Страница:
и весь сенат не сдались на этот довод? Победители и законодатели нашей
вселенной явно составляли общество людей, ничего не опасавшихся со стороны
богов и бывших очевидными атеистами.
* Т.е. Оппиниаку, отчиму Клуенция, в убийстве которого обвиняли этого
последнего. -Примеч. переводчика.
** Вольтер свободно перелагает здесь отрывок речи Цицерона в защиту
Авла Клуенция Габита, XI, 169.-Примеч. переводчика.
Далее Бейль исследует, не является ли идолопоклонство более опасным,
чем атеизм, и большее ли это преступление - совсем не верить в божество,
нежели иметь о нем недостойные понятия. В этом вопросе он сторонник
Плутарха: он полагает, что лучше не иметь никакого мнения чем дурное, однако
-- пусть Плутарх на это не обижается - для греков явно было неизмеримо лучше
страшиться Цереры, Нептуна и Юпитера, чем не страшиться ничего. Ясно, что
святость клятв необходима, и надо скорей доверяться тем, кто боится кары за
ложную клятву, чем тем, кто считает, будто может ее давать вполне
безнаказанно. Несомненно, в цивилизованном городе бесконечно полезнее иметь
религию, даже скверную, чем не иметь ее вовсе.
Представляется все же, что Бейль должен был скорее исследовать, что
более опасно - фанатизм или атеизм. Разумеется, фанатизм тысяче-крат
гибельнее, ибо атеизм вообще не внушает кровавых страстей, фанатизм же их
провоцирует; атеизм не противостоит преступлениям, но фанатизм их вызывает.
Допустим вместе с автором "Commentarium rerum gallicarum", что канцлер
Л'Опиталь был атеистом; законы, им издаваемые, не назовешь иначе как
мудрыми: он рекомендовал умеренность и согласие; фанатики же затеяли
избиение в ночь святого Варфоломея. Гоббс слыл атеистом, но он вел
безмятежную и невинную жизнь, а современные ему фанатики заливали кровью
Англию, Шотландию и Ирландию. Спиноза не только был атеистом, но и учил
атеизму; однако ведь, несомненно, не он принимал участие в юридическом
убийстве Барнвельдта; это не он разорвал на куски обоих братьев де Витт и
съел их поджаренными на жаровне.
Атеисты - большей частью смелые и заблуждающиеся ученые, плохо
рассуждающие: не понимая акт творения, происхождение зла и другие трудные
вопросы, они прибегают к гипотезе необходимости и извечности вещей.
Люди тщеславные и сластолюбивые вообще не имеют времени для рассуждения
и следования скверной системе: у них иные заботы, они не сравнивают между
собой Лукреция и Сократа. Так идут среди нас дела.
Но не так обстояло дело в римском сенате, почти целиком состоявшем из
принципиальных и практических атеистов, иначе говоря, из людей, не веривших
ни в Провидение, ни в загробную жизнь; сенат этот был собранием философов,
сладострастных и горделивых, весьма опасных (такими они были все без
исключения) и погубивших республику. При императорах продолжал процветать
эпикуреизм; сенатские атеисты были мятежниками во времена Суллы и Цезаря;
при Августе и Тиберии они были безбожниками-рабами.
Я бы не хотел иметь дело с государем-атеистом, заинтересованным в том,
чтобы истолочь меня в ступе: уверен, что в этом случае меня стерли бы в
порошок. Я не хотел бы также, если бы я сам был сувереном, иметь дело с
придворными-атеистами, заинтересованными в том, чтобы меня отравить: мне
нужно было бы тогда на всякий случай каждый день принимать противоядие. А,
следовательно, абсолютно необходимо и для государей, и для народов чтобы
идея верховного Существа, Творца, управителя, воздающего и карающего, была
запечатлена глубоко в умах.
Бейль в своих "Мыслях о кометах" пишет, что есть народы-атеисты. Кафры,
готтентоты, топинамбы и многие другие малые нации совсем не имеют бога: они
не признают его и не отвергают; они просто никогда ничего о нем не слыхали.
Скажите им, что есть Бог - они легко в это поверят; но скажите им, что все
вершится природой вещей, - они поверят вам также. Утверждать, будто они
атеисты, то же самое, что обвинять их в антикартезианстве: ведь они ни за, и
ни против Декарта. Они настоящие дети: ребенок не бывает ни атеистом, ни
деистом - он вообще никто.
Какой же вывод сделаем мы из всего этого? Да тот, что атеизм - весьма
опасное чудище, когда оно находится в тех, кто стоит у власти; он опасен и в
кабинетных ученых, пусть даже жизнь их вполне невинна, ибо из их кабинетов
они могут пробиться к должностным лицам; и если атеизм не столь гибелен, как
фанатизм, он все-таки почти всегда оказывается роковым для добродетели.
Отметим особенно, что ныне меньше атеистов, чем когда бы то ни было, после
того как философы признали, что ни одно существо не развивается без
зародыша, что не существует зародыша без замысла и т.д., а также что зерно
не возникает из гнили.
Геометры, не являющиеся философами, отвергли конечные причины, но
истинные философы их допускают; и, как сказал один известный автор, учитель
катехизиса проповедует Бога детям, Ньютон же доказывает его бытие мудрецам.
Если атеисты существуют, то о ком стоит здесь говорить, если не о
продажных тиранах наших душ, вызывающих у нас отвращение своими обманами,
заставляющих некоторые слабые умы отрицать Бога, коего эти монстры
бесчестят? И сколько раз эти кровопийцы народа доводили угнетенных граждан
до возмущения против своего короля!
Люди, отягощенные нашей телесной субстанцией, нам кричат: "Будьте
уверены, ослица действительно говорила! Верьте, что рыба проглотила человека
и доставила его через три дня на берег здоровым и невредимым. Не
сомневайтесь в том, что Бог вселенной повелел одному иудейскому пророку
жрать дерьмо (Иезекиилъ), а другому - купить двух потаскух и родить от них
детей блуда (Осия). Верьте в сотни вещей, либо явно омерзительных, либо
математически невозможных; в противном случае сострадательный Бог бросит вас
в адский костер на срок не в миллион миллиардов веков, но на целую вечность
- будете ли вы при этом обладать телом или же нет".
Эти непостижимые глупости возмущают слабые и легковесные умы так же как
и умы крепкие и мудрые. Они говорят: наши учители рисуют нам Бога самым
неразумным и грубым из всех существ, следовательно, Бога не существует.
Однако следовало бы сказать: итак, наши учители приписывают Богу свои
собственные нелепости и жестокости, а значит, Бог прямо противоположен этому
изображению; он настолько же мудр и благ, насколько они рисуют его безумным
и злым. Так объясняют вопрос мудрецы. Но если их услышит какой-то фанатик,
он донесет на них чину церковной полиции, и этот чиновник бросит их на
костер, полагая при этом, что он отмщает божественное величие и ему
подражает, в то время как на самом деле он наносит ему оскорбление.
БОГ, БОГИ
Раздел первый
Мы вынуждены очень часто предупреждать, что "Словарь" этот создан вовсе
не для того, чтобы повторять и твердить то, что было уже сказано многими
другими.
Знание Бога вовсе не запечатлено в наших умах рукой природы, ибо в этом
случае все люди обладали бы одним и тем же о нем представлением, а ведь ни
одна идея не рождается вместе с нами. Идея вовсе не приходит к нам, как
восприятия света, облика Земли и т.д., получаемые нами с того момента, как
раскрываются наши глаза и наше сознание. Но философская ли это идея? Нет.
Люди допустили существование богов до того, как среди них появились
философы.
Откуда, однако, взялась эта идея? Она вытекает из чувства и той
естественной логики, что развивается с годами у самых простых людей. Люди
наблюдают поразительные эффекты природы, урожаи и бесплодие, ясные дни и
непогоду, благодеяния и бедствия и чувствуют за всем этим господина. Для
управления обществами требовались вожди, а потому возникла необходимость
допустить существование хозяев этих новых хозяев, коих создала себе людская
слабость, - существ, чье могущество заставляло бы трепетать людей, способных
угнетать своих ближних. Первые суверены, в свою очередь, использовали эти
понятия для укрепления своей власти. В том-то и заключались первые шаги, и
потому-то любое небольшое общество имело своего бога. Понятия эти были
грубыми, ибо грубым тогда было все. Весьма естественно рассуждать методом
аналогии. Общество, руководимое вождем, не могло отрицать существование у
соседней народности своего судьи и руководителя, а следовательно, оно не
могло отрицать существование у этой народности своего бога. Однако поскольку
каждая народность была заинтересована в том, чтобы ее вождь был самым
лучшим, ей было также важно верить, и она верила, что ее бог -- самый
могущественный. Отсюда берут свое происхождение все эти древние мифы,
длительное время повсеместно распространенные и повествующие о том, как боги
одного народа сражались против бога другого. Отсюда же и те места в
еврейских книгах, которые ежесекундно обнаруживают распространенное среди
иудеев мнение, что боги их врагов существуют, но Бог иудеев - сильнее их.
Между тем, в больших государствах появились священники, маги, философы,
ибо усовершенствовавшееся общество могло уже там выделять из себя праздных
людей, занятых умозрениями.
Некоторые из этих людей изощрили свой разум до возможности тайного
признания единого и всеобщего Бога. Так, хотя среди древних египтян
почитался Озири, Озирис или, точнее, Озирет (что означает: земля эта - для
меня) и хотя египтяне почитали и другие высшие существа, тем не менее они
допускали верховное божество, именовавшееся ими Кнеф, символом которого была
сфера на фронтисписе храма.
По этому образцу греки имели своего Зевса (Юпитера), господина других
богов, бывших не чем иным, как ангелами вавилонян и евреев и святыми
христиан римского сообщества.
Может ли множество равноправных по своему могуществу богов существовать
одновременно? Вопрос этот более щекотливый, чем обычно думают, причем он
весьма мало изучен.
У нас нет никакого адекватного понятия о божестве, мы можем только
переходить от предположения к предположению, от правдоподобия к вероятности.
Нечто существует, а значит, нечто существует извечно, ибо ничто не возникает
из ничего. Это достоверная истина, на которой успокаивается ваш ум. Любое
творение, указующее нам на средства и цель, указывает тем самым и на творца,
а значит, наша вселенная, состоящая из пружин, из средств, каждое из которых
направлено на свою цель, обнаруживает очень могущественного и разумного
мастера. Вероятность эта приближается к максимальной уверенности; однако
бесконечен ли этот верховный мастер? Всюду ли он или лишь в одном месте? И
как ответить на этот вопрос с нашим ограниченным интеллектом и слабыми
познаниями?
Один только мой разум доказывает мне присутствие Существа,
организовавшего материю этого мира; но разум мой бессилен доказать мне, что
Существо это создало эту материю, что оно извлекло ее из небытия. Все
мудрецы древности без какого бы то ни было исключения считали материю вечной
и существующей самое по себе. Все, что я могу сделать, не прибегая к помощи
высшего разума, - верить, что Бог этого мира также вечен и существует сам по
себе. Бог и материя существуют в силу природы вещей. А другие боги, как и
другие миры, могли бы существовать? Целые народы и весьма просвещенные
философские школы вполне допускали двух богов только в нашем мире: одного,
являющегося источником блага, и другого - источник зла. Они допускали
нескончаемую борьбу между двумя равными силами. Но, конечно, природа скорее
может вынести наличие в необъятном пространстве многих независимых существ
-- абсолютных хозяев в своем, принадлежащем каждому из них, пространстве,
нежели двух ограниченных и бессильных богов в этом мире, из коих один не в
состоянии творить благо, а другой - зло.
Если Бог и материя существуют извечно, как это полагали в античности,
то перед нами здесь два необходимых бытия; но если есть два необходимых
бытия, то их может быть и тридцать. Одни только эти сомнения, являющиеся
зародышем бесконечного числа размышлений, должны, по меньшей мере, убедить
нас в слабости нашего разума. Нам надлежит вместе с Цицероном признать свое
невежество в вопросе природы божества. Ведь мы никогда здесь не узнаем более
того, чем знал он.
Схоласты могут сколько угодно твердить нам, что Бог бесконечен
негативно, а не привативно, formaliter et поп materialiter* ; что
он - первый, средний и последний акт; что он -- повсюду, не будучи ни в
каком определенном месте, - сто страниц комментариев к подобным определениям
не могут нас ничуть просветить. Мы не располагаем ни ступенькой, ни точкой
опоры, которые помогли бы нам подняться до подобных познаний. Мы чувствуем,
что над нами простерта длань незримого Существа, но это и все, и мы не
способны сделать ни шага за эти пределы. Безрассудная дерзость - хотеть
разгадать сущность этого Существа, понять, протяженно оно или нет, каким
образом оно существует и как оно функционирует.
Раздел второй
Я всегда боюсь впасть в заблуждение; однако все памятники говорят мне с
очевидностью о том, что древние цивилизованные народы признавали верховное
божество. Нет ни одной книги, медали, барельефа или надписи, где о Юноне,
Минерве, Нептуне, Марсе и о других богах говорилось бы как о созидающих
существах, творцах природы. Напротив, древнейшие дошедшие до нас светские
книги - Гесиод и Гомер - изображают своего Зевса как единственного
громовержца, единственного господина богов и людей; ему дозволено даже
карать других богов: он сковывает Юнону цепями, изгоняет Аполлона из
небесных пределов.
Древняя религия брахманов -- первая, допустившая сотворенные небесные
существа, и первая, повествовавшая об их мятеже, - изъясняется в высоком
стиле по поводу единственности и могущества Бога, как мы уже это видели в
статье "Ангел".
Китайцы, несмотря на глубочайшую древность этого народа, появились
после индийцев; они с незапамятных времен признавали одно-единственное
божество; у них не было никаких подчиненных богов, никаких оракулов и
абстрактных догм и никаких теологических диспутов среди образованных людей;
первым священнослужителем был всегда император, религия же была
величественна и проста; именно поэтому сия обширнейшая империя, хоть и
подпадавшая дважды под чужеземное иго, постоянно сохраняет свою целостность;
она подчинила своих завоевателей своим законам, и вопреки преступлениям и
бедам, присущим человеческому роду, она до сих пор является самым
процветающим государством в мире.
Халдейские маги, сабеи, признавали одно лишь верховное божество и
поклонялись ему в лице звезд - его творений.
Персы поклонялись божеству в лице Солнца. Сфера, помещающаяся на
фронтисписе храма в Мемфисе, служила эмблемой единого и совершенного бога,
именовавшегося египтянами Кнефом.
Римляне всегда прилагали титул Deus optimus maximus* к имени
одного лишь Юпитера:
Hominum sator atque deorum**
Hе будет чрезмерно частым напоминание об этой истине, кою мы
подчеркиваем и в ряде других мест.
Такое почитание верховного бога установилось со времен Ромула и вплоть
до полного упадка империи и ее религии. Вопреки всем глупостям народа,
поклонявшегося второстепенным, смешным богам, вопреки эпикурейцам, по
существу не признававшим никаких богов, доказано, что римские магистраты и
мудрецы во все времена почитали лишь одного верховного бога.
Из большого количества свидетельств, оставленных нам в подтверждение
этой истины, я бы выбрал прежде всего показания Максима Тирского,
процветавшего при Антонинах - этих образцах истинного благочестия, ибо оно
проистекало у них от гуманности. Вот его слова, читаемые в речи,
озаглавленной "О боге согласно Платону". Читатель, желающий просветиться,
пусть будет добр, как следует их взвесить:
"Люди имели слабость придать богу человеческий облик, ибо кроме такого
обличья они ничего не видели; смешно, однако, воображать вместе с Гомером,
будто Юпитер, или верховное божество, имеет черные брови и золотистые волосы
и будто он не может ими повести и встряхнуть, не взбаламутив все небо.
"Сеятель богов и человеков" (лат.; Вергилий. Энеида, I, 258; XI, 725).
- Перевод наш. -
Когда людей вопрошают по поводу природы божества, ответы их бывают
самыми различными. Тем не менее посреди этого громадного многообразия мнений
вы обнаружите соображение, одинаковое для всего мира, а именно что
существует лишь один бог, всеобщий отец, и т.д."
Что станется после этого четкого признания и после бессмертных речей
Цицерона, Антонинов и Эпиктета - что станется, говорю я, с декламациями, без
конца твердимыми и сегодня столькими невежественными педантами? На что
сгодятся эти вечные попреки в грубом политеизме и ребяческом
идолопоклонстве, если не для того, чтобы убедить нас, что люди, настаивающие
на этом, не имеют ни малейшего понятия о разумной античности? Ведь они
просто спутали фантазии Гомера с учением мудрецов.
Надобно ли приводить более сильные и выразительные свидетельства? Вы
найдете их в письме Максима из Мадоры к святому Августину. Оба они были
философами и ораторами, по крайней мере они этим похвалялись; они вели между
собой откровенную переписку и были друзьями настолько, насколько ими могут
быть человек, приверженный к древней религии, и тот, кто исповедует новую.
Прочтите письмо Максима из Мадоры и ответ епископа
Гиппонского14.
ПИСЬМО МАКСИМА ИЗ МАДОРЫ
"Однако кто настолько ограничен и туп, чтобы сомневаться, что
существует верховный Бог, не имеющий начала, который, не породив ничего,
подобного себе, является тем не менее общим отцом всего?
Могущество именно такого Бога мы чтим под различными именами во всех
частях света. Так, почитая раздельным образом, через различные культы то,
что является как бы отдельными его членами, мы чтим его целокупно... Пусть
они сохранят для вас этих подчиненных богов, под чьими именами и в чьем лице
все мы, сколько нас есть на Земле смертных людей, поклоняемся общему отцу
богов и людей, действительно, при помощи многоразличных обрядов, но эти боги
во всем их многообразии между собой согласуются и тяготеют к одной и той же
цели!"
И кто же был автором такого письма? Нумидиец, человек из Алжира.
ОТВЕТ АВГУСТИНА
"На вашей городской площади стоят две статуи Марса, одна - обнаженная,
другая - во всеоружии, а рядом - фигура человека, держащего в трех пальцах,
вытянутых в направлении статуи Марса, узду, накинутую на это злополучное для
всего города божество... По поводу того, что вы пишите мне, а именно что
подобные боги являются как бы членами единственно истинного Бога, я хочу
предупредить вас со всей откровенностью, что вы позволяете мне принять все
меры предосторожности, дабы не впасть в подобные святотатственные шутки: тот
единственный Бог, о котором вы говорите, несомненно, признан всем светом, и
в отношении него невежды бывают согласны с людьми учеными, как об этом
писали некоторые из древних. Но скажете ли вы, что тот, чья мощь -чтобы не
сказать "жестокость" - подавляется фигурой мертвого человека, является
членом этого Бога? Мне было бы нетрудно сбить вас с вашей позиции в этом
вопросе, ибо вы отлично видите, что можно возразить на сказанное здесь вами;
однако я воздержусь от этого из опасения, как бы вы не сказали, что я пускаю
против вас в ход не столько оружие истины, сколько риторики".
Мы не знаем, что именно выражали те две статуи, от которых не
сохранилось даже следа; однако все статуи, наводнявшие Рим, сам Пантеон и
храмы, посвященные всем второстепенным божествам и даже двенадцати великим
богам, никогда не опровергнуть того, что Deus optimus maximus (Бог
милостивейший, величайший) был признан во всей империи.
Беда римлян заключалась в том, что они были незнакомы с законом Моисея,
а позднее - с законом учеников нашего Спасителя Иисуса Христа, в том, что
они не имели веры и смешивали с культом верховного божества культы Марса,
Венеры, Минервы, Аполлона -- богов, коих не существовало, а также в том, что
они сохранили такую религию вплоть до века Феодосия. По счастью, готы,
гунны, вандалы, герулы, ломбарды и франки, разрушившие эту империю,
подчинились истине и воспользовались счастьем, в котором было отказано
Сципиону, Катону, Метеллу, Эмилию, Цицерону, Варрону, Вергилию и Горацию*.
Все эти великие люди не знали Иисуса Христа, да и не могли его знать;
но они вовсе не поклонялись дьяволу, как это каждодневно твердят педанты. И
как могли они поклоняться дьяволу, о котором они никогда ничего не
слыхивали?
* Смотри статьи "Идол", "Идолопоклонник", "Идолопоклонство". - Примеч.
Вольтера.
** Предисловие к части II тома II "Законодательства Моисея", с. 91. (Он
же).
О КЛЕВЕТЕ УОРБУРТОНА15,
НАПРАВЛЕННОЙ ПРОТИВ ЦИЦЕРОНА
ПО ПОВОДУ ВЕРХОВНОГО БОЖЕСТВА
Уорбуртон оклеветал Цицерона и Древний Рим**, а заодно и своих
современников. Он дерзко предположил, будто Цицерон произнес в своей речи в
защиту Флакка следующие слова: "Недостойно величия империи почитать одного
бога. - Majestatem imperil поп decuit ut unus tantum Deus colatur".
Но кто же ему поверит? В речи за Флакка нет об этом ни единого слова,
равно как и во всех остальных сочинениях Цицерона. Дело идет там о некоторых
притеснениях, в которых обвиняли Флакка, занимавшего должность претора в
Малой Азии. Его тайно преследовали иудеи, коими в те времена был наводнен
Рим; силой денег они добились для себя привилегий в Риме в то самое время,
когда Помпеи вслед за Крассом, взяв Иерусалим, велел повесить их царька
Александра, сына Аристобула. В свою защиту Флакк указывал, что в Иерусалим
переправлялись золотые и серебряные монеты, а оттуда возвращались поддельные
деньги, отчего страдала торговля; поэтому он приказал арестовать золото,
незаконно туда поступавшее. Золото это, указывал Цицерон, до сих пор
хранится в казне, а потому Флакк действовал столь же бескорыстно, как и
Помпеи.
Далее Цицерон в свойственной ему иронической манере заявляет: "Каждая
страна имеет свою религию; у нас есть своя. Когда Иерусалим был еще свободен
и иудеи были замирены, эти иудеи тем не менее питали ненависть к блеску
нашей империи, к достоинству римского имени и к институтам наших предков.
Ныне же эта нация более чем когда бы то ни было показала силой своего
оружия, какое мнение она должна иметь в отношении Римской империи. Своей
доблестью она нам продемонстрировала, насколько дорога она бессмертным
богам: она доказала нам это, оказавшись разбитой, рассеянной, обложенной
данью. -- Sua cuique civitati religio est; nostra nobis. Stantibus
Hierosolymis, pacatisque Judaeis, tamen istorum religio sacrorum, a
splen-dore huius imperil, gravitate nominis nostri, majorum institutis
abhorrebat: nunc vero hoc magis, quod ilia gens quid de imperio nostro
sentiret, ostendit armis: quam cara diis immortalibus esset, docuit, quod
est victa, quod elocata, quod servata".
(Cic., Oratiopro Flacco, cap. XXVIII)*.
Это великая ложь, будто Цицерон или кто-то из римлян когда бы то ни
было говорил, что величию их империи не подобает признавать единственное
верховное божество. Их Юпитер, Зевс греков, Иегова финикийцев всегда
рассматривались как владыки подчиненных богов; сия высокая истина не может
быть повторяема чересчур часто.
* Цицерон. Речь в защиту Флакка, гл. XXVIII. Вольтер здесь, как обычно,
дает довольно свободный перевод на французский. Слова "tamen istorum religio
sacrorum... abhorrebat" ("их религиозным святыням... был ненавистен")
переданы у него просто: "эти иудеи... ненавидели". - Примеч. переводчика.
ВЗЯЛИ ЛИ РИМЛЯНЕ ВСЕХ СВОИХ БОГОВ ОТ ГРЕКОВ?
Не было ли у римлян много богов, не заимствованных ими у греков?
К примеру, они не могли быть плагиаторами, поклоняясь Небу-Coelum, в то
время как греки поклонялись Небу-Ouranon, или взывая к Сатурну и богине
Теллус*, в то время как греки адресовались к Кроносу и Гее.
Они называли Церерой богиню, именовавшуюся у греков Део и Де-метрой.
Римский Нептун у греков был Посейдоном, Венера - Афродитой, Юнона
именовалась по-гречески Герой; их Прозерпина у греков была Корой; наконец,
их любимец Марс греками именовался Аресом, а возлюбленная их Беллона - Энио.
Среди этих имен нет ни одной сходной пары.
Встречались ли между собой образованные греки и римляне или, быть
может, одни из них заимствовали у других предмет, давая ему другое имя?
Вполне естественно, что римляне, не советуясь с греками, создавали себе
богов неба, времен года, а также существа, ведающие войной, плодородием,
жатвой; они не обращались к грекам с просьбой одолжить им этих богов, как
позднее те обратились к ним за сводом законов. Когда вам попадается имя, не
похожее ни на какое другое, представляется правильным считать это имя
туземным.
Однако разве имя Юпитера, господина всех богов, не является словом,
принадлежавшим всем народам - от Евфрата до Тибра? Имя это звучало у первых
римлян как Иов, Йовис, у греков - Зевс, у финикийцев, сирийцев и египтян --
Иегова.
Подобное сходство не может ли служить подтверждением того, что все эти
народы имели представление о верховном существе? Правда, представление это
смутное; но может ли какой-нибудь человек обладать здесь отчетливым знанием?
Раздел третий
ИССЛЕДОВАНИЕ [УЧЕНИЯ] СПИНОЗЫ
Спиноза не мог устоять против допущения разумного начала, действующего
в материи и образующего с ней единое целое.
"Я должен заключить, - пишет он**, - что абсолютное бытие не
вселенной явно составляли общество людей, ничего не опасавшихся со стороны
богов и бывших очевидными атеистами.
* Т.е. Оппиниаку, отчиму Клуенция, в убийстве которого обвиняли этого
последнего. -Примеч. переводчика.
** Вольтер свободно перелагает здесь отрывок речи Цицерона в защиту
Авла Клуенция Габита, XI, 169.-Примеч. переводчика.
Далее Бейль исследует, не является ли идолопоклонство более опасным,
чем атеизм, и большее ли это преступление - совсем не верить в божество,
нежели иметь о нем недостойные понятия. В этом вопросе он сторонник
Плутарха: он полагает, что лучше не иметь никакого мнения чем дурное, однако
-- пусть Плутарх на это не обижается - для греков явно было неизмеримо лучше
страшиться Цереры, Нептуна и Юпитера, чем не страшиться ничего. Ясно, что
святость клятв необходима, и надо скорей доверяться тем, кто боится кары за
ложную клятву, чем тем, кто считает, будто может ее давать вполне
безнаказанно. Несомненно, в цивилизованном городе бесконечно полезнее иметь
религию, даже скверную, чем не иметь ее вовсе.
Представляется все же, что Бейль должен был скорее исследовать, что
более опасно - фанатизм или атеизм. Разумеется, фанатизм тысяче-крат
гибельнее, ибо атеизм вообще не внушает кровавых страстей, фанатизм же их
провоцирует; атеизм не противостоит преступлениям, но фанатизм их вызывает.
Допустим вместе с автором "Commentarium rerum gallicarum", что канцлер
Л'Опиталь был атеистом; законы, им издаваемые, не назовешь иначе как
мудрыми: он рекомендовал умеренность и согласие; фанатики же затеяли
избиение в ночь святого Варфоломея. Гоббс слыл атеистом, но он вел
безмятежную и невинную жизнь, а современные ему фанатики заливали кровью
Англию, Шотландию и Ирландию. Спиноза не только был атеистом, но и учил
атеизму; однако ведь, несомненно, не он принимал участие в юридическом
убийстве Барнвельдта; это не он разорвал на куски обоих братьев де Витт и
съел их поджаренными на жаровне.
Атеисты - большей частью смелые и заблуждающиеся ученые, плохо
рассуждающие: не понимая акт творения, происхождение зла и другие трудные
вопросы, они прибегают к гипотезе необходимости и извечности вещей.
Люди тщеславные и сластолюбивые вообще не имеют времени для рассуждения
и следования скверной системе: у них иные заботы, они не сравнивают между
собой Лукреция и Сократа. Так идут среди нас дела.
Но не так обстояло дело в римском сенате, почти целиком состоявшем из
принципиальных и практических атеистов, иначе говоря, из людей, не веривших
ни в Провидение, ни в загробную жизнь; сенат этот был собранием философов,
сладострастных и горделивых, весьма опасных (такими они были все без
исключения) и погубивших республику. При императорах продолжал процветать
эпикуреизм; сенатские атеисты были мятежниками во времена Суллы и Цезаря;
при Августе и Тиберии они были безбожниками-рабами.
Я бы не хотел иметь дело с государем-атеистом, заинтересованным в том,
чтобы истолочь меня в ступе: уверен, что в этом случае меня стерли бы в
порошок. Я не хотел бы также, если бы я сам был сувереном, иметь дело с
придворными-атеистами, заинтересованными в том, чтобы меня отравить: мне
нужно было бы тогда на всякий случай каждый день принимать противоядие. А,
следовательно, абсолютно необходимо и для государей, и для народов чтобы
идея верховного Существа, Творца, управителя, воздающего и карающего, была
запечатлена глубоко в умах.
Бейль в своих "Мыслях о кометах" пишет, что есть народы-атеисты. Кафры,
готтентоты, топинамбы и многие другие малые нации совсем не имеют бога: они
не признают его и не отвергают; они просто никогда ничего о нем не слыхали.
Скажите им, что есть Бог - они легко в это поверят; но скажите им, что все
вершится природой вещей, - они поверят вам также. Утверждать, будто они
атеисты, то же самое, что обвинять их в антикартезианстве: ведь они ни за, и
ни против Декарта. Они настоящие дети: ребенок не бывает ни атеистом, ни
деистом - он вообще никто.
Какой же вывод сделаем мы из всего этого? Да тот, что атеизм - весьма
опасное чудище, когда оно находится в тех, кто стоит у власти; он опасен и в
кабинетных ученых, пусть даже жизнь их вполне невинна, ибо из их кабинетов
они могут пробиться к должностным лицам; и если атеизм не столь гибелен, как
фанатизм, он все-таки почти всегда оказывается роковым для добродетели.
Отметим особенно, что ныне меньше атеистов, чем когда бы то ни было, после
того как философы признали, что ни одно существо не развивается без
зародыша, что не существует зародыша без замысла и т.д., а также что зерно
не возникает из гнили.
Геометры, не являющиеся философами, отвергли конечные причины, но
истинные философы их допускают; и, как сказал один известный автор, учитель
катехизиса проповедует Бога детям, Ньютон же доказывает его бытие мудрецам.
Если атеисты существуют, то о ком стоит здесь говорить, если не о
продажных тиранах наших душ, вызывающих у нас отвращение своими обманами,
заставляющих некоторые слабые умы отрицать Бога, коего эти монстры
бесчестят? И сколько раз эти кровопийцы народа доводили угнетенных граждан
до возмущения против своего короля!
Люди, отягощенные нашей телесной субстанцией, нам кричат: "Будьте
уверены, ослица действительно говорила! Верьте, что рыба проглотила человека
и доставила его через три дня на берег здоровым и невредимым. Не
сомневайтесь в том, что Бог вселенной повелел одному иудейскому пророку
жрать дерьмо (Иезекиилъ), а другому - купить двух потаскух и родить от них
детей блуда (Осия). Верьте в сотни вещей, либо явно омерзительных, либо
математически невозможных; в противном случае сострадательный Бог бросит вас
в адский костер на срок не в миллион миллиардов веков, но на целую вечность
- будете ли вы при этом обладать телом или же нет".
Эти непостижимые глупости возмущают слабые и легковесные умы так же как
и умы крепкие и мудрые. Они говорят: наши учители рисуют нам Бога самым
неразумным и грубым из всех существ, следовательно, Бога не существует.
Однако следовало бы сказать: итак, наши учители приписывают Богу свои
собственные нелепости и жестокости, а значит, Бог прямо противоположен этому
изображению; он настолько же мудр и благ, насколько они рисуют его безумным
и злым. Так объясняют вопрос мудрецы. Но если их услышит какой-то фанатик,
он донесет на них чину церковной полиции, и этот чиновник бросит их на
костер, полагая при этом, что он отмщает божественное величие и ему
подражает, в то время как на самом деле он наносит ему оскорбление.
БОГ, БОГИ
Раздел первый
Мы вынуждены очень часто предупреждать, что "Словарь" этот создан вовсе
не для того, чтобы повторять и твердить то, что было уже сказано многими
другими.
Знание Бога вовсе не запечатлено в наших умах рукой природы, ибо в этом
случае все люди обладали бы одним и тем же о нем представлением, а ведь ни
одна идея не рождается вместе с нами. Идея вовсе не приходит к нам, как
восприятия света, облика Земли и т.д., получаемые нами с того момента, как
раскрываются наши глаза и наше сознание. Но философская ли это идея? Нет.
Люди допустили существование богов до того, как среди них появились
философы.
Откуда, однако, взялась эта идея? Она вытекает из чувства и той
естественной логики, что развивается с годами у самых простых людей. Люди
наблюдают поразительные эффекты природы, урожаи и бесплодие, ясные дни и
непогоду, благодеяния и бедствия и чувствуют за всем этим господина. Для
управления обществами требовались вожди, а потому возникла необходимость
допустить существование хозяев этих новых хозяев, коих создала себе людская
слабость, - существ, чье могущество заставляло бы трепетать людей, способных
угнетать своих ближних. Первые суверены, в свою очередь, использовали эти
понятия для укрепления своей власти. В том-то и заключались первые шаги, и
потому-то любое небольшое общество имело своего бога. Понятия эти были
грубыми, ибо грубым тогда было все. Весьма естественно рассуждать методом
аналогии. Общество, руководимое вождем, не могло отрицать существование у
соседней народности своего судьи и руководителя, а следовательно, оно не
могло отрицать существование у этой народности своего бога. Однако поскольку
каждая народность была заинтересована в том, чтобы ее вождь был самым
лучшим, ей было также важно верить, и она верила, что ее бог -- самый
могущественный. Отсюда берут свое происхождение все эти древние мифы,
длительное время повсеместно распространенные и повествующие о том, как боги
одного народа сражались против бога другого. Отсюда же и те места в
еврейских книгах, которые ежесекундно обнаруживают распространенное среди
иудеев мнение, что боги их врагов существуют, но Бог иудеев - сильнее их.
Между тем, в больших государствах появились священники, маги, философы,
ибо усовершенствовавшееся общество могло уже там выделять из себя праздных
людей, занятых умозрениями.
Некоторые из этих людей изощрили свой разум до возможности тайного
признания единого и всеобщего Бога. Так, хотя среди древних египтян
почитался Озири, Озирис или, точнее, Озирет (что означает: земля эта - для
меня) и хотя египтяне почитали и другие высшие существа, тем не менее они
допускали верховное божество, именовавшееся ими Кнеф, символом которого была
сфера на фронтисписе храма.
По этому образцу греки имели своего Зевса (Юпитера), господина других
богов, бывших не чем иным, как ангелами вавилонян и евреев и святыми
христиан римского сообщества.
Может ли множество равноправных по своему могуществу богов существовать
одновременно? Вопрос этот более щекотливый, чем обычно думают, причем он
весьма мало изучен.
У нас нет никакого адекватного понятия о божестве, мы можем только
переходить от предположения к предположению, от правдоподобия к вероятности.
Нечто существует, а значит, нечто существует извечно, ибо ничто не возникает
из ничего. Это достоверная истина, на которой успокаивается ваш ум. Любое
творение, указующее нам на средства и цель, указывает тем самым и на творца,
а значит, наша вселенная, состоящая из пружин, из средств, каждое из которых
направлено на свою цель, обнаруживает очень могущественного и разумного
мастера. Вероятность эта приближается к максимальной уверенности; однако
бесконечен ли этот верховный мастер? Всюду ли он или лишь в одном месте? И
как ответить на этот вопрос с нашим ограниченным интеллектом и слабыми
познаниями?
Один только мой разум доказывает мне присутствие Существа,
организовавшего материю этого мира; но разум мой бессилен доказать мне, что
Существо это создало эту материю, что оно извлекло ее из небытия. Все
мудрецы древности без какого бы то ни было исключения считали материю вечной
и существующей самое по себе. Все, что я могу сделать, не прибегая к помощи
высшего разума, - верить, что Бог этого мира также вечен и существует сам по
себе. Бог и материя существуют в силу природы вещей. А другие боги, как и
другие миры, могли бы существовать? Целые народы и весьма просвещенные
философские школы вполне допускали двух богов только в нашем мире: одного,
являющегося источником блага, и другого - источник зла. Они допускали
нескончаемую борьбу между двумя равными силами. Но, конечно, природа скорее
может вынести наличие в необъятном пространстве многих независимых существ
-- абсолютных хозяев в своем, принадлежащем каждому из них, пространстве,
нежели двух ограниченных и бессильных богов в этом мире, из коих один не в
состоянии творить благо, а другой - зло.
Если Бог и материя существуют извечно, как это полагали в античности,
то перед нами здесь два необходимых бытия; но если есть два необходимых
бытия, то их может быть и тридцать. Одни только эти сомнения, являющиеся
зародышем бесконечного числа размышлений, должны, по меньшей мере, убедить
нас в слабости нашего разума. Нам надлежит вместе с Цицероном признать свое
невежество в вопросе природы божества. Ведь мы никогда здесь не узнаем более
того, чем знал он.
Схоласты могут сколько угодно твердить нам, что Бог бесконечен
негативно, а не привативно, formaliter et поп materialiter* ; что
он - первый, средний и последний акт; что он -- повсюду, не будучи ни в
каком определенном месте, - сто страниц комментариев к подобным определениям
не могут нас ничуть просветить. Мы не располагаем ни ступенькой, ни точкой
опоры, которые помогли бы нам подняться до подобных познаний. Мы чувствуем,
что над нами простерта длань незримого Существа, но это и все, и мы не
способны сделать ни шага за эти пределы. Безрассудная дерзость - хотеть
разгадать сущность этого Существа, понять, протяженно оно или нет, каким
образом оно существует и как оно функционирует.
Раздел второй
Я всегда боюсь впасть в заблуждение; однако все памятники говорят мне с
очевидностью о том, что древние цивилизованные народы признавали верховное
божество. Нет ни одной книги, медали, барельефа или надписи, где о Юноне,
Минерве, Нептуне, Марсе и о других богах говорилось бы как о созидающих
существах, творцах природы. Напротив, древнейшие дошедшие до нас светские
книги - Гесиод и Гомер - изображают своего Зевса как единственного
громовержца, единственного господина богов и людей; ему дозволено даже
карать других богов: он сковывает Юнону цепями, изгоняет Аполлона из
небесных пределов.
Древняя религия брахманов -- первая, допустившая сотворенные небесные
существа, и первая, повествовавшая об их мятеже, - изъясняется в высоком
стиле по поводу единственности и могущества Бога, как мы уже это видели в
статье "Ангел".
Китайцы, несмотря на глубочайшую древность этого народа, появились
после индийцев; они с незапамятных времен признавали одно-единственное
божество; у них не было никаких подчиненных богов, никаких оракулов и
абстрактных догм и никаких теологических диспутов среди образованных людей;
первым священнослужителем был всегда император, религия же была
величественна и проста; именно поэтому сия обширнейшая империя, хоть и
подпадавшая дважды под чужеземное иго, постоянно сохраняет свою целостность;
она подчинила своих завоевателей своим законам, и вопреки преступлениям и
бедам, присущим человеческому роду, она до сих пор является самым
процветающим государством в мире.
Халдейские маги, сабеи, признавали одно лишь верховное божество и
поклонялись ему в лице звезд - его творений.
Персы поклонялись божеству в лице Солнца. Сфера, помещающаяся на
фронтисписе храма в Мемфисе, служила эмблемой единого и совершенного бога,
именовавшегося египтянами Кнефом.
Римляне всегда прилагали титул Deus optimus maximus* к имени
одного лишь Юпитера:
Hominum sator atque deorum**
Hе будет чрезмерно частым напоминание об этой истине, кою мы
подчеркиваем и в ряде других мест.
Такое почитание верховного бога установилось со времен Ромула и вплоть
до полного упадка империи и ее религии. Вопреки всем глупостям народа,
поклонявшегося второстепенным, смешным богам, вопреки эпикурейцам, по
существу не признававшим никаких богов, доказано, что римские магистраты и
мудрецы во все времена почитали лишь одного верховного бога.
Из большого количества свидетельств, оставленных нам в подтверждение
этой истины, я бы выбрал прежде всего показания Максима Тирского,
процветавшего при Антонинах - этих образцах истинного благочестия, ибо оно
проистекало у них от гуманности. Вот его слова, читаемые в речи,
озаглавленной "О боге согласно Платону". Читатель, желающий просветиться,
пусть будет добр, как следует их взвесить:
"Люди имели слабость придать богу человеческий облик, ибо кроме такого
обличья они ничего не видели; смешно, однако, воображать вместе с Гомером,
будто Юпитер, или верховное божество, имеет черные брови и золотистые волосы
и будто он не может ими повести и встряхнуть, не взбаламутив все небо.
"Сеятель богов и человеков" (лат.; Вергилий. Энеида, I, 258; XI, 725).
- Перевод наш. -
Когда людей вопрошают по поводу природы божества, ответы их бывают
самыми различными. Тем не менее посреди этого громадного многообразия мнений
вы обнаружите соображение, одинаковое для всего мира, а именно что
существует лишь один бог, всеобщий отец, и т.д."
Что станется после этого четкого признания и после бессмертных речей
Цицерона, Антонинов и Эпиктета - что станется, говорю я, с декламациями, без
конца твердимыми и сегодня столькими невежественными педантами? На что
сгодятся эти вечные попреки в грубом политеизме и ребяческом
идолопоклонстве, если не для того, чтобы убедить нас, что люди, настаивающие
на этом, не имеют ни малейшего понятия о разумной античности? Ведь они
просто спутали фантазии Гомера с учением мудрецов.
Надобно ли приводить более сильные и выразительные свидетельства? Вы
найдете их в письме Максима из Мадоры к святому Августину. Оба они были
философами и ораторами, по крайней мере они этим похвалялись; они вели между
собой откровенную переписку и были друзьями настолько, насколько ими могут
быть человек, приверженный к древней религии, и тот, кто исповедует новую.
Прочтите письмо Максима из Мадоры и ответ епископа
Гиппонского14.
ПИСЬМО МАКСИМА ИЗ МАДОРЫ
"Однако кто настолько ограничен и туп, чтобы сомневаться, что
существует верховный Бог, не имеющий начала, который, не породив ничего,
подобного себе, является тем не менее общим отцом всего?
Могущество именно такого Бога мы чтим под различными именами во всех
частях света. Так, почитая раздельным образом, через различные культы то,
что является как бы отдельными его членами, мы чтим его целокупно... Пусть
они сохранят для вас этих подчиненных богов, под чьими именами и в чьем лице
все мы, сколько нас есть на Земле смертных людей, поклоняемся общему отцу
богов и людей, действительно, при помощи многоразличных обрядов, но эти боги
во всем их многообразии между собой согласуются и тяготеют к одной и той же
цели!"
И кто же был автором такого письма? Нумидиец, человек из Алжира.
ОТВЕТ АВГУСТИНА
"На вашей городской площади стоят две статуи Марса, одна - обнаженная,
другая - во всеоружии, а рядом - фигура человека, держащего в трех пальцах,
вытянутых в направлении статуи Марса, узду, накинутую на это злополучное для
всего города божество... По поводу того, что вы пишите мне, а именно что
подобные боги являются как бы членами единственно истинного Бога, я хочу
предупредить вас со всей откровенностью, что вы позволяете мне принять все
меры предосторожности, дабы не впасть в подобные святотатственные шутки: тот
единственный Бог, о котором вы говорите, несомненно, признан всем светом, и
в отношении него невежды бывают согласны с людьми учеными, как об этом
писали некоторые из древних. Но скажете ли вы, что тот, чья мощь -чтобы не
сказать "жестокость" - подавляется фигурой мертвого человека, является
членом этого Бога? Мне было бы нетрудно сбить вас с вашей позиции в этом
вопросе, ибо вы отлично видите, что можно возразить на сказанное здесь вами;
однако я воздержусь от этого из опасения, как бы вы не сказали, что я пускаю
против вас в ход не столько оружие истины, сколько риторики".
Мы не знаем, что именно выражали те две статуи, от которых не
сохранилось даже следа; однако все статуи, наводнявшие Рим, сам Пантеон и
храмы, посвященные всем второстепенным божествам и даже двенадцати великим
богам, никогда не опровергнуть того, что Deus optimus maximus (Бог
милостивейший, величайший) был признан во всей империи.
Беда римлян заключалась в том, что они были незнакомы с законом Моисея,
а позднее - с законом учеников нашего Спасителя Иисуса Христа, в том, что
они не имели веры и смешивали с культом верховного божества культы Марса,
Венеры, Минервы, Аполлона -- богов, коих не существовало, а также в том, что
они сохранили такую религию вплоть до века Феодосия. По счастью, готы,
гунны, вандалы, герулы, ломбарды и франки, разрушившие эту империю,
подчинились истине и воспользовались счастьем, в котором было отказано
Сципиону, Катону, Метеллу, Эмилию, Цицерону, Варрону, Вергилию и Горацию*.
Все эти великие люди не знали Иисуса Христа, да и не могли его знать;
но они вовсе не поклонялись дьяволу, как это каждодневно твердят педанты. И
как могли они поклоняться дьяволу, о котором они никогда ничего не
слыхивали?
* Смотри статьи "Идол", "Идолопоклонник", "Идолопоклонство". - Примеч.
Вольтера.
** Предисловие к части II тома II "Законодательства Моисея", с. 91. (Он
же).
О КЛЕВЕТЕ УОРБУРТОНА15,
НАПРАВЛЕННОЙ ПРОТИВ ЦИЦЕРОНА
ПО ПОВОДУ ВЕРХОВНОГО БОЖЕСТВА
Уорбуртон оклеветал Цицерона и Древний Рим**, а заодно и своих
современников. Он дерзко предположил, будто Цицерон произнес в своей речи в
защиту Флакка следующие слова: "Недостойно величия империи почитать одного
бога. - Majestatem imperil поп decuit ut unus tantum Deus colatur".
Но кто же ему поверит? В речи за Флакка нет об этом ни единого слова,
равно как и во всех остальных сочинениях Цицерона. Дело идет там о некоторых
притеснениях, в которых обвиняли Флакка, занимавшего должность претора в
Малой Азии. Его тайно преследовали иудеи, коими в те времена был наводнен
Рим; силой денег они добились для себя привилегий в Риме в то самое время,
когда Помпеи вслед за Крассом, взяв Иерусалим, велел повесить их царька
Александра, сына Аристобула. В свою защиту Флакк указывал, что в Иерусалим
переправлялись золотые и серебряные монеты, а оттуда возвращались поддельные
деньги, отчего страдала торговля; поэтому он приказал арестовать золото,
незаконно туда поступавшее. Золото это, указывал Цицерон, до сих пор
хранится в казне, а потому Флакк действовал столь же бескорыстно, как и
Помпеи.
Далее Цицерон в свойственной ему иронической манере заявляет: "Каждая
страна имеет свою религию; у нас есть своя. Когда Иерусалим был еще свободен
и иудеи были замирены, эти иудеи тем не менее питали ненависть к блеску
нашей империи, к достоинству римского имени и к институтам наших предков.
Ныне же эта нация более чем когда бы то ни было показала силой своего
оружия, какое мнение она должна иметь в отношении Римской империи. Своей
доблестью она нам продемонстрировала, насколько дорога она бессмертным
богам: она доказала нам это, оказавшись разбитой, рассеянной, обложенной
данью. -- Sua cuique civitati religio est; nostra nobis. Stantibus
Hierosolymis, pacatisque Judaeis, tamen istorum religio sacrorum, a
splen-dore huius imperil, gravitate nominis nostri, majorum institutis
abhorrebat: nunc vero hoc magis, quod ilia gens quid de imperio nostro
sentiret, ostendit armis: quam cara diis immortalibus esset, docuit, quod
est victa, quod elocata, quod servata".
(Cic., Oratiopro Flacco, cap. XXVIII)*.
Это великая ложь, будто Цицерон или кто-то из римлян когда бы то ни
было говорил, что величию их империи не подобает признавать единственное
верховное божество. Их Юпитер, Зевс греков, Иегова финикийцев всегда
рассматривались как владыки подчиненных богов; сия высокая истина не может
быть повторяема чересчур часто.
* Цицерон. Речь в защиту Флакка, гл. XXVIII. Вольтер здесь, как обычно,
дает довольно свободный перевод на французский. Слова "tamen istorum religio
sacrorum... abhorrebat" ("их религиозным святыням... был ненавистен")
переданы у него просто: "эти иудеи... ненавидели". - Примеч. переводчика.
ВЗЯЛИ ЛИ РИМЛЯНЕ ВСЕХ СВОИХ БОГОВ ОТ ГРЕКОВ?
Не было ли у римлян много богов, не заимствованных ими у греков?
К примеру, они не могли быть плагиаторами, поклоняясь Небу-Coelum, в то
время как греки поклонялись Небу-Ouranon, или взывая к Сатурну и богине
Теллус*, в то время как греки адресовались к Кроносу и Гее.
Они называли Церерой богиню, именовавшуюся у греков Део и Де-метрой.
Римский Нептун у греков был Посейдоном, Венера - Афродитой, Юнона
именовалась по-гречески Герой; их Прозерпина у греков была Корой; наконец,
их любимец Марс греками именовался Аресом, а возлюбленная их Беллона - Энио.
Среди этих имен нет ни одной сходной пары.
Встречались ли между собой образованные греки и римляне или, быть
может, одни из них заимствовали у других предмет, давая ему другое имя?
Вполне естественно, что римляне, не советуясь с греками, создавали себе
богов неба, времен года, а также существа, ведающие войной, плодородием,
жатвой; они не обращались к грекам с просьбой одолжить им этих богов, как
позднее те обратились к ним за сводом законов. Когда вам попадается имя, не
похожее ни на какое другое, представляется правильным считать это имя
туземным.
Однако разве имя Юпитера, господина всех богов, не является словом,
принадлежавшим всем народам - от Евфрата до Тибра? Имя это звучало у первых
римлян как Иов, Йовис, у греков - Зевс, у финикийцев, сирийцев и египтян --
Иегова.
Подобное сходство не может ли служить подтверждением того, что все эти
народы имели представление о верховном существе? Правда, представление это
смутное; но может ли какой-нибудь человек обладать здесь отчетливым знанием?
Раздел третий
ИССЛЕДОВАНИЕ [УЧЕНИЯ] СПИНОЗЫ
Спиноза не мог устоять против допущения разумного начала, действующего
в материи и образующего с ней единое целое.
"Я должен заключить, - пишет он**, - что абсолютное бытие не