро спрятанная закорючка, в соответствии с которыми контрагент не получает обещанного… А если не находится, то над ним попросту смеются, и, разумеется, ничего не дают.
– Не понимаю. Ведь у них…
– …у них целое воинство, там есть высшие и низшие, сильные и слабые, начальствующие и подчиненные. Власть, сила и высокий статус даруются только тем, кто служит бескорыстно, сеет зло по собственной воле, и не пытаясь выторговать нечто взамен. Ну и, разумеется, пушечное мясо. Для таких – паек, карт-бланш на любые бесчинства и туманная перспектива возвышения, ежели окажутся способны совершенствоваться во зле. А теперь я хотел бы вернуться к теме Конкордата.
– Я, кажется, начал понимать. Сделка между Творцом и князем мира сего нонсенс вдвойне.
– Именно так. Но отношения между Господом и мятежником представляют собой нечто более сложное, чем тривиальная война. Невозможно и неправильно говорить, будто Бог руководит действиями всех тех, кто принял его сторону, как царь. Очень мало существ, которым открывается его воля. Он исполняет желания тех, кто верует в него, но никто не способен сказать, как именно и при каких условиях. Он дарует заветы, но не отдает приказаний. Инстанции – это иерархия Его солдат и слуг, Им не управляемая. Иногда она служит Ему инструментом или получает от него помощь, но в абсолютном большинстве случаев сама выбирает цели и способ действий. Воздушное королевство – примерно то же самое, но при особе главного оппонента.
– Некая зеркальность?
– Да. Оно с самого момента основания подражательно и представляет собой что-то вроде отражения в кривом зеркале… Впрочем, за одним важным исключением. Главный оппонент творить заветы не способен, поскольку лишен способности творить что-либо в принципе. Он, скорее, единственный акционер королевства. А верхушка темного воинства – нечто среднее между военным штабом и советом директоров. Она предлагает своему владыке проекты и получает от него поддержку. Или же не получает, если ему не понравилось… Так вот, пять с лишним веков назад договор заключили не персоны, а организации. Нечто вроде долгосрочного перемирия.
Их цель, я имею в виду экзотический совет директоров, – прервать как можно больше жизней задолго до того, как им положено прерваться естественным ходом вещей. И, конечно, привлечь на свою сторону как можно больше душ. Так было всегда. Но Господь может простить все грехи и призвать в свои чертоги душу в самый последний момент жизни, если даже самый отвратительный человек раскается и попросит у Него снисхождения…
– Например, разбойник, висевший на кресте рядом с Ним и признавший в Нем Бога?
– Да.
– И что же, у человека несведущего тем больше шанс отправиться в рай, чем дольше его жизнь?
– Именно так. Немало людей поворачивали собственную душу в глубокой старости… Поэтому мы всегда за то, чтобы век человеческий был как можно длиннее, а они торопятся обрубить его пораньше. В течение долгих тысячелетий шла война между нами. В XIV и XV столетиях от рождества Христова она приняла катастрофический характер. То, что произошло в середине XIV века в Европе, на Руси и еще кое-где, авторы средневековых хроник называли «черной смертью». Историки впоследствии сочли эти несколько лет – «разгулом чумной эпидемии».
– А на самом деле?
– Знаешь ли, я многое повидал на своем веку. Перед моими глазами и от моих рук когда-то гибли целые города. Но это… Однажды, в 1348 году я ехал на коне пять суток по одной области в самом центре Европы и не встретил ни одного живого человека… Столетием позже пал наш главный оплот – Византийская империя. Но и они устали, и им приходилось несладко, поверь мне. К концу XV столетия силы обеих стороны сократились до ничтожной величины. Не такое уж простое дело, найти или создать тело для души воина. Не так уж просто заменить одного пригодного для нашей войны солдата на другого… На все Тверское княжество с шестью удельными городами приходилось два наших дружинника и три-пять их бойцов. Еще немного, и мы применили бы столь тяжелое оружие, что этот мир изменился бы неузнаваемо. Возможно, ни им, ни нам не нашлось бы места в новом мире… Тогда инстанции Творца и Воздушное королевство почти в одно и то же время решили дать этому миру и друг другу шанс выжить. В конце концов мы договорились о следующем: обе стороны ограничили свое присутствие в мире людей, Срединном мире сравнительно небольшим контингентом, отказались от многих видов оружия, боевых приемов, использования разрушительных и слабо контролируемых существ. Теперь любое пополнение для двух «ограниченных контингентов» может являться в Срединный мир только если его призвал кто-то из людей. Неважно, понимает взывающий, что он делает, или нет. Важнее другое. Ему надо очень точно назвать тех или то, чему следует войти в Срединный мир, на одном из языков, перечисленных в Приложении 1-м Конкордата.
– А обратно?
– Вопрос несложной технологии для всех, кто там уже побывал.
– Постойте. Значит, сюда – только одним путем и никак иначе?
– Еще по воле Его. Она ведь не может быть ограничена каким-нибудь договором…
– А главный оппонент?
– У него такой силы нет. Впрочем, как и многого другого.
– Это не означает… нарушения вселенского равновесия… или чего-то вроде того?
– Никакого равновесия нет и никогда не было. Все гораздо проще. Кое-кому следовало хорошенько подумать, затевая бунт. Редкая, по-моему, глупость.
Вешалка у входа с грохотом упала и распалась на тысячу клопов. Зверушки, еще не успев заползти под обои, растворились в воздухе. Вешалка возникла из ничего и скакнула на свое законное место.
Господин старший витязь прищурился, пытаясь разглядеть нечто невидимое над головой собеседника.
– Лю! – обратился он к невидимке. – Не стоит попусту сердиться. Здесь ты бессилен. Да и в целом неправ.
Если бы крупный экземпляр слона научился ходить по-человечьи, на задних лапах, освоил бы искусство открывания-закрывания дверей, и как-то раз, неожиданно почувствовав себя глубокого обиженным в компании таких же слонов, решил бы немедля ретироваться, чрезвычайно громко хлопнув исполинской дверью слоновьего дома, звучок вышел бы совершенно тот же, что и в комнате Петровича сразу после ремарки о неправоте некоего Лю.
– Вот и всегда он был таким невежливым… – с сожалением в голосе сообщил Симонов.
– Ты можешь рассказывать дальше, или это… все еще опасно?
– Этот скандалист здесь не хозяин. Скорее, арендатор мира сего на очень скромных условиях… Нам он сейчас не имеет права причинять ущерб. Во всяком случае, впрямую.
– Одно из условий Конкордата?
– Нет, просто боится. Однажды он попробовал…
– И?
– Невероятно быстро обрел понимание упущенного вследствие спешки и недомыслия обстоятельства: любая отсрочка может быть сокращена. Хоть до нуля… Впрочем, я отошел от темы. Итак, возвращаюсь к Конкордату. Я был одним из тех, кто его подписал с нашей стороны. Прошло полтысячелетия. И я до сих пор не могу определить, ошиблись мы тогда или нет.
– Кажется. Мир не изменился в своей основе.
– Мир изменился. Просто все это был так давно, так давно! Никто из ныне живущих людей не способен почувствовать, понять, хотя бы приблизительно реконструировать тот, доконкордатный мир.
– Э-э… драконы исчезли? Так, кажется, сказал воевода.
– Не только драконы.
– Что-то еще?
– 1112 наименований магических существ. А также некоторые бывшие люди, сконцентрировавшие магическую силу, сравнимую с современным оружием массового поражения. Оно, кстати, в основе своей всегда тоже магическое. Просто мало кто это понимает… А тогда целое поколение никак не могло прийти в себя. Как же: нет троллей, баньши, русалок, некробиотов, духи всяческие лесные и горные почти повывелись, кроме самых слабеньких. Навьего войска нет, Мокошь пропала, да и аббруггши растворились…
– Кто? Абрукши?
– Аббруггши. Нечто среднее между василиском, богомолом и минометом. Не важно. Мальчик мой, мы ведь тогда тоже вздохнули с облегчением. Раньше Воздушное королевство, Срединный мир и наша территория были почти полностью проницаемы. Перегородки – не прочнее промокашки. Что ни месяц – рейд к нам. Или от нас – в преисподнюю. А по Конкордату все это буйство утишилось раз, наверное, в десять. Но все-таки в одном мы просчитались. Мы удлинили жизнь людям, сам знаешь, какой из этого вышел демографический взрыв. Но от падения их в бездну по определению уберечь невозможно. Это они выбирают сами. Всю жизнь. Каждый день и каждый час. Войн стало меньше, гибнуть молодых стало меньше, но зато тайных операций стало намного больше. А мы в них мало что смыслим. Вернее, тогда мало что смыслили. Мы отбивались. Мы реагировали, а партию вели они, поскольку в таких делах, да еще на территории Срединного мира, который просто-таки предрасположен к тайным действиям порочного свойства, у них традиционно – перевес. Буквально через год после заключения Конкордата с их подачи некто Колумбариус открыл путь в Америку. И там они взяли верх над нами, обрели почти полное господство. Это понятно: никаких корней у церкви в Вест-Индии не было, опереться не на что. Потом организовали Реформацию, а мы лишь через пятьдесят лет поняли, насколько это опасно и чем грозит. А когда поняли, некоторые вещи, как оказалось, исправить было уже невозможно… Тридцатилетняя война, изрядно выморившая Европу, пала в их руки как спелый плод… Весь восемнадцатый век, а за ним и девятнадцатый, они вели в нашей войне. Они перестраивали мир, а мы вяло контратаковали. Только в двадцатом мы и сами кое-чему научились. У них там есть главный планирующий орган: Конгрегация Стратегических служб. Весь фокус в том, чтобы разгадывать планы Конгрегации и противопоставлять им контрпланы, поворачивать очередное глобальное смещение, искажение мира, в обратную сторону, воздействуя на ничтожные в общем масштабе, но ключевые позиции… Так вот, на двадцатый век у них в плане стояла мировая война. В ней люди должны были перебить друг друга собственным оружием. А Воздушное королевство сыграло бы роль координирующей и направляющей силы, не более того. Первую попытку мы остановили, вторую, более серьезную, тоже остановили, а третью предотвратили. Понимаешь, мой мальчик, просто предотвратили… Их перевес в тактике и живой силе, кажется стал сокращаться.
– Когда должна была начаться Третья мировая? В 45-м? В 68-м? Когда?
– Она не началась, и довольно. Зачем тебе это пустое знание?
– Я ведь здесь живу…
– Ты живешь на маленьком островке времени в океане вечности.
Мечников сидел и молчал, не зная, что сказать ему. Два дня назад, когда они с воеводой стреляли по бесям из простого бревна, и когда смерть ходила рядом, окружающее казалось проще. Теперь он видел все иначе. Каждый его жест, каждое слово оказались эпизодами громадного батального полотна… Ему требовалось побыть в одиночестве и уложить кое-что в голове. Мечников принялся было благодарить и прощаться, но не тут-то было.
– Послушай, ты ведь все равно вернешься, так и не задав мне второго вопроса. А вернувшись, все равно задашь.
Пожалуй да, второй вопрос имелся. Даже третий, если первым числилась Машенька, а вторым «боевой опыт». Несмотря на все услышанное, он, этот самый третий вопрос, никуда не пропал и не забылся.
– Не будет ли это неудобно?
– Не будет. Мой мальчик, ты проявил достаточно любезности, почтительности и тому подобных вещей, столь приятных и столь, по большому счету, бесполезных… – он расстегнул рубашку, снял ее, улыбнулся, как ребенок. Точнее, как младенец, не выучивший еще ни единого слова, но с приближением большого-приятного-надежного лучше всяких слов обозначающего свой восторг улыбкой. Равноценен ли для мамы обмен, когда дитятко научается ходит на горшок, а не в пеленки, но забывает собственную лучезарную улыбку? А в «трудном» возрасте от тех незабываемо восторженных щечек, глазок, губок что остается? Какая-то жалкая археология. Так вот, главное отличие господина старшего витязя от человека состояло не в чем-либо другом, а именно в способности сохранять поистине ангельскую улыбку в любом возрасте и в любом теле. Имелись, конечно, кое-какие отличия иного рода, но в сравнение с первым они, несомненно, никак не шли. Так, мелочи…
Два крыла, развернувшиеся, расцветшие за плечами Андрея Петровича, ничуть не напоминали чудовищные оперенные грабли со средневековых миниатюр. Ничего орлиного. Ничего голубиного. И уж тем более никакого сходства с кошмарными конечностями какого-нибудь археоптерикса или птеродактиля; бог весть, почему просвещенные художники XVIII-XIX столетий так любили делать из ангельского воинства сонмы крылатых ящеров… Что за архетипы играли у них в селезенках? Ну да неважно. Одним словом, непохоже. Если представить себе тончайшую, прозрачную ткань, наделить ее способностью чуть-чуть светиться, а еще благоухать миндалем, бурным морем и снегом, то получится нечто, отдаленно напоминающее крылья старшего витязя. Два паруса, размахом в человеческий рост каждый, плавно колебались, подобно занавескам под действием легчайшего ветерка. Все цвета радуги вспыхивали на них призрачными салютами, расплывались туманными соцветиями и вновь брызгали по колеблющейся плоскости изящным фейерверком…
– Скажи. Что думаешь. Я вполне толстокожий человек.
– Ладно… Ладно. Так. Я не эксперт в таких делах, которые про мужчину и женщину, которые вместе и которые… Завел волынку! Ты понимаешь меня?
– Кажется, да.
– Хорошо. У меня самого все это получается как-то просто и само собой. Ну вот. Так. Да. Вот что: Маша и Андрей Петрович были неразлучной парой на протяжении трех жизней. Они друг друга любили. Теперь она любит тебя, а ты, кажется, начинаешь любить ее. Ну или влюбляться. Не знаю, что у вас там в точности, и залезать в чужие дела не собираюсь… Так. Просто вся эта эквилибристика присутствует у вас на лицах.
– Неужели заметно что-то?
– Как пожар ночью. Да. Та-ак.
– И что теперь? Намек на то, что я тут третий лишний? Или случайно затесался? Мне бы поконкретнее, я по юбкам тоже не специал…
– Э-э! Не кипятись. Послушай. Да не кипятись ты, сядь! Как-то Машенька потерялась. Мы искали ее несколько месяцев. Потом нашли здесь же, в Москве, маленькое подразделение Воздушного королевства… Оно к нам неведомо как просочилось, жиденькой сектой сатанистов обзавелось, ну и выловило Машку. Девка она ловкая, но беспечная… Ее мучили, насиловали всеми мыслимыми способами, держали на цепи, но не убили. То есть когда мы ее освободили, она была еще жива. Говорить уже почти разучилась, соображать тоже. Конечно, в порядок ее привели, заштопали, так что стала краше прежнего. Только вот душу не заштопали. Любить она уже не умела. Не выходило. И с Петровичем все у них порушилось, да и ни с кем не завязалось. Они были мужем и женой прежде, а потом развелись. Слушаешь?
– Очень внимательно.
– Дай еще чаю, глотка у меня рашпилем работать нанялась…
Чаю похлебал, передохнул, ободрился.
– Так. Ну вот и я радуюсь, девка с тобой отмокать начала. В смысле, отогреваться. Я просто, чтобы ты знал: у нее все тонко, попусту не балуй.
– Я и не балую… – спокойно ответил. Лишних слов не любил Павел. Петушиться на пустом месте тоже не любил.
– Это хорошо. Я, признаться, так и не думал. Просто на всякий случай. Чтобы понятно было, какие тут дела, видишь.
– Понятно.
– А вот теперь с Петровичем. Он ее не разлюбит никогда.
К такому повороту Мечников не был готов. В первую голову подумал, как ему поступать, но в извилинах пошарив, ничего подходящего не отыскал. Слишком разные вещи: большое дружинное их дело и маленькое, но важное дело с Машкой на двоих. И никак одно с другим не монтировалось и не соединялось, раз приключилась такая околесица…
Воевода наблюдал за ним, хотел, видно, услышать что-нибудь умное или просто услышать хоть что-нибудь. Однако, не дождался.
– Послушай, Павел. Он вашим с Машкой… м-м-м…
– Понятно-понятно.
– Да. Так вот, не будет он помехой. Он порадуется, что у Машеньки все человеческое принялось оживать. Понимаешь ты, он ревновать не умеет, и лезть в чужие дела, наподобие меня, тоже не умеет. Он только радоваться станет. И все.
– Он что же, ангел, а не мужчина?
– Ну да. Именно, что ангел.
– Аа?
– В дружинах у нас не только люди. Разные существа ходят в витязях и дружинниках. Все, кто способен уверовать, креститься и принять символ веры, все они теоретически могут служить вместе с нами.
– И нынешние дружинники?
– Огнеметчик.
– Кто?
– Эти существа вымерли четыре тысячелетия назад. Там, в инстанциях Творца и в Воздушном королевстве, восемь из них еще обладают телами. Остальные – только душами. Ну и наш. Очень длинное название у их племени, я его, скорее всего, произнесу неверно. Да и ни к чему оно тебе. Ну а Петрович – ангельского чина. Горбик у него за спиной – крылья, или, вернее, то, что называют крыльями. Изначально он не имел пола. В Срединном мире Андрей его получил, мужской, как ты понимаешь. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
– Физиология такая?
– Божья воля. Вернуть себе бесполое обличие он сможет, только уйдя со службы. Так. Минуту говорю о ерунде. Это не важно. Так. Важно другое. Вот что: ангелы любят только один раз, и освободиться от любви могут только по воле Творца или в день Страшного суда. Вообще, случай редкий. С Андреем такого не случилось две тысячи лет назад, тысячу лет назад, пятьсот лет назад… А с Машкой вот взяло и случилось. И теперь, что бы с ней не стряслось, он не разлюбит ее. Хоть она к черту в лапы по собственной воле, хоть с тобой… закрутит, хоть тела лишится на веки вечные. С ним уже ничего не сделаешь. Но и вести он себя при этом будет по-ангельски, а не по-мужски. Такая у него, видишь ли, физиология души.
Бойков закашлялся. Просипел:
– Так выпьем за это еще чайку.
И выпил.
– Ты, конечно, для дела человек полезный. Очень даже полезный. И терять тебя мне не хочется. Но сам посуди: если у вас с ней выйдет какое-нибудь прискорбие, служить у нас тебе будет очень неудобно. Поедешь тогда к соседям, подальше. Так что постарайся, парень, чтоб у вас все было красиво…
– И что ж мне теперь делать? Дело ясное, что дело темное…
– Не знаю я. С самого начала предупредил, что не знаю. Сам думай. Если уж у вас с Машкой сладится, давай с ней как-нибудь… раздумчиво. И с Андреем по душам поговори. Только вот не пойму, о чем… В общем, извини. Я твой командир, а чего от тебя хочу, не понимаю. Хочу, чтоб в дружине было мирно. Ну и еще, чтоб Андрею…
В этом месте воевода окончательно запутался и только махнул рукой:
– Ладно, ступай. Карту вон ту поближе придвинь, и ступай.
Вышел Мечников, и мысли его разбрелись самым беспорядочным образом, подобно тараканам на запущенной кухне, когда хозяйка, проснувшись в ночную пору и за каким-то, невесть каким, делом забредет туда, по дурости включит свет, да как глянет… И все-таки, что за нелепая притча – любить раздумчиво! Не легче ли на ушах сплясать?
Впрочем, недолго новобранец загонял разбредшееся стадо мыслей по стойлам. Побеседовать в Петровичем по душам, пожалуй, стоило. Правда, не совсем понятно, с чего начинать, как говорить и даже, по большому счету, что именно говорить… Начало выходило точь-в-точь, как у воеводы. Умело и даже, положа руку на сердце, филигранно сумел он обучить младшего витязя нехитрому упражнению делай-как-я… Эти упрямцы отважно исповедовали специальную стратегию для сражений в тумане или какой-нибудь иной невидимости: ввязаться в драку, а потом обстановка вынуждена будет проясниться.
…Собственно, Мечников далеко не сразу понял, что такое Петрович в их дружинной иерархии. Поначалу он полагал: начальник штаба при командире-Бойкове. Потом подобрался к истине поближе – очень усталая душа. При такой степени усталости никто не может быть безжалостным настолько, насколько это необходимо для воеводы. Притом, только очень мудрое и очень опытное существо сумело бы вырастить-выпестовать себе на смену ученика, посадить его на собственную шею и полностью покориться его воле… В конце концов, Павел добрался до сути. В старшем витязе было более всего того духа, которым держалась дружина. Если Бойков – пламя, то Петрович – хворост, на котором оно пылает…
Минул час. Третья смена вернулась из церкви, а с ними и старший витязь.
Вот Павел зашел к Симонову и раскрыл рот, ожидая, как придет к нему тот самый невнятный зачин, без которого не обходится добрая половина мужских разговоров по душам. Бог весть, какой нонсенс пришел бы Мечникову в голову, однако говорить ему не пришлось.
– Вот я и говорю, милостивый государь: совершенно не нужно быть телепатом. Да-с. У вас, я полагаю, произошел некий разговор с многоуважаемым господином Бойковым, и тот не преминул деликатнейше сунуть нос в чужие дела.
– Н-да. Мы поговорили… – с острожной неопределенностью прокомментировал Мечников.
– Любезнейший воевода, когда у него отказывают руки и ноги, не оставляет попыток принести службе пользу всеми прочими органами… м-м-м… Язык, как вы, несомненно, поняли, имеется в виду.
– Понял.
– Так вот, я уже имел честь сообщить, что нет необходимости читать чужие мысли, когда желаешь узнать… м-м-м… какова квинтэссенция высказываний… м-м-м… столь умного человека о твоих интимнейших проблемах. Держу пари, Кирилл сказал нечто вроде: «Я ищу только мира в дружине…» Не желаете ли подтвердить, милостивый государь?
– Э-э-э… Мгм.
– Я так и думал. Что мне остается? Я знаю это назойливо приглядывающее за ближними своими существо на протяжении четырехсот лет… Пожалуй, оно… в смысле, он… начало бы так: «Я хотел сказать тебе… не совсем понимаю как… И не совсем понимаю, что именно…» – со своими характерными многозначительными и псевдоробкими паузами! И, пожалуй, оно, это существо, где-нибудь в середине обязательно бы вставил: «Я не специалист в амурных делах…» – нет, он сказал просто «в таких делах», и м-м-м… «У меня самого все это получается как-то незамысловато и само собой…» Это он-то «не специалист»! Пронырливый ловелас!
– Просто.
– Что именно кажется вам простым?
– Он сказал «получается как-то просто». Он не сказал «получается как-то незамысловато».
– Да? Это, знаете ли, коренным образом меняет дело!
– Э? Хм?
– Что и требовалось доказать. Вы полностью признали мою правоту! Мне остается лишь одно: подтвердить все те нелепости, которые этот невоспитанный юноша вам наговорил. Поскольку он тоже знает меня на протяжении четырехсот лет, какая чепуха не явилась бы из его уст, он, несомненно, прав. Вам, поверьте, не о чем беспокоиться.
Между прочим, в этот момент Мечников перевел дух. Было бы намного хуже и намного сложнее, если бы воевода ошибся, если бы причины беспокоиться все-таки возникли. Он не боялся. Но и ссоры тоже не хотел.
– Теперь, Павел, я считаю наш разговор о Машеньке полностью исчерпанным. Вы можете смело излагать ту легенду, которую избрали в качестве предлога для маленьких разведывательных negotiations… относительно той же Машеньки.
Очередная подковырка Симонова застала Павла врасплох. Его… как бы это получше выразиться? – самую малость заклинило.
– А-а-а… – произнес он, – а-а-а… поделитесь боевым опытом.
Собеседник глянул на него оторопело:
– Неужели я понимаю это высказывание правильно?
– Нет.
– Слава тебе, Господи!
Тут уж Мечников додумал страхолюдную фразу до удобопонимаемого вида:
– Я имею в виду настоящий боевой опыт. Ваши воспоминания о сражениях с нечистой силой – бесценный источник для молодого бойца вроде меня, и…
И запнулся.
Андрей Петрович хохотал долго, заливисто и самозабвенно.
– Бесценный… о-хо-хо-ха-ха источник… ахха-ха-ха-ха… для молодого… и-а-ххо-хо-хо-ха-ха… о Боже… о Господи… ха-ха-ха… спаси и помилуй…
А когда отсмеялся, сказал:
– Прости меня. Я вел себя неумно. Этакий старый напыщенный петух…
Мечников еще разок перевел дух. Радость какая, Петрович опять перешел на ты. Не желая спугнуть зыбкое мгновение веселого покоя, господин младший витязь осмелился улыбнуться. Говорить в ответ ничего не стал.
– Что ж, нет худа без добра. И Кирилл, и Машенька знают наизусть все мои байки. Слабость, знаешь ли, к воспоминаниям не находит необходимой отдушины. Пожалуй, ты, мой мальчик, попался. Ты даже не представляешь себе, как и во что попался. Да ведь тебя только что подали на стол в керамическом горшочке под изящным соусом. В качестве свежего и благодарного слушателя… Вот, хотя бы это. За два года до заключения Конкордата, в Любеке…
– Прошу прощения, что такое Конкордат? Я слышал о нем уже раз десять, но так и не понял сути.
Симонов воззрился на него почти плотоядно. Молодое, свежее, сочное, абсолютно непросвещенное ухо. Ну не клад ли?
– Слушай же про Конкордат. Он был заключен в 1491 году от Рождества Христова между Воздушным королевством и Творцовыми инстанциями…
– Договор между Творцом и главным оппонентом? Не хочется верить, что такое возможно.
– Н-да. Сакральное чутье, если можно так выразиться, тебя не подводит. То, что ты сказал, разумеется, невозможно. Господь ни с кем не заключает договоров. В этом мире не существует второй стороны, способной или достойной заключить такой договор. Все, что здесь существует, либо его дети, либо предметы быта, либо домашние животные в очень широком смысле слова. Ну а главный оппонент всегда готов заключить соглашение с кем угодно и на самых выгодных условиях. Сам ли он совершает сделку, или же договаривается через доверенных слуг, но одно правило соблюдается неизменно. Со времен падения не было ни единого случая, чтобы условия им были соблюдены до конца. Всегда находится какой-нибудь предлог, хитро спрятанная закорючка, в соответствии с которыми контрагент не получает обещанного… А если не находится, то над ним попросту смеются, и, разумеется, ничего не дают.
– Не понимаю. Ведь у них…
– …у них целое воинство, там есть высшие и низшие, сильные и слабые, начальствующие и подчиненные. Власть, сила и высокий статус даруются только тем, кто служит бескорыстно, сеет зло по собственной воле, и не пытаясь выторговать нечто взамен. Ну и, разумеется, пушечное мясо. Для таких – паек, карт-бланш на любые бесчинства и туманная перспектива возвышения, ежели окажутся способны совершенствоваться во зле. А теперь я хотел бы вернуться к теме Конкордата.
– Я, кажется, начал понимать. Сделка между Творцом и князем мира сего нонсенс вдвойне.
– Именно так. Но отношения между Господом и мятежником представляют собой нечто более сложное, чем тривиальная война. Невозможно и неправильно говорить, будто Бог руководит действиями всех тех, кто принял его сторону, как царь. Очень мало существ, которым открывается его воля. Он исполняет желания тех, кто верует в него, но никто не способен сказать, как именно и при каких условиях. Он дарует заветы, но не отдает приказаний. Инстанции – это иерархия Его солдат и слуг, Им не управляемая. Иногда она служит Ему инструментом или получает от него помощь, но в абсолютном большинстве случаев сама выбирает цели и способ действий. Воздушное королевство – примерно то же самое, но при особе главного оппонента.
– Некая зеркальность?
– Да. Оно с самого момента основания подражательно и представляет собой что-то вроде отражения в кривом зеркале… Впрочем, за одним важным исключением. Главный оппонент творить заветы не способен, поскольку лишен способности творить что-либо в принципе. Он, скорее, единственный акционер королевства. А верхушка темного воинства – нечто среднее между военным штабом и советом директоров. Она предлагает своему владыке проекты и получает от него поддержку. Или же не получает, если ему не понравилось… Так вот, пять с лишним веков назад договор заключили не персоны, а организации. Нечто вроде долгосрочного перемирия.
Их цель, я имею в виду экзотический совет директоров, – прервать как можно больше жизней задолго до того, как им положено прерваться естественным ходом вещей. И, конечно, привлечь на свою сторону как можно больше душ. Так было всегда. Но Господь может простить все грехи и призвать в свои чертоги душу в самый последний момент жизни, если даже самый отвратительный человек раскается и попросит у Него снисхождения…
– Например, разбойник, висевший на кресте рядом с Ним и признавший в Нем Бога?
– Да.
– И что же, у человека несведущего тем больше шанс отправиться в рай, чем дольше его жизнь?
– Именно так. Немало людей поворачивали собственную душу в глубокой старости… Поэтому мы всегда за то, чтобы век человеческий был как можно длиннее, а они торопятся обрубить его пораньше. В течение долгих тысячелетий шла война между нами. В XIV и XV столетиях от рождества Христова она приняла катастрофический характер. То, что произошло в середине XIV века в Европе, на Руси и еще кое-где, авторы средневековых хроник называли «черной смертью». Историки впоследствии сочли эти несколько лет – «разгулом чумной эпидемии».
– А на самом деле?
– Знаешь ли, я многое повидал на своем веку. Перед моими глазами и от моих рук когда-то гибли целые города. Но это… Однажды, в 1348 году я ехал на коне пять суток по одной области в самом центре Европы и не встретил ни одного живого человека… Столетием позже пал наш главный оплот – Византийская империя. Но и они устали, и им приходилось несладко, поверь мне. К концу XV столетия силы обеих стороны сократились до ничтожной величины. Не такое уж простое дело, найти или создать тело для души воина. Не так уж просто заменить одного пригодного для нашей войны солдата на другого… На все Тверское княжество с шестью удельными городами приходилось два наших дружинника и три-пять их бойцов. Еще немного, и мы применили бы столь тяжелое оружие, что этот мир изменился бы неузнаваемо. Возможно, ни им, ни нам не нашлось бы места в новом мире… Тогда инстанции Творца и Воздушное королевство почти в одно и то же время решили дать этому миру и друг другу шанс выжить. В конце концов мы договорились о следующем: обе стороны ограничили свое присутствие в мире людей, Срединном мире сравнительно небольшим контингентом, отказались от многих видов оружия, боевых приемов, использования разрушительных и слабо контролируемых существ. Теперь любое пополнение для двух «ограниченных контингентов» может являться в Срединный мир только если его призвал кто-то из людей. Неважно, понимает взывающий, что он делает, или нет. Важнее другое. Ему надо очень точно назвать тех или то, чему следует войти в Срединный мир, на одном из языков, перечисленных в Приложении 1-м Конкордата.
– А обратно?
– Вопрос несложной технологии для всех, кто там уже побывал.
– Постойте. Значит, сюда – только одним путем и никак иначе?
– Еще по воле Его. Она ведь не может быть ограничена каким-нибудь договором…
– А главный оппонент?
– У него такой силы нет. Впрочем, как и многого другого.
– Это не означает… нарушения вселенского равновесия… или чего-то вроде того?
– Никакого равновесия нет и никогда не было. Все гораздо проще. Кое-кому следовало хорошенько подумать, затевая бунт. Редкая, по-моему, глупость.
Вешалка у входа с грохотом упала и распалась на тысячу клопов. Зверушки, еще не успев заползти под обои, растворились в воздухе. Вешалка возникла из ничего и скакнула на свое законное место.
Господин старший витязь прищурился, пытаясь разглядеть нечто невидимое над головой собеседника.
– Лю! – обратился он к невидимке. – Не стоит попусту сердиться. Здесь ты бессилен. Да и в целом неправ.
Если бы крупный экземпляр слона научился ходить по-человечьи, на задних лапах, освоил бы искусство открывания-закрывания дверей, и как-то раз, неожиданно почувствовав себя глубокого обиженным в компании таких же слонов, решил бы немедля ретироваться, чрезвычайно громко хлопнув исполинской дверью слоновьего дома, звучок вышел бы совершенно тот же, что и в комнате Петровича сразу после ремарки о неправоте некоего Лю.
– Вот и всегда он был таким невежливым… – с сожалением в голосе сообщил Симонов.
– Ты можешь рассказывать дальше, или это… все еще опасно?
– Этот скандалист здесь не хозяин. Скорее, арендатор мира сего на очень скромных условиях… Нам он сейчас не имеет права причинять ущерб. Во всяком случае, впрямую.
– Одно из условий Конкордата?
– Нет, просто боится. Однажды он попробовал…
– И?
– Невероятно быстро обрел понимание упущенного вследствие спешки и недомыслия обстоятельства: любая отсрочка может быть сокращена. Хоть до нуля… Впрочем, я отошел от темы. Итак, возвращаюсь к Конкордату. Я был одним из тех, кто его подписал с нашей стороны. Прошло полтысячелетия. И я до сих пор не могу определить, ошиблись мы тогда или нет.
– Кажется. Мир не изменился в своей основе.
– Мир изменился. Просто все это был так давно, так давно! Никто из ныне живущих людей не способен почувствовать, понять, хотя бы приблизительно реконструировать тот, доконкордатный мир.
– Э-э… драконы исчезли? Так, кажется, сказал воевода.
– Не только драконы.
– Что-то еще?
– 1112 наименований магических существ. А также некоторые бывшие люди, сконцентрировавшие магическую силу, сравнимую с современным оружием массового поражения. Оно, кстати, в основе своей всегда тоже магическое. Просто мало кто это понимает… А тогда целое поколение никак не могло прийти в себя. Как же: нет троллей, баньши, русалок, некробиотов, духи всяческие лесные и горные почти повывелись, кроме самых слабеньких. Навьего войска нет, Мокошь пропала, да и аббруггши растворились…
– Кто? Абрукши?
– Аббруггши. Нечто среднее между василиском, богомолом и минометом. Не важно. Мальчик мой, мы ведь тогда тоже вздохнули с облегчением. Раньше Воздушное королевство, Срединный мир и наша территория были почти полностью проницаемы. Перегородки – не прочнее промокашки. Что ни месяц – рейд к нам. Или от нас – в преисподнюю. А по Конкордату все это буйство утишилось раз, наверное, в десять. Но все-таки в одном мы просчитались. Мы удлинили жизнь людям, сам знаешь, какой из этого вышел демографический взрыв. Но от падения их в бездну по определению уберечь невозможно. Это они выбирают сами. Всю жизнь. Каждый день и каждый час. Войн стало меньше, гибнуть молодых стало меньше, но зато тайных операций стало намного больше. А мы в них мало что смыслим. Вернее, тогда мало что смыслили. Мы отбивались. Мы реагировали, а партию вели они, поскольку в таких делах, да еще на территории Срединного мира, который просто-таки предрасположен к тайным действиям порочного свойства, у них традиционно – перевес. Буквально через год после заключения Конкордата с их подачи некто Колумбариус открыл путь в Америку. И там они взяли верх над нами, обрели почти полное господство. Это понятно: никаких корней у церкви в Вест-Индии не было, опереться не на что. Потом организовали Реформацию, а мы лишь через пятьдесят лет поняли, насколько это опасно и чем грозит. А когда поняли, некоторые вещи, как оказалось, исправить было уже невозможно… Тридцатилетняя война, изрядно выморившая Европу, пала в их руки как спелый плод… Весь восемнадцатый век, а за ним и девятнадцатый, они вели в нашей войне. Они перестраивали мир, а мы вяло контратаковали. Только в двадцатом мы и сами кое-чему научились. У них там есть главный планирующий орган: Конгрегация Стратегических служб. Весь фокус в том, чтобы разгадывать планы Конгрегации и противопоставлять им контрпланы, поворачивать очередное глобальное смещение, искажение мира, в обратную сторону, воздействуя на ничтожные в общем масштабе, но ключевые позиции… Так вот, на двадцатый век у них в плане стояла мировая война. В ней люди должны были перебить друг друга собственным оружием. А Воздушное королевство сыграло бы роль координирующей и направляющей силы, не более того. Первую попытку мы остановили, вторую, более серьезную, тоже остановили, а третью предотвратили. Понимаешь, мой мальчик, просто предотвратили… Их перевес в тактике и живой силе, кажется стал сокращаться.
– Когда должна была начаться Третья мировая? В 45-м? В 68-м? Когда?
– Она не началась, и довольно. Зачем тебе это пустое знание?
– Я ведь здесь живу…
– Ты живешь на маленьком островке времени в океане вечности.
Мечников сидел и молчал, не зная, что сказать ему. Два дня назад, когда они с воеводой стреляли по бесям из простого бревна, и когда смерть ходила рядом, окружающее казалось проще. Теперь он видел все иначе. Каждый его жест, каждое слово оказались эпизодами громадного батального полотна… Ему требовалось побыть в одиночестве и уложить кое-что в голове. Мечников принялся было благодарить и прощаться, но не тут-то было.
– Послушай, ты ведь все равно вернешься, так и не задав мне второго вопроса. А вернувшись, все равно задашь.
Пожалуй да, второй вопрос имелся. Даже третий, если первым числилась Машенька, а вторым «боевой опыт». Несмотря на все услышанное, он, этот самый третий вопрос, никуда не пропал и не забылся.
– Не будет ли это неудобно?
– Не будет. Мой мальчик, ты проявил достаточно любезности, почтительности и тому подобных вещей, столь приятных и столь, по большому счету, бесполезных… – он расстегнул рубашку, снял ее, улыбнулся, как ребенок. Точнее, как младенец, не выучивший еще ни единого слова, но с приближением большого-приятного-надежного лучше всяких слов обозначающего свой восторг улыбкой. Равноценен ли для мамы обмен, когда дитятко научается ходит на горшок, а не в пеленки, но забывает собственную лучезарную улыбку? А в «трудном» возрасте от тех незабываемо восторженных щечек, глазок, губок что остается? Какая-то жалкая археология. Так вот, главное отличие господина старшего витязя от человека состояло не в чем-либо другом, а именно в способности сохранять поистине ангельскую улыбку в любом возрасте и в любом теле. Имелись, конечно, кое-какие отличия иного рода, но в сравнение с первым они, несомненно, никак не шли. Так, мелочи…
Два крыла, развернувшиеся, расцветшие за плечами Андрея Петровича, ничуть не напоминали чудовищные оперенные грабли со средневековых миниатюр. Ничего орлиного. Ничего голубиного. И уж тем более никакого сходства с кошмарными конечностями какого-нибудь археоптерикса или птеродактиля; бог весть, почему просвещенные художники XVIII-XIX столетий так любили делать из ангельского воинства сонмы крылатых ящеров… Что за архетипы играли у них в селезенках? Ну да неважно. Одним словом, непохоже. Если представить себе тончайшую, прозрачную ткань, наделить ее способностью чуть-чуть светиться, а еще благоухать миндалем, бурным морем и снегом, то получится нечто, отдаленно напоминающее крылья старшего витязя. Два паруса, размахом в человеческий рост каждый, плавно колебались, подобно занавескам под действием легчайшего ветерка. Все цвета радуги вспыхивали на них призрачными салютами, расплывались туманными соцветиями и вновь брызгали по колеблющейся плоскости изящным фейерверком…