Воронин Андрей Николаевич. Смерть знает, где тебя искать

   Ясно, что никаких вещей после эфиопа не осталось. Если и имел он драное одеяло, то его наверняка прибрали к рукам менее удачливые собратья по цеху бомжей. Даже спрашивать об этом не имело смысла, никто не признается.
   «Значит, точно, сбежал, – вздохнул Дорогин, – зря только старался, ни на шаг не приблизился к Абебе. Хотя как знать, один сектор поиска я уже отсек.»
   Он вышел на крыльцо и застал “афганца” в той же позе, как и оставил его, с пистолетом, направленным на лежащих на земле бандитов. По лицу Морозова он сразу догадался, что тот уже сообразил или проверил – оружие не заряжено.
   – Давай сюда, пистолет не игрушка. Дергались?
   – Нет.
   – Врешь, – сказал Дорогин.
   – Я после войны никого больше убивать не хочу. Дорогин поднял второй пистолет и, отойдя метров десять в сторону, утопил его в дощатой уборной, из которой были сорваны двери.
   Потом подумал: “Не правильно. Заставят бомжей доставать. Это не те ребята, которые сами привыкли работать”.
   "Афганец” усиленно подмигивал Дорогину и корчил гримасы.
   «Ясно, тут разговаривать он не станет. Бомжи – народ такой, что полагаться на их совесть не стоит. Заложат за стакан водки или за обещание ста граммов.»
   – Райончик у вас хреновый, темно, хоть глаз выколи, провожатый нужен, – Дорогин взял коляску за ручки и покатил Морозова перед собой.
   – Куда ты меня катишь? – кричал Морозов.
   – Вернешься. Если не на колесах, так по-пластунски доползешь, – Дорогин вышел на улицу. Инвалид тут же зашептал:
   – Подальше откати!
   Предусмотрительность “афганца” была совсем не лишней. Муму заметил несколько теней: бомжи шастали по кустам, чтобы подслушать разговор или хотя бы посмотреть, что произойдет дальше. Но забор кончился, и никто из рабов не рискнул покинуть территорию. В конце улицы, возле машины, Дорогин остановился, развернул коляску, а сам сел на капот.
   – Кури, – он предложил пачку. “Афганец” с удовольствием отсыпал себе половину сигарет. Он спрятал в ушанку и ловко – так, что не успело выпасть ни одной сигареты, надел головной убор.
   – Понравился ты мне, мужик. Сперва думал, что гнилой, когда в переходе тебя увидел, но теперь смотрю, правильный.
   – Чего ж правильного, – усмехнулся Дорогин, – что троих идиотов на землю уложил? Так это и последний подонок может сделать, если, конечно, силенок хватит.
   – Ты же не просто так их отмудохал, ты своего друга ищешь.
   – Не сказал бы, что он мне друг, но сидели мы вместе. Можно сказать, он мой хороший знакомый по несчастью.
   – Если он тебе деньги должен, то зря стараешься, у него их нет. Все, что он заработал, у него забрали. Теперь прячется.
   – Мне не деньги его нужны, мне увидеть его требуется.
   "Афганец” все еще мялся. Он не знал, стоит ли доверять Дорогину до конца или правильнее будет расстаться с ним прямо сейчас, без объяснений. “Афганец” вздохнул, ему не хотелось нарушать данное Абебе слово: эфиопу он обещал, что никому ничего не скажет. Тот сам просил:
   "Кто бы ни был, кем бы ни представлялся, ты про меня не говори”.
   И Дорогин понял, что мучит инвалида.
   – Абеба же не знал, что он мне понадобится.
   – Эх, была не была! – махнул рукой Морозов. – Где он точно прячется, я тебе сказать не могу, да и сам Абеба вряд ли знает, где будет ночевать, он словно Саддам Хусейн во время “Бури в пустыни”: что ни ночь, то на новом месте – то на чердаке, то в подвале, то в канализации. Мест много, но есть одно, где он появится обязательно.
   – Где же?
   – Я ему деньги изредка даю, чтобы с голоду не сдох, вот он и обещался подойти днями в переход, где я сижу.
   – У Киевского?
   – Именно там. Вчера, кстати, он утром приходил, я потому и забеспокоился, что ты о нем расспрашивать начал. Подумал, натворил чего эфиоп, может, ты прищучить его хотел.
   – О точном времени не договаривались?
   – Люди, у которых часов нет, о точном времени никогда не договариваются, – усмехнулся “афганец”. – Он осторожным стал, просто так ко мне не сунется, больно приметный.
   – Ты ему скажи, что его каскадер ищет.
   – Кличка у тебя чудная – Каскадер.
   – Это не кличка, а профессия.
   – В самом деле? Ты в кино снимаешься?
   – Снимался когда-то.
   – Хорошо, скажу.
   – Телефончик записать или запомнишь?
   – Запомню.
   – Захочет встретиться, пусть скажет, как его найти. Дорогим специально право выбора оставлял за Абебой, чтобы тот мог проверить все свои подозрения. Мало ли кто мог назваться каскадером, зная об их знакомстве? Морозов крепко пожал руку Дорогину и катнул колеса.
   – Эй, погоди, – крикнул Муму, – своим хозяевам скажи, что я до них доберусь.
   – Я у них тоже долго задерживаться не собираюсь, – ответил “афганец”. – Надоело. Не люблю, когда мной помыкают.
   Дорогин сел в машину и, обгоняя катившего на инвалидной коляске Морозова, коротко посигналил. Пистолет Муму спрятал под сиденье.
   Белкина ждала его звонка, и Сергей с удовольствием отметил, что она ждала именно его звонка.
   – Сергей, это ты? – крикнула Варвара в трубку, лишь только сняла ее.
   – Я.
   – Когда с эфиопом встречаемся?
   – Придется тебя огорчить. Встреча переносится на неопределенное время, но думаю, отыскать его смогу.
   – Вот так всегда: только придумаешь хорошую идею, – обиженно проговорила журналистка, – так сразу выясняется, что героя репортажа в городе нет. У меня всегда так выходит. Однажды сценарий документального фильма написала, а главный герой возьми и помри за день до съемок.
   – Аванс хоть получила?
   – Конечно получила, но аванс – это только половина денег, на которые рассчитывала.
   – Если что узнаю, тебя найду. Думаю, через пару дней Абеба сам всплывет.

Глава 8

   Илья отвел брата в сторону, чтобы их разговор не услышала Рита Кижеватова, нагнулся к уху Григория и прошептал:
   – Она же проститутка.
   Тот сделал неопределенное движение плечами, дескать, что уж теперь думать, раз так случилось.
   – Куда ты с кавказцами ехала? – поинтересовался Илья у девчонки, когда та устроилась на среднем сиденье микроавтобуса, нагло закинув ногу за ногу.
   Наглость была в крови у этой девчонки. Если она чувствовала, что хоть немного нравится мужчинам, то сразу принималась испытывать их на прочность. Вела себя все более и более вызывающе, стараясь определить тот предел, до которого будут терпеть.
   – Никуда не ехала, – развязно ответила она, – козлы черные меня с собой потащили.
   – По-моему, ты их называла “мусульманскими ишаками”, а не козлами.
   – Это одно и то же, – Рита махнула рукой, в которой уже сжимала сигарету. – Огонька не найдется?
   – Ты еще не спросила, можно ли у нас в машине курить.
   – А что, я не чувствую, в кабине табаком пахнет и нет над ветровым стеклом мерзкого кожаного листочка с дезодорантом. Настоящие мужики всегда курят. Братья переглянулись.
   – Я бы на твоем месте сигарету спрятал, рано тебе еще курить. Небось, если бы твоя мамаша узнала, что ты куришь, по головке бы не погладила?
   – Вы еще скажите, что отец снимет ремень и отхлещет меня по заднице.
   – Насчет отца не уверен, – абсолютно серьезно сказал Григорий, – а вот мать – она всегда мать.
   – Не знаю, – покачала головой Рита, – нет у меня ни отца, ни матери. Детдомовская я. Всего в жизни, – ей хотелось сказать “своими руками добилась”, но поняла, что это прозвучит глупо и двусмысленно, и добавила, – сама достигла.
   – Вижу, чего ты в жизни достигла, – Илья подался вперед, чтобы лучше видеть дорогу, забиравшую влево.
   И Рита почувствовала, что сморозила какую-то глупость. Терпение мужчин не безгранично, она, сама того не подозревая, затронула душетрепещущую для них тему.
   «То ли мать им так дорога, то ли без отца выросли, – подумала она. – Но лучше с ними в любом случае не заедаться.»
   – Раз ты никуда не ехала, – сказал Григорий, обменявшись взглядом с Ильей, – то, может, тут прямо и выйдешь?
   – Где? – возмутилась Рита. – Тут же чистое поле, ни единого огонька не видно!
   – Ты ехала в никуда, никуда и приехала, – Илья сбросил скорость.
   – Мужики, конечно, спасибо вам, что от кавказцев вызволили, но как-то не принято девушку ночью посреди дороги высаживать.
   – Мы спросили, ты ответила, никто за язык не тянул. И если ты думаешь, что нам такие, как ты, нужны, то ошибаешься.
   – Я вам ничего еще не предлагала. Но если не хотите, то ходите голодные.
   – Пошла ты.
   Рите стало обидно. Давно ее так нагло не посылали. Обычно она первая успевала просчитать ситуацию и первая посылала мужчину, пока тот еще не успел наговорить гадостей.
   Вновь состоялся короткий безмолвный разговор между братьями. Общались они при помощи взглядов. Илья словно спрашивал:
   – Ну, что будем делать?
   – Что ж сделаешь, – отвечал ему Григорий, – едем домой. Если что, переночует у нас и утром снова выйдет на трассу. Не бросать же беднягу на дороге?
   Братьям Вырезубовым особо не было нужды тащить сегодня домой девушку. Псов чем кормить имелось, большой холодильник был полон.
   – Значит, так, – твердо произнес Илья, – с нами никаких глупостей, мы мужики серьезные.
   – Все мужики серьезные, – не без злости, сквозь зубы ответила Рита.
   Это Илье понравилось, он уважал тех, кто готов был постоять за свою честь, пусть даже и чести той было с накрашенный ноготь на мизинце.
   – Сегодня так уж получилось, что мы за тебя в ответе и высаживать тебя не станем. Переночуешь у нас, а утром убирайся куда хочешь.
   – Только учти, – вставил Григорий, – мать у нас строгих нравов. На тебе бутылку с водой и салфетку, смой косметику да волосья свои прибери. А то ходишь, как лахудра!
   – Лахудра – это кто? – зло осведомилась Рита, поглядывая в зеркальце.
   – Лахудра – это ты, нечесаная и простоволосая. “Баптисты, что ли? – подумала проститутка. – Не трахаются, не пьют, про мать свою говорят так, будто она дева Мария. Странные ребята мне на дороге попались. Но это к лучшему. Забулдыги и бабники вряд ли бы бросились меня вызволять."
   Девушка старательно смывала косметику, затем достала деревянный гребень и аккуратно зачесала волосы за уши. Теперь она выглядела вполне скромно, если, конечно, не принимать во внимание короткую юбку и полупрозрачную блузку. Но тут уж ничего не поделаешь, запасной одежды она с собой не прихватила.
   – Как я смотрюсь? Понравлюсь вашей маме?
   – Ей мало кто нравится. Но если уж кто не понравился, то держись!
   Девушка засмеялась.
   – Она, наверное, уже спать легла. А утром я рано поднимусь – ив дорогу. Она меня не увидит.
   – Не дождавшись нас, она спать не ложится, – в голосе Ильи было столько убежденности, что у Риты даже мурашки побежали по спине.
   Ей сразу же представилась мать немногословных братьев, суровая, как дождливый октябрьский вечер, с седыми, как серые гранитные скалы, волосами и со взглядом, твердым, как оплавленное стекло.
   Машина повернула на узкую дорогу.
   – Тут близко? – спросила Рита, и у нее немного похолодела спина, задрожали худые ноги. Чтобы хоть как-, то унять дрожь, Рита сунула ладони между колен.
   – При матери так не делай, – строго и назидательно сказал Илья.
   – Я волнуюсь, – произнесла девушка.
   – А чего волноваться? Веди себя пристойно, и ничего с тобой не случится. Накормим, напоим, можешь даже душ принять…
   – Спасибо вам, – произнесла девушка. Но колени дрожали так сильно, что пришлось сжать ноги с боков. Дрожь не унималась.
   – Да что ты? – взглянув на насмерть перепуганную девушку, сказал Илья. – Кавказцев не боялась, а тут – на тебе, разволновалась, как школьница перед медосмотром! – мужчины рассмеялись. Но хохот был не пошлым, а веселым.
   И это девушку успокоило.
   – Я почти и есть школьница.
   – Сколько классов закончила?
   – В аттестате написано – одиннадцать.
   – Тройки были?
   – Двоек – нет, а тройки были.
   – Четверки? – спросил Григорий.
   – Тоже попадались.
   – Наверное, по физкультуре?
   – Ага, по физкультуре.
   – Наверное, с физкультурником трахалась? – Илья пошло хихикнул.
   А Рита не призналась, что трахалась не только с физкультурником, но и со всеми желающими, начиная с восьмиклассников и кончая завучем.
   Микроавтобус совершил еще один поворот, и свет фар выхватил высокий забор. Возле него, на лавочке, Рита увидела женщину, похожую на восковую фигуру. Лицо, руки, ноги оставались неподвижными, лишь ветер немного шевелил фартук и несколько седых волосков, которые выбились из аккуратно заплетенной косы.
   – Мама, – растроганно и нежно проговорил Илья.
   – Да, это наша мама, – вторил ему Григорий, словно соревновался с братом, кто же из них больше любит маму, кто больше нежности вложит в эти четыре буквы.
   Появление машины совершило чудо: старшая Вырезубова ожила, она моргнула и спешно поднялась. Приложила руки к голове, убирая со лба несколько седых волосков.
   – Где вас носило? – строго спросила она. – Я уже десять минут вас жду! Вся извелась!
   – Мама, извините, так уж получилось…
   – Да вы не одни? – женщина возвысила голос, строго глядя на Риту, которая, как могла, обтягивала короткую юбчонку, но та все равно оставалась слишком короткой для того, чтобы оставить равнодушной седовласую женщину.
   – Мама, мы вам сейчас все расскажем.
   – Это из-за нее вы опоздали?
   «Ой, невзлюбит! – подумала Рита. – Уже невзлюбила. Ведьма настоящая! Теперь понятно, почему они о ней даже в ее отсутствие слова плохого не скажут, как о деве Марии говорят.»
   – Ее кавказцы изнасиловать хотели, мы их, конечно, проучили.
   – Кавказцы? – переспросила женщина, и на ее губах появилась презрительная улыбка. – Вы, мои сыночки, им хорошо врезали?
   – Ой, мама, хорошо! Мы и стекло им в машине разбили, она может подтвердить.
   – Это правда? – голос женщины дрогнул, в нем появилась неожиданная мягкость.
   – Они меня спасли. Если бы не ваши сыновья, мне бы – крышка.
   – Мы же не могли бросить ее на дороге?
   – Не люблю кавказцев, проституток и наркоманов. Девушке показалось, что она слышит скрежет зубов, хотя тонкие губы Вырезубовой оставались абсолютно неподвижные.
   – Ну что ж, раз ты оказалась у нас, то будешь гостьей. Мальчики, пускай она помоется. Только не в доме, а в душе возле оранжереи.
   – Идем покажу, – Илья подвел Риту Кижеватову к дощатой кабинке, над которой возвышалась двухсотлитровая, выкрашенная черной краской бочка. – Разберешься.
   – Но здесь темно.
   – Сейчас включу, – раздался щелчок, и на деревянном столбе вспыхнул яркий прожектор. Он был направлен точно на оранжерею. За стеклом тут же засияли тысячи алых, розовых, пунцовых, бордовых и даже, как показалось девушке, черных роз.
   – Ух, красота-то какая! – воскликнула она. Вырезубова старшая услышала этот восторженный возглас, и ее губы тронула улыбка, которую с большой натяжкой можно было назвать ласковой. Но на большее женщина не была способна.
   – У вас тут как в раю. Никогда раньше такой красоты не видела.
   Сравнение с раем почему-то позабавило всех Вырезубовых. Они переглядывались, подмигивали друг другу, разве что языки не высовывали и не показывали пальцами на Риту. Та немного испугалась и посчитала за лучшее закрыться в дощатой кабинке. Тут было вполне просторно, имелся отдельный шкафчик с вешалкой для одежды. Нашлось и мыло. Мылась она недолго, все в жизни привыкла делать быстро, но основательно.
   Свежая, с мокрыми волосами, пахнущая мылом, она вышла из кабинки. Яркий прожектор тут же погас, электричество в этом доме привыкли экономить.
   – Иди сюда, – услышала она голос Ильи, он стоял на крыльце.
   Не успела девушка сделать и двух шагов, как вдруг ей под ноги бросились два страшных пса. Они не были особо велики, но их пасти показались ей огромными, как печные жерла, в которых бушует пламя. Самым страшным было то, что псы набросились на нее абсолютно бесшумно.
   – Назад! – крикнул Илья. – Фу!
   Этот крик был таким страшным, что Рита заскочила в душевую кабину и закрыла дверцу. Следила за происходящим лишь через щелочку между досками. Псы замерли, а затем побежали к хозяину.
   – Не бойся, выходи, теперь они тебя не тронут. Это гостья, своя, – сказал Илья, указывая коротким указательным пальцем на девушку.
   Псы послушно обнюхали нового человека, а затем то ли в знак признательности, то ли извиняясь, лизнули ей колени. Прикосновение шершавых влажных языков было неприятным. Даже к прилипчивым кавказцам проститутка испытывала меньшее отвращение, чем к этим ужасным собакам.
   – Заходи в дом.
   – А они? – обернулась Рита.
   – Собакам у нас в доме делать нечего. Даже зимой на улице живут, так они – злее.
   – Да уж, злости им не занимать!
   На веранде уже был накрыт стол. Стояли приборы – три одинаковые большие тарелки, мельхиоровые хорошо начищенные ножи и вилки. А вот четвертая тарелка – Рита сразу это поняла, для гостьи – была поменьше и приборы подешевле – вилка и нож из нержавейки. Тарелку украшала ровненькая голубая каемочка, очень скромная.
   Мать из кухни торжественно внесла кастрюлю Все уже сидели на своих местах с просветленными лицами, словно перед молитвой, словно все собрались воздать хвалу Господу за то, что он дал хлеб насущный.
   «Баптисты, – подумала Рита. – Всяких я видала, со всякими пила и спала, но с баптистами за столом сижу впервые.»
   Спиртного на столе не было ни капли. Мать торжественно подняла крышку, и сразу же аромат заполнил веранду. Пахло вкусно и аппетитно, может, слегка сладковато. И Илья, и Григорий жадно втягивали запах, их пальцы подрагивали. Девушке это показалось странным.
   «Неужели они такие голодные? Хотя все может быть, наездились мужчины, наработались за день, вот и проголодались.»
   Появилась и картошка. Мать аккуратно ее раскладывала: вначале Григорию, потом Илье, потом гостье и последней себе. Куски мяса из первой кастрюли были крупно, за раз в рот не засунешь, порезаны.
   Рита запротестовала:
   – Хватит, я столько не съем!
   – Съешь все до последней капли, до последней крошки. У нас в доме все тарелки после еды должны быть чистые.
   – Хорошо, как скажете… – на строгий голос женщины ответила Рита.
   – Вот зелень, – на столе появилась тарелка с огурцами, помидорами и с красным перцем.
   Братья ели быстро, но в то же время еду смаковали. Пища поглощалась аккуратно. Рита тоже старалась.
   Мясо казалось ей немного странным, слишком уж нежным. Вроде крольчатина, но где ты найдешь у кролика такой большой кусок мякоти?
   – Вкусно?
   – Что это? – спросила она.
   – Вкусно? – подняв глаза на девушку, переспросила женщина.
   – Конечно вкусно! Очень! Но что это?
   Ее вопрос никто словно бы и не услышал. Звякали вилки, ножи, иногда слышался хруст разгрызаемого хрящика. Илья обсосал кость и аккуратно положил на отдельную тарелку.
   – Вот уж Граф с Бароном порадуются! Они такие косточки любят, нежные, молоденькие, разгрызают их в два счета, как семечки. А я сколько ни пытался, никогда не удавалось разгрызть.
   – Зубы попортишь, – строго и назидательно произнесла Вырезубова.
   – Мама, я больше не буду, – сказал сын, вымакивая хлебом все, что осталось на тарелке. После этого он сытно икнул и тут же прикрыл рот рукой.
   Мать строго взглянула на сына.
   – Сколько тебя можно учить?
   – Извините, мама, нечаянно…
   – Понятно, что не нарочно. На первый раз прощаю. Григорий был рад. Недовольство матери на него не распространялось.
   – Давайте я посуду помою. Спасибо вам большое, все очень вкусно!
   Рита не могла понять, то ли это оттого, что съела чересчур много, то ли оттого, что пища слишком сытная и жирная, тошнота подкатывала к горлу и она чуть сдерживалась, чтобы ее не вырвало.
   Мужчины и женщина весело смотрели на Риту.
   – Не надо, я сама помою. Ты иди ложись, я тебе постелила там.
   – А водички попить?
   – Сейчас будет чай.
   – Нет, я водички хочу.
   Илья подошел к холодильнику, чуть-чуть приоткрыл дверцу, так приоткрывают дверцу сейфа при посторонних, когда хотят вытащить немного денег, а сейф доверху забит упаковками банкнот.
   Бутылка минералки оказалась на столе. Сами же Вырезубовы пили чай на травах, душистый и ароматный. К чаю подали еще и мед, который стекал с ложечки, постепенно истончаясь до толщины волоса, а затем Вырезубовы быстро отправляли мед в рот и долго облизывали мельхиоровые ложечки длинными розовыми языками.
   От этого зрелища Рите стало совсем плохо. Она, извинившись, спросила:
   – Можно, я пойду лягу?
   – Спокойной ночи.
   – И вам спокойной ночи и добрых снов. Григорий с Ильей переглянулись. “Она что, издевается?” – в их взглядах читался вопрос.
   – Покажи, Илья, гостье ее место.
   Илья провел Риту в небольшую, аккуратно обшитую темной лакированной вагонкой комнату с низким косым потолком.
   – Вот твоя кровать.
   Постель была застлана идеально белой простыней. Белье накрахмалено, очень чистое, даже хрустело от прикосновения. Маленькое окно прикрывала решетка.
   «От кого эта решетка? Зачем она на окне?»
   Рита подобных вопросов не задавала. Она скользнула под одеяло, прижалась к холодной подушке и прикусила губу. Тошнота подкатывала к горлу, девушка боялась пошевелиться, потому что любое неосторожное движение могло вызвать рвоту. Но постепенно, минуту за минутой ей становилось лучше, хотя в желудке еще происходили странные процессы.
   «Неужели от голода? Нельзя сразу столько есть. И отказаться я не могла. Вон как здесь строго, мамаша – настоящий мент, похуже участкового. Ей бы только воспитательницей в детском доме работать, там бы все по шнурку ходили, в затылок друг другу дышали, рот боялись открыть и спали по стойке „смирно“, как шпалы под рельсами. Все бы по ее приказу сны одинаковые видели. Сволочь! Таких парней в кулаке держит! Теперь понятно, почему они неженатые, для нее любая девушка – проститутка, хоть ты ей двадцать справок принеси, что девственница и даже не целовалась. Хотя ко мне это не относится. Завтра соберу манатки и гуд бай! Рано утречком, даже чай пить не стану, соберусь и тю-тю! Да, соберусь… Выйди еще отсюда попробуй, псы ноги откусят. Пока до ворот добежишь, до самой задницы ноги обгрызут, как наждачкой спилят!»
   Подобная перспектива Риту развеселила. Сон же накатывал, наваливался. Ведь как-никак она устала, переволновалась.
   "Только бы водички еще попить ледяной, из холодильника! "
   Звуки в доме постепенно затихли, свет погас.
   «Думаю, они на меня не обидятся, если я минеральной воды попью.»
   Рита сбросила ноги на холодный, гладенький пол – ни соринки, ни пылинки – и, шлепая босыми ногами, направилась к двери. Приоткрыла ее, прислушалась. Дверь даже не скрипнула. Затем по длинному коридору торопливо, словно воровка, вышла на веранду, где стоял большой старый холодильник “ЗИЛ” обтекаемой аэродинамической формы, чем-то отдаленно смахивающий на старую “Волгу”.
   Лишь только она протянула руку, как холодильник вздрогнул и заурчал, даже зарычал. Рита отпрянула.
   «У, черт! Сволочь какая-то, гудит, как трактор. Наверное, полный.»
   Она потянула на себя ручку. Внутри вспыхнул свет. Дверца открывалась уже без участия девушки. И тут Рита окаменела, ей показалось, что ноги приклеились к полу, примерзли, приросли, вцементировались, как ножки парковых скамеек, залитые бетоном. От страха даже пальцы отказывались шевелиться. Сердце остановилось.
   На уровне ее груди, на полке, лежали две человеческие руки, женские, с ярко накрашенными длинными ногтями. На безымянном пальце поблескивал золотой перстенек, дешевый, а потому трогательный.
   – Господи! – вырвалось у девушки, и взгляд ее скользнул ниже.
   Завернутые в прозрачный, слегка покрытый инеем целлофан, покоились куски мяса, в которых с трудом узнавались части женского тела.
   – Господи! – еще раз произнесла Рита, увидев начатую бутылку с минералкой, которая лежала рядом с отрезанными руками.
   Она с трудом удержала порыв рвоты и медленно, как крышку гроба, стала прикрывать дверку. Но голова у нее закружилась, и Кижеватова, теряя сознание, стала оседать, а затем грохнулась рядом с холодильником, опрокинув табурет, на котором стояла трехлитровая банка с малосольными огурцами, ярко-зелеными, неестественно яркими. Банка с шумом и хрустом, но без звона раскололась.
   Мать братьев Вырезубовых уже стояла в длинной ночной рубахе в двери кухни. В правой руке у нее был топор с широким, остро отточенным лезвием. Маленький огурчик покатился по полу, еще раз подпрыгнул, остановился в сантиметре от заскорузлого плоского большого пальца, словно испугавшись страшного, почерневшего слоистого ногтя.
   – Эка тебя, – сказала женщина.
   Тут же, словно из-под земли, возникли братья в одинаковых, застиранных голубых майках-соколках и в длинных, до колен, темно-синих трусах, сатиновых, какие уже давно нигде не продают. Оба виновато поглядывали на мать.
   – Ну что, по-вашему, я ее должна сразу прибить?
   – Нет, я, мама!
   – Или, может, я?
   – А куда мясо складывать? Холодильники битком забиты, морозилка полная.
   В морозильной камере лежали две головы, заиндевевшие, со спутанными волосами. Женщина закрыла морозильную камеру, затем и сам холодильник.
   – А огурцы выбросить придется, стекла в них полно. Еще попадет в желудок, кровотечение начнется.
   – Это точно. Я, мама, уберу.
   – Нет, я, – сказал Григорий.
   – Молчать! Я сама решу, кто и что станет делать. А эту стерву – в подвал, пусть пока там посидит. Да привяжите хорошенько, чтобы не бегала и не паскудила.