Страница:
— Слышь, Чудик, это что, тот самый герой, который вместе с Алексеевым госпиталь от вахов почистил?
Панкрат едва сдержался, чтобы без лишних слов не врезать здоровяку по физиономии.
— Да нет, — меланхолично ответил тот, кого назвали Чудиком. — Ты, Окорок, опять все путаешь. Это тот чувак, вместе с которым Алексеев немного пострелял по чеченам. Насколько мне известно, до этого… Панкрат, если не ошибаюсь, сам, один, чуть ли не десяток черножопых положил.
Суворин безучастно разглядывал узоры, образованные на стенах зала облупившейся краской. Семерка продолжала бесцеремонно пялиться на него.
— Нет, не верю, — сокрушенно пробасил здоровяк. — Не верю, и все. Не производит он на меня впечатления.
При этих словах Суворин переключил свое внимание со стен на лысого и почти весело произнес:
— Хватит трепаться. Я никого из вас в деле не видел, а попусту не жужжу.
У здоровяка глаза медленно полезли на лоб. Один из “охотников”, длинноволосый парень с татуировкой на внушительном бицепсе, сдержанно поаплодировал.
— Ну, герой, ты попал, — многообещающе произнес здоровяк. — Сейчас я из тебя бефстроганов настругаю.
Панкрат, пожав плечами, снял куртку и аккуратно повесил ее на перекладину шведской стенки, оставшись в одной футболке, не стеснявшей движений. “Охотники”, как по команде, отошли в стороны, образовав большой круг, внутри которого остались Окорок и Панкрат. Суворин встал неподвижно, наблюдая за своим противником. Здоровяк, несомненно, превосходил его по объемам мышечной массы, но это совсем не означало, что он сильнее. Скорее наоборот — по собственному богатому опыту Суворин знал, что выигрывает не тот, кто массивнее, а тот, кто быстрее и выносливее. Поэтому он был совершенно спокоен.
Окорок атаковал стремительно, словно выпущенное из пушки ядро. В считанные доли секунды он преодолел расстояние, отделявшее его от Панкрата, и если бы тот не успел уйти с линии атаки, то непременно полетел бы наземь от сокрушительного удара. Но выпад пришелся в воздух. Суворин неуловимо быстрым движением скользнул вправо и ударил сам — ногой, хлестко и резко, целя в левое подреберье противника.
Окорок, к его чести, отреагировал мгновенно, умело погасив нешуточную инерцию движения и откачнувшись назад. Но Панкрат, не возвращая ногу, ударил во второй раз, практически без паузы, которую тот мог бы использовать для постановки блока. Удар подъемом стопы пришелся Окороку в грудь, прямо в могучие плиты мышц торса. Это было все равно, что ударить в туго набитый матрац. Здоровяк только усмехнулся и мотнул головой, словно молодой бычок. Суворин тут же ушел на безопасную дистанцию, выйдя из зоны ответного удара, сделав низкое, через руки, сальто назад. Но едва он успел приземлиться на ноги, как Окорок оказался рядом и обрушил на него град ударов.
Вернее, хотел обрушить.
Все его выпады завязли в глухой защите Панкрата, сплетенной ловкими и гибкими движениями предплечий. В одно мгновение руки здоровяка оказались зажатыми под мышками Суворина, а потом он, присев, бросил противника через себя, успев напоследок поддать ему ногой.
Окорок упал с невероятным грохотом — так, пожалуй, мог бы рухнуть разве что бюст Ленина. Охнув, он попытался было подняться, но было поздно. Его шея уже очутилась в удушающем захвате Панкрата.
По прошествии нескольких очень долгих секунд Окорок захлопал по полу ладонью. Суворин тут же отпустил захват и отошел в сторону. Не спеша надел куртку, игнорируя косой взгляд поднявшегося здоровяка, сверкнувший затаенной злобой.
— Ну что, Окорок, поверил? — раздался ехидный голос.
Это спросил у своего помятого товарища тот “охотник”, что аплодировал Панкрату.
— Убедил тебя парень, а?
Здоровяк промолчал, отряхивая со своей майки кусочки отшелушившейся половой краски.
Так состоялось принятие Панкрата в отряд “охотников за головами”.
Специфика деятельности “охотников” по своей сути не терпела какого бы то ни было предварительного планирования. Все ограничивалось постановкой задачи — в данном конкретном случае она заключалась в похищении полевого командира Исхаламова, бывшего соратника теперешнего лидера “освободителей” Рашида. С этой целью группу выбрасывали в районе предполагаемой, по данным разведки, дислокации отряда Исхаламова.
Вот и все, что было известно наверняка.
Все тактические задачи, которые могли возникнуть — и обязательно возникнут — у группы после десантирования в указанном районе, “охотникам” предстояло решать самостоятельно, по мере надобности запрашивая руководство через портативную станцию спутниковой связи.
Панкрата беспокоил только один вопрос. Не имевший, впрочем, никакого отношения к предстоящей операции. Этот вопрос относился к тому периоду его прошлого, о котором сам Суворин предпочел бы забыть навсегда, если бы это было возможно. А именно — к тому периоду времени, когда он входил в состав одного из таких подразделений. Ему очень хотелось знать, пронюхали ли об этом эпизоде его прошлого сотрудники Службы. После гибели отряда, подстроенной его же руководством по мотивам, до сих пор остававшимся для Панкрата загадкой, вся информация о нем и его деятельности должна была быть либо уничтожена, либо запрятана в сверхсекретные базы данных.
Имел ли Алексеев ту степень допуска, которая позволяла бы ему работать с такой информацией? Если да, то о внезапном возвращении из небытия Панкрата Суворина вскоре узнают те, для кого он — не более чем нежелательный свидетель их темных делишек. Тогда приказ о ликвидации не заставит себя долго ждать, и к этому следовало быть готовым.
Не самое приятное занятие — постоянно ждать удара в спину.
Если же у Алексеева нет доступа к такой информации, Панкрат мог дышать относительно спокойно и опасаться только того врага, который был ему хорошо знаком — чеченских “борцов за независимость”. К этому он привык.
Панкрат не сомневался, что Алексеев знает о нем все, что касается участия его в первой чеченской кампании. Исходя при этом из того, что информация о его работе на Службу все-таки не известна капитану, Суворин объяснил ему, что его признали погибшим, когда на самом деле он находился в чеченском плену. Потом бежал, своим ходом добрался до России, а дальше-Дальше Алексеев уже сам мог пересказать Панкрату всю летопись его жизни на гражданке.
Оставалось только надеяться, что его “деза” прошла.
Рукопашный бой, стрельба из всех мыслимых видов оружия, преодоление препятствий, метание холодного оружия. К этим занятиям добавилась еще и тактическая подготовка, которой руководил сам Алексеев. Под его началом “охотники” сначала отрабатывали, а затем и разрабатывали самостоятельно всевозможные варианты решения гипотетических боевых ситуаций, выдуманных аналитиками Службы.
Приоритетной задачей все-таки являлся захват Исхаламова живым; если же такой возможности не представится, его полагалось уничтожить. “Охотники” неоднократно анализировали ставшую легендарной операцию превентивного отряда “Буран”, результатом которой стало похищение известного полевого командира Радуева; в принципе, схема этой операции была базой для разработки их собственных вариантов.
Постепенно Панкрат познакомился со всеми бойцами группы, а с некоторыми даже наладил приятельские отношения.
Командовал “охотниками” ветеран первой чеченской кампании, Альберт Николаев по прозвищу Дед. Он был самым старшим среди членов группы и пользовался непререкаемым авторитетом. Присутствуй он тогда, когда Алексеев представил Суворина “охотникам”, здоровяк Окорок вряд ли повел бы себя таким хамским образом. Слово Деда было законом.
Николаев был невысокого роста, приземистый и кряжистый, словно дуб. Как и у Панкрата, у него были абсолютно седые волосы, стриженые коротким ежиком. Черты лица можно было бы назвать красивыми, если бы не переломанный в нескольких местах нос. У Деда не было мочки левого уха. Оторвало пулей чеченского снайпера. Еще у него не хватало безымянного пальца на левой руке. Этот палец он потерял в плену у боевиков — его обрезали, чтобы послать его родным.
С Дедом у Панкрата сразу же установились нормальные товарищеские отношения. У них было много общего: оба воевали в Чечне с самого начала первой кампании, оба служили в спецвойсках (Суворин, однако, не стал распространяться о своей службе в отряде “охотников”), и оба, как оказалось, потеряли в Чечне самых близких людей.
Дед женился на войне. Его жена была полевым медработником, и история их знакомства походила, как две капли воды, на историю Панкрата и Ирины.
Жена Николаева попала в плен к чеченцам. “Там она погибла”, — сказал Дед, но при этих словах стакан с водкой, который он держал в своей огромной, огрубелой лапище, треснул, словно яичная скорлупа.
Суворин не стал расспрашивать. О таком либо говорят, либо нет. О зверствах чеченцев в отношении русских женщин он был не только наслышан. Доводилось многое видеть своими глазами, о чем он потом не мог вспомнить без содрогания.
Еще одним человеком, с которым Панкрат довольно-таки неплохо сошелся, был тот самый длинноволосый парень с замысловатой наколкой на правом бицепсе. Его звали Андреем, но, как и у всех в группе, у него было свое прозвище. Андрея прозвали Пикой. Пожалуй, никто в группе не мог превзойти его в искусстве владения холодным оружием. Тут пасовали даже Суворин и Дед. Андрей мог часами упражняться с ножом, демонстрируя самую разнообразную технику, а когда он и Панкрат соревновались в метании по цели, Пика регулярно умудрялся всадить свой нож в рукоять ножа Суворина.
Андрей был младше Панкрата на пять лет, но имел на своем счету уже двенадцать боевых операций в тылу боевиков. Группа “охотников”, в которую он входил в настоящий момент, была уже третьей по счету из тех, в которых он успел побывать. Что случилось с остальными, он не рассказывал, а любопытствовать среди бойцов было не принято.
Пика часто просил Суворина поработать с ним в паре на тренировках по рукопашному бою. Он довольно неплохо усваивал мудреные приемы и комбинации, которые демонстрировал Панкрат, и на следующих тренировках применял их уже в полную силу. Сам он, в свою очередь, охотно делился неизвестными Суворину приемами работы с ножом и объяснял секреты постановки дыхания и мгновенного расслабления, особенно важного для осуществления точного и быстрого броска.
С Григорием Абатадзе по прозвищу Абрек у Панкрата сложились отношения скорее нейтральные, чем дружеские. Грузин отличался чрезмерной жестокостью, которую демонстрировал и на тренировках, и, по рассказам бойцов, в бою. Причем зачастую — без нужды. Пытался он проверить “на крепость” и Суворина, но Панкрат ответил адекватно и демонстративно продержал его в болевом захвате, пока Абрек не завопил. После этого Абатадзе ограничивался косыми взглядами, которые время от времени бросал в сторону Суворина. Чувствовалось, что он уважает в нем достойного противника. Для Абрека достойным уважения казался лишь тот, кто умел быть таким же жестоким, как он сам.
Абатадзе был единственным из “охотников", кто имел семью, оставшуюся на гражданке. Сам он не рассказывал Панкрату об этом, но со слов Пики и Деда Суворин узнал, что жена Абрека, преподаватель Московского литературного института, осталась дома с двумя детьми — близнецами, которые родились за несколько дней до отъезда ее мужа в Чечню.
Совершенно не общался Панкрат с худым долговязым парнем с типичной внешностью ботаника, которого называли Чудиком. Никто не обращался к нему по имени. Суворин так и не узнал его настоящего имени. Чудик был лучшем снайпером группы, и здесь с ним никто не мог тягаться. К тому же он в совершенстве владел айкидо и был достаточно серьезным противником даже для Суворина. Еще Чудик говорил по-английски, по-французски и по-немецки. Кроме этого, он сносно понимал по-чеченски, хотя и говорил несколько хуже, чем, например, Панкрат.
О прошлом этого парня никому ничего не было известно. Он так и не сошелся ни с кем из членов группы, постоянно держался особняком, не участвуя ни в совместных выпивках, ни в нехитрых развлечениях с девчонками, которых раз в неделю доставлял на базу “охотников” Алексеев — для снятия напряжения.
В такие моменты Чудик уходил во двор, где практиковался в стрельбе по пустым бутылкам и консервным банкам.
Суворин тоже не участвовал в развлечениях охотников, как, впрочем, и Дед. Когда приезжали девочки, Панкрат и его теперешний командир брали бутылку водки и выходили следом за Чудиком во двор, где наблюдали за его упражнениями, меланхолично попивая горькую и смоля все тот же “Десант”.
Особняком от всех прочих держалась четверка самых молодых бойцов группы, где верховодил — негласно — хамоватый Окорок с замашками уголовного пахана. Окорок, которого на самом деле звали Олегом, был в группе специалистом по подрывному делу, и иногда его еще называли “пиротехником”. Его любимым занятием было изготовление всякого рода хитрых взрывающихся штук, замаскированных под внешне безобидные предметы: авторучки, детские игрушки, обыкновенные кирпичи.
С самого первого момента между ним и Панкратом возникла взаимная неприязнь. Причиной ее стало то, что Суворин одержал над Окороком столь явную победу — над ним, который считался в группе одним из самых сильных бойцов-рукопашников. Подрывник не мог с этим примириться, даже несмотря на то, что, как рукопашник, Панкрат был на голову выше прочих, кроме самого Деда.
Поражение Окорока в поединке с Сувориным пошатнуло его авторитет среди ближайшего окружения, и этого он Панкрату не мог простить. Еще несколько раз он пытался взять реванш, но безуспешно, и после этих попыток затаил в душе злобу на “героя”, как он полупрезрительно называл Панкрата. За глаза, конечно.
Суворин внешне не обращал никакого внимания на эту вражду, но внутренне был начеку. Он понимал, что в боевых условиях вряд ли сможет положиться на Окорока, и был почти уверен в том, что, подвернись тому удобный момент — и можно ожидать чего угодно, вплоть до пули в затылок.
Окорок был негласным авторитетом для своих товарищей, молодых выпускников спецшколы, существовавшей при отделе “ноль” и готовившей состав именно для таких подразделений — диверсантов, мастеров шпионажа и тайных операций, гениев непрямого воздействия.
Правда, с точки зрения Панкрата, в отряд попали как раз не лучшие кадры. Так, пушечное мясо.
Их было трое, они были одного года рождения, имели приблизительно одинаковый “рейтинг” в группе. Среди этих троих выделялся парень по прозвищу Хирург, которое ему дали не столько за длинные чувствительные пальцы (тут уместнее было бы — Пианист), сколько за особую склонность к ненужному насилию. Он был единственным из “охотников”, кто собирал уши. Уши чеченов.
Панкрату приходилось сталкиваться с такими людьми, и где-то он, в принципе, мог бы понять Хирурга, если бы у того были хоть какие-то мотивы для собирания подобных трофеев. Но, насколько мог понять Панкрат из рассказов других “охотников”, страсть к коллекционированию ушей возникла у Хирурга без какой бы то ни было особенной причины. У него не погибали на этой войне ни друзья, ни близкие, так что назвать это хотя и извращенной, но все-таки местью нельзя было. Просто ему это нравилось. В характере Хирурга определенно были какие-то психопатические наклонности, которые он до поры, до времени контролировал. Но в бою позволял им проявиться в полной мере.
Среди “охотников” до сих пор еще была на слуху история, происшедшая во время последней диверсионной операции в тылу бандформирований Рашида, когда Хирург разрядил магазин своего “ингрэма” в бросившуюся на него с ножом молодую беременную чеченку. Хладнокровно расстреляв женщину, он так же неторопливо срезал ее уши и сложил их в банку со спиртом, к прочим своим трофеям.
Естественно, что особой приязни к нему никто не испытывал. Но в группе не принято было давать волю чувствам, и к Хирургу старались относиться по большей мере нейтрально — даже Абатадзе, который сам любил “перегнуть палку”.
В одной компании с Окороком и Хирургом держались похожие, словно близнецы, Игорь Ячнев и Денис Малахов. Пика почему-то обзывал их “педерастами”, но Панкрат не находил никаких видимых подтверждений его словам.
У Ячнева было прозвище Дикий, которое он получил вполне заслуженно. “Увидишь его в бою — поймешь, — как-то сказал Дед. — У викингов таких называли берсерками. Как боец он крут”.
Дениса Малахова прозвали Пулей. Мастер стрельбы по-македонски и “качанию маятника”, он несколько отличался от прочих в окружении Окорока. У него был открытый честный взгляд, и казалось странным то, что он затесался в “свиту” подрывника. “Первое впечатление обманчиво, — сказал Пика, когда Панкрат поделился с ним своими соображениями насчет Малахова. — У парня крыша съехала на бабах. В детстве, видно, дрочил слишком много. Он всех чеченок в пределах досягаемости трахает, не побрезгует и малолетками. В этом они с Окороком одинаковы”.
Суворин понимающе покачал головой в ответ, подумав, что, благодаря Окороку, с этой четверкой у него еще будут проблемы.
Настроения эта мысль не поднимала.
К тому времени Панкрат уже успел освоиться и привыкнуть к своему новому оружию. Он пристрелял и “ингрэм”, и “беретту” и теперь ощущал это оружие как продолжение собственного тела, например, как часть руки, способную доставать гораздо дальше.
Ему не терпелось в бой. Всем остальным — тоже, и сообщение Алексеева о скором выступлении они восприняли с энтузиазмом…
Глава 7
Панкрат едва сдержался, чтобы без лишних слов не врезать здоровяку по физиономии.
— Да нет, — меланхолично ответил тот, кого назвали Чудиком. — Ты, Окорок, опять все путаешь. Это тот чувак, вместе с которым Алексеев немного пострелял по чеченам. Насколько мне известно, до этого… Панкрат, если не ошибаюсь, сам, один, чуть ли не десяток черножопых положил.
Суворин безучастно разглядывал узоры, образованные на стенах зала облупившейся краской. Семерка продолжала бесцеремонно пялиться на него.
— Нет, не верю, — сокрушенно пробасил здоровяк. — Не верю, и все. Не производит он на меня впечатления.
При этих словах Суворин переключил свое внимание со стен на лысого и почти весело произнес:
— Хватит трепаться. Я никого из вас в деле не видел, а попусту не жужжу.
У здоровяка глаза медленно полезли на лоб. Один из “охотников”, длинноволосый парень с татуировкой на внушительном бицепсе, сдержанно поаплодировал.
— Ну, герой, ты попал, — многообещающе произнес здоровяк. — Сейчас я из тебя бефстроганов настругаю.
Панкрат, пожав плечами, снял куртку и аккуратно повесил ее на перекладину шведской стенки, оставшись в одной футболке, не стеснявшей движений. “Охотники”, как по команде, отошли в стороны, образовав большой круг, внутри которого остались Окорок и Панкрат. Суворин встал неподвижно, наблюдая за своим противником. Здоровяк, несомненно, превосходил его по объемам мышечной массы, но это совсем не означало, что он сильнее. Скорее наоборот — по собственному богатому опыту Суворин знал, что выигрывает не тот, кто массивнее, а тот, кто быстрее и выносливее. Поэтому он был совершенно спокоен.
Окорок атаковал стремительно, словно выпущенное из пушки ядро. В считанные доли секунды он преодолел расстояние, отделявшее его от Панкрата, и если бы тот не успел уйти с линии атаки, то непременно полетел бы наземь от сокрушительного удара. Но выпад пришелся в воздух. Суворин неуловимо быстрым движением скользнул вправо и ударил сам — ногой, хлестко и резко, целя в левое подреберье противника.
Окорок, к его чести, отреагировал мгновенно, умело погасив нешуточную инерцию движения и откачнувшись назад. Но Панкрат, не возвращая ногу, ударил во второй раз, практически без паузы, которую тот мог бы использовать для постановки блока. Удар подъемом стопы пришелся Окороку в грудь, прямо в могучие плиты мышц торса. Это было все равно, что ударить в туго набитый матрац. Здоровяк только усмехнулся и мотнул головой, словно молодой бычок. Суворин тут же ушел на безопасную дистанцию, выйдя из зоны ответного удара, сделав низкое, через руки, сальто назад. Но едва он успел приземлиться на ноги, как Окорок оказался рядом и обрушил на него град ударов.
Вернее, хотел обрушить.
Все его выпады завязли в глухой защите Панкрата, сплетенной ловкими и гибкими движениями предплечий. В одно мгновение руки здоровяка оказались зажатыми под мышками Суворина, а потом он, присев, бросил противника через себя, успев напоследок поддать ему ногой.
Окорок упал с невероятным грохотом — так, пожалуй, мог бы рухнуть разве что бюст Ленина. Охнув, он попытался было подняться, но было поздно. Его шея уже очутилась в удушающем захвате Панкрата.
По прошествии нескольких очень долгих секунд Окорок захлопал по полу ладонью. Суворин тут же отпустил захват и отошел в сторону. Не спеша надел куртку, игнорируя косой взгляд поднявшегося здоровяка, сверкнувший затаенной злобой.
— Ну что, Окорок, поверил? — раздался ехидный голос.
Это спросил у своего помятого товарища тот “охотник”, что аплодировал Панкрату.
— Убедил тебя парень, а?
Здоровяк промолчал, отряхивая со своей майки кусочки отшелушившейся половой краски.
Так состоялось принятие Панкрата в отряд “охотников за головами”.
* * *
Выражение “детали предстоящей операции” оказалось слишком громким и явно не соответствовало тому объему информации, который Суворин получил от командира отряда. Собственно, и операцией это назвать было нельзя. В обычном, тактико-стратегическом смысле этого слова.Специфика деятельности “охотников” по своей сути не терпела какого бы то ни было предварительного планирования. Все ограничивалось постановкой задачи — в данном конкретном случае она заключалась в похищении полевого командира Исхаламова, бывшего соратника теперешнего лидера “освободителей” Рашида. С этой целью группу выбрасывали в районе предполагаемой, по данным разведки, дислокации отряда Исхаламова.
Вот и все, что было известно наверняка.
Все тактические задачи, которые могли возникнуть — и обязательно возникнут — у группы после десантирования в указанном районе, “охотникам” предстояло решать самостоятельно, по мере надобности запрашивая руководство через портативную станцию спутниковой связи.
Панкрата беспокоил только один вопрос. Не имевший, впрочем, никакого отношения к предстоящей операции. Этот вопрос относился к тому периоду его прошлого, о котором сам Суворин предпочел бы забыть навсегда, если бы это было возможно. А именно — к тому периоду времени, когда он входил в состав одного из таких подразделений. Ему очень хотелось знать, пронюхали ли об этом эпизоде его прошлого сотрудники Службы. После гибели отряда, подстроенной его же руководством по мотивам, до сих пор остававшимся для Панкрата загадкой, вся информация о нем и его деятельности должна была быть либо уничтожена, либо запрятана в сверхсекретные базы данных.
Имел ли Алексеев ту степень допуска, которая позволяла бы ему работать с такой информацией? Если да, то о внезапном возвращении из небытия Панкрата Суворина вскоре узнают те, для кого он — не более чем нежелательный свидетель их темных делишек. Тогда приказ о ликвидации не заставит себя долго ждать, и к этому следовало быть готовым.
Не самое приятное занятие — постоянно ждать удара в спину.
Если же у Алексеева нет доступа к такой информации, Панкрат мог дышать относительно спокойно и опасаться только того врага, который был ему хорошо знаком — чеченских “борцов за независимость”. К этому он привык.
Панкрат не сомневался, что Алексеев знает о нем все, что касается участия его в первой чеченской кампании. Исходя при этом из того, что информация о его работе на Службу все-таки не известна капитану, Суворин объяснил ему, что его признали погибшим, когда на самом деле он находился в чеченском плену. Потом бежал, своим ходом добрался до России, а дальше-Дальше Алексеев уже сам мог пересказать Панкрату всю летопись его жизни на гражданке.
Оставалось только надеяться, что его “деза” прошла.
* * *
Последняя неделя была насыщена разнообразными тренировками.Рукопашный бой, стрельба из всех мыслимых видов оружия, преодоление препятствий, метание холодного оружия. К этим занятиям добавилась еще и тактическая подготовка, которой руководил сам Алексеев. Под его началом “охотники” сначала отрабатывали, а затем и разрабатывали самостоятельно всевозможные варианты решения гипотетических боевых ситуаций, выдуманных аналитиками Службы.
Приоритетной задачей все-таки являлся захват Исхаламова живым; если же такой возможности не представится, его полагалось уничтожить. “Охотники” неоднократно анализировали ставшую легендарной операцию превентивного отряда “Буран”, результатом которой стало похищение известного полевого командира Радуева; в принципе, схема этой операции была базой для разработки их собственных вариантов.
Постепенно Панкрат познакомился со всеми бойцами группы, а с некоторыми даже наладил приятельские отношения.
Командовал “охотниками” ветеран первой чеченской кампании, Альберт Николаев по прозвищу Дед. Он был самым старшим среди членов группы и пользовался непререкаемым авторитетом. Присутствуй он тогда, когда Алексеев представил Суворина “охотникам”, здоровяк Окорок вряд ли повел бы себя таким хамским образом. Слово Деда было законом.
Николаев был невысокого роста, приземистый и кряжистый, словно дуб. Как и у Панкрата, у него были абсолютно седые волосы, стриженые коротким ежиком. Черты лица можно было бы назвать красивыми, если бы не переломанный в нескольких местах нос. У Деда не было мочки левого уха. Оторвало пулей чеченского снайпера. Еще у него не хватало безымянного пальца на левой руке. Этот палец он потерял в плену у боевиков — его обрезали, чтобы послать его родным.
С Дедом у Панкрата сразу же установились нормальные товарищеские отношения. У них было много общего: оба воевали в Чечне с самого начала первой кампании, оба служили в спецвойсках (Суворин, однако, не стал распространяться о своей службе в отряде “охотников”), и оба, как оказалось, потеряли в Чечне самых близких людей.
Дед женился на войне. Его жена была полевым медработником, и история их знакомства походила, как две капли воды, на историю Панкрата и Ирины.
Жена Николаева попала в плен к чеченцам. “Там она погибла”, — сказал Дед, но при этих словах стакан с водкой, который он держал в своей огромной, огрубелой лапище, треснул, словно яичная скорлупа.
Суворин не стал расспрашивать. О таком либо говорят, либо нет. О зверствах чеченцев в отношении русских женщин он был не только наслышан. Доводилось многое видеть своими глазами, о чем он потом не мог вспомнить без содрогания.
Еще одним человеком, с которым Панкрат довольно-таки неплохо сошелся, был тот самый длинноволосый парень с замысловатой наколкой на правом бицепсе. Его звали Андреем, но, как и у всех в группе, у него было свое прозвище. Андрея прозвали Пикой. Пожалуй, никто в группе не мог превзойти его в искусстве владения холодным оружием. Тут пасовали даже Суворин и Дед. Андрей мог часами упражняться с ножом, демонстрируя самую разнообразную технику, а когда он и Панкрат соревновались в метании по цели, Пика регулярно умудрялся всадить свой нож в рукоять ножа Суворина.
Андрей был младше Панкрата на пять лет, но имел на своем счету уже двенадцать боевых операций в тылу боевиков. Группа “охотников”, в которую он входил в настоящий момент, была уже третьей по счету из тех, в которых он успел побывать. Что случилось с остальными, он не рассказывал, а любопытствовать среди бойцов было не принято.
Пика часто просил Суворина поработать с ним в паре на тренировках по рукопашному бою. Он довольно неплохо усваивал мудреные приемы и комбинации, которые демонстрировал Панкрат, и на следующих тренировках применял их уже в полную силу. Сам он, в свою очередь, охотно делился неизвестными Суворину приемами работы с ножом и объяснял секреты постановки дыхания и мгновенного расслабления, особенно важного для осуществления точного и быстрого броска.
С Григорием Абатадзе по прозвищу Абрек у Панкрата сложились отношения скорее нейтральные, чем дружеские. Грузин отличался чрезмерной жестокостью, которую демонстрировал и на тренировках, и, по рассказам бойцов, в бою. Причем зачастую — без нужды. Пытался он проверить “на крепость” и Суворина, но Панкрат ответил адекватно и демонстративно продержал его в болевом захвате, пока Абрек не завопил. После этого Абатадзе ограничивался косыми взглядами, которые время от времени бросал в сторону Суворина. Чувствовалось, что он уважает в нем достойного противника. Для Абрека достойным уважения казался лишь тот, кто умел быть таким же жестоким, как он сам.
Абатадзе был единственным из “охотников", кто имел семью, оставшуюся на гражданке. Сам он не рассказывал Панкрату об этом, но со слов Пики и Деда Суворин узнал, что жена Абрека, преподаватель Московского литературного института, осталась дома с двумя детьми — близнецами, которые родились за несколько дней до отъезда ее мужа в Чечню.
Совершенно не общался Панкрат с худым долговязым парнем с типичной внешностью ботаника, которого называли Чудиком. Никто не обращался к нему по имени. Суворин так и не узнал его настоящего имени. Чудик был лучшем снайпером группы, и здесь с ним никто не мог тягаться. К тому же он в совершенстве владел айкидо и был достаточно серьезным противником даже для Суворина. Еще Чудик говорил по-английски, по-французски и по-немецки. Кроме этого, он сносно понимал по-чеченски, хотя и говорил несколько хуже, чем, например, Панкрат.
О прошлом этого парня никому ничего не было известно. Он так и не сошелся ни с кем из членов группы, постоянно держался особняком, не участвуя ни в совместных выпивках, ни в нехитрых развлечениях с девчонками, которых раз в неделю доставлял на базу “охотников” Алексеев — для снятия напряжения.
В такие моменты Чудик уходил во двор, где практиковался в стрельбе по пустым бутылкам и консервным банкам.
Суворин тоже не участвовал в развлечениях охотников, как, впрочем, и Дед. Когда приезжали девочки, Панкрат и его теперешний командир брали бутылку водки и выходили следом за Чудиком во двор, где наблюдали за его упражнениями, меланхолично попивая горькую и смоля все тот же “Десант”.
Особняком от всех прочих держалась четверка самых молодых бойцов группы, где верховодил — негласно — хамоватый Окорок с замашками уголовного пахана. Окорок, которого на самом деле звали Олегом, был в группе специалистом по подрывному делу, и иногда его еще называли “пиротехником”. Его любимым занятием было изготовление всякого рода хитрых взрывающихся штук, замаскированных под внешне безобидные предметы: авторучки, детские игрушки, обыкновенные кирпичи.
С самого первого момента между ним и Панкратом возникла взаимная неприязнь. Причиной ее стало то, что Суворин одержал над Окороком столь явную победу — над ним, который считался в группе одним из самых сильных бойцов-рукопашников. Подрывник не мог с этим примириться, даже несмотря на то, что, как рукопашник, Панкрат был на голову выше прочих, кроме самого Деда.
Поражение Окорока в поединке с Сувориным пошатнуло его авторитет среди ближайшего окружения, и этого он Панкрату не мог простить. Еще несколько раз он пытался взять реванш, но безуспешно, и после этих попыток затаил в душе злобу на “героя”, как он полупрезрительно называл Панкрата. За глаза, конечно.
Суворин внешне не обращал никакого внимания на эту вражду, но внутренне был начеку. Он понимал, что в боевых условиях вряд ли сможет положиться на Окорока, и был почти уверен в том, что, подвернись тому удобный момент — и можно ожидать чего угодно, вплоть до пули в затылок.
Окорок был негласным авторитетом для своих товарищей, молодых выпускников спецшколы, существовавшей при отделе “ноль” и готовившей состав именно для таких подразделений — диверсантов, мастеров шпионажа и тайных операций, гениев непрямого воздействия.
Правда, с точки зрения Панкрата, в отряд попали как раз не лучшие кадры. Так, пушечное мясо.
Их было трое, они были одного года рождения, имели приблизительно одинаковый “рейтинг” в группе. Среди этих троих выделялся парень по прозвищу Хирург, которое ему дали не столько за длинные чувствительные пальцы (тут уместнее было бы — Пианист), сколько за особую склонность к ненужному насилию. Он был единственным из “охотников”, кто собирал уши. Уши чеченов.
Панкрату приходилось сталкиваться с такими людьми, и где-то он, в принципе, мог бы понять Хирурга, если бы у того были хоть какие-то мотивы для собирания подобных трофеев. Но, насколько мог понять Панкрат из рассказов других “охотников”, страсть к коллекционированию ушей возникла у Хирурга без какой бы то ни было особенной причины. У него не погибали на этой войне ни друзья, ни близкие, так что назвать это хотя и извращенной, но все-таки местью нельзя было. Просто ему это нравилось. В характере Хирурга определенно были какие-то психопатические наклонности, которые он до поры, до времени контролировал. Но в бою позволял им проявиться в полной мере.
Среди “охотников” до сих пор еще была на слуху история, происшедшая во время последней диверсионной операции в тылу бандформирований Рашида, когда Хирург разрядил магазин своего “ингрэма” в бросившуюся на него с ножом молодую беременную чеченку. Хладнокровно расстреляв женщину, он так же неторопливо срезал ее уши и сложил их в банку со спиртом, к прочим своим трофеям.
Естественно, что особой приязни к нему никто не испытывал. Но в группе не принято было давать волю чувствам, и к Хирургу старались относиться по большей мере нейтрально — даже Абатадзе, который сам любил “перегнуть палку”.
В одной компании с Окороком и Хирургом держались похожие, словно близнецы, Игорь Ячнев и Денис Малахов. Пика почему-то обзывал их “педерастами”, но Панкрат не находил никаких видимых подтверждений его словам.
У Ячнева было прозвище Дикий, которое он получил вполне заслуженно. “Увидишь его в бою — поймешь, — как-то сказал Дед. — У викингов таких называли берсерками. Как боец он крут”.
Дениса Малахова прозвали Пулей. Мастер стрельбы по-македонски и “качанию маятника”, он несколько отличался от прочих в окружении Окорока. У него был открытый честный взгляд, и казалось странным то, что он затесался в “свиту” подрывника. “Первое впечатление обманчиво, — сказал Пика, когда Панкрат поделился с ним своими соображениями насчет Малахова. — У парня крыша съехала на бабах. В детстве, видно, дрочил слишком много. Он всех чеченок в пределах досягаемости трахает, не побрезгует и малолетками. В этом они с Окороком одинаковы”.
Суворин понимающе покачал головой в ответ, подумав, что, благодаря Окороку, с этой четверкой у него еще будут проблемы.
Настроения эта мысль не поднимала.
* * *
Через полторы недели Алексеев сообщил, что группе следует готовиться к выступлению в самое ближайшее время. По данным разведки, отряд Исхаламова, потеряв изрядное количество людей, отступает к своей базе-укрытию в горах, чтобы отсидеться, зализать раны и набрать новых добровольцев. На полпути к укрытию “охотникам” предстояло этот отряд перехватить и, не вступая в прямой конфликт, выкрасть Исхаламова. Или же уничтожить, но в самой безвыходной ситуации.К тому времени Панкрат уже успел освоиться и привыкнуть к своему новому оружию. Он пристрелял и “ингрэм”, и “беретту” и теперь ощущал это оружие как продолжение собственного тела, например, как часть руки, способную доставать гораздо дальше.
Ему не терпелось в бой. Всем остальным — тоже, и сообщение Алексеева о скором выступлении они восприняли с энтузиазмом…
Глава 7
Погода была не самой лучшей, но как нельзя более подходящей для высадки десанта. Луна ушла за тучи, громоздившиеся в небе огромными глыбами, и по корпусу вертолета непрестанно барабанили дождевые капли. Видимость была ни к черту, и летчик постоянно запрашивал через спутник подтверждение координат своего местонахождения.
Наконец они вышли в точку выброса.
Внизу, под брюхом машины, простирались поросшие редким, облетевшим лесом сопки. Впрочем, разглядеть их из вертолета не представлялось возможным — все застилала пелена дождя. Дико завывал обезумевший ветер, и машину время от времени встряхивало и болтало.
Пилот повернулся лицом к “охотникам” и прокричал, с трудом перекрывая рев бури, в который тонкой металлической нитью вплетался стрекот вертолетных винтов:
— Все, прибыли!
Дед молча кивнул ему и, поднявшись, подошел к люку. Открыл — и внутрь ворвался холодный промозглый ветер, швырнувший в отсек щедрую горсть водяной пыли.
Панкрат сощурился, чтобы капли не попали в глаза.
— К такой-то матери! — выругался сквозь зубы Окорок, вытирая лицо растопыренной пятерней. Дед махнул рукой.
— Пошли, ребята…
Первым прыгнул Абатадзе. Суворин представил, каково там, снаружи, и невольно поежился. Еще раз ощупал лямки парашютной сумки, подтянул крепления рюкзака, проверил карманы-клапаны на куртке и брюках.
— Панкрат, давай! — услышал он приказ Деда. Суворин подошел к люку. Металлические поручни у края были холодные, скользкие от воды. Он взялся за них и, не глядя вниз, где расплывалась в пелене дождя земля, с силой оттолкнулся, преодолевая ударивший в лицо напор воды.
Хлопок раскрывшегося парашюта, резкий рывок, замедленное падение-Ветер болтал его, словно тряпичную куклу. Земля неторопливо приближалась. Вот уже стали видны горбы сопок, деревья, торчащие, словно чьи-то узловатые пальцы…
Приземление было удачным, в ложбине между двумя невысокими холмами. Под ногами всхлипнула размокшая земля, тут же цепко ухватившаяся за подошвы ботинок. С трудом выдирая ноги из чавкающей грязи, Панкрат пошел к сморщенному куполу парашюта, на ходу отстегивая лямки.
Здесь, внизу, стрекот винтов вертолета, барражировавшего над лесом, был совершенно не слышен. Его перекрывал вой бесновавшегося ветра, а за тучами не было видно даже силуэта винтокрылой машины, летевшей с выключенными бортовыми огнями.
Панкрат быстро собрал парашют, отстегнул крепившуюся к рюкзаку саперную лопатку и, морщась от холодной воды, льющейся с неба за воротник, принялся копать яму, в которой полагалось схоронить парашют.
Когда он уже заваливал спутанный клубок материи влажными, расползающимися комьями грунта, в наушниках раздался сигнал вызова. Переключившись на прием, Панкрат услышал голос Деда:
— Всем собраться в квадрате четырнадцать-а. Повторяю: всем собраться в квадрате четырнадцать-а. Включаю маяк-Суворин бросил взгляд на светившийся слабым зеленым светом экранчик компактного наручного монитора, на котором уже светилась мигающая белая точка — источник сигнала, обозначавшего место сбора группы. Сориентировавшись по карте, закатанной в прозрачный пластик, Суворин еще раз притоптал место, где закопал парашют, и двинулся в нужном направлении.
К месту сбора он прибыл шестым; там уже были Окорок, Хирург, Абатадзе, Чудик и, конечно же, Дед. Через несколько минут подошли Дикий, Пуля и Пика.
Дождь по-прежнему лил как из ведра. По лицам и одежде бойцов текли самые настоящие ручьи воды. Ветер трепал ветви деревьев, и казалось, что они машут, провожая кого-то невидимого там, высоко в небе.
— Поздравляю с удачной высадкой, — скупо улыбнувшись, произнес Дед. — Дикий, разворачивай свое добро, нужно подтвердить наше прибытие.
Ячнев снял с плеч рюкзак, быстро распаковал его и, одев наушники, включил станцию спутниковой связи. Понажимав какие-то кнопки на своем хитром агрегате, защищенном от дождя прозрачным пластиковым корпусом, он произнес через несколько минут, повернувшись к Деду:
— т — Готово. Центр подтверждает наше местонахождение. Квадрат четырнадцать-а, дальнейший маршрут — согласно плану.
Командир группы кивнул. Подождав, пока Дикий опять упакует свое хозяйство, он проговорил, глядя поверх голов “охотников” в темное, почти черное небо:
— Ну, ребятки, с Богом. Не расслабляться! И они, перемешивая ботинками жидкую грязь, двинулись за ним следом.
Шли всю ночь.
Несколько раз Дед запрашивал Центр о местонахождении отряда боевиков, но никакой новой информации не поступало — после того, как началась буря, осуществлять спутниковое слежение за перемещением Исхаламова и его людей стало невозможно. Поэтому руководствоваться приходилось сведениями почти что десятичасовой давности, и оставалось лишь надеяться на то, что в такую погоду боевики, вырвавшиеся сутки тому назад из зоны преследования, решат сделать привал и собраться с силами.
Впрочем, все могло быть как раз наоборот. Вот они, прелести свободного поиска. В любом случае приблизительный маршрут отряда Исхаламова был просчитан аналитиками с вероятностью в восемьдесят процентов, и теперь “охотники” торопились, чтобы догнать отряд, сесть ему на хвост и во время ближайшего привала попытаться выкрасть или уничтожить Исхаламова. Задача, на первый взгляд, невыполнимая. Но именно для решения таких задач и создавались подразделения “охотников”.
Отряд Исхаламова, вернее, то, что от него осталось, они нашли на вторые сутки поиска.
Во время очередного сеанса связи с Центром “охотники” получили предполагаемые координаты местонахождения боевиков. Погодные условия улучшились, и стало возможным возобновление спутниковой слежки за их перемещением. Выйдя в указанный квадрат по маршруту, рекомендованному Центром, группа обнаружила небольшое, в полдюжины домов, селение, где боевики остановились на ночлег.
До гор, где располагалась их база, оставалось еще не меньше двух дней пути, и чеченцы решили набраться сил перед следующим переходом. Они чувствовали себя в полной безопасности, поскольку вышли из зоны вероятного преследования — так глубоко во вражескую территорию российские войска не проникали. Условная линия фронта проходила отсюда в нескольких десятках километров, и бандиты могли позволить себе расслабиться.
Дед выслал вперед разведгруппу в составе Окорока, Хирурга и Пули. Уже смеркалось, и под прикрытием стлавшегося по земле рваного тумана бойцы без особого труда подобрались к окраине деревни, с трех сторон окруженной невысокими возвышенностями, вершины и склоны которых поросли облетевшим, но густым кустарником и редкими скрюченными деревцами, тоскливо тянувшими голые ветви к темневшему небу.
Разведчики залегли на вершине одной из сопок, с которой селение просматривалось, как на ладони. Немало помогали в этом и приборы ночного видения. В течение получаса тройка наблюдала за действиями боевиков, высматривая Исхаламова и пытаясь определить точное количество уцелевших бандитов.
Наконец они вышли в точку выброса.
Внизу, под брюхом машины, простирались поросшие редким, облетевшим лесом сопки. Впрочем, разглядеть их из вертолета не представлялось возможным — все застилала пелена дождя. Дико завывал обезумевший ветер, и машину время от времени встряхивало и болтало.
Пилот повернулся лицом к “охотникам” и прокричал, с трудом перекрывая рев бури, в который тонкой металлической нитью вплетался стрекот вертолетных винтов:
— Все, прибыли!
Дед молча кивнул ему и, поднявшись, подошел к люку. Открыл — и внутрь ворвался холодный промозглый ветер, швырнувший в отсек щедрую горсть водяной пыли.
Панкрат сощурился, чтобы капли не попали в глаза.
— К такой-то матери! — выругался сквозь зубы Окорок, вытирая лицо растопыренной пятерней. Дед махнул рукой.
— Пошли, ребята…
Первым прыгнул Абатадзе. Суворин представил, каково там, снаружи, и невольно поежился. Еще раз ощупал лямки парашютной сумки, подтянул крепления рюкзака, проверил карманы-клапаны на куртке и брюках.
— Панкрат, давай! — услышал он приказ Деда. Суворин подошел к люку. Металлические поручни у края были холодные, скользкие от воды. Он взялся за них и, не глядя вниз, где расплывалась в пелене дождя земля, с силой оттолкнулся, преодолевая ударивший в лицо напор воды.
Хлопок раскрывшегося парашюта, резкий рывок, замедленное падение-Ветер болтал его, словно тряпичную куклу. Земля неторопливо приближалась. Вот уже стали видны горбы сопок, деревья, торчащие, словно чьи-то узловатые пальцы…
Приземление было удачным, в ложбине между двумя невысокими холмами. Под ногами всхлипнула размокшая земля, тут же цепко ухватившаяся за подошвы ботинок. С трудом выдирая ноги из чавкающей грязи, Панкрат пошел к сморщенному куполу парашюта, на ходу отстегивая лямки.
Здесь, внизу, стрекот винтов вертолета, барражировавшего над лесом, был совершенно не слышен. Его перекрывал вой бесновавшегося ветра, а за тучами не было видно даже силуэта винтокрылой машины, летевшей с выключенными бортовыми огнями.
Панкрат быстро собрал парашют, отстегнул крепившуюся к рюкзаку саперную лопатку и, морщась от холодной воды, льющейся с неба за воротник, принялся копать яму, в которой полагалось схоронить парашют.
Когда он уже заваливал спутанный клубок материи влажными, расползающимися комьями грунта, в наушниках раздался сигнал вызова. Переключившись на прием, Панкрат услышал голос Деда:
— Всем собраться в квадрате четырнадцать-а. Повторяю: всем собраться в квадрате четырнадцать-а. Включаю маяк-Суворин бросил взгляд на светившийся слабым зеленым светом экранчик компактного наручного монитора, на котором уже светилась мигающая белая точка — источник сигнала, обозначавшего место сбора группы. Сориентировавшись по карте, закатанной в прозрачный пластик, Суворин еще раз притоптал место, где закопал парашют, и двинулся в нужном направлении.
К месту сбора он прибыл шестым; там уже были Окорок, Хирург, Абатадзе, Чудик и, конечно же, Дед. Через несколько минут подошли Дикий, Пуля и Пика.
Дождь по-прежнему лил как из ведра. По лицам и одежде бойцов текли самые настоящие ручьи воды. Ветер трепал ветви деревьев, и казалось, что они машут, провожая кого-то невидимого там, высоко в небе.
— Поздравляю с удачной высадкой, — скупо улыбнувшись, произнес Дед. — Дикий, разворачивай свое добро, нужно подтвердить наше прибытие.
Ячнев снял с плеч рюкзак, быстро распаковал его и, одев наушники, включил станцию спутниковой связи. Понажимав какие-то кнопки на своем хитром агрегате, защищенном от дождя прозрачным пластиковым корпусом, он произнес через несколько минут, повернувшись к Деду:
— т — Готово. Центр подтверждает наше местонахождение. Квадрат четырнадцать-а, дальнейший маршрут — согласно плану.
Командир группы кивнул. Подождав, пока Дикий опять упакует свое хозяйство, он проговорил, глядя поверх голов “охотников” в темное, почти черное небо:
— Ну, ребятки, с Богом. Не расслабляться! И они, перемешивая ботинками жидкую грязь, двинулись за ним следом.
Шли всю ночь.
Несколько раз Дед запрашивал Центр о местонахождении отряда боевиков, но никакой новой информации не поступало — после того, как началась буря, осуществлять спутниковое слежение за перемещением Исхаламова и его людей стало невозможно. Поэтому руководствоваться приходилось сведениями почти что десятичасовой давности, и оставалось лишь надеяться на то, что в такую погоду боевики, вырвавшиеся сутки тому назад из зоны преследования, решат сделать привал и собраться с силами.
Впрочем, все могло быть как раз наоборот. Вот они, прелести свободного поиска. В любом случае приблизительный маршрут отряда Исхаламова был просчитан аналитиками с вероятностью в восемьдесят процентов, и теперь “охотники” торопились, чтобы догнать отряд, сесть ему на хвост и во время ближайшего привала попытаться выкрасть или уничтожить Исхаламова. Задача, на первый взгляд, невыполнимая. Но именно для решения таких задач и создавались подразделения “охотников”.
Отряд Исхаламова, вернее, то, что от него осталось, они нашли на вторые сутки поиска.
Во время очередного сеанса связи с Центром “охотники” получили предполагаемые координаты местонахождения боевиков. Погодные условия улучшились, и стало возможным возобновление спутниковой слежки за их перемещением. Выйдя в указанный квадрат по маршруту, рекомендованному Центром, группа обнаружила небольшое, в полдюжины домов, селение, где боевики остановились на ночлег.
До гор, где располагалась их база, оставалось еще не меньше двух дней пути, и чеченцы решили набраться сил перед следующим переходом. Они чувствовали себя в полной безопасности, поскольку вышли из зоны вероятного преследования — так глубоко во вражескую территорию российские войска не проникали. Условная линия фронта проходила отсюда в нескольких десятках километров, и бандиты могли позволить себе расслабиться.
Дед выслал вперед разведгруппу в составе Окорока, Хирурга и Пули. Уже смеркалось, и под прикрытием стлавшегося по земле рваного тумана бойцы без особого труда подобрались к окраине деревни, с трех сторон окруженной невысокими возвышенностями, вершины и склоны которых поросли облетевшим, но густым кустарником и редкими скрюченными деревцами, тоскливо тянувшими голые ветви к темневшему небу.
Разведчики залегли на вершине одной из сопок, с которой селение просматривалось, как на ладони. Немало помогали в этом и приборы ночного видения. В течение получаса тройка наблюдала за действиями боевиков, высматривая Исхаламова и пытаясь определить точное количество уцелевших бандитов.