Волович В.. На грани риска (сборник)

   Чтобы избавиться от неотвязной мысли о питье, он стал перебирать в памяти всевозможные природные признаки, указывающие на близость водоисточника. Вспомнил, что таким указателем могут оказаться мошки и комары, роящиеся после захода солнца, или островок зелени, вдруг возникший среди голых песков. Главное, быть наблюдательным, ведь нередко колодец или родник в пустыне тщательно укрыт от солнца, и можно пройти рядом, не заметив их. Если увидел грязный серый песок, покрытый овечьим пометом, - ищи убегающую в сторону тропинку. Она приведет тебя к воде.
   Опять захотелось пить. Меликьян решил еще раз пожевать колючку. Подтянув к себе кустик, он заметил между веточками белые крупинки янтачного сахара. Алик соскреб несколько кристалликов и отправил их в рот. Они быстро растаяли на языке, оставив приятный, сладковатый привкус.
   Он снова устроился поудобнее и принялся наблюдать. Опаленная солнцем пустыня была, как ни странно, полна жизни. Из-за кочки появился большой черный жук-скарабей, знаменитый священный жук древних египтян, катя темно-коричневый шарик величиной с голубиное яйцо, слепленный из верблюжьего помета. Он двигался задом, быстро перебирая лапками, оставляя на песке двойную строчку следов. Подкатив свою добычу к мохнатой кочке, скарабей принялся торопливо рыть норку. Как только она будет готова, жук укроется в ней и, тщательно заделав вход, станет пировать до тех пор, пока не съест все до последней крошки. Бесшумно скользя, проползла тонкая, изящная змейка-стрелка. Привлеченная блеском фольги, выглянула из-за коробки серо-зеленая агама. Приподнялась на передних ножках и замерла, удивленно рассматривая бисеринками глаз. Неосторожное движение - и она, вильнув хвостом, исчезла в норке. Мелькнула стремительная ящерица-круглоголовка. Прильнула к песку и словно растаяла, слившись с ним окраской.
   Увлекшись наблюдениями, Меликьян на время позабыл о жажде. Но ненадолго. Она снова дала себя знать с еще большей силой. И самой мучительной была мысль, что вода находится рядом. Стоит только протянуть руку и... Он усилием воли поборол искушение, ведь оставшийся запас надо растянуть хотя бы до вечера. А может быть, выпить все, а там будь что будет? Нет, надо потерпеть. Ведь окажись он в пустыне не в роли испытателя, а попавшим в беду путешественником или летчиком, совершившим вынужденную посадку, такое решение могло обернуться непоправимой бедой, оказаться смертным приговором.
   Он повернулся на спину, широко раскинул руки и закрыл глаза. Попытался вспомнить какие-нибудь стихи, но мысли путались. В голове вертелись обрывки фраз, строф, бессмысленных сочетаний. Понемногу жара сморила его, и он погрузился в тяжелую, тревожную дремоту. Одна за другой возникали в его затуманенном мозгу смутные картины. То он, стоя на коленях, пьет из ручья и никак не может напиться, то сидит за столом, уставленным бесчисленными бутылками с лимонадом, и не может никак открыть неподатливые крышки, то бредет погрузившись по пояс через озеро. Нет, это не озеро, а бескрайняя пустыня. Убегают вдаль подернутые желтой рябью барханы. Ноги увязают в песке. Все невыносимее удушливый зной. И вдруг у подножия бархана возникает фигура всадника на сером ослике. У него почерневшее от загара, изрезанное глубокими морщинами лицо. Так ведь это старик-пастух, что заезжал в лагерь прошлый раз. В руках у него большая дыня. Старик достает из ножен сверкнувший на солнце нож и ловким ударом рассекает дыню надвое. Алик видит, как струйки сока стекают вниз, оставляя в песке глубокие черные воронки. Но почему всадник поворачивает ослика и медленно едет прочь? Алик хочет догнать его. Отяжелевшие ноги не слушаются, и он ползет по песку, не в силах издать ни звука. А всадник удаляется все быстрее, и уже не ослик под ним, а странный трехгорбый верблюд. Нет, это не верблюд, а гигантский глиняный кувшин, из которого со свистом в разные стороны бьют струйки воды. Трах!! Кувшин с грохотом разлетается на мелкие осколки. Один из них впивается в руку. Острая боль пронзает тело. Меликьян вскрикнул и очнулся. Тент, вдруг вздернутый порывом ветра, вздулся пузырем. Он пошевелил рукой и вздрогнул от боли. Ах черт! Это ветер занес к нему в жилище кустик верблюжьей колючки, и длинные острые иглы ее впились в руку. Порывы ветра становились все чаще и чаще, и наконец он задул с неистовой силой, превратившись в горячий, обжигающий поток. Ветер рвал полотнище, звенел в стропах. Казалось, что еще мгновение - и кустики, к которым привязаны растяжки, не выдержат. Но пустыня позаботилась о своих чадах. Их длинные разветвленные корни глубоко, метров на двадцать, ушли в песок в поисках воды и цепко держались, не уступая ветру. Ветер гнал тучи колючей пыли. Песок набивался в глаза, в уши, в рот, хрустел на зубах. Песчинки проникали сквозь плотную ткань комбинезона, и кожа зудела. Раскаленный воздух сушил тело, безжалостно отнимая у него последние запасы влаги. С каждой минутой становилось все труднее дышать.
   Ветер - важнейший фактор, влияющий на тепловое состояние организма в условиях, когда температура воздуха выше температуры кожи. Чем значительнее скорость ветра, тем больше тепла получает человек из внешней среды.
   ""Афганец". Вот только его не хватало", - подумал Меликьян. Он повернулся спиной к ветру, приподнялся, сгреб подстилку из парашютной ткани и, встряхнув, торопливо завернулся в нее, стараясь поплотнее защитить лицо. Затем он поставил стоймя металлическую коробку от аварийной укладки и улегся за нею, как за щитом. Так обычно поступают опытные путники, застигнутые в пустыне пыльной бурей. Сколько он пролежал так, задыхаясь от жары и пыли? Ему казалось, что целую вечность.
   - Алло, старик, ты жив? - раздался над самым его ухом голос Ракитина.
   "Ну, слава богу, наконец-то настал час очередного медицинского осмотра и хоть на время кончится это мучительное одиночество". Меликьян проворно освободился от своего импровизированного бурнуса и сел, отплевываясь от хрустящих на зубах песчинок.
   - Привет! - радостно сказал он. - Как видишь, еще дышу. А ребята наши? Держатся?
   - Вчера к вечеру трое вышли из эксперимента. Температура поднялась до тридцати девяти градусов. А сегодня утром пришлось вывести Колю Ветрова. Обезвоживание - девять процентов. Финиш. Да и оставшиеся все держатся на одном энтузиазме. Воды у них в обрез. А у тебя как дела?
   - Воды у меня граммов пятьсот есть. Так что, думаю, до вечера дотяну. А уж ночью не так пить хочется.
   - Молодец! - похвалил Ракитин. Он-то хорошо понимал, чего стоит это меликьяновское "дотяну".
   Ракитин тщательно обследовал испытателя. Посчитал пульс (он сильно частил), измерил артериальное давление (оно поднялось миллиметров на двадцать), а затем, достав из сумки белую коробочку электротермометра, протянул Меликьяну провод с квадратиком термодатчика на конце. Тот засунул датчик под язык, и, лишь только Ракитин нажал кнопку, стрелка, дрогнув, медленно поползла по шкале. Она добралась до отметки 37,9 и остановилась, чуть подрагивая.
   - Тридцать семь и девять - это меня вполне устраивает, - сказал, облегченно вздохнув, Алик. - Я уж думал, к тридцати девяти подбирается. Больно жарко стало. Будто в печке сидишь. И мысли дурные в голову лезут. Вдруг тепловой удар.
   - Ну, это не у тебя одного такие мысли. Они у многих после истории с Лидиным появились.
   Да, случай с ним еще раз подтвердил, сколько неожиданностей может преподнести человеческий организм. На второй день эксперимента в полдень во время медицинского осмотра Лидин чувствовал себя вполне удовлетворительно, как может себя удовлетворительно чувствовать человек в сорокапятиградусную жару при недостатке воды. В весе потерял немного, всего четыре процента, и пульс был чаще утреннего ударов на двадцать, не больше, и температура тела поднялась лишь до тридцати семи и пяти. Как вдруг, без каких-либо предвестников, он потерял сознание. Тепловой удар. Ему тут же ввели сердечные, дали подышать кислородом, обернули влажной простыней. Он вскоре пришел в себя и лишь удивленно оглядывался по сторонам, не понимая, что же с ним произошло.
   Видимо, дала себя знать индивидуальная неустойчивость организма к теплу.
   - Ну, желаю удачи, - сказал Ракитин, поднимаясь. - Кстати, сколько ты в весе потерял?
   - Утром, когда взвешивался, четырех килограммов как не бывало. А сейчас, думаю, еще на парочку килограммов усох. Вот ведь парадокс. Потеешь плохо: обезвоживаешься. Не потеешь - еще хуже: перегреваешься.
   Человеческий организм функционирует в очень узких пределах колебаний температуры тела (примерно от 30 до 42o), поэтому все излишнее тепло, грозящее нарушить существующее температурное постоянство организма, требует немедленного удаления. В пустыне человек получает извне огромное количество тепла. Оно поступает от прямых солнечных лучей и отраженного небосводом солнечного света, с горячим дыханием ветра, от раскаленного песка. От избыточного тепла организм в обычных условиях избавляется различными путями - проведением, лучеиспусканием, конвекцией. Но когда температура воздуха переваливает за тридцать три градуса, у организма остается единственная возможность избежать перегрева - производить пот, каждый грамм которого при испарении унесет 581 калорию тепла. Когда воды достаточно, от жары нетрудно уберечься. Но когда запас ее скуден, как это бывает в условиях автономного существования, на образование пота организм вынужден расходовать жидкость из своих внутренних резервов. Это рано или поздно приведет к его обезвоживанию - дегидратации. Чтобы как-то замедлить этот процесс, надо защититься от воздействия внешнего тепла, укрывшись под любым импровизированным тентом. С другой стороны, следует уменьшить количество тепла, образующегося в организме при мышечных усилиях, то есть свести до минимума любые физические работы в жаркие дневные часы, отложить все заботы по организации лагеря, добыванию воды, пищи на ночное, более прохладное время.
   Трое суток истекли. Утром у палатки поставили стол, и испытуемые один за другим выполнили ритуал последнего осмотра. Последнее взвешивание, последние анализы. Все похудели, осунулись. Наконец-то можно напиться до отвала, съесть толстый ломоть дыни и помыться, смыть этот проклятый, проникший во все поры песок. И сейчас, когда все испытания позади, о них вспоминают немного иронически, подшучивая над своими переживаниями. И только скупые строчки в дневниках говорили, как трудно достаются крупицы знаний, необходимых для спасения людей, попавших в беду в пустыне.
   "Появилось полное безразличие ко всему. Скажут, пей - готов выпить ведро воды, скажут, не пей - могу не пить до тех пор, пока не свалюсь".
   "Снился сон. Просил у каких-то людей воды. Но они пьют на моих глазах, а мне не дают".
   "Считаю минуты, а остальное время лежу в забытьи".
   "Вижу сны все про воду. Очень тяжело. А кто сказал, что должно быть легко? Вот блестящая возможность проверить свою силу воли. Буду держаться из последних сил".
   "Приснилось, что поспорил с приятелем на пятнадцать стаканов газированной воды и выпил ее. Проснулся и понял, что могу выпить все двадцать".
   "Слабость, пелена в глазах. Стараюсь не двигаться".
   "Встает солнце. Такое нежное, что не верится, что оно может так палить. Страшная жажда".
   "Сильная слабость. Остаться без воды просто страшно".
   Трудно, очень трудно приходится порой тому, кто стал добровольцем участником экспериментов по выживанию. Надо обладать волей и мужеством, чтобы не сказать, когда становится совсем невмоготу: "Хватит, пора кончать!"
   Однажды на одном из научных кворумов, где Ракитин докладывал о результатах исследований по выживанию, к нему в перерыве подошел один из участников.
   - Послушайте, коллега, - сказал он, хмуря брови, - по-моему, вы играете с огнем. Неужели так уж необходимо проводить на себе все эти испытания холодом и жарой, голодом и жаждой? - И, помолчав, многозначительно добавил: - Вы многим рискуете.
   Ракитин невольно улыбнулся. Он столько раз слышал этот упрек. Риск. Но ведь человек, проникая в неведомое, нередко идет на риск. Разве не рисковали великие землепроходцы, отправляясь в дальние странствия? Разве не подвергались риску открыватели полюсов, покорители неприступных вершин? Разве не ставили на карту свою жизнь врачи, прививая себе смертоносные бациллы чумы и желтой лихорадки, холеры и псевдотуберкулеза, чтобы выяснить пути возникновения, предупреждения и лечения заболеваний? Мудрецы древности поучали: при сомнении воздержись. Но человечество уже давно отказалось от этой универсальной формулы.
   Дерзая, человек оторвался от Земли, осуществил мечту о покорении космоса. Значит, без риска нельзя обойтись. Но сто раз прав Ален Бомбар: "Никто не может и не должен рисковать жизнью иначе, как для общественной пользы".
   ЗНАКОМЬТЕСЬ, АКУЛЫ
   Акула как была, так и остается страшным, исключительно опасным и коварным хищником.
   Жак Ив Кусто
   С той поры как человек дерзнул выйти в открытый океан, он считает акул своим злейшим врагом. Бесчисленные рассказы о кровавых акульих подвигах, загадочные истории и легенды, где правда тесно сплелась с фантазией, окружили акул ореолом таинственности, закрепив за всем их древним родом репутацию ненасытных убийц. Но, справедливости ради, надо признать, что из всего многочисленного племени этого морского хищника, насчитывающего около 350 различных видов, в преступных деяниях против людей повинны весьма немногие. И первой в этом мрачном списке акул-каннибалов стоит большая белая. Ей, прозванной белой смертью, нет равных по силе и кровожадности. Немало жертв на своей совести насчитывает могучая тигровая акула. Под стать им акула-молот, уродливое чудовище с головой, разделенной на две доли, словно рога, с крохотными злобными глазками, сверкающими на их концах. Не менее опасны для человека и стремительная мако - мечта спиннингистов-рыболовов всего мира, и медлительная бычья, прозванная "морским мусорщиком" за любовь к отбросам, и серо-коричневая песчаная, и изящная голубая с голубой спиной и белым брюхом, и длиннокрылая, которую Жак Кусто считает одной из самых грозных глубоководных акул. Под подозрением находятся и апатичная белоперая, и коварная лимонная, и даже морская лисица, чей хвост, похожий на огромную косу, приводит в гнев и трепет рыбаков. Впрочем, сомнительно, чтобы у пловца, завидевшего акулу, возникало особое желание выяснить, к какому семейству она принадлежит, кровожадна она или вполне безобидна. Вероятно, стоит принять на веру утверждение знатоков, что любую акулу длиной больше метра надо считать опасной для людей. Но часто ли они нападают? Оптимисты считают, что страхи перед акулами явно преувеличены и вероятность быть пораженным молнией гораздо больше, чем оказаться в акульей пасти.
   И все же в пасть акулы попадают не только неосторожные купальщики, легкомысленные рыболовы или моряки затонувших кораблей. Их жертвами становятся порой опытные подводные пловцы, знатоки акульих повадок и привычек.
   Это случилось 22 сентября 1962 года у берега Сан-Феличе-Цирцео, между Римом и Неаполем. Утро было ясное, безоблачное. Волны с легким шелестом накатывали на берег. Маурицио Сарра, перебрасываясь шутками с друзьями, приехавшими вместе с ним поохотиться под водой, натянул легкий водолазный костюм, надел ласты и вошел в зеленовато-прозрачную воду. Он медленно погружался, уходя все глубже. Из-за скалы появился большой самодовольный группер и остановился, шевеля хвостом, удивленно уставившись на пловца. Почти не целясь, Сарра нажал спуск, и гарпун впился в подрагивающие жабры. Струя крови полилась из раны, образовав алое колеблющееся облачко. Маурицио подтянул поближе загарпуненную рыбу, как вдруг... Серо-голубая тень метнулась к нему из глубины. Он сразу узнал ее. Это была сельдевая акула. Хотя древние греки и называли эту акулу "ламна", что значило "чудовище-людоед", ее появление никогда не внушало опасения подводным пловцам. Но в этот раз акула оказалась настроенной воинственно и сразу перешла в атаку. Все произошло настолько быстро и неожиданно, что Сарра не успел ничего предпринять. Акула яростно вцепилась ему в бедро, рванула в сторону и умчалась прочь, исчезнув так же быстро, как и появилась. Истекавшего кровью пловца друзья торопливо вытащили на берег. Но пока подоспели врачи, все было кончено. Это был тот самый Маурицио Сарра, знаменитый подводный исследователь и фотограф, автор нашумевшей книги "Акулы - мои приятели". Какая ирония судьбы!
   И где только не нападали акулы на людей: среди бескрайних океанских просторов и у самого берега, на мелководье, в синеватой глубине у подножия рифов и на залитом солнцем песчаном дне. Они атаковали своих жертв в шторм и тихую, безветренную погоду, днем и ночью. Лишь одно условие оставалось непременным - температура воды. Да, акулы предпочитали только теплую, не ниже 21 градуса. Инциденты с акулами в более холодных водах оказались редким исключением. Из 790 случаев нападений, изученных доктором Л. Шульцем, лишь три произошли в воде с температурой 18 градусов.
   Но отчего акулы становятся людоедами? Разве мало в океанах аппетитных кальмаров, жирных тюленей, донных рыб и осьминогов, которыми акулы без особых усилий могут утолить свой голод. Впрочем, аппетит у акул весьма умеренный. Где уж им сравниться с каланом, за один день уписывающим рацион, равный по весу четвертой части его собственного, или крохой-землеройкой, поедающей за год пищу, равную шестистам ее весам.
   Известный американский специалист по акулам Юджени Кларк установила, что в среднем за неделю количество пищи, съедаемой хищницами, не превышало 3-14 процентов их веса.
   И в то же время неразборчивость этого хищника просто удивительна. И чего только не находили в желудках акул: консервные банки и почтовые посылки, подковы и дамские шляпы, ручные гранаты, поплавки от сетей, пакеты взрывчатки и многое другое. А однажды из брюха тигровой акулы, пойманной у берегов Сенегала, извлекли музыкальный инструмент. Это был туземный барабан тамтам, и притом внушительных размеров - длиной 27 сантиметров, шириной 25 сантиметров, весом в добрых 7 килограммов.
   Во время второй мировой войны в желудке акулы американцы нашли... секретный шифр, сослуживший им немалую службу. Но, пожалуй, самую каверзную шутку сыграла прожорливость акулы с экипажем американского брига "Нэнси".
   Шел 1799 год. Давно уже закончилась кровопролитная война. В Версале был подписан мир между Соединенными Штатами Америки и Англией, но американские каперы все еще бороздили волны Карибского моря, наводя страх на британских купцов.
   Долго сопутствовала удача Тому Буржу. Его быстроходный бриг "Нэнси", точно призрак, появлялся перед торговыми кораблями и, совершив свое черное дело, вновь исчезал в просторах Карибского моря, оставаясь неуловимым для британских корветов и фрегатов. Но однажды фортуна все же изменила американцам. Душная тропическая ночь опустилась на притихшее море. Ветер стих, и паруса бессильно повисли на реях. Экипаж "Нэнси" погрузился в сон. Вдруг чуткое ухо вахтенного уловило подозрительные всплески. "Тревога, англичане!" - что есть мочи заорал он, но было поздно. Английские фрегаты "Сперроу" и "Феррент" вынырнули из темноты. С грохотом впились в борта абордажные крючья, и не успели американцы прийти в себя, как палубу заполнили вооруженные враги. Сопротивление было бесполезным. Бурж понял это сразу. Впрочем, трюмы брига были пусты. Как вовремя он успел спрятать опасные трофеи в одной из потаенных бухточек Флориды! Но журнал, судовой журнал, в который с морской точностью были занесены все "подвиги" экипажа "Нэнси"! Если он попадет в руки англичан - все погибло. Любой из его страниц было достаточно, чтобы отправить всю команду на виселицу. Недолго думая, Бурж открыл иллюминатор и швырнул журнал за борт, в темноту.
   - Теперь, господа, можете входить, - произнес он вслух, потирая руки.
   Дверь затрещала под ударами. На пороге каюты показался лейтенант Хью Вайли, командир "Сперроу":
   - Именем закона вы арестованы, капитан. Ваши похождения закончились! Теперь суд его величества вынесет давно заслуженный вами приговор.
   "Нэнси" под конвоем "Сперроу" взял курс на Ямайку, а "Феррент" отправился к берегам Гаити. Томас Бурж стоял на своем: его бриг - мирное судно и сам он простой торговец. Бурж был спокоен: ведь единственная улика судовой журнал покоится на дне Карибского моря.
   Суд уже готов был вынести оправдательный приговор, как вдруг грохот пушек возвестил о входе в порт военного корабля. Это был "Феррент". Через несколько минут лейтенант Майкл Филтон вошел в залу суда и положил перед судьями судовой журнал "Нэнси".
   Бурж похолодел от ужаса. Отпираться было бесполезно. Но откуда же взялся журнал, который должен был лежать на морском дне?
   "Феррент" крейсировал у берегов Гаити, когда матросы заметили почти у самого борта спинной плавник огромной тигровой акулы. Упустить такой случай было непростительно. Крюк с толстым куском солонины полетел в воду, и через несколько минут акула неистово билась на палубе, круша все вокруг своим могучим хвостом. Ловко накинутая петля мигом усмирила разбушевавшуюся пленницу. Боцман ловким ударом тесака распорол ей брюхо. Но что это? Что за странный предмет торчит в акульем чреве?
   - Братцы, да это же книга! - удивленно воскликнул кок, прибежавший на шум из камбуза, чтобы взглянуть на пойманное чудовище.
   Сжимая в руках удивительную находку, боцман помчался в капитанскую каюту.
   Осторожно, чтобы не порвать набухшие от воды страницы, лейтенант Филтон раскрыл переплет... и вскрикнул от радости.
   Столь удивительно сохранившийся документ, так называемые "акульи бумаги", и по сей день лежит под стеклом витрины Ямайского института в Кингстоне, привлекая внимание туристов.
   Пустой желудок заставлял акул нападать на людей. Это объяснение ни у кого не вызывало сомнений. Итак, голод - очевидная причина. Но единственная ли? Многие случаи столкновения человека с хищницами никак не укладывались в привычную схему. То повреждения, полученные людьми, не были похожи на укусы, а напоминали глубокие порезы, словно по телу прошлась гребенка из отточенных лезвий, то пловцы, обеспокоенные неожиданным царапаньем, выйдя из воды, с испугом обнаруживали на коже обширные ссадины и царапины, происхождение которых не вызывало сомнений.
   Многое в поведении акул остается непонятным. То они равнодушно скользят мимо истекающего кровью беспомощного пловца, не проявляя к нему никакого интереса, то устремляются в атаку на вооруженного ныряльщика. То они спокойно проплывают рядом с куском окровавленного мяса, то остервенело накидываются на тряпку, пропитанную мазутом.
   "Поведение акул никак невозможно предсказать, - писал У. Уиллис. - Я видел, как одна акула бросила голову дельфина и вместо нее проглотила чулок, смоченный в керосине, которым я пользовался для чистки фонаря".
   Порой акула впадает в какое-то необъяснимое бешенство - "пищевое безумие", как его назвал профессор Перри Жильберт. В слепой ярости набрасывается она на любой предмет, лежащий на ее пути, будь то лодка, ящик, плавающее бревно, пустой бидон или клочок бумаги. Эта всесокрушающая злоба чем-то напоминает состояние, называемое малайцами "амок" - "припадок бессмысленной, кровожадной мономании, которую нельзя сравнить ни с каким видом алкогольного отравления" - так описал его Стефан Цвейг. Но вот прошел этот странный припадок, и акула, как ни в чем не бывало, возвращается к своим товаркам.
   Обычно же акула весьма осмотрительна и, встретив незнакомый предмет, подолгу кружит неподалеку, выясняя, не опасен ли он. Но, уверившись в своей силе и превосходстве, она суживает круги. Когда же акула решила атаковать, ее грудные плавники опускаются вниз под углом шестьдесят градусов, нос чуть приподнимается, спина горбится, и она, плавно изгибаясь в такт движениям хвоста, устремляется вперед. Лишь однажды смельчаку-оператору удалось заснять этот момент на пленке, но это едва не стоило ему жизни. Затем следует могучий рывок вперед, и акула хватает свою жертву. По наблюдениям Э. Эйбль-Эйбесфельда*, хищница, собираясь напасть, мотает головой, "словно заранее смакуя лакомый кусочек, подобно тому как мы глотаем слюнки перед витриной кондитерского магазина". Но иногда акула с ходу наносит своей жертве удар рылом. Проверяет ли она этим съедобность предмета или, может быть, хочет оглушить добычу? Но последствия, как правило, бывают печальными.
   * Известный ученый из ГДР - зоолог, моревед и этолог.
   Природа наделила акул идеальным инструментом для убийства. Их челюсти, усаженные частоколом зазубренных по краям треугольных зубов, обладают огромной силой. Четырехметровая акула может начисто отхватить ногу, а шестиметровая без труда перекусывает человека пополам. В зависимости от вида акулы в ее пасти насчитывается от нескольких десятков до нескольких тысяч зубов, как, например, у гигантской акулы или китовой. Зубы располагаются в пять, шесть, а иногда в полтора десятка рядов. Так, у кархародона в первом (рабочем) ряду их от 24 до 26, а остальные загнуты внутрь пасти и находятся, так сказать, про запас. По мере стирания передних зубов задние занимают их место, словно патроны в обойме.
   Биологам Лениеровской морской лаборатории в океанариуме на Бимини (Багамские острова) удалось измерить мощь акульих челюстей. Десять суток они морили голодом тигровую акулу, и, когда хищница буквально обезумела от голода, ей вместо мяса бросили специальный динамометр. Это был алюминиевый цилиндр, в котором между внешней оболочкой и стальными обоймами поместили шарики из нержавеющей стали. Приманкой служило специальное пластмассовое покрытие. Акула набросилась на добычу. Челюсти ее стиснули динамометр с силой, превысившей две тысячи атмосфер. Американские ихтиологи определили, что каждый зуб акулы давит с силой три тонны на один квадратный сантиметр.