Страница:
Пока водоносы наполняли котел, другие рабочие укладывали под его днищем дрова и уголь.
Тредэйн разжал руки и соскользнул на пол. Голова опять кружилась, должно быть, начинался жар, и мальчик не держался на ногах. Все равно дальше смотреть не хотелось, и тем более не хотелось думать о том, что предвещают все эти приготовления. Он неизбежно расплачется, если только даст волю фантазии.
Равнар ЛиМарчборг, благородный ландграф Верхней Геции. У него много друзей, он богат и влиятелен. Он не совершил никакого преступления. Если есть на свете справедливость, его должны оправдать и освободить…
…вернусь домой с сыновьями, к утру, если не раньше…
К сумеркам котел был полон. На закате подожгли дрова, и жадное рыжее пламя лизало днище, наполнив площадь невнятным гулом. Огонь будет гореть всю ночь, нагревая воду, пока она не закипит ключом…
…к утру, если не раньше…
Его отвлек скрежет засова. Вошел тюремщик, потребовал «пыдносыдро». Тредэйн молча повиновался, подавив желание выплеснуть содержимое ведра прямо в лицо громиле. Он уже понял, что расспрашивать тюремщика бесполезно. Нечего и пытаться.
К его удивлению, тот заговорил сам, заметив едва ли не с завистью:
— А у тебя отсюда отличный вид. — Не получив ответа, он пояснил: — Будет Очищение, парень… церемония.
Тредэйн молчал, и тюремщик, обиженный его равнодушием, добавил:
— Многие, знашь, заплатили бы хорошие денежки за такой вид. Уж мне ли не знать, — и продолжал, не дожидаясь ответа от неблагодарного узника, — Приходят, клянчат, звенят монетами перед носом, пусти да пусти на хорошее местечко — прям-таки клянчат, говорю, а какие люди, ты не поверишь, сплошная знать — а я им: «Нет, извиняйте, не могу». Тут они — еще деньги суют, а я-то что могу? У меня, знаешь ли, руки связаны. Страшно подумать, кому приходится отказывать. А тут какой-то щенок, и нате — лучший вид во всем городе, бесплатно. Ничего себе, а?
— Что-то ты седня не разговорчивый, — отметил тюремщик. — Прям смешно, вечно ведь с вопросами пристаешь. Чего это, испугался, что ль? Ты чего, не знаешь? С тобой полный порядок будет. Верно говорю, парень, полный порядок. Твой папка признался и все подписал, а значит, тебе бояться нечего. Старик ЛиГарвол в жизни слова не нарушал. Раз обещал твоему папке, что ты будешь жить — значит, будешь. Так что ты счастливчик. Папочка ЛиМарчборг держался, пока дело шло о твоих старших братцах, а вот на тебе сломался. У всякого есть слабое место, а?
— Признался и подписал? — тупо повторил Тредэйн.
— Верно, как и то, что дело к ночи.
— Нет. Он не мог.
— Мог и сделал, все благодаря тебе, малый. Если бы не ты, он бы не сломался. А все-таки сдался, и суд уже был, так что расслабься и спи спокойно. Для тебя все хорошо.
В порядке.
Тред представил, как сжимает кулак и бьет с размаху в ухмыляющийся рот, почувствовал, как трещат от удара зубы. Наяву же тюремщик спокойно вышел, дверь за ним закрылась, и мальчик остался один.
Интересно, если долго не дышать, можно потерять сознание? Где-то он слышал что-то подобное.
Темнота накрыла город. Внизу, на площади Сияния, трещал костер, нагревая воду в котле.
Должно быть, он все-таки уснул. Уже светало, и тусклый утренний свет просачивался сквозь решетку, разгоняя туман, клубившийся в камере. Одежда так и не высохла, и Тред совсем замерз. Поднявшись на ноги, он почувствовал тошноту и сильное головокружение. Мальчик шагнул к окну. Еще рано. Внизу, на площади Сияния, скучали, дожидаясь утренней смены, двое Солдат Света. Огонь под котлом пылал вовсю, и вода уже начинала бурлить. На высоком помосте, устроенном на краю сцены, выстроился ряд массивных кресел.
Пусть, но все равно происходящее казалось Треду ненастоящим. Невозможным. Глупым вымыслом. Сном.
Туман рассеивался, становилось светлее. Сменился караул. Небо над помостом приняло обычный тускло-серый цвет, и на площади появились первые зрители. Сначала пришло несколько настоящих ценителей, кутавшихся от утреннего холода в толстые шерстяные плащи. Они встали еще до рассвета, чтобы занять лучшие из возможных мест. Остальные не спешили, но постепенно площадь вокруг сцены начала заполняться народом. На фоне белого двора появились цветные пятна — даже самые бедные горожане предпочитали яркую одежду, приметную на туманных улицах. Время шло. Сквозь толпу людей уже перестало быть видно светлую мостовую двора, но ряды кресел оставались пустыми. Эти места отводились для самых знатных зрителей, вплоть до самого правителя, поскольку было известно, что самым значительным церемониям дреф оказывает честь своим присутствием, хотя, как говорили, против собственной воли.
И вот они появились, эти благородные и знатные господа в кричащих, расшитых изысканными узорами одеждах, украшенных золотом и драгоценными камнями, в сопровождении столь же яркой свиты. Кресла заполнились, и только в середине пустовала ложа, укрытая от несуществующего солнца серебряным балдахином.
Тред надеялся, что это место останется пустым. Не станет же дреф появляться на столь сомнительной… Ошибся.
Послышалась музыка, идиотски торжественные звуки духового оркестра больно задели мальчика. Это им что, праздник? Развлечение? Бессильный гнев прогнал оцепенение. Тред крепче вцепился в прутья решетки. Оркестр играл национальный гимн, возвещая приближение дрефа Лиссида. Все присутствующие стоя ожидали, пока правитель в сопровождении свиты усядется наконец под серебряным балдахином.
Гимн, благо, оказался коротким, и вскоре оркестр милосердно замолк. Выжидающая тишина охватила площадь. Тред разглядывал лицо правителя. Лиссид был совсем молод, не старше двадцати, и казался еще моложе из-за невысокого роста, хрупкого телосложения и бледного лица с мелкими правильными чертами. Тоскливый взгляд дрефа выдавал отвращение, которое, как было всем известно, он испытывал к церемониям, на которых вынужден был присутствовать. Поклонники Белого Трибунала надеялись, что с возрастом он избавится от столь неуместной брезгливости. Пока же, пусть и неохотно, дреф исполнял свой долг, поступая весьма благоразумно — его отсутствие при таком важном событии могло навести на мысль о молчаливом неодобрении действий Белого Трибунала, а такое не прощалось никому.
Тредэйн отвел взгляд от Лиссида и стал рассматривать толпу. Лица собравшихся на площади выражали сосредоточенное ожидание, на некоторых читалось любопытство, трепет, а иногда и радостное предвкушение. Но нигде, даже среди толпы простых горожан, не было гомона, шумного веселья или иных нарушений пристойности. Церемония была серьезнейшим событием, ритуалом нравственного очищения, демонстрацией патриотического единства и благодарности Автонну — единственному защитнику человеческого рода, последнему бастиону на пути полчища Злотворных. Короче говоря, Очищение требовало почтения, граничащего с благоговением, и любое нарушение неизбежно привлекло бы пристальное внимание Белого Трибунала. Солдаты Света неспроста выстроились кольцом вокруг сцены.
Так что оживление толпы, пусть и ощутимое, оставалось благоразумно сдержанным.
Двери в центральной стене, примыкавшей к сцене, открылись, и из Сердца Света выступила цепочка главных руководителей зрелища. Двое — в одежде городских чиновников — черной с красным, остальные — в развевающихся одеяниях Белого Трибунала. Взгляд Тредэйна задержался на самой заметной среди них высокой фигуре — на Гнасе ЛиГарволе. Верховный судья казался совершенно бесстрастным. Отстраненно глядя перед собой, он прошел к самому высокому креслу, воздвигнутому на краю сцены и напоминавшему трон. Другие судьи держались столь же величественно, но их лица не внушали Треду такого безотчетного трепета.
Чиновники заняли места позади них. Двери снова отворились, и из них появилась еще одна небольшая процессия. Впереди шел начальник тюрьмы в щегольской форме с белой кокардой Трибунала на шляпе. Следом Солдаты Света вывели кучку заключенных — оборванных, спотыкающихся и щурившихся на тусклый утренний свет. Один не мог или не хотел идти сам, и его волокли двое стражников.
Рав.
Рав, искалеченный, с обмотанными грязным, окровавленным тряпьем ногами, но покрытое синяками лицо брата спокойно и невозмутимо, как всегда. Зендин стиснул зубы, но отчаянные глаза блестят по-прежнему ярко. За ним ковыляют перепуганные слуги ЛиМарчборгов и еще пятеро незнакомых Тредэйну людей в том, что осталось от ливрей дома ЛиТарнграв, лица их распухли и чернеют синяками, а руки…
Размозжены. Бесформенные куски окровавленной плоти.
Отца среди заключенных не было.
Даже теперь нельзя было представить, что Равнара ЛиМарчборга ждет казнь. Наверняка хоть кто-нибудь да вмешается. Взгляд Треда обратился к дрефу Лиссиду, но тот сидел молча, неподвижный и бесстрастный.
Бесполезный.
Вперед выступил начальник тюрьмы и начал зачитывать имена пленников, длинный список их преступлений, и, наконец, приговор к Очищению, долженствующему избавить мир от заразы колдовства. Собравшиеся горожане молча внимали ему. На лицах — ни проблеска нетерпения, разве что кое-кто, далеко не в первый раз слышавший подобные речи, скучающе переминался с ноги на ногу.
Начальник тюрьмы замолчал. Приговоренных заставили подняться по лестнице на дощатый помост, нависающий над краем котла. Одного за другим их столкнули вниз. Всплеск следовал за всплеском почти без перерыва.
Обреченные не были закованы в цепи. Ничто не сдерживало свободу их движений. Смерть каждого в отдельности не входила в план церемонии: искусство палачей требовало отправить в кипящий ад последнего из казнимых прежде, чем умрет первый. В случае успеха на несколько мгновений все приговоренные оказывались в одном котле живыми и в сознании. Их корчи и мучительные попытки выбраться из кипятка, опираясь на тела других, добавляли немало увлекательности этому в высшей степени поучительному зрелищу.
Не менее увлекательными были и попытки пробиться к краю котла, где стояли наготове Солдаты Света с длинными шестами. Как правило, обезумевшие от боли казнимые не могли удержаться за гладкий изогнутый край, но случалось, что обожженная рука намертво прикипала к раскаленному железу. Тогда зрителям представлялась возможность наблюдать, как жертва, корчась, пытается оторвать ладонь. Независимо от того, удавалось ей это или нет, зрелище было впечатляющим.
Далеко не всем собравшимся открывался хороший вид. Стоявшие у самого подножия котла жертвовали частью зрелища ради ощущения сопричастности. Тем, кто стоял дальше, было видно лучше, но вся полнота ощущений, включая звуки и запахи, по праву доставалась счастливым обладателям кресел на помосте.
Тредэйну было видно абсолютно все, даже лучше, чем самому дрефу. Из окна камеры ему открывалась полноценная картина казни: солдаты, главный распорядитель, судьи, котел, кипящая вода и агония жертв.
Впрочем, последняя длилась недолго.
Рав погиб почти мгновенно. Обессилевший от пыток юноша потерял сознание от кипятка, попавшего в открытую рану, и сразу ушел на дно. Зендин, остававшийся до сих пор невредимым, проявил такое упорство, что, вероятно, мог бы спастись, если бы полдюжины солдат не отталкивали упорно цеплявшегося за край котла парня длинными шестами. Наконец точный удар пришелся Зендину в висок, и на этом его муки прекратились. Слуги, к удовлетворению самых требовательных знатоков, еще какое-то время вопили и бились, но скоро и они замолкли. В бурлящей воде мелькало одиннадцать тел.
Руки Тредэйна стискивали прутья решетки. Он не мог разжать их, как ни старался. Странно, ведь смотреть больше не на что. Все закончилось, совсем закончилось…
Зачем же тогда четверо Солдат Света разворачивают посреди сцены эту огромную прямоугольную каменную плиту? Почему пустота под сдвинутым камнем так странно блестит? Почему зрители не расходятся, а замерли в ожидании и зачем верховный судья Гнас ЛиГарвол поднимается с трона, устрашающий и величественный, как сам Трибунал?
— Граждане Ли Фолеза, — красивый голос судьи разнесся над площадью, легко влетев в окно камеры. — Вы были свидетелями торжества людской справедливости, свершившегося над теми, кто избрал служение нашим врагам. Вы видели великое Очищение, и дух ваш возвысился. Одиннадцать оскверненных колдовством преступников уничтожены, их нравственная нечистота смыта кипящей водой, и мир стал лучше. Но это еще не все. Раны, нанесенные нашему великому Защитнику, еще не залечены. В крови Автонна остался смертоносный яд. Сегодня мы собрались здесь, чтобы исправить это ужасное зло. Мы собрались здесь, чтобы исцелить Благодетеля и доказать свою верность Ему. Его враги — наши враги, и сегодня коварные колдуны, тайные пособники Злотворных, предстанут наконец перед истинным светом, проникающим сквозь все покровы тьмы. В величии Его сияния зло, таившееся в тени, будет разоблачено и поглощено Светом, и да исцелится великий Автонн.
ЛиГарвол замолчал, и над площадью Сияния на минуту воцарилась тишина. Затем толпа взволнованно загудела, потому что Искупление, объявленное верховным судьей, назначалось только самым страшным преступникам, осужденным за великое колдовство, и потому случалось нечасто.
Двери снова распахнулись, и шестеро Солдат Света вывели последних, главных осужденных — благородных ландграфов Равнара ЛиМарчборга и Джекса ЛиТарнграва, колдуна и его сообщника. Оба были в тяжелых цепях. Оба, измученные пытками, тем не менее, могли идти без посторонней помощи. На лицах обоих было одинаковое выражение брезгливого равнодушия.
Солдаты подвели их к прямоугольному отверстию, блестевшему, посреди сцены, и приковали к вмонтированным в камень кольцам. Толпа зашевелилась. Равнар сказал что-то другу, и оба улыбнулись. Над толпой пронесся глухой ропот не то возмущения, не то восхищения.
Вперед снова выступил начальник тюрьмы, зачитывая имена и титулы казнимых, список их преступлений и, наконец, приговор — Искупление.
ЛиГарвол, все время зачтения приговора стоявший неподвижно как статуя, поднял руку, и все взгляды обратились на него. Сам он смотрел в пустоту над головами пленников. Снова раздался его необыкновенный голос, выговаривавший старинные слова знаменитого Призыва, дошедшего до нынешних времен из незапамятной древности. Зрители застыли, едва дыша, и даже приговоренные казались очарованными. Размеренные певучие фразы звучали над площадью, и над сценой заклубилось облако тумана. Постепенно оно разгорелось изнутри мерцающим светом.
Чужеземец или невежда мог бы счесть, что ЛиГарвол исполняет один из тех самых запретных ритуалов, которые погубили столько жертв Белого Трибунала. Но жители Ли Фолеза знали правду. Верховный судья обладал исключительным священным правом — он один имел право проводить ритуал Искупления, когда образ Защитника Автонна являлся перед восхищенными людьми во всей своей мощи. Право это ревностно охранялось, и к ритуалу Призыва прибегали только в исключительных случаях. Каждый такой случай горожане запоминали надолго.
ЛиГарвол все говорил, облако над помостом сгущалось, менялось, приобретало плотность и цвет, сияние становилось ярче, и можно было различить силуэт, возникший перед благоговеющими зрителями.
Горожане взирали на сверкающую голову и плечи. Все остальное терялось в облаке тумана. Фигура казалась полупрозрачной и призрачной, но слишком реалистичной, чтобы быть видением.
Человеческий облик, и сверхчеловеческий. Лицо умудренного жизнью мужчины неопределенного возраста; сильное, мудрое и доброе лицо, ожесточенное болью, омраченное печалью веков и невыразимой усталостью. На лице и теле мужчины виднелись бесчисленные раны. Из многих текли ручейки темной как ночь крови.
Над толпой пронесся вздох. Из глаз многих собравшихся покатились слезы. Люди падали на колени, слышались тихие всхлипывания. Члены суда склонили головы в суеверном трепете, но ЛиГарвол держался прямо. Его голос окрасился невольным теплом, в светлых глазах заблестели слезы.
— Автонн, наш Благодетель, Твои слуги приветствуют Тебя. Прими нашу благодарность, искреннее послушание и вечную любовь.
Ничто не указывало, что существо, известное под именем Автонна, слышит или понимает обращенное к нему приветствие. На самом деле никто не знал (хотя многие проявляли твердокаменное упрямство), представляет ли образ, являвшийся при ритуалах Искупления, истинную сущность Автонна, или это только видимость, бесчувственное и лишенное жизни изображение. Данная проблема была предметом горячих споров среди ученых мужей, которые так и не пришли к согласию по этому вопросу, но, тем не менее, все признавали чрезвычайное значение Явления.
Судя по всему, Гнас ЛиГарвол относился к тем, кто твердо верил, что обладатель сияющего лика, возникшего перед ним, слышит и понимает его слова. Если Автонн и не почтил площадь Сияния своим истинным присутствием, то, по крайней мере, пристально наблюдает за происходящим. И разве не естественно было ожидать, что великий защитник человечества желает подтверждения верности тех смертных созданий, ради которых он совершал столь необыкновенные подвиги?
— Вечный наш благодетель, раны Твои глубоки и страдания велики, — судья не дерзнул выразить сочувствие голосом. Он просто утверждал очевидное. — Эти раны нанесены Тебе бессмертными Злотворными, от коих Ты отступился, заплатив тем самым цену нынешней свободе и жизни людей. В тех областях сущего, что недоступны людскому разуму, бушует вечная битва. Тебе мы обязаны своей жизнью, разумом своим и миром. Без Тебя нас ожидает гибель. И все же среди нас находятся неблагодарные, настолько злобные и не желающие видеть истинный Свет, что по собственной воле вступают в союз с Твоими врагами. За мимолетное и иллюзорное могущество, которое люди называют колдовством, они отдают жизненную силу, усиливающую Твоих противников, силу, которая ставит под угрозу само Твое существование. Они презрели долг рода человеческого, они отсекли себя от нас, от нашего мира и от всего сущего, помимо Злотворных, слугами которых стали. И потому мы также отрекаемся от связи с ними. Мы отвергаем их, изгоняем из рода людей и предаем их Тебе. Возьми их для возмещения нанесенного Тебе вреда, Автонн-Благодетель. Прими их в справедливости своей, прими как уплату малой части нашего долга Тебе, и лиши сообщников своих врагов. Прими их, Автонн, и да залечатся раны твои.
ЛиГарвол склонил голову, и несколько мгновений на площади стояла благоговейная тишина. Потом луч света ударил из доселе темного пространства под ногами осужденных, пробил клубящийся туман и коснулся лика Автонна. Ответное сияние вспыхнуло в нем, лучи соединились, пульсируя, свет взорвался, тысячи рук взметнулись, закрывая тысячи лиц, в то время как над сценой бушевало яростное сияние. Ни тепла, ни звука, только свет, небывалой яркости свет.
Когда зрители почувствовали, что буря утихла, и решились открыть глаза, помост предстал перед ними совершенно пустым. Осужденные пропали. Оковы остались лежать на камне, но Равнар ЛиМарчборг и Джекс ЛиТарнграв исчезли без следа.
Толпа зашевелилась. Ритуал Искупления, хотя и неизменный от раза к разу, всегда поражал своей необъяснимой природой.
Но это был еще не конец. Светящийся образ Автонна все еще висел над помостом, и облик его постепенно изменялся. Страшные раны, избороздившие призрачную плоть, закрывались, чудесным образом исцеляясь. По-видимому, жизненная сила принесенных в жертву колдунов обладала воистину волшебным действием. Зияющие порезы закрывались и бледнели, оставляя после себя только пепельно-серые шрамы. Потоки темной крови испарялись, лик Автонна разглаживался, и мучительная боль уступала места запредельному покою.
Толпа безмолвствовала, застыв в потрясенном молчании. Еще мгновение, и лик Автонна стал бледнеть и растаял в воздухе.
— Свершилось. Он обновлен, — благоговейный голос ЛиГарвола гулко прозвучал над площадью. Не добавив пи слова, верховный судья развернулся и исчез в глубинах Сердца Света. Следом за ним потянулись остальные члены суда.
Толпа расходилась молча. Площадь Сияния быстро опустела. Солдаты Света уже опускали каменную плиту, скрывающую черный провал до следующего Искупления, но пламя под котлом продолжало гореть. Вода кипела, и будет кипеть еще много часов, пока мясо не отделится от костей, которые затем будут тщательно очищены и размолоты, чтобы придать прочность и прозрачность знаменитому гецианскому фарфору. Что касается побочных продуктов — наваристого супа из преступников — он тоже не пропадет, а будет использован в качестве пищи для животных из зверинца в подвалах Сердца Света. Известно, что мудрая бережливость премного радует сердце Автонна.
Покончив со своим делом, ушли, чеканя шаг, солдаты. На пустой площади кипел суп. В воздухе разносился аромат вареного мяса. Тредэйн долго, очень долго не отходил от окна, уставившись на котел невидящими глазами.
4
Тредэйн разжал руки и соскользнул на пол. Голова опять кружилась, должно быть, начинался жар, и мальчик не держался на ногах. Все равно дальше смотреть не хотелось, и тем более не хотелось думать о том, что предвещают все эти приготовления. Он неизбежно расплачется, если только даст волю фантазии.
Равнар ЛиМарчборг, благородный ландграф Верхней Геции. У него много друзей, он богат и влиятелен. Он не совершил никакого преступления. Если есть на свете справедливость, его должны оправдать и освободить…
…вернусь домой с сыновьями, к утру, если не раньше…
К сумеркам котел был полон. На закате подожгли дрова, и жадное рыжее пламя лизало днище, наполнив площадь невнятным гулом. Огонь будет гореть всю ночь, нагревая воду, пока она не закипит ключом…
…к утру, если не раньше…
Его отвлек скрежет засова. Вошел тюремщик, потребовал «пыдносыдро». Тредэйн молча повиновался, подавив желание выплеснуть содержимое ведра прямо в лицо громиле. Он уже понял, что расспрашивать тюремщика бесполезно. Нечего и пытаться.
К его удивлению, тот заговорил сам, заметив едва ли не с завистью:
— А у тебя отсюда отличный вид. — Не получив ответа, он пояснил: — Будет Очищение, парень… церемония.
Тредэйн молчал, и тюремщик, обиженный его равнодушием, добавил:
— Многие, знашь, заплатили бы хорошие денежки за такой вид. Уж мне ли не знать, — и продолжал, не дожидаясь ответа от неблагодарного узника, — Приходят, клянчат, звенят монетами перед носом, пусти да пусти на хорошее местечко — прям-таки клянчат, говорю, а какие люди, ты не поверишь, сплошная знать — а я им: «Нет, извиняйте, не могу». Тут они — еще деньги суют, а я-то что могу? У меня, знаешь ли, руки связаны. Страшно подумать, кому приходится отказывать. А тут какой-то щенок, и нате — лучший вид во всем городе, бесплатно. Ничего себе, а?
— Что-то ты седня не разговорчивый, — отметил тюремщик. — Прям смешно, вечно ведь с вопросами пристаешь. Чего это, испугался, что ль? Ты чего, не знаешь? С тобой полный порядок будет. Верно говорю, парень, полный порядок. Твой папка признался и все подписал, а значит, тебе бояться нечего. Старик ЛиГарвол в жизни слова не нарушал. Раз обещал твоему папке, что ты будешь жить — значит, будешь. Так что ты счастливчик. Папочка ЛиМарчборг держался, пока дело шло о твоих старших братцах, а вот на тебе сломался. У всякого есть слабое место, а?
— Признался и подписал? — тупо повторил Тредэйн.
— Верно, как и то, что дело к ночи.
— Нет. Он не мог.
— Мог и сделал, все благодаря тебе, малый. Если бы не ты, он бы не сломался. А все-таки сдался, и суд уже был, так что расслабься и спи спокойно. Для тебя все хорошо.
В порядке.
Тред представил, как сжимает кулак и бьет с размаху в ухмыляющийся рот, почувствовал, как трещат от удара зубы. Наяву же тюремщик спокойно вышел, дверь за ним закрылась, и мальчик остался один.
Интересно, если долго не дышать, можно потерять сознание? Где-то он слышал что-то подобное.
Темнота накрыла город. Внизу, на площади Сияния, трещал костер, нагревая воду в котле.
Должно быть, он все-таки уснул. Уже светало, и тусклый утренний свет просачивался сквозь решетку, разгоняя туман, клубившийся в камере. Одежда так и не высохла, и Тред совсем замерз. Поднявшись на ноги, он почувствовал тошноту и сильное головокружение. Мальчик шагнул к окну. Еще рано. Внизу, на площади Сияния, скучали, дожидаясь утренней смены, двое Солдат Света. Огонь под котлом пылал вовсю, и вода уже начинала бурлить. На высоком помосте, устроенном на краю сцены, выстроился ряд массивных кресел.
Пусть, но все равно происходящее казалось Треду ненастоящим. Невозможным. Глупым вымыслом. Сном.
Туман рассеивался, становилось светлее. Сменился караул. Небо над помостом приняло обычный тускло-серый цвет, и на площади появились первые зрители. Сначала пришло несколько настоящих ценителей, кутавшихся от утреннего холода в толстые шерстяные плащи. Они встали еще до рассвета, чтобы занять лучшие из возможных мест. Остальные не спешили, но постепенно площадь вокруг сцены начала заполняться народом. На фоне белого двора появились цветные пятна — даже самые бедные горожане предпочитали яркую одежду, приметную на туманных улицах. Время шло. Сквозь толпу людей уже перестало быть видно светлую мостовую двора, но ряды кресел оставались пустыми. Эти места отводились для самых знатных зрителей, вплоть до самого правителя, поскольку было известно, что самым значительным церемониям дреф оказывает честь своим присутствием, хотя, как говорили, против собственной воли.
И вот они появились, эти благородные и знатные господа в кричащих, расшитых изысканными узорами одеждах, украшенных золотом и драгоценными камнями, в сопровождении столь же яркой свиты. Кресла заполнились, и только в середине пустовала ложа, укрытая от несуществующего солнца серебряным балдахином.
Тред надеялся, что это место останется пустым. Не станет же дреф появляться на столь сомнительной… Ошибся.
Послышалась музыка, идиотски торжественные звуки духового оркестра больно задели мальчика. Это им что, праздник? Развлечение? Бессильный гнев прогнал оцепенение. Тред крепче вцепился в прутья решетки. Оркестр играл национальный гимн, возвещая приближение дрефа Лиссида. Все присутствующие стоя ожидали, пока правитель в сопровождении свиты усядется наконец под серебряным балдахином.
Гимн, благо, оказался коротким, и вскоре оркестр милосердно замолк. Выжидающая тишина охватила площадь. Тред разглядывал лицо правителя. Лиссид был совсем молод, не старше двадцати, и казался еще моложе из-за невысокого роста, хрупкого телосложения и бледного лица с мелкими правильными чертами. Тоскливый взгляд дрефа выдавал отвращение, которое, как было всем известно, он испытывал к церемониям, на которых вынужден был присутствовать. Поклонники Белого Трибунала надеялись, что с возрастом он избавится от столь неуместной брезгливости. Пока же, пусть и неохотно, дреф исполнял свой долг, поступая весьма благоразумно — его отсутствие при таком важном событии могло навести на мысль о молчаливом неодобрении действий Белого Трибунала, а такое не прощалось никому.
Тредэйн отвел взгляд от Лиссида и стал рассматривать толпу. Лица собравшихся на площади выражали сосредоточенное ожидание, на некоторых читалось любопытство, трепет, а иногда и радостное предвкушение. Но нигде, даже среди толпы простых горожан, не было гомона, шумного веселья или иных нарушений пристойности. Церемония была серьезнейшим событием, ритуалом нравственного очищения, демонстрацией патриотического единства и благодарности Автонну — единственному защитнику человеческого рода, последнему бастиону на пути полчища Злотворных. Короче говоря, Очищение требовало почтения, граничащего с благоговением, и любое нарушение неизбежно привлекло бы пристальное внимание Белого Трибунала. Солдаты Света неспроста выстроились кольцом вокруг сцены.
Так что оживление толпы, пусть и ощутимое, оставалось благоразумно сдержанным.
Двери в центральной стене, примыкавшей к сцене, открылись, и из Сердца Света выступила цепочка главных руководителей зрелища. Двое — в одежде городских чиновников — черной с красным, остальные — в развевающихся одеяниях Белого Трибунала. Взгляд Тредэйна задержался на самой заметной среди них высокой фигуре — на Гнасе ЛиГарволе. Верховный судья казался совершенно бесстрастным. Отстраненно глядя перед собой, он прошел к самому высокому креслу, воздвигнутому на краю сцены и напоминавшему трон. Другие судьи держались столь же величественно, но их лица не внушали Треду такого безотчетного трепета.
Чиновники заняли места позади них. Двери снова отворились, и из них появилась еще одна небольшая процессия. Впереди шел начальник тюрьмы в щегольской форме с белой кокардой Трибунала на шляпе. Следом Солдаты Света вывели кучку заключенных — оборванных, спотыкающихся и щурившихся на тусклый утренний свет. Один не мог или не хотел идти сам, и его волокли двое стражников.
Рав.
Рав, искалеченный, с обмотанными грязным, окровавленным тряпьем ногами, но покрытое синяками лицо брата спокойно и невозмутимо, как всегда. Зендин стиснул зубы, но отчаянные глаза блестят по-прежнему ярко. За ним ковыляют перепуганные слуги ЛиМарчборгов и еще пятеро незнакомых Тредэйну людей в том, что осталось от ливрей дома ЛиТарнграв, лица их распухли и чернеют синяками, а руки…
Размозжены. Бесформенные куски окровавленной плоти.
Отца среди заключенных не было.
Даже теперь нельзя было представить, что Равнара ЛиМарчборга ждет казнь. Наверняка хоть кто-нибудь да вмешается. Взгляд Треда обратился к дрефу Лиссиду, но тот сидел молча, неподвижный и бесстрастный.
Бесполезный.
Вперед выступил начальник тюрьмы и начал зачитывать имена пленников, длинный список их преступлений, и, наконец, приговор к Очищению, долженствующему избавить мир от заразы колдовства. Собравшиеся горожане молча внимали ему. На лицах — ни проблеска нетерпения, разве что кое-кто, далеко не в первый раз слышавший подобные речи, скучающе переминался с ноги на ногу.
Начальник тюрьмы замолчал. Приговоренных заставили подняться по лестнице на дощатый помост, нависающий над краем котла. Одного за другим их столкнули вниз. Всплеск следовал за всплеском почти без перерыва.
Обреченные не были закованы в цепи. Ничто не сдерживало свободу их движений. Смерть каждого в отдельности не входила в план церемонии: искусство палачей требовало отправить в кипящий ад последнего из казнимых прежде, чем умрет первый. В случае успеха на несколько мгновений все приговоренные оказывались в одном котле живыми и в сознании. Их корчи и мучительные попытки выбраться из кипятка, опираясь на тела других, добавляли немало увлекательности этому в высшей степени поучительному зрелищу.
Не менее увлекательными были и попытки пробиться к краю котла, где стояли наготове Солдаты Света с длинными шестами. Как правило, обезумевшие от боли казнимые не могли удержаться за гладкий изогнутый край, но случалось, что обожженная рука намертво прикипала к раскаленному железу. Тогда зрителям представлялась возможность наблюдать, как жертва, корчась, пытается оторвать ладонь. Независимо от того, удавалось ей это или нет, зрелище было впечатляющим.
Далеко не всем собравшимся открывался хороший вид. Стоявшие у самого подножия котла жертвовали частью зрелища ради ощущения сопричастности. Тем, кто стоял дальше, было видно лучше, но вся полнота ощущений, включая звуки и запахи, по праву доставалась счастливым обладателям кресел на помосте.
Тредэйну было видно абсолютно все, даже лучше, чем самому дрефу. Из окна камеры ему открывалась полноценная картина казни: солдаты, главный распорядитель, судьи, котел, кипящая вода и агония жертв.
Впрочем, последняя длилась недолго.
Рав погиб почти мгновенно. Обессилевший от пыток юноша потерял сознание от кипятка, попавшего в открытую рану, и сразу ушел на дно. Зендин, остававшийся до сих пор невредимым, проявил такое упорство, что, вероятно, мог бы спастись, если бы полдюжины солдат не отталкивали упорно цеплявшегося за край котла парня длинными шестами. Наконец точный удар пришелся Зендину в висок, и на этом его муки прекратились. Слуги, к удовлетворению самых требовательных знатоков, еще какое-то время вопили и бились, но скоро и они замолкли. В бурлящей воде мелькало одиннадцать тел.
Руки Тредэйна стискивали прутья решетки. Он не мог разжать их, как ни старался. Странно, ведь смотреть больше не на что. Все закончилось, совсем закончилось…
Зачем же тогда четверо Солдат Света разворачивают посреди сцены эту огромную прямоугольную каменную плиту? Почему пустота под сдвинутым камнем так странно блестит? Почему зрители не расходятся, а замерли в ожидании и зачем верховный судья Гнас ЛиГарвол поднимается с трона, устрашающий и величественный, как сам Трибунал?
— Граждане Ли Фолеза, — красивый голос судьи разнесся над площадью, легко влетев в окно камеры. — Вы были свидетелями торжества людской справедливости, свершившегося над теми, кто избрал служение нашим врагам. Вы видели великое Очищение, и дух ваш возвысился. Одиннадцать оскверненных колдовством преступников уничтожены, их нравственная нечистота смыта кипящей водой, и мир стал лучше. Но это еще не все. Раны, нанесенные нашему великому Защитнику, еще не залечены. В крови Автонна остался смертоносный яд. Сегодня мы собрались здесь, чтобы исправить это ужасное зло. Мы собрались здесь, чтобы исцелить Благодетеля и доказать свою верность Ему. Его враги — наши враги, и сегодня коварные колдуны, тайные пособники Злотворных, предстанут наконец перед истинным светом, проникающим сквозь все покровы тьмы. В величии Его сияния зло, таившееся в тени, будет разоблачено и поглощено Светом, и да исцелится великий Автонн.
ЛиГарвол замолчал, и над площадью Сияния на минуту воцарилась тишина. Затем толпа взволнованно загудела, потому что Искупление, объявленное верховным судьей, назначалось только самым страшным преступникам, осужденным за великое колдовство, и потому случалось нечасто.
Двери снова распахнулись, и шестеро Солдат Света вывели последних, главных осужденных — благородных ландграфов Равнара ЛиМарчборга и Джекса ЛиТарнграва, колдуна и его сообщника. Оба были в тяжелых цепях. Оба, измученные пытками, тем не менее, могли идти без посторонней помощи. На лицах обоих было одинаковое выражение брезгливого равнодушия.
Солдаты подвели их к прямоугольному отверстию, блестевшему, посреди сцены, и приковали к вмонтированным в камень кольцам. Толпа зашевелилась. Равнар сказал что-то другу, и оба улыбнулись. Над толпой пронесся глухой ропот не то возмущения, не то восхищения.
Вперед снова выступил начальник тюрьмы, зачитывая имена и титулы казнимых, список их преступлений и, наконец, приговор — Искупление.
ЛиГарвол, все время зачтения приговора стоявший неподвижно как статуя, поднял руку, и все взгляды обратились на него. Сам он смотрел в пустоту над головами пленников. Снова раздался его необыкновенный голос, выговаривавший старинные слова знаменитого Призыва, дошедшего до нынешних времен из незапамятной древности. Зрители застыли, едва дыша, и даже приговоренные казались очарованными. Размеренные певучие фразы звучали над площадью, и над сценой заклубилось облако тумана. Постепенно оно разгорелось изнутри мерцающим светом.
Чужеземец или невежда мог бы счесть, что ЛиГарвол исполняет один из тех самых запретных ритуалов, которые погубили столько жертв Белого Трибунала. Но жители Ли Фолеза знали правду. Верховный судья обладал исключительным священным правом — он один имел право проводить ритуал Искупления, когда образ Защитника Автонна являлся перед восхищенными людьми во всей своей мощи. Право это ревностно охранялось, и к ритуалу Призыва прибегали только в исключительных случаях. Каждый такой случай горожане запоминали надолго.
ЛиГарвол все говорил, облако над помостом сгущалось, менялось, приобретало плотность и цвет, сияние становилось ярче, и можно было различить силуэт, возникший перед благоговеющими зрителями.
Горожане взирали на сверкающую голову и плечи. Все остальное терялось в облаке тумана. Фигура казалась полупрозрачной и призрачной, но слишком реалистичной, чтобы быть видением.
Человеческий облик, и сверхчеловеческий. Лицо умудренного жизнью мужчины неопределенного возраста; сильное, мудрое и доброе лицо, ожесточенное болью, омраченное печалью веков и невыразимой усталостью. На лице и теле мужчины виднелись бесчисленные раны. Из многих текли ручейки темной как ночь крови.
Над толпой пронесся вздох. Из глаз многих собравшихся покатились слезы. Люди падали на колени, слышались тихие всхлипывания. Члены суда склонили головы в суеверном трепете, но ЛиГарвол держался прямо. Его голос окрасился невольным теплом, в светлых глазах заблестели слезы.
— Автонн, наш Благодетель, Твои слуги приветствуют Тебя. Прими нашу благодарность, искреннее послушание и вечную любовь.
Ничто не указывало, что существо, известное под именем Автонна, слышит или понимает обращенное к нему приветствие. На самом деле никто не знал (хотя многие проявляли твердокаменное упрямство), представляет ли образ, являвшийся при ритуалах Искупления, истинную сущность Автонна, или это только видимость, бесчувственное и лишенное жизни изображение. Данная проблема была предметом горячих споров среди ученых мужей, которые так и не пришли к согласию по этому вопросу, но, тем не менее, все признавали чрезвычайное значение Явления.
Судя по всему, Гнас ЛиГарвол относился к тем, кто твердо верил, что обладатель сияющего лика, возникшего перед ним, слышит и понимает его слова. Если Автонн и не почтил площадь Сияния своим истинным присутствием, то, по крайней мере, пристально наблюдает за происходящим. И разве не естественно было ожидать, что великий защитник человечества желает подтверждения верности тех смертных созданий, ради которых он совершал столь необыкновенные подвиги?
— Вечный наш благодетель, раны Твои глубоки и страдания велики, — судья не дерзнул выразить сочувствие голосом. Он просто утверждал очевидное. — Эти раны нанесены Тебе бессмертными Злотворными, от коих Ты отступился, заплатив тем самым цену нынешней свободе и жизни людей. В тех областях сущего, что недоступны людскому разуму, бушует вечная битва. Тебе мы обязаны своей жизнью, разумом своим и миром. Без Тебя нас ожидает гибель. И все же среди нас находятся неблагодарные, настолько злобные и не желающие видеть истинный Свет, что по собственной воле вступают в союз с Твоими врагами. За мимолетное и иллюзорное могущество, которое люди называют колдовством, они отдают жизненную силу, усиливающую Твоих противников, силу, которая ставит под угрозу само Твое существование. Они презрели долг рода человеческого, они отсекли себя от нас, от нашего мира и от всего сущего, помимо Злотворных, слугами которых стали. И потому мы также отрекаемся от связи с ними. Мы отвергаем их, изгоняем из рода людей и предаем их Тебе. Возьми их для возмещения нанесенного Тебе вреда, Автонн-Благодетель. Прими их в справедливости своей, прими как уплату малой части нашего долга Тебе, и лиши сообщников своих врагов. Прими их, Автонн, и да залечатся раны твои.
ЛиГарвол склонил голову, и несколько мгновений на площади стояла благоговейная тишина. Потом луч света ударил из доселе темного пространства под ногами осужденных, пробил клубящийся туман и коснулся лика Автонна. Ответное сияние вспыхнуло в нем, лучи соединились, пульсируя, свет взорвался, тысячи рук взметнулись, закрывая тысячи лиц, в то время как над сценой бушевало яростное сияние. Ни тепла, ни звука, только свет, небывалой яркости свет.
Когда зрители почувствовали, что буря утихла, и решились открыть глаза, помост предстал перед ними совершенно пустым. Осужденные пропали. Оковы остались лежать на камне, но Равнар ЛиМарчборг и Джекс ЛиТарнграв исчезли без следа.
Толпа зашевелилась. Ритуал Искупления, хотя и неизменный от раза к разу, всегда поражал своей необъяснимой природой.
Но это был еще не конец. Светящийся образ Автонна все еще висел над помостом, и облик его постепенно изменялся. Страшные раны, избороздившие призрачную плоть, закрывались, чудесным образом исцеляясь. По-видимому, жизненная сила принесенных в жертву колдунов обладала воистину волшебным действием. Зияющие порезы закрывались и бледнели, оставляя после себя только пепельно-серые шрамы. Потоки темной крови испарялись, лик Автонна разглаживался, и мучительная боль уступала места запредельному покою.
Толпа безмолвствовала, застыв в потрясенном молчании. Еще мгновение, и лик Автонна стал бледнеть и растаял в воздухе.
— Свершилось. Он обновлен, — благоговейный голос ЛиГарвола гулко прозвучал над площадью. Не добавив пи слова, верховный судья развернулся и исчез в глубинах Сердца Света. Следом за ним потянулись остальные члены суда.
Толпа расходилась молча. Площадь Сияния быстро опустела. Солдаты Света уже опускали каменную плиту, скрывающую черный провал до следующего Искупления, но пламя под котлом продолжало гореть. Вода кипела, и будет кипеть еще много часов, пока мясо не отделится от костей, которые затем будут тщательно очищены и размолоты, чтобы придать прочность и прозрачность знаменитому гецианскому фарфору. Что касается побочных продуктов — наваристого супа из преступников — он тоже не пропадет, а будет использован в качестве пищи для животных из зверинца в подвалах Сердца Света. Известно, что мудрая бережливость премного радует сердце Автонна.
Покончив со своим делом, ушли, чеканя шаг, солдаты. На пустой площади кипел суп. В воздухе разносился аромат вареного мяса. Тредэйн долго, очень долго не отходил от окна, уставившись на котел невидящими глазами.
4
Несколько часов спустя за ним пришли. Дверь отворилась, и двое вошедших Солдат Света оторвали мальчика от окна, на котором он висел. Они молча сковали ему руки за спиной и вытолкнули вон из камеры. Провели вниз по лестнице, через вестибюль и вывели во двор, где ожидал такой же экипаж, на каком Равнара ЛиМарчборга с сыновьями доставили в крепость. Возможно, тот же самый. Тредэйна закинули в ящик на колесах, с треском захлопнули дверь и заперли на засов. Щелкнул кнут, и повозка тронулась. Было около полудня, и несколько слабых лучей пробивалось сквозь отверстия для воздуха, пробитые в низком потолке. Поднявшись, мальчик мог бы даже заглянуть в них, чтобы увидеть пустое серое небо.
Зачем? Он сидел не шелохнувшись, уставившись неподвижным взглядом в пустоту.
Несмотря на оцепенение, он догадывался, что повозка выехала со двора крепости и теперь двигалась по улицам города. Он почувствовал изменение в стуке колес, когда они въехали на мост Пропащих Душ. Глубоко в его сознании еще оставалось что-то живое, что подмечало такие мелочи, хотя внутри у Тредэйна умерло все, что могло умереть. Повозка загрохотала по мостовой, и до его ушей донесся такой близкий шум улиц, отделенный от мальчика тонкими дощатыми стенками. А казалось, что снаружи был совсем другой мир, к которому Тред более не принадлежал. Голоса скоро стихли, стук стал мягче — под колесами была немощеная дорога. Ли Фолез остался позади. Тредэйн не запомнил, сколько времени повозка тряслась по неровной ухабистой колее. Наконец она остановилась. Послышался невнятный разговор. Очень скоро движение возобновилось. Толчок, рывок, копыта гулко простучали по деревянному настилу.
Он уловил тихий плеск воды. Повозка въехала на паром и теперь плыла. Мальчик понял, куда его везут. И без того озябшего Тредэйна бросило в холод. Он старательно отогнал все мысли, и действительность послушно отодвинулась.
Паром причалил. Тред услышал тяжелый удар и почувствовал слабое дрожание настила. Опустили сходни. Повозка скатилась на берег. Ровная дорога, подъем и снова спуск. Под колесами опять булыжники. Резкий скрежет на последних ярдах пути. Мальчик услышал лязг закрывающихся ворот. Снова остановка, теперь уже последняя.
Дверь открылась, и Тредэйн зажмурился от нестерпимого света. Его грубо схватили за плечи и выволокли наружу. Тесный каменный двор, окруженный высокими серыми стенами. Двор огромной крепости темного гранита. Он никогда прежде не видел ее изнутри, но узнал сразу. Вот она, крепость Нул, мрачная тюрьма, возвышающаяся на утесе посреди озера Забвения.
Его провели в здание, по темным коридорам — в такое же темное квадратное помещение, освещенное одинокой настольной лампой. За столом сидел скучающий чиновник в военной форме.
Скука в его взгляде мгновенно исчезла при их появлении. Оглядев пленника, он заметил:
— Забавно. Мы что, в няньки нанимались?
— А что делать, — вздохнул стражник, передавая пару документов, снабженных печатью Белого Трибунала, Городского совета Ли Фолеза и заверенных самим дрефом. Чиновник внимательно прочел бумаги.
— По какому праву меня задержали и доставили сюда? — спросил сын Равнара ЛиМарчборга. Чиновник пристально посмотрел на него. Мальчик облизал пересохшие губы, прежде чем продолжить:
— Я не осужден ни за какое преступление. Суда не было.
— В самом деле? — офицер поднял бровь. — Жалоба принята к сведению.
— Я хочу говорить с… с… — Тредэйн не мог вспомнить нужный термин. — С тем, кто здесь главный.
— С комендантом?
— Да.
— Просьба принята к сведению.
— Когда я смогу увидеть его?
— Вас уведомят.
— Сегодня?
— Маловероятно.
— Завтра?
— Невозможно.
— Долго придется ждать?
— Что такое «долго» по сравнению с вечностью!
— Тогда я хочу отправить письмо.
— Ваше право.
— Мне понадобятся перо, чернило и бумага.
— Разумеется.
— Ну так, можно мне?..
Тредэйн взглянул на стол, заваленный папками, документами и письменными принадлежностями.
— Просьба принята к сведению.
— Но вы можете хотя бы сказать…
— Вас уведомят.
— Но…
— Хватит. — Офицеру, как видно, наскучила забава, и он снова погрузился в уныние. Черкнув короткую запись в лежащей перед ним открытой книге, он коротко взглянул на пленника и уныло поинтересовался:
— Сколько лет?
Зачем? Он сидел не шелохнувшись, уставившись неподвижным взглядом в пустоту.
Несмотря на оцепенение, он догадывался, что повозка выехала со двора крепости и теперь двигалась по улицам города. Он почувствовал изменение в стуке колес, когда они въехали на мост Пропащих Душ. Глубоко в его сознании еще оставалось что-то живое, что подмечало такие мелочи, хотя внутри у Тредэйна умерло все, что могло умереть. Повозка загрохотала по мостовой, и до его ушей донесся такой близкий шум улиц, отделенный от мальчика тонкими дощатыми стенками. А казалось, что снаружи был совсем другой мир, к которому Тред более не принадлежал. Голоса скоро стихли, стук стал мягче — под колесами была немощеная дорога. Ли Фолез остался позади. Тредэйн не запомнил, сколько времени повозка тряслась по неровной ухабистой колее. Наконец она остановилась. Послышался невнятный разговор. Очень скоро движение возобновилось. Толчок, рывок, копыта гулко простучали по деревянному настилу.
Он уловил тихий плеск воды. Повозка въехала на паром и теперь плыла. Мальчик понял, куда его везут. И без того озябшего Тредэйна бросило в холод. Он старательно отогнал все мысли, и действительность послушно отодвинулась.
Паром причалил. Тред услышал тяжелый удар и почувствовал слабое дрожание настила. Опустили сходни. Повозка скатилась на берег. Ровная дорога, подъем и снова спуск. Под колесами опять булыжники. Резкий скрежет на последних ярдах пути. Мальчик услышал лязг закрывающихся ворот. Снова остановка, теперь уже последняя.
Дверь открылась, и Тредэйн зажмурился от нестерпимого света. Его грубо схватили за плечи и выволокли наружу. Тесный каменный двор, окруженный высокими серыми стенами. Двор огромной крепости темного гранита. Он никогда прежде не видел ее изнутри, но узнал сразу. Вот она, крепость Нул, мрачная тюрьма, возвышающаяся на утесе посреди озера Забвения.
Его провели в здание, по темным коридорам — в такое же темное квадратное помещение, освещенное одинокой настольной лампой. За столом сидел скучающий чиновник в военной форме.
Скука в его взгляде мгновенно исчезла при их появлении. Оглядев пленника, он заметил:
— Забавно. Мы что, в няньки нанимались?
— А что делать, — вздохнул стражник, передавая пару документов, снабженных печатью Белого Трибунала, Городского совета Ли Фолеза и заверенных самим дрефом. Чиновник внимательно прочел бумаги.
— По какому праву меня задержали и доставили сюда? — спросил сын Равнара ЛиМарчборга. Чиновник пристально посмотрел на него. Мальчик облизал пересохшие губы, прежде чем продолжить:
— Я не осужден ни за какое преступление. Суда не было.
— В самом деле? — офицер поднял бровь. — Жалоба принята к сведению.
— Я хочу говорить с… с… — Тредэйн не мог вспомнить нужный термин. — С тем, кто здесь главный.
— С комендантом?
— Да.
— Просьба принята к сведению.
— Когда я смогу увидеть его?
— Вас уведомят.
— Сегодня?
— Маловероятно.
— Завтра?
— Невозможно.
— Долго придется ждать?
— Что такое «долго» по сравнению с вечностью!
— Тогда я хочу отправить письмо.
— Ваше право.
— Мне понадобятся перо, чернило и бумага.
— Разумеется.
— Ну так, можно мне?..
Тредэйн взглянул на стол, заваленный папками, документами и письменными принадлежностями.
— Просьба принята к сведению.
— Но вы можете хотя бы сказать…
— Вас уведомят.
— Но…
— Хватит. — Офицеру, как видно, наскучила забава, и он снова погрузился в уныние. Черкнув короткую запись в лежащей перед ним открытой книге, он коротко взглянул на пленника и уныло поинтересовался:
— Сколько лет?