Воронин Андрей Николаевич. Однажды преступив закон (Инкассатор)

   Трогаясь с места, он недостаточно плавно отпустил сцепление, и двигатель моментально заглох, словно только того и дожидался. Юрий чертыхнулся и принялся терзать квохчущий стартер. С третьего раза машина наконец завелась. Филатов плавно отпустил педаль сцепления и тут же что было сил ударил по тормозам, потому что дорогу ему преградила подлетевшая на бешеной скорости таксопарковская "Волга". Она встала как вкопанная, замерев в нескольких сантиметрах от бордюра. Старенькая "Победа" Филатова, скрипнув тормозными колодками, тоже остановилась, чуть не врезавшись бампером в заднее крыло "Волги". Сзади взвизгнули тормоза, коротко прошуршали покрышки, и, бросив взгляд в зеркало, Юрий увидел еще одно такси, которое плотно подперло его с тыла, отрезав все пути к отступлению. Он совсем забыл о непрекращающихся разборках между водителями, но в данный момент ему как раз не хватало парочки воинственно настроенных таксистов, чтобы было на ком сорвать злость.
   Движок "Победы" радостно чихнул, машина конвульсивно содрогнулась и опять заглохла. Юрий опустил стекло слева от себя, снова позабыв об испорченном стеклоподъемнике, и выставил голову в окошко.
   - Какого черта?! - взревел он, с облегчением давая волю голосу. Несколько пассажиров, мерзших на остановке в ожидании автобуса, вздрогнув, повернули головы в его сторону. - А ну, убери свой драндулет, пока я прямо через него не проехал!
   - С-час, - издевательски ответил выбравшийся из кабины передней "Волги" таксист, разболтанной походочкой направляясь к Юрию. Филатов заметил, что правая рука у таксиста почему-то не сгибается в локте, да и ладонь он держал как-то странно - лодочкой, вывернув ее пальцами назад. Он явно прятал в рукаве что-то продолговатое и, судя по всему, увесистое. "Если это не монтировка, подумал Юрий, - то я - не я, а маршал Гречко. Ну-ну, приятель. Знал бы ты, как это кстати!.." - Сей минут, - продолжал таксист, - только галоши надену. Насквозь он проедет... Ты ее сначала заведи, недотыкомка! А ну, вылазь из машины, побазарить надо!
   - А может, не надо? - с надеждой спросил Юрий и улыбнулся таксисту, оскорбительно обнажив десны. Он пару раз встречал этого крикуна на стоянках. Тот легко переходил от балагурства и прибауток к остервенелой ругани, все время стрелял у всех без разбора сигареты и, чуть что, норовил схватить кого-нибудь за грудки. Росточка он был средненького, телосложения вполне заурядного, но, поскольку Юрий сидел в машине, выставив голову в окошко, таксист, судя по всему, чувствовал себя большим и сильным. Несомненно, засунутая в рукав куртки монтировка прибавляла ему уверенности в себе.
   - Нет, ты слышал? - сказал таксист, обращаясь к своему коллеге, который тем временем подошел сзади. - Ну, скажи, Бармалей: какого хрена эта гнида надо мной издевается?
   Бармалей, здоровенный и сутулый, как медведь-шатун, до глаз заросший черной жесткой щетиной мужик лет сорока, недовольно сдвинул густые брови.
   - Погоди, Васька, не сепети. Выходи, мужик, не доводи до греха. Сказано же вам было: в Быково не соваться, нам самим здесь ловить нечего. Договорились же, кажется...
   - Со мной никто не договаривался, - сказал Юрий, немного сбавив тон. Этот здоровяк был ему чем-то симпатичен, хотя из двоих противников именно он, пожалуй, представлял наибольшую опасность.
   - Навесь ему по чавке, - кровожадно предложил Васька. - Или дай мне, я сам навешу!
   - Ручонку не отшиби, - предостерег его Юрий и распахнул дверцу. Бармалей немного посторонился, давая ему выбраться из машины. Когда Филатов выпрямился во весь рост, прятавший в рукаве монтировку Копылов слегка увял и даже сделал небольшой шаг назад, тут же уверив себя, что вовсе не испугался, а просто отступил. - Зря вы это затеяли, мужики, - продолжал Юрий, неторопливо закуривая и обращаясь к Бармалею. - Делить нам с вами нечего. И потом, вы же сами видели: я пассажира привез. Привез, а не забрал, чувствуете разницу?
   - Одна дает, другая дразнится, - встрял Копылов, - вот какая разница. Закурить не найдется?
   Юрий молча окинул его взглядом, высоко задрав брови, и снова повернулся к Бармалею.
   - Не дело это, ребята, - сказал он. - Что это вы, как урки дворовые: наша территория, ваша территория? Что же, если человек просит в Быково подбросить, я отказываться должен - мол, таксистов боюсь? Так не боюсь я вас, вы уж извините... - Он резко повернулся к Копылову, который на протяжении его речи по сантиметру выпускал из рукава монтировку, как невиданную железную змею, которую от головы до кончика хвоста свело жестокой судорогой. - Убери эту штуку, парень. У всякой палки два конца, но если ты не успокоишься, тебе перепадет обоими.
   - Васька, - еще больше нахмурился Бармалей, - ты опять за свое? Мало тебе, что ли...
   Он оборвал себя на полуслове, как будто чуть было не сболтнул лишнего. Копылов тем не менее понял его прекрасно и принялся неловко задвигать монтировку обратно в рукав.
   - А что я? - обиженно спросил он. - Чего он наглеет? Дать ему разок, чтоб ногами накрылся, а то развели тут профсоюзное собрание, как эти... Смотри, Бармалей, щас он тебя начнет за профсоюз агитировать - пролетарии всех стран, соединяйтесь, и все такое прочее.
   - Да нужны вы мне больно, - сказал Юрий. - Хотя идея была неплохая. И вас, и нас кавказцы жмут, а мы друг другу глотки грызем.
   Бармалей, продолжая хмуриться, открыл было рот, но его снова перебил Копылов.
   - Идея! - передразнил он Юрия. - Говно это, а не идея. Заводилу-то вашего чечены урыли, вот и вся ваша идея. Ну, где ваш профсоюз? Землю парит! А ты говоришь - идея...
   Юрий вздохнул. Этому недоумку не следовало копаться грязными пальцами в едва затянувшейся ране, но, в конце концов, он был не виноват, что таким уродился.
   - Дурак ты, парень, - сказал Юрий. - Слышал звон, да не знаешь, где он. При чем тут чеченцы? Русский его застрелил, самый что ни на есть коренной москвич. Застрелил и сам застрелился. Видно, рассудок помутился...
   - Это у тебя рассудок помутился, - язвительно сказал Копылов, в пылу спора напрочь забывший об осторожности, - Это ты слышал звон, понял? Я-то знаю, кто к этому коренному москвичу в машину сел за сутки до того, как он своего приятеля завалил. Я сам...
   Он осекся и сделал странный жест рукой, словно собираясь заткнуть себе ладонью рот, но было уже поздно.
   - Что - ты сам? - со зловещим спокойствием переспросил Юрий. - Что?
   Бармалей вдруг встрепенулся и развернулся к Копылову всем корпусом. Сейчас он как никогда напоминал вставшего на дыбы бурого медведя, но Юрию было не до сравнений.
   Недавний нелепый случай не лез ни в какие ворота. Тишайший Зуев, ни с того ни с сего застреливший своего приятеля и единомышленника при большом стечении народа, на глазах у целого наряда милиции из девятимиллиметрового "вальтера", все эти дни не выходил у Юрия из головы. Его дикий поступок и страшная смерть не вписывались в рамки человеческой логики, казались сном, кошмаром, который может привидеться только в пьяном угаре.
   Но слова болтливого таксиста словно сорвали с его глаз пелену. Все логично. Зуев всегда казался Юрию слабаком, и так оно, несомненно, и было на самом деле. Чеченцы каким-то образом проведали, что он входит в ближайшее окружение Валиева, вышли на него, надавили как следует, и он сломался. Зуева растоптали, стерли в порошок, поставили в совершенно безвыходное положение, и он сделал то, чего от него добивались, а потом застрелился, потому что понял, что жить с этим, да еще в тюрьме, все равно не сможет. И не напрасно, наверное, в обойме "вальтера" было всего два патрона... Не пять, не три и даже не один - именно два.
   Это было ясно как день. Неясно было другое: каким образом чеченцы вышли на Зуева. Юрию казалось, что поблизости есть кое-кто, осведомленный в этом вопросе гораздо лучше, чем он сам.
   - Ну? - сказал он, с наслаждением беря Копылова за грудки. - Сам расскажешь или тебе для начала что-нибудь сломать?
   Копылов странно, как-то по-бабьи взвизгнул, вывернулся из захвата и выдернул из рукава монтировку.
   - Не подходи, падло! - заверещал он. - Замочу! Урою! Не знаю ничего и знать не хочу! Бармалей, дай ему как следует, блин!
   Бармалей вдруг вышел из задумчивости, бесцеремонно отодвинул Юрия локтем, в два огромных шага оказался рядом с Копыловым и легко, словно играючи, вывернул у него из руки монтировку. Тяжелый стальной прут с глухим стуком упал на асфальт.
   - Ах ты, падаль! - прошипел Бармалей, мерно встряхивая Копылова. - Ты с кем снюхался, говноед? Ах ты, сучий потрох! Я думал, ты тогда случайно не рассчитал, а тебе жизнь человеческая - тьфу! За баксы людей продал! Говори, сука, как было дело, пока я из тебя душу не вытряс!
   - Бармалей, братуха, да ты что, белены объелся? - бормотал Копылов, болтаясь в заскорузлых ручищах Бармалея, как тряпичная кукла. - Да чтобы я... Да как ты...
   - Говори, паскуда, - продолжая трясти своего коллегу, прорычал Бармалей. Говори, пока я не начал. Кто драку на стоянке затеял? Кто того частника до смерти монтировкой забил?
   - Хрен ты что докажешь, - прохрипел придушенный Копылов, перед лицом новой опасности обретший второе дыхание. - Свидетелей.., нет.
   - Когда я расскажу, как ты со "зверями" снюхался, свидетелей будет целый таксопарк, - пообещал Бармалей. - Не знаю, правда, доживешь ли ты после этого хотя бы до ареста. Боюсь, ментам мало что от тебя останется. Говори, гад, не доводи до греха!
   Юрий трясущимися руками вставил в рот новую сигарету и принялся чиркать зажигалкой. Милиции, как всегда в подобных случаях, нигде не было, а люди, входившие и выходившие через стеклянные двери аэропорта, старательно отводили взгляды. В самом деле, подумал Юрий, на что тут смотреть? Очередная дикая сцена из московской жизни, на такое все уже насмотрелись до полного отвращения. Но Бармалей-то каков! Не прибил бы он его ненароком, а то мне ничего не достанется...
   - Ты хоть по сторонам смотришь? - спросил вдруг Бармалей вполне нормальным голосом. При этом он ни на секунду не переставал трясти Копылова, и Юрий не сразу понял, что похожий на медведя таксист обращается к нему.
   - Что?.. А, да, конечно. Все тихо, можешь продолжать. Только поаккуратнее, а то подохнет он у тебя и сказать ничего не успеет.
   - Успеет, если поторопится, - снова переходя на звериный рык, успокоил его Бармалей.
   - Погоди, - сдаваясь, прохрипел Копылов. - Кончай, задушишь... Все скажу как на духу. Только ты в парке, того.., языком.., не очень.
   - Не боись, - рыкнул Бармалей, - мы люди грамотные, детективы читали! Ты у нас теперь сексот! Колись, Васяня, покуда тебя слушают. Считаю до трех, два уже было!
   Получивший свободу Копылов с трудом удержал равновесие, немного похрипел, прочищая передавленную глотку, болезненно морщась, потер горло ладонью и начал говорить.
   ***
   - Мочить, - в сотый, наверное, раз произнес круглоголовый, остриженный наголо мужик с восточным разрезом черных, как спелые сливы, глаз и с силой провел крепкой смуглой ладонью по коротенькому ежику темных волос. Его называли Басурманом, и Юрий вдруг припомнил, где они встречались: это был тот самый отчаянный тип, который во время свалки в Быково намеревался перестрелять своих оппонентов из охотничьего ружья. - Другого выхода нет. Профсоюз, шмофсоюз - это все детские игры. Плевать они хотели на наши резолюции. Мы им резолюции, бумажки с печатями, а они нам - свинцовый боб в кишки.
   Бармалей, нависавший над столом подобно черно-синей грозовой туче, с громким кряхтением взял бутылку, расплескал остатки водки по стаканам, посмотрел через бутылку на свет и с сожалением сунул ее под стол.
   - На-ка вот, мочила, выпей, - проворчал он, пододвигая к Басурману стакан. - Говорят, от несварения помогает. Вот ты говоришь - мочить. Говоришь, и во рту у тебя не холодно. Если разговор у нас по делу, надо дело говорить, а ты мочить... Языком брехать - не топором махать. В рыло, скажем, сунуть - это я могу, а чтобы насмерть... Нет, браток, тут я тебе не работник.
   - Товарищ прав на все сто процентов, - сказал тезка царя Алексей Михайлович Романов, нервно поправляя свои притененные очки. - Только уголовщины нам и не хватало. Хотя я, наверное, неплохо смотрелся бы с каким-нибудь "узи" поперек моего брюха - в качестве курьеза, разумеется. Убивать, помимо всего прочего, надо уметь, а я этого не умею и учиться не хочу.
   Он сгреб со стола свой стакан, заглянул в него, слегка поморщился, с силой выдохнул воздух и выпил залпом.
   - Если тебе навесили по правой щеке, подставь левую, - язвительно пробормотал Басурман. - Если у тебя изнасиловали дочь, отведи в тот же подвал жену. А если подонки застрелили твоего знакомого, попроси у них пулю для себя. Так, что ли?!
   Молчаливый светловолосый Гена, привычно щуря глаза, сунулся под стол, позвенел там пустыми бутылками и с приглушенным торжествующим возгласом извлек на свет еще одну полную бутылку.
   - Разговоры, - не скрывая презрения, пробормотал он и с треском свинтил с горлышка бутылки алюминиевый колпачок. - Болтовня, треп... Зуев вон тоже поговорить любил, а как взяли к ногтю, мигом все красивые слова позабыл. Навалил полные штаны, и все разговоры...
   - Ты бы не навалил, - зло поддел его Бармалей.
   - Почему - не навалил? - Гена пожал плечами, разливая водку. - Навалил бы, наверное, как миленький.
   - Да, - теребя галстук, согласился Алексей Михайлович. - Это у нас в крови, наверное.
   - Что именно? - уточнил Юрий, задумчиво вертя перед лицом стакан.
   - Кухонный плюрализм, - ответил Романов.
   - Ой, вот только этого не надо! - неожиданно взъярился молчаливый Гена. Плюрализм, консенсус... Не наелись, что ли, до сих пор? Я вам скажу, что делать, если интересуетесь.
   - А как же, - сказал Бармалей, - интересуемся. Только ты не ори, как в будке гласности. Михалыч не виноват, что тебе хвост оттоптали.
   - Сам знаю, - проворчал Гена. - Извини, Михалыч, это я не со зла. То есть со зла, конечно, да ты-то тут и вправду ни при чем... А решение простое. Козлов этих и в самом деле мочить надо, только мы для этого дела не годимся. Кое-кто, конечно, сгодился бы, - он бросил быстрый взгляд на Юрия и тут же поспешно отвел глаза, - но это капля в море. К братве надо идти. Для них же эти звери - чистое разорение. Побазарим, столкуемся, отстегнем, сколько попросят, и пускай разбираются. Для них это дело привычное, а мы вроде в стороне. Я тут знаю пару человек, могу потолковать...
   Юрий поставил стакан на стол и откашлялся. Все замолчали, повернув к нему головы, и он вдруг с удивлением понял, что они ждут его решения. "Какого черта? - захотелось крикнуть ему. - При чем тут я? Это не мое дело, а ваше! Если хотите знать, меня чеченцы вообще не трогают! Что вам от меня нужно?"
   - Это не выход, - сказал он. - С виду, казалось бы, все правильно, но это все равно не выход. И окажемся мы не в стороне, а между молотом и наковальней. Пока будет длиться эта бандитская война, нас будут обирать и те и другие.
   - Круто говоришь, - вставил Бармалей. - Ну, и что ты предлагаешь?
   - То же, что предлагал Валиев: объединиться и сообща стоять насмерть. Ни за кем не охотиться, но своих в обиду не давать. Я их знаю, они любят легкую добычу. Сунутся раз, сунутся другой и отвалят. А как все это называть профсоюзом, цехом или конфедерацией, - один черт.
   - Фуфло, - коротко сказал Гена.
   - Эх, - сказал Бармалей.
   Алексей Михайлович сокрушенно покачал головой, а Басурман опять подскочил, облившись водкой и даже не заметив этого.
   - Валиев! - выкрикнул он. - Опять Валиев! Оставьте вы его в покое! Помер он, ясно? Завалили его, как оленя, и никто пикнуть не успел, не то что помочь! И с нами со всеми так будет - кого подстрелят, кто сам себя порешит... Генка прав. С бандитами пусть бандиты разбираются, а кого быковская братва не добьет, тому уж я сам как-нибудь пропишу из двух стволов - прямо дуплетом, чтобы кишки веером. Ты подумай, чудила, - горячо обратился он к Юрию, - они же не нас, они же друг дружку крошить станут! Пачками, наповал...
   - Волки от испуга скушали друг друга, - грустно сказал Юрий и выплеснул водку в рот.
   Говорить было не о чем. Нужно было допивать и расходиться, потому что все уже было решено. Жизнь - тяжелая штука, подумал Юрий. И, как всякая достаточно большая масса, она обладает чудовищной инерцией. Как груженый железнодорожный вагон. Довольно просто сдвинуть его с места и заставить катиться по заранее проложенным рельсам, но попробуйте-ка столкнуть его под откос, упершись плечом в борт! Навалишь полные штаны, вот и весь разговор, как сказал бы красноречивый Гена. Этот вагон уже давно катится по рельсам, барабаня колесами на стыках, и соваться под него в надежде изменить направление - верная смерть. Валиев этому не поверил, а ведь Юрий его предупреждал...
   Он перестал прислушиваться к разговору. За столом обсуждали детали предстоящих переговоров с быковскими бандитами. Этими деталями Юрий не интересовался. Даже то, что в компанию частных извозчиков наконец-то затесался государственный таксист по кличке Бармалей, ничего, в сущности, не меняло. Просто до них понемногу стало доходить то, о чем с самого начала твердил Валиев: все они в одной лодке, и по головам их лупят одним и тем же молотком. Валиев твердил, и Филатов твердил, и некто Зуев Олег Андреевич очень убедительно об этом толковал под водочку и Высоцкого...
   Во всем этом сборище не было ни капли смысла, и Юрий испытывал настоятельное желание уйти. Вот только идти ему было некуда, поскольку вся компания окопалась в его квартире - он был среди собравшихся единственным холостяком. "Чего ради я все это затеял? - с горечью думал он, глядя поверх головы сидевшего напротив Басурмана в темноту за давно не мытым оконным стеклом. - Неужели ждал, что они мне скажут, что теперь делать? Или, может быть, рассчитывал на помощь?"
   Он переместился с табурета в мамино кресло, сцепил руки на животе и закрыл глаза. Невысказанный упрек, что он не желает мстить за смерть товарища, носился в воздухе, как ядовитый аэрозоль, и жег глаза. Это была не правда, но Юрий не собирался ставить в известность об этом кого бы то ни было. Если сломался Зуев, может сломаться и любой другой. Гена был прав: это не всегда зависит от человека. Значит, опять придется действовать в одиночку, понял он.
   Там, в Грозном, он встречал таких одиночек. В основном это были офицеры спецподразделений, идеально натренированные убийцы, профессионалы до мозга костей, смертельно уставшие наблюдать, как сотнями гибнут необстрелянные мальчишки. Взяв только самое необходимое, они молча уходили в ночь и так же молча возвращались под утро, а иногда и через несколько суток. Порой они не возвращались вовсе. За их головы сулили бешеные деньги, но Юрию ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь из них опустился до обсуждения этих сведений. Сейчас ему казалось, что для того, чтобы очистить Москву от кавказских бригад, хватило бы десятка таких волков-одиночек.
   "Ну что, гражданин Филатов? - подумал он, машинально принимая сунутый ему кем-то прямо в руку стакан и поднося его к губам. - Вы опять за свое? Беззаконие и самосуд, махровая уголовщина... - Он чуть-чуть приоткрыл правый глаз и покосился на мамину фотографию. Сквозь частую сетку ресниц ему показалось, что мамины губы неодобрительно поджаты. Он снова закрыл глаз и сделал маленький глоток из стакана. - Ну, прости, - мысленно обратился он к маме. - Ты же видишь, что творится. Ну что я могу поделать? Я понимаю, что с точки зрения закона и морали то, что я собираюсь сделать, будет выглядеть обыкновенным преступлением. Точнее, необыкновенным, потому что одним трупом дело не ограничится. Но и остаться в стороне просто нельзя. Это тоже будет преступлением. А позвонить по "02" - это уже не преступление, а глупость. Это ловушка - почти такая же, как та, в которую угодил бедняга Зуев. По-английски ловушка - трап. А тот, кто ловушки расставляет, соответственно, траппер. Помнишь, у Фенимора Купера? Так вот, я этого самого траппера вычислю, сниму с него шкуру и отошлю в родную войсковую часть, чтобы натянули на полковой барабан. Нет, мама, ты не права. Я не сквернословлю, а излагаю конкретный план действий..."
   - Э, - услышал он вдруг голос Бармалея, - а хозяин-то наш вырубился! Умаялся, бедняга. Значит, давайте по последней, и шабаш. Говорить больше не о чем, а завтра всем на работу. Значит, ты, Гена, действуй, как договорились. А я в парке с ребятами потолкую, может, еще что путное подскажут. Разливай, Басурман, и айда по домам!
   Юрий разлепил веки, с удивлением убедившись в том, что и в самом деле задремал. Выпив со всеми "на посошок", он проводил гостей до дверей, демонстративно зевая и покачиваясь, словно не в силах бороться со сном, по очереди пожал всем руки и наконец повернул барабанчик старенького французского замка. Как только дверь закрылась, сон с него слетел как по волшебству. Юрий отправился в ванную, поплескал в лицо ледяной водой и, не вытираясь, вернулся в комнату. Время было еще детское - половина десятого, и он потратил несколько минут на то, чтобы ликвидировать следы холостяцкой пьянки в виде пустых бутылок, испачканных нехитрой закуской тарелок, захватанных стаканов, разбросанных вилок и рассыпанных по столу окурков. Сковорода, в которой хранился трехдневный запас магазинных котлет, обнаружилась почему-то под диваном. В желтоватой пленке застывшего жира виднелись четкие овальные отпечатки навеки покинувших этот печальный мир котлет, похожие на негативы, и несколько оставленных вилкой параллельных борозд, как будто по дну сковороды прошелся микроскопический трактор с дисковым плугом. Чья-то задумчивая рука, вооруженная все той же вилкой, вывела на ровном участке жировой пленки коротенькое непечатное слово. Эта надпись показалась Юрию наилучшей резолюцией, достойной того, чтобы скрепить протокол сегодняшнего совещания.
   После этого он оделся, проверил, на месте ли ключ от машины, и вышел из квартиры в сырую ноябрьскую ночь, стараясь не думать о волках-одиночках и прочих вещах, не имеющих отношения к делу.
   Глава 14
   Небо опять затянуло тучами, воздух заметно потеплел, и все, что замерзло предыдущей ночью, уже успело благополучно растаять. На ходу раскуривая сигарету, Юрий напрочь позабыл о глубокой луже, коварно разлегшейся прямо у крыльца, и основательно зачерпнул ботинком ледяной воды - как ему показалось, не меньше ведра.
   В ботинке противно зачавкало, и Юрию немедленно вспомнился анекдот про ежика, который бродил по пятам за медведем - чатт-чап-чап, чап-чап-чап. Медведю это, наконец, надоело, и он пообещал ежику, что вывернет его наизнанку, если тот не перестанет чапать. Ежик не перестал, его вывернули наизнанку, и он вместо "чап-чап-чап" стал делать "пач-пач-пач".
   Очень смешно. Прабабка Юрия, суровая старуха, кипятившая на кухонной плите в коммунальной квартире огромные тазы с собственной мочой и затем употреблявшая ее как наружно, так и внутрь, в подобных случаях говорила: "Что ни дурно, то потешно", - в том смысле, что чем глупее, тем смешнее.
   Чавкая промокшим ботинком, вполголоса ругаясь и невольно фыркая по поводу упрямого ежика, Юрий добрался до машины, отпер дверцу и, боком повалившись на сиденье, с облегчением вылил из ботинка воду. "Победа", к его немалому удивлению, завелась с пол-оборота, словно понимая, что сейчас с хозяином лучше не спорить. Выруливая со двора, он наехал колесом на бордюр и подумал, что в таком состоянии вряд ли стоило садиться за руль: как-никак в общей сложности он выпил не меньше двух стаканов водки и теперь был законной добычей для первого же инспектора ГИБДД, которому бы взбрело в голову остановить громыхающую по ночным московским улицам ржавую "Победу". Гораздо умнее было бы как следует проспаться, но Юрий чувствовал, что не сможет заснуть. Огромный нарыв наконец прорвался, и Филатов понимал, что не остановится, пока не доведет дело до конца. Ему вдруг вспомнился бандит в длиннополом шерстяном пальто, который посетил его месяц назад с предложением поработать охотником на "зверей", как местная братва именовала кавказцев. Юрий подумал, что кашемировый подонок так или иначе добился своего. Его заслуги в этом не было. Просто обстоятельства сложились таким образом, что старшему лейтенанту Филатову пришлось выкопать топор войны.
   Перед его глазами потянулась вереница лиц, больше похожих на оскаленные звериные морды: бычья харя шестерки в кашемировом пальто, кабанье рыло Георгиевского кавалера Самойлова, хрящеватая морда Маныча, подлая шакалья ухмылка таксиста Копылова, неподвижный змеиный взгляд прищуренных глаз белобрысого Гены... Все они требовали крови, все хотели убивать, и по возможности не своими руками. "Эпоха НТР, - с горечью подумал он. - Время узкой специализации. Кто-то ремонтирует квартиры, кто-то водит такси, еще кто-то пишет картины маслом, а некоторые словно специально созданы для того, чтобы убивать. Каждый занят своим делом, и беда, если сапоги начнет тачать пирожник, а пироги печь сапожник... А я все время лезу не в свое дело: то такси водить, то инкассатором работать. Все в один голос твердят, что мое дело - убивать, да я и сам знаю, чему меня учили... И каждый раз мне в конце концов приходится бесплатно делать то, за что с самого начала предлагали хорошо заплатить. Этакий Робин Гуд на общественных началах!"