Страница:
– Обиделась, наверное.
– Мы же с тобой ничего такого не сделали?
– Да, – пробурчал Григорий. – Слишком часто мы эту девку трахали. Любая бы мать на такое обиделась, тем более наша.
И тут братья подумали об одном и том же. Их мать вбила в головы мальчиков с самого детства опасную мысль: все мужики – сволочи, у них только одно на уме. И хотя, если верить самой Вырезубовой, эта аксиома не распространялась на ее чудесных сыновей, все же она вошла в подсознание братьев.
«Надо было самим ее зарубить, а не ждать, когда это мама сделает. Тогда бы и проблем не возникло.»
– Плохо, что мы цветы разводим.
– Почему?
– Если бы не разводили, то мы бы маме букет роз подарили. Она бы вмиг обиды забыла.
Двор собственного дома поразил братьев безжизненностью. Распахнутая дверь на веранду, поскрипывавшая под ветром стеклянная калитка, ведущая в розарий. А между тем ночной холод уже набирал силу, того и смотри, цветы завянут.
– Псы где? – спросил Григорий и, не дожидаясь ответа, негромко свистнул.
Появились ротвейлеры. Они радовались приезду хозяев, но свой восторг выражали осторожно. Так делают набедокурившие дети, встречая родителей, вернувшихся с работы, зная, что через пару минут им влетит по первое число.
– Мама! – позвал Григорий. И розарий, и дом, и двор ответили ему гулким молчанием. Даже эхо не повторило его крика. – Мама! – уже с отчаянием в голосе закричал Вырезубов.
На этот раз звоном отозвалось стекло в оранжерее – тихим тревожным звоном.
– Чего кричишь? Криком делу не поможешь, – рассудительно сказал Илья, заглядывая в окно гостиной.
Газета с телевизионной программой на неделю лежала на столе. Рядом с ней замер маркер. Мать обычно подчеркивала в программе все мелодрамы на неделю вперед. Теперь же подчеркнутыми оставались только фильмы понедельника и вторника.
– Мама… – растерянно произнес Григорий. – Куда же вы подевались?
Даже сама мысль о том, что мать могла покинуть двор, не приходила братьям в голову. За покупками, продавать цветы неизменно отправлялись лишь Григорий с Ильей. Мать покидала дом чрезвычайно редко, и то исключительно в сопровождении сыновей.
– Может, опять? – прошептал Илья.
– Думаешь, в подвал пошла?
– Топор где?
– На веранде нет, я уже смотрел, сам об этом подумал. Мы же эту бабу не трахали.
– Думаешь, мама не видела, какими глазами ты на девчонку смотрел?
Страх перед родительницей заставлял братьев говорить шепотом и посекундно оглядываться.
– Пошли посмотрим.
Братья крались по двору, словно воры, забравшиеся в чужую усадьбу.
– Мама, мама!..
Розарий, в котором гулял сквозняк, встретил их шелестом плотных листьев розовых кустов. Приторный, сладковатый запах почти целиком выветрился, в розарии было непривычно прохладно и свежо.
Григорий прикрыл дверцу. Уже с самого порога братья заметили, что люк открыт настежь.
– Точно, там! – проговорил Илья, приложив палец к губам.
Братья прислушались. Они замерли в позах школьников, забравшихся в чужой сад и заслышавших шаги сторожа. Лишь только ветер чуть позванивал стеклами, да журчала вода из неплотно прикрытого крана.
Илья первым набрался смелости заглянуть в подземелье. Но свет внизу был погашен, и что там делается, понять было невозможно. Что-то неподвижное белело внизу. Когда глаза немного привыкли к темноте, он понял, что это женское тело.
"Зарубила-таки!” – подумал Илья, но вслух высказывать свою догадку побоялся.
Илья с Григорием спустились вниз, на этот раз ступая, вопреки обыкновению, тихо. А когда зажгли свет, то ойкнули в один голос и бросились к распростертой на бетонном полу матери.
– Жива, жива… – бормотал Илья, прикладывая пальцы к сонной артерии.
Пульс был вполне сносным, женщина дышала, хотя поверхностно и неровно.
– Сейчас, мама, мы сейчас… – суетился Григорий в поисках холодной воды.
– За нашатырем дуй, – закричал Илья.
– Где я его возьму?
– В аптечке, в микроавтобусе.
Григорий бросился наверх. Вернулся ок быстро, словно выскочил в розарий, развернулся на каблуке и снова нырнул в люк. Между указательным и средним пальцем он сжимал стеклянную ампулу. Григорий не утруждал себя поисками носового платка, раздавил стеклянный цилиндрик прямо в пальцах, порезав кожу. Нашатырь смешивался с кровью, резкий запах распространился в подземелье.
Вырезубова неровно вздохнула, дернулась и открыла глаза. Сперва она не замечала своих сыновей, видела лишь светлеющий прямоугольник люка и лестницу, уходящую в звездное небо. В первый момент женщина подумала, что умерла и теперь ей предстоит путь в замогильный мир. Две капли нашатыря, смешанного с кровью, сорвались с пальцев Григория и упали ей на шею.
Женщина медленно подняла голову и посмотрела на сыновей. Вспомнила, что произошло, сообразила, что земная жизнь продолжается.
– Кто вас так, мама? – поправляя на лбу матери седую прядь, сочувственно поинтересовался Илья. Вырезубова зло оттолкнула заботливую руку.
– Она.., сучка, которую вы в дом притащили. Все она, – скрюченный палец дрожал от негодования.
Илья сжал в руках короткие обрывки веревки, перепачканные кровью.
– Вот сучара! – шипел он.
– Ты при матери не выражайся.
Вырезубова хоть и чувствовала себя неважно – кружилась голова, но положение обязывало ее держаться с достоинством.
Она отстранила от себя Илью.
– Руку-то перевяжи. И запомни, никогда больше не давай мне нашатырь нюхать. Не люблю.
– Почему?
– Он туалетом воняет.
– Хорошо, мама, не буду.
Вырезубова стояла держась за тонкие металлические перила лестницы, и холод стали возвращал ее к жизни.
– Вы эту сучку притащили, вам с ней и разбираться.
– Как это случилось, мама?
– Не знаю.
– Куда она делась?
Григорий вспомнил, что калитка в воротах оставалась приоткрытой.
– Убежала?
– Как пить дать, убежала. Это ты ее привязывал!
– Нет, ты! – братья готовы были наброситься друг на друга с кулаками, лишь бы оправдаться перед матерью.
– Тихо, дети! – цыкнула на них Вырезубова. – Теперь уже неважно, кто ее привязывал, важно то, что она видела и знает. Найдите ее и прикончите.
– Она же того, сумасшедшая, – робко вставил Григорий, – рассказать ничего толком не сможет.
– Сумасшедшая, ты сказал? А если в себя придет? И помогите же мне, наконец, подняться!
Братья, бережно поддерживая мать под локти, подвели ее к свету. Вырезубова морщилась, каждый шаг отдавался болью в ушибленной голове, в порезанном плече.
– Все вы, – приговаривала она, – трахаться им захотелось! Поотрываю вам пиписки, чтобы неповадно было! Вы что, мужика словить не могли? На баб их потянуло…
– Мы как лучше хотели, мама.
Все втроем Вырезубовы выбрались из оранжереи и тут же наткнулись на жалобно скуливших собак. Псы жались к земле, демонстрируя полную покорность.
– Вы, кобели проклятые, – закричала Вырезубова, – где были? Куда смотрели? Почему ее не загрызли?! – и зло, изо всей силы ударила под ребра ближайшего пса.
Тот заскулил, свернулся калачиком и закрутился волчком. Второй же пес не рискнул отползти, хотя знал, что его ждет та же участь. Но он знал и другое: наказание нужно получить сполна, только тогда можно надеяться на прощение.
На этот раз удар ногой нанес Григорий. Пес завизжал как поросенок, ужаленный в пятачок пчелой.
– Кормишь их, кормишь, а толку никакого!
– Не в коня корм, – вставил Григорий.
– Коней мясом не кормят, – отозвалась Вырезубова. – Вы хоть и мои сыновья, но уроды, – проговорила мать, – такие же, как и эти два, – она указала рукой на визжащих от боли собак. – Уроды, и пользы от вас никакой, ни молока, ни мяса.
– Мама, вам лечь надо.
Илья, как умел, промывал рану на плече матери. Та лишь беззвучно стонала, но, когда боль становилась невыносимо сильной, пинала сына ногой. Тот же с радостью принимал удары, понимая, что их цена – искупление.
– Мама, вам не больно? – переспрашивал он, хотя больно было ему самому.
Псы, уже отойдя от побоев, вертелись на крыльце веранды, поглядывая в плавящееся от яркого света нутро дома, где их хозяева зализывали раны.
– Мы в больницу ездили, – бестолково оправдывался Илья, – анализ отдали… Хотя, – он махнул рукой, – какая теперь в нем надобность? Давно это случилось?
– На часы не смотрела, не знаю, сколько минут пролежала. Где вас носило?
– Я же говорил.., в больницу… Вырезубова не дала договорить сыну.
– Уроды, прочь отсюда! Искать девку, ногтями землю рыть! Или хотите неприятностей?
– Нет, что вы, мама! – братья пятились к двери, каждому из них хотелось выскочить на крыльцо первому.
Они столкнулись перед самым порогом и, исподтишка раздавая друг другу тумаки, выбрались на улицу.
– Что делать будем? – спросил Григорий.
– Искать. Слышал, что мама сказала?
– Искать-то искать, оно ясно… Но как?
– Да, – призадумался Илья, – она вольтанутая, ее куда хочешь могло понести.
И тут Илья увидел туфли девушки, брезгливо выброшенные матерью в мусорное ведро.
– Собаки! – сказал он.
– Что? – не понял брат.
– Собаки, говорю, они нас по следу выведут. Времени немного прошло, час, два… След свежий, машины тут не ездят.
– Понял! – загорелся Илья.
Братья бросились к ведру. Каждый из них схватил по туфле и принялись подзывать собак. Те помнили о недавнем избиении и старательно делали вид, что не понимают, чего от них хотят. Заискивающе скулили, терлись мордами о землю.
– А ну, ко мне!
– Ко мне, я сказал!
Илья и Григорий тыкали туфлями в морды псам, заставляя нюхать ношеную, пропитанную потом обувь.
– Нюхать, я сказал! – Собаки вдоволь нанюхались. – След, – закричал Илья, – след!
Братья даже не успели взять псов на поводки и теперь бежали за ними изо всех сил. Ротвейлеры мчались вдоль проселочной дороги, припадая к земле, вынюхивая знакомые запахи.
– Взяли! Взяли! – торжествовал Илья. Псы стелились над землей, и братья, размахивая руками, мчались за ними, оглашая окрестности нечленораздельными криками. Григорий, как более сообразительный, догадался прихватить из дому фонарь. Сноп света то плясал по траве, то упирался в кусты, то взмывал к небесам, словно хотел осветить ущербную луну.
– Молодцы, – собачки, так держать! Сейчас мы ее догоним!
Псы было пронеслись по дороге до места, где Рита Кижеватова свернула, и тут же замерли, поняв, что сбились со следа. Луч фонаря скользнул по траве, ясно виднелся примятый след.
– Сюда! – кричал Илья. – Она сюда свернула! Теперь уже братья бежали впереди, а псы за ними.
– Сумасшедшая! Точно сумасшедшая! Только псих сюда пойдет, когда дорога рядом.
– Верно.
Примятая трава вывела преследователей Кижеватовой к дорожному откосу. След просматривался настолько четко, будто девушка прошла здесь каких-нибудь пять минут тому назад. Сердца братьев надрывно бились под ребрами, Вырезубовы почуяли азарт погони. Гравий сыпался из-под ботинок, летела вырванная с корнем трава, когда они наперегонки взбирались к шоссе.
Илья и Григорий оказались на обочине и тут же остановились. Теперь они не могли с уверенностью сказать, в какую сторону направилась Рита, то ли к Клину, то ли от него.
И на этот раз помогли псы. Они понюхали след, траву, побегали по обочине, чуть ли не полизали асфальт и прямо по осевой линии шоссе заспешили в сторону Клина. Братья бежали за ними довольно долго, с полкилометра. Собаки уселись на теплый асфальт и задрали морды, в ожидании похвалы.
След здесь кончался, собаки свою работу выполнили. Григорий посветил: на белом штрихе разметки явственно виднелся след окровавленной руки. Вырезубов присел, примерил к кровавому отпечатку собственную ладонь. Сразу стало понятно, ладошка маленькая, женская, мужик с такой ладонью имел бы, наверное, метр сорок сантиметров роста, не больше.
Минут через пять поисков обнаружили и мелкие капли крови на асфальте, и черный след от резко затормозившей машины.
– Автомобилем сбило, – догадался Григорий.
– Может, убило? – в голосе Ильи чувствовалась надежда.
– Если бы! Она сама поднималась, иначе бы след от руки не остался. Жива она, сучка, таких мерзавок мало что возьмет, разве что топор.
– Надо было сразу зарубить. А ты – анализ возьмем, анализ…
– Это ты с анализом авантюру предложил. Погоня, начавшаяся так удачно, обернулась бессмысленной тратой времени. Если девушку сбила машина, то теперь она могла оказаться где угодно.
– Что делать будем? – советовались братья, стоя на обочине и нервно куря. Редкие машины проносились по шоссе.
– Искать надо.
– Где?
– В ближайшей больнице.
– В ближайшей? – Илья почесал за ухом. – Ближайшая, наверное, в Клину.
– Может быть. Но пешком мы туда сейчас не дойдем.
– Возвращаемся. Матери скажем о том, что нашли, сядем в микроавтобус и поедем.
– А если к ней.., того…
– Что?
– От удара память вернулась? Тогда что-то в мозгах заскочило, а теперь, от столкновения, раз – и выскочило.
– Ты про такое лучше и не думай.
Теперь уже братья не спешили. Им не улыбалось показаться на глаза матери, порадовать ее они ничем не могли. Собаки чувствовали неуверенность в поведении хозяев и не спешили обгонять братьев. Чем ближе Вырезубовы подбирались к родным воротам, тем сильнее они замедляли шаг.
Мать еще не настолько отошла, чтобы выйти встречать детей. Она сидела на веранде, с тряпкой, смоченной холодной водой. Шишка на голове выросла до неприличных размеров, и даже довольно густые седые волосы не могли ее скрыть.
– Ну? – спросила Вырезубова таким тоном, что сразу стало понятно: на меньшее, чем девка, притащенная за волосы и брошенная к ее ногам, она не согласна. Ну разве что смирится, если сыновья принесут ей одну лишь отрезанную голову.
– Мы по проселку, по траве, а там дорога…
– На машине удрала?
– Ее автомобиль, наверное, сбил, там кровь…
– Много?
– Нет, пара капель и отпечаток руки.
– Так, – строгий взгляд женщины остановился на Григории, – почему вы ее не нашли?
– Собаки потеряли след девчонки, дальше ее на машине повезли.
– Найти – и без нее не возвращаться!
– Мы все сделаем, мама.
Наступила зловещая тишина, которую нарушали лишь старомодные ходики с гирями в виде еловых шишек, тикавшие в углу веранды.
И тут тишину буквально разорвало телефонным звонком. Даже камнеподобная Вырезубова вздрогнула. Все трое посмотрели на телефонный аппарат, притаившийся на старомодном холодильнике. Заработал компрессор, и пожелтевшее, как слоновая кость, сооружение завибрировало.
– Может, кто-нибудь из вас возьмет трубку? – ледяным голосом произнесла женщина. Илья опередил брата.
– Алло, слушаю!
В пылу погони, от расстройства, что девушка улизнула, Илья не сразу понял, с кем разговаривает, в то время как Федор Иванович считал, что на другом конце трубки сидят и ждут его звонка.
– Ваша родственница нашлась, – он говорил осторожно, боясь сразу же выдать неприятную новость.
– Родственница?
– Да.
– А кто это?
– Федор Иванович, звоню из больницы.
– А, Федор Иванович! – воскликнул Илья и хлопнул себя по лбу. – Как там анализ?
– Анализ в полном порядке, никаких болезней. Я бы сам хотел иметь такую кровь в венах.
– Спасибо вам, Федор Иванович, как-нибудь еще цветами отблагодарим.
– Родственница ваша, говорю, нашлась. Илья не знал, что и ответить. Он зажал микрофон ладонью и зашептал:
– Говорит, родственница наша отыскалась. Гриша, что гово…
Брат лишь развел руками.
– Может, я ошибаюсь, и родственница ваша дома. Или ее нет? – заранее зная ответ, спросил Федор Иванович.
– Нету ее дома… – растерянно ответил Илья. – Она.., она гулять пошла.
– Боюсь, дела обстоят не лучшим образом, ее к нам в больницу привезли.
– Она так и говорит, что наша родственница? – с дрожью в голосе поинтересовался Илья.
– Нет, знаете ли, тут такое произошло… Ее машиной немного ударило, лежит теперь без сознания, в реанимации, так что разговаривать не может. Ее даже не знали, как записать. А потом я анализ сделал, смотрю, те же самые результаты. Вот и подумал, что она ваша родственница, – Федор Иванович с тревогой вслушивался в тишину, наступившую на другом конце провода. – Алло, вы меня слышите?
– Да-да.
– Я анализ сделал и сразу вам позвонил. Думал, волнуетесь, ищите. Видите, как бывает? – в душе заведующий лабораторией был рад, что не слышит криков, причитаний, радовался, что разговаривать выпало с мужиком, а не с женщиной. С бабами в подобном случае хлопот не оберешься. Когда ты рядом, еще можно как-нибудь успокоить, дать понюхать нашатырь, а по телефону что ты сделаешь, если женщина в обморок грохнет?
– Вы с врачами говорили?
– Нет, куда там, сейчас только дежурный хирург есть, я не успел.
– Знаете что, Федор Иванович, давайте не будем зря панику поднимать. Может, это и не она.
– Молодая, наверное, ей и двадцати нет, блондинка крашеная, красивая, – принялся описывать Федор Иванович.
– Похожа, но посмотреть надо, а то боюсь, матери скажу, она расстроится. Пока мы сами не убедимся, лучше волну не гнать. Вы нас подождите, если не трудно.
– Я уже и так домой опоздал часов на пять.
– Мы приедем, проверим и мигом вас домой завезем. Федор Иванович, набравшись наглости, попросил:
– Если у вас есть, то с десяток роз прихватите для супруги моей. Я ей обещал пораньше вернуться…
– Не вопрос. Только не десять, Федор Иванович, четное только покойникам дарят, мы вам одиннадцать привезем или тринадцать. Ждите, не уходите из лаборатории.
На лице Ильи читался испуг и в то же время радость. Он трясущейся рукой положил трубку на рычаги аппарата.
– В Клину она, в больнице. Все сходится. Только одно плохо, этот дурак догадался, что мы с ней связаны. Хотя не бывает худа без добра, иначе бы не позвонил.
Григорий слышал весь разговор и поэтому понимал, в чем дело. Вырезубова же в тонкости не вникла, но знала, если она приказала сыновьям отыскать девку, те ее отыщут. А расспрашивать, требовать объяснений – лишь авторитет терять.
– Она нашлась, мама. Мы сейчас в Клин, в больницу поедем.
– Давно бы так, – сказала женщина таким тоном, будто с самого начала знала, что беглянка находится именно в Клину, в больнице.
Загудел мотор микроавтобуса, и тревожный свет фар заплясал по двору.
– Цветы для козла срежь, – зло крикнул Илья брату, когда тот хотел сесть рядом с ним.
– Сколько?
– Тринадцать ему, козлу, чертову дюжину.
Чертыхаясь, брат Ильи побежал в розарий, особо не считая, срезал цветы.
Григорий на ходу рванул дверку и прыгнул в машину с огромным букетом в руках. Он был настолько возбужден, что даже не чувствовал боли, хотя шипы роз впились ему в ладони.
– Гони! Быстрее гони!
– Если ошибка произошла?
– Посмотрим на девку и сразу узнаем, наша она или чужая.
– Вот уж не повезло! Уж лучше бы ее машиной переехало!
– Ты уверен, что этот козел никому о нас не рассказывал?
– Козел – это Федор Иванович? Думаю, нет. Какого черта ему языком трепаться, если он левую работу делал?
При подъезде к больнице Илья сбросил скорость и вопросительно посмотрел на брата.
– На стоянку не езжай, лучше фургон в переулок загоним, за склады, там его никто не увидит. Не хрен глаза мозолить!
– Ты лучше продумай, что с козлом делать станем. Григорий ненадолго задумался, затем провел ребром ладони по шее.
– Может, не стоит?
– Проболтается, – и тут же добавил, чтобы успокоить брата:
– На месте посмотрим, может, это и не она.
– Лучше бы она, – уточнил Илья, – нету мочи дольше искать.
Они подогнали микроавтобус так близко к стене, что Илье из-за руля пришлось выбираться через правую дверку. Зато фургона не было видно не то что с улицы, а даже с переулка, он прямо-таки сливался с кирпичной стеной огромного приземистого склада.
– Вот что бывает, когда о последствиях не думаешь, – назидательно произнес Илья, и братья, помогая друг другу, принялись перелезать через невысокий сетчатый забор, огораживавший больницу.
До центрального входа, единственного, открытого в такое позднее время, идти было далековато. Найти окна лаборатории труда не составило, только они и горели во всем нижнем этаже, где располагались службы больницы. Операционные и палаты занимали второй и третий этажи.
Илья приподнялся на цыпочки и глянул в окно. Он увидел Федора Ивановича, сидевшего за столом и читавшего газету.
– Один? – поинтересовался Григорий.
– Один сидит, как сыч, нас дожидается.
– Недолго ему встречи ждать осталось, – хохотнул Григорий.
И братья, пригнувшись, двинулись к служебному входу, который, как они знали, не запирают ни днем ни ночью после того, как в больнице случился пожар. Никто не видел, как они пришли в больничный двор, никто не видел, как они вошли в здание.
Больничный коридор встретил братьев Вырезубовых запахом хлорки, влажным, спертым воздухом. В такой атмосфере жить невозможно, в ней можно или болеть, или работать.
– Мерзкое место! – заметил Илья, прижимая к груди огромный букет роз.
– И не говори.
В темноте, да еще войдя с незнакомого входа, трудно было сориентироваться.
– Где он сидит? – шептал Илья.
– Хрен его знает!
Наконец братья обнаружили, что из-под одной двери пробивается тонкий лучик света. Он выхватывал из темноты стертые кафельные плитки пола.
– Сюда! – Илья негромко постучал костяшками пальцев о старую деревянную дверь. И тут же толкнул плечом.
Федор Иванович, обернувшись, увидел не братьев, те пока еще находились в полумраке, а целую охапку шикарных роз. Он сам забыл о своей просьбе, и цветы у него тут же вызвали ассоциацию с похоронами. Такие же розы украшали комнату в день тещиных похорон.
– Ой!
Холодок прошелся по душе заведующего лабораторией, и только потом он с облегчением перевел дыхание, обрадовался, увидев хитро усмехающегося Илью Вырезубова.
– Свое слово держим, – басил Илья, передавая цветы Федору Ивановичу.
Странная натянутость чувствовалась в отношении братьев к старому знакомому, будто бы они пришли, не надеясь застать того живым. Но Федор Иванович все списывал на волнение. Каждый разволнуется, если ему сказать, что близкая родственница угодила в реанимацию.
– Как она? – поинтересовался Григорий.
– В себя пока не приходила, – осторожно ответил Федор Иванович, – хотя кто ее знает? Времени прошло достаточно… Если хотите, я вас сведу с дежурной медсестрой, она должна знать больше моего.
– Нет, что вы, не надо ее беспокоить. Погодите минутку, разговор с ней уже ничего не изменит, – Федор Иванович принялся пристраивать цветы в трехлитровую банку. Чисто машинально сосчитал розы, получилось двенадцать. Заведующий лабораторией считал вслух, и поэтому последняя произнесенная им цифра обескуражила Илью.
– Не может быть, мы же тринадцать везли!
– Четное получается, – развел руками Федор Иванович, – как на похоронах.
– Не могли мы ошибиться, – вставил Григорий, – уж мы-то толк в цветах знаем, никогда бы такой ошибки не допустили, – и вдвоем братья пересчитали цветы.
– Точно, двенадцать, – растерянно сказал Илья, – первый раз со мной такое.
– Ничего страшного, я в приметы не верю.
– Вы же не себе цветы оставляете, подарите, а женщины подобные мелочи чувствуют.
Федор Иванович быстро нашел выход из создавшейся ситуации, вынул один цветок и поставил его в высокий стеклянный мерный цилиндр.
– Теперь все правильно – в одном букете одиннадцать, а в другом – один. Формальности соблюдены.
Братья переглянулись. Им не надо было много говорить друг другу, взаимопонимание наступало, стоило лишь встретиться глазами.
– Вы про анализ говорили.
Федор Иванович, гордый тем, что сумел совершить открытие, достал карточку с результатами анализа.
– Я каждую цифру, которую определил, в памяти по несколько дней держу – привычка такая. А вдруг понадобится? Один анализ, второй.., цифры совпали, вот я и понял, что девушка и есть ваша родственница.
– Ошибки быть не может?
– Никогда, – убежденно сказал Федор Иванович. Он уже сообразил, братья не так уж сильно любят свою родственницу, иначе бросились бы в палату, чтобы увидеть пострадавшую собственными глазами.
Григорий вчетверо сложил листок и сунул в карман.
– Спасибо. Нам бы ее посмотреть.
Федора Ивановича немного покоробило, что братья не называют родственницу по имени, но потом он нашел этому объяснение.
«Стесняются, думали инкогнито анализ сделать, но не получилось.»
– Хотелось бы посмотреть хоть одним глазком, – мечтательно произнес Илья.
– Я вас проведу. Только в реанимации порядки строгие, без белых халатов туда нельзя.
– Разве нас кто-нибудь увидит?
– Увидит, не увидит, какая разница? – улыбнулся Федор Иванович. – Бактерии и вирусы спрашивать разрешения не станут.
Белых халатов в лаборатории хватало. Отыскали два самых больших, и братья Вырезубовы облачились в них. На головы надели белые хирургические колпаки и выглядели теперь как заправские хирурги-мясники.
– Вам не влетит, что вы нас провели?
– В больнице все свои. Я вас и показывать никому не стану. Палата в конце коридора, дежурная не увидит, я ей что-нибудь совру.
– Мы же с тобой ничего такого не сделали?
– Да, – пробурчал Григорий. – Слишком часто мы эту девку трахали. Любая бы мать на такое обиделась, тем более наша.
И тут братья подумали об одном и том же. Их мать вбила в головы мальчиков с самого детства опасную мысль: все мужики – сволочи, у них только одно на уме. И хотя, если верить самой Вырезубовой, эта аксиома не распространялась на ее чудесных сыновей, все же она вошла в подсознание братьев.
«Надо было самим ее зарубить, а не ждать, когда это мама сделает. Тогда бы и проблем не возникло.»
– Плохо, что мы цветы разводим.
– Почему?
– Если бы не разводили, то мы бы маме букет роз подарили. Она бы вмиг обиды забыла.
Двор собственного дома поразил братьев безжизненностью. Распахнутая дверь на веранду, поскрипывавшая под ветром стеклянная калитка, ведущая в розарий. А между тем ночной холод уже набирал силу, того и смотри, цветы завянут.
– Псы где? – спросил Григорий и, не дожидаясь ответа, негромко свистнул.
Появились ротвейлеры. Они радовались приезду хозяев, но свой восторг выражали осторожно. Так делают набедокурившие дети, встречая родителей, вернувшихся с работы, зная, что через пару минут им влетит по первое число.
– Мама! – позвал Григорий. И розарий, и дом, и двор ответили ему гулким молчанием. Даже эхо не повторило его крика. – Мама! – уже с отчаянием в голосе закричал Вырезубов.
На этот раз звоном отозвалось стекло в оранжерее – тихим тревожным звоном.
– Чего кричишь? Криком делу не поможешь, – рассудительно сказал Илья, заглядывая в окно гостиной.
Газета с телевизионной программой на неделю лежала на столе. Рядом с ней замер маркер. Мать обычно подчеркивала в программе все мелодрамы на неделю вперед. Теперь же подчеркнутыми оставались только фильмы понедельника и вторника.
– Мама… – растерянно произнес Григорий. – Куда же вы подевались?
Даже сама мысль о том, что мать могла покинуть двор, не приходила братьям в голову. За покупками, продавать цветы неизменно отправлялись лишь Григорий с Ильей. Мать покидала дом чрезвычайно редко, и то исключительно в сопровождении сыновей.
– Может, опять? – прошептал Илья.
– Думаешь, в подвал пошла?
– Топор где?
– На веранде нет, я уже смотрел, сам об этом подумал. Мы же эту бабу не трахали.
– Думаешь, мама не видела, какими глазами ты на девчонку смотрел?
Страх перед родительницей заставлял братьев говорить шепотом и посекундно оглядываться.
– Пошли посмотрим.
Братья крались по двору, словно воры, забравшиеся в чужую усадьбу.
– Мама, мама!..
Розарий, в котором гулял сквозняк, встретил их шелестом плотных листьев розовых кустов. Приторный, сладковатый запах почти целиком выветрился, в розарии было непривычно прохладно и свежо.
Григорий прикрыл дверцу. Уже с самого порога братья заметили, что люк открыт настежь.
– Точно, там! – проговорил Илья, приложив палец к губам.
Братья прислушались. Они замерли в позах школьников, забравшихся в чужой сад и заслышавших шаги сторожа. Лишь только ветер чуть позванивал стеклами, да журчала вода из неплотно прикрытого крана.
Илья первым набрался смелости заглянуть в подземелье. Но свет внизу был погашен, и что там делается, понять было невозможно. Что-то неподвижное белело внизу. Когда глаза немного привыкли к темноте, он понял, что это женское тело.
"Зарубила-таки!” – подумал Илья, но вслух высказывать свою догадку побоялся.
Илья с Григорием спустились вниз, на этот раз ступая, вопреки обыкновению, тихо. А когда зажгли свет, то ойкнули в один голос и бросились к распростертой на бетонном полу матери.
– Жива, жива… – бормотал Илья, прикладывая пальцы к сонной артерии.
Пульс был вполне сносным, женщина дышала, хотя поверхностно и неровно.
– Сейчас, мама, мы сейчас… – суетился Григорий в поисках холодной воды.
– За нашатырем дуй, – закричал Илья.
– Где я его возьму?
– В аптечке, в микроавтобусе.
Григорий бросился наверх. Вернулся ок быстро, словно выскочил в розарий, развернулся на каблуке и снова нырнул в люк. Между указательным и средним пальцем он сжимал стеклянную ампулу. Григорий не утруждал себя поисками носового платка, раздавил стеклянный цилиндрик прямо в пальцах, порезав кожу. Нашатырь смешивался с кровью, резкий запах распространился в подземелье.
Вырезубова неровно вздохнула, дернулась и открыла глаза. Сперва она не замечала своих сыновей, видела лишь светлеющий прямоугольник люка и лестницу, уходящую в звездное небо. В первый момент женщина подумала, что умерла и теперь ей предстоит путь в замогильный мир. Две капли нашатыря, смешанного с кровью, сорвались с пальцев Григория и упали ей на шею.
Женщина медленно подняла голову и посмотрела на сыновей. Вспомнила, что произошло, сообразила, что земная жизнь продолжается.
– Кто вас так, мама? – поправляя на лбу матери седую прядь, сочувственно поинтересовался Илья. Вырезубова зло оттолкнула заботливую руку.
– Она.., сучка, которую вы в дом притащили. Все она, – скрюченный палец дрожал от негодования.
Илья сжал в руках короткие обрывки веревки, перепачканные кровью.
– Вот сучара! – шипел он.
– Ты при матери не выражайся.
Вырезубова хоть и чувствовала себя неважно – кружилась голова, но положение обязывало ее держаться с достоинством.
Она отстранила от себя Илью.
– Руку-то перевяжи. И запомни, никогда больше не давай мне нашатырь нюхать. Не люблю.
– Почему?
– Он туалетом воняет.
– Хорошо, мама, не буду.
Вырезубова стояла держась за тонкие металлические перила лестницы, и холод стали возвращал ее к жизни.
– Вы эту сучку притащили, вам с ней и разбираться.
– Как это случилось, мама?
– Не знаю.
– Куда она делась?
Григорий вспомнил, что калитка в воротах оставалась приоткрытой.
– Убежала?
– Как пить дать, убежала. Это ты ее привязывал!
– Нет, ты! – братья готовы были наброситься друг на друга с кулаками, лишь бы оправдаться перед матерью.
– Тихо, дети! – цыкнула на них Вырезубова. – Теперь уже неважно, кто ее привязывал, важно то, что она видела и знает. Найдите ее и прикончите.
– Она же того, сумасшедшая, – робко вставил Григорий, – рассказать ничего толком не сможет.
– Сумасшедшая, ты сказал? А если в себя придет? И помогите же мне, наконец, подняться!
Братья, бережно поддерживая мать под локти, подвели ее к свету. Вырезубова морщилась, каждый шаг отдавался болью в ушибленной голове, в порезанном плече.
– Все вы, – приговаривала она, – трахаться им захотелось! Поотрываю вам пиписки, чтобы неповадно было! Вы что, мужика словить не могли? На баб их потянуло…
– Мы как лучше хотели, мама.
Все втроем Вырезубовы выбрались из оранжереи и тут же наткнулись на жалобно скуливших собак. Псы жались к земле, демонстрируя полную покорность.
– Вы, кобели проклятые, – закричала Вырезубова, – где были? Куда смотрели? Почему ее не загрызли?! – и зло, изо всей силы ударила под ребра ближайшего пса.
Тот заскулил, свернулся калачиком и закрутился волчком. Второй же пес не рискнул отползти, хотя знал, что его ждет та же участь. Но он знал и другое: наказание нужно получить сполна, только тогда можно надеяться на прощение.
На этот раз удар ногой нанес Григорий. Пес завизжал как поросенок, ужаленный в пятачок пчелой.
– Кормишь их, кормишь, а толку никакого!
– Не в коня корм, – вставил Григорий.
– Коней мясом не кормят, – отозвалась Вырезубова. – Вы хоть и мои сыновья, но уроды, – проговорила мать, – такие же, как и эти два, – она указала рукой на визжащих от боли собак. – Уроды, и пользы от вас никакой, ни молока, ни мяса.
– Мама, вам лечь надо.
Илья, как умел, промывал рану на плече матери. Та лишь беззвучно стонала, но, когда боль становилась невыносимо сильной, пинала сына ногой. Тот же с радостью принимал удары, понимая, что их цена – искупление.
– Мама, вам не больно? – переспрашивал он, хотя больно было ему самому.
Псы, уже отойдя от побоев, вертелись на крыльце веранды, поглядывая в плавящееся от яркого света нутро дома, где их хозяева зализывали раны.
– Мы в больницу ездили, – бестолково оправдывался Илья, – анализ отдали… Хотя, – он махнул рукой, – какая теперь в нем надобность? Давно это случилось?
– На часы не смотрела, не знаю, сколько минут пролежала. Где вас носило?
– Я же говорил.., в больницу… Вырезубова не дала договорить сыну.
– Уроды, прочь отсюда! Искать девку, ногтями землю рыть! Или хотите неприятностей?
– Нет, что вы, мама! – братья пятились к двери, каждому из них хотелось выскочить на крыльцо первому.
Они столкнулись перед самым порогом и, исподтишка раздавая друг другу тумаки, выбрались на улицу.
– Что делать будем? – спросил Григорий.
– Искать. Слышал, что мама сказала?
– Искать-то искать, оно ясно… Но как?
– Да, – призадумался Илья, – она вольтанутая, ее куда хочешь могло понести.
И тут Илья увидел туфли девушки, брезгливо выброшенные матерью в мусорное ведро.
– Собаки! – сказал он.
– Что? – не понял брат.
– Собаки, говорю, они нас по следу выведут. Времени немного прошло, час, два… След свежий, машины тут не ездят.
– Понял! – загорелся Илья.
Братья бросились к ведру. Каждый из них схватил по туфле и принялись подзывать собак. Те помнили о недавнем избиении и старательно делали вид, что не понимают, чего от них хотят. Заискивающе скулили, терлись мордами о землю.
– А ну, ко мне!
– Ко мне, я сказал!
Илья и Григорий тыкали туфлями в морды псам, заставляя нюхать ношеную, пропитанную потом обувь.
– Нюхать, я сказал! – Собаки вдоволь нанюхались. – След, – закричал Илья, – след!
Братья даже не успели взять псов на поводки и теперь бежали за ними изо всех сил. Ротвейлеры мчались вдоль проселочной дороги, припадая к земле, вынюхивая знакомые запахи.
– Взяли! Взяли! – торжествовал Илья. Псы стелились над землей, и братья, размахивая руками, мчались за ними, оглашая окрестности нечленораздельными криками. Григорий, как более сообразительный, догадался прихватить из дому фонарь. Сноп света то плясал по траве, то упирался в кусты, то взмывал к небесам, словно хотел осветить ущербную луну.
– Молодцы, – собачки, так держать! Сейчас мы ее догоним!
Псы было пронеслись по дороге до места, где Рита Кижеватова свернула, и тут же замерли, поняв, что сбились со следа. Луч фонаря скользнул по траве, ясно виднелся примятый след.
– Сюда! – кричал Илья. – Она сюда свернула! Теперь уже братья бежали впереди, а псы за ними.
– Сумасшедшая! Точно сумасшедшая! Только псих сюда пойдет, когда дорога рядом.
– Верно.
Примятая трава вывела преследователей Кижеватовой к дорожному откосу. След просматривался настолько четко, будто девушка прошла здесь каких-нибудь пять минут тому назад. Сердца братьев надрывно бились под ребрами, Вырезубовы почуяли азарт погони. Гравий сыпался из-под ботинок, летела вырванная с корнем трава, когда они наперегонки взбирались к шоссе.
Илья и Григорий оказались на обочине и тут же остановились. Теперь они не могли с уверенностью сказать, в какую сторону направилась Рита, то ли к Клину, то ли от него.
И на этот раз помогли псы. Они понюхали след, траву, побегали по обочине, чуть ли не полизали асфальт и прямо по осевой линии шоссе заспешили в сторону Клина. Братья бежали за ними довольно долго, с полкилометра. Собаки уселись на теплый асфальт и задрали морды, в ожидании похвалы.
След здесь кончался, собаки свою работу выполнили. Григорий посветил: на белом штрихе разметки явственно виднелся след окровавленной руки. Вырезубов присел, примерил к кровавому отпечатку собственную ладонь. Сразу стало понятно, ладошка маленькая, женская, мужик с такой ладонью имел бы, наверное, метр сорок сантиметров роста, не больше.
Минут через пять поисков обнаружили и мелкие капли крови на асфальте, и черный след от резко затормозившей машины.
– Автомобилем сбило, – догадался Григорий.
– Может, убило? – в голосе Ильи чувствовалась надежда.
– Если бы! Она сама поднималась, иначе бы след от руки не остался. Жива она, сучка, таких мерзавок мало что возьмет, разве что топор.
– Надо было сразу зарубить. А ты – анализ возьмем, анализ…
– Это ты с анализом авантюру предложил. Погоня, начавшаяся так удачно, обернулась бессмысленной тратой времени. Если девушку сбила машина, то теперь она могла оказаться где угодно.
– Что делать будем? – советовались братья, стоя на обочине и нервно куря. Редкие машины проносились по шоссе.
– Искать надо.
– Где?
– В ближайшей больнице.
– В ближайшей? – Илья почесал за ухом. – Ближайшая, наверное, в Клину.
– Может быть. Но пешком мы туда сейчас не дойдем.
– Возвращаемся. Матери скажем о том, что нашли, сядем в микроавтобус и поедем.
– А если к ней.., того…
– Что?
– От удара память вернулась? Тогда что-то в мозгах заскочило, а теперь, от столкновения, раз – и выскочило.
– Ты про такое лучше и не думай.
Теперь уже братья не спешили. Им не улыбалось показаться на глаза матери, порадовать ее они ничем не могли. Собаки чувствовали неуверенность в поведении хозяев и не спешили обгонять братьев. Чем ближе Вырезубовы подбирались к родным воротам, тем сильнее они замедляли шаг.
Мать еще не настолько отошла, чтобы выйти встречать детей. Она сидела на веранде, с тряпкой, смоченной холодной водой. Шишка на голове выросла до неприличных размеров, и даже довольно густые седые волосы не могли ее скрыть.
– Ну? – спросила Вырезубова таким тоном, что сразу стало понятно: на меньшее, чем девка, притащенная за волосы и брошенная к ее ногам, она не согласна. Ну разве что смирится, если сыновья принесут ей одну лишь отрезанную голову.
– Мы по проселку, по траве, а там дорога…
– На машине удрала?
– Ее автомобиль, наверное, сбил, там кровь…
– Много?
– Нет, пара капель и отпечаток руки.
– Так, – строгий взгляд женщины остановился на Григории, – почему вы ее не нашли?
– Собаки потеряли след девчонки, дальше ее на машине повезли.
– Найти – и без нее не возвращаться!
– Мы все сделаем, мама.
Наступила зловещая тишина, которую нарушали лишь старомодные ходики с гирями в виде еловых шишек, тикавшие в углу веранды.
И тут тишину буквально разорвало телефонным звонком. Даже камнеподобная Вырезубова вздрогнула. Все трое посмотрели на телефонный аппарат, притаившийся на старомодном холодильнике. Заработал компрессор, и пожелтевшее, как слоновая кость, сооружение завибрировало.
– Может, кто-нибудь из вас возьмет трубку? – ледяным голосом произнесла женщина. Илья опередил брата.
– Алло, слушаю!
В пылу погони, от расстройства, что девушка улизнула, Илья не сразу понял, с кем разговаривает, в то время как Федор Иванович считал, что на другом конце трубки сидят и ждут его звонка.
– Ваша родственница нашлась, – он говорил осторожно, боясь сразу же выдать неприятную новость.
– Родственница?
– Да.
– А кто это?
– Федор Иванович, звоню из больницы.
– А, Федор Иванович! – воскликнул Илья и хлопнул себя по лбу. – Как там анализ?
– Анализ в полном порядке, никаких болезней. Я бы сам хотел иметь такую кровь в венах.
– Спасибо вам, Федор Иванович, как-нибудь еще цветами отблагодарим.
– Родственница ваша, говорю, нашлась. Илья не знал, что и ответить. Он зажал микрофон ладонью и зашептал:
– Говорит, родственница наша отыскалась. Гриша, что гово…
Брат лишь развел руками.
– Может, я ошибаюсь, и родственница ваша дома. Или ее нет? – заранее зная ответ, спросил Федор Иванович.
– Нету ее дома… – растерянно ответил Илья. – Она.., она гулять пошла.
– Боюсь, дела обстоят не лучшим образом, ее к нам в больницу привезли.
– Она так и говорит, что наша родственница? – с дрожью в голосе поинтересовался Илья.
– Нет, знаете ли, тут такое произошло… Ее машиной немного ударило, лежит теперь без сознания, в реанимации, так что разговаривать не может. Ее даже не знали, как записать. А потом я анализ сделал, смотрю, те же самые результаты. Вот и подумал, что она ваша родственница, – Федор Иванович с тревогой вслушивался в тишину, наступившую на другом конце провода. – Алло, вы меня слышите?
– Да-да.
– Я анализ сделал и сразу вам позвонил. Думал, волнуетесь, ищите. Видите, как бывает? – в душе заведующий лабораторией был рад, что не слышит криков, причитаний, радовался, что разговаривать выпало с мужиком, а не с женщиной. С бабами в подобном случае хлопот не оберешься. Когда ты рядом, еще можно как-нибудь успокоить, дать понюхать нашатырь, а по телефону что ты сделаешь, если женщина в обморок грохнет?
– Вы с врачами говорили?
– Нет, куда там, сейчас только дежурный хирург есть, я не успел.
– Знаете что, Федор Иванович, давайте не будем зря панику поднимать. Может, это и не она.
– Молодая, наверное, ей и двадцати нет, блондинка крашеная, красивая, – принялся описывать Федор Иванович.
– Похожа, но посмотреть надо, а то боюсь, матери скажу, она расстроится. Пока мы сами не убедимся, лучше волну не гнать. Вы нас подождите, если не трудно.
– Я уже и так домой опоздал часов на пять.
– Мы приедем, проверим и мигом вас домой завезем. Федор Иванович, набравшись наглости, попросил:
– Если у вас есть, то с десяток роз прихватите для супруги моей. Я ей обещал пораньше вернуться…
– Не вопрос. Только не десять, Федор Иванович, четное только покойникам дарят, мы вам одиннадцать привезем или тринадцать. Ждите, не уходите из лаборатории.
На лице Ильи читался испуг и в то же время радость. Он трясущейся рукой положил трубку на рычаги аппарата.
– В Клину она, в больнице. Все сходится. Только одно плохо, этот дурак догадался, что мы с ней связаны. Хотя не бывает худа без добра, иначе бы не позвонил.
Григорий слышал весь разговор и поэтому понимал, в чем дело. Вырезубова же в тонкости не вникла, но знала, если она приказала сыновьям отыскать девку, те ее отыщут. А расспрашивать, требовать объяснений – лишь авторитет терять.
– Она нашлась, мама. Мы сейчас в Клин, в больницу поедем.
– Давно бы так, – сказала женщина таким тоном, будто с самого начала знала, что беглянка находится именно в Клину, в больнице.
Загудел мотор микроавтобуса, и тревожный свет фар заплясал по двору.
– Цветы для козла срежь, – зло крикнул Илья брату, когда тот хотел сесть рядом с ним.
– Сколько?
– Тринадцать ему, козлу, чертову дюжину.
Чертыхаясь, брат Ильи побежал в розарий, особо не считая, срезал цветы.
Григорий на ходу рванул дверку и прыгнул в машину с огромным букетом в руках. Он был настолько возбужден, что даже не чувствовал боли, хотя шипы роз впились ему в ладони.
– Гони! Быстрее гони!
– Если ошибка произошла?
– Посмотрим на девку и сразу узнаем, наша она или чужая.
– Вот уж не повезло! Уж лучше бы ее машиной переехало!
– Ты уверен, что этот козел никому о нас не рассказывал?
– Козел – это Федор Иванович? Думаю, нет. Какого черта ему языком трепаться, если он левую работу делал?
При подъезде к больнице Илья сбросил скорость и вопросительно посмотрел на брата.
– На стоянку не езжай, лучше фургон в переулок загоним, за склады, там его никто не увидит. Не хрен глаза мозолить!
– Ты лучше продумай, что с козлом делать станем. Григорий ненадолго задумался, затем провел ребром ладони по шее.
– Может, не стоит?
– Проболтается, – и тут же добавил, чтобы успокоить брата:
– На месте посмотрим, может, это и не она.
– Лучше бы она, – уточнил Илья, – нету мочи дольше искать.
Они подогнали микроавтобус так близко к стене, что Илье из-за руля пришлось выбираться через правую дверку. Зато фургона не было видно не то что с улицы, а даже с переулка, он прямо-таки сливался с кирпичной стеной огромного приземистого склада.
– Вот что бывает, когда о последствиях не думаешь, – назидательно произнес Илья, и братья, помогая друг другу, принялись перелезать через невысокий сетчатый забор, огораживавший больницу.
До центрального входа, единственного, открытого в такое позднее время, идти было далековато. Найти окна лаборатории труда не составило, только они и горели во всем нижнем этаже, где располагались службы больницы. Операционные и палаты занимали второй и третий этажи.
Илья приподнялся на цыпочки и глянул в окно. Он увидел Федора Ивановича, сидевшего за столом и читавшего газету.
– Один? – поинтересовался Григорий.
– Один сидит, как сыч, нас дожидается.
– Недолго ему встречи ждать осталось, – хохотнул Григорий.
И братья, пригнувшись, двинулись к служебному входу, который, как они знали, не запирают ни днем ни ночью после того, как в больнице случился пожар. Никто не видел, как они пришли в больничный двор, никто не видел, как они вошли в здание.
Больничный коридор встретил братьев Вырезубовых запахом хлорки, влажным, спертым воздухом. В такой атмосфере жить невозможно, в ней можно или болеть, или работать.
– Мерзкое место! – заметил Илья, прижимая к груди огромный букет роз.
– И не говори.
В темноте, да еще войдя с незнакомого входа, трудно было сориентироваться.
– Где он сидит? – шептал Илья.
– Хрен его знает!
Наконец братья обнаружили, что из-под одной двери пробивается тонкий лучик света. Он выхватывал из темноты стертые кафельные плитки пола.
– Сюда! – Илья негромко постучал костяшками пальцев о старую деревянную дверь. И тут же толкнул плечом.
Федор Иванович, обернувшись, увидел не братьев, те пока еще находились в полумраке, а целую охапку шикарных роз. Он сам забыл о своей просьбе, и цветы у него тут же вызвали ассоциацию с похоронами. Такие же розы украшали комнату в день тещиных похорон.
– Ой!
Холодок прошелся по душе заведующего лабораторией, и только потом он с облегчением перевел дыхание, обрадовался, увидев хитро усмехающегося Илью Вырезубова.
– Свое слово держим, – басил Илья, передавая цветы Федору Ивановичу.
Странная натянутость чувствовалась в отношении братьев к старому знакомому, будто бы они пришли, не надеясь застать того живым. Но Федор Иванович все списывал на волнение. Каждый разволнуется, если ему сказать, что близкая родственница угодила в реанимацию.
– Как она? – поинтересовался Григорий.
– В себя пока не приходила, – осторожно ответил Федор Иванович, – хотя кто ее знает? Времени прошло достаточно… Если хотите, я вас сведу с дежурной медсестрой, она должна знать больше моего.
– Нет, что вы, не надо ее беспокоить. Погодите минутку, разговор с ней уже ничего не изменит, – Федор Иванович принялся пристраивать цветы в трехлитровую банку. Чисто машинально сосчитал розы, получилось двенадцать. Заведующий лабораторией считал вслух, и поэтому последняя произнесенная им цифра обескуражила Илью.
– Не может быть, мы же тринадцать везли!
– Четное получается, – развел руками Федор Иванович, – как на похоронах.
– Не могли мы ошибиться, – вставил Григорий, – уж мы-то толк в цветах знаем, никогда бы такой ошибки не допустили, – и вдвоем братья пересчитали цветы.
– Точно, двенадцать, – растерянно сказал Илья, – первый раз со мной такое.
– Ничего страшного, я в приметы не верю.
– Вы же не себе цветы оставляете, подарите, а женщины подобные мелочи чувствуют.
Федор Иванович быстро нашел выход из создавшейся ситуации, вынул один цветок и поставил его в высокий стеклянный мерный цилиндр.
– Теперь все правильно – в одном букете одиннадцать, а в другом – один. Формальности соблюдены.
Братья переглянулись. Им не надо было много говорить друг другу, взаимопонимание наступало, стоило лишь встретиться глазами.
– Вы про анализ говорили.
Федор Иванович, гордый тем, что сумел совершить открытие, достал карточку с результатами анализа.
– Я каждую цифру, которую определил, в памяти по несколько дней держу – привычка такая. А вдруг понадобится? Один анализ, второй.., цифры совпали, вот я и понял, что девушка и есть ваша родственница.
– Ошибки быть не может?
– Никогда, – убежденно сказал Федор Иванович. Он уже сообразил, братья не так уж сильно любят свою родственницу, иначе бросились бы в палату, чтобы увидеть пострадавшую собственными глазами.
Григорий вчетверо сложил листок и сунул в карман.
– Спасибо. Нам бы ее посмотреть.
Федора Ивановича немного покоробило, что братья не называют родственницу по имени, но потом он нашел этому объяснение.
«Стесняются, думали инкогнито анализ сделать, но не получилось.»
– Хотелось бы посмотреть хоть одним глазком, – мечтательно произнес Илья.
– Я вас проведу. Только в реанимации порядки строгие, без белых халатов туда нельзя.
– Разве нас кто-нибудь увидит?
– Увидит, не увидит, какая разница? – улыбнулся Федор Иванович. – Бактерии и вирусы спрашивать разрешения не станут.
Белых халатов в лаборатории хватало. Отыскали два самых больших, и братья Вырезубовы облачились в них. На головы надели белые хирургические колпаки и выглядели теперь как заправские хирурги-мясники.
– Вам не влетит, что вы нас провели?
– В больнице все свои. Я вас и показывать никому не стану. Палата в конце коридора, дежурная не увидит, я ей что-нибудь совру.