Воронин Андрей Николаевич. Голос ангела

   "Кузьма Пацук”, – тут же всплыли в голове имя и фамилия.
   Самсон Ильич поприветствовал его крайне сдержанно, даже не стал приглашать в дом.
   – Как дела? – спросил он.
   Пацук многозначительно подмигнул:
   – Дела лучше некуда, – зашептал он, – за советом к вам приехал. Москва от Борисова – не близкий свет.
   – Стоило ли тратиться на билет?
   – Стоило, – убежденно проговорил Пацук и сильно сжал плечо Лукина. – Я нашел! – горячо выдохнул он.
   – Что? – сдержанно поинтересовался Лунин, хотя уже понял, о чем идет речь, и сердце его сильно забилось.
   – То самое, – Пацук осматривался по сторонам торопливо и с опаской.
   Самсон Ильич имел твердое правило: никого из бывших уголовников в дом к себе не водить. Мало ли каким человеком Кузьма был на зоне, а вышел на свободу и вполне мог взяться за старое – в людей стрелять.
   – Покажи, – шепотом предложил он Пацуку.
   Пацук помялся, но все-таки вытащил из-под полы пиджака что-то тяжелое, завернутое в хлопчатобумажную ткань. Развернул на колене и, придерживая материю за края так, чтобы невозможно было увидеть со стороны, подмигнул Лукину. Тот бросил взгляд в мерцающий полумрак, там отливал холодным металлом крест.
   "Массивный, серебро с золотом”, – определил Самсон Ильич и тут увидел надпись, сделанную по-гречески.
   – Где взял?
   – Такие вопросы вслух не задают, – мелко засмеялся Пацук и, тут же завернув крест в ткань, сунул его под мышку. – Мы же с вами, Самсон Ильич, сколько об этом в библиотеке говорили? Там нашел! Я же говорил, клад существует, а вы мне не верили.
   – Клад нашел? – с расстановкой проговорил Лукин. – Ты нашел клад и такой бедный?
   – Я к вам приехал за советом.
   – Полагаю, крест ты украл в музее или в церкви.
   – Нет, Богом клянусь! – Пацук неумело перекрестился.
   – Пошли, – последние сомнения у Самсона Ильича отпали, и он набрал код на замке подъезда.
   Уже в квартире за письменным столом Лукин в пятне света настольной лампы внимательно рассмотрел крест, погладил его пальцами. Но по привычке при этом делал недовольное лицо.
   – Всякая вещь имеет цену. Серебро, золото. Золота здесь мало, серебро дешевое. Максимум, что я могу предложить, – Лукин задумался, возвел глаза к потолку, прикинул стоимость билетов от Борисова до Москвы и обратно, прибавил к ним суточные Пацука. На все про все оказалось сто долларов. – Значит, получишь пятьсот: двести сегодня и триста завтра.
   Пацук сидел словно окаменевший. Как всякий начинающий кладоискатель, он рассчитывал разбогатеть мгновенно и капитально, надеялся, что крест потянет тысяч на десять. То, что напрестольный крест уникален, Лукин понимал, но настоящую цену назвать не смог бы даже он. Вещь очень редкая – Византия, о чем свидетельствовала надпись по-гречески. Крест не поддельный, сомнений не оставалось, не позднее литье.
   – Это девятнадцатый век, – притворно вздохнул Самсон Ильич. В Звенигороде отлили, мастерские святого Синода.
   – Не может быть! – выдохнул Пацук. – Клад-то после Наполеона остался.
   – Правильно, тысяча восемьсот двенадцатый год – это девятнадцатый век, – улыбнулся Лукин, глядя прямо в глаза Кузьме Пацуку. – Отлили его в тысяча восемьсот пятом, – и он ногтем указал на греческие буквы, – кириллицей дата написана, надпись на церковнославянском.
   – Да? А я думал…
   – Я же говорил тебе, ничего особо ценного Наполеон в Москве захватить не мог, в Первопрестольной бросили то, что не жалко бросать, то, что тащить тяжело. Веса в кресте твоем много, а толку мало. Ты еще много нашел?
   – Есть кое-что, но весь клад отыскать не удалось. Наверное, рассыпался обоз, когда под воду ушел, по одной вещи выкапывали.
   Лукин тут же отметил, что Пацук сказал “выкапывали”, значит, доступ к кладу имел не один Кузьма. И тут же решил, что перегибать палку, предлагая слишком маленькую цену, не стоит. Пацук решит, что ездить в Москву невыгодно. Да и напарник Кузьмы может оказаться смышленым – найдет другого покупателя.
   – Значит, так, – Лукин подал две стодолларовые бумажки, затем замешкался и из потайного отдела старого бумажника вытащил еще две помятые пятидесятки. – Извини, это все, что есть на руках. Честно скажу, навар для меня будет баксов двести, а головной боли получу – на месяц, а то и на два. Плачу только из расчета на перспективность сотрудничества. Рискую…
   – Крест чистый, не краденый, из клада.
   – А клад кому, по-твоему, принадлежит, тебе, что ли, или подельнику? Он государственный. Занеси крест в милицию, тебе перепадет двадцать пять процентов, с них налоги уплатишь, и крест не в пятьсот баксов оценят, а в лучшем случае в сто. Получишь на руки двадцатку. Плюс, тебя станут на допросы таскать, дознаваться начнут, мол, остальное золото-серебро куда спрятал?
   – Я думал, он дороже стоит.
   – Хочешь – забирай, – Самсон Ильич спокойно выдвинул крест из светового круга. Крест замерцал.
   Деньги подрагивали в руке Пацука. Одет он был небогато.
   – Врете вы, конечно, Самсон Ильич…
   – Смысла мне нет тебе врать.
   – Врете, сами небось пятьсот баксов на нем поднимете. Накиньте еще. Лукин хихикнул:
   – Подниму, если лоха найду. Но сейчас все умные стали, книжки читают, в Интернете сидят. Да и церковная утварь в цене упала, товар неходовой. Священникам ее только и можно продать, но откуда у них деньги? Попы сами привыкли все на халяву получать.
   – Да уж. Люди им бесплатно ремонты делают, деньги на церковь жертвуют, те же кресты, иконы и Библии в подарок несут, чтобы замолить грехи.
   – Говори честно, Кузьма, что еще у тебя на руках есть? Если комплект хороший соберется, то его дороже можно продать, а если вещички вразнобой идут, то это дешевка.
   Пацук мялся, тяжело переступая с ноги на ногу.
   – Ты садись, не топчись, дырку в ковре протрешь. И решайся, честно говори, со мной или с другими работать дальше будешь?
   Пацук сел, положил руки на колени:
   – Вас, Самсон Ильич, я давно знаю, буду с вами работать. Думаю, что этот крест – вещь не последняя. Я с одним мужиком на пару работаю.
   – Не мог один клад искать?
   – Он в электронике волочет, соорудил такую штуку, которая на цветные металлы реагирует. Вот и ищем с ней по ночам.
   – Где? – спокойно, словно речь шла о чем-то абсолютно неинтересном, спросил Самсон Ильич.
   – А вот этого не скажу, это моя коммерческая тайна. Я же не спрашиваю, кому вы крест продать собрались? Меньше знаешь – крепче спишь, вы меня сами этому научили. Неделю мы искали, нашли две крупные вещи: крест и оклад, и еще кое-что по мелочи. Разбросано там все в земле. Монеты мы зубному технику вдули – хорошо заплатил. Искать трудно, по ночам приходится в болоте лазать. А как дожди пройдут, туда вообще соваться опасно. Добычу мы поделили: мне – крест, мужику – оклад, – и Кузьма руками показал размер оклада, а потом ткнул пальцем в том энциклопедии, лежащий на краю стола. – Такой же, только вдвое тоньше, на нем тоже по-старорусски надписи сделаны, такие же, как на кресте.
   – Почему оклад не привез?
   – Он не у меня. Я напарнику сказал, что в Москву съезжу, настоящую цену от сведущего человека узнаю, потом продам. А сколько такая штуковина стоить может?
   – Если они рядом лежали, то, наверное, одного времени.
   – Не совсем рядом, метрах в десяти друг от друга.
   – Это не имеет значения. Знаешь, Кузьма, зайди ко мне завтра часиков в шесть, вечером. Предварительно позвони. Я кое с кем переговорю, и, если мое предложение людей заинтересует, может, еще триста за крест отхватишь. А про оклад я подумаю, с людьми поговорю. Если найду нужного покупателя, значит, ты, Кузьма, еще баксов двести на окладе срубишь – уже своих, личных. Кузьма приободрился:
   – Дорога дорогая, Самсон Ильич, – начал жаловаться Пацук, – опасно у вас в Москве. Меня милиция дважды останавливала, террористов и бандитов ловят. Хорошо еще, что я на кавказца не похож.
   – Твоя правда, не похож, – Самсон Ильич нервничал, только виду не подавал. – Ты иди, завтра позвонишь, встретимся. Ты ищи, Кузьма, только аккуратно, что найдешь, прячь и никому ни гу-гу, а то и рубля рваного не получишь. У меня в ваших краях дела тоже есть, я в Беларуси довольно часто бываю. Буду в Варшаву ехать – к тебе заскочу. Гостиница у вас хорошая?
   – У меня остановиться можете. Самсон Ильич снисходительно улыбнулся. Раньше Лукин мог выпить из одной кружки чифиря с Пацуком, но свобода их развела. И какое расстояние между ними теперь, Пацук почувствовал только сегодня. Его собственный дом, считавшийся в Борисове зажиточным, показался ему жалкой хижиной.
   Он осмотрелся. “Богато живет Лукин. Он и на зоне жил круто, хотя там каждый рубль сотенной с воли стоит”.
   – Завтра жду твоего звонка.
   Лукин буквально выпроводил Пацука, тщательно запер дверь и радостно потер руки. Он бросился к компьютеру, влез в базы данных, просмотрел все, что касалось византийских ценностей. Этот крест нигде раньше не объявлялся, хотя похожие изделия встречались. Ценник поражал воображение: сто пятьдесят, триста, четыреста восемьдесят фунтов стерлингов. Наверняка этот крест принадлежал кому-нибудь из первосвященников, возможно, даже константинопольскому патриарху или антиохийскому.
   Ладони у Лукина вспотели. Он уже точно знал: Пацук отыскал клад императора Наполеона. “Везет либо полным дуракам, либо очень умным. Пацук дурак, а я умен. Нам повезло вместе. Ему на пятьсот долларов – “по Сеньке и шапка”, – а мне еще посмотрим. Жизнь начинает налаживаться, не зря я оказался в тюрьме, не зря потратил пять лет”.
   Просмотрел Самсон Ильич и оклады икон, сделанные в Византии в десятом веке. Подобных вещей в каталоге оказалось около сотни по всему миру.
   "По всему выходит, что благодаря кресту и еще паре-тройке подобных вещей я стану долларовым миллионером, поднимусь, можно сказать, на ровном месте. Если вещь не значится в розыске, за нее можно запрашивать настоящую цену. Все теперь зависит от моего ума и расторопности”.
   Лукин взял в руки массивный крест, покачал его как ребенка, поцеловал. “Поживешь у меня, но так, чтобы на тебя даже луч света не падал. Я тебя спрячу так, что ни одна собака тебя не найдет, хоть весь дом перевернут. Обрадую завтра Пацука, скажу, мол, лоха коммерсанта нашел. Дам еще пятьсот баксов, а то уходил он от меня как в воду опущенный.
   И еще скажу, что клиент оклад ждет не дождется. Если оклад не хуже креста окажется, мол, он готов сразу восемьсот отвалить, а то и штуку”.
   От этих мыслей у Лунина, словно от стакана водки, закружилась голова, кровь радостно застучала в висках.
   Зазвонил телефон. Голос адвоката звучал радостно:
   – Нашел клиента. Можно пять единиц поднять.
   Лукин даже не сразу понял, о чем идет речь. Пять тысяч долларов показались ему каплей, упавшей на пересохший язык жаждущего.
   – Не торгуйся, отдавай.
   – Не в моих привычках, Самсон Ильич, без торга отдавать.
   – Мне хватит пяти штук, верх себе забери, каким бы он ни был.
   – Благодарю, Самсон Ильич! Ты не захворал часом? Может, тебе деньги срочно нужны, так я дам взаймы.
   – Нет, все отлично. Я живу скромно, кефир, сортир… Ты же знаешь, Лукину много не требуется. Кое-что из старья продаю, книги по антикварам рассовываю. Много ли старику надо? На девочек и рестораны не трачусь, на дорогих авто не езжу.
   – Свалить за границу собрался, что ли? – вкрадчиво осведомился адвокат.
   – Нет, о смерти думаю. Смешно оказаться самым богатым на кладбище! В гробу карманов нет.
   – Может, ты и прав, – тотчас согласился адвокат, боясь, что Лукин передумает насчет пяти тысяч. Адвокат и так назвал цену в расчете на то, что две тысячи останутся ему в качестве комиссионных.
   – Действуй, – коротко отдал приказ Лукин. – Главное – не цена, а процесс, оборот. Чем быстрее товар и деньги крутятся, тем лучше. Спокойной тебе ночи.
   – И вам, Самсон Ильич, нескучной ночи и сладких сновидений.
   Лукин в ответ буркнул и отключил телефон, чтобы тот не беспокоил его до утра. Торопливо подошел к большому двухкамерному холодильнику, открыл дверцу морозилки. В верхнем контейнере лежали три заледеневшие пачки пельменей. Бумага серая, пельмени дешевые, такими только собак кормить, да и то если животных не жалко. Надорвал одну, вытряхнул пельмени в мусорное ведро, вызволив тугой сверток долларов в тонкой целлофановой пленке.
   – Пятнадцать тысяч, – взвесив на руке деньги, произнес Самсон Ильич, – треть того, что у меня осталось. Мне казалось, что этого мало, даже на сигаретах экономил, покупал средней паршивости. А теперь понимаю, для хорошего дела не надо много денег. Если карта, конечно, ляжет. Мне, кажется, легла.
   Он отсчитал тринадцать бумажек, пять отложил для Пацука, восемь спрятал в карман пиджака. Деньги бросил небрежно на дно глиняного кувшина, сверху воткнул сухие гортензии.
   "Порядок”, – подумал Лукин.
   Крест он завернул в тряпку и, как рыбу, спрятал в морозилку. Забросал сверху пакетами с замороженными овощами.
   "Адвокат мне теперь не нужен, пусть работает по мелочевке и думает, что я крошки клюю”. Решив избавиться в крупном деле от адвоката как от посредника, Лукин вытащил записную книжку, потрепанную и засаленную, в которую еще до заключения записывал солидных клиентов. “Времени прошло немало, пять лет – это не один день и даже не один год”.

Глава 5

   Самсон Ильич, даже сидя на зоне, следил за жизнью рынка и многое знал о каждом из своих потенциальных покупателей. Некоторые из них уже жили за границей, парочка успокоилась на кладбище – теперь им не нужны ни оклады, ни кресты, ни картины Айвазовского. Но их деньги продолжали жить собственной жизнью. Их заполучили наследники и компаньоны, остались дома, стены, на которые вешают картины, есть сейфы, в них прячут драгоценности. Жизнь продолжалась и даже стала еще более активной, деньги теперь никто не прятал.
   «Вот они те, кто может выложить крупные суммы!»
   Три зашифрованные фамилии находились на одной странице блокнота. Как следствие ни пыталось расшифровать записи, это оказалось сложнее, чем прочесть вавилонскую клинопись или надписи на египетских пирамидах. Систему шифра Самсон Ильич изобрел самолично, она была проста, как грабли. Но чтобы ее прочесть, надо было знать всех одноклассников Самсона Ильича. Каждому из своих клиентов он давал фамилию одноклассника, руководствуясь внешним сходством или чертами характера: Кошкин, Иванов, Петров. Простецкие фамилии, но за ними скрывались непростые люди и деньги вертелись огромные. Десять тысяч для подобных мужчин были сегодня как три копейки в советское время для директора комиссионного магазина по торговле заграничной радиотехникой.
   Каждый солидный человек имеет пару каналов связи, в которые посвящает или очень близких, или очень нужных людей – врачей, адвокатов, любовниц. Эти каналы могут быть самыми разнообразными, и они со временем не меняются: официант в ресторане, бармен, бабушка-пенсионерка, врач-стоматолог, массажист, банщик.
   Лукин включил телефон, набрал номер. Это был бар в дорогом ресторане.
   – Сашу Новицкого, пожалуйста.
   – Метрдотель сейчас подойдет. Хватило двух фраз, произнесенных Лукиным, чтобы из трубки послышался восторженный вздох:
   – Самсон, ты ли это?
   – А то! – сказал Лукин.
   – Я не спрашиваю, почему пять лет ты не звонил, но почему не звонил два месяца, вот это позволь спросить.
   – Не было повода.
   – Я понимаю, повод появился, и я тебе уже не нужен? Тебе нужен человек?
   – Кстати, как он? Как его левая почка?
   – Левая почка у него уже новая, он сменил две жены и две почки.
   – Я за него рад. На это они денег не жалеют.
   – Кстати, Самсон Ильич, ты не поверишь, но он именно сейчас у нас обедает.
   – С нужными людьми?
   – Нет, один.
   – Обслуживает его кто?
   – Старая гвардия. Они и крошки сметут, и спичку зажгут, и о погоде разговор поддержат.
   – Я не прошу тебя позвать его к телефону, но если он соберется уходить раньше чем я приеду…
   – Я принесу ему трубку, если ты, Самсон Ильич, не собираешься испортить клиенту аппетит.
   – Отстаю от жизни, забываю про радиотелефоны. Я не собираюсь просить у него деньги в долг. Хочешь фокус? Я поговорю с ним две минуты, а потом…
   – Он умчится к тебе?
   – Я не хочу портить твой бизнес, Саша, он закажет…
   – И что это будет за заказ?
   – Он закажет бутылку французского коньяка.
   – Ты знаешь, какой у нас есть коньяк?
   – Я, Саша, пить его не собирался еще пять минут тому назад. Теперь же поверил в свою звезду. И пусть бутылка будет стоить хоть пятьсот долларов, мне это все равно. Мой интерес в другом. Трубочку передай.
   Самсон Ильич слышал шаги, мягкий гул ресторана, звяканье приборов и посуды. Затем донесся вкрадчивый голос метрдотеля, который почти шепотом произносил имя-отчество:
   – Павел Изотович.
   – Кто? – спросил мужчина, откладывая прибор.
   – Надеюсь, вы не будете разочарованы, – интригующе сказал метрдотель.
   – Алло, слушаю!
   – Добрый вечер, Павел Изотович!
   – Ты ли это?
   – Вы говорите так, как говорил Гамлет своему отцу. Но я не похож на тень.
   – Ты вернулся из страны теней. Наслышан.
   – У меня, Павел Изотович, есть предложение…
   – От которого я не смогу отказаться.
   – По-моему, вы ни разу не отказывались от моих предложений.
   – Ты знаешь толк в хороших вещах, знаешь мои слабости и этим умело пользуешься.
   – Вы большой поклонник Византии. Есть вещь десятого века, подобных вещей сохранилось до наших дней, может быть, две дюжины, может, полторы. Все они имеют постоянную прописку. У меня же чистый эксклюзив.
   – Саша, бутылку коньяка самого дорогого.
   – Павел Изотович, скажите Саше от меня, что я выиграл пари.
   – Этот Поц знал, что я закажу… – бросил Павел Изотович метрдотелю.
   – На том и живем.
   – Ты живешь по старому адресу?
   – Конечно, я консервативен.
   – Сейчас пришлю машину.
   – Только без охраны, Павел Изотович, я не люблю людей с оружием и собак не люблю.
   – Хороший коньяк любишь?
   – Особенно в компании с хорошим человеком.
   – У тебя, Самсон Ильич, вкусы не испортились. Ты не заказал стакан крепкого чифиря.
   – Чифирь не бывает крепким или слабым, слабый чифирь – уже не чифирь.
   – Жди, машина вот-вот под окном будет.
   – Вот так да! – радостно сказал, положив трубку, Лукин. – Только крест спрятал, а его снова доставать придется. Процесс пошел.
   Крест уже напитался холодом, пальцы к нему примерзали. Самсон Ильич расположил крест на листе белой бумаги, рядом с ним положил зажигалку и достал фотоаппарат. Полыхнула вспышка, и вскоре из “Поляроида” выползла еще темная и влажная фотография. Лукин просушил ее, включив вентилятор, полюбовался.
   – Как живой!
   Когда джип остановился у подъезда, крест уже был спрятан в холодильник, а его временный владелец стоял в длинном плаще и пшикал на себя дорогим одеколоном. Оделся Лукин безукоризненно, хотя понимал, что ему все равно будут рады: приедь он даже в телогрейке и зимней шапке, в ресторане его встретят как дорогого гостя, и даже оркестр, если метрдотелю покажется, что Лукин этого хочет, сыграет туш. Галстук Лукин не надел, по старой привычке он повязал шелковый шейный платок в мелкий белый горошек на черном фоне и расправил ворот дорогой рубашки. Он буквально слетел по лестнице, как бывало в молодые годы.
   Шофер распахнул дверцу, Лукин уселся на скрипучее кожаное сиденье.
   – Павел Изотович по-прежнему курит “Амфору” и пользуется одеколоном “Шанель”?
   Шофер сдержанно кивнул. Лукина он не знал, видел впервые, но, если хозяин послал собственную машину по первому звонку, значит, человек этот уровня министра, а то и вице-премьера.
   – Закурите? – Лукин либерально протянул шоферу пачку сигарет. Тот испуганно ответил:
   – Мне не положено.
   – Павел Изотович не любит, когда в машине пахнет другим табаком?
   – Но сами вы курите, не стесняйтесь.
   – Я и не стесняюсь.
   Лукин выпустил кольцо дыма, положил голову на подголовник и, смежив веки, сквозь узкие щелки принялся любоваться вечерней Москвой.
   – Мигалка есть? – спросил он.
   – Есть. И пропуск в Кремль имеется.
   – Не надо, лишнего шума поднимать не стоит.
   Метрдотель терпеливо ждал на крыльце ресторана прибытия Лукина. Они обнялись как старые друзья.
   – Ты не изменился, Саша, – подергав за мочку уха седого метрдотеля, произнес Лукин, – словно в барокамере пять лет просидел.
   – И ты, Самсон Ильич, выглядишь на пятерку.
   – Свежий воздух, лес, хвоя.
   – Это теперь ты так говоришь, а там ты говорил – лесоповал долбанный.
   – Не был я на лесоповале, Саша, я в библиотеке сидел.
   – Тебя уже с нетерпением ждут.
   – Веди.
   Лукин даже не вытащил руку из кармана плаща, чтобы открыть дверь, охранник распахнул ее сам и замер у стены, словно был скульптурой, а не живым человеком.
   – Все течет, все изменяется, – бурчал себе под нос Лукин, оглядываясь по сторонам. – Фонтаны развели, рыбочек, попугайчиков.
   – У нас даже удав есть, питон, – метрдотель указал на огромный подсвеченный террариум, в котором на сухой ветке, толстый, как батон вареной колбасы, висел и переливался всеми цветами радуги питон.
   – Мерзость, – произнес Лукин, брезгливо отворачиваясь.
   Змей, мышей, тараканов он терпеть не мог.
   – Не поверишь, Самсон Ильич, каждый вечер какой-нибудь пьяный псих просит за любые деньги приготовить ему питона. А когда я говорю, что он стоит пятьдесят штук зелени, любители экзотики сразу же трезвеют, умнеют и аппетит у них пропадает.
   – Сколько он на самом деле стоит?
   – Мы купили его за пятьсот, по случаю, – метрдотель подвел Лукина к двери отдельного кабинета, трижды постучал в панель из лакированной карельской березы и впустил гостя. Сам остался за плотно закрытой дверью, словно охранял ее от вторжения.
   Большой стол уже был накрыт на две персоны, звучала негромкая музыка. Павел Изотович точно в таком же шейном платке, как у Лукина, пригладил бакенбарды, будто вытер о них вспотевшие пальцы, не спеша поднялся навстречу гостю.
   – Сколько лет, сколько зим!
   – Пять лет, четыре зимы, – отрапортовал Лукин.
   – Как один день.
   – Для кого как. Это вы здесь каждый вечер, Павел Изотович, вольны распоряжаться собой, поэтому вам и кажется, что это было вчера.
   – Вчера вечером мы пили коньяк, а потом время остановилось на пять лет.
   – Теперь оно сдвинулось с мертвой точки.
   – Садись, дорогой, – после дружеских объятий произнес Павел Изотович, – тебя мне видеть приятно. Не рассказывай, как там плохо, я знаю.
   – Даже не собирался. Самому хочется забыть.
   – Забудь. – Коньяк уже был разлит в бокалы. – Это самый дорогой, – сказал Павел Изотович, подвигая бокал к Лукину.
   Тот сунул руку в карман пиджака и вытащил старомодную стильную зажигалку, бензиновую. Картинно поставил на край стола, крутанул колесико. Зажигалка горела как свеча, язычок пламени отклонялся то к одному мужчине, то к другому.
   – Хватит церемоний, не тяни, не томи душу. – Рядом с зажигалкой легла ладонь Самсона Ильича. Рука Павла Изотовича, усиленная двумя перстнями баснословной цены, переливаясь бриллиантами, быстро заскользила по скатерти к руке Лукина. Один за другим он принялся поднимать пальцы Лукина.
   – Так и быть, не стану тебя мучить, – Лукин резко оторвал ладонь, фотография взмыла над столом, несколько раз перевернулась, а затем картинно упала рядом с зажигалкой.
   Павел Изотович схватил ее, быстро водрузил на глаза очки и принялся изучать. Его губы шевелились, в уголках глаз по-стариковски заблестели слезы.
   – Обрадовал старика, удивил! Ну, Лукин, ну, мать твою! Никогда не думал, что такое счастье привалить может. Где взял – не спрашиваю, но если предлагаешь… Вещь чистая, в Интерполе не значится?
   – Абсолютно чиста, как слеза младенца.
   – Сколько хочешь? – обнюхивая фотографию, шепотом спросил Павел Изотович.
   – Давай уточним, что это такое. Ты станешь обладателем того, чем владели императоры, первосвященники, патриархи. Это не царская вещь, ей могут владеть лишь те, кто владеет миром. Это не яйца сраного Фаберже и не шкатулочка какая-нибудь, это – вещь.
   – Вижу, – выдохнул Павел Изотович, – мы понимаем друг друга. Сколько?
   – Вот распечаточка, – Самсон Ильич скромно положил на стол листок, похожий на ресторанный счет, – цены в фунтах стерлингов проставлены, так что умножай их, пожалуйста, на один и восемь.
   – На один и пять.
   – Я думаю, торг здесь неуместен, как говаривал один наш знакомый.
   – За эту цифру отдашь? – Павел Изотович ткнул пальцем в середину списка.
   Лукин взял листок, переломил его пополам – так, что указанная цифра осталась сверху, и оторвал нижнюю часть. Смял листок. Огонек зажигалки лизнул бумагу, и она рассыпалась пеплом в большой хрустальной пепельнице.
   – Беру на одну строку выше.
   – Круто берешь, – с улыбкой проговорил Павел Изотович. По улыбке можно было догадаться, он готов отдать и эти деньги. – По рукам? – нетерпеливо предложил бизнесмен. Лукин не спешил отрывать ладонь от стола.
   – Крест не у тебя? – с придыханием просвистел Павел Изотович.
   – Конечно же, не с собой, но принадлежит он мне.
   – Еще двадцать сверху и по рукам. На этот раз ладонь Лукина вспорхнула, как вспугнутый воробей, и пальцы мужчин соприкоснулись.
   – Никогда не понимал людей, коллекционирующих антиквариат, – пожал плечами Самсон Ильич. – Я смотрю на украшения, на исторические ценности лишь с точки зрения денег. Для меня это товар, а для тебя, дорогой ты мой Павел Изотович, что это такое?