Страница:
Полярная ночь стоит над Северным Ледовитым океаном. Еще на заре человечества люди боялись ночной темноты: она таила в себе скрытую опасность. Под ее покровом мог неожиданно напасть враг. Ночь отождествлялась с силами зла, коварным потусторонним миром злых духов, всесильных и невидимых. И сегодня люди нередко страшатся темноты. Она подавляет психику, рождает тревогу, внутреннее напряжение, поднимает из глубин подсознания мучительные воспоминания, рождает тягостные мысли. Как же должен тогда действовать долгий мрак полярной ночи, да еще сдобренный морозами, пургой? Как переносит его современный человек? Впрочем, сегодня жителям полярных станций и арктических поселков одолеть полярную ночь помогают радио, кино, свежие журналы и газеты, доставляемые летчиками, и, конечно, письма от родных и друзей и голоса их, что летят над тундрой на крыльях радиоволн. И яркий свет электрических солнц, и множество незаметных, но столь необходимых удобств, что дает цивилизация. Для них долгая темнота полярной ночи лишь досадная помеха, затрудняющая нормальную деятельность, создающая бытовые трудности, осложняющая передвижение и выполнение работы вне помещений.
Другое дело - маленькая группа полярных исследователей, оторванных надолго от всего привычного, живущих в напряжении, вызванном постоянной угрозой опасности, испытывающих холод и лишения в условиях относительной, а иногда и полной изоляции. Не удивительно, что мрак полярной ночи вызывал у многих из них томительное беспокойство, внушал мысли о бренности и безысходности существования.
"Мерцая над морозной пустотой, высится безграничный небесный свод. Цветные фонари свешиваются с него, поддерживаемые космическими законами. Будто духи, беспокойные и стремительные, пролетают в пространстве падающие звезды. Созвездия бесшумно меняют свое положение и исчезают за чернеющими за горизонтом торосами. На смену им поднимаются новые звезды. В круговороте стодевятидневной ночи не меркнут они, не гаснет их дрожащая улыбка. И это все..." - так писал Юлиус Пайер, руководитель австро-венгерской полярной экспедиции на судне "Тегетгоф".
И знаменитый американский исследователь Ричард Бэрд считал, что "полнейшая тьма, которой сопровождались метели, действовала угнетающе на человеческую психику и порождала чувство безотчетливого панического страха... Ничто не могло заменить солнечный свет, и отсутствие его болезненно отражалось на психике людей".
Я перелистывал книги, посвященные путешествиям в Арктику и Антарктику, и снова и снова находил слова, подтверждающие столь пагубное психологическое воздействие полярной ночи.
Начальник комплексной норвежско-британско-шведской экспедиции на Землю Королевы Мод в Антарктиде (1950-1952 гг.) Гиавер писал: "Когда под влиянием полярной ночи пространство вокруг суживается и когда ничего нет больше, душа как-то сжимается, чувствуешь себя помертвевшим, подавленным. Иногда такое состояние приводит почти к душевному заболеванию, против которого нет других лекарств, кроме света".
Даже в романтичной записи Фритьофа Нансена, сделанной им в дневнике 25 декабря 1893 года, звучит драматическая нота: "...но, полярная ночь, ты похожа на женщину, пленительно прекрасную женщину с благородными чертами античной статуи, но и с ее мраморной холодностью. На твоем высоком челе, ясном и чистом, как небесный эфир, ни тени сострадания к мелким горестям человечества, на твоих бледных прелестных щеках не зардеет румянец чувств. В твои черные как смоль волосы, развевающиеся в пространстве по ветру, вплел свои сверкающие кристаллы иней. Строгие линии твоей горделивой шеи, твоих округлых плеч так благородны, но, увы, какой в них непреклонный холод. В целомудрии твоей белоснежной груди - бесчувственность льда, покрытого снегом. Непорочная, прекрасная, как мрамор, гордая, паришь ты над замерзшим морем; сверкающее серебром покрывало на твоих плечах, сотканное из лучей северного сияния, развевается по темному небосводу. И все же порою чудится скорбная складка у твоих уст и бесконечная печаль в глубине твоих темных глаз. Быть может, и тебе тоже знакома жизнь, жаркая любовь южного солнца? Или это отражение моего собственного томления? Да, я устал от твоей холодной красоты, я стосковался по жизни, горячей, кипучей! Позволь мне вернуться либо победителем, либо нищим, для меня все равно. Но позволь мне вернуться и снова начать жить. Здесь проходят годы, что они приносят? Ничего, кроме пыли, сухой пыли, которую развеет первый порыв ветра; новая пыль появится на ее месте, новый ветер унесет ее опять. Истина? Почему все так дорожат истиной? Жизнь - больше чем холодная истина, а живем мы только один раз".
Полярная ночь будет царствовать в наших краях почти 120 суток. Почти четыре месяца полного мрака, нарушаемого лишь фантастическими всплесками полярных сияний, прозрачным светом звезд и луной, избирающей для своего появления почему-то самые пасмурные, облачные часы.
Вот почему у нас тщательно поддерживалась традиция отмечать день рождения каждого зимовщика (как жаль, что я родился летом), отмечать все праздники.
Каждое торжество у нас на льдине - это не только веселое застолье, тосты и песни. Это лишний повод для взаимного общения, новые впечатления, своеобразное обновление чувств.
Теперь мне особенно стала понятна озабоченность Сомова тем, что наша кают-компания потеряла свою притягательную силу, перестала быть местом общения людей на станции.
Мы живем в каком-то странном, непривычном для человека мире, в полном мраке и тишине, в мире депривации, лишенные привычных раздражителей земных красок, запаха цветов, шороха листьев, щебетания птиц, голосов близких и, главное, солнечного света, то есть того, без чего немыслимо нормальное существование. Порой отойдешь от лагеря, ляжешь на спину, всмотришься в далекие мерцающие звезды, тебя обступит тишина, и вдруг возникает ощущение, что ты не на льдине, а на борту фантастического корабля, несущегося в космосе. И словно в космосе, окружает тебя мрак и холод. Только вместо беспредельного пространства под нами бездонный океан, столь же равнодушный и безжалостный. Мы то и дело ощущаем его дыхание и понимаем, насколько зыбок этот кусочек льда, называемый "надежным паковым полем".
Новый год решено встречать одновременно с Москвой, а это значит завтра, 1 января, в 12 часов по местному времени. Приготовления начались с вечера.
Кают-компанию подмели, расставили мебель, повесили второй полог, чтобы грузовая кабина была поменьше, поуютнее (да и натопить ее полегче), к брезенту на стенках прикололи картинки, вырезанные из "Огоньков", и плакат "С новогодним приветом!". Поскольку на декабрьском партийном собрании было решено выпустить к празднику стенную газету, в новогоднюю ночь в кают-компании собралась редакция, в которую вошли все три представителя "аэрологической палатки" Гудкович - в роли художника, я - домашнего поэта и редактора, а Саша - секретаря-машинистки. После долгих дебатов, как назвать газету, остановились на самом скромном - "Во льдах". Мы трудились не покладая рук, как вдруг послышались чьи-то поспешные шаги, хлопнула дверца и из-за полога раздался взволнованный голос Курко "Хлопцы, быстрее! Бросайте все, выходите, не то опоздаете!"
Уж если Костя, столь сдержанно относящийся к красотам арктической природы, пришел в восторг, значит, творится что-то необычайное. Мы выскочили наружу. Зрелище, открывшееся нашим глазам, поражало воображение. Небо пылало, перепоясанное гирляндами разноцветных огней. На юго-востоке с неведомой высоты до самых торосов спускалась переливавшаяся золотисто-розовым и золотым полупрозрачная трепещущая вуаль. Через весь небосвод катились ярко-розовые, голубые, зеленые волны. А в зените неистовствовал огненный смерч, то свиваясь в единый багровый клубок, то распадаясь на бесчисленные красные языки. Феерический ураган красок бушевал в небе, а здесь внизу, среди льдов, царила непроницаемая тишина. Было в этом сочетании нечто нереальное. Словно в безднах космоса разразилась галактическая катастрофа и вот-вот этот бушующий в небесах огонь обрушится на Землю и сметет и поглотит все.
Теперь по небу покатились багровые волны. Они мчались все быстрее и быстрее и, словно наткнувшись у горизонта на невидимый берег, бесшумно разбивались на мириады разноцветных брызг. Но вот краски стали меркнуть, исчезло драпри, и лишь зеленая бледная дуга, окутанная прозрачным голубым газом, проступила на ночном горизонте. Скоро и она исчезла. И лишь луна торжественно вышла из-за облака, озарив мертвенным светом бесконечные белые пространства...
Уже чуть свет пришел дежурный справиться у Дмитриева, где лежит колбаса. Потом заявился Петров, разыскивавший "чудо". Тщательно побрившись, надев белые рубашки, галстуки, мы отправились в кают-компанию. Там царила суета. Со склада на камбуз и обратно сновали закутанные фигуры, нагруженные снедью. Никитин открывал бутылки лимонада, который мы не забыли захватить с Большой земли. Гурий ругал неизвестного раззяву, засунувшего банки с дефицитными нежинскими огурчиками в ведро с кипятком, где они полопались. Петров, наточив нож, нарезал тонюсенькими ресторанными ломтиками твердокопченую колбасу. К восторгу присутствующих, Дмитриев извлек из свертка, который скрывал даже от нас, банки с маринованными грибами и большую белую скатерть.
Мы сели за стол и с двенадцатым ударом кремлевских курантов подняли тост за Родину.
За столом сегодня
В вечер новогодний
Пусть звенят бокалы веселей
За страну родную, вечно молодую,
За любовь, за счастье, за друзей.
Попросил слова Миляев.
- Должен официально заявить, - сказал он, - что сегодня мы стали рекордсменами. Мы первые, кто встречает Новый год на восьмидесятом градусе северной широты.
- Какие же мы первые? - сказал Никитин, покачав головой, - А папанинцы?
- Извини, Макар, но их широта на Новый год была семьдесят девять градусов пятьдесят четыре минуты, вот так-то.
Как не хотелось расходиться...
Глава 8
ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ
3 января
Появилась первая зорька. Я всматривался в бледную, чуть лиловеющую полоску на востоке. Вот она - предвестница наступающего дня. Яркие полярные сияния вызывали восхищение, но от чего же так вздрогнуло сердце при виде этой слабенькой полоски солнечного света?.. Я припомнил слова Харальда Свердрупа: "Надо прожить некоторое время без дневного света и солнца, чтобы оценить их по достоинству".
Небо опять потемнело. Ушло ли солнце, или просто тучи, прижавшись к торосам, скрыли этот первый знак приближающегося солнца? Как ни всматривался вдаль, не увидел ничего, кроме проглянувших в разрывах облаков искорок звезд. Я возвратился на камбуз. Несколько человек уже сидели за столом, не снимая шуб. Изо рта при дыхании вылетали клубы пара.
- Эх, паялочку бы, - вздохнул Гурий, зябко потирая руки.
- Какую там паялочку, - отозвался Никитин. - Мы на Новый год столько бензина пожгли, что скоро вообще без горючего останемся.
- А знаешь, Макар Макарыч, - сказал Комаров, что-то чертивший на листе бумаги, - я все-таки придумал, что делать.
Все головы повернулись к Комарову.
- Давай, Комар, выкладывай, что ты там изобрел, - поторопил Гурий.
- Во-первых, можно пожечь этилированный бензин. Его у нас бочек десять. До весны хватит.
- Ну, это старая песня, - разочарованно протянул Яковлев. - Опять какая-нибудь снеготаялка, вроде первой.
- Да ты сначала выслушай! - обиделся Комаров.
- Ладно, погоди, Гурий Яковлевич, - сказал Никитин, подсаживаясь поближе.
- Так вот, камелек мы сделаем из пустого газового баллона. Я уже все обмозговал. Должно получиться. Вот смотрите. - Миша пододвинул рисунок. Снизу вырубим дверцу для топки, сбоку проделаем отверстие для трубы.
- Ну, а горелка где будет? - не удержался Гурий.
- В том-то и дело, что никакой горелки не будет. Из бочки проведем медную трубочку от самолетного бензопровода, и бензин будет самотеком поступать в камелек и сразу сгорать.
- Так чего же мы раздумываем? - сорвался с места Зяма. - Давайте сразу же начнем строить.
В кают-компанию принесли сорокалитровый газовый баллон, сбегали за инструментами, и работа закипела. Нарисовав на стенке баллона правильный прямоугольник размером двадцать на пятнадцать сантиметров, Комаров, взяв дрель, принялся сверлить отверстия, стараясь, чтобы перемычки между двумя дырками были как можно уже. Затем с помощью зубила он перерубил перемычки, и образовалось отверстие для топки. Тем временем Сомов и Петров, разыскав жестяные банки из-под галет, превратили их в ровные блестящие листы материал для печной трубы. Оставшиеся не у дел, захватив волокуши, отправились на аэродром за бочками с бензином.
Камелек был готов лишь поздно вечером. Но никто не уходил. Михаил Михайлович, обычно столь пунктуальный в выполнении правил внутреннего распорядка, на этот раз не возражал. Комаров открыл краник, из которого брызнула тоненькая струйка бензина, поднес спичку. Ууу-фф - вспыхнуло, забилось оранжевое пламя. Миша увеличил струю, и камелек загудел низким басом. Его стальные стенки быстро нагрелись. Вот уже на смену обгоревшей краске заалел раскаленный металл. Пахнуло теплом.
В кают-компании стало тепло, и все впервые за много дней разделись до свитеров. По телу разлилась приятная истома. Обилие тепла столь непривычно, что сегодня никому не хочется покидать кают-компанию, возвращаться в промерзшие, неуютные палатки.
Несколько дней мы наслаждались камельком. В кают-компании стало сухо. Топорами срубили толстый ледяной бордюр, окаймлявший стены у пола. И сегодня, в день рождения Вани Петрова, мы можем от души повеселиться. На праздничный ужин Ваня явился свежевыбритый, в белой рубашке и, сияя всеми двадцатью девятью годами, занял почетное место за столом. Радист Щетинин, запоздавший на ужин из-за очередного "срока", принес Ване радиограмму с Большой земли. Он извлек из кармана голубоватый бланк и с торжественным видом вручил его адресату. Радостно схватив телеграмму, Петров быстро пробежал глазами текст и сказал, счастливо улыбаясь: "Жена поздравляет, желает здоровья и всего прочего".
В довершение празднества из Ленинграда поступила еще одна телеграмма. Вся научная работа, проведенная дрейфующей станцией в течение первого периода, ученым советом Арктического института признана отличной.
Наши восторги по поводу наступления "эры тепла" оказались преждевременными. Прожорливость камелька оказалась просто фантастической. За час работы он уничтожал два литра бензина. Если учесть, что в кают-компании постоянно кто-нибудь находился, то получалось, что бочки едва хватало на неделю. Пришлось вводить ограничения.
10 января Дмитриев, заступивший на вахту, выразив мне сочувствие, раскрыл вахтенный журнал и во всю страницу написал: "Распоряжение. По указанию начальника дрейфующей станции камелек в кают-компании топится:
"Часы:
18.30 - 20.30
23.30 - 04.30
6.00 - 10.00"
Я было приуныл, но Мих-Мих, заглянув в кают-компанию и увидев мою кислую физиономию, сжалился и разрешил, если я уж очень буду замерзать, включать камелек на полчасика вне расписания. А после обеда был объявлен очередной аврал, в котором все приняли участие с огромным энтузиазмом. Сомов приказал разыскать все старые бензиновые бочки и поглядеть, нет ли там остатков горючего. До самого ужина мы разгребали каждый подозрительный сугроб. В итоге, к всеобщему удовольствию, в нашем распоряжении оказалась целая бочка авиационного бензина.
На следующий день, покончив с обеденными хлопотами, я вдруг ощутил прилив творческих сил и, обложившись справочниками и руководствами, решил поставить приготовление пищи на "научную основу". Я углубился в подсчеты калорийности нашего рациона, когда в кают-компанию заглянул по дороге Курко.
- Ты что это там маракуешь? - полюбопытствовал Константин Митрофанович. - Стихи небось сочиняешь или пасквиль какой пишешь?
- Голую прозу, Костя. Всего-навсего подсчитываю, сколько в нашем суточном рационе содержится белков, углеводов, жиров и прочих нужных вещей!
- Ну и как там с белками и прочими нужными вещами, хватает?
- Вполне. А жиров так в полтора раза больше, чем положено по нормам. Впрочем, если хочешь, взгляни сам. - Я пододвинул таблицу Курко. - Вот что я получил в результате своих изысканий...
В первой колонке разместились показатели норм, принятых медициной для людей, занимающихся тяжелым физическим трудом, во второй - папанинская норма, последняя, третья - наша.
Калорийность 4678 6250 5500
Белки, в г 163 210 156
Углеводы, в г 631 434 648
Жиры, в г 153 255,9 238,2
- Да, папанинцам было чем заморить червячка, - завистливо сказал Курко.
- Брось, Костя, нам на паек тоже грех жаловаться. Пока что мяса и рыбы хватает. И сухих овощей навалом. Конечно, жаль, что мало завезли нам солененького: помидорчиков, огурчиков. И воблы не мешало бы.
Перед отъездом на дрейфующую станцию я долго ломал себе голову, какие продукты лучше всего завезти на льдину. Конечно, свежее мясо и рыбу. Их будет не трудно хранить зимой. Арктика - холодильник надежный. Ну, понятно, со свежими овощами придется распроститься. Их от морозов не уберечь. Разве что запас картофеля и лука на неделю-две можно разместить в относительном тепле по жилым палаткам. Все - лук, картофель, свеклу, морковь - придется брать сушеным.
Пришлось делать упор на всевозможные консервы - мясные, рыбные, овощные. Я перечитал заново Нансена и Амундсена, Пири и Бэрда, проштудировал Шеклтона и Моусона. Все они пели гимны пеммикану - смеси высушенного и тщательно растертого с жиром мяса. Некоторые из них для улучшения вкуса прибавляли к традиционным ингредиентам другие продукты. Например, Пири во время штурма Северного полюса добавлял в пеммикан сушеные фрукты, Амундсен овсяную крупу. А по заказу адмирала Бэрда для членов антарктической экспедиции специалисты по питанию Д. Коман и 3. Губенкоу изготовили пеммикан, в который входили помимо мяса и жира обезвоженный концентрат из помидоров и овощей, овсяное толокно, бульонные кубики, соленый лук, гороховая мука и еще одиннадцать различных продуктов и специй. Я особенно не настаивал на включении пеммикана в наш рацион, поскольку исследователи Арктики и Антарктиды использовали его главным образом для санных путешествий. Но по-прежнему оставалось не совсем ясным, на что делать упор в питании: на белки, жиры или углеводы?
У белков и жиров было множество защитников, и появление пеммикана было этому свидетельством. А Шеклтон, например, считал, что "сахар является в высшей степени ценным теплообразующим веществом, и поэтому его суточная норма была доведена до двухсот граммов". К углеводной диете склонялись некоторые американские и английские ученые, полагавшие, что человек, питающийся одними углеводами, значительно лучше переносит низкие температуры до минус тридцати градусов.
В разгар поисков мне случайно попалась на глаза небольшая книжечка "Питание папанинцев на дрейфующей льдине". Автором ее был М. Ф. Беляков директор Московского института инженеров общественного питания, который непосредственно руководил заготовкой продовольствия для дрейфующей станции "Северный полюс". Я почерпнул там немало ценных советов. Жаль только, что познакомился с ней я слишком поздно, когда основной запас продуктов был уже отобран и получен. Единственно, в чем у меня не было сомнений - в необходимости как можно лучше запастись витаминами. Их я набрал сколько мог - драже, таблеток, экстрактов.
Глава 9
ДНЕВНИК (продолжение)
13 января
- Ну и мороз, - сказал Яковлев, подсаживаясь к камельку так близко, что в воздухе запахло паленым мехом унтов. - Сорок девять градусов, аж дух от холода захватывает.
- Такой температуры у нас, пожалуй, за весь дрейф еще не было, - сказал Гудкович.
- Кому можно посочувствовать, так это Николаю Алексеевичу. Достается ему на астрономической площадке.
- Достается, точно сказано, достается, - произнес Миляев, входя в кают-компанию. - Сейчас ветер поднялся. Прямо кровь стынет. Кстати, Михал Михалыч, мне помощники нужны. Раз началась пятнадцатисуточная станция, значит, координаты придется брать не меньше как четыре раза в сутки.
- Есть желающие добровольцы? - спросил Сомов.
- Поможем, Михаил Михайлович, - отозвалось сразу несколько голосов.
- Тогда Гудкович, Щетинин, Дмитриев и Волович переходят, Николай Алексеевич, в ваше распоряжение. Очередность сами установите.
- Я, Михал Михалыч, вот о чем беспокоюсь, - сказал Яковлев, протирая очки. - В ассманах ртутные термометры, и они такого мороза не выдержат. Вчера ненароком схватился за резервуар, а он возьми и тресни.
Никто и не предполагал, что такая температура может быть в центре океана. "Может, и вправду здесь новый полюс холода находится", - сказал Никитин.
- С меня достаточно географического, - сухо сказал Курко.
Мне невольно вспомнилась фраза из дневника известного датского полярного исследователя Эйнара Миккельсена: "Если бы полярные путешественники существовали во времена Данте, он, наверное, не преминул бы устроить в аду отделеньице, где бы царил мороз, непрерывно бушевал леденящий шторм и где злополучные грешники были бы обречены брать "высоты" и "углы" с помощью теодолита".
Однако событие, происшедшее несколько часов спустя, показало, что мороз страшен отнюдь не всем.
Я уже готовился отправиться в "объятия Морфея", как вдруг вспомнил, что в кают-компании не выключен свет. "Курко узнает - житья не даст", - подумал я и, проклиная свою рассеянность, натянул куртку. Небо вызвездило. От мороза захватывало дыхание. У самой палатки меня привлекли странные звуки. Какая-то возня, шорох, сопение. Я огляделся. "Наверное, показалось", - подумал я и направился к кают-компании. Но звуки повторились, и на этот раз я отчетливо разобрал тонкое попискивание. "Неужели Майна ощенилась? Вот тебе и раз. Мороз сорок девять градусов. Да они вмиг закоченеют". Я направил луч фонарика туда, откуда доносились эти звуки, и увидел между ящиками и палаткой Майну, прижавшуюся к Ропаку. А под ней шевелились темные комочки.
Бросив банки, я помчался в палатку, разбудил Гудковича, и мы вместе, прихватив с собой старую ватную куртку, вернулись к складу.
Еще немного, и щенята бы насмерть замерзли. Закутав их потеплее, я потащил шевелящийся сверток к нам, в "аэрологическую". Майна бежала рядом, благодарно повизгивая. Мы устроили новорожденных на оленьей шкуре, которую Дмитриев уже расстелил рядом с газовой плиткой. Майна свернулась в клубок, и крохотные живые комочки, перебирая лапками, поспешили прижаться к ее теплому животу. Время от времени она поднимала голову и, оглядев своих младенцев, нежно облизывала их влажные тельца.
14 января
Ну и молодец Комар. Просто поражаешься его неутомимой изобретательности. Вот и сегодня после ужина он вдруг поднимается из-за стола, задумчиво глядя на камелек.
"Доктор без горячей воды мается, а мы зазря бензин палим, - говорит он. - А ведь и работы здесь всего ничего".
Комаров подошел к камельку, завернул краник подачи топлива и, ни слова не говоря, вышел из кают-компании. Вскоре он возвратился с дрелью под мышкой, держа в руке большой жестяной круг, вырезанный из банки из-под пятнадцатисуточного пайка. Поплевав на металл и убедившись, что камелек остыл, он повалил его на бок и принялся сверлить дырки вокруг головки. Затем, вооружившись молотком и зубилом, он ловко разрубил перемычки между отверстиями, и головка отвалилась.
- Вот и всех делов-то, - сказал он, довольно потирая руки.
С помощью Зямы он водрузил камелек на старое место, прикрыл сверху жестяным кругом, скомандовал: "Давай, Иван, неси бак со снегом", - и присел на скамью, довольно поглядывая на плоды своих рук.
20 января
Запасы бензина тают. Поэтому стоило Комарову вспомнить, что где-то под снегом спрятаны две бочки с керосином, как Сомов приказал немедленно их разыскать. О если бы кто-нибудь мог предположить, сколь пагубными будут последствия этого опрометчивого решения. Едва я открыл краник и поджег вязкую керосиновую струйку, как из трубы повалил клубами черный густой дым. Ветер подхватил облако сажи и расстелил его по окрестным сугробам.
Первым примчался Яковлев.
- Доктор, - крикнул он, - кончай это безобразие! Ты нам всю рабочую площадку загадишь. А что здесь будет весной? Потоп. Все к черту растает.
Но предстоящий весенний потоп меня мало беспокоил. Гораздо важнее, что камелек не желает работать на керосине. Густая жирная сажа забивала широкое жерло трубы, похожей на самоварную, и я то и дело вынужден был прочищать ее, орудуя поварешкой.
Перед обедом на камбуз заглянул Курко. Выслушав рассказ о моих мытарствах, он предложил воспользоваться способом, который применял кто-то из его родственников. Я слова сказать не успел, как он полез на крышу с кастрюлей воды и вылил ее содержимое прямо в трубу. Раздался взрыв. Кверху поднялся столб пара, смешанный с сажей; труба полетела в одну сторону, камелек - в другую. Из топки вырвались языки пламени и, лизнув полог, поползли вверх по брезенту.
Пожар!!! Я кинулся в тамбур к огнетушителю. Издав странное шипение, он выплюнул тоненькую струйку пены и затих. Отшвырнув огнетушитель в сторону, оставляя на скобе примерзшие к металлу клочки кожи с пальцев, я схватил стоявшее на плитке ведро с водой и выплеснул ее на огонь. Пожар удалось быстро потушить, но на кают-компанию было страшно смотреть. Все было в дыму, копоти, пол залит водой, со стенки свисал обгорелый брезент. Сам я с головы до ног вымазался в саже и растерянно стоял посреди учиненного разгрома.
Другое дело - маленькая группа полярных исследователей, оторванных надолго от всего привычного, живущих в напряжении, вызванном постоянной угрозой опасности, испытывающих холод и лишения в условиях относительной, а иногда и полной изоляции. Не удивительно, что мрак полярной ночи вызывал у многих из них томительное беспокойство, внушал мысли о бренности и безысходности существования.
"Мерцая над морозной пустотой, высится безграничный небесный свод. Цветные фонари свешиваются с него, поддерживаемые космическими законами. Будто духи, беспокойные и стремительные, пролетают в пространстве падающие звезды. Созвездия бесшумно меняют свое положение и исчезают за чернеющими за горизонтом торосами. На смену им поднимаются новые звезды. В круговороте стодевятидневной ночи не меркнут они, не гаснет их дрожащая улыбка. И это все..." - так писал Юлиус Пайер, руководитель австро-венгерской полярной экспедиции на судне "Тегетгоф".
И знаменитый американский исследователь Ричард Бэрд считал, что "полнейшая тьма, которой сопровождались метели, действовала угнетающе на человеческую психику и порождала чувство безотчетливого панического страха... Ничто не могло заменить солнечный свет, и отсутствие его болезненно отражалось на психике людей".
Я перелистывал книги, посвященные путешествиям в Арктику и Антарктику, и снова и снова находил слова, подтверждающие столь пагубное психологическое воздействие полярной ночи.
Начальник комплексной норвежско-британско-шведской экспедиции на Землю Королевы Мод в Антарктиде (1950-1952 гг.) Гиавер писал: "Когда под влиянием полярной ночи пространство вокруг суживается и когда ничего нет больше, душа как-то сжимается, чувствуешь себя помертвевшим, подавленным. Иногда такое состояние приводит почти к душевному заболеванию, против которого нет других лекарств, кроме света".
Даже в романтичной записи Фритьофа Нансена, сделанной им в дневнике 25 декабря 1893 года, звучит драматическая нота: "...но, полярная ночь, ты похожа на женщину, пленительно прекрасную женщину с благородными чертами античной статуи, но и с ее мраморной холодностью. На твоем высоком челе, ясном и чистом, как небесный эфир, ни тени сострадания к мелким горестям человечества, на твоих бледных прелестных щеках не зардеет румянец чувств. В твои черные как смоль волосы, развевающиеся в пространстве по ветру, вплел свои сверкающие кристаллы иней. Строгие линии твоей горделивой шеи, твоих округлых плеч так благородны, но, увы, какой в них непреклонный холод. В целомудрии твоей белоснежной груди - бесчувственность льда, покрытого снегом. Непорочная, прекрасная, как мрамор, гордая, паришь ты над замерзшим морем; сверкающее серебром покрывало на твоих плечах, сотканное из лучей северного сияния, развевается по темному небосводу. И все же порою чудится скорбная складка у твоих уст и бесконечная печаль в глубине твоих темных глаз. Быть может, и тебе тоже знакома жизнь, жаркая любовь южного солнца? Или это отражение моего собственного томления? Да, я устал от твоей холодной красоты, я стосковался по жизни, горячей, кипучей! Позволь мне вернуться либо победителем, либо нищим, для меня все равно. Но позволь мне вернуться и снова начать жить. Здесь проходят годы, что они приносят? Ничего, кроме пыли, сухой пыли, которую развеет первый порыв ветра; новая пыль появится на ее месте, новый ветер унесет ее опять. Истина? Почему все так дорожат истиной? Жизнь - больше чем холодная истина, а живем мы только один раз".
Полярная ночь будет царствовать в наших краях почти 120 суток. Почти четыре месяца полного мрака, нарушаемого лишь фантастическими всплесками полярных сияний, прозрачным светом звезд и луной, избирающей для своего появления почему-то самые пасмурные, облачные часы.
Вот почему у нас тщательно поддерживалась традиция отмечать день рождения каждого зимовщика (как жаль, что я родился летом), отмечать все праздники.
Каждое торжество у нас на льдине - это не только веселое застолье, тосты и песни. Это лишний повод для взаимного общения, новые впечатления, своеобразное обновление чувств.
Теперь мне особенно стала понятна озабоченность Сомова тем, что наша кают-компания потеряла свою притягательную силу, перестала быть местом общения людей на станции.
Мы живем в каком-то странном, непривычном для человека мире, в полном мраке и тишине, в мире депривации, лишенные привычных раздражителей земных красок, запаха цветов, шороха листьев, щебетания птиц, голосов близких и, главное, солнечного света, то есть того, без чего немыслимо нормальное существование. Порой отойдешь от лагеря, ляжешь на спину, всмотришься в далекие мерцающие звезды, тебя обступит тишина, и вдруг возникает ощущение, что ты не на льдине, а на борту фантастического корабля, несущегося в космосе. И словно в космосе, окружает тебя мрак и холод. Только вместо беспредельного пространства под нами бездонный океан, столь же равнодушный и безжалостный. Мы то и дело ощущаем его дыхание и понимаем, насколько зыбок этот кусочек льда, называемый "надежным паковым полем".
Новый год решено встречать одновременно с Москвой, а это значит завтра, 1 января, в 12 часов по местному времени. Приготовления начались с вечера.
Кают-компанию подмели, расставили мебель, повесили второй полог, чтобы грузовая кабина была поменьше, поуютнее (да и натопить ее полегче), к брезенту на стенках прикололи картинки, вырезанные из "Огоньков", и плакат "С новогодним приветом!". Поскольку на декабрьском партийном собрании было решено выпустить к празднику стенную газету, в новогоднюю ночь в кают-компании собралась редакция, в которую вошли все три представителя "аэрологической палатки" Гудкович - в роли художника, я - домашнего поэта и редактора, а Саша - секретаря-машинистки. После долгих дебатов, как назвать газету, остановились на самом скромном - "Во льдах". Мы трудились не покладая рук, как вдруг послышались чьи-то поспешные шаги, хлопнула дверца и из-за полога раздался взволнованный голос Курко "Хлопцы, быстрее! Бросайте все, выходите, не то опоздаете!"
Уж если Костя, столь сдержанно относящийся к красотам арктической природы, пришел в восторг, значит, творится что-то необычайное. Мы выскочили наружу. Зрелище, открывшееся нашим глазам, поражало воображение. Небо пылало, перепоясанное гирляндами разноцветных огней. На юго-востоке с неведомой высоты до самых торосов спускалась переливавшаяся золотисто-розовым и золотым полупрозрачная трепещущая вуаль. Через весь небосвод катились ярко-розовые, голубые, зеленые волны. А в зените неистовствовал огненный смерч, то свиваясь в единый багровый клубок, то распадаясь на бесчисленные красные языки. Феерический ураган красок бушевал в небе, а здесь внизу, среди льдов, царила непроницаемая тишина. Было в этом сочетании нечто нереальное. Словно в безднах космоса разразилась галактическая катастрофа и вот-вот этот бушующий в небесах огонь обрушится на Землю и сметет и поглотит все.
Теперь по небу покатились багровые волны. Они мчались все быстрее и быстрее и, словно наткнувшись у горизонта на невидимый берег, бесшумно разбивались на мириады разноцветных брызг. Но вот краски стали меркнуть, исчезло драпри, и лишь зеленая бледная дуга, окутанная прозрачным голубым газом, проступила на ночном горизонте. Скоро и она исчезла. И лишь луна торжественно вышла из-за облака, озарив мертвенным светом бесконечные белые пространства...
Уже чуть свет пришел дежурный справиться у Дмитриева, где лежит колбаса. Потом заявился Петров, разыскивавший "чудо". Тщательно побрившись, надев белые рубашки, галстуки, мы отправились в кают-компанию. Там царила суета. Со склада на камбуз и обратно сновали закутанные фигуры, нагруженные снедью. Никитин открывал бутылки лимонада, который мы не забыли захватить с Большой земли. Гурий ругал неизвестного раззяву, засунувшего банки с дефицитными нежинскими огурчиками в ведро с кипятком, где они полопались. Петров, наточив нож, нарезал тонюсенькими ресторанными ломтиками твердокопченую колбасу. К восторгу присутствующих, Дмитриев извлек из свертка, который скрывал даже от нас, банки с маринованными грибами и большую белую скатерть.
Мы сели за стол и с двенадцатым ударом кремлевских курантов подняли тост за Родину.
За столом сегодня
В вечер новогодний
Пусть звенят бокалы веселей
За страну родную, вечно молодую,
За любовь, за счастье, за друзей.
Попросил слова Миляев.
- Должен официально заявить, - сказал он, - что сегодня мы стали рекордсменами. Мы первые, кто встречает Новый год на восьмидесятом градусе северной широты.
- Какие же мы первые? - сказал Никитин, покачав головой, - А папанинцы?
- Извини, Макар, но их широта на Новый год была семьдесят девять градусов пятьдесят четыре минуты, вот так-то.
Как не хотелось расходиться...
Глава 8
ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ
3 января
Появилась первая зорька. Я всматривался в бледную, чуть лиловеющую полоску на востоке. Вот она - предвестница наступающего дня. Яркие полярные сияния вызывали восхищение, но от чего же так вздрогнуло сердце при виде этой слабенькой полоски солнечного света?.. Я припомнил слова Харальда Свердрупа: "Надо прожить некоторое время без дневного света и солнца, чтобы оценить их по достоинству".
Небо опять потемнело. Ушло ли солнце, или просто тучи, прижавшись к торосам, скрыли этот первый знак приближающегося солнца? Как ни всматривался вдаль, не увидел ничего, кроме проглянувших в разрывах облаков искорок звезд. Я возвратился на камбуз. Несколько человек уже сидели за столом, не снимая шуб. Изо рта при дыхании вылетали клубы пара.
- Эх, паялочку бы, - вздохнул Гурий, зябко потирая руки.
- Какую там паялочку, - отозвался Никитин. - Мы на Новый год столько бензина пожгли, что скоро вообще без горючего останемся.
- А знаешь, Макар Макарыч, - сказал Комаров, что-то чертивший на листе бумаги, - я все-таки придумал, что делать.
Все головы повернулись к Комарову.
- Давай, Комар, выкладывай, что ты там изобрел, - поторопил Гурий.
- Во-первых, можно пожечь этилированный бензин. Его у нас бочек десять. До весны хватит.
- Ну, это старая песня, - разочарованно протянул Яковлев. - Опять какая-нибудь снеготаялка, вроде первой.
- Да ты сначала выслушай! - обиделся Комаров.
- Ладно, погоди, Гурий Яковлевич, - сказал Никитин, подсаживаясь поближе.
- Так вот, камелек мы сделаем из пустого газового баллона. Я уже все обмозговал. Должно получиться. Вот смотрите. - Миша пододвинул рисунок. Снизу вырубим дверцу для топки, сбоку проделаем отверстие для трубы.
- Ну, а горелка где будет? - не удержался Гурий.
- В том-то и дело, что никакой горелки не будет. Из бочки проведем медную трубочку от самолетного бензопровода, и бензин будет самотеком поступать в камелек и сразу сгорать.
- Так чего же мы раздумываем? - сорвался с места Зяма. - Давайте сразу же начнем строить.
В кают-компанию принесли сорокалитровый газовый баллон, сбегали за инструментами, и работа закипела. Нарисовав на стенке баллона правильный прямоугольник размером двадцать на пятнадцать сантиметров, Комаров, взяв дрель, принялся сверлить отверстия, стараясь, чтобы перемычки между двумя дырками были как можно уже. Затем с помощью зубила он перерубил перемычки, и образовалось отверстие для топки. Тем временем Сомов и Петров, разыскав жестяные банки из-под галет, превратили их в ровные блестящие листы материал для печной трубы. Оставшиеся не у дел, захватив волокуши, отправились на аэродром за бочками с бензином.
Камелек был готов лишь поздно вечером. Но никто не уходил. Михаил Михайлович, обычно столь пунктуальный в выполнении правил внутреннего распорядка, на этот раз не возражал. Комаров открыл краник, из которого брызнула тоненькая струйка бензина, поднес спичку. Ууу-фф - вспыхнуло, забилось оранжевое пламя. Миша увеличил струю, и камелек загудел низким басом. Его стальные стенки быстро нагрелись. Вот уже на смену обгоревшей краске заалел раскаленный металл. Пахнуло теплом.
В кают-компании стало тепло, и все впервые за много дней разделись до свитеров. По телу разлилась приятная истома. Обилие тепла столь непривычно, что сегодня никому не хочется покидать кают-компанию, возвращаться в промерзшие, неуютные палатки.
Несколько дней мы наслаждались камельком. В кают-компании стало сухо. Топорами срубили толстый ледяной бордюр, окаймлявший стены у пола. И сегодня, в день рождения Вани Петрова, мы можем от души повеселиться. На праздничный ужин Ваня явился свежевыбритый, в белой рубашке и, сияя всеми двадцатью девятью годами, занял почетное место за столом. Радист Щетинин, запоздавший на ужин из-за очередного "срока", принес Ване радиограмму с Большой земли. Он извлек из кармана голубоватый бланк и с торжественным видом вручил его адресату. Радостно схватив телеграмму, Петров быстро пробежал глазами текст и сказал, счастливо улыбаясь: "Жена поздравляет, желает здоровья и всего прочего".
В довершение празднества из Ленинграда поступила еще одна телеграмма. Вся научная работа, проведенная дрейфующей станцией в течение первого периода, ученым советом Арктического института признана отличной.
Наши восторги по поводу наступления "эры тепла" оказались преждевременными. Прожорливость камелька оказалась просто фантастической. За час работы он уничтожал два литра бензина. Если учесть, что в кают-компании постоянно кто-нибудь находился, то получалось, что бочки едва хватало на неделю. Пришлось вводить ограничения.
10 января Дмитриев, заступивший на вахту, выразив мне сочувствие, раскрыл вахтенный журнал и во всю страницу написал: "Распоряжение. По указанию начальника дрейфующей станции камелек в кают-компании топится:
"Часы:
18.30 - 20.30
23.30 - 04.30
6.00 - 10.00"
Я было приуныл, но Мих-Мих, заглянув в кают-компанию и увидев мою кислую физиономию, сжалился и разрешил, если я уж очень буду замерзать, включать камелек на полчасика вне расписания. А после обеда был объявлен очередной аврал, в котором все приняли участие с огромным энтузиазмом. Сомов приказал разыскать все старые бензиновые бочки и поглядеть, нет ли там остатков горючего. До самого ужина мы разгребали каждый подозрительный сугроб. В итоге, к всеобщему удовольствию, в нашем распоряжении оказалась целая бочка авиационного бензина.
На следующий день, покончив с обеденными хлопотами, я вдруг ощутил прилив творческих сил и, обложившись справочниками и руководствами, решил поставить приготовление пищи на "научную основу". Я углубился в подсчеты калорийности нашего рациона, когда в кают-компанию заглянул по дороге Курко.
- Ты что это там маракуешь? - полюбопытствовал Константин Митрофанович. - Стихи небось сочиняешь или пасквиль какой пишешь?
- Голую прозу, Костя. Всего-навсего подсчитываю, сколько в нашем суточном рационе содержится белков, углеводов, жиров и прочих нужных вещей!
- Ну и как там с белками и прочими нужными вещами, хватает?
- Вполне. А жиров так в полтора раза больше, чем положено по нормам. Впрочем, если хочешь, взгляни сам. - Я пододвинул таблицу Курко. - Вот что я получил в результате своих изысканий...
В первой колонке разместились показатели норм, принятых медициной для людей, занимающихся тяжелым физическим трудом, во второй - папанинская норма, последняя, третья - наша.
Калорийность 4678 6250 5500
Белки, в г 163 210 156
Углеводы, в г 631 434 648
Жиры, в г 153 255,9 238,2
- Да, папанинцам было чем заморить червячка, - завистливо сказал Курко.
- Брось, Костя, нам на паек тоже грех жаловаться. Пока что мяса и рыбы хватает. И сухих овощей навалом. Конечно, жаль, что мало завезли нам солененького: помидорчиков, огурчиков. И воблы не мешало бы.
Перед отъездом на дрейфующую станцию я долго ломал себе голову, какие продукты лучше всего завезти на льдину. Конечно, свежее мясо и рыбу. Их будет не трудно хранить зимой. Арктика - холодильник надежный. Ну, понятно, со свежими овощами придется распроститься. Их от морозов не уберечь. Разве что запас картофеля и лука на неделю-две можно разместить в относительном тепле по жилым палаткам. Все - лук, картофель, свеклу, морковь - придется брать сушеным.
Пришлось делать упор на всевозможные консервы - мясные, рыбные, овощные. Я перечитал заново Нансена и Амундсена, Пири и Бэрда, проштудировал Шеклтона и Моусона. Все они пели гимны пеммикану - смеси высушенного и тщательно растертого с жиром мяса. Некоторые из них для улучшения вкуса прибавляли к традиционным ингредиентам другие продукты. Например, Пири во время штурма Северного полюса добавлял в пеммикан сушеные фрукты, Амундсен овсяную крупу. А по заказу адмирала Бэрда для членов антарктической экспедиции специалисты по питанию Д. Коман и 3. Губенкоу изготовили пеммикан, в который входили помимо мяса и жира обезвоженный концентрат из помидоров и овощей, овсяное толокно, бульонные кубики, соленый лук, гороховая мука и еще одиннадцать различных продуктов и специй. Я особенно не настаивал на включении пеммикана в наш рацион, поскольку исследователи Арктики и Антарктиды использовали его главным образом для санных путешествий. Но по-прежнему оставалось не совсем ясным, на что делать упор в питании: на белки, жиры или углеводы?
У белков и жиров было множество защитников, и появление пеммикана было этому свидетельством. А Шеклтон, например, считал, что "сахар является в высшей степени ценным теплообразующим веществом, и поэтому его суточная норма была доведена до двухсот граммов". К углеводной диете склонялись некоторые американские и английские ученые, полагавшие, что человек, питающийся одними углеводами, значительно лучше переносит низкие температуры до минус тридцати градусов.
В разгар поисков мне случайно попалась на глаза небольшая книжечка "Питание папанинцев на дрейфующей льдине". Автором ее был М. Ф. Беляков директор Московского института инженеров общественного питания, который непосредственно руководил заготовкой продовольствия для дрейфующей станции "Северный полюс". Я почерпнул там немало ценных советов. Жаль только, что познакомился с ней я слишком поздно, когда основной запас продуктов был уже отобран и получен. Единственно, в чем у меня не было сомнений - в необходимости как можно лучше запастись витаминами. Их я набрал сколько мог - драже, таблеток, экстрактов.
Глава 9
ДНЕВНИК (продолжение)
13 января
- Ну и мороз, - сказал Яковлев, подсаживаясь к камельку так близко, что в воздухе запахло паленым мехом унтов. - Сорок девять градусов, аж дух от холода захватывает.
- Такой температуры у нас, пожалуй, за весь дрейф еще не было, - сказал Гудкович.
- Кому можно посочувствовать, так это Николаю Алексеевичу. Достается ему на астрономической площадке.
- Достается, точно сказано, достается, - произнес Миляев, входя в кают-компанию. - Сейчас ветер поднялся. Прямо кровь стынет. Кстати, Михал Михалыч, мне помощники нужны. Раз началась пятнадцатисуточная станция, значит, координаты придется брать не меньше как четыре раза в сутки.
- Есть желающие добровольцы? - спросил Сомов.
- Поможем, Михаил Михайлович, - отозвалось сразу несколько голосов.
- Тогда Гудкович, Щетинин, Дмитриев и Волович переходят, Николай Алексеевич, в ваше распоряжение. Очередность сами установите.
- Я, Михал Михалыч, вот о чем беспокоюсь, - сказал Яковлев, протирая очки. - В ассманах ртутные термометры, и они такого мороза не выдержат. Вчера ненароком схватился за резервуар, а он возьми и тресни.
Никто и не предполагал, что такая температура может быть в центре океана. "Может, и вправду здесь новый полюс холода находится", - сказал Никитин.
- С меня достаточно географического, - сухо сказал Курко.
Мне невольно вспомнилась фраза из дневника известного датского полярного исследователя Эйнара Миккельсена: "Если бы полярные путешественники существовали во времена Данте, он, наверное, не преминул бы устроить в аду отделеньице, где бы царил мороз, непрерывно бушевал леденящий шторм и где злополучные грешники были бы обречены брать "высоты" и "углы" с помощью теодолита".
Однако событие, происшедшее несколько часов спустя, показало, что мороз страшен отнюдь не всем.
Я уже готовился отправиться в "объятия Морфея", как вдруг вспомнил, что в кают-компании не выключен свет. "Курко узнает - житья не даст", - подумал я и, проклиная свою рассеянность, натянул куртку. Небо вызвездило. От мороза захватывало дыхание. У самой палатки меня привлекли странные звуки. Какая-то возня, шорох, сопение. Я огляделся. "Наверное, показалось", - подумал я и направился к кают-компании. Но звуки повторились, и на этот раз я отчетливо разобрал тонкое попискивание. "Неужели Майна ощенилась? Вот тебе и раз. Мороз сорок девять градусов. Да они вмиг закоченеют". Я направил луч фонарика туда, откуда доносились эти звуки, и увидел между ящиками и палаткой Майну, прижавшуюся к Ропаку. А под ней шевелились темные комочки.
Бросив банки, я помчался в палатку, разбудил Гудковича, и мы вместе, прихватив с собой старую ватную куртку, вернулись к складу.
Еще немного, и щенята бы насмерть замерзли. Закутав их потеплее, я потащил шевелящийся сверток к нам, в "аэрологическую". Майна бежала рядом, благодарно повизгивая. Мы устроили новорожденных на оленьей шкуре, которую Дмитриев уже расстелил рядом с газовой плиткой. Майна свернулась в клубок, и крохотные живые комочки, перебирая лапками, поспешили прижаться к ее теплому животу. Время от времени она поднимала голову и, оглядев своих младенцев, нежно облизывала их влажные тельца.
14 января
Ну и молодец Комар. Просто поражаешься его неутомимой изобретательности. Вот и сегодня после ужина он вдруг поднимается из-за стола, задумчиво глядя на камелек.
"Доктор без горячей воды мается, а мы зазря бензин палим, - говорит он. - А ведь и работы здесь всего ничего".
Комаров подошел к камельку, завернул краник подачи топлива и, ни слова не говоря, вышел из кают-компании. Вскоре он возвратился с дрелью под мышкой, держа в руке большой жестяной круг, вырезанный из банки из-под пятнадцатисуточного пайка. Поплевав на металл и убедившись, что камелек остыл, он повалил его на бок и принялся сверлить дырки вокруг головки. Затем, вооружившись молотком и зубилом, он ловко разрубил перемычки между отверстиями, и головка отвалилась.
- Вот и всех делов-то, - сказал он, довольно потирая руки.
С помощью Зямы он водрузил камелек на старое место, прикрыл сверху жестяным кругом, скомандовал: "Давай, Иван, неси бак со снегом", - и присел на скамью, довольно поглядывая на плоды своих рук.
20 января
Запасы бензина тают. Поэтому стоило Комарову вспомнить, что где-то под снегом спрятаны две бочки с керосином, как Сомов приказал немедленно их разыскать. О если бы кто-нибудь мог предположить, сколь пагубными будут последствия этого опрометчивого решения. Едва я открыл краник и поджег вязкую керосиновую струйку, как из трубы повалил клубами черный густой дым. Ветер подхватил облако сажи и расстелил его по окрестным сугробам.
Первым примчался Яковлев.
- Доктор, - крикнул он, - кончай это безобразие! Ты нам всю рабочую площадку загадишь. А что здесь будет весной? Потоп. Все к черту растает.
Но предстоящий весенний потоп меня мало беспокоил. Гораздо важнее, что камелек не желает работать на керосине. Густая жирная сажа забивала широкое жерло трубы, похожей на самоварную, и я то и дело вынужден был прочищать ее, орудуя поварешкой.
Перед обедом на камбуз заглянул Курко. Выслушав рассказ о моих мытарствах, он предложил воспользоваться способом, который применял кто-то из его родственников. Я слова сказать не успел, как он полез на крышу с кастрюлей воды и вылил ее содержимое прямо в трубу. Раздался взрыв. Кверху поднялся столб пара, смешанный с сажей; труба полетела в одну сторону, камелек - в другую. Из топки вырвались языки пламени и, лизнув полог, поползли вверх по брезенту.
Пожар!!! Я кинулся в тамбур к огнетушителю. Издав странное шипение, он выплюнул тоненькую струйку пены и затих. Отшвырнув огнетушитель в сторону, оставляя на скобе примерзшие к металлу клочки кожи с пальцев, я схватил стоявшее на плитке ведро с водой и выплеснул ее на огонь. Пожар удалось быстро потушить, но на кают-компанию было страшно смотреть. Все было в дыму, копоти, пол залит водой, со стенки свисал обгорелый брезент. Сам я с головы до ног вымазался в саже и растерянно стоял посреди учиненного разгрома.