Страница:
- Полный порядок! - сказал он. - Там, за вертолетной площадкой, отличный сугроб. Можно нарезать кирпичей хоть на три дворца.
Сугроб действительно оказался отличным, но от него до места строительства было метров триста. Пришлось впрягаться в нарты. Их доверху нагружали снежными блоками, а затем, пыхтя и обливаясь потом, волокли через заструги к стройплощадке.
Работа спорилась. Но вдруг лед под ногами дрогнул, словно по нему ударили огромной кувалдой. Со стороны вертолетной площадки, где располагался наш карьер, раздался крик: "Полундра, льдина лопнула!" Бросив лопаты, мы кинулись туда. Примерно в ста метрах от палаток появилась извилистая трещина. Она расширялась на глазах, открывая густую черную воду, над которой поднимались клубы бурого пара. Отколовшаяся часть льдины отошла метров на двадцать. Разводье напоминало дорогу, проложенную среди заснеженного поля. Вертолетчики быстро запустили двигатели, и ярко-красный Ми-4 поднялся в воздух на разведку.
Вести, привезенные А. Ф. Бабенко, были не слишком утешительными: повсюду в районе лагеря лед пришел в движение. Поля покрылись темной сеткой трещин. То там, то здесь виднелись нагромождения свежих торосов. Происшествие несколько подпортило нам настроение, но подвижка льда прекратилась так же неожиданно, как и началась. Впрочем, никто не рассчитывал, что Арктика ради нас изменит свои привычки. И к появившейся трещине мы отнеслись как к неизбежности полярного быта.
Но ничто уже не могло охладить нашего строительного энтузиазма. Одни таскали снежные блоки, другие возводили стены, третьи сколачивали каркас для будущей крыши. Дворец поднимался как на дрожжах.
Утром 1 мая безмятежный сон дрейфовщиков прервал звон рынды (рельсы, подвешенной у кают-компании).
Не прошло и получаса, как лагерь ожил. Затарахтел мотор гидрологической лебедки, заскрипел снег под полозьями нарт, в аэрологическом павильоне послышалось клокотание генератора, с камбуза донеслось звяканье тарелок и призывное шипение жарящегося мяса.
Редколлегия в лихорадочной спешке, переворачивая баночки с красками, ломая карандаши, разливая клей, заканчивала первый номер фотогазеты. Она получилась на славу. Одну половину ее занимали отличные фотографии Яцуна, успевшего запечатлеть на пленке всех и каждого, а также палатки, грузы, торосы и сугробы. Вторую половину занимали два десятка дружеских шаржей, нарисованных нашими арктическими "кукрыниксами". Здесь и Сомов, присев на сугроб, сшивал нитками лопнувшую льдину; и Шариков демонстрировал чудеса эквилибристики, забрасывая кур в огромный бак; и наша лайка Блудный, вооруженная карабином, несла противомедвежью вахту.
Меня художник изобразил сидящим в задумчивости у стола с объявлением: "Доктор Волович. Прием (грузов) круглосуточно", поскольку на этот раз мне выпала роль врача-завхоза. Каждый рисунок сопровождался четверостишиями разного литературного достоинства.
Тем временем бригада строителей, руководимая Яцуном, разрывавшимся на части между дворцом и газетой, подравнивала стенки, подсыпала снежку, втыкала по фасаду красные флажки, затирала отверстия в снежных глыбах. Ровно в одиннадцать часов по московскому времени из-за дальних торосов вынырнул флагманский Ил-14, с ревом пронесся над станцией, едва не сдув палатки, и, покачав крыльями, исчез в сторону полюса. Видимо, Бурханова встревожили неожиданные подвижки льда, и он решил досконально ознакомиться с окружающим районом. А может быть, и новую льдинку на всякий случай подыскать. Чем черт не шутит! Но вскоре "ил" появился снова и сел на аэродроме-подскоке, куда уже отправился за гостями Бабенко.
Воспользовавшись минутами, пока вертолет слетает на подскок и обратно, я достал из мешка малицу из блестящего светло-коричневого оленьего меха, натянул вместо унтов изящные пимы, а вместо ушанки нахлобучил мохнатую чукотскую шапку - малахай. Приняв экзотически-полярный облик, я выбрался из палатки, рассчитывая удивить сподвижников своей выдумкой. Однако меня ждало разочарование: дрейфуны, все до одного, нарядились в малицы, пимы, оставшись верными лишь своим головным уборам.
Наконец гости прибыли. Все собрались вокруг невысокой трибуны, сложенной из больших снежных глыб, над которой, надуваясь под вздохами холодного ветра, сверкал свежей краской красный транспарант: "Да здравствует Первое мая!"
В общем, все было как на Большой земле. Трешников открыл торжественный митинг. Бурханов прочел поздравительную телеграмму из Москвы от Председателя Президиума Верховного Совета К. Е. Ворошилова. Затем на трибуну поднялся академик Д. И. Щербаков и поздравил нас от имени президиума Академии наук СССР. Его сменил академик Е. К. Федоров - славный представитель легендарной папанинской четверки, открывшей счет советским дрейфующим станциям. Затем мы бодро продефилировали два раза мимо трибуны и под громкие крики "ура" выпалили три раза из трех карабинов.
Митинг закончился. Яцун, который носился вокруг площадки, стрекоча кинокамерой, вдруг исчез.
- Прошу дорогих гостей пожаловать к столу, - сказал Трешников с жестом гостеприимного хозяина, и все толпой направились ко входу во дворец.
Из-за оленьей шкуры, закрывавшей вход, высунулась голова Яцуна.
- Один момент, - сказал он, протянул Щербакову ножницы и снова скрылся за пологом.
Дмитрий Иванович разрезал красную ленту. Гости один за другим входили во дворец и останавливались, пораженные. Да и мы сами ахнули от восторга перед открывшимся зрелищем.
Пронизанный солнечными лучами дворец был полон голубоватого света. Все вокруг искрилось, сверкало, как в сказочном замке снежной королевы. Зеленоватый, словно мраморный, пол пересекала алая ковровая дорожка. Столы, поставленные буквой "П", были застелены белоснежными простынями, на которых яркими пятнами виднелись горки апельсинов, лимонов, яблок, серебрились, словно подернутые легкой изморозью, бутылки с шампанским. Судя по заблестевшим глазам гостей и довольным улыбкам, яства, стоявшие на столе, тоже произвели впечатление. Вопреки опасениям мест хватило на всех. Когда гости и хозяева разместились за столами, поднялся Трешников. Высокий, широкоплечий, в пестрой оленьей малице, он напоминал героя скандинавских саг. После официальных поздравлений Трешников предложил избрать тамаду. Эта почетная обязанность единодушно была возложена на нашего старейшину академика Дмитрия Ивановича Щербакова, которому преподнесли чукотскую малицу. Бурханов тут же за столом помог Щербакову облачиться в эту столь необычную для академика меховую мантию, и веселье закипело.
Вскоре "слилися речи в шум нестройный", как сказал поэт, и кто-то уже затянул любимейшую песню полярных летчиков "Летят утки и два гуся". Во время одного из коротких перерывов Иван Иванович Черевичный повернулся ко мне:
- А ты, доктор, чего молчишь? Нечего увиливать. Давай "Марш дрейфунов".
- Так ведь музыки нет, - попробовал отвертеться я.
- Как нет, а аккордеон? Ты мне целую неделю спать не давал, все на аккордеоне упражнялся, - вмешался Яцун.
Его слова заглушил громкий смех. Мои попытки освоить аккордеон вызывали всеобщее возмущение, и их пришлось прекратить.
- Момент, - сказал Яцун, вставая из-за стола.
Через несколько минут он вернулся, бережно держа старенький, видавший виды инструмент.
Я накинул ремень на плечо и потянул за меха. Аккордеон отозвался хриплым, простуженным голосом.
- Ну вот, сами видите. Не получается музыка.
- Да ты не стесняйся, мы в музыке не шибко разбираемся, - подбодрил меня Бабенко.
- Да я и не стесняюсь. Разве что одной правой рукой попробовать?
- Зачем одной правой? Давай, Саша, держи аккордеон крепче, я буду меха тянуть, а ты, Виталий, орудуй двумя руками, как на пианино, - сказал Бабенко и хорошо поставленным голосом профессионального конферансье объявил: - "Марш дрейфунов", слова Воловича, музыка народная.
После исполнения благодарные невзыскательные слушатели наградили меня аплодисментами. Первый успех подбодрил меня, и я, лихо барабаня по клавишам, исполнил еще несколько песен из полярного репертуара.
- А где "Полярная маркиза"? - сказал Трешников и, улыбнувшись, искоса поглядел на Костю Курко.
- Ну, уж это совсем ни к чему, - пробурчал Константин Митрофанович, нечего старое ворошить.
- "Маркизу", давай "Маркизу", - поддержало Трешникова несколько голосов.
Эта песня имела свою любопытную предысторию.
12 июля 1950 года на дрейфующей станции СП-2 случилось ЧП. От неисправного керогаза вспыхнула палатка радиостанции. Потушить пожар удалось не сразу, и от рации остались "рожки да ножки". Правда, нашим умельцам К. М. Курко, В. Г. Канаки и М. С. Комарову после долгих трудов удалось собрать новый передатчик, но происшествие это еще долго оставалось предметом разговоров и шутливых подначек.
Прошло несколько месяцев, и вот, готовя обед в заледеневшем камбузе, куда радисты, чтобы поднять мой поварской дух (тогда я был по совместительству поваром станции) и скрасить мою жизнь музыкой, провели радио, я услышал голос Леонида Утесова. Он исполнял известную французскую песенку "Все хорошо, прекрасная маркиза".
Еще не успели смолкнуть последние такты музыки, как я, схватив карандаш, стал набрасывать на клочке бумаги слова песни, идея которой созрела мгновенно. В основу ее легло летнее пожарное происшествие. Строфы рождались легко, и скоро я напевал во весь голос, аккомпанируя себе ударами кухонного ножа по разделочной доске: "Все хорошо, тепло и безопасно, работа в меру нелегка, дела идут у нас почти прекрасно, за исключеньем пустяка. Случилось маленькое горе: чехол спалили на моторе. А в остальном на льдине в океане все хорошо, все хорошо".
За ужином песня была исполнена и с одобрением воспринята всеми слушателями, за исключением Кости Курко, который возмущенно заявил, что смеяться над чужой бедой - грех.
- Ну, что же, "Маркиза" так "Маркиза",- согласился я. - Только пару слов для разъяснения. Идет радиоразговор между начальником Главсевморпути и начальником дрейфующей станции СП-2 Михаилом Михайловичем Сомовым, он же Мих-Мих.
Дмитриев потянул меха.
Алло, Мих-Мих! Какие вести?
Как на дрейфующей дела?
Надеюсь, все идет без происшествий
И льдина верная цела?
Все хорошо, тепло и безопасно,
Работа в меру нелегка,
Дела идут у нас почти прекрасно,
За исключеньем пустяка.
Случилось маленькое горе.
Чехол спалили на моторе
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.
Но как движок полярною зимою
Работать будет без чехла?
Ответьте нам короткой докладною
Потеря как произошла?
Все хорошо, тепло и безопасно,
Работа в меру нелегка,
Дела у нас идут почти прекрасно,
За исключеньем пустяка.
И что чехол - не в нем терзанья,
Сгорел движок до основанья.
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.
Алло, алло! Главсевморпуть в волненье.
Удар полученный жесток.
Без промедленья шлите объясненья:
Как погорел у вас движок?
Все хорошо, тепло и безопасно,
Работа в меру нелегка,
Дела у нас идут почти прекрасно,
За исключеньем пустяка.
И что движок - Не в этом дело,
Радиостанция сгорела.
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.
Алло, Мих-Мих, Главсевморпуть в печали,
Всему начальству тяжело.
Как вы в беду ужасную попали?
Как это все произошло?
Мы получили важное сообщенье,
Что скоро будет самолет,
И, как один, оставив помещенье,
Ушли с лопатами на лед.
Мы чистили аэродром,
Как вдруг раздался страшный гром,
Рвануло где-то по краям,
И льдина лопнула к чертям.
Дошел до рации толчок,
На керогаз упал мешок,
И запылал в один момент
За ним палаточный брезент.
Мы были в дальней стороне,
Вдруг видим рация в огне.
Пока мы мчались во весь дух,
Огонь все слопал и потух,
Движок расплавиться успел
И на движке чехол сгорел.
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.
Последние слова песни заглушил громкий хохот. Когда смех утих, Бурханов поднял руку:
- Ну что ж, доктор, считайте, что пианино вы честно заработали. Завтра Илья Спиридонович Котов будет на мысе Челюскин и захватит с очередным рейсом пианино.
5 мая Леня Разбаш принял лаконичную радиограмму: "Буду в шестнадцать ноль-ноль. Везу пианино. Котов".
МЫ ЖДЕМ ВАС, КОСМОНАВТЫ
Если простая поэзия мифа об Икаре, взлетевшем к солнцу на восковых крыльях и погибшем в сияющей небесной синеве, прошла через все века и дожила до наших дней во всей своей простодушной прелести и наивности, то полет Гагарина будет волновать людей, пока будет существовать наша Земля.
К. Паустовский. Новая Эра
- Генерал ждет вас, - сказал летчик-капитан с красной повязкой дежурного на рукаве.
В просторном кабинете за широким письменным столом сидел моложавый генерал с Золотой Звездой Героя. Его имя стало широко известно почти тридцать лет тому назад, во время челюскинской эпопеи. Это было героическое событие, вызвавшее изумление всего мира стойкостью челюскинцев и отвагой спасавших их советских пилотов.
В ознаменование подвига пилотов ЦИК СССР установил высшую степень отличия - звание Героя Советского Союза. И первым это звание было присвоено 20 апреля 1934 года семи летчикам, непосредственно участвовавшим в спасении челюскинцев. Звезда на кителе хозяина кабинета имела номер четыре.
- Садитесь, доктор, - сказал генерал, продолжая читать бумагу, в которой я признал свою докладную.
Я сел.
- С рапортом вашим я ознакомился. Давно были в Арктике?
- Последний раз два года назад.
- За что получили? - Он показал глазами на значок "Почетному полярнику" на моей тужурке.
- За участие в дрейфе станции "Северный полюс-2".
- Итак, я вас слушаю.
- Известно, - начал я, - что факторы космического полета, и в первую очередь перегрузки и невесомость, могут оказать неблагоприятное воздействие на космонавта. В результате в организме могут возникнуть определенные изменения физиологических функций. Они могут быть длительными, но могут быть и кратковременными. Чтобы их уловить, надо как можно быстрее обследовать космонавта после приземления. Это может сделать врач-парашютист. Он будет находиться на борту поискового самолета и, спустившись на парашюте, проведет медицинский осмотр космонавта, а если потребуется, окажет необходимую медицинскую помощь
- Из кого думаете сформировать группу?
- Наверно, лучше всего подойдут для этой цели авиационные врачи, уже знакомые с космической медициной. Их надо будет обучить парашютным прыжкам. А подготовку по оказанию неотложной медицинской помощи можно провести на базе Института имени Склифосовского.
- Сколько потребуется человек?
- Думаю, что для начала хватит четырех.
- Где собираетесь организовать парашютную тренировку?
Я назвал один из подмосковных аэродромов.
- Ну что ж, добро. Но вы понимаете, какая ляжет на вас ответственность? Еще раз тщательно все обдумайте. Подберите нужных людей, составьте программы подготовки.
Он пододвинул к себе мою докладную и в левом углу красным карандашом размашисто вывел: "Согласен. Н. Каманин".
Два дня просидел я над программой обследования космонавта на месте приземления, а завершив работу, пошел к Владимиру Ивановичу Яздовскому, отвечавшему за медицинскую программу космических полетов.
Владимир Иванович встретил меня на пороге кабинета:
- Все знаю. Только что говорил с Каманиным. По поводу парашютных тренировок команда уже дана. Вот телефон. Связывайся. Программу обследования принес?
Я молча положил листки перед ним на стол.
Он надел очки и стал вполголоса читать пункт за пунктом.
- Оценка внешнего вида. Выражение лица, жесты, интонация голоса, реакция на окружающую обстановку. Так, так. Теперь жалобы - слабость, головокружение, иллюзии, сонливость. Почему упустил, нет ли тошноты? Тремор. Игра вазомоторов. Теперь поверхностный осмотр. Состояние слизистых оболочек, кожных покровов. Здесь поставь: обратить внимание на ссадины, кровоизлияния, их вид, характер, окраску.
- Как, Олег Георгиевич, - обратился он к своему помощнику, - вроде бы все правильно?
Газенко, чуть улыбнувшись, согласно кивнул головой.
- Посмотрим, что ты еще насочинил. Определение частоты пульса, артериальное давление, термометрия тела. Какие вестибулярные пробы? Пальце-носовая, пальце-кольцевая, ходьба с закрытыми глазами. Исследование в позе Ромберга. Вполне достаточно, больше никаких проб не делать. Пусть только космонавт начертит несколько параллельных линий, спиралей, звезду изобразит одним росчерком для уточнения координации движений. Понял? И вот что, впиши в программу: белье и носки космонавта сложить в специальный пакет. Давай действуй. Начинай людей подбирать.
Но подобрать врачей в группу оказалось непростым делом. Члены врачебно-летной комиссии без всякой жалости расправлялись со своими коллегами, не допуская никаких скидок на здоровье. В результате нас осталось четверо: Иван Колосов, Виктор Артамошин, Борис Егоров и я.
В понедельник трое будущих врачей-парашютистов улетели обучаться новому для них парашютному делу на Волгу, а я, уложив вещи, отправился на аэродром: предстояли заключительные воздушные испытания полетного снаряжения и парашютной системы. Эта работа была поручена блестящим испытателям-парашютистам, которые дали "добро" многим образцам парашютной техники, катапультных кресел, новым спасательным системам. Это были великие специалисты своего дела. Хладнокровные, опытные и бесстрашные. Петр Долгов, Николай Никитин, Валерий Головин, Василий Романюк.
Стояла поздняя осень, и в поисках хорошей погоды мы забрались далеко на юг. Ранним утром испытатели отправлялись на аэродром. Там, облачившись в космические доспехи - крайне внушительный скафандр с ярко-оранжевой герметической оболочкой и круглым белым гермошлемом с прозрачным забралом, они неуклюже взбирались в самолет, чтобы через десяток минут устремиться к земле оранжевым метеором.
Испытания шли отлично. Парашют раскрывался огромным ярким зонтиком, надежно удерживая свой драгоценный груз. Скафандр оказался удобным, хотя несколько затруднял управление парашютом в воздухе. Хлопоты на первых порах доставлял носимый аварийный запас - НАЗ - тяжеленная, килограммов под сорок, коробка, в которой, как в той пресловутой маленькой корзинке, было "все, что угодно для души". Здесь была мощная радиостанция, которая включалась автоматически в момент раскрытия парашюта, секстант, сигнальные ракеты и дымовые патроны, специальный порошок для окраски воды на случай приводнения в океане или снега при посадке в Арктике, сухое горючее и спички, не боявшиеся ни воды, ни ветра, высококалорийный паек из мяса, молока, сыра, творога, обезвоженных при низкой температуре в вакууме. Этим способом сохранялись вкусовые качества продуктов, а объем и вес становились минимальными при калорийности почти 7 тысяч килокалорий. Позаботились конструкторы и о запасе пресной воды. Специальные брикеты превращали 3,5 литра соленой морской воды в пресную.
К декабрю все испытания были успешно закончены, и руководитель группы мог спокойно доложить, что система "парашют - скафандр" работает отлично.
Едва закончив парашютную подготовку, мы занялись специальной травматологической. В Институте имени Склифосовского нас включили в состав травматологических бригад, и мы денно и нощно носились по городу под звук сирены.
Кончался март. Холодный, дождливый. Тренировки были успешно завершены. Следующим важным этапом было решение проблемы, как упаковывать медицинское имущество, которое нам требовалось для медицинского осмотра космонавта на месте приземления. Надо было, чтобы укладка не только вмещала все необходимое, но и была такой, чтобы шприцы, ампулы и склянки не разбились при ударе о землю. В конце концов на свет родилась сумка, стенки которой выложили поролоном с ячейками для ампул и прочего бьющегося инвентаря. Когда мы навьючили на себя основной и запасной парашюты, прицепили специальный контейнер с сумкой, в которой оказалось килограммов двадцать пять, не меньше, приладили сбоку кислородный прибор, оказалось, что по земле с такой сбруей далеко не уйдешь. Поэтому мы долго тренировались, пока не научились "мгновенно" напяливать все на себя.
В начале апреля группы поиска начали разлетаться по своим точкам. Для приземления космического корабля был выбран район Поволжья с его широкими просторами. Два корабля с "Иванами Ивановичами", как шутливо прозвали манекены, занимавшие кресло космонавта, прицельно приземлились в намеченную точку.
Каждому из нас перед отлетом вручили мандат. На глянцевом листе плотной бумаги было черным по белому написано, что предъявитель сего мандата выполняет ответственное правительственное задание и все партийные и советские организации должны оказывать ему помощь транспортом, связью и всем необходимым. Подпись, печать.
Все оказалось в порядке. Мы пожелали друг другу ни пуха ни пера и потащили свои вещи к самолетам, выстроившимся вдоль рулежной полосы.
Вечером ко мне в гостиницу, где я размещался вместе с кинооператором Георгием Анисимовым, прикатил Василий Иванович Сараев, тот самый, что первым взялся, как он говорил, сделать из нас "асов" парашютизма.
- Поехали на аэродром. Там все с вечера сделаем, не торопясь парашюты уложим, всякие-разные дела обсудим. Что вы здесь будете до утра ковыряться?
Мы колебались недолго.
Уже совсем стемнело, когда сквозь частую сетку дождя замелькали аэродромные огоньки и "газик" подкатил к длинному дощатому бараку с беседкой-курилкой у входа. Внутри барак выглядел более симпатично. Светлые длинные комнаты-классы были завешаны схемами и таблицами. Зато комната в конце барака, напоминавшая по своим размерам конференц-зал, оказалась холодной, пустой и неуютной. Правда, пол был чисто выметен, но, кроме пары табуреток да длинного стола вроде прилавка в центре, в ней не было ничего.
- Ну вот, здесь и разместимся. Тащи сюда груз из машины, - сказал Сараев ребятам, приехавшим вместе с нами.
- Что, не нравится? - спросил он, заметив мою недовольную физиономию.
- Да вроде бы комфорта негусто, - сказал я, ставя в угол чемодан.
- Зато удобно работать, а для отдыха тут комнатуха одна имеется с буржуйкой. Там и койки стоят.
- Ладно, перебьемся до утра.
Спать нам не пришлось. Растянув парашют на столе, Василий Иванович любовно укладывал каждую складку парашютного купола, тщательно подравнивая нижнюю кромку. Но вот укладка закончилась, последняя шпилька вытяжного тросика воткнута в конус, и мы занялись подгонкой подвесной системы. Только убедившись, что не упущена ни единая деталь в подготовке к прыжку, он присел на табуретку и закурил свою любимую "Приму". А я тем временем раскрыл медицинскую сумку. Там все в порядке. Вторая - она тоже пойдет со мной - на случай прыжка где-нибудь в безлюдной местности, если корабль сядет во внерасчетном районе. В этой сумке упакованы аварийная радиостанция, пяток сигнальных ракет, фляги с водой и со спиртом и запас продовольствия.
Легли мы только под утро. Однако уже в шесть все забегали, засуетились. Я выглянул в окно. Дождь прекратился, и сквозь лохматые, стремительно бегущие облака проглядывало ласковое апрельское солнце.
Загудели двигатели самолетов поисковой группы. Механики прогревали их перед полетом. Я представил себе, что же делается сейчас там, на далеком Байконуре. Перед моим мысленным взором возникла гигантская ракета, нацеленная в небо; по сравнению с ней окружающие ее фигурки людей кажутся крохотными. И среди тех, кто сейчас собрался у подножия ракеты, невысокий ясноглазый юноша, имя которого будут вскоре с восторгом повторять во всех уголках земного шара.
Мы встретились последний раз незадолго до отлета из Москвы. В центре просторного, залитого светом прожекторов зала голубел водой бассейн. Тихо покачивались льдинки, легкая рябь пробегала по поверхности воды. Гагарин стоял на краю бассейна, одетый в ярко-оранжевый космический скафандр и белый герметический шлем с алыми буквами "СССР".
- Можно начинать, Юрий Алексеевич? Вы готовы? - спросил ведущий инженер.
Гагарин в ответ улыбнулся и поднял руку к шлему. Опустилось, щелкнув, прозрачное забрало. Еще секунда, и он тяжело плюхнулся в воду, подняв тучу брызг. Скафандр мигом вытолкнул космонавта из воды, и он, попеременно взмахивая руками, медленно поплыл на спине, расталкивая льдинки. "Купание" повторялось несколько раз. Наконец Гагарин выбрался из бассейна и, присев на бортик, свесил ноги и приподнял забрало.
- Ну как, Юрий Алексеевич, не замерз? - спросил ведущий.
Гагарин рассмеялся:
- Да разве в нем замерзнешь?! Наверное, в такой штуке даже в Северный Ледовитый океан угодить не страшно.
...Неожиданно незнакомый громкий голос прервал мои мысли. "По самолетам!" Два парашютиста, входящие в группу, уже взбираются по трапу нашего "ила".
Убегает под колесами машины летная полоса, еще влажная после ночного дождя; мелькают в иллюминаторах аэродромные домики, вышка командного пункта. Самолет сделал круг над аэродромом, и вот уже под нами еще не освободившиеся окончательно от снега приволжские поля. Сложив парашюты в грузовой кабине, я встал в дверях пилотской, прислушиваясь к свистам, хрипам, обрывкам мелодий, несущимся из приемника. Радист медленно вращает ручку настройки, и вдруг раздается торжественный голос диктора. Мы слышим только конец фразы: "...мический корабль-спутник "Восток" с человеком на борту! Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника "Восток" является гражданин Союза Советских Социалистических Республик майор Гагарин Юрий Алексеевич".
Сугроб действительно оказался отличным, но от него до места строительства было метров триста. Пришлось впрягаться в нарты. Их доверху нагружали снежными блоками, а затем, пыхтя и обливаясь потом, волокли через заструги к стройплощадке.
Работа спорилась. Но вдруг лед под ногами дрогнул, словно по нему ударили огромной кувалдой. Со стороны вертолетной площадки, где располагался наш карьер, раздался крик: "Полундра, льдина лопнула!" Бросив лопаты, мы кинулись туда. Примерно в ста метрах от палаток появилась извилистая трещина. Она расширялась на глазах, открывая густую черную воду, над которой поднимались клубы бурого пара. Отколовшаяся часть льдины отошла метров на двадцать. Разводье напоминало дорогу, проложенную среди заснеженного поля. Вертолетчики быстро запустили двигатели, и ярко-красный Ми-4 поднялся в воздух на разведку.
Вести, привезенные А. Ф. Бабенко, были не слишком утешительными: повсюду в районе лагеря лед пришел в движение. Поля покрылись темной сеткой трещин. То там, то здесь виднелись нагромождения свежих торосов. Происшествие несколько подпортило нам настроение, но подвижка льда прекратилась так же неожиданно, как и началась. Впрочем, никто не рассчитывал, что Арктика ради нас изменит свои привычки. И к появившейся трещине мы отнеслись как к неизбежности полярного быта.
Но ничто уже не могло охладить нашего строительного энтузиазма. Одни таскали снежные блоки, другие возводили стены, третьи сколачивали каркас для будущей крыши. Дворец поднимался как на дрожжах.
Утром 1 мая безмятежный сон дрейфовщиков прервал звон рынды (рельсы, подвешенной у кают-компании).
Не прошло и получаса, как лагерь ожил. Затарахтел мотор гидрологической лебедки, заскрипел снег под полозьями нарт, в аэрологическом павильоне послышалось клокотание генератора, с камбуза донеслось звяканье тарелок и призывное шипение жарящегося мяса.
Редколлегия в лихорадочной спешке, переворачивая баночки с красками, ломая карандаши, разливая клей, заканчивала первый номер фотогазеты. Она получилась на славу. Одну половину ее занимали отличные фотографии Яцуна, успевшего запечатлеть на пленке всех и каждого, а также палатки, грузы, торосы и сугробы. Вторую половину занимали два десятка дружеских шаржей, нарисованных нашими арктическими "кукрыниксами". Здесь и Сомов, присев на сугроб, сшивал нитками лопнувшую льдину; и Шариков демонстрировал чудеса эквилибристики, забрасывая кур в огромный бак; и наша лайка Блудный, вооруженная карабином, несла противомедвежью вахту.
Меня художник изобразил сидящим в задумчивости у стола с объявлением: "Доктор Волович. Прием (грузов) круглосуточно", поскольку на этот раз мне выпала роль врача-завхоза. Каждый рисунок сопровождался четверостишиями разного литературного достоинства.
Тем временем бригада строителей, руководимая Яцуном, разрывавшимся на части между дворцом и газетой, подравнивала стенки, подсыпала снежку, втыкала по фасаду красные флажки, затирала отверстия в снежных глыбах. Ровно в одиннадцать часов по московскому времени из-за дальних торосов вынырнул флагманский Ил-14, с ревом пронесся над станцией, едва не сдув палатки, и, покачав крыльями, исчез в сторону полюса. Видимо, Бурханова встревожили неожиданные подвижки льда, и он решил досконально ознакомиться с окружающим районом. А может быть, и новую льдинку на всякий случай подыскать. Чем черт не шутит! Но вскоре "ил" появился снова и сел на аэродроме-подскоке, куда уже отправился за гостями Бабенко.
Воспользовавшись минутами, пока вертолет слетает на подскок и обратно, я достал из мешка малицу из блестящего светло-коричневого оленьего меха, натянул вместо унтов изящные пимы, а вместо ушанки нахлобучил мохнатую чукотскую шапку - малахай. Приняв экзотически-полярный облик, я выбрался из палатки, рассчитывая удивить сподвижников своей выдумкой. Однако меня ждало разочарование: дрейфуны, все до одного, нарядились в малицы, пимы, оставшись верными лишь своим головным уборам.
Наконец гости прибыли. Все собрались вокруг невысокой трибуны, сложенной из больших снежных глыб, над которой, надуваясь под вздохами холодного ветра, сверкал свежей краской красный транспарант: "Да здравствует Первое мая!"
В общем, все было как на Большой земле. Трешников открыл торжественный митинг. Бурханов прочел поздравительную телеграмму из Москвы от Председателя Президиума Верховного Совета К. Е. Ворошилова. Затем на трибуну поднялся академик Д. И. Щербаков и поздравил нас от имени президиума Академии наук СССР. Его сменил академик Е. К. Федоров - славный представитель легендарной папанинской четверки, открывшей счет советским дрейфующим станциям. Затем мы бодро продефилировали два раза мимо трибуны и под громкие крики "ура" выпалили три раза из трех карабинов.
Митинг закончился. Яцун, который носился вокруг площадки, стрекоча кинокамерой, вдруг исчез.
- Прошу дорогих гостей пожаловать к столу, - сказал Трешников с жестом гостеприимного хозяина, и все толпой направились ко входу во дворец.
Из-за оленьей шкуры, закрывавшей вход, высунулась голова Яцуна.
- Один момент, - сказал он, протянул Щербакову ножницы и снова скрылся за пологом.
Дмитрий Иванович разрезал красную ленту. Гости один за другим входили во дворец и останавливались, пораженные. Да и мы сами ахнули от восторга перед открывшимся зрелищем.
Пронизанный солнечными лучами дворец был полон голубоватого света. Все вокруг искрилось, сверкало, как в сказочном замке снежной королевы. Зеленоватый, словно мраморный, пол пересекала алая ковровая дорожка. Столы, поставленные буквой "П", были застелены белоснежными простынями, на которых яркими пятнами виднелись горки апельсинов, лимонов, яблок, серебрились, словно подернутые легкой изморозью, бутылки с шампанским. Судя по заблестевшим глазам гостей и довольным улыбкам, яства, стоявшие на столе, тоже произвели впечатление. Вопреки опасениям мест хватило на всех. Когда гости и хозяева разместились за столами, поднялся Трешников. Высокий, широкоплечий, в пестрой оленьей малице, он напоминал героя скандинавских саг. После официальных поздравлений Трешников предложил избрать тамаду. Эта почетная обязанность единодушно была возложена на нашего старейшину академика Дмитрия Ивановича Щербакова, которому преподнесли чукотскую малицу. Бурханов тут же за столом помог Щербакову облачиться в эту столь необычную для академика меховую мантию, и веселье закипело.
Вскоре "слилися речи в шум нестройный", как сказал поэт, и кто-то уже затянул любимейшую песню полярных летчиков "Летят утки и два гуся". Во время одного из коротких перерывов Иван Иванович Черевичный повернулся ко мне:
- А ты, доктор, чего молчишь? Нечего увиливать. Давай "Марш дрейфунов".
- Так ведь музыки нет, - попробовал отвертеться я.
- Как нет, а аккордеон? Ты мне целую неделю спать не давал, все на аккордеоне упражнялся, - вмешался Яцун.
Его слова заглушил громкий смех. Мои попытки освоить аккордеон вызывали всеобщее возмущение, и их пришлось прекратить.
- Момент, - сказал Яцун, вставая из-за стола.
Через несколько минут он вернулся, бережно держа старенький, видавший виды инструмент.
Я накинул ремень на плечо и потянул за меха. Аккордеон отозвался хриплым, простуженным голосом.
- Ну вот, сами видите. Не получается музыка.
- Да ты не стесняйся, мы в музыке не шибко разбираемся, - подбодрил меня Бабенко.
- Да я и не стесняюсь. Разве что одной правой рукой попробовать?
- Зачем одной правой? Давай, Саша, держи аккордеон крепче, я буду меха тянуть, а ты, Виталий, орудуй двумя руками, как на пианино, - сказал Бабенко и хорошо поставленным голосом профессионального конферансье объявил: - "Марш дрейфунов", слова Воловича, музыка народная.
После исполнения благодарные невзыскательные слушатели наградили меня аплодисментами. Первый успех подбодрил меня, и я, лихо барабаня по клавишам, исполнил еще несколько песен из полярного репертуара.
- А где "Полярная маркиза"? - сказал Трешников и, улыбнувшись, искоса поглядел на Костю Курко.
- Ну, уж это совсем ни к чему, - пробурчал Константин Митрофанович, нечего старое ворошить.
- "Маркизу", давай "Маркизу", - поддержало Трешникова несколько голосов.
Эта песня имела свою любопытную предысторию.
12 июля 1950 года на дрейфующей станции СП-2 случилось ЧП. От неисправного керогаза вспыхнула палатка радиостанции. Потушить пожар удалось не сразу, и от рации остались "рожки да ножки". Правда, нашим умельцам К. М. Курко, В. Г. Канаки и М. С. Комарову после долгих трудов удалось собрать новый передатчик, но происшествие это еще долго оставалось предметом разговоров и шутливых подначек.
Прошло несколько месяцев, и вот, готовя обед в заледеневшем камбузе, куда радисты, чтобы поднять мой поварской дух (тогда я был по совместительству поваром станции) и скрасить мою жизнь музыкой, провели радио, я услышал голос Леонида Утесова. Он исполнял известную французскую песенку "Все хорошо, прекрасная маркиза".
Еще не успели смолкнуть последние такты музыки, как я, схватив карандаш, стал набрасывать на клочке бумаги слова песни, идея которой созрела мгновенно. В основу ее легло летнее пожарное происшествие. Строфы рождались легко, и скоро я напевал во весь голос, аккомпанируя себе ударами кухонного ножа по разделочной доске: "Все хорошо, тепло и безопасно, работа в меру нелегка, дела идут у нас почти прекрасно, за исключеньем пустяка. Случилось маленькое горе: чехол спалили на моторе. А в остальном на льдине в океане все хорошо, все хорошо".
За ужином песня была исполнена и с одобрением воспринята всеми слушателями, за исключением Кости Курко, который возмущенно заявил, что смеяться над чужой бедой - грех.
- Ну, что же, "Маркиза" так "Маркиза",- согласился я. - Только пару слов для разъяснения. Идет радиоразговор между начальником Главсевморпути и начальником дрейфующей станции СП-2 Михаилом Михайловичем Сомовым, он же Мих-Мих.
Дмитриев потянул меха.
Алло, Мих-Мих! Какие вести?
Как на дрейфующей дела?
Надеюсь, все идет без происшествий
И льдина верная цела?
Все хорошо, тепло и безопасно,
Работа в меру нелегка,
Дела идут у нас почти прекрасно,
За исключеньем пустяка.
Случилось маленькое горе.
Чехол спалили на моторе
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.
Но как движок полярною зимою
Работать будет без чехла?
Ответьте нам короткой докладною
Потеря как произошла?
Все хорошо, тепло и безопасно,
Работа в меру нелегка,
Дела у нас идут почти прекрасно,
За исключеньем пустяка.
И что чехол - не в нем терзанья,
Сгорел движок до основанья.
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.
Алло, алло! Главсевморпуть в волненье.
Удар полученный жесток.
Без промедленья шлите объясненья:
Как погорел у вас движок?
Все хорошо, тепло и безопасно,
Работа в меру нелегка,
Дела у нас идут почти прекрасно,
За исключеньем пустяка.
И что движок - Не в этом дело,
Радиостанция сгорела.
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.
Алло, Мих-Мих, Главсевморпуть в печали,
Всему начальству тяжело.
Как вы в беду ужасную попали?
Как это все произошло?
Мы получили важное сообщенье,
Что скоро будет самолет,
И, как один, оставив помещенье,
Ушли с лопатами на лед.
Мы чистили аэродром,
Как вдруг раздался страшный гром,
Рвануло где-то по краям,
И льдина лопнула к чертям.
Дошел до рации толчок,
На керогаз упал мешок,
И запылал в один момент
За ним палаточный брезент.
Мы были в дальней стороне,
Вдруг видим рация в огне.
Пока мы мчались во весь дух,
Огонь все слопал и потух,
Движок расплавиться успел
И на движке чехол сгорел.
А в остальном на льдине в океане
Все хорошо, все хорошо.
Последние слова песни заглушил громкий хохот. Когда смех утих, Бурханов поднял руку:
- Ну что ж, доктор, считайте, что пианино вы честно заработали. Завтра Илья Спиридонович Котов будет на мысе Челюскин и захватит с очередным рейсом пианино.
5 мая Леня Разбаш принял лаконичную радиограмму: "Буду в шестнадцать ноль-ноль. Везу пианино. Котов".
МЫ ЖДЕМ ВАС, КОСМОНАВТЫ
Если простая поэзия мифа об Икаре, взлетевшем к солнцу на восковых крыльях и погибшем в сияющей небесной синеве, прошла через все века и дожила до наших дней во всей своей простодушной прелести и наивности, то полет Гагарина будет волновать людей, пока будет существовать наша Земля.
К. Паустовский. Новая Эра
- Генерал ждет вас, - сказал летчик-капитан с красной повязкой дежурного на рукаве.
В просторном кабинете за широким письменным столом сидел моложавый генерал с Золотой Звездой Героя. Его имя стало широко известно почти тридцать лет тому назад, во время челюскинской эпопеи. Это было героическое событие, вызвавшее изумление всего мира стойкостью челюскинцев и отвагой спасавших их советских пилотов.
В ознаменование подвига пилотов ЦИК СССР установил высшую степень отличия - звание Героя Советского Союза. И первым это звание было присвоено 20 апреля 1934 года семи летчикам, непосредственно участвовавшим в спасении челюскинцев. Звезда на кителе хозяина кабинета имела номер четыре.
- Садитесь, доктор, - сказал генерал, продолжая читать бумагу, в которой я признал свою докладную.
Я сел.
- С рапортом вашим я ознакомился. Давно были в Арктике?
- Последний раз два года назад.
- За что получили? - Он показал глазами на значок "Почетному полярнику" на моей тужурке.
- За участие в дрейфе станции "Северный полюс-2".
- Итак, я вас слушаю.
- Известно, - начал я, - что факторы космического полета, и в первую очередь перегрузки и невесомость, могут оказать неблагоприятное воздействие на космонавта. В результате в организме могут возникнуть определенные изменения физиологических функций. Они могут быть длительными, но могут быть и кратковременными. Чтобы их уловить, надо как можно быстрее обследовать космонавта после приземления. Это может сделать врач-парашютист. Он будет находиться на борту поискового самолета и, спустившись на парашюте, проведет медицинский осмотр космонавта, а если потребуется, окажет необходимую медицинскую помощь
- Из кого думаете сформировать группу?
- Наверно, лучше всего подойдут для этой цели авиационные врачи, уже знакомые с космической медициной. Их надо будет обучить парашютным прыжкам. А подготовку по оказанию неотложной медицинской помощи можно провести на базе Института имени Склифосовского.
- Сколько потребуется человек?
- Думаю, что для начала хватит четырех.
- Где собираетесь организовать парашютную тренировку?
Я назвал один из подмосковных аэродромов.
- Ну что ж, добро. Но вы понимаете, какая ляжет на вас ответственность? Еще раз тщательно все обдумайте. Подберите нужных людей, составьте программы подготовки.
Он пододвинул к себе мою докладную и в левом углу красным карандашом размашисто вывел: "Согласен. Н. Каманин".
Два дня просидел я над программой обследования космонавта на месте приземления, а завершив работу, пошел к Владимиру Ивановичу Яздовскому, отвечавшему за медицинскую программу космических полетов.
Владимир Иванович встретил меня на пороге кабинета:
- Все знаю. Только что говорил с Каманиным. По поводу парашютных тренировок команда уже дана. Вот телефон. Связывайся. Программу обследования принес?
Я молча положил листки перед ним на стол.
Он надел очки и стал вполголоса читать пункт за пунктом.
- Оценка внешнего вида. Выражение лица, жесты, интонация голоса, реакция на окружающую обстановку. Так, так. Теперь жалобы - слабость, головокружение, иллюзии, сонливость. Почему упустил, нет ли тошноты? Тремор. Игра вазомоторов. Теперь поверхностный осмотр. Состояние слизистых оболочек, кожных покровов. Здесь поставь: обратить внимание на ссадины, кровоизлияния, их вид, характер, окраску.
- Как, Олег Георгиевич, - обратился он к своему помощнику, - вроде бы все правильно?
Газенко, чуть улыбнувшись, согласно кивнул головой.
- Посмотрим, что ты еще насочинил. Определение частоты пульса, артериальное давление, термометрия тела. Какие вестибулярные пробы? Пальце-носовая, пальце-кольцевая, ходьба с закрытыми глазами. Исследование в позе Ромберга. Вполне достаточно, больше никаких проб не делать. Пусть только космонавт начертит несколько параллельных линий, спиралей, звезду изобразит одним росчерком для уточнения координации движений. Понял? И вот что, впиши в программу: белье и носки космонавта сложить в специальный пакет. Давай действуй. Начинай людей подбирать.
Но подобрать врачей в группу оказалось непростым делом. Члены врачебно-летной комиссии без всякой жалости расправлялись со своими коллегами, не допуская никаких скидок на здоровье. В результате нас осталось четверо: Иван Колосов, Виктор Артамошин, Борис Егоров и я.
В понедельник трое будущих врачей-парашютистов улетели обучаться новому для них парашютному делу на Волгу, а я, уложив вещи, отправился на аэродром: предстояли заключительные воздушные испытания полетного снаряжения и парашютной системы. Эта работа была поручена блестящим испытателям-парашютистам, которые дали "добро" многим образцам парашютной техники, катапультных кресел, новым спасательным системам. Это были великие специалисты своего дела. Хладнокровные, опытные и бесстрашные. Петр Долгов, Николай Никитин, Валерий Головин, Василий Романюк.
Стояла поздняя осень, и в поисках хорошей погоды мы забрались далеко на юг. Ранним утром испытатели отправлялись на аэродром. Там, облачившись в космические доспехи - крайне внушительный скафандр с ярко-оранжевой герметической оболочкой и круглым белым гермошлемом с прозрачным забралом, они неуклюже взбирались в самолет, чтобы через десяток минут устремиться к земле оранжевым метеором.
Испытания шли отлично. Парашют раскрывался огромным ярким зонтиком, надежно удерживая свой драгоценный груз. Скафандр оказался удобным, хотя несколько затруднял управление парашютом в воздухе. Хлопоты на первых порах доставлял носимый аварийный запас - НАЗ - тяжеленная, килограммов под сорок, коробка, в которой, как в той пресловутой маленькой корзинке, было "все, что угодно для души". Здесь была мощная радиостанция, которая включалась автоматически в момент раскрытия парашюта, секстант, сигнальные ракеты и дымовые патроны, специальный порошок для окраски воды на случай приводнения в океане или снега при посадке в Арктике, сухое горючее и спички, не боявшиеся ни воды, ни ветра, высококалорийный паек из мяса, молока, сыра, творога, обезвоженных при низкой температуре в вакууме. Этим способом сохранялись вкусовые качества продуктов, а объем и вес становились минимальными при калорийности почти 7 тысяч килокалорий. Позаботились конструкторы и о запасе пресной воды. Специальные брикеты превращали 3,5 литра соленой морской воды в пресную.
К декабрю все испытания были успешно закончены, и руководитель группы мог спокойно доложить, что система "парашют - скафандр" работает отлично.
Едва закончив парашютную подготовку, мы занялись специальной травматологической. В Институте имени Склифосовского нас включили в состав травматологических бригад, и мы денно и нощно носились по городу под звук сирены.
Кончался март. Холодный, дождливый. Тренировки были успешно завершены. Следующим важным этапом было решение проблемы, как упаковывать медицинское имущество, которое нам требовалось для медицинского осмотра космонавта на месте приземления. Надо было, чтобы укладка не только вмещала все необходимое, но и была такой, чтобы шприцы, ампулы и склянки не разбились при ударе о землю. В конце концов на свет родилась сумка, стенки которой выложили поролоном с ячейками для ампул и прочего бьющегося инвентаря. Когда мы навьючили на себя основной и запасной парашюты, прицепили специальный контейнер с сумкой, в которой оказалось килограммов двадцать пять, не меньше, приладили сбоку кислородный прибор, оказалось, что по земле с такой сбруей далеко не уйдешь. Поэтому мы долго тренировались, пока не научились "мгновенно" напяливать все на себя.
В начале апреля группы поиска начали разлетаться по своим точкам. Для приземления космического корабля был выбран район Поволжья с его широкими просторами. Два корабля с "Иванами Ивановичами", как шутливо прозвали манекены, занимавшие кресло космонавта, прицельно приземлились в намеченную точку.
Каждому из нас перед отлетом вручили мандат. На глянцевом листе плотной бумаги было черным по белому написано, что предъявитель сего мандата выполняет ответственное правительственное задание и все партийные и советские организации должны оказывать ему помощь транспортом, связью и всем необходимым. Подпись, печать.
Все оказалось в порядке. Мы пожелали друг другу ни пуха ни пера и потащили свои вещи к самолетам, выстроившимся вдоль рулежной полосы.
Вечером ко мне в гостиницу, где я размещался вместе с кинооператором Георгием Анисимовым, прикатил Василий Иванович Сараев, тот самый, что первым взялся, как он говорил, сделать из нас "асов" парашютизма.
- Поехали на аэродром. Там все с вечера сделаем, не торопясь парашюты уложим, всякие-разные дела обсудим. Что вы здесь будете до утра ковыряться?
Мы колебались недолго.
Уже совсем стемнело, когда сквозь частую сетку дождя замелькали аэродромные огоньки и "газик" подкатил к длинному дощатому бараку с беседкой-курилкой у входа. Внутри барак выглядел более симпатично. Светлые длинные комнаты-классы были завешаны схемами и таблицами. Зато комната в конце барака, напоминавшая по своим размерам конференц-зал, оказалась холодной, пустой и неуютной. Правда, пол был чисто выметен, но, кроме пары табуреток да длинного стола вроде прилавка в центре, в ней не было ничего.
- Ну вот, здесь и разместимся. Тащи сюда груз из машины, - сказал Сараев ребятам, приехавшим вместе с нами.
- Что, не нравится? - спросил он, заметив мою недовольную физиономию.
- Да вроде бы комфорта негусто, - сказал я, ставя в угол чемодан.
- Зато удобно работать, а для отдыха тут комнатуха одна имеется с буржуйкой. Там и койки стоят.
- Ладно, перебьемся до утра.
Спать нам не пришлось. Растянув парашют на столе, Василий Иванович любовно укладывал каждую складку парашютного купола, тщательно подравнивая нижнюю кромку. Но вот укладка закончилась, последняя шпилька вытяжного тросика воткнута в конус, и мы занялись подгонкой подвесной системы. Только убедившись, что не упущена ни единая деталь в подготовке к прыжку, он присел на табуретку и закурил свою любимую "Приму". А я тем временем раскрыл медицинскую сумку. Там все в порядке. Вторая - она тоже пойдет со мной - на случай прыжка где-нибудь в безлюдной местности, если корабль сядет во внерасчетном районе. В этой сумке упакованы аварийная радиостанция, пяток сигнальных ракет, фляги с водой и со спиртом и запас продовольствия.
Легли мы только под утро. Однако уже в шесть все забегали, засуетились. Я выглянул в окно. Дождь прекратился, и сквозь лохматые, стремительно бегущие облака проглядывало ласковое апрельское солнце.
Загудели двигатели самолетов поисковой группы. Механики прогревали их перед полетом. Я представил себе, что же делается сейчас там, на далеком Байконуре. Перед моим мысленным взором возникла гигантская ракета, нацеленная в небо; по сравнению с ней окружающие ее фигурки людей кажутся крохотными. И среди тех, кто сейчас собрался у подножия ракеты, невысокий ясноглазый юноша, имя которого будут вскоре с восторгом повторять во всех уголках земного шара.
Мы встретились последний раз незадолго до отлета из Москвы. В центре просторного, залитого светом прожекторов зала голубел водой бассейн. Тихо покачивались льдинки, легкая рябь пробегала по поверхности воды. Гагарин стоял на краю бассейна, одетый в ярко-оранжевый космический скафандр и белый герметический шлем с алыми буквами "СССР".
- Можно начинать, Юрий Алексеевич? Вы готовы? - спросил ведущий инженер.
Гагарин в ответ улыбнулся и поднял руку к шлему. Опустилось, щелкнув, прозрачное забрало. Еще секунда, и он тяжело плюхнулся в воду, подняв тучу брызг. Скафандр мигом вытолкнул космонавта из воды, и он, попеременно взмахивая руками, медленно поплыл на спине, расталкивая льдинки. "Купание" повторялось несколько раз. Наконец Гагарин выбрался из бассейна и, присев на бортик, свесил ноги и приподнял забрало.
- Ну как, Юрий Алексеевич, не замерз? - спросил ведущий.
Гагарин рассмеялся:
- Да разве в нем замерзнешь?! Наверное, в такой штуке даже в Северный Ледовитый океан угодить не страшно.
...Неожиданно незнакомый громкий голос прервал мои мысли. "По самолетам!" Два парашютиста, входящие в группу, уже взбираются по трапу нашего "ила".
Убегает под колесами машины летная полоса, еще влажная после ночного дождя; мелькают в иллюминаторах аэродромные домики, вышка командного пункта. Самолет сделал круг над аэродромом, и вот уже под нами еще не освободившиеся окончательно от снега приволжские поля. Сложив парашюты в грузовой кабине, я встал в дверях пилотской, прислушиваясь к свистам, хрипам, обрывкам мелодий, несущимся из приемника. Радист медленно вращает ручку настройки, и вдруг раздается торжественный голос диктора. Мы слышим только конец фразы: "...мический корабль-спутник "Восток" с человеком на борту! Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника "Восток" является гражданин Союза Советских Социалистических Республик майор Гагарин Юрий Алексеевич".