Андрей Воронин
Наперегонки со смертью
Часть первая
Кровь на сапогах
I
Женька Хлыст, шедший в двух шагах впереди Сашки Бондаровича, в три погибели сгибаясь под тяжестью "бидона", как называли они эти герметические термосы-контейнеры между собой, вдруг споткнулся и чуть не упал. "Бидон" зашатался, теряя равновесие на плече у Женьки, и, вырвавшись все же из цепких и крепких рук парня, грохнулся оземь, неудачно попав замком прямо на довольно крупный камень. Замок не выдержал удара, крышка отскочила, и на сапоги Бондаровича хлынул поток крови.
Темной, густой, несомненно человеческой, крови.
"Так вот что каждый месяц грузили мы в этих контейнерах в вертолет! Так вот чем, оказывается, занимается Ахметка в своей чертовой лаборатории!"
Женька стоял, ошеломленно глядя на лужу крови, а на него уже несся Ахмет, бешено тараща свои маленькие глазенки.
– Шакал гребаный! Ублюдок! Я тебя... – страшно вопил разъяренный таджик.
Хлыст так и не успел дослушать все проклятия и ругательства Ахмета – острый и длинный кинжал таджика вспорол ему горло. Ахмет всегда резал людей и баранов одинаково спокойно, не выражая никаких эмоций, а сейчас он это сделал с ненавистью, яростно, с сумасшедшей злостью сверкая глазами.
Он засунул острие лезвия поглубже в горло и несколько раз провернул его там. Фонтан яркой Женькиной крови хлынул на таджика, на грудь Женьки, на песок, смешиваясь с той, темной. Ахмет выдернул нож и отскочил в сторону, а то, что минуту назад было Женькой, постояло какое-то мгновение, судорожно дернуло руками и упало. Лицом прямо в кровь, свою и чужую.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Бондарович швырнул свой контейнер в Ахмета, точным и выверенным движением рванул с плеча автомат Калашникова и дал очередь. Прямо в вытаращенные глаза проклятого чурки.
Выстрелы гулким эхом разнеслись по горам.
Очередь в упор снесла Ахмету полголовы, и мозги ошметками медленно, как в кино, взлетели на том месте, где за мгновение до этого возвышалась баранья шапка их бывшего владельца. Ахмет, кажется, так и не понял, что произошло, как был уже у Аллаха.
Но у Бондаровича не было времени любоваться сделанной работой, выстрелив, он тут же отпрыгнул в сторону и, перекатившись, как учили его когда-то в десанте, по земле, укрылся за кучкой камней. Запоздалая очередь из крупнокалиберного пулемета со сторожевой вышки, где охранник лагеря, видимо, только сейчас сообразил, что к чему, взметнула фонтанчики земли на том месте, где только что стоял Бондарович. Но вторая очередь из автомата заставила охранника успокоиться навсегда.
"Ну, Банда, кажется, ты влип! – мелькнуло в голове парня. – Чего ж ты наделал-то, а?! Чего теперь будет?!"
Но мысли бегают, а руки делают – Бондарович был профессиональным солдатом и рассуждать в бою не привык. В такие минуты он действовал автоматически, интуитивно, выбирая самое правильное, самое верное решение, и до сих пор интуиция его не подводила, В слишком серьезную переделку он так неожиданно попал, чтобы еще задумываться над своими действиями. Теперь перед ним был враг.
Враг невероятно сильный, не знающий пощады, жалости он не вызывал.
Бондарович вскочил и в три прыжка оказался позади вертолета, под прикрытием его хвоста. Перехватив автомат в левую руку, он резко рванул из кармана куртки гранату, зубами выдернул чеку и метнул в кабину вертолета, тут же отпрыгнув в сторону и упав на землю. Прикрыв голову автоматом, он услышал взрыв и как-то вдруг сразу понял – пронесло. Ни один осколок не зацепил его. И тогда Банда вскочил и дал длинную очередь прямо туда, в кабину, полную огня и клубов дыма, а потом побежал прочь – вот-вот должны были рвануть баки Мишки.
Взрыв бросил его на землю, и парень больно ударился коленом о камень. И тут же рядом с ним тоненько просвистели пули, заставив сердце противно сжаться от чувства почти животного страха.
Сашка кувыркнулся вперед, потом резко откатился в сторону и очень удачно оказался за старой брошенной покрышкой, которая давала ему хоть какую-то возможность укрыться.
Он сразу понял, откуда в него стреляют: в лаборатории были еще трое таджиков – двое из охраны и врач, и у парня не было сомнений, что это они выскочили на звуки стрельбы и теперь ведут огонь по нему.
Он перезарядил автомат, вытащил еще одну гранату, эту незаменимую в ближнем бою легкую РГД-5, и, услышав гортанный вскрик чуть левее от себя, дернул чеку и швырнул гранату на звук. Он знал, что вряд ли попадет, но взрыв гранаты – заставит проклятых чурок плюхнуться носом в песок, и именно этот момент он использует.
Банда вскочил на колени и дал длинную-длинную очередь, поведя стволом слева направо. Пули веером разнеслись по лагерю. Звонко лопнуло разбитое стекло в окне лаборатории. Гулко стукнула пробитая пулей железная бочка для дождевой воды, стоявшая у крыльца. Неожиданно тонко заверещал один из нападавших, получивший порцию свинца в живот.
Но только один...
Где второй?!
Бондаровича как-то вдруг сразу прошиб холодный пот. Вот сейчас очередь, и все...
И тут он заметил на месте взрыва своей гранаты покореженный автомат с разбитым цевьем, кусок маскировочной куртки, ботинок с остатком ноги...
Такая удача выпадает только раз в жизни, – бросив гранату на звук голоса, он угодил ею прямо под ноги нападавшему.
"Теперь врач. Хана фашисту!" – решение в голове Бондаровича созрело сразу. Он ни на секунду не усомнился, вправе ли был вершить высший суд.
Перевернув "по-афгански" связанные в одно целое магазины, он передернул затвор и решительно направился к лаборатории.
Глупо было бы напороться на выстрел обезумевшего от страха врача, поэтому действовал Бондарович четко и точно, как когда-то в училище на "показухе", – прижавшись к косяку входной двери спиной, он резко прыгнул в проем, дав очередь по всей длине коридора. Четыре двери, все по одну сторону коридора. Это значительно облегчало его задачу.
Шаг за шагом медленно продвигался он в глубь лаборатории, выбивая ногой двери.
Эта, видимо, была чем-то вроде раздевалки-накопителя – стены с рядами вбитых гвоздей, голые лавки по периметру.
В следующей, отделанной кафелем, брали кровь – несколько кушеток, аппараты для забора крови, простейшие инструменты, шприцы...
Им, охранникам-славянам, никогда толком не доверяли, и в помещении лаборатории Бондарович оказался впервые. Обычно кто-нибудь из таджиков вытаскивал контейнеры на крыльцо, и работа русских заключалась лишь в том, чтобы отнести "бидоны" в вертолет. Теперь Бондарович с содроганием осматривался на этой "фабрике крови". Только сейчас он понял, что именно было второй статьей доходов Ахмета...
В третьей комнате все еще стояло несколько контейнеров, и Банда догадался, что это помещение служило таджикам чем-то вроде кладовки.
Врач мог оказаться только за последней, закрытой дверью.
Сашка вытер вмиг вспотевший лоб тыльной стороной ладони, глубоко вздохнул и решительно мощнейшим ударом подкованного сапога вышиб дверь.
Врач, тщедушный старый таджик, сидел на полу в самом дальнем углу, в диком ужасе закрыв лицо руками.
Бондарович вспомнил, как лечился пару месяцев назад у этого старикашки. Тогда он растянул руку, выбивая зубы кому-то из слишком блатных подопечных, и старик пытался наложить ему на запястье тугую повязку, дрожащими от вечного сосания анаши руками закручивая узел. Парень вспомнил эти дрожащие руки, представил себе иглу в этих руках, которая нащупывает вену на руке очередного "донора", и ярость с новой силой нахлынула на него, застилая глаза страшной кровавой пеленой.
– Встать, сука! – заорал он, зачем-то снова передергивая затвор автомата, из которого вылетел еще не отстрелянный патрон. – Встать!
Стараясь угодить, старик торопливо поднялся, и Бондарович с силой ткнул ему в живот стволом автомата.
– Что тут было? Ты чем тут занимался?.. Отвечай!
Врач не мог вымолвить от ужаса ни слова, и Банда пятерней левой руки двинул ему в нос, заставляя мысли старика двигаться быстрее.
– Что здесь было, я спрашиваю? Ну!
– Донорский пункт...
– Вы брали кровь у "зэков"?
– Да...
– Зачем?
Казалось, старик не ожидал более глупого вопроса и недоуменно взглянул на своего неожиданного судью.
– Зачем, я спрашиваю?
– За кровь платят хорошие деньги!
– Кто платит?
– Купцы...
– Кто они?
– Я не знаю, я правда ничего не знаю, – вдруг заторопился старик, желая рассказать все и надеясь вымолить себе за это пощаду. – Это все Ахмет-бей.
Он знает таких людей в городе, которые платят хорошо "зелеными". Говорят, потом эта кровь идет то ли в Пакистан, то ли в Ирак. Куда-то туда на лекарственные препараты.
– Поскольку же ты брал у каждого человека?
– Я правда ни в чем не виноват...
– Сука! – снова взорвался Бондарович, поддав как следует стволом автомата старику в живот. – Говори, старый козел, иначе проверю, сколько в тебе крови булькает!
– Я брал по-разному, смотря кто как себя чувствует... У кого двести граммов...
– Не трынди, гад!
– Больше литра, клянусь Аллахом, зараз не брал! Они бы сдохли сразу, – старик вдруг упал на колени, целуя сапоги Бондаровича.
– То-то я думаю, чего они мерли как мухи после твоих "банных дней"! – Сашка почувствовал, что у него, привыкшего ко всему, волосы встают дыбом.
Он больше не мог находиться в этом страшном, пропитанном, казалось, ужасом помещении. – Ты же кровосос, вампир! Падла!
Бондарович со всего размаха заехал доктору ногой в лицо. Старика отбросило к стене, головой он больно ударился о бетонную поверхность, а из носа хлынула кровь.
– Ты зальешься, падла узкоглазая, своей собственной кровью! – Бондарович теперь кричал что-то, сам не осознавая, что кричит. Бешенство и ужас пронизывали его мозг, его нервы. Он с пояса, не целясь, дал очередь, и только чудом пули чиркнули по бетону в считанных сантиметрах от чалмы врача, отбивая куски штукатурки и разлетаясь, отрикошетив от стены. – Падла! Сука! Убью!..
Но он так и не смог пристрелить безоружного старика и, в ярости пробив ногой деревянную дверцу шкафа в комнате, повернулся к выходу. Он уже сделал шаг к двери, когда интуиция в очередной раз безошибочно скомандовала: "Сзади!"
Банда мгновенно вскинул автомат и резко обернулся. В сотую долю секунды глаза парня отметили, как поднимает старик невесть откуда взявшийся пистолет, нащупывая пустой черной глазницей ствола грудь Бондаровича. Это было почти как на ковбойской дуэли – кто быстрее.
У врача с вечно дрожащими от наркотиков руками не оказалось шансов – очередь Сашки вспорола ему халат на груди, и кровь яркими алыми пятнами тут же проступила на нижней рубашке старика.
Он упал, и Бондарович не сдержался – плюнул на мертвое уже тело:
– У, мразь! Тьфу!
Темной, густой, несомненно человеческой, крови.
"Так вот что каждый месяц грузили мы в этих контейнерах в вертолет! Так вот чем, оказывается, занимается Ахметка в своей чертовой лаборатории!"
Женька стоял, ошеломленно глядя на лужу крови, а на него уже несся Ахмет, бешено тараща свои маленькие глазенки.
– Шакал гребаный! Ублюдок! Я тебя... – страшно вопил разъяренный таджик.
Хлыст так и не успел дослушать все проклятия и ругательства Ахмета – острый и длинный кинжал таджика вспорол ему горло. Ахмет всегда резал людей и баранов одинаково спокойно, не выражая никаких эмоций, а сейчас он это сделал с ненавистью, яростно, с сумасшедшей злостью сверкая глазами.
Он засунул острие лезвия поглубже в горло и несколько раз провернул его там. Фонтан яркой Женькиной крови хлынул на таджика, на грудь Женьки, на песок, смешиваясь с той, темной. Ахмет выдернул нож и отскочил в сторону, а то, что минуту назад было Женькой, постояло какое-то мгновение, судорожно дернуло руками и упало. Лицом прямо в кровь, свою и чужую.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Бондарович швырнул свой контейнер в Ахмета, точным и выверенным движением рванул с плеча автомат Калашникова и дал очередь. Прямо в вытаращенные глаза проклятого чурки.
Выстрелы гулким эхом разнеслись по горам.
Очередь в упор снесла Ахмету полголовы, и мозги ошметками медленно, как в кино, взлетели на том месте, где за мгновение до этого возвышалась баранья шапка их бывшего владельца. Ахмет, кажется, так и не понял, что произошло, как был уже у Аллаха.
Но у Бондаровича не было времени любоваться сделанной работой, выстрелив, он тут же отпрыгнул в сторону и, перекатившись, как учили его когда-то в десанте, по земле, укрылся за кучкой камней. Запоздалая очередь из крупнокалиберного пулемета со сторожевой вышки, где охранник лагеря, видимо, только сейчас сообразил, что к чему, взметнула фонтанчики земли на том месте, где только что стоял Бондарович. Но вторая очередь из автомата заставила охранника успокоиться навсегда.
"Ну, Банда, кажется, ты влип! – мелькнуло в голове парня. – Чего ж ты наделал-то, а?! Чего теперь будет?!"
Но мысли бегают, а руки делают – Бондарович был профессиональным солдатом и рассуждать в бою не привык. В такие минуты он действовал автоматически, интуитивно, выбирая самое правильное, самое верное решение, и до сих пор интуиция его не подводила, В слишком серьезную переделку он так неожиданно попал, чтобы еще задумываться над своими действиями. Теперь перед ним был враг.
Враг невероятно сильный, не знающий пощады, жалости он не вызывал.
Бондарович вскочил и в три прыжка оказался позади вертолета, под прикрытием его хвоста. Перехватив автомат в левую руку, он резко рванул из кармана куртки гранату, зубами выдернул чеку и метнул в кабину вертолета, тут же отпрыгнув в сторону и упав на землю. Прикрыв голову автоматом, он услышал взрыв и как-то вдруг сразу понял – пронесло. Ни один осколок не зацепил его. И тогда Банда вскочил и дал длинную очередь прямо туда, в кабину, полную огня и клубов дыма, а потом побежал прочь – вот-вот должны были рвануть баки Мишки.
Взрыв бросил его на землю, и парень больно ударился коленом о камень. И тут же рядом с ним тоненько просвистели пули, заставив сердце противно сжаться от чувства почти животного страха.
Сашка кувыркнулся вперед, потом резко откатился в сторону и очень удачно оказался за старой брошенной покрышкой, которая давала ему хоть какую-то возможность укрыться.
Он сразу понял, откуда в него стреляют: в лаборатории были еще трое таджиков – двое из охраны и врач, и у парня не было сомнений, что это они выскочили на звуки стрельбы и теперь ведут огонь по нему.
Он перезарядил автомат, вытащил еще одну гранату, эту незаменимую в ближнем бою легкую РГД-5, и, услышав гортанный вскрик чуть левее от себя, дернул чеку и швырнул гранату на звук. Он знал, что вряд ли попадет, но взрыв гранаты – заставит проклятых чурок плюхнуться носом в песок, и именно этот момент он использует.
Банда вскочил на колени и дал длинную-длинную очередь, поведя стволом слева направо. Пули веером разнеслись по лагерю. Звонко лопнуло разбитое стекло в окне лаборатории. Гулко стукнула пробитая пулей железная бочка для дождевой воды, стоявшая у крыльца. Неожиданно тонко заверещал один из нападавших, получивший порцию свинца в живот.
Но только один...
Где второй?!
Бондаровича как-то вдруг сразу прошиб холодный пот. Вот сейчас очередь, и все...
И тут он заметил на месте взрыва своей гранаты покореженный автомат с разбитым цевьем, кусок маскировочной куртки, ботинок с остатком ноги...
Такая удача выпадает только раз в жизни, – бросив гранату на звук голоса, он угодил ею прямо под ноги нападавшему.
"Теперь врач. Хана фашисту!" – решение в голове Бондаровича созрело сразу. Он ни на секунду не усомнился, вправе ли был вершить высший суд.
Перевернув "по-афгански" связанные в одно целое магазины, он передернул затвор и решительно направился к лаборатории.
Глупо было бы напороться на выстрел обезумевшего от страха врача, поэтому действовал Бондарович четко и точно, как когда-то в училище на "показухе", – прижавшись к косяку входной двери спиной, он резко прыгнул в проем, дав очередь по всей длине коридора. Четыре двери, все по одну сторону коридора. Это значительно облегчало его задачу.
Шаг за шагом медленно продвигался он в глубь лаборатории, выбивая ногой двери.
Эта, видимо, была чем-то вроде раздевалки-накопителя – стены с рядами вбитых гвоздей, голые лавки по периметру.
В следующей, отделанной кафелем, брали кровь – несколько кушеток, аппараты для забора крови, простейшие инструменты, шприцы...
Им, охранникам-славянам, никогда толком не доверяли, и в помещении лаборатории Бондарович оказался впервые. Обычно кто-нибудь из таджиков вытаскивал контейнеры на крыльцо, и работа русских заключалась лишь в том, чтобы отнести "бидоны" в вертолет. Теперь Бондарович с содроганием осматривался на этой "фабрике крови". Только сейчас он понял, что именно было второй статьей доходов Ахмета...
В третьей комнате все еще стояло несколько контейнеров, и Банда догадался, что это помещение служило таджикам чем-то вроде кладовки.
Врач мог оказаться только за последней, закрытой дверью.
Сашка вытер вмиг вспотевший лоб тыльной стороной ладони, глубоко вздохнул и решительно мощнейшим ударом подкованного сапога вышиб дверь.
Врач, тщедушный старый таджик, сидел на полу в самом дальнем углу, в диком ужасе закрыв лицо руками.
Бондарович вспомнил, как лечился пару месяцев назад у этого старикашки. Тогда он растянул руку, выбивая зубы кому-то из слишком блатных подопечных, и старик пытался наложить ему на запястье тугую повязку, дрожащими от вечного сосания анаши руками закручивая узел. Парень вспомнил эти дрожащие руки, представил себе иглу в этих руках, которая нащупывает вену на руке очередного "донора", и ярость с новой силой нахлынула на него, застилая глаза страшной кровавой пеленой.
– Встать, сука! – заорал он, зачем-то снова передергивая затвор автомата, из которого вылетел еще не отстрелянный патрон. – Встать!
Стараясь угодить, старик торопливо поднялся, и Бондарович с силой ткнул ему в живот стволом автомата.
– Что тут было? Ты чем тут занимался?.. Отвечай!
Врач не мог вымолвить от ужаса ни слова, и Банда пятерней левой руки двинул ему в нос, заставляя мысли старика двигаться быстрее.
– Что здесь было, я спрашиваю? Ну!
– Донорский пункт...
– Вы брали кровь у "зэков"?
– Да...
– Зачем?
Казалось, старик не ожидал более глупого вопроса и недоуменно взглянул на своего неожиданного судью.
– Зачем, я спрашиваю?
– За кровь платят хорошие деньги!
– Кто платит?
– Купцы...
– Кто они?
– Я не знаю, я правда ничего не знаю, – вдруг заторопился старик, желая рассказать все и надеясь вымолить себе за это пощаду. – Это все Ахмет-бей.
Он знает таких людей в городе, которые платят хорошо "зелеными". Говорят, потом эта кровь идет то ли в Пакистан, то ли в Ирак. Куда-то туда на лекарственные препараты.
– Поскольку же ты брал у каждого человека?
– Я правда ни в чем не виноват...
– Сука! – снова взорвался Бондарович, поддав как следует стволом автомата старику в живот. – Говори, старый козел, иначе проверю, сколько в тебе крови булькает!
– Я брал по-разному, смотря кто как себя чувствует... У кого двести граммов...
– Не трынди, гад!
– Больше литра, клянусь Аллахом, зараз не брал! Они бы сдохли сразу, – старик вдруг упал на колени, целуя сапоги Бондаровича.
– То-то я думаю, чего они мерли как мухи после твоих "банных дней"! – Сашка почувствовал, что у него, привыкшего ко всему, волосы встают дыбом.
Он больше не мог находиться в этом страшном, пропитанном, казалось, ужасом помещении. – Ты же кровосос, вампир! Падла!
Бондарович со всего размаха заехал доктору ногой в лицо. Старика отбросило к стене, головой он больно ударился о бетонную поверхность, а из носа хлынула кровь.
– Ты зальешься, падла узкоглазая, своей собственной кровью! – Бондарович теперь кричал что-то, сам не осознавая, что кричит. Бешенство и ужас пронизывали его мозг, его нервы. Он с пояса, не целясь, дал очередь, и только чудом пули чиркнули по бетону в считанных сантиметрах от чалмы врача, отбивая куски штукатурки и разлетаясь, отрикошетив от стены. – Падла! Сука! Убью!..
Но он так и не смог пристрелить безоружного старика и, в ярости пробив ногой деревянную дверцу шкафа в комнате, повернулся к выходу. Он уже сделал шаг к двери, когда интуиция в очередной раз безошибочно скомандовала: "Сзади!"
Банда мгновенно вскинул автомат и резко обернулся. В сотую долю секунды глаза парня отметили, как поднимает старик невесть откуда взявшийся пистолет, нащупывая пустой черной глазницей ствола грудь Бондаровича. Это было почти как на ковбойской дуэли – кто быстрее.
У врача с вечно дрожащими от наркотиков руками не оказалось шансов – очередь Сашки вспорола ему халат на груди, и кровь яркими алыми пятнами тут же проступила на нижней рубашке старика.
Он упал, и Бондарович не сдержался – плюнул на мертвое уже тело:
– У, мразь! Тьфу!
II
Бондарович вышел из лаборатории и уселся в тени здания, устало привалившись к стене.
После подобных передряг, которые требовали мобилизации всех сил – и физических, и духовных, – он всегда чувствовал себя опустошенным, неспособным на какие-то бурные эмоции.
Теперь работал только его мозг.
"Посчитаем еще раз. Женька – раз, я – два, Ахмет – три. В вертолете был летчик и Махмуд, брат Ахмета, – всего пять... Кстати, надо проверить, вдруг кто из вертолета живой... Так, охранник на вышке, Абдулла, – шесть. Двое из лаборатории и врач – итого девять..."
Он встал и, закинув на плечо автомат, побрел к горящему вертолету – убедиться, что дело сделано.
"В поле, как обычно, пятеро. Можно было бы, конечно, дождаться их и тоже положить, но... Глядишь, вертолета хватятся, проверить решат... Да и с этими пятерыми, пока перестреляешь – можно половину "зэков" уложить".
Он подошел к обломкам вертолета. После взрыва баков с керосином кабину разнесло вдребезги, отдельно валялся покореженный винт и отвалившийся хвост. Керосин уже выгорел, пламя успокоилось, но в огне и дыму разглядеть трупы было невозможно.
"А, черт с ними! Если и уцелел кто, то драпанул в горы с перепугу... Пусть катится!"
Он осмотрелся.
Отсюда, с вертолетной "площадки" – более-менее ровного участка в ложбине гор, – лагерь был как на ладони. Не зря здесь же поставили и вышку охранника. Метрах в ста располагалась лаборатория, чуть пониже – домик охраны и своеобразный штаб братьев Абдурахмановых, Ахмета и Махмуда.
Еще дальше, у подножия вертикальной скалы – барак для "зэков". Вся небольшая территория лагеря была обнесена колючей проволокой, и поэтому сбежать отсюда днем для "зэков" действительно не представлялось возможным, а на ночь их запирали в бараке, приковывая особо строптивых наручниками к нарам.
У штаба стояла "мицубиси-паджеро" Ахмета, великолепный по всем параметрам автомобиль повышенной проходимости, и Бондарович даже присвистнул радостно, вспомнив о существовании этого чуда японской техники.
– Эта лайба меня и вывезет! – произнес он в голос, обращаясь к себе.
Он нашел труп таджика, перевернул его на спину и тщательно обыскал карманы. Обрадовался тяжелому полированному "вальтеру", в котором оказалась полная обойма патронов, не считая сунул в карман пачку долларов и наконец выудил из кармана брюк ключики с фирменным брелком "Мицубиси моторз".
Потом обошел все трупы, собрал оружие и боеприпасы и оттащил все свое богатство к джипу.
Только сейчас Банда понял, как он запарился.
Азиатское солнце припекало все сильнее, и пока парень доволок до машины четыре автомата, кучу магазинов и гранат, его хэбэшка афганского образца вся промокла от пота.
Он открыл машину и бросил на пассажирское сиденье спереди свой, надежный и пристрелянный, автомат, а остальные разложил на заднем сиденье.
На коврик слева от водительского моста парень высыпал гранаты и магазины с патронами, засунул "вальтер" за пояс и направился в штаб.
Первым делом Бондарович зашел в свою, довольно тесную и темную комнатушку с одним маленьким оконцем, в которой он провел последних полгода. Окинул взглядом узкую армейскую кровать, тумбочку, маленький черно-белый телевизор, который питался от автомобильного аккумулятора, старый как мир кассетник "Карпаты", явно переживший на своем веку слишком многое, стопку журналов и книг...
Забирать здесь было нечего, и ни о чем не тосковала душа, расставаясь со всем этим навсегда. Ну а честно или нечестно заработанные за эти месяцы доллары хранить здесь было бесполезно – все равно украли бы "товарищи" по охране. Баксы, около четырех тысяч, были всегда при нем – в каблуках сапог, в подкладке куртки и даже в специальном маленьком мешочке на тыльной стороне поясного ремня, который он соорудил специально для этой цели.
Единственное, что сделал Сашка в своей комнате, – выгреб из тумбочки все свои любимые кассеты – "Кино", "Наутилус", "Машина времени". Все альбомы старые, давно известные и некоторым даже надоевшие, но это была его музыка, музыка его молодости, которая волновала и тревожила Банду даже сейчас...
Он открыл на всякий случай поочередно все двери комнатушек охранников, но их интерьер вряд ли чем-то существенно отличался от убранства комнаты самого Бондаровича: такая же теснота, такие же узкие кровати и примитивные тумбочки. Только, пожалуй, плакатов из "Плейбоя" да "Пентхауза" здесь было побольше.
Он зашел на кухню, открыл холодильник и сунул за пазуху несколько банок тушенки, буханку хлеба, взял армейский термос-бачок с питьевой водой и тоже отнес все это в машину.
Затем снова вошел в штаб и направился в святая святых – квартиру братьев Абдурахмановых, хозяев лагеря.
Дверь из коридора вела в своеобразную приемную, в которую охрана лагеря заходила раз в месяц – получать зарплату. За двумя дверями располагались непосредственно апартаменты братьев, и никто посторонний до этого не переступал порога их комнат.
Банда даже не знал, где чья комната.
Он выбил ногой левую дверь и невольно остановился на пороге, пораженный увиденным. Да, братья умели создавать себе комфорт! Комната вся была убрана коврами, уставлена низенькими мягкими турецкими топчанами, а в углу на фирменных тумбочках покоилась великолепная аппаратура – телевизор, видеосистема, аудиокомплекс, – специально предназначенная для питания от аккумуляторных батарей напряжением в двенадцать вольт.
Банду особенно поразило количество всевозможного оружия, развешанного на стенах, и именно по этой детали парень догадался, что комната принадлежала Ахмету – это он был страстным любителем и, как оказалось, коллекционером всего колющего, режущего и стреляющего.
Да, Сашка замечал и раньше, как чуть ли не каждый день менял хозяин пистолеты – с "беретты" на "парабеллум", с "парабеллума" на какой-нибудь крутой "Смит – Вессон", а иногда прохаживался по плантациям конопли с небрежно накинутым на плечо "узи" или карабином СКС с оптическим прицелом. Но такого разнообразия и такого огромного количества оружия Банда себе даже и представить не мог!
Первым делом парень схватился за "узи" – он давно мечтал опробовать этот маленький скорострельный автомат – признанное оружие всех террористов и спецслужб многих государств. Не случайно лицензию на его изготовление приобрели у Израиля несколько стран, далеко не новичков в изготовлении огнестрельного оружия. Потом он подобрал несколько пистолетов помощнее и особенно обрадовался мощному "кольту" с лазерным прицелом и глушителем. Это была стоящая "пушка"! Стоит только зафиксировать красненькое пятнышко на лбу потенциальной жертвы, нежно коснуться спускового крючка и – чмок! – полголовы нету...
"А патроны?"
Он обошел комнату еще раз и заглянул под диванчики. Так и есть – армейские железные ящики стояли именно там. Его удивило, как аккуратно обращался Ахмет с боеприпасами – каждая коробочка с патронами была тщательно надписана: вид оружия, калибр, количество боеприпасов. Парень взял по сто патронов к каждому из своих пистолетов, нагреб побольше заряженных магазинов к "узи", рассовал по карманам и за пазуху десяток гранат.
Здесь же, в одном из ящиков, он обнаружил и пачку долларов, стянутых резинкой. Видно, братья были настолько уверены в неприкосновенности своих жилищ, что даже не считали нужным прятать свое богатство более тщательно.
И в самом деле – кто-то из них все время был в лагере, и проникнуть в эти помещения действительно не представлялось возможным.
Бросив взгляд на часы. Банда заторопился – увлеченный и завороженный обнаруженным в комнате Ахмета арсеналом, он совершенно забыл о времени, а сейчас каждая лишняя минута играла против него.
Он быстро выбежал из штаба, сгрузил все оружие в машину и прыгнул за руль.
"А, черт, в комнату Махмуда забыл заглянуть!
Может, и там нашел бы что интересное... А впрочем, пошло оно все к черту. Ничего мне больше не надо, лучше смыться подальше, пока не поздно".
Ключ – в замок зажигания, сцепление, поворот ключа – и мотор мощно, но почти неслышно в салоне зарычал. Сашка посмотрел на рычаг коробки передач – раньше ему такие машины водить не приходилось. На счастье, ручка оказалась с вполне понятными символами, и парень уверенно включил первую передачу, плавно отпуская сцепление и выжимая газ.
Мощный двигатель буквально сорвал машину с места, и джип понесся, поднимая за собой клубы пыли, прочь из лагеря, через открытые на день ворота в "колючке".
"Прощай, еще один кусок моей бестолковой жизни!" – горько усмехнулся Банда, нажимая на клаксон и оглашая притихший лагерь пронзительным прощальным сигналом "мицубиси".
После подобных передряг, которые требовали мобилизации всех сил – и физических, и духовных, – он всегда чувствовал себя опустошенным, неспособным на какие-то бурные эмоции.
Теперь работал только его мозг.
"Посчитаем еще раз. Женька – раз, я – два, Ахмет – три. В вертолете был летчик и Махмуд, брат Ахмета, – всего пять... Кстати, надо проверить, вдруг кто из вертолета живой... Так, охранник на вышке, Абдулла, – шесть. Двое из лаборатории и врач – итого девять..."
Он встал и, закинув на плечо автомат, побрел к горящему вертолету – убедиться, что дело сделано.
"В поле, как обычно, пятеро. Можно было бы, конечно, дождаться их и тоже положить, но... Глядишь, вертолета хватятся, проверить решат... Да и с этими пятерыми, пока перестреляешь – можно половину "зэков" уложить".
Он подошел к обломкам вертолета. После взрыва баков с керосином кабину разнесло вдребезги, отдельно валялся покореженный винт и отвалившийся хвост. Керосин уже выгорел, пламя успокоилось, но в огне и дыму разглядеть трупы было невозможно.
"А, черт с ними! Если и уцелел кто, то драпанул в горы с перепугу... Пусть катится!"
Он осмотрелся.
Отсюда, с вертолетной "площадки" – более-менее ровного участка в ложбине гор, – лагерь был как на ладони. Не зря здесь же поставили и вышку охранника. Метрах в ста располагалась лаборатория, чуть пониже – домик охраны и своеобразный штаб братьев Абдурахмановых, Ахмета и Махмуда.
Еще дальше, у подножия вертикальной скалы – барак для "зэков". Вся небольшая территория лагеря была обнесена колючей проволокой, и поэтому сбежать отсюда днем для "зэков" действительно не представлялось возможным, а на ночь их запирали в бараке, приковывая особо строптивых наручниками к нарам.
У штаба стояла "мицубиси-паджеро" Ахмета, великолепный по всем параметрам автомобиль повышенной проходимости, и Бондарович даже присвистнул радостно, вспомнив о существовании этого чуда японской техники.
– Эта лайба меня и вывезет! – произнес он в голос, обращаясь к себе.
Он нашел труп таджика, перевернул его на спину и тщательно обыскал карманы. Обрадовался тяжелому полированному "вальтеру", в котором оказалась полная обойма патронов, не считая сунул в карман пачку долларов и наконец выудил из кармана брюк ключики с фирменным брелком "Мицубиси моторз".
Потом обошел все трупы, собрал оружие и боеприпасы и оттащил все свое богатство к джипу.
Только сейчас Банда понял, как он запарился.
Азиатское солнце припекало все сильнее, и пока парень доволок до машины четыре автомата, кучу магазинов и гранат, его хэбэшка афганского образца вся промокла от пота.
Он открыл машину и бросил на пассажирское сиденье спереди свой, надежный и пристрелянный, автомат, а остальные разложил на заднем сиденье.
На коврик слева от водительского моста парень высыпал гранаты и магазины с патронами, засунул "вальтер" за пояс и направился в штаб.
Первым делом Бондарович зашел в свою, довольно тесную и темную комнатушку с одним маленьким оконцем, в которой он провел последних полгода. Окинул взглядом узкую армейскую кровать, тумбочку, маленький черно-белый телевизор, который питался от автомобильного аккумулятора, старый как мир кассетник "Карпаты", явно переживший на своем веку слишком многое, стопку журналов и книг...
Забирать здесь было нечего, и ни о чем не тосковала душа, расставаясь со всем этим навсегда. Ну а честно или нечестно заработанные за эти месяцы доллары хранить здесь было бесполезно – все равно украли бы "товарищи" по охране. Баксы, около четырех тысяч, были всегда при нем – в каблуках сапог, в подкладке куртки и даже в специальном маленьком мешочке на тыльной стороне поясного ремня, который он соорудил специально для этой цели.
Единственное, что сделал Сашка в своей комнате, – выгреб из тумбочки все свои любимые кассеты – "Кино", "Наутилус", "Машина времени". Все альбомы старые, давно известные и некоторым даже надоевшие, но это была его музыка, музыка его молодости, которая волновала и тревожила Банду даже сейчас...
Он открыл на всякий случай поочередно все двери комнатушек охранников, но их интерьер вряд ли чем-то существенно отличался от убранства комнаты самого Бондаровича: такая же теснота, такие же узкие кровати и примитивные тумбочки. Только, пожалуй, плакатов из "Плейбоя" да "Пентхауза" здесь было побольше.
Он зашел на кухню, открыл холодильник и сунул за пазуху несколько банок тушенки, буханку хлеба, взял армейский термос-бачок с питьевой водой и тоже отнес все это в машину.
Затем снова вошел в штаб и направился в святая святых – квартиру братьев Абдурахмановых, хозяев лагеря.
Дверь из коридора вела в своеобразную приемную, в которую охрана лагеря заходила раз в месяц – получать зарплату. За двумя дверями располагались непосредственно апартаменты братьев, и никто посторонний до этого не переступал порога их комнат.
Банда даже не знал, где чья комната.
Он выбил ногой левую дверь и невольно остановился на пороге, пораженный увиденным. Да, братья умели создавать себе комфорт! Комната вся была убрана коврами, уставлена низенькими мягкими турецкими топчанами, а в углу на фирменных тумбочках покоилась великолепная аппаратура – телевизор, видеосистема, аудиокомплекс, – специально предназначенная для питания от аккумуляторных батарей напряжением в двенадцать вольт.
Банду особенно поразило количество всевозможного оружия, развешанного на стенах, и именно по этой детали парень догадался, что комната принадлежала Ахмету – это он был страстным любителем и, как оказалось, коллекционером всего колющего, режущего и стреляющего.
Да, Сашка замечал и раньше, как чуть ли не каждый день менял хозяин пистолеты – с "беретты" на "парабеллум", с "парабеллума" на какой-нибудь крутой "Смит – Вессон", а иногда прохаживался по плантациям конопли с небрежно накинутым на плечо "узи" или карабином СКС с оптическим прицелом. Но такого разнообразия и такого огромного количества оружия Банда себе даже и представить не мог!
Первым делом парень схватился за "узи" – он давно мечтал опробовать этот маленький скорострельный автомат – признанное оружие всех террористов и спецслужб многих государств. Не случайно лицензию на его изготовление приобрели у Израиля несколько стран, далеко не новичков в изготовлении огнестрельного оружия. Потом он подобрал несколько пистолетов помощнее и особенно обрадовался мощному "кольту" с лазерным прицелом и глушителем. Это была стоящая "пушка"! Стоит только зафиксировать красненькое пятнышко на лбу потенциальной жертвы, нежно коснуться спускового крючка и – чмок! – полголовы нету...
"А патроны?"
Он обошел комнату еще раз и заглянул под диванчики. Так и есть – армейские железные ящики стояли именно там. Его удивило, как аккуратно обращался Ахмет с боеприпасами – каждая коробочка с патронами была тщательно надписана: вид оружия, калибр, количество боеприпасов. Парень взял по сто патронов к каждому из своих пистолетов, нагреб побольше заряженных магазинов к "узи", рассовал по карманам и за пазуху десяток гранат.
Здесь же, в одном из ящиков, он обнаружил и пачку долларов, стянутых резинкой. Видно, братья были настолько уверены в неприкосновенности своих жилищ, что даже не считали нужным прятать свое богатство более тщательно.
И в самом деле – кто-то из них все время был в лагере, и проникнуть в эти помещения действительно не представлялось возможным.
Бросив взгляд на часы. Банда заторопился – увлеченный и завороженный обнаруженным в комнате Ахмета арсеналом, он совершенно забыл о времени, а сейчас каждая лишняя минута играла против него.
Он быстро выбежал из штаба, сгрузил все оружие в машину и прыгнул за руль.
"А, черт, в комнату Махмуда забыл заглянуть!
Может, и там нашел бы что интересное... А впрочем, пошло оно все к черту. Ничего мне больше не надо, лучше смыться подальше, пока не поздно".
Ключ – в замок зажигания, сцепление, поворот ключа – и мотор мощно, но почти неслышно в салоне зарычал. Сашка посмотрел на рычаг коробки передач – раньше ему такие машины водить не приходилось. На счастье, ручка оказалась с вполне понятными символами, и парень уверенно включил первую передачу, плавно отпуская сцепление и выжимая газ.
Мощный двигатель буквально сорвал машину с места, и джип понесся, поднимая за собой клубы пыли, прочь из лагеря, через открытые на день ворота в "колючке".
"Прощай, еще один кусок моей бестолковой жизни!" – горько усмехнулся Банда, нажимая на клаксон и оглашая притихший лагерь пронзительным прощальным сигналом "мицубиси".
III
Банда гнал, особенно не разбирая дороги, – объезжать каждую выбоину на этой машине смысла не было, а время терять никак нельзя. Он должен был обязательно вырваться не только из этого района, но и вообще из Таджикистана – если купцы Абдурахмановых или их друзья и покровители хватятся товара, если им станет известно, что лагерь разгромлен, они неминуемо захотят расквитаться, и тогда Банде пощады не будет. Бесполезно было обращаться и к местным властям – наверняка начальник райотдела милиции прекрасно осведомлен обо всех делах братцев. Ведь не зря же за все долгие месяцы жизни Сашки в этом лагере ни один представитель власти, пусть бы даже в лице участкового, не появился во владениях братьев. – Машина свободно, без напряжения, даже по этим камням развивала скорость до ста двадцати километров в час, и Банда был почти уверен, что вырвется. Он специально сворачивал на самые малоприметные, непроторенные дорожки, старательно объезжая редкие аулы, стремясь меньше попадаться людям на глаза. Хотя здесь, в этом пустынном горном районе, такие предосторожности, возможно, и были излишними.
В конце концов мощь и великолепие машины захватили его, и парень позволил себе расслабиться, наслаждаясь гонкой. Одной рукой он повращал ручки кондиционера, и холодный воздух наконец-то хлынул в кабину, освежая и восстанавливая силы, – ведь даже полностью открытые окна и жуткий сквозняк, который устроил себе в машине Сашка, не спасали от одуряющего жара южного солнца. Теперь он со спокойной душой нажал поочередно на все кнопки электропривода стекол, оставив только небольшую щель в своей форточке, – он любил, чтобы звуки снаружи хоть немного проникали внутрь салона.
Затем он попытался рассмотреть аудиосистему, которой был оснащен автомобиль, и в очередной раз поразился роскоши и комфорту этой машины.
Он где-то читал раньше про такую аппаратуру. Кажется, это называлось "класс хай-энд". Система представляла собой настоящий аудиокомплекс, не чета каким-нибудь тривиальным магнитолам, предварительный и полный усилители, дека, тюнер, проигрыватель "си-ди" с автоматической сменой десяти Дисков, куча динамиков разной величины по всему салону, которые создавали суперобъемный звук... Говорят, что даже разъемы и контакты в такой системе делаются из золота, а проводка из сверхчистой меди.
Банда, конечно, не мог, особенно на ходу, разобраться во всех этих сложностях и возможностях аппаратуры. Единственное, что сумел он сделать, – нащупать кнопки "Power" на каждом отдельном блоке и все их включить, а потом тискануть на магнитофоне кнопку "Play". Заунывные звуки восточной и очень тоскливой мелодии заполнили кабину, и парень поспешил поменять кассету, поставив что-то старое из "Кино".
Как по заказу – "Группа крови на рукаве..."
Эта песня давно, еще со времен десанта, с восемьдесят седьмого года, когда она только-только появилась, стала его любимой...
...твой порядковый номер на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою!
Пожелай мне
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи!
Проселочная дорога вывела его на асфальтовое шоссе, и, сориентировавшись, Сашка понял, что вырвался из проклятого района. Теперь его путь лежал прямо к границе, и ничто не смогло бы остановить его. Он добавил газу, и мощный двигатель "паджеро" тут же отозвался, даже на такой, отнюдь не маленькой, скорости заметно прибавив прыти.
Совершенно прямая и пустынная дорога убегала куда-то за горизонт, автомобиль не требовал ни малейшего усилия для управления, и парень незаметно сам для себя погрузился в раздумья и воспоминания.
Музыка только помогала, подталкивала его думы, заставляла их вновь и вновь кружить по лабиринтам памяти...
"...Пожелай мне удачи!"
Как-то так получилось, что всю жизнь ему сопутствовала удача и в то же время он всегда как будто ходил по лезвию бритвы, и если бы эта самая госпожа Удача хоть на секунду отвернулась от него, не было бы сейчас ни самого Сашки, ни его тоскливых воспоминаний...
В конце концов мощь и великолепие машины захватили его, и парень позволил себе расслабиться, наслаждаясь гонкой. Одной рукой он повращал ручки кондиционера, и холодный воздух наконец-то хлынул в кабину, освежая и восстанавливая силы, – ведь даже полностью открытые окна и жуткий сквозняк, который устроил себе в машине Сашка, не спасали от одуряющего жара южного солнца. Теперь он со спокойной душой нажал поочередно на все кнопки электропривода стекол, оставив только небольшую щель в своей форточке, – он любил, чтобы звуки снаружи хоть немного проникали внутрь салона.
Затем он попытался рассмотреть аудиосистему, которой был оснащен автомобиль, и в очередной раз поразился роскоши и комфорту этой машины.
Он где-то читал раньше про такую аппаратуру. Кажется, это называлось "класс хай-энд". Система представляла собой настоящий аудиокомплекс, не чета каким-нибудь тривиальным магнитолам, предварительный и полный усилители, дека, тюнер, проигрыватель "си-ди" с автоматической сменой десяти Дисков, куча динамиков разной величины по всему салону, которые создавали суперобъемный звук... Говорят, что даже разъемы и контакты в такой системе делаются из золота, а проводка из сверхчистой меди.
Банда, конечно, не мог, особенно на ходу, разобраться во всех этих сложностях и возможностях аппаратуры. Единственное, что сумел он сделать, – нащупать кнопки "Power" на каждом отдельном блоке и все их включить, а потом тискануть на магнитофоне кнопку "Play". Заунывные звуки восточной и очень тоскливой мелодии заполнили кабину, и парень поспешил поменять кассету, поставив что-то старое из "Кино".
Как по заказу – "Группа крови на рукаве..."
Эта песня давно, еще со времен десанта, с восемьдесят седьмого года, когда она только-только появилась, стала его любимой...
...твой порядковый номер на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою!
Пожелай мне
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи!
Проселочная дорога вывела его на асфальтовое шоссе, и, сориентировавшись, Сашка понял, что вырвался из проклятого района. Теперь его путь лежал прямо к границе, и ничто не смогло бы остановить его. Он добавил газу, и мощный двигатель "паджеро" тут же отозвался, даже на такой, отнюдь не маленькой, скорости заметно прибавив прыти.
Совершенно прямая и пустынная дорога убегала куда-то за горизонт, автомобиль не требовал ни малейшего усилия для управления, и парень незаметно сам для себя погрузился в раздумья и воспоминания.
Музыка только помогала, подталкивала его думы, заставляла их вновь и вновь кружить по лабиринтам памяти...
"...Пожелай мне удачи!"
Как-то так получилось, что всю жизнь ему сопутствовала удача и в то же время он всегда как будто ходил по лезвию бритвы, и если бы эта самая госпожа Удача хоть на секунду отвернулась от него, не было бы сейчас ни самого Сашки, ни его тоскливых воспоминаний...
IV
Он вырос в детдоме и совершенно не помнил ни отца, ни матери...
Однажды, в день его шестнадцатилетия, директор Смоленской школы-интерната номер девять, в которой жил и учился Сашка, Иван Савельевич Парфенов – хороший, душевный мужик – вызвал его вечером для разговора в свой кабинет, закрыл дверь изнутри, уселся за свой стол и кивнул на кресло напротив.
– Садись, Бондарович. Поговорить надо...
Сашка сел, внимательно глядя ему в глаза и стараясь понять, что затеял Иван Савельевич и за какое такое прегрешение ему, Банде, может сейчас перепасть. А директор вдруг встал, прошел к шкафу и неожиданно достал из его необъятных недр, где хранились личные дела всех воспитанников интерната последних лет, бутылку белого болгарского вина – "Златни пясцы", как сейчас помнил Сашка.
– Иван Савельевич... – забормотал тогда вконец растерявшийся пацан, внезапно подумав, что это, видимо, какая-то хитрая провокация, что-то типа испытания на вшивость. Но директор был непреклонен:
– Сядь и не канючь. Слушай.
Он налил по полстакана себе и Сашке и закурил.
– Ты хоть что-нибудь из своего детства помнишь?
– Н-н-е-т... А что?
– Ни отца, ни матери?
– Нет.
– Наверное, пришло время рассказать тебе хоть то, что я знаю...
Иван Савельевич помолчал минутку, затянулся пару раз, будто собираясь с мыслями, и заговорил вновь:
– Твоя мама умерла, когда тебе было три года...
Мы специально никогда не рассказываем воспитанникам об их детстве, пока не вырастут. Сам понимаешь... Еще тосковать начнут, думать. А тут не надо думать. Тут надо воспринимать все так, как есть. Что Бог дал, назад того не заберешь... Вы жили тут же, в Смоленске. Кстати, недалеко отсюда...
Он шумно отхлебнул из стакана и приказным тоном произнес:
Однажды, в день его шестнадцатилетия, директор Смоленской школы-интерната номер девять, в которой жил и учился Сашка, Иван Савельевич Парфенов – хороший, душевный мужик – вызвал его вечером для разговора в свой кабинет, закрыл дверь изнутри, уселся за свой стол и кивнул на кресло напротив.
– Садись, Бондарович. Поговорить надо...
Сашка сел, внимательно глядя ему в глаза и стараясь понять, что затеял Иван Савельевич и за какое такое прегрешение ему, Банде, может сейчас перепасть. А директор вдруг встал, прошел к шкафу и неожиданно достал из его необъятных недр, где хранились личные дела всех воспитанников интерната последних лет, бутылку белого болгарского вина – "Златни пясцы", как сейчас помнил Сашка.
– Иван Савельевич... – забормотал тогда вконец растерявшийся пацан, внезапно подумав, что это, видимо, какая-то хитрая провокация, что-то типа испытания на вшивость. Но директор был непреклонен:
– Сядь и не канючь. Слушай.
Он налил по полстакана себе и Сашке и закурил.
– Ты хоть что-нибудь из своего детства помнишь?
– Н-н-е-т... А что?
– Ни отца, ни матери?
– Нет.
– Наверное, пришло время рассказать тебе хоть то, что я знаю...
Иван Савельевич помолчал минутку, затянулся пару раз, будто собираясь с мыслями, и заговорил вновь:
– Твоя мама умерла, когда тебе было три года...
Мы специально никогда не рассказываем воспитанникам об их детстве, пока не вырастут. Сам понимаешь... Еще тосковать начнут, думать. А тут не надо думать. Тут надо воспринимать все так, как есть. Что Бог дал, назад того не заберешь... Вы жили тут же, в Смоленске. Кстати, недалеко отсюда...
Он шумно отхлебнул из стакана и приказным тоном произнес: