Воронин Андрей Николаевич. Голос ангела

   3 – Ну, говори, – дрожащим голосом произнес Иван Спиридонович.
   – Что тебе говорить? – – Как это что, зачем мы здесь?
   – Ты еще не понял? – ласково произнес пасечник и засмеялся.
   Белые широкие зубы зловеще сверкнули, отразив неверный свет луны. Птицы закричали еще громче, вороны сорвались со старых деревьев, растущих вокруг церкви. Они метались по небу, словно черное густое облако.
   Пасечник покачивался из стороны в сторону, стоял, уперев руки в бока.
   – Так значит, ты не понял, зачем мы здесь?
   – Нет, и не догадываюсь даже, – бормотал Иван Спиридонович, – я даже не знаю, почему послушался тебя, сидел бы сейчас дома.
   – Ты не мог не послушаться меня.
   – Почему?
   – Ты живешь на белом свете последний день, последние минуты. Хочешь – помолись Богу, а если не хочешь молиться своему Богу, то прямо сейчас иди к нему, – и пасечник развел руки в стороны.
   Иван Спиридонович видел, как пальцы пасечника зашевелились и руки медленно стали сходиться. Они были устремлены к его шее. Иван Спиридонович отшатнулся.
   – Боишься смерти? Все вы смерти боитесь, – ласково бормотал пасечник, надвигаясь на церковного старосту всей громадой своего тела.
   Церковный староста сделал еще один шаг назад, колени подогнулись. Пасечник вцепился руками в церковного старосту, приподнял его, потянул вначале на себя, а затем резко бросил в проем. Иван Спиридонович перевернулся в воздухе. Пасечник негромко и беззлобно хохотал – так смеется человек, играющий с котенком, мягким, пушистым, ласковым. Раздался удар, тяжелый, с глухим хрустом.
   Даже не закрывая люк, пасечник принялся спускаться вниз, что-то невнятно бормоча себе под нос. Он прошел рядом с трупом церковного старосты, лишь немного скосив глаза на безжизненное тело старика, вышел за калитку и растворился в темноте улицы.
   Вороны и голуби, испуганные ночным появлением людей, понемногу стихли, возвратившись на свои прежние места: кто на колокольню, кто в гнезда на деревьях, кто под крышу церкви.

Глава 17

   Майору Брагину поспать не дали и в эту ночь. Его разбудил настойчивый звонок.
   – Товарищ майор, – услышал он голос дежурного офицера, – тут у нас ЧП.
   – Не понял, – прошептал в трубку сонным голосом Брагин и принялся тереть глаза. Он нашарил на тумбочке будильник. – Вашу мать! – рявкнул Брагин в трубку злым голосом. – Что, подождать не могли?
   – Не могли, товарищ майор. Сейчас еду к вам, все расскажу. Буду через пять минут, одевайтесь.
   Жена Брагина чертыхнулась, проклиная мужа, его работу, сослуживцев и гадкую безденежную жизнь. Майор одевался быстро. Дежурный офицер позвонил в дверь через шесть минут. Майор с еще не зажженной сигаретой в зубах открыл дверь.
   – Что у тебя, старлей?
   – Товарищ майор, Анатолий Павлович, есть две новости, одна плохая, вторая еще хуже.
   – Говори, не тяни кота за хвост. И дай мне зажигалку.
   Старлей дал майору прикурить, и они сбежали по лестнице к дежурному уазику. Майор забрался на заднее сиденье.
   – У нас опять труп и есть один потерпевший – в реанимации с поломанными ребрами и сотрясением мозга. Ждут утра, чтобы перевезти в Минск.
   – Кто в реанимации?
   – Слепой Игорь Богуш.
   – Ди-джей, что ли?
   – Он самый. Отделали его, Анатолий Павлович, по полной программе. Если бы женщины вовремя не обнаружили его между домом и магазином на улице Садовой, было бы два трупа.
   – Второй кто? – майор Почему-то подумал, что труп – Холмогоров. Этот человек не выходил у него из головы все последнее время; даже неприятности, которые происходили в городе, майор связывал исключительно с его появлением.
   – Второй – Цирюльник.
   – Тот самый, у которого Холмогоров остановился?
   – Церковный староста, товарищ майор.
   – Что с ним?
   – С ним все в порядке.., он мертв.
   – Совсем мертв? – выбрасывая окурок, с придыханием спросил начальник райотдела.
   – Мертвее не бывает. С ним полные непонятки, Анатолий Павлович. Дверь в церковь открыта, калитка нараспашку, на колокольне люк поднят. То ли он выбросился, то ли сорвался, то ли его.., в общем, неясно.
   – Где он сейчас?
   – У церкви. Я поставил ребят и приказал никого не подпускать.
   "Опять понадобится новенькая желтая лента, – подумал майор Брагин со злостью и горечью. – Задолбало все! Может, бросить службу и свинтить в деревню участковым? Тихо, спокойно, никто голову не дурит, живи себе припеваючи. Ни трупов, ни сатанистов, ни наркоманов, ни попов зарубленных, ни утопленников, ни повешенных”.
   Когда милицейский уазик подъехал к церкви, там уже слышались вой и крики. Истошно вопила жена церковного старосты. К мужу ее не подпускали, она цеплялась за прутья ограды и кричала. Рядом с ней стоял Холмогоров в черном плаще.
   – С женщиной разговаривал? – спросил майор у старлея.
   – Что она может сказать? Плачет, кричит, не соображает. Единственное, что мы выяснили, – что муж появился ночью дома и тут же ушел. Кто-то его позвал, постучав в окно.
   – И старуха не знает кто?
   – Не знает, товарищ майор.
   – А этот?
   – Кто “этот”?
   – Советник патриарха, – плюнув под ноги, буркнул майор Брагин.
   – Я с ним переговорил. Он видел Цирюльника, тот заходил к нему незадолго до гибели.
   – О чем говорили? – старлей передернул плечами. – Ладно, я сам узнаю. Никого туда не пускать.
   Два минских следователя появились на месте происшествия в шестом часу утра. Оба с красными глазами, невыспавшиеся, злые. Их знобило от холода, мужчины ежились, нервно курили. У церкви дежурили “скорая помощь” и две милицейские машины. К храму по-прежнему никого не подпускали. В семь утра у ограды собралось уже человек пятьдесят местных жителей; они прижимали головы к прутьям решетки, пытаясь разглядеть, что происходит у колокольни. Но разглядеть можно было только белеющий крест на могиле отца Михаила.
   – Они так дружили с отцом Михаилом!
   Вот он за собой его и позвал! – выкрикнула вдова церковного старосты, обмирая на глазах соседей.
   К ней подбежали врачи, положили на носилки и понесли в машину “Скорой помощи”.
   – Ну, что вы скажете, Андрей Алексеевич? – Брагин тронул за локоть Холмогорова. Тот повернулся. От его взгляда майор даже качнулся. – Вы меня слышите?
   – Да, слышу, – произнес Холмогоров.
   – Я бы хотел с вами поговорить. Давайте отойдем в сторонку.
   Через минуту майор спросил:
   – Вам что-нибудь известно?
   – Никаких фактов, Анатолий Павлович.
   – Но вы же последний, кто разговаривал с церковным старостой.
   – Думаю, это не так. Вы заблуждаетесь, майор.
   – Как вы считаете: это самоубийство или несчастный случай?
   – Убийство.
   – Однозначно – убийство? – майор пристально посмотрел в глаза Холмогорову.
   – Да, я уверен и, боюсь, не последнее.
   – Кто же станет следующей жертвой?
   – Я не готов ответить на этот вопрос и думаю, ответа не знает никто. Возможно, даже убийца еще не решил, кто станет жертвой. Хотя, может быть, это не так, возможно, ему известно имя или занятие очередной жертвы.
   – О чем вы?
   – Все смерти – звенья одной цепи. Вначале священник, затем Кузьма Пацук, теперь церковный староста. Все смерти, я в этом уверен, крутятся вокруг одного и того же.
   – Чего же?
   – Вы сами знаете.
   – Вокруг оклада?
   – – Оклад – лишь часть чего-то большего, намного более весомого и значимого.
   – Вы не собираетесь уезжать, насколько я знаю? – майор прервал молчание Холмогорова.
   – Пока нет.
   – Пожалуйста, не уезжайте, не поставив меня в известность.
   Холмогоров подошел к машине “Скорой помощи”, тронул врача за плечо.
   – Как она? – спросил советник патриарха.
   – Как всегда в подобных случаях, – поблескивая очками, сказал врач. – Старая женщина, сердце слабое. Сделали два укола, но думаю, все обойдется.
   Холмогоров скользнул взглядом по толпе. И тут же, расталкивая зевак, к нему рванулась Регина Могилина:
   – Андрей Алексеевич, что же это такое творится? Кошмар, ужас!
   – Успокойся, Регина, – перейдя на “ты”, произнес Андрей Алексеевич, взял женщину за плечи, застегнул на ней плащ.
   – Мы с отцом, как узнали, сразу сюда.
   – Что с Игорем? – задал вопрос Холмогоров.
   – Его уже увезли в Минск. Отец хочет с вами поговорить, он там, – она махнула рукой в направлении двух “Волг”.
   Холмогоров увидел Казимира Петровича. Тот, размахивая руками, что-то исступленно объяснял мужчине с мобильным телефоном в руке.
   – Отец считает, – тихо произнесла Регина, – что во всем виноват человек в сером плаще, которого он увидел в городе.
   – Вполне возможно, – сказал Холмогоров. – Пойдемте отсюда. Зачем вы сюда пришли?
   – Это мой город, этих людей я знаю, я здесь выросла, жила, я здесь работаю. Это моя родина.
   – Да, да, все правильно, – думая о чем-то своем, Холмогоров уводил Регину подальше от ограды.
   Казимир Петрович догнал дочь и Андрея Алексеевича, когда те медленно шли по улице.
   – Ничего не хотят понимать – ни тогда, ни сейчас, – размахивая руками, негодовал Казимир Петрович.
   – Погодите, – прервал его Холмогоров, – Казимир Петрович, вы можете организовать лодку и показать мне окрестности?
   – Что именно вас интересует? Те места, где переправлялся Наполеон, возле деревни Студенка?
   – В общем-то, да.
   – У моего соседа есть лодка, я все устрою.
   – Папа, меня с собой возьмете? – Регина посмотрела на отца, затем на Холмогорова.
   – Если Андрей Алексеевич не возражает, то и я не против, втроем будет веселее.

* * *

   В два часа дня Холмогоров, Казимир Петрович и Регина садились в большую деревянную лодку, старую, но еще крепкую. Все были в сапогах. На дне лодки плескалась вода.
   – Это ничего, – вычерпывая воду, пробормотал Казимир Петрович, – я на этой самой лодке не раз плавал, лодка хорошая.
   Регина устроилась на носу, Казимир Петрович – у мотора, а Холмогоров оказался в центре. Казимир Петрович оттолкнул лодку, упершись веслом в мостки, принялся возиться с мотором. Тот с первого раза не завелся. Регина и Холмогоров смотрели на него, скептически улыбаясь.
   – Не волнуйтесь, заработает. Это я вам гарантирую. Не зря же я соседу бутылку водки дал!
   Может, от слова “водка”, а может, от слова “бутылка” мотор затарахтел. Казимир Петрович замахал шляпой, разгоняя клубы дыма.
   – Ну вот, я же вам говорил, а вы не верили, улыбались!
   Тяжелая лодка со слабым мотором медленно поплыла к центру реки, сносимая течением. Ветер, почти не ощущавшийся на берегу, на реке усилился, лодку покачивало на волнах.
   – Куда плывем, отец? – придерживая сумку на коленях, спросила Регина.
   – К Студенке поплывем.
   И город, и берега выглядели со стороны реки совсем по-иному. Холмогоров рассматривал пейзажи, словно пытался увидеть что-то знакомое, найти приметы, известные лишь ему одному. Регина поглядывала на Холмогорова. Андрей ей был не просто приятен и симпатичен, он ей по-настоящему нравился. Ей никогда раньше не встречались мужчины, похожие на Холмогорова.
   Дорога прошла в молчании.
   – Вот эти знаменитые места, – поворачивая мотор, сказал Казимир Петрович, – смотрите, какая прелесть! Тот берег высокий, а этот низкий, болота. Но на болота мы не пойдем, там даже наши сапоги не помогут, мы двинем в ту сторону.
   – Где деревня?
   – Деревня чуть дальше, – краевед махнул рукой в ту сторону, откуда дул ветер.
   И Холмогоров услышал запах дыма. То ли жгли листья, то ли картофельную ботву, запах был с детства знакомый. Лодка врезалась носом в травянистый берег.
   – Регина, выскакивай первая.
   Холмогоров помог Казимиру Петровичу втащить лодку на берег. Когда все уже стояли на земле, Казимир Петрович сказал:
   – Погода начинает портиться, наверное, опять пойдет дождь. Вот и небо потемнело…
   – Странно, – прошептала Регина, – ветер дует в одну сторону, а тучи плывут в другую.
   – Пойдемте.
   Казимир Петрович нашел палку, старую, крючковатую, с ней он стал похож на заправского путешественника – широкополая шляпа, брезентовый плащ с капюшоном, резиновые сапоги. Холмогоров в черной куртке и резиновых сапогах выглядел немного комично. Они двинулись друг за другом: впереди – Могилин, за ним – Регина, замыкал колонну Холмогоров. Казимир Петрович говорил без остановок, одна версия сменялась другой.
   Вдруг Могилин резко остановился.
   – Смотрите, – он поднял руку. – Видите, – он указал палкой на небольшую прогалину, – копают землю люди. А почему копают? Могу вам сказать: через неделю все это уйдет под воду, вот они и стараются, торопятся.
   Трое мужчин в камуфляжной форме копали яму.
   – Думаете, они археологи? – обратился Казимир Петрович к дочери и Холмогорову. – Могу вам точно сказать, ни открытого листа у них нет, ни даже образования, есть лишь надежда. Они думают, что им повезет и они выкопают сокровища Наполеона.
   Трое искателей сокровищ, а это были Лукин и два его охранника, бросили работу. Они смотрели на незнакомцев, смотрели враждебно.
   – Добрый день, – сказал Казимир Петрович. – И вы надеетесь отыскать сокровища Наполеона?
   – А что, нельзя? – Лукин стоял, широко расставив ноги, на краю ямы, лопату он держал, как держат меч.
   – Признайтесь, ведь ничего не нашли? – обратился он к Лукину.
   – Нет, не нашли, – сказал тот, скрежетнув зубами и деланно улыбнувшись. – А вы кто такие, грибники?
   – Нет, просто гуляем.
   – Возле болота?
   – Скоро этой красоты не будет. Лукин смотрел не столько на краеведа, сколько на Холмогорова, смотрел пристально, исподлобья, изучая его. Этот человек показался ему странным: борода, волосы, собранные в пучок на затылке, черная одежда – все выдавало в нем неместного.
   – Вижу, вы неместные. Из Минска, что ли, приехали? – спросил Казимир Петрович у Лукина.
   – Нет.
   – Из Смоленска?
   – Опять не угадали.
   – Мне все равно, откуда вы. И москвичи здесь копали, и ученые из Санкт-Петербурга, а повезло совсем другим людям.
   – И как им повезло? – спросил Лукин, все так же исподлобья тяжелым взглядом меряя то Холмогорова, то Могилина.
   – Клад нашли.
   Лукин поднял голову, его взгляд встретился с взглядом Холмогорова. А Могилин продолжил:
   – В прошлом году нашли клад варяга – триста монет, гирьки, меч.
   – Монеты-то золотые? – спросил Лукин, сглатывая слюну.
   – Нет, не золотые, серебряные, арабские, клад девятого века. Я с ними встречался, возили коллекцию в Эрмитаж, даже там таких монет не было.
   – Где нашли? – спросил Лукин.
   – Ясное дело, не здесь, не на этой поляне, а у деревни, где курганы.
   – Тут есть курганы?
   – Старые захоронения. Я сразу же сказал, что это не клад, а жертвоприношение.
   – Вы уверены? – переспросил Холмогоров.
   – Здесь проходил путь “из варяг в греки”, а у варягов, хоть они, в общем-то, дикие люди, был такой обычай. Не знаю, кому они жертвовали, возможно, Одину, своему богу, может, реке, может, земле. Скорее всего они богатого купца ограбили, а монеты, меч, гирьки – все бросили в воду. Потом русло реки изменилось, через тысячу лет клад оказался не в воде, а на земле. Вот его и отыскали.
   – Может быть, – пробормотал Лукин. Он потерял интерес к этому безумному человеку, рассказывающему байки о долетописных временах. – А золото находили?
   – При мне никто ничего не нашел. Если бы нашли, я бы знал, – Казимир Петрович подошел к краю ямы и заглянул вовнутрь. – Так, как вы ищете, навряд ли что-нибудь найдете.
   – А как надо искать?
   – Надо землю перебирать, снимать ее слоями, слой за слоем, и тогда, возможно, что-нибудь отыщется, если, конечно, вам повезет.
   "Придурок!” – подумал Лукин.
   – Вы хоть ямы потом закопайте, – обратился Казимир Петрович к незнакомым кладоискателям.
   – Закопаем, – отрезал Лукин, берясь за черенок воткнутой в землю лопаты. – Обязательно закопаем.
   – Сходим к пасеке, там места красивые. Слово “пасека”, ненароком оброненное Могилиным, заставило вздрогнуть и Холмогорова, и Лукина.
   – Какая еще пасека? – спросил Самсон Ильич.
   – Там, – повернувшись спиной к Лукину, сказал Могилин, – может, метров пятьсот, а может, чуть больше, есть старая пасека. Она на этом месте уже лет тридцать или сорок стоит. Бог вам в помощь.
   – Всего доброго, – сказал Холмогоров, внимательно оглядывая Лукина и его людей.
   Регина кивнула.
   Кладоискатели ей не понравились. И вид у них был нездешний, и смотрели они недружелюбно. Хотя кто любит, когда ему мешают?
   – Почему вы так спокойно отнеслись к тому, что они копают? Это же запрещено.
   – Здесь бесполезно копать. Я, конечно, их расстраивать не стал, – продолжал философствовать Казимир Петрович, – нравится – пусть роют. Река здесь не протекала, я это знаю точно. По земле видно, и раньше здесь было болото, почти непроходимое. По нашим болотам ни зимой, ни летом не проедешь. За последние сто лет оно немного высохло, и тут можно ходить, а дальше – настоящая трясина. Подпрыгнешь, качнешь землю – трава зашевелится, и дерево метрах в пятнадцати или куст тоже задрожит, зашатается. Если туда провалишься, то все, никогда не выберешься. Мы в детстве пробовали болото измерить – бесполезно, пятиметровый шест целиком уходил в трясину.
   Регина взяла Холмогорова под руку:
   – Андрей Алексеевич, не нравятся мне эти люди.
   – Мне они тоже несимпатичны, Регина, злые они, недобрые.
   – Согласна.
   Вскоре выбрались к пасеке. Два десятка домиков, когда-то ярких, теперь облупившихся, стояли под деревьями. Был здесь и навес, и небольшой дощатый сарайчик. Дверь в сарайчик была нараспашку. Редкие пчелы кружились над пасекой.
   – А где же хозяин? – оглядываясь по сторонам, спросил Холмогоров.
   Казимир Петрович заглянул в сарайчик и увидел две подставки.
   – Хозяин, наверное, домики увозит, – догадался он, – знает, что на следующий год пасеку придется в другом месте ставить.
   – Недоброе какое-то место, – произнесла Регина.
   Тучи все плотнее затягивали небо. Неожиданно налетел ветер. Деревья заскрипели. Все трое поежились.
   – Ну вот, наше путешествие подходит к концу, – сказал Казимир Петрович, вытягивая ладонь. Несколько капель упало ему на руку.
   Холмогоров посмотрел в небо:
   – Сейчас начнется дождь.
   – Гроза будет, – сказал Казимир Петрович, – у меня кости болят. Пойдемте быстрее, может, успеем вернуться, а то мне вас жаль, у меня плащ с капюшоном, а вы промокнете и можете заболеть.
   Ветер становился все сильнее. Когда путешественники добрались до реки, ветер внезапно стих. Река была спокойна, словно перед ледоставом, темно-свинцовая вода казалась недвижимой. Нигде не плескалась рыба, даже чайки не летали над рекой.
   – Скорее в лодку, будет ливень, и не осенний, а какой-то страшный.
   Мотор завелся с первого раза. Регина села рядом с Холмогоровым, он укрыл ее своей курткой. Моторка уходила от берега, уплывала от грозы. Над рекой царила гнетущая тишина, казалось даже, что мотор работает глухо, словно его укрыли толстым одеялом.
   – А вон и пасечник плывет, – Казимир Петрович указал на лодку, которая двигалась к городу вдоль берега, почти сливаясь с деревьями и кустами.
   Как ни старался Холмогоров рассмотреть пасечника, это ему не удалось.
   Пасечник увидел силуэт мужчины на своих мостках. Тот стоял, глядя на реку, в сером длинном плаще, в шляпе.
   "Кто бы это мог быть? Чего ему надо? Мои мостки, сам построил. Что чужому на них делать? Может, кто-нибудь меду решил купить? Так ведь дождь идет”.
   Пасечник подгреб к настилу, лодку поставил носом по течению. Мужчина стоял недвижимо. Пасечник посмотрел на него снизу вверх, положил на мостки весла. Мужчина смотрел на него тяжелым немигающим взглядом.
   – Вам чего-то надо? – с опаской, вкрадчиво осведомился пасечник и оскалил зубы, пытаясь улыбнуться.
   Лицо незнакомца исказила улыбка:
   – Долго ты плыл. Да и я плыл долго, – голос незнакомца был тихий, но пасечник отчетливо слышал каждый звук.
   Пасечник вытер ладонями мокрое лицо, пригладил седые волосы, тоже мокрые, затем поправил телогрейку:
   – Что-то я вас не знаю.
   – Может, и не знаешь, – произнес незнакомец тем же тихим голосом. Затем вытащил правую руку из кармана. – Иди сюда, – приказал он.
   Пасечник с улыбкой-оскалом на четвереньках выбрался на мостки и встал на ноги. Пальцем левой руки мужчина поманил пасечника к себе. Тот, как “зомби”, сделал несколько шагов, неуверенных, словно мостки под ним шатались, как палуба корабля во время качки.
   – Смотри сюда, – мужчина вытянул правую руку, разжал пальцы. На ладони сверкнула половинка медали. Она была блестящая, словно только-только отлитая и тут же разрубленная палашом.
   Пасечник нащупал свою половинку на крепком кожаном шнурке, зажал ее в кулаке и с силой рванул. Протянул ее незнакомцу. Тот принял ее и приставил друг к другу две половинки медали – темную, изъеденную временем, и свою, сверкающую. Половинки сошлись, образовав единое целое.
   – Видишь? – спросил мужчина шелестящим голосом.
   – Да, вижу. Хозяин! Тебя прислал император?
   – Да. Я долго блуждал по миру, долго искал тебя. Шестьдесят лет тому назад я был здесь, но тебя не оказалось.
   – Я не мог, – пробормотал пасечник. – Я хотел, но не мог.
   – Я это знаю. Думал, что смогу обойтись без тебя, но река меняет русло, умирают деревья, и только хранитель места может указать его. Но сегодня все сошлось воедино: я здесь, ты на месте, и они соединились, – незнакомец ударил одной половинкой медали о другую.
   Пасечнику показалось, что сноп синеватых искр блеснул у него перед глазами.
   – Они нам уже не нужны, – незнакомец швырнул обе половинки медали в реку. Пасечник увидел, как они порознь упали в воду. Разбежались круги. Пасечник смотрел на свинцовую воду, пока она не стала абсолютно гладкой, как вороненая сталь, как лезвие палаша. – Нам надо спешить, времени у меня почти не осталось. Сегодня ночью мы должны достать то, ради чего я сюда пришел.
   – Хорошо, все будет исполнено.
   – Я знаю, что ты хорошо выполнял наказ императора. Ты последний, кто служил ему верно. Я все знаю, тебе было непросто, особенно в последние дни, – мужчина в плаще повернулся и медленно пошел по мосткам к берегу. Пасечник двинулся за ним следом, прихрамывая на правую ногу.
   Холмогоров, как ни старался, уснуть не мог. Его то бросало в жар, то начинало знобить. Гроза, которая собиралась, висела над городом, не начиналась. Где-то далеко в верховьях реки слышались раскаты грома, ветер то начинал завывать, сбивая с деревьев последние яблоки, то внезапно замирал. И становилось тихо, так тихо, как перед концом света.
   Холмогоров оделся, прикрыл дверь садового домика. Взглянул на окна дома церковного старосты. Во всех окнах горел свет, в дом входили и выходили люди. Холмогоров пошел к реке. Зачем он туда идет, что ему надо, он не знал, шел и все, заставляя себя ни о чем не думать. Сознание словно рассыпалось, мысли одолевали несвязные. Холмогоров понимал, что он не в силах сложить все воедино, чего-то важного, главного не хватало, какого-то кусочка, какой-то детали. Он вышел к мосткам и двинулся тропинкой. Возле сарайчика на берегу, в котором горел свет, он увидел двух мужчин.
   – Вот, сволочь, – кричал один, – договорились же. Я к ним как к людям, со всей душой… Нужна вам лодка, – пожалуйста, бензин за мой счет, представляешь?
   – Да не кричи ты, лучше пей. Холмогоров остановился. Его не видели, его темная одежда сливалась с черными кустами.
   – Вроде люди солидные, серьезные, одного зовут, не поверишь, Федька.., имя чудное – Самсон Ильич. Так вот этого Самсона Ильича, будь он неладен, я четыре часа на берегу ждал, ждал, звал…
   – Киданули они тебя – пешком вернулись.
   – Одежда у них новенькая, обещали мне ее отдать, три куртки, сапоги, штаны… Мне бы не помешало, я бы не отказался.
   «Самсон Ильич…»
   И тут все сошлось. Холмогоров вспомнил видение, вспомнил пасеку, виденную сегодня днем и виденную раньше, вспомнил седой крепкий затылок и имя – Самсон Ильич, – мед, пасечник, пчелы.
   – Их надо спасти, они погибнут! – Холмогоров побежал к дому Казимира Петровича Могилина.
   Регина еще не спала, она проверяла тетради своих учеников, когда Холмогоров постучал в дверь.
   – Что случилось? – воскликнула Регина.
   – Регина, мне кажется, я знаю. Нужна лодка, фонарь, быстрее!
   Они втроем побежали к реке. Казимир Петрович отставал, Холмогоров поторапливал:
   – Быстрее! Быстрее!
   Ветер стих совершенно. Пейзаж стал недвижимым, как на фотографии, мрачным, темным.
   – Казимир Петрович, оставайтесь здесь! – вскочив в лодку, бросил Холмогоров. – Регина, ты умеешь управлять?
   Регина завела мотор.
   – Нет, я с вами, – заявил Могилин.
   – Оставайтесь здесь, идите в милицию, скажите майору Брагину, чтобы ждал нас здесь, мы скоро вернемся.
   – Майору Брагину? Зачем?
   – Идите, Казимир Петрович, это очень важно!
   – Что вам стало ясно? – перекрикивая шум мотора, спрашивала Регина.
   – Я, кажется, понимаю, что здесь происходит. Можно быстрее?
   – Нет, нельзя, это же не машина. Через полчаса лодка врезалась в берег.
   – Ты не ошиблась, Регина, это здесь?
   – Да, кажется, здесь.
   Они побежали: Холмогоров впереди, Регина следом. Через четверть часа они добрались до того места, где днем видели искателей клада – Самсона Ильича и двух его людей. Если бы не молния, то рассмотреть что-либо было бы почти невозможно. Синяя вспышка, ломаный зигзаг, острие которого уперлось в землю, залив все слепящим ярко-синим светом. Регина испуганно жалась к Холмогорову. Странно, но совершенно не было ветра и ни капли дождя, хотя тучи висели так низко, что Регине казалось, протяни она руку, и пальцы спрячутся в них. Бухали глухие далекие раскаты грома, похожие на артиллерийскую канонаду, только более грозные и страшные.