Страница:
В это время отдельные татарские князья считаются уже данниками Литвы. В сражении 1410 года между Польшей и ордами крестоносцев (знаменитая Грюнвальдская битва) татары участвуют как данники великого князя Витовта. Правда, там же сражаются и три знаменитых смоленских полка, которые приняли на себя удар тяжелой конницы и почти полностью погибли, т. е. мы можем сказать, что немцам пришлось иметь дело не только с Польшей, но и с представителями славянских земель Запада и Востока плюс данники литовские — татары. Но отсюда и вывод о том, что татары слабеют, а Литва, наоборот, усиливается. Но при этом мы должны помнить, что Литва говорила по-русски. Государственным языком {стр. 55} Литвы был русский язык. А православная вера была верой большинства населения Литвы. То есть специфика отношений Москвы и Литвы была в том, что вражда существовала на уровне государственной структуры, если хотите, династических каких-то проблем, а национальной вражды, религиозной, этнической мы не видим. Этим объясняется и та легкость, с которой некоторые московские бояре и князья отъезжали в Литву после конфликта с московскими князьями, и наоборот — литовские князья ехали на службу к князьям московским. Итак, это первая проблема, которую надо четко себе представлять.
Вторая проблема — это 20-летняя междоусобица, которая имела место между Василием Васильевичем, или Василием Вторым, или Василием Темным, великим князем московским, и его родным дядей — князем Юрием Звенигородским, а после его смерти — с детьми Юрия Звенигородского, то есть двоюродными братьями великого князя Василием Косым и Дмитрием Шемякой. Раньше учебники это квалифицировали как феодальную войну второй четверти XV столетия. Если мы обратимся к каким-то аналогиям, параллелям, то увидим, что и в Западной Европе в это время происходит то же самое, возьмем ли мы историю Франции или английскую историю. Но нас, естественно, будет больше интересовать наша, отечественная история.
Надо сказать, что учебники пишут об этом довольно мало. Поэтому я вас сразу хочу отослать к С. М. Соловьеву, у него (кажется, в 4-м томе) эта история очень подробно изложена. Она изложена, естественно, на основании рукописных текстов, архивных материалов, документальных данных, ну а если кто-то хочет почитать источники, то в 5-м выпуске «Памятников литературы древней Руси» напечатан так называемый «Северно-русский летописный свод 1472 года» — основной источник по событиям этой усобицы.
Суть усобицы сводилась к следующему. После смерти Василия Дмитриевича на московский стол предъявил права его родной брат Юрий Дмитриевич. Он чисто формально интерпретировал одну строку завещания Дмитрия Донского, которая звучала так:
Так вот, Юрий Дмитриевич пытался таким образом восстановить древнюю традицию, но традицию не московскую, которая в Москве никогда не жила, и применить ее к ситуации. Конечно, психологически он мог считать себя имеющим определенные права, потому что он был сыном Дмитрия Донского, а не его племянник, который ему только какой-то там внук; он, духовный сын преп. Сергия, он, строитель Троицкого собора Троице-Сергиевого монастыря, строитель храма Успения на Городке (который и ныне стоит у валов древнего Звенигорода). Но здесь и московское боярство, и духовенство, и митрополит совершенно четко сказали, что ничего подобного быть не может, что тут все определено. И несмотря на то, что новому великому князя Василию Васильевичу было только 10 лет, когда умер его отец (1425 год), он становится великим князем московским. И вот здесь, возможно, семейные узы, которые связывали московских князей с Витовтом, сыграли определенную роль. Если еще с московским боярством Юрий Звенигородский мог скандалить и воевать, то с Витовтом литовским он воевать не мог. А Витовт, естественно, не желал, чтобы его родного внука кто-то обошел. Витовт — это была очень большая сила, и Юрий Звенигородский вынужден был с этим считаться.
Поэтому в 1425 году никаких военных действий не произошло — были просто недоразумения, споры, разговоры, была попытка что-то предпринять. Юрий Звенигородский уезжает в Галич, московский митрополит едет туда, пытается его уговорить, тот его не слушает, тогда митрополит, не добившись успеха, уезжает из Галича в Москву (Галич Костромской, или Мерьский — от слова «меря», т. к. там когда-то жила эта народность), не дав Галичу своего благословения. Не успел он далеко отъехать, как там началась какая-то эпидемия. Юрий в ужасе шлет гонца, митрополит возвращается, Юрий идет на уступки, признает своего племянника московским князем и мирится с митрополитом (митрополит благословляет город, и эпидемия заканчивается). Во всяком случае так излагает летопись, и что-то подобное могло действительно иметь место.
Но в 1430 году Витовт умирает, и с этого момента начинается обострение отношений, которое вскоре приведет к настоящей войне, которая будет полыхать почти 20 лет с небольшим перерывом. Умирает Витовт, а тут еще вскоре играют свадьбу в Москве: Василий Васильевич женится. На свадьбу, естественно, зовут и друзей, и родственников, в том числе и двоюродных братьев Василия Косого и Дмитрия Шемяку. И здесь происходит знаменитый скандал, связанный с княжеским поясом. Один боярин, усмотрев на Василии Косом красивый пояс, рассказывает историю о том, что когда еще Дмитрий Иванович женился на дочери суздальского князя, этот князь дал в подарок два пояса — один великому князю, а другой московскому тысяцкому. Но пояса были подменены тысяцким или каким-то боярином. Короче говоря, Дмитрий Донской получил какой-то не тот пояс, а пояс Дмитрия Донского перешел в семью этого тысяцкого, а потом, переходя из рук в руки, постепенно оказался на чреслах Василия Косого.
{стр. 55}
Мы не знаем, как было на самом деле, но факт тот, что подобная история была действительно рассказана на пиру. С пьяных ли глаз московский боярин ее поведал, а может быть, здесь был тонкий расчет — кто-то хотел взорвать ситуацию. Софья Витовтовна, мать великого князя, дама с очень твердым характером, обвинив Василия Косого в присвоении чужого добра, взяла и сняла с него пояс. Это было, может быть, самое страшное оскорбление в средние века, которое можно было нанести князю, потому что пояс этот служил символом власти, символом княжеского достоинства. Пояса были чрезвычайно богаты и хранились в казне, переходили по наследству. Естественно, что после такого оскорбления Косой тут же со своим братом уезжает в Звенигород, и через несколько недель вспыхивает война.
Не буду утомлять вас изложением всех перипетий этой войны, скажу только, что не было в ней битвы, стычки, осады, которую бы не проиграл, в которой не потерпел бы поражения великий московский князь Василий Васильевич. Он был щедро одарен отсутствием какой бы то ни было удачи в течение всей этой усобицы. Самое поразительное, что несмотря на то, что он проиграл все битвы, неоднократно был захвачен в плен, неоднократно отрекался от московского великого княжения в пользу своих обидчиков, успел побывать в татарском плену, потому что был разбит татарами под Суздалем, наконец, был ослеплен в 1446 году, — но все равно из этой войны он выходит победителем. Да кроме того еще и округлив границы Московского княжества за счет нижегородских земель.
Потрясающая вещь: полное, казалось бы, ничтожество как политик, как государственный деятель, как полководец — но побеждает своих удачливых противников. Москву захватывают, его ссылают в Коломну, и за ним устремляется Москва: бояре, духовенство, ремесленники. Оказывается, что звенигородские князья могут княжить в Москве только номинально, потому что подданных там не окажется очень скоро. Москве, видимо, были неважны личные достоинства князя, им важен был тот порядок, благодаря которому Москва стала Москвой. Ты мог быть полным ничтожеством, но ты наш князь, и этого вполне достаточно. Все остальное мы сделаем сами.
Из Коломны он возвращается в Москву только потому, что его оппоненты не могут в Москве княжить, и они это понимают. В первый раз как будто пронесло. Но и последующие разы будут точно такими же. Когда великий князь избавится от первого своего обидчика Василия Косого (избавится традиционным способом: Василий Косой будет взят в плен и ослеплен — видимо, по приказу московского князя), то это московскому князю аукнется тем же самым, и довольно скоро. Он тоже попадет в плен: один из помощников Дмитрия Шемяки его захватит в Троицком монастыре по время богомолья и вытащит буквально за уши из Троицкого собора. Его отвезут в Москву и ослепят. После этого он уже никто — какой же глава государства слепой? Его сошлют, потом ему дадут в удел Вологду, он подпишет так называемые проклятые грамоты, смысл которых в том, что он отрекается от всего и если нарушит свою клятву, то будет проклят Богом и потомством.
Ничто не помогает: к нему в Вологду приезжает игумен Кирилло-Белозерского монастыря Трифон и говорит, что он должен ехать в Москву, а проклятье игумен возьмет на себя и отмолит князя. Самое интересное, что здесь нет никакой провокации, это инициатива самого Трифона. Когда он попадает, еще не ослепленным, в татарский плен, то татары хотят одного: выкупа. С деньгами у них уже очень плохо, Москва давно ничего не платит. А тут есть возможность поживиться. Москва уплачивает требуемый выкуп, гигантскую сумму. И тут татары не просто возвращают свободу своему пленнику, но многие знатные татары едут вместе с ним и начинают бодро принимать Православие и определяться на службу к великому князю. Он разбит, он никто, он пленник — нет, все равно он сильнее татар, все равно он лучше!
Удивительная вещь: всё против него — и всё за него. Чем же объяснить такой парадокс? Конечно, мы можем сказать, что Церковь постоянно поддерживала Василия Темного. Вряд ли Церковь одобряла историю с ослеплением Василия Косого. Но, с другой стороны, когда князь был ослеплен, его тоже жалели. Московское боярство в основном было за Василия Темного. Ремесленники, посадские — тем более. Поразительное единодушие; мы, несмотря ни на что, будем отстаивать свой, московский порядок, своего князя, и этим мы сильны. Его, действительно, фактически выталкивают опять наверх.
Когда после ослепления, после возвращения из Вологды он оказывается в Москве, тут уже очевидно: борьба подходит к концу. Василий Косой уже давно вышел из игры, да и Дмитрий Шемяка растерял свои силы, хотя еще и пытается держаться под Костромой, но потом, разбитый, бежит в Новгород, тогда еще независимый, где ему дают приют. Но туда отправляется с особой миссией по делам службы московский дьяк Степан Бородатый. Очевидно, он там должен представлять какие-то интересы великого князя, а заодно, как выясняется, он делает еще одно важное дело — ведет переговоры с одним из новгородских бояр, у которого вскоре должен пировать на званом обеде Дмитрий Шемяка. Кто конкретно давал соответствующее зелье повару, который должен был готовить на этот званый пир, а может, сам повар проявил инициативу, — это уже детали. Факт тот, что Дмитрий Шемяка на этом званом обеде откушал особенно вкусно приготовленную курочку, после чего очень быстро скончался. Специальный гонец был послан в Москву с этим чрезвычайно важным известием. Это был какой-то подьячий, который только за то, что просто привез это известие, был тут же произведен в дьяки, а это был уже очень высокий чин. Так закончилась эта, честно говоря, переполненная гнусностями, клятвопреступлениями, безобразиями 20-летняя война.
Она шла с перерывами, были замирения. Но сказать, что мы здесь не были на уровне Западной Европы, при всем желании нельзя. Все то, чем переполнены хроники Шекспира, было и в нашем любезном отечестве: отравление, выжигание глаз, клятвопреступление и т. д. Но коль скоро затронута процедура {стр. 57} ослепления, скажу, что тут были некоторые тонкости. Иногда противника хотели просто пугануть, и тогда, повалив его на спину и держа за руки, специалист этих дел просто надрезал ему надбровные дуги. Кровь заливала глаза, но человек оставался зрячим, хотя ему и казалось некоторое время, что глаза он потерял. Вторым способом, который был применен к Василию Косому и великому князю, было ослепление при помощи кинжала: человеку тыкали в глазное яблоко кинжалом. Если останешься жив, то тебе повезло. Ну а третий способ был уже просто варварством — глаза выжигали смоляным факелом. Раскаленную смолу закапывали в глазницы. У нас народ был гуманный, и использовали для этих целей холодное оружие.
Дальше, как раз в середине всего этого кошмара, вклинивается история с Флорентийским Собором — тем Собором и тем митрополитом, которых у нас справедливо полагают предтечами современных экуменистов. Не буду вторгаться в чужую епархию и излагать вам обстоятельства этого Собора, скажу только, что митрополит Исидор был на своей митрополии очень короткое время, потому что в основном был за границей. Но обойти эту проблему нельзя, и решать ее в отрыве от событий общемировых, общеевропейских, тоже не имеет смысла, потому что все это было увязано с фактической гибелью Византии, от которой к этому времени оставались только Константинополь и самые его ближайшие пригороды.
Греки надеялись на какую-то помощь Запада и вместе с тем были почему-то наивно убеждены, что сумеют на Соборе добиться от католиков каких-то уступок. Исидор не был случайным человеком, он был одним из творцов этой унии, искренне убежденным в своей правоте. В Москве, естественно, в этом плохо разбирались, там было не до этого, и поэтому никакой особой подготовки к Собору здесь не велось, разве что митрополит был весьма обеспечен, чувствовал себя чрезвычайно прочно в смысле материальном и представлял Русскую Церковь очень достойно. Затем, когда он вернулся и прочитал акт о Соборе на торжественной службе, где присутствовал великий князь, то реакции не было никакой, несмотря на то, что уже все всё знали: спутник Исидора, епископ Суздальский Авраамий, чья подпись тоже красуется под актом Флорентийской унии, приехал в Россию значительно раньше Исидора и успел, что называется, заложить своего патрона, объяснив, что сам ни в чем не виноват и вынужден был подчиниться. Так что когда Исидор очень активно пытался объяснить, что же произошло на Соборе, реакции не было никакой, а в летописи объясняется, почему: «и воздремавшася и уснуша». То ли Исидор скверно излагал свои мысли, то ли слишком монотонно читал протодиакон, которому было поручено прочесть этот акт. Но через три дня опомнились: Исидор был тут же арестован и заперт в Чудовом монастыре. Потом его пытались пристыдить, якобы даже Собор русского духовенства пытался вернуть его на путь истинный, а затем якобы представители светской власти объяснили ему, что могут быть всякие нежелательные эксцессы и страшные муки, поскольку латинская ересь — ужасная вещь. На самом деле просто не знали, что с ним делать: судить и казнить митрополита пока еще не было принято на Москве. В XVI веке подобная процедура будет рядовым явлением. И только осенью 41-го года так случилось, что он бежал из Москвы. Видимо, ему дали возможность бежать и догонять не стали, таким образом решив эту проблему, разрубив этот гордиев узел.
Собор, который провозгласил митрополитом Московским и всея Руси святителя Иону, установление автокефалии Русской Православной Церкви — все это приходится на правление Василия Темного, которое переполнено такими невероятными событиями, что представить их воедино очень сложно, поэтому здесь необходимо быть особенно внимательными.
Дальше Василий Темный сделал очень умное дело — он возвел на великое княжение своего старшего сына Ивана Васильевича, который впоследствии получил прозвище Ивана III. Иван был уже человеком весьма опытным, потому что успел насмотреться на особенности политической жизни в нашей стране, побывать в ссылках, побегать от врагов своего отца. Очевидно, что он, получив богатейшую практику и замечательные навыки правления, начинает управлять еще при жизни отца, во всяком случае грамоты пишутся от имени двух великих князей, они оба запечатывают эти грамоты. Василий Темный хотел обезопасить своего сына от всяких неожиданностей в случае своей смерти, с тем чтобы великое княжение на этот раз переходило абсолютно автоматически, т. е. он здесь опять-таки следует тому московскому порядку, который укоренился, причем делает это так, чтобы никаких формальностей не возникало: один князь умер — другой уже есть, и все в порядке.
Иван III — это целая эпоха. Самостоятельно он правил 40 лет, а если иметь в виду, что начал править вместе с отцом, то получится чуть ли не 50 лет. За это время чрезвычайно много произошло событий. Первое — это присоединение Новгорода. Вам надо уметь давать характеристику Новгороду, его политическому строю, его экономическому положению и взаимоотношениям с Москвой. Думать, что Новгород был завоеван Москвой, — это весьма формальный подход. Скорее Новгород свалился, как гнилое яблоко — конечно, в подставленные вовремя руки.
Вторая тема, когда речь пойдет об Иване III, — матримониальная: второй брак Ивана III, его женитьба на Софии Фоминичне Палеолог, последней византийской принцессе, и обстоятельства, связанные с этим. Здесь опять-таки я вас отправляю к С. М. Соловьеву, там это все замечательно изложено. Третья тема — это то, что у нас в учебниках называют падением татарского ига. Ига уже не было фактически, потому что никому в голову не приходило платить татарам дань. И не было Золотой орды, а была просто какая-то Большая орда, руководитель которой Ахмат решил тряхнуть стариной и попытаться совершить набег на Москву.
Следующий момент очень специфический, и мы будем заниматься им отдельно — это судебник Ивана III, т. е. все, что было связано с изменением социального состава русского общества. Здесь я пока ничего {стр. 58} не скажу, это тема особая. Следующую тему можно разделить на два вопроса: начало созидания новой государственной идеологии «Москва — третий Рим» (об этом мы еще будем говорить), и строительство московского Кремля (потому что стены, которые мы с вами видим, — это стены Ивана III). Соборы, которые сейчас постепенно начинают использоваться по назначению, построены Иваном III. Грановитая палата — постройка Ивана III. Что касается Кремля, то литература на эту тему очень обширна, лучше всего читать И. Е. Забелина, это самые замечательные книжки по истории Москвы, их признают и все исследователи. А если иметь в виду именно судьбу кремлевских памятников, то надо смотреть П. Г. Паламарчука — «Сорок сороков», первый том. Там все подробно изложено, хотя и сухо, но хорошо иллюстрировано.
Лекция 12
ИВАН III
Перед тем как переходить к изложению событий, непосредственно связанных с присоединением Новгорода, вероятно, надо вспомнить о том, что собой представлял Новгород на протяжении предшествующих веков своей истории.
Мы знаем, что Новгород — древнейший, если не самый древний, город Руси. Во всяком случае уверенно можно говорить, что в этом отношении он никоим образом не уступает Киеву. Он был действительно первой столицей, поскольку Рюрик, призванный безвестными представителями славянских племен, сел княжить именно в Новгороде, и только потом Олег перенес столицу в Киев.
Мы знаем, что одним из первых новгородских князей был Владимир Святославич, который отправился княжить туда по совету своего дяди Добрыни, в то время как его старшие братья Ярополк и Олег княжить в Новгороде не согласились. И вот, может быть, с этого момента мы можем наблюдать традицию, в соответствии с которой старший сын киевского князя обычно княжит в Новгороде. Но, в отличие от всех других стольных городов, Новгород всегда заключает с князем ряд договоров. Эти договоры на протяжении веков менялись мало.
Суть их всегда сводилась к тому, что князь принимает на себя обязанность вместе со своей дружиной охранять, защищать Новгород от внешних врагов; иногда выполнять обязанности третейского судьи — в тех случаях, когда это необходимо. В свою очередь, Новгород обязуется содержать князя и его дружину, делать соответствующие выплаты, но князь не имеет права заводить себе земельные владения в новгородских землях, не имеет права вмешиваться в дела внутреннего правления, и если он начнет что-либо подобное предпринимать, то договор расторгается. Кроме того, потомки князя вовсе не обязательно должны быть новгородскими князьями. Со временем в этом правиле, по которому в Новгороде обязательно должен княжить сын киевского князя, естественно, возникнет немало исключений, и новгородцы будут приглашать разных князей. И, строго говоря, это и будет прерогативой Новгорода.
Почему Новгород именно приглашал князей, почему именно для внешней безопасности был необходим князь, объяснить несложно. Коль скоро князь приезжал с дружиной, т. е. с полностью отмобилизованным войском, то как раз для устранения внешней опасности это все и годилось. А если бы он вздумал вмешиваться во внутренние дела, то сама структура новгородского государства этому могла противостоять.
Мы помним, что Новгород имел довольно своеобразное политическое устройство — это был вечевой город, вечевое государство. Вече представляло собой своеобразный митинг, в котором одна сторона осиливала другую в основном криком. Не будет ошибкой предположить, что вече не всегда было абсолютно спонтанным. Вече собиралось регулярно для выборов, допустим, посадника и тысяцкого, для решения каких-то важных вопросов. Ну и, естественно, бывали случаи, когда политические распри достигали такого накала, что вече действительно собиралось внезапно.
Новгородское вече вошло в историю как одна из самых скандальных и типичных форм парламентаризма, и ругань, драки, убийства во время демократических процедур в древнем Новгороде были не новостью и не редкостью. Более того, победившая сторона иногда отмечала свою демократическую победу тем, что сбрасывала своих противников с моста в Волхов. Имели здесь место смертоубийства, такие случаи зафиксированы. Но это, пожалуй, только внешняя сторона жизни, потому что на самом деле правил всем посадник — глава администрации и тысяцкий, который возглавлял ополчение. Колоссальную роль играл епископ, впоследствии архиепископ Новгородский. И, наконец, имело место нечто вроде постоянно действующего совета или думы, куда входили новгородские бояре, т. е. представители наиболее известных и богатых фамилий, и так называемые «лучшие люди». Институт лучших людей был практически во всех городах древней Руси, но надо сказать, что лучшие люди не обязательно были самые богатые. Это {стр. 59} были уважаемые люди, многим из которых можно было доверять, которые пока еще не слишком сильно изолгались или проворовались. Хотя, естественно, и здесь бывало всякое.
Вторая проблема — это 20-летняя междоусобица, которая имела место между Василием Васильевичем, или Василием Вторым, или Василием Темным, великим князем московским, и его родным дядей — князем Юрием Звенигородским, а после его смерти — с детьми Юрия Звенигородского, то есть двоюродными братьями великого князя Василием Косым и Дмитрием Шемякой. Раньше учебники это квалифицировали как феодальную войну второй четверти XV столетия. Если мы обратимся к каким-то аналогиям, параллелям, то увидим, что и в Западной Европе в это время происходит то же самое, возьмем ли мы историю Франции или английскую историю. Но нас, естественно, будет больше интересовать наша, отечественная история.
Надо сказать, что учебники пишут об этом довольно мало. Поэтому я вас сразу хочу отослать к С. М. Соловьеву, у него (кажется, в 4-м томе) эта история очень подробно изложена. Она изложена, естественно, на основании рукописных текстов, архивных материалов, документальных данных, ну а если кто-то хочет почитать источники, то в 5-м выпуске «Памятников литературы древней Руси» напечатан так называемый «Северно-русский летописный свод 1472 года» — основной источник по событиям этой усобицы.
Суть усобицы сводилась к следующему. После смерти Василия Дмитриевича на московский стол предъявил права его родной брат Юрий Дмитриевич. Он чисто формально интерпретировал одну строку завещания Дмитрия Донского, которая звучала так:
Эту фразу можно было интерпретировать так: умирает Василий Дмитриевич, и все наследует его брат Юрий Дмитриевич. Но Дмитрий Донской этого как раз в виду не имел. Он говорил только о том случае, если его старший сын Василий умрет бездетным — тогда все получает следующий брат. Это была традиция. Так получил московский стол отец Дмитрия Донского. Никаких старинных лествичных прав в Москве и на дух не было. Этим Москва и отличалась с самого начала. Начиная с Даниила Московского и его детей, никаких традиций Киевской Руси, или удельной Руси, никакого лествичного права наследования — все по нисходящей прямой линии: от отца сыну. Только тогда мог наследовать родной брат великое княжение, если князь умирал бездетным.
«А по грехом отыметь Бог сына моего князя Василия, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княжь Васильев удел».
Так вот, Юрий Дмитриевич пытался таким образом восстановить древнюю традицию, но традицию не московскую, которая в Москве никогда не жила, и применить ее к ситуации. Конечно, психологически он мог считать себя имеющим определенные права, потому что он был сыном Дмитрия Донского, а не его племянник, который ему только какой-то там внук; он, духовный сын преп. Сергия, он, строитель Троицкого собора Троице-Сергиевого монастыря, строитель храма Успения на Городке (который и ныне стоит у валов древнего Звенигорода). Но здесь и московское боярство, и духовенство, и митрополит совершенно четко сказали, что ничего подобного быть не может, что тут все определено. И несмотря на то, что новому великому князя Василию Васильевичу было только 10 лет, когда умер его отец (1425 год), он становится великим князем московским. И вот здесь, возможно, семейные узы, которые связывали московских князей с Витовтом, сыграли определенную роль. Если еще с московским боярством Юрий Звенигородский мог скандалить и воевать, то с Витовтом литовским он воевать не мог. А Витовт, естественно, не желал, чтобы его родного внука кто-то обошел. Витовт — это была очень большая сила, и Юрий Звенигородский вынужден был с этим считаться.
Поэтому в 1425 году никаких военных действий не произошло — были просто недоразумения, споры, разговоры, была попытка что-то предпринять. Юрий Звенигородский уезжает в Галич, московский митрополит едет туда, пытается его уговорить, тот его не слушает, тогда митрополит, не добившись успеха, уезжает из Галича в Москву (Галич Костромской, или Мерьский — от слова «меря», т. к. там когда-то жила эта народность), не дав Галичу своего благословения. Не успел он далеко отъехать, как там началась какая-то эпидемия. Юрий в ужасе шлет гонца, митрополит возвращается, Юрий идет на уступки, признает своего племянника московским князем и мирится с митрополитом (митрополит благословляет город, и эпидемия заканчивается). Во всяком случае так излагает летопись, и что-то подобное могло действительно иметь место.
Но в 1430 году Витовт умирает, и с этого момента начинается обострение отношений, которое вскоре приведет к настоящей войне, которая будет полыхать почти 20 лет с небольшим перерывом. Умирает Витовт, а тут еще вскоре играют свадьбу в Москве: Василий Васильевич женится. На свадьбу, естественно, зовут и друзей, и родственников, в том числе и двоюродных братьев Василия Косого и Дмитрия Шемяку. И здесь происходит знаменитый скандал, связанный с княжеским поясом. Один боярин, усмотрев на Василии Косом красивый пояс, рассказывает историю о том, что когда еще Дмитрий Иванович женился на дочери суздальского князя, этот князь дал в подарок два пояса — один великому князю, а другой московскому тысяцкому. Но пояса были подменены тысяцким или каким-то боярином. Короче говоря, Дмитрий Донской получил какой-то не тот пояс, а пояс Дмитрия Донского перешел в семью этого тысяцкого, а потом, переходя из рук в руки, постепенно оказался на чреслах Василия Косого.
{стр. 55}
Мы не знаем, как было на самом деле, но факт тот, что подобная история была действительно рассказана на пиру. С пьяных ли глаз московский боярин ее поведал, а может быть, здесь был тонкий расчет — кто-то хотел взорвать ситуацию. Софья Витовтовна, мать великого князя, дама с очень твердым характером, обвинив Василия Косого в присвоении чужого добра, взяла и сняла с него пояс. Это было, может быть, самое страшное оскорбление в средние века, которое можно было нанести князю, потому что пояс этот служил символом власти, символом княжеского достоинства. Пояса были чрезвычайно богаты и хранились в казне, переходили по наследству. Естественно, что после такого оскорбления Косой тут же со своим братом уезжает в Звенигород, и через несколько недель вспыхивает война.
Не буду утомлять вас изложением всех перипетий этой войны, скажу только, что не было в ней битвы, стычки, осады, которую бы не проиграл, в которой не потерпел бы поражения великий московский князь Василий Васильевич. Он был щедро одарен отсутствием какой бы то ни было удачи в течение всей этой усобицы. Самое поразительное, что несмотря на то, что он проиграл все битвы, неоднократно был захвачен в плен, неоднократно отрекался от московского великого княжения в пользу своих обидчиков, успел побывать в татарском плену, потому что был разбит татарами под Суздалем, наконец, был ослеплен в 1446 году, — но все равно из этой войны он выходит победителем. Да кроме того еще и округлив границы Московского княжества за счет нижегородских земель.
Потрясающая вещь: полное, казалось бы, ничтожество как политик, как государственный деятель, как полководец — но побеждает своих удачливых противников. Москву захватывают, его ссылают в Коломну, и за ним устремляется Москва: бояре, духовенство, ремесленники. Оказывается, что звенигородские князья могут княжить в Москве только номинально, потому что подданных там не окажется очень скоро. Москве, видимо, были неважны личные достоинства князя, им важен был тот порядок, благодаря которому Москва стала Москвой. Ты мог быть полным ничтожеством, но ты наш князь, и этого вполне достаточно. Все остальное мы сделаем сами.
Из Коломны он возвращается в Москву только потому, что его оппоненты не могут в Москве княжить, и они это понимают. В первый раз как будто пронесло. Но и последующие разы будут точно такими же. Когда великий князь избавится от первого своего обидчика Василия Косого (избавится традиционным способом: Василий Косой будет взят в плен и ослеплен — видимо, по приказу московского князя), то это московскому князю аукнется тем же самым, и довольно скоро. Он тоже попадет в плен: один из помощников Дмитрия Шемяки его захватит в Троицком монастыре по время богомолья и вытащит буквально за уши из Троицкого собора. Его отвезут в Москву и ослепят. После этого он уже никто — какой же глава государства слепой? Его сошлют, потом ему дадут в удел Вологду, он подпишет так называемые проклятые грамоты, смысл которых в том, что он отрекается от всего и если нарушит свою клятву, то будет проклят Богом и потомством.
Ничто не помогает: к нему в Вологду приезжает игумен Кирилло-Белозерского монастыря Трифон и говорит, что он должен ехать в Москву, а проклятье игумен возьмет на себя и отмолит князя. Самое интересное, что здесь нет никакой провокации, это инициатива самого Трифона. Когда он попадает, еще не ослепленным, в татарский плен, то татары хотят одного: выкупа. С деньгами у них уже очень плохо, Москва давно ничего не платит. А тут есть возможность поживиться. Москва уплачивает требуемый выкуп, гигантскую сумму. И тут татары не просто возвращают свободу своему пленнику, но многие знатные татары едут вместе с ним и начинают бодро принимать Православие и определяться на службу к великому князю. Он разбит, он никто, он пленник — нет, все равно он сильнее татар, все равно он лучше!
Удивительная вещь: всё против него — и всё за него. Чем же объяснить такой парадокс? Конечно, мы можем сказать, что Церковь постоянно поддерживала Василия Темного. Вряд ли Церковь одобряла историю с ослеплением Василия Косого. Но, с другой стороны, когда князь был ослеплен, его тоже жалели. Московское боярство в основном было за Василия Темного. Ремесленники, посадские — тем более. Поразительное единодушие; мы, несмотря ни на что, будем отстаивать свой, московский порядок, своего князя, и этим мы сильны. Его, действительно, фактически выталкивают опять наверх.
Когда после ослепления, после возвращения из Вологды он оказывается в Москве, тут уже очевидно: борьба подходит к концу. Василий Косой уже давно вышел из игры, да и Дмитрий Шемяка растерял свои силы, хотя еще и пытается держаться под Костромой, но потом, разбитый, бежит в Новгород, тогда еще независимый, где ему дают приют. Но туда отправляется с особой миссией по делам службы московский дьяк Степан Бородатый. Очевидно, он там должен представлять какие-то интересы великого князя, а заодно, как выясняется, он делает еще одно важное дело — ведет переговоры с одним из новгородских бояр, у которого вскоре должен пировать на званом обеде Дмитрий Шемяка. Кто конкретно давал соответствующее зелье повару, который должен был готовить на этот званый пир, а может, сам повар проявил инициативу, — это уже детали. Факт тот, что Дмитрий Шемяка на этом званом обеде откушал особенно вкусно приготовленную курочку, после чего очень быстро скончался. Специальный гонец был послан в Москву с этим чрезвычайно важным известием. Это был какой-то подьячий, который только за то, что просто привез это известие, был тут же произведен в дьяки, а это был уже очень высокий чин. Так закончилась эта, честно говоря, переполненная гнусностями, клятвопреступлениями, безобразиями 20-летняя война.
Она шла с перерывами, были замирения. Но сказать, что мы здесь не были на уровне Западной Европы, при всем желании нельзя. Все то, чем переполнены хроники Шекспира, было и в нашем любезном отечестве: отравление, выжигание глаз, клятвопреступление и т. д. Но коль скоро затронута процедура {стр. 57} ослепления, скажу, что тут были некоторые тонкости. Иногда противника хотели просто пугануть, и тогда, повалив его на спину и держа за руки, специалист этих дел просто надрезал ему надбровные дуги. Кровь заливала глаза, но человек оставался зрячим, хотя ему и казалось некоторое время, что глаза он потерял. Вторым способом, который был применен к Василию Косому и великому князю, было ослепление при помощи кинжала: человеку тыкали в глазное яблоко кинжалом. Если останешься жив, то тебе повезло. Ну а третий способ был уже просто варварством — глаза выжигали смоляным факелом. Раскаленную смолу закапывали в глазницы. У нас народ был гуманный, и использовали для этих целей холодное оружие.
Дальше, как раз в середине всего этого кошмара, вклинивается история с Флорентийским Собором — тем Собором и тем митрополитом, которых у нас справедливо полагают предтечами современных экуменистов. Не буду вторгаться в чужую епархию и излагать вам обстоятельства этого Собора, скажу только, что митрополит Исидор был на своей митрополии очень короткое время, потому что в основном был за границей. Но обойти эту проблему нельзя, и решать ее в отрыве от событий общемировых, общеевропейских, тоже не имеет смысла, потому что все это было увязано с фактической гибелью Византии, от которой к этому времени оставались только Константинополь и самые его ближайшие пригороды.
Греки надеялись на какую-то помощь Запада и вместе с тем были почему-то наивно убеждены, что сумеют на Соборе добиться от католиков каких-то уступок. Исидор не был случайным человеком, он был одним из творцов этой унии, искренне убежденным в своей правоте. В Москве, естественно, в этом плохо разбирались, там было не до этого, и поэтому никакой особой подготовки к Собору здесь не велось, разве что митрополит был весьма обеспечен, чувствовал себя чрезвычайно прочно в смысле материальном и представлял Русскую Церковь очень достойно. Затем, когда он вернулся и прочитал акт о Соборе на торжественной службе, где присутствовал великий князь, то реакции не было никакой, несмотря на то, что уже все всё знали: спутник Исидора, епископ Суздальский Авраамий, чья подпись тоже красуется под актом Флорентийской унии, приехал в Россию значительно раньше Исидора и успел, что называется, заложить своего патрона, объяснив, что сам ни в чем не виноват и вынужден был подчиниться. Так что когда Исидор очень активно пытался объяснить, что же произошло на Соборе, реакции не было никакой, а в летописи объясняется, почему: «и воздремавшася и уснуша». То ли Исидор скверно излагал свои мысли, то ли слишком монотонно читал протодиакон, которому было поручено прочесть этот акт. Но через три дня опомнились: Исидор был тут же арестован и заперт в Чудовом монастыре. Потом его пытались пристыдить, якобы даже Собор русского духовенства пытался вернуть его на путь истинный, а затем якобы представители светской власти объяснили ему, что могут быть всякие нежелательные эксцессы и страшные муки, поскольку латинская ересь — ужасная вещь. На самом деле просто не знали, что с ним делать: судить и казнить митрополита пока еще не было принято на Москве. В XVI веке подобная процедура будет рядовым явлением. И только осенью 41-го года так случилось, что он бежал из Москвы. Видимо, ему дали возможность бежать и догонять не стали, таким образом решив эту проблему, разрубив этот гордиев узел.
Собор, который провозгласил митрополитом Московским и всея Руси святителя Иону, установление автокефалии Русской Православной Церкви — все это приходится на правление Василия Темного, которое переполнено такими невероятными событиями, что представить их воедино очень сложно, поэтому здесь необходимо быть особенно внимательными.
Дальше Василий Темный сделал очень умное дело — он возвел на великое княжение своего старшего сына Ивана Васильевича, который впоследствии получил прозвище Ивана III. Иван был уже человеком весьма опытным, потому что успел насмотреться на особенности политической жизни в нашей стране, побывать в ссылках, побегать от врагов своего отца. Очевидно, что он, получив богатейшую практику и замечательные навыки правления, начинает управлять еще при жизни отца, во всяком случае грамоты пишутся от имени двух великих князей, они оба запечатывают эти грамоты. Василий Темный хотел обезопасить своего сына от всяких неожиданностей в случае своей смерти, с тем чтобы великое княжение на этот раз переходило абсолютно автоматически, т. е. он здесь опять-таки следует тому московскому порядку, который укоренился, причем делает это так, чтобы никаких формальностей не возникало: один князь умер — другой уже есть, и все в порядке.
Иван III — это целая эпоха. Самостоятельно он правил 40 лет, а если иметь в виду, что начал править вместе с отцом, то получится чуть ли не 50 лет. За это время чрезвычайно много произошло событий. Первое — это присоединение Новгорода. Вам надо уметь давать характеристику Новгороду, его политическому строю, его экономическому положению и взаимоотношениям с Москвой. Думать, что Новгород был завоеван Москвой, — это весьма формальный подход. Скорее Новгород свалился, как гнилое яблоко — конечно, в подставленные вовремя руки.
Вторая тема, когда речь пойдет об Иване III, — матримониальная: второй брак Ивана III, его женитьба на Софии Фоминичне Палеолог, последней византийской принцессе, и обстоятельства, связанные с этим. Здесь опять-таки я вас отправляю к С. М. Соловьеву, там это все замечательно изложено. Третья тема — это то, что у нас в учебниках называют падением татарского ига. Ига уже не было фактически, потому что никому в голову не приходило платить татарам дань. И не было Золотой орды, а была просто какая-то Большая орда, руководитель которой Ахмат решил тряхнуть стариной и попытаться совершить набег на Москву.
Следующий момент очень специфический, и мы будем заниматься им отдельно — это судебник Ивана III, т. е. все, что было связано с изменением социального состава русского общества. Здесь я пока ничего {стр. 58} не скажу, это тема особая. Следующую тему можно разделить на два вопроса: начало созидания новой государственной идеологии «Москва — третий Рим» (об этом мы еще будем говорить), и строительство московского Кремля (потому что стены, которые мы с вами видим, — это стены Ивана III). Соборы, которые сейчас постепенно начинают использоваться по назначению, построены Иваном III. Грановитая палата — постройка Ивана III. Что касается Кремля, то литература на эту тему очень обширна, лучше всего читать И. Е. Забелина, это самые замечательные книжки по истории Москвы, их признают и все исследователи. А если иметь в виду именно судьбу кремлевских памятников, то надо смотреть П. Г. Паламарчука — «Сорок сороков», первый том. Там все подробно изложено, хотя и сухо, но хорошо иллюстрировано.
Лекция 12
ИВАН III
В прошлый раз мы сделали обзор основных событий XV века, и я говорил, что на княжении Ивана III надо будет остановиться более подробно. Сегодня рассмотрим два вопроса: присоединение Великого Новгорода к Москве и брак Ивана III с Софьей Палеолог.
1. — Государственное устройство Новгорода в XIV–XV веках. 2. — Московское и Новгородское княжество. 3. — Причины ослабления Новгорода. 4. — Первый поход Ивана III на Новгород. 5. — Окончательное присоединение Новгорода. 6. — Второй брак Ивана III. 7. — Нарушение традиции престолонаследия.
Перед тем как переходить к изложению событий, непосредственно связанных с присоединением Новгорода, вероятно, надо вспомнить о том, что собой представлял Новгород на протяжении предшествующих веков своей истории.
Мы знаем, что Новгород — древнейший, если не самый древний, город Руси. Во всяком случае уверенно можно говорить, что в этом отношении он никоим образом не уступает Киеву. Он был действительно первой столицей, поскольку Рюрик, призванный безвестными представителями славянских племен, сел княжить именно в Новгороде, и только потом Олег перенес столицу в Киев.
Мы знаем, что одним из первых новгородских князей был Владимир Святославич, который отправился княжить туда по совету своего дяди Добрыни, в то время как его старшие братья Ярополк и Олег княжить в Новгороде не согласились. И вот, может быть, с этого момента мы можем наблюдать традицию, в соответствии с которой старший сын киевского князя обычно княжит в Новгороде. Но, в отличие от всех других стольных городов, Новгород всегда заключает с князем ряд договоров. Эти договоры на протяжении веков менялись мало.
Суть их всегда сводилась к тому, что князь принимает на себя обязанность вместе со своей дружиной охранять, защищать Новгород от внешних врагов; иногда выполнять обязанности третейского судьи — в тех случаях, когда это необходимо. В свою очередь, Новгород обязуется содержать князя и его дружину, делать соответствующие выплаты, но князь не имеет права заводить себе земельные владения в новгородских землях, не имеет права вмешиваться в дела внутреннего правления, и если он начнет что-либо подобное предпринимать, то договор расторгается. Кроме того, потомки князя вовсе не обязательно должны быть новгородскими князьями. Со временем в этом правиле, по которому в Новгороде обязательно должен княжить сын киевского князя, естественно, возникнет немало исключений, и новгородцы будут приглашать разных князей. И, строго говоря, это и будет прерогативой Новгорода.
Почему Новгород именно приглашал князей, почему именно для внешней безопасности был необходим князь, объяснить несложно. Коль скоро князь приезжал с дружиной, т. е. с полностью отмобилизованным войском, то как раз для устранения внешней опасности это все и годилось. А если бы он вздумал вмешиваться во внутренние дела, то сама структура новгородского государства этому могла противостоять.
Мы помним, что Новгород имел довольно своеобразное политическое устройство — это был вечевой город, вечевое государство. Вече представляло собой своеобразный митинг, в котором одна сторона осиливала другую в основном криком. Не будет ошибкой предположить, что вече не всегда было абсолютно спонтанным. Вече собиралось регулярно для выборов, допустим, посадника и тысяцкого, для решения каких-то важных вопросов. Ну и, естественно, бывали случаи, когда политические распри достигали такого накала, что вече действительно собиралось внезапно.
Новгородское вече вошло в историю как одна из самых скандальных и типичных форм парламентаризма, и ругань, драки, убийства во время демократических процедур в древнем Новгороде были не новостью и не редкостью. Более того, победившая сторона иногда отмечала свою демократическую победу тем, что сбрасывала своих противников с моста в Волхов. Имели здесь место смертоубийства, такие случаи зафиксированы. Но это, пожалуй, только внешняя сторона жизни, потому что на самом деле правил всем посадник — глава администрации и тысяцкий, который возглавлял ополчение. Колоссальную роль играл епископ, впоследствии архиепископ Новгородский. И, наконец, имело место нечто вроде постоянно действующего совета или думы, куда входили новгородские бояре, т. е. представители наиболее известных и богатых фамилий, и так называемые «лучшие люди». Институт лучших людей был практически во всех городах древней Руси, но надо сказать, что лучшие люди не обязательно были самые богатые. Это {стр. 59} были уважаемые люди, многим из которых можно было доверять, которые пока еще не слишком сильно изолгались или проворовались. Хотя, естественно, и здесь бывало всякое.