Страница:
МЕТАФИЗИКА
Trans naturam* -- "за пределами природы". Но материально ли то, что
находится за пределами природы? Так как под "природой" разумеется материя,
метафизическим является то, что нематериально.
Это, к примеру, ваше мышление, которое ни длинно, ни широко, ни высоко,
ни плотно, ни остроконечно;
ваша душа, вам неведомая и порождающая ваше мышление;
духи, о которых всегда говорили и которым долго приписывалось столь
тонкое тело, что оно переставало быть телом, пока, наконец, их вообще не
лишили даже призрака тела, не ведая при этом, что же на их долю останется;
способ, которым эти духи чувствуют, не обладая такой помехой, как наши
пять чувств; способ, которым они мыслят, не имея головы; наконец, способ,
которым они меж собой обмениваются мыслями, не говоря при этом ни слова и не
пользуясь знаками;
наконец, Бог, знакомый нам по его твореньям, но которому наша
заносчивость толкает нас дать определение; Бог, чью необъятную силу мы
чувствуем; Бог, между которым и нами -- пропасть бесконечности, но природу
которого мы тем не менее смеем исследовать.
Все это -- объекты метафизики.
Сюда можно было бы добавить принципы математики как таковые, точки без
протяженности, линии без ширины, поверхности, лишенные глубины, единицы,
делимые до бесконечности, и т.д.
Сам Бейль считал, что эти объекты суть вещи рациональные; но в
действительности это материальные вещи, рассматриваемые с точки зрения их
массы, поверхностей, их простых длины или ширины, с точки зрения пределов
этих простых длины и ширины. Все измерения точны и доказаны, и метафизике
нечего делать в области геометрии.
Поэтому можно быть метафизиком, не будучи геометром. Метафизика
забавнее геометрии -- часто это роман ума. В геометрии, напротив, надо
считать, измерять. Это вечное неудобство, и многие умы предпочли бы, не
утомляясь, сладостно грезить.
* Латинское выражение, соответствующее греч. "метафизика". - Примеч.
переводчика.
ФИЛОСОФИЯ
Раздел первый
Пишите filosofie или philosophie как вам угодно; согласитесь однако,
что с момента появления философии она подвергалась преследованиям. Собаки,
которым вы предлагаете пищу, их не устраивающую, тотчас же вас кусают.
Вы скажете - я повторяюсь; но необходимо сотни раз ставить на вид
человечеству осуждение Галилея святой конгрегацией, и то, что ханжи,
отлучившие от церкви всех добрых граждан, вставших под знамена Генриха IV,
были теми же педантами, что осудили немногие истины, которые можно было
обнаружить в трудах Декарта.
Все цепные псы теологии, облаивающие друг друга, скопом бросались с
лаем на де Ту, на Ламот Лавайе29 и на Бейля. А какие глупости
сочиняли в своих писаниях ничтожные вельшские схоласты против мудрого Локка!
Велыни эти утверждали, будто Цезарь, Цицерон, Сенека, Плиний и Марк
Аврелий сколько угодно могли быть философами, однако это не разрешено у
вельшей. Мы отвечаем им: это более чем разрешено и почитается очень полезным
у французов; ничто не приносило большего блага англичанам - и пора, наконец,
истребить подобное варварство.
Вы возразите мне, что трудно достичь здесь цели. Нет, это трудно среди
толпы болванов, но среди всех порядочных людей, можете считать, ваше дело
сделано.
Раздел II
Одной из великих бед, равно как и одной из самых смешных сторон
людского рода, является то, что во всех странах, носящих имя цивилизованных,
за исключением, быть может, Китая, священники берут на себя занятия,
являющиеся прерогативой философов. Они вмешиваются в порядок календарного
года: потому, дескать, им принадлежит это право, что народам необходимо
знать дни своих праздников. Так, халдейские, египетские, греческие и римские
жрецы считали себя математиками и астрономами. Но что это за математика и
астрономия! Слишком уж они были заняты своими жертвоприношениями, оракулами,
предсказаниями будущего и своими знамениями, чтобы еще и серьезно заниматься
наукой. Никто из делающих своей профессией шарлатанство не может обладать
точным и ясным умом. Люди эти были астрологами, а не астрономами.
Сами греческие жрецы считали поначалу год состоящим только из трехсот
шестидесяти дней. Понадобилась наука геометров, чтобы они поняли, что
ошиблись на пять и более дней. Итак, они преобразовали свой год. Другие
геометры вдобавок к этому показали им, что они ошиблись на шесть часов. Ифит
обязал их изменить свой греческий календарь. Они добавили к своему неверному
году один день в конце каждого четырехлетия, и Ифит отметил это изменение
учреждением Олимпиад.
Наконец, жрецы были вынуждены прибегнуть к философу Метону, который,
сличая лунный и солнечный годы, создал свой девятнадцатиго-дичный цикл, в
конце которого Солнце и Луна возвращались в свое исходное положение с
приблизительной разницей в полтора часа. Цикл этот был начертан золотыми
знаками и выставлен на агоре в Афинах -это и есть знаменитое золотое число,
коим поныне пользуются с соответствующими коррективами.
Достаточно хорошо известно, какую смехотворную путаницу внесли римские
жрецы в годичный календарь. Их оплошности были столь велики, что летние их
празднества падали на зиму. Цезарь, универсально образованный Цезарь,
вынужден был пригласить из Александрии философа Сосигена для исправления
чудовищных ошибок понтификов.
А когда во времена папства Григория Х11130 возникла
необходимость реформировать календарь Юлия Цезаря, к кому обратился папа? К
какому-нибудь инквизитору? Нет, к философу, врачу, по имени
Лилио31.
Если бы книгу "Наука о календаре" поручили составить профессору
Коже32, ректору университета, он не понял бы даже, о чем идет
речь. С этим следовало бы, конечно, обратиться к г-ну Лаланду33,
члену Академии наук, на котором лежит выполнение этой труднейшей работы,
вдобавок скверно оплачиваемой.
Ведь красноречивый ритор Коже допустил весьма странный промах, когда
предложил на соискание университетской награды столь необычно объявленную
тему: "Non magis Deo quam regibus infensa est ista quae vocatur hodie
philosophia (лат.- "To, что ныне именуется философией, не более враждебно
Богу, чем королям"). Он хотел сказать "не менее враждебно", но принял magis
за minus (больше за меньше- лат). А между тем бедняга должен был знать, что
наши академики не являются врагами ни Бога, ни короля*.
* См. по этому поводу Рассуждение г-на адвоката Бельгье, весьма
любопытное. - Примеч. Вольтера.
Раздел III
- Если философия сделала столько чести Франции в
Энциклопедии34, надо также признать, что невежество и зависть,
посмевшие осудить этот труд, покрыли бы Францию позором, если бы
двенадцать-пятнадцать конвульсионеров, затеявших заговор, можно было
рассматривать в качестве рупоров Франции, в то время как они были на самом
деле всего лишь слугами фанатизма и мятежа и вынудили короля разогнать
подкупленную ими корпорацию. Действия их не были такими насильственными, как
во времена Фронды, но были не менее смешны. Их фанатичная вера в конвульсии
и жалкий престиж Сен-Медара были столь сильны, что они вынудили некоего
чиновника - человека, впрочем, мудрого и уважаемого - заявить во
всеуслышание в парламенте, будто "чудеса католической церкви существовали
всегда". Под этими чудесами можно было разуметь лишь явления конвульсий.
Несомненно, других чудес не бывает, если только не верить в малышей,
воскрешенных святым Овидием. Времена чудес миновали: церковь-триумфаторша в
них более не нуждается. По правде говоря, понимал ли хоть единое слово
кто-либо из гонителей Энциклопедии в ее статьях по астрономии, динамике,
геометрии, метафизике, ботанике, медицине и анатомии, которыми заполнена в
каждом своем томе эта ставшая столь необходимой книга?*
*-Хорошо известно, что не все равноценно в этом огромном труде, да это
и невозможно. Статьи Кюзака и других подобных втируш нельзя сравнить со
статьями Дидро, д'Алам-бера35, Жокура, Бушэ д'Аргиса, Венелля, Дюмарсе36 и
многих других истинных философов; но в целом труд этот - вечная услуга
человечеству; доказательством тому служит то, что его переиздают всюду. Его
хулителям не оказывают подобной чести. Да и существовали ли они вообще? Сие
можно знать лишь по нашему о них упоминанию. - Примеч. Вольтера.
Какая груда нелепых обвинений и грубой клеветы обрушилась на эту
сокровищницу всевозможных знаний! Стоило бы опубликовать это в конце
Энциклопедии, дабы увековечить позор этих людей.
Вот что значит вознамериться судить о труде, который вы не в состоянии
даже понять. Подлецы! Они вопили, будто философия губит католицизм. Полноте!
На двадцать миллионов человек нашелся ли хоть один, кто оскорбил бы малейший
обычай прихода? Разве недоставало когда кому-либо уважения к церкви? Или
кто-нибудь выступил публично против наших обрядов с единым словом, кое
звучало бы столь же язвительно, сколь звучали некогда выпады против
королевской власти?
Повторяем: никогда философия не причиняла вреда государству; фанатизм
же, сопряженный с корпоративным духом, причинял ему неисчислимый вред во все
времена.
Раздел IV
КРАТКИЙ ОБЗОР ДРЕВНЕЙ ФИЛОСОФИИ
Я потратил около сорока лет на паломничество в два-три уголка этого
света, целью которого были поиски философского камня, именуемого истиной. Я
советовался со всеми поклонниками античности, с Эпикуром и Августином,
Платоном и Мальбраншем, но остался при своей бедности. Быть может, во всех
этих философских горнилах содержатся одна-две унции золота; все же остальное
- тлен, безвкусное месиво, из которого ничто не может родиться.
Мне кажется, наши учители-греки скорее писали ради того, чтобы
обнаружить свой ум, нежели для того, чтобы поставить его на службу познанию.
Я не вижу ни одного античного автора, имеющего последовательную систему -
методичную, ясную, развиваемую от следствия к следствию.
Пожелав сличить и объединить системы Платона, наставника
Александра37, Пифагора и восточных философов я извлек
приблизительно следующее:
Случай - слово, лишенное смысла; ничто не может существовать без
причины. Мир устроен в соответствии с математическими законами, а значит,
его устроял разум.
Возглавляло созидание этого мира не такое разумное существо, как я, ибо
я не могу создать и клеща; а значит, этот мир - творение интеллекта,
значительно превосходящего мой разум.
Существо это, в столь высокой степени обладающее разумом и могуществом,
-- существует ли оно в силу необходимости? Так, разумеется, должно быть, ибо
ему необходимо либо получить свое существование от другого бытия, либо
благодаря своей собственной сущности. Если оно получило его от иного бытия
-- а это трудно постичь, -- я должен прибегнуть к этому иному, и это иное
бытие окажется перводвигателем. Куда бы я ни обратился, я должен допустить
могущественный и разумный перводвигатель, являющийся таковым по своей сути.
Сей перводвигатель -- вызвал ли он вещи из небытия? Это непостижимо:
творить из ничего означает превращать небытие в нечто. Я не должен допускать
подобное созидание, по крайней мере если не найду неопровержимых доводов,
которые заставили бы меня допустить то, что мой ум вовсе не может постичь.
Все сущее кажется существующим необходимо, ибо оно существует. Ведь
если сегодня есть причина для бытия вещей, то она была и вчера, и во все
времена; причина эта всегда должна была иметь свое следствие, без чего она
целую вечность существовала бы в качестве бесполезной причины.
Но как могли извечно существовать вещи, явно находящиеся под
управлением перводвигателя? Значит, этой силе необходимо было извечно
действовать, точно так же как не бывает Солнца без света или движения без
вещи, которая переходила бы из одной точки пространства в другую.
Итак, существует некое могучее и разумное Существо, которое действовало
извечно; ведь если бы оно не действовало, к чему было бы ему существование?
Итак, все вещи - вечные истечения этого перводвигателя.
Но как постичь, что камень и тина - истечения вечного, разумного и
иогущественного Существа?
Нужно одно из двух: либо чтобы материя этого камня и этой тины
необходимо существовала сама по себе, либо эти материи необходимо
существовали благодаря перводвигателю; третьего не дано.
Таким образом, перед нами два выхода: либо мы должны допустить извечную
материю, существующую саму по себе, либо материю, вечно истекающую из
могущественного, разумного и вечного Существа.
Но существует ли она по своей собственной природе или же истекает из
производящего бытия, она существует извечно, ибо она существует и нет
никакой причины, по которой она не существовала бы ранее.
Если материя вечно необходима, немыслимым и противоречивым было бы ее
небытие; но кто из людей может утверждать, будто немыслимо и противоречиво,
чтобы этот булыжник и эта мошка не имели существования? Мы вынуждены,
однако, снять это сомнение, более поражающее воображение, нежели
противоречащее принципам рассудка.
В самом деле, с момента как вы постигли, что все проистекло от
верховного и разумного Существа и ничто не проистекло от него без причины,
что бытие это, существуя всегда, всегда должно было действовать, а
следовательно, все вещи должны были проистекать из лона его природы, вы
более не должны падать духом из-за веры в то, что материя, из которой
образованы эти булыжник и мошка, есть создание вечное, как вы не
огорчаетесь, постигая свет в качестве вечной эманации всемогущего бытия.
Поскольку я - протяженное и мыслящее существо, мои протяженность и
мысль суть необходимые творения всемогущего Существа. Мне ясно, что сам я не
мог сообщить себе ни протяженности, ни мышления, а значит, я получил то и
другое от этого необходимого бытия.
Могло ли оно дать мне то, чего само не имеет? У меня есть разум, и я
нахожусь в пространстве; значит, это Существо разумно и также существует в
пространстве.
Говорить, что это вечное Существо, этот всемогущий Бог извечно наполнял
в силу необходимости вселенную своими творениями, не значит лишать его
принадлежащей ему свободы; напротив, ибо свобода его есть не что иное, как
способность действовать. Бог извечно действовал во всей полноте; итак, он
всегда пользовался всей полнотой своей свободы.
Свобода, именуемая свободой безразличия, -- это слово, лишенное
представления, или нелепость: ведь такая свобода означает детерминировать
себя без причины, иначе говоря, это следствие без причины. А следовательно,
Бог не может обладать подобной мнимой свободой, представляющей собой
противоречие в терминах. Следовательно, он всегда действовал в силу той
самой необходимости, что определяет его существование.
Итак, немыслимо, чтобы мир был без Бога, и немыслимо, чтобы Бог был без
мира.
Этот мир наполнен сменяющими друг друга существами, а значит, Бог
всегда творил сменяющиеся поколения существ.
Предварительные эти положения являются основой древней восточной
философии и философии греков. Здесь следует исключить Демокрита и Эпикура,
чья корпускулярная философия опровергала эти догматы. Заметим, однако, что
эпикурейцы основывались на совершенно ошибочной физике, а метафизическая
система прочих философов продолжает жить наряду со всеми физическими
системами. Вся природа, за исключением пустоты, противоречит физике Эпикура,
но ни единое явление не противоречит только что мной изложенной философии.
Однако не превосходит ли философия, согласная со всем тем, что совершается в
природе, и удовлетворяющая самые зоркие умы, любую другую не богооткровенную
систему?
Что же остается нам после положений древних философов, сведенных мной
воедино настолько, насколько я мог? Хаос химер и сомнений. Не думаю, чтобы
на свете существовал хоть один философ-системосозидатель, который не
признался бы в конце своей жизни, что он даром терял свое время. Следует
признать, что изобретатели в области искусства механики оказались
значительно полезнее людям, чем изобретатели силлогизмов: тот, кто изобрел
ткацкий челнок, имеет несказанное преимущество перед тем, кто придумал
врожденные идеи.
РЕЛИГИЯ
Раздел первый
Эпикурейцы, не имевшие никакой религии, рекомендовали удаление от
общественных дел, научные занятия и взаимное согласие. Секта эта
представляла собой общество друзей, ибо их главной догмой была дружба.
Аттик, Лукреций, Меммий и еще некоторые люди подобного склада способны были
на весьма честное совместное существование; такое положение наблюдается во
всех странах. Что же, философствуйте, сколько вашей душе угодно, между
собой. Полагаю, что я способен понять любителей, устраивающих в обществе
себе подобных концерт ученой и изысканной музыки; однако поостерегитесь
давать подобный концерт перед невежественной и грубой толпой -- она может
разбить ваши инструменты о ваши головы. Если в вашем управлении находится
хоть небольшое местечко, необходимо, чтобы оно имело религию.
Я здесь совсем не касаюсь нашей религии: она -- единственно благая,
единственно необходимая, единственно обоснованная и вторая богооткровенная.
Мыслимо ли вообще для человеческого ума - я не говорю, допустить
религию, которая приближалась бы к нашей, но такую, которая была бы менее
скверной, чем все иные религии мира? И какой могла бы эта религия быть?
Не будет ли такой религией та, что учит нас поклонению верховному
Существу - единому, бесконечному, вечному Творцу мира, движущему им и его
одушевляющему, cui пес simile пес secundum?* Религия, которая единила бы нас
этим верховным Существом в награду за наши добродетели и разъединяла бы нас
с ним в наказание за преступления?
Религия эта пренебрегла бы догматами, измышленными тщеславным безумием,
- вечными темами для дискуссий - и учила бы чистой морали, по поводу которой
никто никогда бы не спорил.
Она никоим образом не усматривала бы суть культа в пустых обрядах,
таких, как слюнявые поцелуи в рот, обрезание крайней плоти или же кастрация
яичка, если принять во внимание, что возможно выполнять все свои
общественные обязанности, сохраняя оба яичка и неповрежденную крайнюю плоть,
а также избегая слюнявых поцелуев.
Это была бы религия служения своему ближнему во имя любви к Богу вместо
преследования своего ближнего и его убиения во имя Бога; религия эта учила
бы терпимости по отношению к остальным и, заслужив таким образом всеобщее
расположение, была бы единственной, способной превратить человеческий род в
народ братьев.
*)-Полностью этот Горациев стих (Оды, кн. I, ода XII, ст. 18) звучит
так: Nee viget quicquam simile aut secundum - "Коему нет ни подобия, ни
сходства" - Перевод наш. - С. Ш.-Т.
У этой религии были бы торжественные обряды, поражающие умы толпы, и
отсутствовали бы мистерии, способные возмутить мудрых и раздражить
неверующих.
Она не столько предлагала бы людям искупление прегрешений, сколько
воодушевляла бы их к общественным добродетелям.
Она гарантировала бы своим служителям достаточно почетный доход,
позволяющий им прилично существовать, и никогда не разрешала бы им
узурпировать должности и власть, способную превратить их в тиранов. Она
установила бы удобные пособия по болезни и старости, но никогда -по лени и
праздности.
Большая доля этой религии живет уже в сердцах многих государей, и она
станет господствующей с того момента, как пункты вечного мира, предложенные
аббатом Сен-Пьером38, будут подписаны всеми владыками.
Раздел II
Нынче ночью я размышлял; я был погружен в созерцание природы; я
восхищался необъятностью бесчисленных миров, их путями и связями -тем
восхищением, что незнакомо толпе.
Еще больше я восхищался интеллектом, руководящим сим громадным
механизмом. Я говорил себе: "Надо быть уже слепым, чтобы не ослепнуть от
этого зрелища; надо быть полным тупицей, чтобы не усмотреть здесь Творца; и
надо быть глупцом, чтобы пред ним не склониться. Какую же дань поклонения
должен я ему принести? Не должна ли эта дань быть одинаковой на всей
протяженности [мирового] пространства, поскольку одна и та же верховная сила
равно царит в этом пространстве? Разве мыслящее существо, обитающее на
каком-то светиле Млечного пути, не обязано ему тем же уважением, коим и
мыслящее существо на маленьком шарике, где мы обитаем? Свет единообразен и
для звезды Сириус, и для нас; единообразной должна быть также мораль. Если
некое чувствующее и мыслящее существо на звезде Сириус было рождено нежными
отцом и матерью, стремившимися к его счастью, оно обязано им такой же
любовью и заботой, какими мы здесь обязаны нашим родителям. Если кто-либо в
пределах Млечного пути узрит жалкого калеку и если он может утишить его
страдания, в том случае, если он этого не сделает, он окажется виновен перед
всеми мирами. Сердце повсюду обременено одними обязанностями -- и на
ступенях божьего трона (если у Бога есть трон), и на дне пропасти, если
таковая где существует".
Я был погружен в эти размышления, когда один из тех гениев, которыми
наполнены межмировые пространства, спустился ко мне. Я узнал то самое
воздушное существо, кое некогда явилось ко мне, дабы пояснить мне, насколько
суждения Бога отличны от наших и насколько доброе дело предпочтительнее
пустых препирательств*.
Он перенес меня в пустыню, покрытую грудами окаменелых костей; но среди
этих мертвых останков там были аллеи вечнозеленых древес, в конце же каждой
аллеи -- высокий человек величавого вида, сострадательно созерцавший сии
грустные реликты.
- Увы, мой архангел! -- молвил я провожатому, -- куда вы меня привели?
- В пределы уныния, -- мне ответствовал он.
- А кто эти добрые патриархи, коих я зрю в конце каждой из этих зеленых
аллей неподвижными и умиленными - кажется, будто они оплакивают это
бесчисленное множество мертвецов?
- Ты узнаешь это, бедное человеческое существо, -- ответил мне гений
межмировых пространств, -- но сначала ты должен пролить слезу. Он начал с
первой груды.
- "Вот эти, -- сказал он, -- суть двадцать три тысячи иудеев, плясавших
перед тельцом, и с ними двадцать четыре тысячи, убитых, когда они возлежали
с мадианитянками. Число истребленных за подобные проступки или ошибки
достигает почти трехсот тысяч.
В соседних аллеях лежат останки христиан, взаимно истребивших друг
друга в ходе метафизических диспутов. Они разделены на множество отдельных
куч, каждая из которых вмещает в себя по четыре века. Единая куча могла бы
вознестись до самых небес: следовало ее разделить.
- Как? - вскричал я, -- братья так обошлись со своими братьями, а я
имею несчастье пребывать в этом братстве!
- Вот, -- молвил дух, - двенадцать миллионов американцев, убитых на
своей родине за то, что они не были крещены.
- О боже! Почему же вы не оставляете эти страшные окаменелости сохнуть
в том полушарии, где увидели свет их тела и где они были подвержены столь
разнообразной кончине? Для чего собирать здесь все эти ужасающие памятники
варварства и фанатизма?
- Дабы открыть тебе очи.
- Но раз ты хочешь меня просвещать, скажи мне, есть ли, кроме христиан
и иудеев, другие народы, которым рвение и религия, злополучно обернувшиеся
фанатизмом, внушили бы столь ужасающие жестокости?
- Да, есть, - отвечал мне он, - магометане осквернили себя такими же
бесчеловечными деяниями, хотя это и редко у них бывало; когда у них просили
аттап - сострадания и когда платили им дань, они вас прощали. Что до других
народов, то от начала света среди них не существует ни одного, который бы
вел чисто религиозные войны. Теперь следуй за мной.
Я последовал за ним.
Миновав эти скопища мертвецов, мы неподалеку узрели другие груды: то
были мешки золота и серебра, каждый из которых имел свою этикетку:
"Состояние еретиков, истребленных в XVIII, XVII, XVI веках", и дальше:
"Злато и серебро убитых американцев и т.д., и т.д.". Все эти груды были
увенчаны крестами, митрами, жезлами и тиарами, усыпанными драгоценностями.
- О мой дух, ведь ради этих богатств были свалены в кучу все эти
мертвецы?
- Да, мой сын.
Я залился слезами; когда же своим горем я заслужил того, чтобы быть
отведенным в конец зеленых аллей, он меня туда проводил.
"Узри, - рек он мне, - героев человечества, бывших благодетелями Земли:
все они объединились между собой, дабы изгнать из мира - насколько хватит их
сил -- насилие и разбой. Задай им свои вопросы".
Я подбежал к первому из этой компании; голова его была увенчана
короной, в руке он держал небольшое кадило; я смиренно спросил его имя.
"Я - Нума Помпилий, - сказал он мне; моим предшественником был
разбойник и мне предстояло править разбойниками; я наставлял их добродетели
и культу бога; после меня они не раз забывали как о том, так и о другом; я
запретил помещать в храмы какие бы то ни было изображения, ибо божество,
одушевляющее природу, не может быть представлено в образе. Под моим
управлением римляне не знали ни войн, ни восстаний, религия же моя творила
одно добро. Все соседние народы явились почтить мои похороны; это был
единственный в своем роде случай".
Я поцеловал его руку и перешел ко второму; то был красивый старец в
возрасте примерно ста лет, облаченный в белое платье; он приложил средний
палец руки к губам, другой же рукой он метал за собой бобы. Я узнал
Trans naturam* -- "за пределами природы". Но материально ли то, что
находится за пределами природы? Так как под "природой" разумеется материя,
метафизическим является то, что нематериально.
Это, к примеру, ваше мышление, которое ни длинно, ни широко, ни высоко,
ни плотно, ни остроконечно;
ваша душа, вам неведомая и порождающая ваше мышление;
духи, о которых всегда говорили и которым долго приписывалось столь
тонкое тело, что оно переставало быть телом, пока, наконец, их вообще не
лишили даже призрака тела, не ведая при этом, что же на их долю останется;
способ, которым эти духи чувствуют, не обладая такой помехой, как наши
пять чувств; способ, которым они мыслят, не имея головы; наконец, способ,
которым они меж собой обмениваются мыслями, не говоря при этом ни слова и не
пользуясь знаками;
наконец, Бог, знакомый нам по его твореньям, но которому наша
заносчивость толкает нас дать определение; Бог, чью необъятную силу мы
чувствуем; Бог, между которым и нами -- пропасть бесконечности, но природу
которого мы тем не менее смеем исследовать.
Все это -- объекты метафизики.
Сюда можно было бы добавить принципы математики как таковые, точки без
протяженности, линии без ширины, поверхности, лишенные глубины, единицы,
делимые до бесконечности, и т.д.
Сам Бейль считал, что эти объекты суть вещи рациональные; но в
действительности это материальные вещи, рассматриваемые с точки зрения их
массы, поверхностей, их простых длины или ширины, с точки зрения пределов
этих простых длины и ширины. Все измерения точны и доказаны, и метафизике
нечего делать в области геометрии.
Поэтому можно быть метафизиком, не будучи геометром. Метафизика
забавнее геометрии -- часто это роман ума. В геометрии, напротив, надо
считать, измерять. Это вечное неудобство, и многие умы предпочли бы, не
утомляясь, сладостно грезить.
* Латинское выражение, соответствующее греч. "метафизика". - Примеч.
переводчика.
ФИЛОСОФИЯ
Раздел первый
Пишите filosofie или philosophie как вам угодно; согласитесь однако,
что с момента появления философии она подвергалась преследованиям. Собаки,
которым вы предлагаете пищу, их не устраивающую, тотчас же вас кусают.
Вы скажете - я повторяюсь; но необходимо сотни раз ставить на вид
человечеству осуждение Галилея святой конгрегацией, и то, что ханжи,
отлучившие от церкви всех добрых граждан, вставших под знамена Генриха IV,
были теми же педантами, что осудили немногие истины, которые можно было
обнаружить в трудах Декарта.
Все цепные псы теологии, облаивающие друг друга, скопом бросались с
лаем на де Ту, на Ламот Лавайе29 и на Бейля. А какие глупости
сочиняли в своих писаниях ничтожные вельшские схоласты против мудрого Локка!
Велыни эти утверждали, будто Цезарь, Цицерон, Сенека, Плиний и Марк
Аврелий сколько угодно могли быть философами, однако это не разрешено у
вельшей. Мы отвечаем им: это более чем разрешено и почитается очень полезным
у французов; ничто не приносило большего блага англичанам - и пора, наконец,
истребить подобное варварство.
Вы возразите мне, что трудно достичь здесь цели. Нет, это трудно среди
толпы болванов, но среди всех порядочных людей, можете считать, ваше дело
сделано.
Раздел II
Одной из великих бед, равно как и одной из самых смешных сторон
людского рода, является то, что во всех странах, носящих имя цивилизованных,
за исключением, быть может, Китая, священники берут на себя занятия,
являющиеся прерогативой философов. Они вмешиваются в порядок календарного
года: потому, дескать, им принадлежит это право, что народам необходимо
знать дни своих праздников. Так, халдейские, египетские, греческие и римские
жрецы считали себя математиками и астрономами. Но что это за математика и
астрономия! Слишком уж они были заняты своими жертвоприношениями, оракулами,
предсказаниями будущего и своими знамениями, чтобы еще и серьезно заниматься
наукой. Никто из делающих своей профессией шарлатанство не может обладать
точным и ясным умом. Люди эти были астрологами, а не астрономами.
Сами греческие жрецы считали поначалу год состоящим только из трехсот
шестидесяти дней. Понадобилась наука геометров, чтобы они поняли, что
ошиблись на пять и более дней. Итак, они преобразовали свой год. Другие
геометры вдобавок к этому показали им, что они ошиблись на шесть часов. Ифит
обязал их изменить свой греческий календарь. Они добавили к своему неверному
году один день в конце каждого четырехлетия, и Ифит отметил это изменение
учреждением Олимпиад.
Наконец, жрецы были вынуждены прибегнуть к философу Метону, который,
сличая лунный и солнечный годы, создал свой девятнадцатиго-дичный цикл, в
конце которого Солнце и Луна возвращались в свое исходное положение с
приблизительной разницей в полтора часа. Цикл этот был начертан золотыми
знаками и выставлен на агоре в Афинах -это и есть знаменитое золотое число,
коим поныне пользуются с соответствующими коррективами.
Достаточно хорошо известно, какую смехотворную путаницу внесли римские
жрецы в годичный календарь. Их оплошности были столь велики, что летние их
празднества падали на зиму. Цезарь, универсально образованный Цезарь,
вынужден был пригласить из Александрии философа Сосигена для исправления
чудовищных ошибок понтификов.
А когда во времена папства Григория Х11130 возникла
необходимость реформировать календарь Юлия Цезаря, к кому обратился папа? К
какому-нибудь инквизитору? Нет, к философу, врачу, по имени
Лилио31.
Если бы книгу "Наука о календаре" поручили составить профессору
Коже32, ректору университета, он не понял бы даже, о чем идет
речь. С этим следовало бы, конечно, обратиться к г-ну Лаланду33,
члену Академии наук, на котором лежит выполнение этой труднейшей работы,
вдобавок скверно оплачиваемой.
Ведь красноречивый ритор Коже допустил весьма странный промах, когда
предложил на соискание университетской награды столь необычно объявленную
тему: "Non magis Deo quam regibus infensa est ista quae vocatur hodie
philosophia (лат.- "To, что ныне именуется философией, не более враждебно
Богу, чем королям"). Он хотел сказать "не менее враждебно", но принял magis
за minus (больше за меньше- лат). А между тем бедняга должен был знать, что
наши академики не являются врагами ни Бога, ни короля*.
* См. по этому поводу Рассуждение г-на адвоката Бельгье, весьма
любопытное. - Примеч. Вольтера.
Раздел III
- Если философия сделала столько чести Франции в
Энциклопедии34, надо также признать, что невежество и зависть,
посмевшие осудить этот труд, покрыли бы Францию позором, если бы
двенадцать-пятнадцать конвульсионеров, затеявших заговор, можно было
рассматривать в качестве рупоров Франции, в то время как они были на самом
деле всего лишь слугами фанатизма и мятежа и вынудили короля разогнать
подкупленную ими корпорацию. Действия их не были такими насильственными, как
во времена Фронды, но были не менее смешны. Их фанатичная вера в конвульсии
и жалкий престиж Сен-Медара были столь сильны, что они вынудили некоего
чиновника - человека, впрочем, мудрого и уважаемого - заявить во
всеуслышание в парламенте, будто "чудеса католической церкви существовали
всегда". Под этими чудесами можно было разуметь лишь явления конвульсий.
Несомненно, других чудес не бывает, если только не верить в малышей,
воскрешенных святым Овидием. Времена чудес миновали: церковь-триумфаторша в
них более не нуждается. По правде говоря, понимал ли хоть единое слово
кто-либо из гонителей Энциклопедии в ее статьях по астрономии, динамике,
геометрии, метафизике, ботанике, медицине и анатомии, которыми заполнена в
каждом своем томе эта ставшая столь необходимой книга?*
*-Хорошо известно, что не все равноценно в этом огромном труде, да это
и невозможно. Статьи Кюзака и других подобных втируш нельзя сравнить со
статьями Дидро, д'Алам-бера35, Жокура, Бушэ д'Аргиса, Венелля, Дюмарсе36 и
многих других истинных философов; но в целом труд этот - вечная услуга
человечеству; доказательством тому служит то, что его переиздают всюду. Его
хулителям не оказывают подобной чести. Да и существовали ли они вообще? Сие
можно знать лишь по нашему о них упоминанию. - Примеч. Вольтера.
Какая груда нелепых обвинений и грубой клеветы обрушилась на эту
сокровищницу всевозможных знаний! Стоило бы опубликовать это в конце
Энциклопедии, дабы увековечить позор этих людей.
Вот что значит вознамериться судить о труде, который вы не в состоянии
даже понять. Подлецы! Они вопили, будто философия губит католицизм. Полноте!
На двадцать миллионов человек нашелся ли хоть один, кто оскорбил бы малейший
обычай прихода? Разве недоставало когда кому-либо уважения к церкви? Или
кто-нибудь выступил публично против наших обрядов с единым словом, кое
звучало бы столь же язвительно, сколь звучали некогда выпады против
королевской власти?
Повторяем: никогда философия не причиняла вреда государству; фанатизм
же, сопряженный с корпоративным духом, причинял ему неисчислимый вред во все
времена.
Раздел IV
КРАТКИЙ ОБЗОР ДРЕВНЕЙ ФИЛОСОФИИ
Я потратил около сорока лет на паломничество в два-три уголка этого
света, целью которого были поиски философского камня, именуемого истиной. Я
советовался со всеми поклонниками античности, с Эпикуром и Августином,
Платоном и Мальбраншем, но остался при своей бедности. Быть может, во всех
этих философских горнилах содержатся одна-две унции золота; все же остальное
- тлен, безвкусное месиво, из которого ничто не может родиться.
Мне кажется, наши учители-греки скорее писали ради того, чтобы
обнаружить свой ум, нежели для того, чтобы поставить его на службу познанию.
Я не вижу ни одного античного автора, имеющего последовательную систему -
методичную, ясную, развиваемую от следствия к следствию.
Пожелав сличить и объединить системы Платона, наставника
Александра37, Пифагора и восточных философов я извлек
приблизительно следующее:
Случай - слово, лишенное смысла; ничто не может существовать без
причины. Мир устроен в соответствии с математическими законами, а значит,
его устроял разум.
Возглавляло созидание этого мира не такое разумное существо, как я, ибо
я не могу создать и клеща; а значит, этот мир - творение интеллекта,
значительно превосходящего мой разум.
Существо это, в столь высокой степени обладающее разумом и могуществом,
-- существует ли оно в силу необходимости? Так, разумеется, должно быть, ибо
ему необходимо либо получить свое существование от другого бытия, либо
благодаря своей собственной сущности. Если оно получило его от иного бытия
-- а это трудно постичь, -- я должен прибегнуть к этому иному, и это иное
бытие окажется перводвигателем. Куда бы я ни обратился, я должен допустить
могущественный и разумный перводвигатель, являющийся таковым по своей сути.
Сей перводвигатель -- вызвал ли он вещи из небытия? Это непостижимо:
творить из ничего означает превращать небытие в нечто. Я не должен допускать
подобное созидание, по крайней мере если не найду неопровержимых доводов,
которые заставили бы меня допустить то, что мой ум вовсе не может постичь.
Все сущее кажется существующим необходимо, ибо оно существует. Ведь
если сегодня есть причина для бытия вещей, то она была и вчера, и во все
времена; причина эта всегда должна была иметь свое следствие, без чего она
целую вечность существовала бы в качестве бесполезной причины.
Но как могли извечно существовать вещи, явно находящиеся под
управлением перводвигателя? Значит, этой силе необходимо было извечно
действовать, точно так же как не бывает Солнца без света или движения без
вещи, которая переходила бы из одной точки пространства в другую.
Итак, существует некое могучее и разумное Существо, которое действовало
извечно; ведь если бы оно не действовало, к чему было бы ему существование?
Итак, все вещи - вечные истечения этого перводвигателя.
Но как постичь, что камень и тина - истечения вечного, разумного и
иогущественного Существа?
Нужно одно из двух: либо чтобы материя этого камня и этой тины
необходимо существовала сама по себе, либо эти материи необходимо
существовали благодаря перводвигателю; третьего не дано.
Таким образом, перед нами два выхода: либо мы должны допустить извечную
материю, существующую саму по себе, либо материю, вечно истекающую из
могущественного, разумного и вечного Существа.
Но существует ли она по своей собственной природе или же истекает из
производящего бытия, она существует извечно, ибо она существует и нет
никакой причины, по которой она не существовала бы ранее.
Если материя вечно необходима, немыслимым и противоречивым было бы ее
небытие; но кто из людей может утверждать, будто немыслимо и противоречиво,
чтобы этот булыжник и эта мошка не имели существования? Мы вынуждены,
однако, снять это сомнение, более поражающее воображение, нежели
противоречащее принципам рассудка.
В самом деле, с момента как вы постигли, что все проистекло от
верховного и разумного Существа и ничто не проистекло от него без причины,
что бытие это, существуя всегда, всегда должно было действовать, а
следовательно, все вещи должны были проистекать из лона его природы, вы
более не должны падать духом из-за веры в то, что материя, из которой
образованы эти булыжник и мошка, есть создание вечное, как вы не
огорчаетесь, постигая свет в качестве вечной эманации всемогущего бытия.
Поскольку я - протяженное и мыслящее существо, мои протяженность и
мысль суть необходимые творения всемогущего Существа. Мне ясно, что сам я не
мог сообщить себе ни протяженности, ни мышления, а значит, я получил то и
другое от этого необходимого бытия.
Могло ли оно дать мне то, чего само не имеет? У меня есть разум, и я
нахожусь в пространстве; значит, это Существо разумно и также существует в
пространстве.
Говорить, что это вечное Существо, этот всемогущий Бог извечно наполнял
в силу необходимости вселенную своими творениями, не значит лишать его
принадлежащей ему свободы; напротив, ибо свобода его есть не что иное, как
способность действовать. Бог извечно действовал во всей полноте; итак, он
всегда пользовался всей полнотой своей свободы.
Свобода, именуемая свободой безразличия, -- это слово, лишенное
представления, или нелепость: ведь такая свобода означает детерминировать
себя без причины, иначе говоря, это следствие без причины. А следовательно,
Бог не может обладать подобной мнимой свободой, представляющей собой
противоречие в терминах. Следовательно, он всегда действовал в силу той
самой необходимости, что определяет его существование.
Итак, немыслимо, чтобы мир был без Бога, и немыслимо, чтобы Бог был без
мира.
Этот мир наполнен сменяющими друг друга существами, а значит, Бог
всегда творил сменяющиеся поколения существ.
Предварительные эти положения являются основой древней восточной
философии и философии греков. Здесь следует исключить Демокрита и Эпикура,
чья корпускулярная философия опровергала эти догматы. Заметим, однако, что
эпикурейцы основывались на совершенно ошибочной физике, а метафизическая
система прочих философов продолжает жить наряду со всеми физическими
системами. Вся природа, за исключением пустоты, противоречит физике Эпикура,
но ни единое явление не противоречит только что мной изложенной философии.
Однако не превосходит ли философия, согласная со всем тем, что совершается в
природе, и удовлетворяющая самые зоркие умы, любую другую не богооткровенную
систему?
Что же остается нам после положений древних философов, сведенных мной
воедино настолько, насколько я мог? Хаос химер и сомнений. Не думаю, чтобы
на свете существовал хоть один философ-системосозидатель, который не
признался бы в конце своей жизни, что он даром терял свое время. Следует
признать, что изобретатели в области искусства механики оказались
значительно полезнее людям, чем изобретатели силлогизмов: тот, кто изобрел
ткацкий челнок, имеет несказанное преимущество перед тем, кто придумал
врожденные идеи.
РЕЛИГИЯ
Раздел первый
Эпикурейцы, не имевшие никакой религии, рекомендовали удаление от
общественных дел, научные занятия и взаимное согласие. Секта эта
представляла собой общество друзей, ибо их главной догмой была дружба.
Аттик, Лукреций, Меммий и еще некоторые люди подобного склада способны были
на весьма честное совместное существование; такое положение наблюдается во
всех странах. Что же, философствуйте, сколько вашей душе угодно, между
собой. Полагаю, что я способен понять любителей, устраивающих в обществе
себе подобных концерт ученой и изысканной музыки; однако поостерегитесь
давать подобный концерт перед невежественной и грубой толпой -- она может
разбить ваши инструменты о ваши головы. Если в вашем управлении находится
хоть небольшое местечко, необходимо, чтобы оно имело религию.
Я здесь совсем не касаюсь нашей религии: она -- единственно благая,
единственно необходимая, единственно обоснованная и вторая богооткровенная.
Мыслимо ли вообще для человеческого ума - я не говорю, допустить
религию, которая приближалась бы к нашей, но такую, которая была бы менее
скверной, чем все иные религии мира? И какой могла бы эта религия быть?
Не будет ли такой религией та, что учит нас поклонению верховному
Существу - единому, бесконечному, вечному Творцу мира, движущему им и его
одушевляющему, cui пес simile пес secundum?* Религия, которая единила бы нас
этим верховным Существом в награду за наши добродетели и разъединяла бы нас
с ним в наказание за преступления?
Религия эта пренебрегла бы догматами, измышленными тщеславным безумием,
- вечными темами для дискуссий - и учила бы чистой морали, по поводу которой
никто никогда бы не спорил.
Она никоим образом не усматривала бы суть культа в пустых обрядах,
таких, как слюнявые поцелуи в рот, обрезание крайней плоти или же кастрация
яичка, если принять во внимание, что возможно выполнять все свои
общественные обязанности, сохраняя оба яичка и неповрежденную крайнюю плоть,
а также избегая слюнявых поцелуев.
Это была бы религия служения своему ближнему во имя любви к Богу вместо
преследования своего ближнего и его убиения во имя Бога; религия эта учила
бы терпимости по отношению к остальным и, заслужив таким образом всеобщее
расположение, была бы единственной, способной превратить человеческий род в
народ братьев.
*)-Полностью этот Горациев стих (Оды, кн. I, ода XII, ст. 18) звучит
так: Nee viget quicquam simile aut secundum - "Коему нет ни подобия, ни
сходства" - Перевод наш. - С. Ш.-Т.
У этой религии были бы торжественные обряды, поражающие умы толпы, и
отсутствовали бы мистерии, способные возмутить мудрых и раздражить
неверующих.
Она не столько предлагала бы людям искупление прегрешений, сколько
воодушевляла бы их к общественным добродетелям.
Она гарантировала бы своим служителям достаточно почетный доход,
позволяющий им прилично существовать, и никогда не разрешала бы им
узурпировать должности и власть, способную превратить их в тиранов. Она
установила бы удобные пособия по болезни и старости, но никогда -по лени и
праздности.
Большая доля этой религии живет уже в сердцах многих государей, и она
станет господствующей с того момента, как пункты вечного мира, предложенные
аббатом Сен-Пьером38, будут подписаны всеми владыками.
Раздел II
Нынче ночью я размышлял; я был погружен в созерцание природы; я
восхищался необъятностью бесчисленных миров, их путями и связями -тем
восхищением, что незнакомо толпе.
Еще больше я восхищался интеллектом, руководящим сим громадным
механизмом. Я говорил себе: "Надо быть уже слепым, чтобы не ослепнуть от
этого зрелища; надо быть полным тупицей, чтобы не усмотреть здесь Творца; и
надо быть глупцом, чтобы пред ним не склониться. Какую же дань поклонения
должен я ему принести? Не должна ли эта дань быть одинаковой на всей
протяженности [мирового] пространства, поскольку одна и та же верховная сила
равно царит в этом пространстве? Разве мыслящее существо, обитающее на
каком-то светиле Млечного пути, не обязано ему тем же уважением, коим и
мыслящее существо на маленьком шарике, где мы обитаем? Свет единообразен и
для звезды Сириус, и для нас; единообразной должна быть также мораль. Если
некое чувствующее и мыслящее существо на звезде Сириус было рождено нежными
отцом и матерью, стремившимися к его счастью, оно обязано им такой же
любовью и заботой, какими мы здесь обязаны нашим родителям. Если кто-либо в
пределах Млечного пути узрит жалкого калеку и если он может утишить его
страдания, в том случае, если он этого не сделает, он окажется виновен перед
всеми мирами. Сердце повсюду обременено одними обязанностями -- и на
ступенях божьего трона (если у Бога есть трон), и на дне пропасти, если
таковая где существует".
Я был погружен в эти размышления, когда один из тех гениев, которыми
наполнены межмировые пространства, спустился ко мне. Я узнал то самое
воздушное существо, кое некогда явилось ко мне, дабы пояснить мне, насколько
суждения Бога отличны от наших и насколько доброе дело предпочтительнее
пустых препирательств*.
Он перенес меня в пустыню, покрытую грудами окаменелых костей; но среди
этих мертвых останков там были аллеи вечнозеленых древес, в конце же каждой
аллеи -- высокий человек величавого вида, сострадательно созерцавший сии
грустные реликты.
- Увы, мой архангел! -- молвил я провожатому, -- куда вы меня привели?
- В пределы уныния, -- мне ответствовал он.
- А кто эти добрые патриархи, коих я зрю в конце каждой из этих зеленых
аллей неподвижными и умиленными - кажется, будто они оплакивают это
бесчисленное множество мертвецов?
- Ты узнаешь это, бедное человеческое существо, -- ответил мне гений
межмировых пространств, -- но сначала ты должен пролить слезу. Он начал с
первой груды.
- "Вот эти, -- сказал он, -- суть двадцать три тысячи иудеев, плясавших
перед тельцом, и с ними двадцать четыре тысячи, убитых, когда они возлежали
с мадианитянками. Число истребленных за подобные проступки или ошибки
достигает почти трехсот тысяч.
В соседних аллеях лежат останки христиан, взаимно истребивших друг
друга в ходе метафизических диспутов. Они разделены на множество отдельных
куч, каждая из которых вмещает в себя по четыре века. Единая куча могла бы
вознестись до самых небес: следовало ее разделить.
- Как? - вскричал я, -- братья так обошлись со своими братьями, а я
имею несчастье пребывать в этом братстве!
- Вот, -- молвил дух, - двенадцать миллионов американцев, убитых на
своей родине за то, что они не были крещены.
- О боже! Почему же вы не оставляете эти страшные окаменелости сохнуть
в том полушарии, где увидели свет их тела и где они были подвержены столь
разнообразной кончине? Для чего собирать здесь все эти ужасающие памятники
варварства и фанатизма?
- Дабы открыть тебе очи.
- Но раз ты хочешь меня просвещать, скажи мне, есть ли, кроме христиан
и иудеев, другие народы, которым рвение и религия, злополучно обернувшиеся
фанатизмом, внушили бы столь ужасающие жестокости?
- Да, есть, - отвечал мне он, - магометане осквернили себя такими же
бесчеловечными деяниями, хотя это и редко у них бывало; когда у них просили
аттап - сострадания и когда платили им дань, они вас прощали. Что до других
народов, то от начала света среди них не существует ни одного, который бы
вел чисто религиозные войны. Теперь следуй за мной.
Я последовал за ним.
Миновав эти скопища мертвецов, мы неподалеку узрели другие груды: то
были мешки золота и серебра, каждый из которых имел свою этикетку:
"Состояние еретиков, истребленных в XVIII, XVII, XVI веках", и дальше:
"Злато и серебро убитых американцев и т.д., и т.д.". Все эти груды были
увенчаны крестами, митрами, жезлами и тиарами, усыпанными драгоценностями.
- О мой дух, ведь ради этих богатств были свалены в кучу все эти
мертвецы?
- Да, мой сын.
Я залился слезами; когда же своим горем я заслужил того, чтобы быть
отведенным в конец зеленых аллей, он меня туда проводил.
"Узри, - рек он мне, - героев человечества, бывших благодетелями Земли:
все они объединились между собой, дабы изгнать из мира - насколько хватит их
сил -- насилие и разбой. Задай им свои вопросы".
Я подбежал к первому из этой компании; голова его была увенчана
короной, в руке он держал небольшое кадило; я смиренно спросил его имя.
"Я - Нума Помпилий, - сказал он мне; моим предшественником был
разбойник и мне предстояло править разбойниками; я наставлял их добродетели
и культу бога; после меня они не раз забывали как о том, так и о другом; я
запретил помещать в храмы какие бы то ни было изображения, ибо божество,
одушевляющее природу, не может быть представлено в образе. Под моим
управлением римляне не знали ни войн, ни восстаний, религия же моя творила
одно добро. Все соседние народы явились почтить мои похороны; это был
единственный в своем роде случай".
Я поцеловал его руку и перешел ко второму; то был красивый старец в
возрасте примерно ста лет, облаченный в белое платье; он приложил средний
палец руки к губам, другой же рукой он метал за собой бобы. Я узнал