Страница:
* * *
Где-то в этом тумане я закрыл свою больницу, окончательно расстался с медициной и был избран сенатором Соединенных Штатов от штата Вермонт.И время летело.
В один прекрасный день оказалось, что я выставил свою кандидатуру в Президенты. Мой слуга приколол нагрудный значок моей партии к лацкану моего фрака. На нем был лозунг, который помог мне выиграть кампанию:
КОНЕЦ ОДИНОЧЕСТВУ!
* * *
За время предвыборной кампании я был здесь, в Нью-Йорке, всего один раз. Я говорил речь со ступенек Публичной библиотеки на углу Сорок второй и Пятой авеню. В те времена этот остров был еще мирным приморским курортом. Он так и не оправился от того, первого толчка силы тяжести, у него полетели все лифты, все туннели залило водой, все мосты покорежило, кроме Бруклинского.Тут сила тяжести опять стала пакостничать. Это были уже не короткие толчки. Если этим и вправду занимались китайцы, то они научились увеличивать и уменьшать ее постепенно — может, хотели уменьшить разрушения и порчу недвижимости. Теперь она прибывала и убывала величаво, как морские приливы и отливы.
* * *
Когда я держал речь на ступеньках библиотеки, сила тяжести была солидная. Я решил произносить свою речь, сидя в кресле. Я был трезв, как стеклышко, но все равно качался в кресле, как пьяный английский сквайр в добрые старые времена.Мои слушатели, в основном пенсионеры, просто лежали в лежку на Пятой авеню — полиция ее перекрыла, но там никакого движения не предвиделось. Где-то в районе Мэдисон-авеню хлопнул слабенький взрыв. Никому не нужные небоскребы постепенно разбирали на кирпич.
* * *
Я говорил об одиночестве в Америке. Это была та самая тема, которая была мне нужна, чтобы победить, и мне здорово повезло, потому что ни о чем другом я говорить не мог.Какая жалость, сказал я, что я не появился в истории Америки пораньше со своими простым и эффективным проектом борьбы с одиночеством. Я сказал, что все вредные излишества и опасные преступления американцев в прошлом были результатом одиночества, а не приверженности греху.
Когда я кончил говорить, какой-то старик подполз ко мне и рассказал, как он тратился на страхование жизни, покупал разные акции и хозяйственные товары вовсе не потому, что ему они нравились или были нужны, а только потому, что коммивояжеры вроде бы обещали стать его родственниками.
— Родни у меня не было, а я не могу без родни, — сказал он.
— Никто не может, — сказал я.
Он сказал мне, что едва не спился, стараясь породниться с пьяницами в барах.
— Мне начинало казаться, что бармен мне отец родной, понимаешь? — сказал он. И тут вдруг оказывалось, что бар пора закрывать.
— Понимаю, — сказал я. Я сказал ему полуправду, которая всегда приносила мне успех в предвыборной борьбе.
— Я сам был до того одинок, — сказал я, — что единственным существом, с которым я мог отвести душу, была кобыла по имени Будвейзер.
И я ему рассказал, как погибла Будвейзер.
* * *
Пока мы беседовали, я время от времени подносил ладонь ко рту, притворяясь, что сдерживаю невольное восклицание или что-нибудь в этом роде. На самом деле я кидал в рот маленькие зеленые пилюльки. К тому времени они были запрещены, и производство их было прекращено. Но у меня был запас — может, целый бушель — в здании Сената.Этим пилюлькам я был обязан своей неизменной галантностью и оптимизмом, а может, и тем, что очень медленно старился по сравнению с другими мужчинами. Мне тогда было семьдесят, а я был полон сил, как будто мне вдвое меньше.
Я даже женился на молоденькой красотке, Софи Ротшильд Свейн, которой было всего двадцать три.
— Если вас выберут, и у меня будет куча искусственных родичей… — сказал старик. Помолчав, он спросил: — Сколько их там, вы говорили?
— Десять тысяч братьев и сестер, — поведал я ему. — Сто девяносто тысяч двоюродных.
— Не многовато ли? — сказал он.
— А разве мы только что не решили единодушно, что в такой громадной и нескладной стране, как наша, нам нужно иметь как можно больше родственников?
— сказал я. Предположим, попадаете вы в Вайоминг — ну, разве не утешительно знать, что там у вас куча родственников?
Он призадумался. И наконец сказал:
— Да… пожалуй… похоже на то…
— Как я уже объяснял в своей речи, — сказал я ему, — ваше новое второе имя будет имя существительное: название цветка, или фрукта, или овоща, или бобового растения, или птицы, пресмыкающегося или рыбы, или моллюска, или драгоценного камня, минерала или химического элемента — а через дефис будет писаться цифра от единицы до двадцати.
Я его спросил, как его зовут в настоящее время.
— Элмер Гленвиль Грассо, — сказал он.
— Ну вот, — сказал я. А вы можете стать, скажем, Элмером Уран-3 Грассо. И все, у кого второе имя включает «Уран», станут вашими братьями. Двоюродными.
— Тогда у меня еще будет вопросик, — сказал он. — А что, если я заимею искусственного родственничка, которого я на дух не переношу?
* * *
— Подумаешь, что тут особенного, если человек терпеть не может своего родственника? — сказал я. — Признайтесь, мистер Грассо, что человечество с этим знакомо миллион лет, а?А потом я ему сказал откровенную похабщину. Я к похабщине не привык, как видно даже из этой вот книжки. За долгие годы моей общественной деятельности я ни разу не сказал американскому народу ничего неподобающего.
Поэтому, когда я наконец сказал грубое слово, это имело сногсшибательный эффект. А я сделал это специально, чтобы у всех врезалось в память, как прекрасно приспособлена моя новая социальная схема к интересам среднего человека.
Мистер Грассо не был первым, кого я подверг испытанию внезапным ошеломляющим переходом к грубой прямоте. Я уже успел применить этот прием на радио. Телевидения давно и в помине не было.
— Мистер Грассо, — сказал я, — я буду глубоко разочарован, если после того, как вы за меня проголосуете, вы не скажете своим искусственным родственникам: «Брат, или сестра, или кузен, — применительно к ситуации, — а почему бы тебе не трахнуть с лета катящийся бублик? А почему бы тебе не трахнуть с лета лунуууууууууууу?»
* * *
— И знаете, что сделают родственнички, которым вы скажете эти слова, мистер Грассо? — продолжал я. — Пойдут по домам и станут придумывать, как бы им сделаться еще более хорошими родственниками!* * *
— Вы только подумайте, насколько вам станет легче жить, когда реформа будет проведена в жизнь, если, к примеру, к вам подойдет нищий и попросит у вас денег?— Я чего-то не понял, — сказал старик.
— Как же, — сказал я, — вы спрашиваете этого попрошайку, как его второе имя. И он вам отвечает: «Устрица-19», или «Бурундук-1», или там «Незабудка-13», или что-то в этом роде.
А вы ему и говорите: «Приятель, я-то сам — Уран-3. У тебя сто девяносто тысяч двоюродных братьев и сестер. Сироткой тебя никак не назовешь. У меня своих родственников хватает, есть о ком позаботиться. Так что не трахнуть ли тебе с лета катящийся бублик? Не трахнуть ли тебе с лета лунуууууууууууу?
ГЛАВА 34
Когда меня избрали президентом, запасы топлива были настолько истощены, что первая серьезная проблема, которая встала передо мной после моей инаугурации, заключалась в том, как обеспечить достаточное количество электроэнергии для снабжения компьютеров, которые будут выдавать новые вторые имена.
Я задействовал всех лошадей, фургоны и солдат жалкой армии, доставшейся мне от моего предшественника, чтобы свозили тонны бумаги из Национального Архива на теплоэлектростанции. Все эти документы остались от администрации президента Ричарда М. Никсона, единственного в истории президента, которого заставили выйти в отставку.
— Он обещал нас всех сплотить, а вместо этого всех разобщил, — сказал я. — И вдруг — раз-два! Он вздумал нас все же сплотить воедино!
Я позировал фотографам под аркой Архива, на которой было написано:
ПРОШЛОЕ — ЭТО ПРОЛОГ.
— В душе они вовсе не были преступниками, — сказал я. — Но им до смерти хотелось вступить в братство, каким им казалась Организованная Преступность.
— Я полагаю, что мы сейчас стоим на рубеже, где кончается эра подобных трагических выкрутас. Пролог подошел к концу, друзья, соседи и родственники. Пусть же начнется главная часть нашей благородной деятельности.
— Благодарю за внимание, — сказал я.
Хэй-хо.
Я им объяснил, наполовину в шутку, наполовину всерьез, что лента символизирует «Синюю птицу Счастья». А на кругляшке, разумеется, были написаны эти слова:
КОНЕЦ ОДИНОЧЕСТВУ!
Я задействовал всех лошадей, фургоны и солдат жалкой армии, доставшейся мне от моего предшественника, чтобы свозили тонны бумаги из Национального Архива на теплоэлектростанции. Все эти документы остались от администрации президента Ричарда М. Никсона, единственного в истории президента, которого заставили выйти в отставку.
* * *
Я лично присутствовал в Архиве, наблюдал за работой. Я обратился к солдатам и немногочисленным пешеходам со ступенек здания. Я сказал, что мистер Никсон и его соратники были неуравновешенны на почве одиночества в самой тяжелой форме.— Он обещал нас всех сплотить, а вместо этого всех разобщил, — сказал я. — И вдруг — раз-два! Он вздумал нас все же сплотить воедино!
Я позировал фотографам под аркой Архива, на которой было написано:
ПРОШЛОЕ — ЭТО ПРОЛОГ.
— В душе они вовсе не были преступниками, — сказал я. — Но им до смерти хотелось вступить в братство, каким им казалась Организованная Преступность.
* * *
— В этом доме хранится такое множество преступлений, совершенных членами правительства, страдавшими от одиночества, — сказал я, — что надпись на арке могла бы быть вот какая: «Лучше семья мафиози, чем никакой семьи».— Я полагаю, что мы сейчас стоим на рубеже, где кончается эра подобных трагических выкрутас. Пролог подошел к концу, друзья, соседи и родственники. Пусть же начнется главная часть нашей благородной деятельности.
— Благодарю за внимание, — сказал я.
* * *
Не было больших газет, не было национальных журналов, так что напечатать мои слова было негде. Громадные типографии все позакрывались — из-за нехватки топлива. Микрофонов тоже не было. Были просто люди.Хэй-хо.
* * *
Я раздал солдатам специальные награды, чтобы отметить это событие. Награда представляла собой голубую ленту, на которой болталась пластиковая кругляшка.Я им объяснил, наполовину в шутку, наполовину всерьез, что лента символизирует «Синюю птицу Счастья». А на кругляшке, разумеется, были написаны эти слова:
КОНЕЦ ОДИНОЧЕСТВУ!
ГЛАВА 35
Здесь у нас, в Национальном Парке Небоскребов, позднее утро. Сила тяжести сносная, но Мелоди с Исидором не будут строить пирамиду младенца. Сегодня у нас намечен пикник на верхушке Билдинг. Молодежь стала такой общительной потому, что до моего дня рождения осталось два дня. Вот здорово!
Они больше всего на свете любят дни рождения!
Мелоди ощипывает курицу, которую нам принес утром раб Веры Белка-57 Цаппы. Раб принес также два каравая хлеба и два литра крепкого пива. Он при помощи пантомимы показал нам, как он нас хорошо напитал. Он приставил донышки двух пивных бутылок к своей груди, делая вид, что это его соски, из которых можно напиться отличного пива. Мы смеялись. Мы хлопали в ладоши.
У меня опять эрекция. У Исидора тоже. Как, впрочем, и у всех мужчин.
Вторая «Хэппи берсдэй ту ю»… — «С днем рожденья тебя». Да к тому же ему медведь на ухо наступил, так что он не поет, а гудит:
Мы на лодочке плывем — По теченью вниз, Наша жизнь — лишь краткий сон, Пей и веселись.
Мой президент поздравлял меня с новым вторым именем. Он просил меня ставить это имя неизменно в своей подписи, написать его на почтовом ящике, на личной почтовой бумаге, в адресной книге и так далее. Он подчеркнул, что имя было выбрано совершенно случайно, как и положено, и в нем не заключается никаких намеков на мой характер, или на мой внешний вид, или на мое прошлое.
Он перечислял самые простенькие, почти пустяковые примеры услуг, которые я мог бы оказать своим искусственным родственникам: поливать их цветы, когда они в отъезде; посидеть с их детьми, чтобы они могли уйти из дому на часок-другой; сказать им, у какого зубного врача я лечусь, если он лечит без боли; опустить их письмо в почтовый ящик; сходить с ними к доктору, чтобы не нервничали; посетить их в тюрьме или в больнице; пойти с ними на фильм ужасов.
Хэй-хо.
Я приказал безотлагательно покрасить стены Овального кабинета в Белом Доме в бледно-желтый цвет, в честь того, что я стал Нарциссом.
Как раз когда я отдавал распоряжение своему личному секретарю, Гортензии Миноге-13 Мак-Бунди, чтобы кабинет перекрасили, в ее офис явился мойщик посуды из кухни при Белом Доме. Он был в страшном смущении. От неловкости он не мог ни слова вымолвить.
Когда же ему наконец удалось выдавить из себя нужные слова, я заключил его в объятия. Он вынырнул из клубов пара в подвальной преисподней, чтобы смело и решительно заявить мне, что он тоже Нарцисс-11.
— Брат мой! — сказал я.
Они больше всего на свете любят дни рождения!
Мелоди ощипывает курицу, которую нам принес утром раб Веры Белка-57 Цаппы. Раб принес также два каравая хлеба и два литра крепкого пива. Он при помощи пантомимы показал нам, как он нас хорошо напитал. Он приставил донышки двух пивных бутылок к своей груди, делая вид, что это его соски, из которых можно напиться отличного пива. Мы смеялись. Мы хлопали в ладоши.
* * *
Мелоди бросает щепотки перьев вверх. Они взлетают к небу из-за слабой силы тяжести. Мелоди кажется Снежной Королевой. Стоит ей взмахнуть рукой, как взлетает рой белых бабочек.У меня опять эрекция. У Исидора тоже. Как, впрочем, и у всех мужчин.
* * *
Исидор подметает вестибюль метлой, которую сам сделал из веток. Он поет одну из двух песен, которые знает.Вторая «Хэппи берсдэй ту ю»… — «С днем рожденья тебя». Да к тому же ему медведь на ухо наступил, так что он не поет, а гудит:
Мы на лодочке плывем — По теченью вниз, Наша жизнь — лишь краткий сон, Пей и веселись.
* * *
Да, вспоминается мне один день в кратком сне нашей жизни — далеко вверх по течению от нынешнего дня, — когда я получил неофициальное письмо от Президента моей страны, которым оказался я сам. Как любой гражданин, я с нетерпением ждал, когда компьютеры выдадут мое новое второе имя.Мой президент поздравлял меня с новым вторым именем. Он просил меня ставить это имя неизменно в своей подписи, написать его на почтовом ящике, на личной почтовой бумаге, в адресной книге и так далее. Он подчеркнул, что имя было выбрано совершенно случайно, как и положено, и в нем не заключается никаких намеков на мой характер, или на мой внешний вид, или на мое прошлое.
Он перечислял самые простенькие, почти пустяковые примеры услуг, которые я мог бы оказать своим искусственным родственникам: поливать их цветы, когда они в отъезде; посидеть с их детьми, чтобы они могли уйти из дому на часок-другой; сказать им, у какого зубного врача я лечусь, если он лечит без боли; опустить их письмо в почтовый ящик; сходить с ними к доктору, чтобы не нервничали; посетить их в тюрьме или в больнице; пойти с ними на фильм ужасов.
Хэй-хо.
* * *
Между прочим, мое новое второе имя привело меня в восторг.Я приказал безотлагательно покрасить стены Овального кабинета в Белом Доме в бледно-желтый цвет, в честь того, что я стал Нарциссом.
Как раз когда я отдавал распоряжение своему личному секретарю, Гортензии Миноге-13 Мак-Бунди, чтобы кабинет перекрасили, в ее офис явился мойщик посуды из кухни при Белом Доме. Он был в страшном смущении. От неловкости он не мог ни слова вымолвить.
Когда же ему наконец удалось выдавить из себя нужные слова, я заключил его в объятия. Он вынырнул из клубов пара в подвальной преисподней, чтобы смело и решительно заявить мне, что он тоже Нарцисс-11.
— Брат мой! — сказал я.
ГЛАВА 36
Неужели не было никакой видимой оппозиции новому общественному порядку? Ну конечно же, была. И, как мы с Элизой предсказывали, мои противники были так разъярены идеей искусственных расширенных семей, что сами образовали многоязычную искусственную расширенную семью.
У них тоже были нагрудные значки, которые они продолжали носить еще долго после того, как я был избран президентом. Можно догадаться, что было написано на этих значках, слово в слово:
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ОДИНОЧЕСТВО!
Хэй-хо.
Повторяю: мне очень совестно, но как тут не рассмеяться?
Я нисколько не обиделся.
Как я уже говорил, мне было прекрасно известно, что я не из тех, кто предназначен для счастливых браков.
— Честное слово, я не ожидала, что ты зайдешь так далеко, Уилбур, — сказала она. Я знала, что ты сумасшедший и что твоя сестра тоже была сумасшедшая. Но я все же не верила, что ты на такое способен.
Я почти не обратил на нее внимания, поэтому она спросила:
— Что это ты там такое читаешь? Неужели это настолько интереснее, чем я?
— Видишь ли, — сказал я, — долгие годы я был последним американцем, который разговаривал с китайцем. А теперь это не так. Китайская делегация нанесла визит вдове физика в Урбане — недели три тому назад.
Хэй-хо.
Я подарил ей к Рождеству инвалидную коляску — для удобства передвижения по Белому Дому в дни повышенной силы тяжести. Я ее спросил, почему она не пользуется коляской.
— Мне грустно видеть, — сказал я, — как ты ползаешь по дому на четвереньках.
— Я же теперь Брюква, — сказала она. А Брюквы живут очень близко к земле. Брюквы, вообще — подножный корм. Самая что ни на есть дешевка, грязный корнеплод.
Но с Софи я обошелся сурово.
— Ты, как видно, хочешь быть Чайкой или Жемчужиной, — сказал я.
— С меня достаточно имени Ротшильд, — сказала она.
— Тогда тебе, наверно, надо переехать в Мачу-Пикчу, — сказал я.
Туда переселились многие настоящие родственники Софи.
— Ну что ты, что ты, — сказал я.
— Ты когда в последний раз видел тот парад уродов, за забором?
По периметру земель, принадлежащих Белому Дому, прямо за забором, день-деньской кишели толпы людей, претендующих на то, что они наши с Софи родственники — искусственные, конечно.
Там были два лилипута-близнеца; помнится, они держали плакат, на котором было написано: «Цветы Мечты».
Помню еще женщину, она была в лиловом вечернем платье, а на плечи у нее был накинут армейский форменный мундир. На голове у нее красовался старомодный шлем авиатора, в комплекте с очками-консервами. Она размахивала плакатом на длинной палке. «Брюквенная каша», — значилось там.
— Я их ненавижу, — сказала она.
— Пожалуйста, — сказал я. — Можешь их ненавидеть. Насколько я знаю, это никому не повредит.
— Не думала я, что ты зайдешь так далеко, Уилбур, — сказала она. — Я надеялась, что ты успокоишься, раз тебя выбрали Президентом. Я не думала, что ты до этого докатишься.
— Что ж, — сказал я. — Я рад, что так получилось. И я рад, что там, за забором, люди, о которых надо заботиться, Софи. Это запуганные отшельники, которых выманили из-под сырых камней новые, гуманные законы. Они словно вслепую ищут братьев, сестер, кузенов, которыми их наделил их Президент как частью национального общественного достояния, до сих пор невостребованного.
— Ты спятил, — сказала она.
— Вполне возможно, — ответил я. — Но если я увижу, что эти люди за забором обрели друг друга, по крайней мере я это за бред сумасшедшего не со— чту.
— Они стоят друг друга, — сказала она.
— Вот именно, — сказал я. — И они заслуживают еще кое-чего. И это с ними произойдет после того, как они набрались смелости, чтобы заговорить с незнакомыми людьми. Ты сама увидишь, Софи. Простое знакомство, общение с другими людьми даст им возможность взлететь по эволюционной лестнице за считанные часы или дни, самое большее — за несколько недель.
— И это будет не бред сумасшедшего, Софи, — сказал я, — когда я увижу, что они превращаются в настоящих людей, после того, как многие годы прозябали — ты это правильно заметила, Софи, — в виде сороконожек, и слизней, и уховерток, и червяков.
Хэй-хо.
У них тоже были нагрудные значки, которые они продолжали носить еще долго после того, как я был избран президентом. Можно догадаться, что было написано на этих значках, слово в слово:
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ОДИНОЧЕСТВО!
* * *
Я чуть не лопнул со смеху, когда моя собственная жена, урожденная Софи Ротшильд, стала носить такой значок.Хэй-хо.
* * *
Софи пришла в бешенство, получив формальное уведомление от Президента, которым, конечно, был я, что она должна отказаться от имени Ротшильд. Она должна была отныне называться Брюква-3.Повторяю: мне очень совестно, но как тут не рассмеяться?
* * *
Софи свирепствовала несколько недель. Потом она вползла в Овальный кабинет под вечер, в день особенной силы тяжести, — специально, чтобы сказать мне, что она меня ненавидит.Я нисколько не обиделся.
Как я уже говорил, мне было прекрасно известно, что я не из тех, кто предназначен для счастливых браков.
— Честное слово, я не ожидала, что ты зайдешь так далеко, Уилбур, — сказала она. Я знала, что ты сумасшедший и что твоя сестра тоже была сумасшедшая. Но я все же не верила, что ты на такое способен.
* * *
Софи не пришлось смотреть на меня снизу вверх. Я тоже лежал ничком на полу, подбородком на подушке. Я читал потрясающий отчет о происшествии в Урбане, штат Иллинойс.Я почти не обратил на нее внимания, поэтому она спросила:
— Что это ты там такое читаешь? Неужели это настолько интереснее, чем я?
— Видишь ли, — сказал я, — долгие годы я был последним американцем, который разговаривал с китайцем. А теперь это не так. Китайская делегация нанесла визит вдове физика в Урбане — недели три тому назад.
Хэй-хо.
* * *
— Я ни в коем случае не хочу отнимать твое драгоценное время, — сказала она. — Ты безусловно был ближе к китайцам, чем когда-либо — ко мне.Я подарил ей к Рождеству инвалидную коляску — для удобства передвижения по Белому Дому в дни повышенной силы тяжести. Я ее спросил, почему она не пользуется коляской.
— Мне грустно видеть, — сказал я, — как ты ползаешь по дому на четвереньках.
— Я же теперь Брюква, — сказала она. А Брюквы живут очень близко к земле. Брюквы, вообще — подножный корм. Самая что ни на есть дешевка, грязный корнеплод.
* * *
Тогда, на заре реформы, я считал, что необходимо запретить людям менять присвоенные им правительством вторые имена. Не стоило мне быть таким жестким. Теперь-то люди то и дело меняют имена — и здесь, на Острове Смерти, и в других местах. И я вижу, что в этом ничего опасного нет.Но с Софи я обошелся сурово.
— Ты, как видно, хочешь быть Чайкой или Жемчужиной, — сказал я.
— С меня достаточно имени Ротшильд, — сказала она.
— Тогда тебе, наверно, надо переехать в Мачу-Пикчу, — сказал я.
Туда переселились многие настоящие родственники Софи.
* * *
— Неужели ты и вправду такой садист, — сказала она, — что заставишь меня доказывать свою любовь, якшаясь с чужаками, которые уже ползут из-под сырых камней, как уховертки? Как сороконожки? Как слизни? Как червяки?— Ну что ты, что ты, — сказал я.
— Ты когда в последний раз видел тот парад уродов, за забором?
По периметру земель, принадлежащих Белому Дому, прямо за забором, день-деньской кишели толпы людей, претендующих на то, что они наши с Софи родственники — искусственные, конечно.
Там были два лилипута-близнеца; помнится, они держали плакат, на котором было написано: «Цветы Мечты».
Помню еще женщину, она была в лиловом вечернем платье, а на плечи у нее был накинут армейский форменный мундир. На голове у нее красовался старомодный шлем авиатора, в комплекте с очками-консервами. Она размахивала плакатом на длинной палке. «Брюквенная каша», — значилось там.
* * *
— Софи, — сказал я, — там, за стеной, не просто средние американцы. Ты совершенно правильно сказала, что они выползли из-под сырых камней — как сороконожки, и уховертки, и черви. У них от роду не было ни друзей, ни родных. Они всю жизнь должны были думать, что их, как видно, забросило не в ту Вселенную, потому что никто в целом свете ни разу не сказал им «добро пожаловать», никто не предложил им никакой работы.— Я их ненавижу, — сказала она.
— Пожалуйста, — сказал я. — Можешь их ненавидеть. Насколько я знаю, это никому не повредит.
— Не думала я, что ты зайдешь так далеко, Уилбур, — сказала она. — Я надеялась, что ты успокоишься, раз тебя выбрали Президентом. Я не думала, что ты до этого докатишься.
— Что ж, — сказал я. — Я рад, что так получилось. И я рад, что там, за забором, люди, о которых надо заботиться, Софи. Это запуганные отшельники, которых выманили из-под сырых камней новые, гуманные законы. Они словно вслепую ищут братьев, сестер, кузенов, которыми их наделил их Президент как частью национального общественного достояния, до сих пор невостребованного.
— Ты спятил, — сказала она.
— Вполне возможно, — ответил я. — Но если я увижу, что эти люди за забором обрели друг друга, по крайней мере я это за бред сумасшедшего не со— чту.
— Они стоят друг друга, — сказала она.
— Вот именно, — сказал я. — И они заслуживают еще кое-чего. И это с ними произойдет после того, как они набрались смелости, чтобы заговорить с незнакомыми людьми. Ты сама увидишь, Софи. Простое знакомство, общение с другими людьми даст им возможность взлететь по эволюционной лестнице за считанные часы или дни, самое большее — за несколько недель.
— И это будет не бред сумасшедшего, Софи, — сказал я, — когда я увижу, что они превращаются в настоящих людей, после того, как многие годы прозябали — ты это правильно заметила, Софи, — в виде сороконожек, и слизней, и уховерток, и червяков.
Хэй-хо.
ГЛАВА 37
Софи со мной, конечно, развелась и отбыла со своими драгоценностями, мехами, картинами, золотыми слитками и прочим в квартиру в Мачу-Пикчу, в Перу.
Я сказал ей на прощанье — по-моему, это были едва ли не последние мои слова:
— Ты не можешь подождать, по крайней мере пока мы не составим списки семей? Ты непременно найдешь там имена многих известных женщин и мужчин, которые теперь стали твоими родственниками.
— А я и без того в родстве со многими известными женщинами и мужчинами,
— ответила она. — Прощай.
Снабдить всех граждан личными списками мы были не в силах. Мы сумели только доставить полные списки во все парламенты штатов, полицейские департаменты и публичные библиотеки.
И я снова и снова узнаю из этого списка, что моими новоиспеченными родственниками в то время были Кларенс Нарцисс-11 Джонсон, шеф полиции Батавии, штат Нью-Йорк, и Мухаммад Нарцисс— 11 X, экс-чемпион мира в легком полутяжелом весе по боксу, и Мария Нарцисс-11 Черкасски, прима-балерина Чикагского театра оперы и балета.
Самой знаменитой Брюквой, насколько мне помнится, была какая-то мелкая звездочка из айсревю.
Хэй-хо.
Вера недавно сказала мне, что газета Белок называлась раньше «Родное Дупло».
Родственники давали объявления о поисках работы, капиталовложениях, предлагали разные вещи на продажу, по рубрикам. В разделе новостей сообщали об успехах и триумфах разных сородичей и предостерегали против тех, кто издевался над детьми, был нечист на руку и тому подобное. Печатались списки родственников, которых вы могли навестить в больнице или в тюрьме.
Редакционные статьи призывали то к созданию семейных программ оздоровления, то к созданию семейных спортивных команд и так далее. Была там одна любопытная статейка — в «Нарцистинной Правде» или в «Вершках и корешках», не припомню, — где говорилось, что лучшим обеспечением законности и правопорядка являются семейства с высокими моральными принципами и что полицейские участки вот-вот сами собой отомрут за ненадобностью.
«Если вы узнаете, что ваш родственник связался с преступным миром, — говорилось в заключение в этой статье, — не надо звонить в полицию. Позвоните десяти другим родственникам».
И прочее в таком роде.
По мере того, как новые члены семьи стали знакомиться друг с другом, обнаружились статистически достоверные общие признаки. К примеру, почти все Кипарисы умели играть на каком-нибудь музыкальном инструменте или как минимум правильно напевать мелодию. Трое из них были дирижерами крупнейших симфонических оркестров. Та вдова из Урбаны, к которой являлись китайцы, была Кипарис. Она зарабатывала на жизнь себе и сыну уроками музыки.
Арбузы в среднем оказались на килограмм тяжелее среднего представителя других семейств.
Три четверти Уксусов были женщинами.
И так далее, и тому подобное.
Что касается моего собственного семейства: Нарциссы концентрировались в небывалых количествах в Индианаполисе и его пригородах. Моя семейная газета выходила именно там, и на первой странице, в выходных данных, стояло: «Печатается в Нарцисс-сити, США».
Хэй-хо.
Это событие заставило меня о многом задуматься, несмотря на умиротворяющее действие три-бензо-Хорошимила, которого я наглотался. Некогда я принадлежал к другому клубу и к другой искусственной расширенной семье — причем он был тут, в этом самом здании. Членами этого клуба был и мой отец, и оба деда, и четверо прадедушек.
В прошлые времена это здание было оазисом покоя для мужчин влиятельных, богатых и, как правило, в солидном возрасте.
А теперь дом кишел мамашами с младенцами, стариками, которые резались в шашки или шахматы или просто дремали, а более молодые мужчины устраивали уроки танцев или сражались в кегли на кегельбане, или торчали у игрального автомата, где подброшенные пружиной шарики катились куда попало и за это игрокам начислялись очки.
Я не мог удержаться от смеха.
Я сказал ей на прощанье — по-моему, это были едва ли не последние мои слова:
— Ты не можешь подождать, по крайней мере пока мы не составим списки семей? Ты непременно найдешь там имена многих известных женщин и мужчин, которые теперь стали твоими родственниками.
— А я и без того в родстве со многими известными женщинами и мужчинами,
— ответила она. — Прощай.
* * *
Для того, чтобы составить и напечатать списки семей, нам пришлось возить еще больше бумаг из Национального Архива на теплоэлектроцентраль. На этот раз мой выбор пал на дела времен президентства Улисса Симпсона Гранта и Уоррена Гамалиеля Хардинга.Снабдить всех граждан личными списками мы были не в силах. Мы сумели только доставить полные списки во все парламенты штатов, полицейские департаменты и публичные библиотеки.
* * *
От одного злоупотребления служебным положением я все же не удержался: перед тем, как Софи от меня ушла, я попросил прислать нам списки Нарциссов и Брюкв для личного пользования. И вот сейчас список Нарциссов у меня под рукой, здесь, в Эмпайр Стейт Билдинг. Мне его подарила на день рождения в прошлом году Вера Белка-5 Цаппа. Это первое и единственное издание, увидевшее свет.И я снова и снова узнаю из этого списка, что моими новоиспеченными родственниками в то время были Кларенс Нарцисс-11 Джонсон, шеф полиции Батавии, штат Нью-Йорк, и Мухаммад Нарцисс— 11 X, экс-чемпион мира в легком полутяжелом весе по боксу, и Мария Нарцисс-11 Черкасски, прима-балерина Чикагского театра оперы и балета.
* * *
Признаюсь, я все-таки обрадовался, что Софи так и не ознакомилась со списком своего семейства. Все эти Брюквы и в самом деле оказались трущобной семейкой.Самой знаменитой Брюквой, насколько мне помнится, была какая-то мелкая звездочка из айсревю.
Хэй-хо.
* * *
Так вот, после того, как правительство распространило списки семейств, Свободное Предпринимательство занялось выпуском семейных газет. Наша называлась: «Нарцистинная Правда». Софи, которая бывала в Белом Доме еще много раз после того, как развелась со мной, могла читать «Вершки и корешки».Вера недавно сказала мне, что газета Белок называлась раньше «Родное Дупло».
Родственники давали объявления о поисках работы, капиталовложениях, предлагали разные вещи на продажу, по рубрикам. В разделе новостей сообщали об успехах и триумфах разных сородичей и предостерегали против тех, кто издевался над детьми, был нечист на руку и тому подобное. Печатались списки родственников, которых вы могли навестить в больнице или в тюрьме.
Редакционные статьи призывали то к созданию семейных программ оздоровления, то к созданию семейных спортивных команд и так далее. Была там одна любопытная статейка — в «Нарцистинной Правде» или в «Вершках и корешках», не припомню, — где говорилось, что лучшим обеспечением законности и правопорядка являются семейства с высокими моральными принципами и что полицейские участки вот-вот сами собой отомрут за ненадобностью.
«Если вы узнаете, что ваш родственник связался с преступным миром, — говорилось в заключение в этой статье, — не надо звонить в полицию. Позвоните десяти другим родственникам».
И прочее в таком роде.
* * *
Вера рассказала мне, что девиз на первой странице «Родного дупла» был такой: «Добрый гражданин — это добрый семьянин».По мере того, как новые члены семьи стали знакомиться друг с другом, обнаружились статистически достоверные общие признаки. К примеру, почти все Кипарисы умели играть на каком-нибудь музыкальном инструменте или как минимум правильно напевать мелодию. Трое из них были дирижерами крупнейших симфонических оркестров. Та вдова из Урбаны, к которой являлись китайцы, была Кипарис. Она зарабатывала на жизнь себе и сыну уроками музыки.
Арбузы в среднем оказались на килограмм тяжелее среднего представителя других семейств.
Три четверти Уксусов были женщинами.
И так далее, и тому подобное.
Что касается моего собственного семейства: Нарциссы концентрировались в небывалых количествах в Индианаполисе и его пригородах. Моя семейная газета выходила именно там, и на первой странице, в выходных данных, стояло: «Печатается в Нарцисс-сити, США».
Хэй-хо.
* * *
Появились семейные клубы. Я лично разрезал ленточку на открытии клуба «Нарцисс» здесь, в Манхэттене, на Сорок третьей улице, сразу за углом Пятой авеню.Это событие заставило меня о многом задуматься, несмотря на умиротворяющее действие три-бензо-Хорошимила, которого я наглотался. Некогда я принадлежал к другому клубу и к другой искусственной расширенной семье — причем он был тут, в этом самом здании. Членами этого клуба был и мой отец, и оба деда, и четверо прадедушек.
В прошлые времена это здание было оазисом покоя для мужчин влиятельных, богатых и, как правило, в солидном возрасте.
А теперь дом кишел мамашами с младенцами, стариками, которые резались в шашки или шахматы или просто дремали, а более молодые мужчины устраивали уроки танцев или сражались в кегли на кегельбане, или торчали у игрального автомата, где подброшенные пружиной шарики катились куда попало и за это игрокам начислялись очки.
Я не мог удержаться от смеха.
ГЛАВА 38
В тот самый раз я и увидел первый «Клуб Чертовой Дюжины». В Чикаго, я слыхал, эти вульгарные клубы растут как грибы. А вот теперь и в Манхэттене появился свой клуб.
Мы с Элизой никак не могли предвидеть, что все люди, у кого в новом имени встретится цифра «13», естественно стакнутся друг с другом почти сразу же и образуют самое многочисленное семейство в мире.
И тут уж я точно отведал собственного варева, как говорится. Я спросил охранника у дверей манхэттенского «Клуба Чертовой Дюжины», можно ли мне войти. Внутри было совершенно темно.
— Со всем нашим к Вам уважением, мистер Президент, — ответил он, — а вы
— Тринадцать!
— Нет, — сказал я. — Как тебе известно.
— Тогда придется мне сказать вам, сэр, то, что долг велит мне сказать.
— При всем глубочайшем уважении, сэр, — сказал он. — А почему бы вам не трахнуть с лета катящийся бублик? Почему бы вам не трахнуть с лета лунуууууууууууу?
Я пришел в неописуемый восторг.
Мое внимание на этот культ обратил чистенький, сияющий юнец, который протянул мне брошюрку в вестибюле отеля, когда я направлялся к лестнице.
Мы с Элизой никак не могли предвидеть, что все люди, у кого в новом имени встретится цифра «13», естественно стакнутся друг с другом почти сразу же и образуют самое многочисленное семейство в мире.
И тут уж я точно отведал собственного варева, как говорится. Я спросил охранника у дверей манхэттенского «Клуба Чертовой Дюжины», можно ли мне войти. Внутри было совершенно темно.
— Со всем нашим к Вам уважением, мистер Президент, — ответил он, — а вы
— Тринадцать!
— Нет, — сказал я. — Как тебе известно.
— Тогда придется мне сказать вам, сэр, то, что долг велит мне сказать.
— При всем глубочайшем уважении, сэр, — сказал он. — А почему бы вам не трахнуть с лета катящийся бублик? Почему бы вам не трахнуть с лета лунуууууууууууу?
Я пришел в неописуемый восторг.
* * *
Да, и во время того же визита в Нью-Йорк я впервые узнал про Храм Иисуса Христа Похищенного — тогда это был хилый культ где-то в Чикаго, но ему было суждено стать самой популярной религией американцев всех времен.Мое внимание на этот культ обратил чистенький, сияющий юнец, который протянул мне брошюрку в вестибюле отеля, когда я направлялся к лестнице.