Воннегут Курт. Сирены Титана

   — Ты не можешь прекратить этот шум? — неприязненно сказал Румфорд.
   Старому Сэло захотелось умереть. Его друг, Уинстон Найлс Румфорд. впервые разговаривал с ним так резко. Сэло просто не мог этого вынести.
   Старый Сэло зажмурил два глаза из трех. Третий глаз глядел в небо. Он увидел две нечеткие синие точки. То парили в вышине две синие птицы Титана.
   Эта пара нашла восходящий ток воздуха.
   Ни одна из громадных птиц ни разу не взмахнула крылом.
   Ни одного негармоничного движения — ни одно маховое перо не шелохнется. Жизнь казалась парящим сном.
   — Грау, — дружелюбно сказала одна титаническая птица.
   — Грау, — согласилась другая.
   Птицы одновременно сложили крылья, стали камнем падать с высоты.
   Казалось их ждет неминуемая смерть за стенами дворца Румфорда. Но они снова раскинули крылья, снова начали легкий, парящий полет.
   На этот раз они парили в небе, прочерченном полоской белого пара, — это был след космического корабля, несущего на борту Малаки Константа, Беатрису Румфорд и их сына Хроно. Корабль шел на посадку.
   — Скип? — сказал Сэло.
   — Ты не можешь звать меня по-другому? — сказал Румфорд.
   — Могу, — сказал Сэло.
   — Тогда и зови, — сказал Румфорд. — Я это прозвище не люблю, — так меня может звать только тот, с кем я вместе вырос.
   — Я думал — что раз я твой друг… — сказал Сэло. — Может быть, мне позволительно…
   — А не пора ли нам бросить эту игру в дружбу? — резко оборвал его Румфорд.
   Сэло закрыл и третий глаз. Вся кожа на его теле съежилась.
   — Игру? — повторил он.
   — Опять ты чавкаешь ногами! — крикнул Румфорд.
   — Скип! — крикнул Сэло. Он тут же спохватился — какая непростительная фамильярность! — Уинстон — ты так со мной говоришь — я словно в страшном сне… Мне казалось, что мы — друзья…
   — Лучше скажем, что мы друг другу в чем-то пригодились, и нечего об этом вспоминать, — сказал Румфорд.
   Голова Сэло слабо закачалась в кардановом подвесе.
   — А я думал, нас связывает нечто большее, — выговорил он наконец.
   — Давай скажем, — зло перебил Румфорд, — что мы просто нашли возможность использовать друг друга для личных целей, — сказал Румфорд.
   — Я-то — я был счастлив, что могу тебе помочь, — я думаю, что и вправду помог тебе, — сказал Сэло. Он открыл глаза. Ему было необходимо увидеть лицо Румфорда. Теперь-то Румфорд снова посмотрит на него, как друг, ведь Сэло помогал ему, и помогал бескорыстно.
   — Разве я не оттдал тебе половину своего ВСОС? — сказал Сэло. — Не позволил тебе скопировать мой корабль для Марсианского космического флота? Разве я лично не посылал первые корабли с вербовщиками? Разве я не помог тебе разработать метод управления марсианами, чтобы они никогда не своевольничали? Разве я день за днем не помогал тебе создавать новую религию?
   — Ну да, — сказал Румфорд. — А после этого что ты для меня сделал?
   — Что? — спросил Сэло.
   — Да нет, ничего, — отрывисто сказал Румфорд. — Это из одного нашего земного анекдота, но в теперешних обстоятельствах смеяться нечему.
   — А, — сказал Сэло. Он знал множество земных анекдотов, а этого не знал.
   — Следи за своими ногами! — крикнул Румфорд.
   — Прости! — крикнул Сэло. — Если бы я мог плакать, как землянин, я бы заплакал! — Он был не в силах совладать со своими всхлипывающими ногами. Они сами собой издавали звук, который Румфорд внезапно так возненавидел. — Прости за все! Я знаю только одно — я изо всех сил старался быть твоим верным другом и я никогда _ничего_ не просил у тебя.
   — А тебе и не приходилось ни о чем просить! — сказал Румфорд. — Ни о чем! Ты только и знал, что сидеть и ждать, пока она с неба не свалится.
   — А что я ждал? — потрясенный, спросил Сэло.
   — Запасную часть для твоего космического корабля, — сказал Румфорд. — Она уже почти здесь. Она вот-вот прибудет, сир. Она у мальчишки Константа — он ее зовет своим талисманом — можно подумать, что ты про все это даже не знал!
   Румфорд выпрямился в кресле, позеленел, знаком попросил Сэло молчать.
   — Прошу прощения, — сказал он. — Мне опять нехорошо.
   Уинстону Найлсу Румфорду и его псу Казаку было _очень_ нехорошо — им было много хуже, чем в прошлый раз. Бедный старый Сэло в ужасе ждал, что их испепелит без остатка или разнесет на клочки взрывом.
   Воющий Казак был окружен сферой из огня святого Эльма.
   Румфорд стоял совершенно прямо, с выпученными глазами — ослепительный огненный столп.
   Этот приступ кончился, как и первый.
   — Прошу прощения, — сказал Румфорд с уничтожающей любезностью, — ты что-то говорил?
   — Что? — еле слышно сказал Сэло.
   — Ты что-то говорил — или собирался сказать, — ответил Румфорд. Только капли пота на висках напоминали о том, что он пережил настоящую пытку. Он вставил сигарету в длинный костяной мундштук, закурил, выдвинул вперед нижнюю челюсть, так что мундштук вместе с сигаретой встал торчком.
   — Нас не прервут еще три минуты, — сказал он. — Так ты говорил?
   Сэло пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить, о чем они говорили. А стоило ему вспомнить, как его охватило отчаяние. Случилось самое страшное. Очевидно, Румфорд не только узнал всю правду о влиянии Тральфамадора на события на Земле — этого было более чем достаточно, чтобы рассердить его, — но Румфорд, очевидно, считал, что и сам он — одна из главных жертв этого влияния.
   У Сэло время от времени мелькало тревожное подозрение, что Румфорд находится под влиянием Тральфамадора, но он спешил выбросить эту мысль из головы — все равно он был бессилен что-либо изменить. Он даже и говорить об этом не решался — любой разговор об этом с Румфордом навеки погубил бы их прекрасную дружбу. Сэло попытался выяснить, хотя и очень неловко, знает ли Румфорд всю правду или только притворяется.
   — Скип… — начал он.
   — Я же просил! — сказал Румфорд.
   — Мистер Румфорд, — сказал Сэло. — Вы считаете, что я злоупотребил вашим доверием?
   — Не ты, — сказал Румфорд. — А твои собратья-машины на твоем драгоценном Тральфамадоре.
   — М-мм… — сказал Сэло. — Ты — ты полагаешь — что тобой воспользовались, Скип?
   — Тральфамадор, — с горечью сказал Румфорд, — протянул лапу в Солнечную систему, выхватил меня и употребил, как дешевый ножичек для чистки картофеля.
   — Ты же мог видеть будущее, — ответил Сэло, чувствуя себя совершенно несчастным. — Почему ты ни разу об этом не сказал?
   — Мало кому приятно сознавать, что его кто-то использует, — сказал Румфорд. — Человек старается, пока возможно, не признаваться в этом даже себе самому. — Он криво усмехнулся. — Может быть, тебя удивит, что я горжусь — может быть, глупо и напрасно, — но все же я горжусь тем, что могу принимать решения самостоятельно, действовать по собственному усмотрению.
   — Меня это не удивляет, — сказал Сэло.
   — Вот как? — с издевкой сказал Румфорд. — Я склонялся к мнению, что эта тонкость недоступна пониманию _машины_.
   Все кончено — хуже этого их отношения уже стать не могут. Ведь Сэло действительно _машина_, потому что его спроектировали и собрали, как машину. Он этого и не скрывал. Но Румфорд никогда не пользовался этим словом в обидном для Сэло смысле. А сейчас он явно хотел его оскорбить. Под тонким покровом светской любезности в словах Румфорда можно было прочесть, что машина — это нечто бесчувственное, нечто лишенное воображения, нечто вульгарное, нечто запрограммированное для достижения цели и лишенное малейшего проблеска совести.
   Это было самое больное, самое уязвимое место, здесь Сэло был совершенно беззащитен. И Румфорд благодаря их былой духовной близости отлично знал, как причинить ему боль.
   Сэло снова закрыл два глаза из трех, снова стал следить за парящими в вышине титаническими птицами. Они были величиной с земного орла.
   Сэло захотелось стать синей птицей Титана.
   Космический корабль, на котором летели Малаки Констант, Беатриса Румфорд и их сын Хроно, проплыл над куполом дворца и мягко приземлился на берегу Моря Уинстона.
   — Даю тебе слово чести, — сказал Сэло, — я не знал, что тебя используют, я и понятия не имел, что ты…
   — Машина, — ядовито сказал Румфорд.
   — Ты мне только скажи, как тебя использовали, — прошу тебя! — сказал Сэло. — Честное слово — я даже не представлял…
   — Машина! — сказал Румфорд.
   — Если ты так плохо обо мне думаешь. Скип — Уинстон — мистер Румфорд, — сказал Сэло, — после всего, что я сделал и старался сделать _только_ ради нашей дружбы, — я понимаю, что не могу ничего сделать или сказать, чтобы переубедить тебя.
   — Других слов и не дождешься — от машины, — сказал Румфорд.
   — И машина их сказала, — смиренно ответил Сэло. Он надул свои ступни до размера мяча для немецкой лапты, готовясь уйти из дворца Румфорда и перейти воды Моря Уинстона — чтобы никогда не возвращаться. Но когда его ноги были в полной готовности, он вдруг понял, что в словах Румфорда таился какой-то намек.
   Румфорд явно намекал на то, что старый Сэло еще может все исправить, если захочет.
   Конечно, Сэло Был машиной, но все же он был достаточно чувствителен и прекрасно понимал: расспрашивать, что нужно сделать, было крайне унизительно. Но он собрал все свое мужество. Ради дружбы он пойдет на любое унижение.
   — Скип, — сказал он. — Скажи, что я должен сделать. Я готов на все — на все, что угодно.
   — Очень скоро, — сказал Румфорд, — кончик моей спирали вышибет взрывом из Солнца и из Солнечной Системы тоже.
   — Нет! — завопил Сэло. — Скип! Скип!
   — Только не надо меня жалеть — _пожалуйста_, — сказал Румфорд и отступил на шаг, опасаясь, что до него могут дотронуться. -Это не так уж плохо, если подумать. Мне предстоит увидеть много нового, встретить новые существа. — Он попытался улыбнуться. — Довольно утомительно, знаешь ли, без конца крутиться и крутиться по Солнечной системе. — Он невесело рассмеялся. — В конце концов, — сказал он, — я же не умираю, ничего со мной не сделается. Все, что было, будет всегда, а все, что будет, всегда существовало.
   Он резко мотнул головой, и слеза, которой он не замечал, слетела с его ресниц.
   — Хотя эта мысль, достойная хроно-синкластического инфундибулума, отчасти меня и утешает, — сказал он, — я же непрочь узнать, в чем смысл эпизода, разыгравшегося в Солнечной системе.
   — Но ты — ты лучше, чем кто бы то ни было, объяснил это в своей «Карманной истории Марса», — сказал Сэло.
   — В «Карманной истории Марса», — сказал Румфорд, — не упомянуто о том, что я находился под непреодолимым влиянием сил, исходящих от планеты Тральфамадор. — Он скрипнул зубами.
   — Прежде чем я и мой пес умчимся в бесконечность, щелкая, как хлысты в руках у сумасшедшего, — сказал Румфорд, — мне бы очень хотелось узнать, что написано в послании, которое ты несешь.
   — Я-я не знаю, — сказал Сэло. — Оно запечатано. И мне строго запрещено…
   — Вопреки всем тральфамадорским запретам, — сказал Уинстон Найлс Румфорд, — в нарушение всех заложенных в тебя, как в машину, программ, — во имя нашей дружбы, Сэло, я прошу тебя вскрыть послание и прочесть его мне — сейчас же.
   Малаки Констант, Беатриса Румфорд и их угрюмый сын, Хроно, устроили невеселый пикник на свежем воздухе, в тени гигантской маргаритки, на берегу Моря Уинстона. Каждый из них опирался спиной о свою отдельную статую.
   Заросший бородой Малаки Констант — первый повеса в Солнечной системе — все еще был в своем ярко-желтом комбинезоне с оранжевыми вопросительными знаками. Больше ему нечего было надеть.
   Констант прислонился к статуе святого Франциска Ассизского. Св. Франциск пытался приручить пару свирепых и устрашающе громадных птиц, похожих на белоголовых орланов*. Констант не мог узнать в них местных синих птиц, потому что ни разу не видел синих птиц Титана. Он прилетел на Титан всего час назад.
   /* Белоголовый орлан — птица, изображенная на гербе США. /
   Беатриса, похожая на королеву-цыганку, застыла у подножия статуи, изображавшей молодого студента-физика. На первый взгляд казалось, что этот облаченный в белый лабораторный халат ученый служит верой и правдой только истине, и только ей одной. С первого взгляда каждый верил, что он добивается только правды и радуется только ей, восхищенно вглядываясь в пробирку, которую держит в руках. На первый взгляд можно было поверить, что он выше низменных, животных страстей рода человеческого, как и гармониумы в пещерах Меркурия. Перед зрителем, на первый взгляд, стоял юноша, свободный от тщеславия, от алчности, — и зритель принимал всерьез надпись, которую Сэло вырезал на пьедестале: «_Открытие_мощи_атома_».
   Как вдруг зритель замечал, что молодой человек находится в состоянии крайнего полового возбуждения.
   Беатриса этого пока еще не заметила.
   Юный Хроно, темнокожий и таящий угрозу, под стать своей матери, уже приступил к первому акту вандализма — по крайней мере, он пытался совершить надругательство над искусством. Хроно норовил нацарапать грязное земное ругательство на пьедестале статуи, к которой он прислонился. Он старался нацарапать его острым уголком своего талисмана.
   Но затвердевший титанический торф не только не поддался, а сам сточил острый уголок стальной полоски.
   Хроно трудился у пьедестала скульптурной группы, изображавшей семью — неандертальского человека, его подругу и их младенца. Группа была необыкновенно трогательная. Нескладные, взлохмаченные, многообещающие существа были настолько уродливы, что казались прекрасными.
   Впечатление значительности и всеобъемлющая символика этой группы нисколько не пострадали от того. что Сэло снабдил ее сатирической подписью. Он вообще давал своим скульптурам ужасные названия, словно изо всех сил старался показать, что сам себя вовсе не считает художником, творцом. Название, которое он дал группе, изображающей неандертальцев, было подсказано, очевидно, тем, что ребенок тянулся к человеческой ступне, которая жарилась на грубом вертеле. Скульптура называлась «Ай да поросенок!».
   — Что бы ни случилось — самое прекрасное или самое печальное, или самое радостное, или самое ужасное, — говорил Малаки Констант своему семейству, прибыв на Титан, — будь я проклят, если я хоть бровью поведу. В ту самую секунду, когда мне покажется, что ктонибудь или что-нибудь хочет заставить меня совершить определенное действие, я застыну.
   Он взглянул наверх, на кольца Сатурна, скривил губы.
   — Красота-то какая! — слов нет, — и он сплюнул.
   — Если еще кто-нибудь захочет использовать меня в своих грандиозных замыслах, — сказал Констант, — его ждет большое разочарование. Ему будет легче довести до белого каления одну из этих вот статуй.
   И он снова сплюнул.
   — Если вы меня спросите, — сказал Констант, — то вся Вселенная — просто свалка старья, за которое норовят содрать втридорога. Хватит с меня — больше не собираюсь рыться на свалках, скупать старье по дешевке. Каждая мало-мальски пригодная вещь, — сказал Констант, — подсоединена тонкими проволочками к связке динамитных шашек.
   Он сплюнул еще раз.
   — Я отказываюсь, — сказал Констант.
   — Я увольняюсь, — сказал Констант.
   — Я ухожу, — сказал Констант.
   Маленькая семья Константа равнодушно согласилась. Этот короткий спич успел им порядком надоесть. Констант произносил его много раз за те семнадцать месяцев, пока они летели к Титану. И вообще это была привычная, стандартная философия марсианских ветеранов.
   Собственно говоря, Констант и не обращался к своему семейству. Он говорил во весь голос, чтобы было слышно как можно дальше — и в густой чаще статуй, и за Морем Уинстона. Это было политическое кредо, которое он высказывал во всеуслышание, — пусть слышит Румфорд или еще кто, кому вздумалось подкрасться поближе.
   — Мы в последний раз дали себя впутать, — заявил Констант во весь голос, — в эксперименты, и в сражения, и в празднества, которые нам противны и непонятны!
   — _Понятны_, — откликнулось эхо, отраженное от стен дворца, стоявшего в двух сотнях ярдов от берега. Дворец, разумеется, — это «Конец Скитаниям», румфордовский Тадж-Махал. Констант нисколько не удивился, увидев вдалеке этот дворец. Он заметил его, высадившись из космического корабля, видел, как он сверкает, словно Град Господень, о котором писал святой Августин.
   — Что дальше? — спросил Констант у эха. — Все статуи оживут?
   — _Живут_? — отозвалось эхо.
   — Это эхо. — сказала Беатриса.
   — Знаю, что эхо, — сказал Констант.
   — А я не знала, знаете ли вы, что это эхо, или нет, — сказала Беатриса. Она разговаривала с ним отчужденно и вежливо. Она проявила удивительное благородство по отношению к нему: ни в чем его не винила, ничего от него не ждала. Женщина, лишенная ее аристократизма, могла бы устроить ему не жизнь, а сущий ад, — винила бы его во всех несчастьях, требовала бы невозможного.
   В дороге они любовью не занимались. Ни Констант, ни Беатриса этим не интересовались. Любовь не интересовала никого из марсианских ветеранов.
   Долгое путешествие неизбежно должно было сблизить Константа с женой и сыном — они стали ближе, чем там, на золоченых подмостках, пандусах, лесенках, балкончиках, приступках и сценах — в Ньюпорте. Но если в этой семье была любовь, то только между юным Хроно и Беатрисой. Кроме этой любви матери и сына была лишь вежливость, хмурое сочувствие и скрытое недовольство тем, что их вообще заставили стать одной семьей.
   — Боже ты мой, — сказал Констант, — смешная штука — жизнь, если призадуматься на минутку.
   Юный Хроно не улыбнулся, когда его отец сказал, что жизнь — смешная штука.
   Юному Хроно жизнь вовсе не казалась смешной — меньше, чем любому другому. Беатриса и Констант, по крайней мере, могли горько смеяться над теми дикими случайностями, которые их постигли. Но юный Хроно не имел права смеяться вместе с ними — он и сам был одной из диких случайностей.
   Стоит ли удивляться, что у Хроно было всего два сокровища: талисман и нож с выскакивающим лезвием.
   Юный Хроно вытащил нож, небрежно выпустил лезвие. Глаза у него сузились в щелочки. Он готовился убивать, если придется убивать. Он всматривался вдаль — от дворца на острове к ним плыла золоченая лодка.
   На веслах сидело существо с кожей, как мандариновая кожура. Разумеется, это был Сэло. Он подгонял лодку к берегу, чтобы переправить семью Константа во дворец. Сэло греб из рук вон плохо — раньше ему грести не приходилось. Весла он держал своими ногами с присосками.
   Единственным его преимуществом в гребле перед людьми было то, что у него на затылке был глаз.
   Юный Хроно пустил ослепительный зайчик прямо в глаз Сэло зайчик, отраженный от блестящего лезвия ножа.
   Затылочный глаз Сэло заморгал.
   Хроно пускал зайчики вовсе не для развлечения. Это была военная хитрость обитателей джунглей, которая сбивала с толку любое зрячее существо. Это была одна из тысяч лесных уловок, которым юный Хроно и его мать научились за год скитаний по джунглям Амазонки.
   Беатриса зажала в смуглой руке камень.
   — Поддай-ка ему еще, — негромко сказала она. Юный Хроно снова пустил зайчик прямо в глаза старому Сэло.
   — Туловище у него мягкое, — сказала Беатриса, почти не шевеля губами. — Не попадешь в туловище, целься в глаз.
   Хроно молча кивнул.
   Константа мороз подрал по коже, когда он понял, что его жена и сын способны постоять за себя, и всерьез. Константа они в свою маленькую армию самозащиты не включили. Они в нем не нуждались.
   — А мне что делать? шепотом спросил Констант.
   — Т-ш-ш-ш! — резко выдохнула Беатриса
   Сэло причалил к берегу свое золотое суденышко. Он неумело привязал ею «бабушкиным узлом» к запястью статуи, стоявшей у самой воды. Статуя изображала обнаженную женщину, играющую на тромбоне. Ее загадочное название гласило: — «Эвелин и ее волшебный тамбурин».
   Сэло был настолько убит собственным горем, что не боялся за свою жизнь, — он даже не мог понять, что кто-то его опасается. Он на минуту встал на кусок намертво затвердевшего титанического торфа. Его ноги, горестно всхлипывая, переминались по влажной поверхности камня. У него едва хватило сил отодрать присоски от камня.
   Он двинулся вперед, ослепленный вспышками света, которые пускал Хроно.
   — Прошу вас… — сказал он.
   Из слепящего сверканья вылетел камень.
   Сэло пригнулся.
   Чья-то рука сжала его тонкое горло, швырнула на землю.
   Юный Хроно поставил ноги по обе стороны поверженного Сэло и приставил нож к его груди. Беатриса стояла на коленях возле головы Сэло, подняв камень, чтобы сразу же размозжить его голову.
   — Ну что же, убивайте меня, — сказал Сэло скрипучим голосом. — Окажите мне милость. Я хочу умереть. Хоть бы меня никогда не собирали, никогда не включали! Убейте, избавьте меня от мучений, а потом идите к нему. Он вас зовет.
   — Кто зовет? — спросила Беатриса.
   — Ваш несчастный муж — мой бывший друг, Уинстон Найлс Румфорд, — ответил Сэло.
   — А где он? — спросила Беатриса.
   — Во дворце на острове, — сказал Сэло. — Он умирает в полном одиночестве, с ним только его верный пес. Он зовет вас, — сказал Сэло, — он всех вас зовет. И он сказал, чтобы я не смел попадаться ему на глаза.
   Малаки Констант смотрел на свинцовые губы, беззвучно целующие воздух. Язык, скрытый за ним, почти неслышно щелкнул. Губы внезапно развинулись, обнажая великолепные зубы Уинстона Найлса Румфорда.
   Констант тоже оскалился, приготовившись заскрежетать зубами, как и подобало при виде человека, который причинил ему столько зла. Но так и не заскрежетал. Во-первых, никто на него не смотрит, никто не увидит и не поймет. А во-вторых, Констант не нашел в своем сердце ни капли ненависти.
   Он готовился скрежетать зубами — а вместо этого разинул рот, как деревенский простак, — разинул рот, как деревенщина, при виде человека, больного ужасной, смертельной болезнью.
   Уинстон Найлс Румфорд, полностью материализованный, лежал на спине в своем бледно-лиловом шезлонге на берегу бассейна. Его немигающие глаза глядели прямо в небо, они казались незрячими.
   Тонкая рука свешивалась с кресла, а в слабых пальцах висела цепь-удавка Казака, космического пса.
   Удавка была пустая.
   Взрыв на Солнце разлучил человека с его собакой.
   Если бы Вселенная была основана на милосердии, она позволила бы человеку и его собаке остаться вместе.
   Но Вселенная, в которой жили Уинстон Найлс Румфорд и его пес, не была основана на милосердии. Казак отправился впереди своего хозяина выполнять великую миссию — в никуда и в ничто.
   Казак с воем исчез в облаке озона и зловещем сверканье огненных языков, со звуком, похожим на гудение пчелиного роя.
   Румфорд выпустил из пальцев пустую удавку. Эта цепочка воплощала мертвенность — она упала с невнятным звуком, легла неживыми бессмысленными изгибами — лишенная души рабыня силы тяжести, с хребтом, перебитым от рождения.
   Свинцовые губы Румфорда дрогнули.
   — Здравствуй, Беатриса, жена, — сказал он замогильные голосом.
   — Здравствуйте, Звездный Странник, — сказал он. На этот раз он заставил свой голос звучать приветливо. — Вы смелый человек, Звездный Странник, — рискнули еще раз со мной повстречаться.
   — Здравствуй, блистательный юный носитель блистательного имени — Хроно, — сказал Румфорд. — Привет тебе, о звезда немецкой лапты, — привет тебе, обладатель чудотворного талисмана.
   Те, к кому он обращался, успели только войти за ограду. Бассейн отделял их от Румфорда.
   Старый Сэло, которому было отказано даже в возможности умереть, сидел, пригорюнившись, на корме золоченой лодки, стоявшей у берега, за стеной.
   — Я не умираю, — сказал Румфорд. — Просто настало время распрощаться с Солнечной системой. Нет, не навсегда. Если смотреть на вещи с точки зрения хроно-синкластического инфундибулума — всеобъемлюще, вневременно, — я всегда буду здесь. Я всегда буду везде, где побывал раньше.
   — Я все еще праздную медовый месяц с тобой, Беатриса, — сказал он. — Все еще разговариваю с вами в маленькой комнатушке под лестницей в Ньюпорте, мистер Констант. Да-да — и еще играю в прятки с вами и Бозом в пещерах Меркурия. Хроно, — сказал он, — а я все еще смотрю, как здорово ты играешь в немецкую лапту там, на железной площадке для игр, на Марсе.
   Он застонал. Стон был еле слышный, но такой горестный.
   Сладостный, нежный воздух Титана унес стон вдаль.
   — Мы все еще говорим то, что успели сказать, — так, как было, так, как есть, как будет, — сказал Румфорд.
   Короткий, еле слышный стон снова вырвался на волю.
   Румфорд посмотрел ему вслед, словно это было колечко дыма.
   — Я должен сказать вам кое-что о смысле жизни в Солнечной системе — вам нужно это знать, — сказал он. — Попав в хроносинкластический инфундибулум, я знал это с самого начала. И все же я старался думать об этом как можно меньше — уж очень это гнусная штука.
   Вот какая гнусная штука:
   _Все, _что_каждый_житель_Земли_когда-либо_делал, _было_сделано_ _под_влиянием_существ_с_планеты, _которая_находится_на_ _расстоянии_ста_пятидесяти_тысяч_световых_лет_от_Земли. _
   _Планета_называется_Тральфамадор. _
   _Я_не_знаю, _каким_образом_тральфамадорцы_на_нас_влияли. _Но_я_ _знаю, _с_какой_целью_они_вмешивались_в_наши_дела. _
   _Они_направляли_все_наши_действия_так, _чтобы_мы_доставили_ _запасную_часть_посланцу_с_Тральфамадора, _который_совершил_ _вынужденную_посадку_здесь, _на_Титане. _