Вольски Пола. Белый трибунал

   — Не совсем. Мы виделись не так давно, и я не заметил тех симптомов, которые ты описала.
   — Это началось внезапно. Так бывает, верно? Может быть, всему виной постоянный страх.
   — Тебе нечего бояться, можешь мне поверить.
   — А про почтенного Дремпи ты можешь сказать то же самое? Через несколько дней мой опекун предстанет перед Белым Трибуналом, и приговор известен заранее. Я боюсь за него.
   — Мне очень жаль.
   Только не Квиселъда. Тредэйн вспомнил, что никогда еще не видел Гленниан такой встревоженной. Она не отрывала глаз от ближайшего окна. Ставни открыты, но на улице не видать ничего, кроме тумана. Она все еще не могла отдышаться, и руки, стиснувшие подлокотники, не разжимались. А ведь это его вина. Хотел наказать виновных, а обожгло всех, кто оказался рядом. Однако он сумеет возместить потерю Гленниан ЛиТарнграв. Зачем нужно колдовское искусство, если не для того, чтобы исправить хоть Малую часть несправедливостей этого мира. Так или иначе надо добиться, чтобы ей вернули состояние лорда Джекса. А пока…
   — Есть лекарства, которые полностью избавят тебя от тревоги, но я не советовал бы прибегать к ним, — сказал Тредэйн девушке. — Гораздо лучше…
   Его врачебные наставления были прерваны шумом за Дверью. Кто-то стучал — нет, колотил в дверь, и властный голос выкрикивал приказы. Гленниан вскочила на ноги.
   Бледная, глаза в пол-лица. Она устремила на Тредэйна умоляющий, перепуганный взгляд.
   — Что такое? — резко спросил он.
   Громкий стук повторился, и Гленниан съежилась.
   — Пожалуйста… — прошептала она.
   — Разве я не сказал минуту назад, что тебе нечего бояться? Поверь мне.
   По ее виду нельзя было сказать, что девушка поверила. Ее взгляд метнулся к окну.
   — Оставайся на месте, — посоветовал Тредэйн и вышел, закрыв за собой дверь. Он не знал, послушается ли его Гленниан. Он прошел через мраморную прихожую к входной двери, в которую кто-то настойчиво колотил, открыл и увидел на своем пороге троих Солдат Света.
   — Простите? — вопросительно поднял бровь доктор Фламбеска.
   — Мы преследуем четырех тайных подстрекателей, — без предисловий заявил один из них, сержант, судя по нашивкам. — Нужную нам женщину видели на Солидной площади, так что мы проверяем каждый дом. Скорей всего, она молодая и стройная, одета в длинный серый плащ с капюшоном. Не видали такой?
   — Сержант, я вообще не смотрел в окно.
   — И никто не обращался к вам под предлогом болезни, надеясь спрятаться в приемной врача?
   — Я не принимаю пациентов… с улицы. Тем более в такой час.
   — Да, надо думать… Сообщите, если увидите ее, доктор. Она нам очень нужна!
   — Я окажу любую возможную помощь, сержант.
   Солдаты Света отправились дальше, а Тредэйн вернулся в свой кабинет, гадая, застанет ли там кого-нибудь или нет. Гленниан была там, где он ее оставил. Перепугана до смерти, и есть отчего. Глупая, безрассудная, упрямая дура!
   — Ушли, — сказал ей Тредэйн.
   — Знаю. Я слышала. Спасибо, — голос звучал ровно, но девушка была напряжена как струна и явно ожидала неприятного разговора.
   И правильно делала.
   — Тайные подстрекатели, — тихо сказал Тредэйн. Она кивнула.
   — Звучит впечатляюще. Гораздо более звучно, чем краткое, заурядное: «Мухи».
   — У-гу…
   — Ты, стало быть, тоже «Муха»?
   — На этот вопрос я ответить не могу.
   — Ну еще бы. Страшные тайны, клятва на крови… Верность до могилы и все такое… Ничего, твое молчание достаточно красноречиво.
   — Молчание — не доказательство.
   — Хотелось бы знать, согласятся ли с тобой судьи Трибунала.
   — А ты уверен, что можешь мне угрожать, Тредэйн ЛиМарчборг? О, простите, доктор Фламбеска!
   — Втяни коготки. Я не угрожаю, я думаю, как помочь. Сегодня тебе повезло. В следующий раз между тобой и Солдатами Света может никого не оказаться. А может, я даром хлопочу, и ты стремишься к мученической смерти?
   — Честно говоря, нет.
   — Тогда чем, по-твоему, ты занимаешься?
   — Надеюсь, что достойным делом.
   — Пора бы расстаться с детскими банальностями!
   — И это все, что я услышу? Мне жаль тебя! Что-то умерло в тебе или, может быть, спит.
   — Что точно спит, так это твой рассудок. Хватит сантиментов и возвышенных фантазий. Это тебе не балаган с игрушечными ужасами. Ты влезла в опасное дело, Гленниан. И когда вас поймают — а поймают вас обязательно — смерть будет настоящей. Ты слишком молода, слишком талантлива и красива, чтобы напрасно отдавать свою жизнь.
   — Напрасно? Как ты любишь это слово! Как часто его произносишь и как бездумно! Лично я еще не так отчаялась, не так разочаровалась в жизни и не настолько потеряла надежду, чтобы отрицать возможность изменить мир.
   — Пусть его меняют другие. Желательно те, в чьем Распоряжении имеется армия. Вы с приятелями доиграетесь разве что до собственной гибели.
   — Эти слова не стоят даже того, чтобы сердиться. Твоя снисходительность так же пуста, как ты сам. Неужели для тебя ничто в мире не стоит усилий и риска? Совсем ничего?
   — Не в этом дело. Мы говорили о гибели, которая неизбежно ожидает Мух, и о том, что ты совершенно не дорожишь своей жизнью…
   — Кто бы говорил, доктор, — усмехнулась Гленниан. — Может быть, ты дорожишь? Если откроется твое настоящее имя, ты мигом отправишься кормить блох в Сердце Света. Тебе в жизни не следовало показывать носа в Ли Фолезе, пусть даже нацепив на него темные очки! Но вот ты здесь. Прекрасно понимая, что идешь на огромный риск. И конечно, не без причины? Так в чем же она?
   — Я, в отличие от тебя, почти не рискую.
   — Это почему же?..
   — За тринадцать лет забыто и мое лицо, и мое имя.
   — Я не забыла!
   — У тебя, как ты не раз напоминала, исключительная память.
   — Найдутся и другие люди с хорошей памятью! Вернувшись сюда, ты сознательно рискуешь, следовательно, считаешь риск допустимым — для себя. Почему же ты отказываешь мне в таком праве?
   — Ты еще сравниваешь? Я живу тихо, а ты просто нарываешься на неприятности. С каждым новым выпуском «Жу-жу» ты на шаг ближе к котлу.
   — Кстати, насчет твоего докторского наряда, — продолжала Гленниан, словно не слыша возражений. — По всем отзывам, ты превосходный врач. Где это ты приобрел такое искусство? И где, между прочим, раздобыл средства на жизнь? Ты живешь в прекрасном доме, и стоит задуматься…
   — …Стоит задуматься, как мы умудрились так надолго забыть о главном. Гленниан, ты должна покончить с этой нелепой историей с Мухами. Обещай мне.
   — Кажется, с этой историей и так покончено. Сегодня Солдаты Света совершили налет на наш штаб. Это было ужасно… невообразимо. Сбежать удалось не многим. Меня кто-то схватил в темноте, и я отбивалась, потом он упал с лестницы, и мне удалось вырваться, но остальные… — ее голос дрогнул. — Схвачены или погибли. Организации конец.
   Жаль, но зато ты уцелела. Вслух Тредэйн заметил просто:
   — Мне очень жаль.
   — Правда?
   — Да. — Как ни странно, какая-то доля правды в этом была. — Они хорошо работали. Печальный конец. Но предсказуемый.
   Гленниан молчала, и Тредэйн испытующе взглянул на нее. Девушка сидела, бесстрастно уставившись в огонь, но что-то в ее лице заставило Тредэйна переспросить:
   — Ведь это конец , не так ли?
   — Что ж еще, — огрызнулась она. Этот ответ его не удовлетворил.
   — Надеюсь, ты не думаешь…
   — Я сейчас слишком измучена, испугана и встревожена, чтобы думать. Солдаты, должно быть, уже ушли. Мне пора.
   — Как ты доберешься до дома ЛиТарнгравов?
   — Найму лодочника до моста Мраморных Цветов, а дальше пешком.
   — Опасно. Хозяин этого дома разрешил мне пользоваться его экипажем. Домой ты поедешь в карете, а потом обещай мне, что отдохнешь.
   — Обещаю.
   — Хорошо. И еще обещай больше не ввязываться в подобные эскапады.
   — Я обещаю не рисковать без необходимости.
   — Не юли…
   — А знаешь, я впервые слышу слово «эскапада». Конечно, оно встречается в книгах… ты так и не рассказал мне, где набрался такой учености. И зачем вернулся в Ли Фолез.
   — Разве? — Она опасна, подумалось Тредэйну. И всегда была опасна. — В другой раз. Идем, я провожу тебя до кареты. Сюда.
   Он провел ее через комнаты к выходу во двор, и, пока они шли, наконец решился задать вопрос, который давно уже мучал его:
   — Гленниан. Из ваших Мух кто-нибудь знает твое настоящее имя?
   — Только один человек. — хмуро ответила она. — И он никогда меня не предаст.
 
   — Это не предательство, — терпеливо, но строго поправил верховный судья. — Вы просто отчасти исправите зло, причиненное вами человечеству. Вам дается возможность в какой-то мере расплатиться за прежние преступления.
   — Сосчитай лучше собственные преступления, кровавый повар, — прошипел Местри Вуртц, прежде известный единомышленникам как Набат.
   — Дерзость… непокорность… ложь… высокомерие… ненависть. Здесь, в Сердце Света, вы очиститесь от этих пороков, — посулил Гнас ЛиГарвол. — Рано или поздно вы вновь обретете нравственную чистоту. — Он задумчиво посмотрел на собеседника.
   Голый, тощий Вуртц стоял, распятый железными кольцами на загородке из неструганных досок. В подземелье было сыро, и его костлявое тело дрожало не только от страха и боли, но и от холода. Но губы преступника были надменно сжаты, а глаза тверды как камень. Что ж, этому человеку еще многому предстоит научиться.
   — Назовите имена ваших сообщников, — наставительно произнес ЛиГарвол. — Назовите хотя бы одно имя. Шепните его мне одному. Дайте мне знак, что ваше истинное «я» стремится к спасению.
   — Я не знаю имен, — повторил Вуртц, глядя прямо перед собой. — Мы знали друг друга только под вымышленными именами.
   — Однако главарь, архимятежник, должен был, конечно, знать и настоящие.
   — Это вам не поможет. Он мертв. Ваши прислужники застрелили его.
   — Ложь, столь же презренная, сколь и тщетная. Со временем вы поймете, что меня обмануть невозможно. Вы — глава организации Мух. Честь требует, чтобы вы признали это обстоятельство, затрагивающее одного лишь вас.
   — Это ложь.
   — На вас указал один из ваших коллег.
   — Это тоже ложь, ты, белое дерьмо, так что ползи обратно в свой нужник!
   — Вы невежливы, Вуртц.
   Набат ответил ему выразительной руганью.
   — Вы все упорствуете… Однако вы получите должный урок, который направит вас к свету.
   Судья щелкнул пальцами.
   Безликая фигура, склонившаяся над раскаленной жаровней, тут же протянула затянутую в перчатку руку, чтобы извлечь из углей длинную стальную спицу. Заостренный ее конец тускло светился красным. Подняв с пола тяжелый молоток, подручный ЛиГарвола приблизился к неподвижному пленнику.
   Презрительная усмешка искривила губы Вуртца.
   Приставив конец спицы к предплечью пленника, палач легкими ударами молотка медленно вгонял раскаленную спицу. Пройдя сквозь мышцы и жилы, острие глубоко ушло в доску. Кровь вокруг раны мгновенно запеклась.
   Вуртц со свистом втянул в себя воздух, но не издал больше ни звука. Его лицо превратилось в маску боли. С трудом открыв глаза, он невольно скосил их к торчащей из руки спице. Уже четвертая за четверть часа. Точно такие же торчали из другой руки и в икрах ног.
   Местри Вуртц встретился взглядом со светлыми глазами верховного судьи. Растянув губы в пародий на улыбку, он процедил:
   — Придется вам еще постараться.
   — Постараемся, — верховный судья поднял руку, и палач принялся вбивать следующую раскаленную спицу в плечо пленника.
   — Имена, — потребовал ЛиГарвол. — Назовите всего одно, покажите себя достойным помощи, и вы вернетесь в свою камеру.
   Набат снова выругался.
   Рука судьи едва заметно шевельнулась, однако палач не пропустил знака. Следующая спица под мощным ударом молотка вонзилась прямо в колено, расколов коленную чашечку.
   Крик смертельной агонии разбил холодную тишину камеры, сырые стены которой слышали и заглушали сотни таких криков. Голова Вуртца моталась из стороны в сторону.
   Наконец судорожные корчи отступили, и пленник обвис, насколько позволял железный ошейник.
   — Ваша неразумность огорчает меня, — упрекнул пленника верховный судья. — Я пытаюсь помочь вам, но ваше упрямство сводит на нет все мои усилия.
   Пленник ответил невнятным проклятием.
   — Однако пока что я не оставляю надежды. Автонн еще может смягчить ваше сердце. Попробуем еще раз. Поговорим о Зимнем Восхвалении, столь точно описанном в одном из ваших памфлетов. Кто-то из гостей или слуг предоставил вам сведения. Это известно.
   — Болваны, ничего вам не известно, — пробормотал, не открывая глаз, Набат. — Ее там даже не было.
   — Ее? — верховный судья кивнул. — Вот как. Она, я полагаю, расспросила кого-то из приглашенных?
   Пленник молчал. Его дыхание стало хриплым. Вторая спица, пробившая правое колено, вызвала только слабый стон, за которым последовал глубокий обморок.
   — Оживите его, — приказал ЛиГарвол.
   Все усилия подручных не дали ни малейшего эффекта.
   — С ним покончено, — наконец признался один из них.
   — Вы повредили жизненно важные органы?
   — Нет, верховный судья. Просто он старый был и тощий. Сердце отказало. Такое случается.
   Случается, и нередко. Верховному судье это было прекрасно известно.
   — Неудачно, — заметил он. — И все же, волей Автонна, он умер не напрасно.
   Слова верховного судьи подтвердились несколько часов спустя, когда поступил рапорт от сержанта Отборного полка Решбека. В ночь ареста Мух стрелианский доктор Фламбеска в необычно поздний час принимал у себя взволнованную молодую посетительницу, в которой узнали Гленниан ЛиТарнграв.
 
   В то утро, когда почтенный Дремпи Квисельд наконец предстал перед судом, в теплом воздухе чувствовалось дыхание лета. Заседания Белого Трибунала проходили при закрытых дверях в любое время года, но никакие двери не были препятствием для колдовского зрения Тредэйна ЛиМарчборга. Он следил за ходом заседания из пустынного кабинета при помощи устройства, напоминающего то, которое он подарил почтенному Квисельду. Только это передавало еще и звук. Доктор Фламбеска освободил от приема целый день, но это оказалось излишним — все было кончено в несколько минут. В самом деле, признание давно подписано, и если только обвиняемый в последнюю минуту не откажется от своих показаний, говорить было особенно не о чем.
   Квисельд явно не собирался вступать в безнадежную борьбу. Бледный, но собранный, он молча выслушал весь список обвинений, всего раз подняв глаза от пола — когда в однообразной скороговорке секретаря суда проскользнуло: «Признался в низком предательстве». По окончании чтения слово было предоставлено подсудимому.
   Квисельд встал.
   — Я виновен, — твердо заявил он и снова сел.
   Приговор был объявлен незамедлительно. Заключенный не прибег к праву просить о помиловании, и верховный судья Гнас ЛиГарвол хладнокровно приговорил его к Очищению. Квисельда вывели из зала суда, и Белый Трибунал перешел к следующему делу.
   Вот и все. Тредэйн отложил шар. Справедливость восторжествовала, но почему-то это зрелище доставило ему мало радости. Вкус победы оказался не так уж и сладок. Быть может, причиной тому была безликая, почти механическая процедура суда, или поведение обреченного — его безнадежная, но сдержанная покорность судьбе, которая вызывала не торжество, а жалость. Как бы то ни было, гибель Квисельда доставила ему не больше радости, чем мрачная кончина Эстины ЛиХофбрунн. Хотя сравнение неудачно. В отличие от Эстины, Квисельд еще способен все осознать, и, конечно, осознание придет к нему с приближением дня казни, когда приговоренный полностью поймет, что его ожидает. И тогда, наконец, Тредэйн ЛиМарчборг будет воистину удовлетворен. А пока хватит с него и холодного покоя.
   Было еще утро. Впереди ждал долгий день, пустой и безликий. Напрасно он отменил прием — пациенты доктора Фламбески заполнили бы собой пустоту, отогнали бы неприятные, неуютные мысли, и в первую очередь — видение ожидавших его после смерти мук. Договор заключен; бессмысленно сожалеть и ужасаться.
   Тредэйн занимал себя, как мог: врачебными записями, пополнением набора лекарств, завтраком, вкуса которого почти не ощутил, и долгой прогулкой. Он вернулся к себе только к вечеру, но до ночи оставались еще долгие часы. Снова засев в кабинете за работу с бумагами, Тредэйн обнаружил, что глаза и мысли то и дело обращаются к нижнему левому ящику стола. В этом ящике двойная стенка скрывала потайное отделение. Почтенный Айнцлаур с гордостью продемонстрировал этот тайник новому жильцу вскоре после его появления на Солидной площади. Тредэйн редко открывал ящик, хотя часто думал о нем. Нежелание видеть то, что хранилось там, было вполне объяснимо, но потакать ему Тредэйн позволить себе не мог — есть вещи, которые нужно знать наверняка.
   Он открыл ящик и медленно отодвинул встроенную панель. Из тайника полился наружу слабый голубоватый свет. Тредэйн нащупал песочные часы, поставил перед собой на стол, взглянул — и похолодел.
   Ошибка? Часы испортились? Как иначе могло столько песчинок пересыпаться из верхней колбы? Горка тусклого песка, неподвижно лежавшего в нижней части, говорила об огромном расходе колдовской силы. Но ведь до сегодняшнего утра он много недель не прибегал к чарам. Он с самого начала был осторожен, даже скуп.
   Во рту пересохло. Наверняка ошибка.
   Или обман.
   Говорят, Злотворные питают ненависть к человеческому роду. Злотворные коварны и жестоки. Ксилиил обманул его! Тредэйн гневно сжал часы. Велико было искушение растоптать проклятую склянку, но он сдержался. Неизвестно, что случится, если уничтожить часы, но уж явно ничего хорошего. Вполне вероятно, рассыпав по полу последние светящиеся песчинки, он мгновенно покинет мир людей, так и не исполнив свой великий замысел.
   Великий замысел?
   Песочные часы стояли на столе, издевательски напоминая о быстротечности жизни. Тредэйн, откинувшись на спинку кресла, попытался найти хоть какое-то объяснение, но страх лишил его способности рассуждать. Часы дразнили его своим стеклянным блеском. Тредэйн раздраженно отвернулся, и его взгляд упал на Око, через которое он наблюдал за утренним заседанием Белого Трибунала. Он задумчиво покатал шар по столу — и вдруг понял.
   Он ведь снабдил почтенного Дремпи Квисельда таким же прибором. Каждое видение, вызванное шаром, запоздало сообразил Тредэйн, требовало расхода колдовской силы — его силы. Он совсем забыл об этой мелочи, когда изготавливал устройство. А Квисельд, должно быть, целыми неделями не отрывался от Железного Ока.
   Тредэйн замер, размышляя. Ошибка не смертельная, но больше нельзя позволять себе ошибаться. Для предстоящего дела оставшейся силы хватит с избытком, а когда оно будет сделано, остальное уже неважно. Так что нет причин паниковать.
   Колдун подождал, прикрыв глаза, однако холод внутри только усилился. Волосы на загривке зашевелились, его захлестнул всепоглощающий ужас, и Тредэйн понял, что не один в кабинете.
   С ним был Сущий Ксилиил.
   Колдун открыл глаза и снова увидел переменчивое сияние пришельца. Невероятно, как вмещает его маленькая комната это громадное существо. Зная, что сопротивление бесполезно, Тредэйн с содроганием покорился вторжению чужого разума в свое несчастное сознание.
   Более того, он уже разобрался, что, впуская чужака в себя, он и сам получает возможность лучше понять чужой разум. Тредэйн широко распахнул все двери — и внезапно обнаружил в Ксилииле чувство, вполне понятное человеку. Любопытство.
   Холодное, чуждое, бесконечно далекое, однако, несомненно, это было любопытство, и предметом его был сам Тредэйн. Видимо, чужак уловил его недоумение, потому что в тишине возник сияющий голос:
   Ты наказал виновного. Ты восстановил справедливость.
   Тредэйна по привычке задал вопрос вслух:
   — Почему ты все время повторяешь эти слова?
   Вопрос не был отторгнут сознанием Ксилиила, но прямого ответа Тредэйн не получил, ни в словах, ни в образах. Лишь усилилось ощущение любопытства. Тредэйн отчетливо представлял, как холодные светящиеся пальцы роются в содержимом его памяти, не находя того, что искали.
   Терпеть этот обыск было невыносимо. Слова могли бы прервать его.
   — Зачем ты пришел? — спросил Тредэйн.
   Любопытство.
   Ты наказал виновных. Знание? Воля… Справедливость?
   Автонн.
   Между обрывками понятий чудилась некая скрытая связь. Тредэйн попытался открыться шире, впустить в себя и уловить все оттенки чужой мысли.
   Наказание виновных. Знание. Автонн.
   Очень ясный образ Автонн — и тут Тредэйн по-настоящему соприкоснулся с ней через сознание Ксилиила, увидел ее приглушенное сияние и понял, что она близка, что она присутствует в его мире, хотя и за гранью человеческого восприятия. Однако Тредэйн на Мгновение коснулся ее и ощутил настойчивый призыв:
   Симбиоз сознаний.
   Эти слова всплыли из глубин его памяти. Точного смысла Тредэйн постичь не мог, но сумел ухватить смутный намек на объединение.
   Сияющий мир, затопленный скверной, навеки померкший. Великий хор объединенных разумов, умолкший навсегда.
   Наказание виновных. Аномалия. Изгнание. Автонн.
   Образы, слова и ощущения обрушились на него лавиной, и Тредэйн наконец понял, чего искал Сущий Ксилиил в его крошечном человеческом сознании: понятия справедливости или мести — которые так часто сливаются в нераздельное целое. Оба эти понятия были чужды Сознающим Сияния, чье совершенство не нуждалось в насильственном исправлении. По крайней мере, так воспринимали себя Сознающие.
   Но Сущий Ксилиил был Аномалией, и его разум был искажен по определению. Ксилиил стремился постигнуть идею справедливости и мести, чтобы вооружиться ею против доводов и призывов Автонн. И он с полным основанием надеялся обнаружить в сознании Тредэйна ЛиМарчборга кое-что из того, что искал.
   Удовлетворение? Радость победы? Уверенность? Покой?
   Ничего этого он не найдет. А что найдет?
   Разочарование? Печаль? Мучительный страх перед будущим?
   Это — да. Много ему с этого проку…
   Тредэйну нечего было предложить Ксилиилу, нечем ответить на мысленные упреки Автонн.
   Ты восстановил справедливость.
   — Пока она ничего не дала мне, но все еще изменится.
   Тредэйн не знал, произнес ли он эти слова вслух, но раздумывать было некогда, потому что его внимание отвлек скрип двери. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как дверь кабинета широко распахнулась.

19

   Незадолго до полудня весть о приговоре Дремпи Квисельда добралась до дома ЛиТарнгравов. Этой вести ожидали, и все же она потрясла домочадцев осужденного.
   Каждый встретил ее в соответствии со своим характером. Жена почтенного Квисельда заперлась у себя в спальне и лила слезы в подушку. Прямой наследник, Пфиссиг Квисельд, весь день провел в кабинете, составляя длинное и красноречивое прошение о помиловании, обращенное к дрефу Лиссиду. А Гленниан ЛиТарнграв, как всегда, скрылась от бед в музыкальной комнате.
   Сидя за клавесином, она дала свободу пальцам, и ее горе изливалось в тревожной мелодии резкими нестройными аккордами. Гленниан часто таким образом спасалась от внутреннего разлада, и часто за клавишами к ней приходило вдохновение. Но не теперь. Чем дольше она играла, тем глубже становилась печаль и сумятица в мыслях.
   В деле Дремпи Квисельда все было ясно и, казалось бы, не могло вызвать недоумения. Он покушался на жизнь верховного судьи, потерпел поражение из-за неопытности и неудачного стечения обстоятельств, добровольно признал свою вину, и теперь его ждала неизбежная казнь. Однако его побуждения оставались неясными. И не просто неясными — их невозможно было даже представить.
   Гленниан окончательно уверилась, что здесь имело место чье-то невидимое влияние, и ей впервые пришло в голову, что необъяснимый, самоубийственный поступок опекуна мог быть как-то связан с возвращением Тредэйна ЛиМарчборга. Гленниан сама не понимала, откуда явилась к ней эта мысль. Может быть, ее подсказала музыка, рождавшаяся под пальцами. Ничто не подтверждало этого предположения — или, скорее, догадки — но избавиться от него не удавалось.
   Пальцы замерли. Девушка невидящим взглядом уставилась на клавиши. Тредэйн ЛиМарчборг, мученик, жертва Белого Трибунала. «Доктор Фламбеска». У него, конечно, множество причин желать смерти верховного судьи. Возможно, он и вернулся в Ли Фолез ради того, чтобы отомстить ЛиГарволу. Но зачем впутывать в свои замыслы Дремпи Квисельда, при чем тут ее опекун? Если ему нужен был сообщник, то робкий и осмотрительный почтенный Дремпи меньше всего годился на эту роль. И ничто не могло связывать Тредэйна ЛиМарчборга с бывшим дворецким ЛиТарнгравов — тринадцать лет назад они были едва знакомы. Неужели Тредэйну хватило того, что почтенный Дремпи оказался известным другом Белого Трибунала и членом Лиги Союзников? Пусть так, но ведь в Лиге состоят десятки горожан, и среди них, конечно, нашлись бы более подходящие для самоубийственной авантюры люди, чем бедный Дремпи Квисельд.
   Нет, это просто бессмысленно. Должно быть, она ошиблась.
   Вот только очень трудно забыть, что все неприятности почтенного Дремпи начались спустя какие-то месяцы после появления в городе «доктора Фламбески». Совпадение? Возможно. Если бы знать, зачем на самом деле вернулся Тредэйн! Из него так ничего и не удалось вытянуть. Почему-то холодный взгляд его голубых глаз сразу отбивал охоту задавать вопросы. Правда, его глаза не всегда были ледяными. Несколько раз они теплели, бесстрастное лицо оживало, и она узнавала черты тринадцатилетнего мальчика. Мальчика, за которым таскалась повсюду, хотя яростно отрицала любой намек на нежные чувства. В такие минуты она видела, что Тред радуется ее обществу, что она ему нравится, что он даже готов отчасти довериться ей, но не настолько, чтобы любая попытка посягательства на его драгоценные тайны не натыкалась на вежливый, но каменно-твердый отпор.