Страница:
"Черт бы вас побрал, – подумал Илларион, мысленно обращаясь к омоновцам. – Блюстители порядка…
И что я теперь, спрашивается, должен делать?"
– Отвезти вас домой? – спросил он.
Оля рассмеялась – тоже грустно.
– Основной недостаток по-настоящему галантных кавалеров заключается в том, – сказала она, – что они слишком быстро сдаются и чересчур охотно идут на поводу у женщин с их вечными капризами.
– Аминь, – согласно склонил голову Забродов. – Признаю и каюсь, а заодно выражаю благодарность за комплимент.
– Вы решили, что это комплимент? – удивилась Оля.
– Когда такая женщина обращает на тебя внимание, это уже комплимент, – серьезно ответил Илларион. – Даже если она при этом наступает тебе на мозоль.
Оля промолчала, но протянула руку и легонько дотронулась до его запястья своей узкой ладонью. Ладонь была горячая, и Илларион вдруг понял, что нужно делать.
– А знаете что, – сказал он, притормаживая и переходя в крайний левый ряд, – поедемте ко мне домой. Коньяк и свечи у меня есть, а шампанского купим по дороге.
Это не слишком нахальное предложение?
– Гм, – сказала Оля. – Как вам сказать… Это предложение сильно смахивает на то, которое сделал паук мухе, пригласив ее пообедать.
– Вот как? – сказал Илларион. Он увидел просвет в сплошном потоке транспорта на полосе встречного движения и, резко вывернув руль, вогнал в этот просвет «Лендровер», как пробку в бутылку. – И что же ответила муха?
– Мухе ничего не оставалось как согласиться, – сказала Оля.
– Как неосторожно! – сочувственно воскликнул Илларион.
– Что поделаешь, – прозвучало в ответ. – Паук был очень симпатичный. И знаете что?
– Что?
– К черту шампанское! Я с удовольствием выпью коньяка.
Илларион увеличил скорость. Теперь «Лендровер» несся по улице, лавируя в транспортном потоке, словно разделял нетерпение сидевших в нем людей. Забродов удивлялся себе: откуда такая спешка? Оля была далеко не первой из его женщин, и при этом далеко не самой умной и даже не самой красивой. Илларион считал себя довольно старомодным типом во всем, что касалось отношений между мужчиной и женщиной, и никогда не ставил секс во главу угла. Духовная близость и хотя бы частичное совпадение интересов всегда были для него важнее физиологии – возможно, именно поэтому он до сих пор оставался холостяком. В данном случае ни о какой духовной близости, похоже, не было и речи, а что до совпадения интересов, то оно, насколько понимал Забродов, начиналось и заканчивалось тем, что оба – и он, и, судя по всему, Оля – мечтали поскорее забраться в постель.
«Инстинкты разгулялись, – с удивлением прислушиваясь к тому, что творилось внутри, подумал Илларион. – Это ж надо!» Потрепанный «Лендровер» свернул на Малую Грузинскую, и через несколько минут они уже поднимались на пятый этаж, держась за руки, как влюбленные школьники. Илларион понимал, что выглядит, как минимум, смешно, но ничего не мог с собой поделать, вернее – не хотел. Да и с какой стати? Ему было хорошо – так хорошо, словно он и впрямь перенесся лет на тридцать назад, – и то, что ощущения его были не совсем обычными, только добавляло им остроты. Это был блуд в чистом виде, но мысль об этом только веселила его.
Коньяка они все-таки выпили – достаточно для того, чтобы окончательно расслабиться и не так много, чтобы осоловеть, а потом Оля решительно отставила рюмку и одним движением пересела на подлокотник Илларионова кресла…
Она была нежна и податлива и в то же время напориста и изобретательна, так что утром Илларион проснулся очень поздно.
Оля ушла, не оставив записки. Забродова это не слишком обеспокоило: ее телефон хранился у него не только в записной книжке, но и в памяти. Приняв душ и позавтракав, он сел в машину и отправился к Пигулевскому. В прошлый раз он видел у него в витрине очень изящный перстенек старинного черненого серебра, который, по его разумению, должен был очень подойти к восточным глазам.
Глава 9
И что я теперь, спрашивается, должен делать?"
– Отвезти вас домой? – спросил он.
Оля рассмеялась – тоже грустно.
– Основной недостаток по-настоящему галантных кавалеров заключается в том, – сказала она, – что они слишком быстро сдаются и чересчур охотно идут на поводу у женщин с их вечными капризами.
– Аминь, – согласно склонил голову Забродов. – Признаю и каюсь, а заодно выражаю благодарность за комплимент.
– Вы решили, что это комплимент? – удивилась Оля.
– Когда такая женщина обращает на тебя внимание, это уже комплимент, – серьезно ответил Илларион. – Даже если она при этом наступает тебе на мозоль.
Оля промолчала, но протянула руку и легонько дотронулась до его запястья своей узкой ладонью. Ладонь была горячая, и Илларион вдруг понял, что нужно делать.
– А знаете что, – сказал он, притормаживая и переходя в крайний левый ряд, – поедемте ко мне домой. Коньяк и свечи у меня есть, а шампанского купим по дороге.
Это не слишком нахальное предложение?
– Гм, – сказала Оля. – Как вам сказать… Это предложение сильно смахивает на то, которое сделал паук мухе, пригласив ее пообедать.
– Вот как? – сказал Илларион. Он увидел просвет в сплошном потоке транспорта на полосе встречного движения и, резко вывернув руль, вогнал в этот просвет «Лендровер», как пробку в бутылку. – И что же ответила муха?
– Мухе ничего не оставалось как согласиться, – сказала Оля.
– Как неосторожно! – сочувственно воскликнул Илларион.
– Что поделаешь, – прозвучало в ответ. – Паук был очень симпатичный. И знаете что?
– Что?
– К черту шампанское! Я с удовольствием выпью коньяка.
Илларион увеличил скорость. Теперь «Лендровер» несся по улице, лавируя в транспортном потоке, словно разделял нетерпение сидевших в нем людей. Забродов удивлялся себе: откуда такая спешка? Оля была далеко не первой из его женщин, и при этом далеко не самой умной и даже не самой красивой. Илларион считал себя довольно старомодным типом во всем, что касалось отношений между мужчиной и женщиной, и никогда не ставил секс во главу угла. Духовная близость и хотя бы частичное совпадение интересов всегда были для него важнее физиологии – возможно, именно поэтому он до сих пор оставался холостяком. В данном случае ни о какой духовной близости, похоже, не было и речи, а что до совпадения интересов, то оно, насколько понимал Забродов, начиналось и заканчивалось тем, что оба – и он, и, судя по всему, Оля – мечтали поскорее забраться в постель.
«Инстинкты разгулялись, – с удивлением прислушиваясь к тому, что творилось внутри, подумал Илларион. – Это ж надо!» Потрепанный «Лендровер» свернул на Малую Грузинскую, и через несколько минут они уже поднимались на пятый этаж, держась за руки, как влюбленные школьники. Илларион понимал, что выглядит, как минимум, смешно, но ничего не мог с собой поделать, вернее – не хотел. Да и с какой стати? Ему было хорошо – так хорошо, словно он и впрямь перенесся лет на тридцать назад, – и то, что ощущения его были не совсем обычными, только добавляло им остроты. Это был блуд в чистом виде, но мысль об этом только веселила его.
Коньяка они все-таки выпили – достаточно для того, чтобы окончательно расслабиться и не так много, чтобы осоловеть, а потом Оля решительно отставила рюмку и одним движением пересела на подлокотник Илларионова кресла…
Она была нежна и податлива и в то же время напориста и изобретательна, так что утром Илларион проснулся очень поздно.
Оля ушла, не оставив записки. Забродова это не слишком обеспокоило: ее телефон хранился у него не только в записной книжке, но и в памяти. Приняв душ и позавтракав, он сел в машину и отправился к Пигулевскому. В прошлый раз он видел у него в витрине очень изящный перстенек старинного черненого серебра, который, по его разумению, должен был очень подойти к восточным глазам.
Глава 9
Вернувшись домой со своей весьма содержательной прогулки по парку, Константин Андреевич Лопатин был неприятно удивлен, встретив во дворе сына. Впрочем, «удивлен» – это не то слово. Лопатин был сражен наповал и уничтожен, как и всякий человек, который, настроившись на ожидающие в понедельник неприятности, субботним вечером обнаруживает, что неприятности уже начались.
Невнимательно потрепав отпрыска по вихрастой макушке, Константин Андреевич вошел в подъезд и принялся отсчитывать ногами ступеньки с таким чувством, словно поднимался на эшафот. Сейчас ему хотелось, чтобы его квартира располагалась на верхнем этаже самого высокого в мире небоскреба.
Неожиданное возвращение жены поставило его в тупик и, как всегда, заставило задуматься о вещах, в которые он, как человек здравомыслящий, в общем-то не верил: телепатии, провидении и прочей экстрасенсорике.
Чего ее, спрашивается, принесло? Она же полоть собиралась… Неужели что-то пронюхала?
Вопреки его мрачным – и небеспочвенным – ожиданиям мадам Лопатина встретила его спокойно и даже ласково – разумеется, настолько, насколько могла, а могла она в этом смысле, увы, не так уж много. В каком-то смысле это было к лучшему: повисни она сейчас на шее у мужа с поцелуями – и его бедная, и без того перегруженная психика могла бы не выдержать нового испытания.
Весь вечер он чувствовал себя как человек, узнавший, что только что беспечно протанцевал по минному полю с бутылкой в руке и с бабой под мышкой. Он испытывал какое-то недоверчивое облегчение, и, кроме всего прочего, поведение жены казалось ему подозрительным.
«Может быть, она сама.., того? – мелькнула в мозгу привлекательная в своем безумии идея. – Может, у нее у самой хахаль завелся?» Это было настолько дикое предположение, что он едва не расхохотался: вообразить себе человека, который польстился бы на обладавшую телосложением и психологией тяжелого танка мадам Лопатину, было трудновато.
Тем не менее что-то здесь было нечисто. Константина Андреевича накормили обильным и вкусным ужином, не приправленным, вопреки обыкновению, ядовитыми упреками в тупости и бесхребетности, ему даже нацедили десять капель из неприкосновенной полбутылки водки, стоявшей в холодильнике с самого Нового года.., черт возьми, с ним даже выпили за компанию, что случалось только по большим праздникам и то потому лишь, что так было положено «у людей».
Лопатин даже заподозрил, что от всех своих забот и треволнений слегка тронулся умом и забыл о собственном дне рождения, но тут же отогнал и это предположение: обычно даже день рождения не служил для мадам Лопатиной поводом к прекращению военных действий.
Обстановка в доме более всего напоминала тихий семейный вечер – один из тех вечеров, о которых Константин Андреевич окончательно перестал мечтать уже лет десять назад. Даже вернувшийся с улицы отпрыск был непривычно тихим и даже, черт подери, причесанным, что вообще уже не лезло ни в какие ворота. Он не хамил, не огрызался и безропотно ел все, что ему давали, заставляя Константина Андреевича все сильнее нервничать и теряться в догадках. Пожалуй, если бы не выделенные супругой десять капель, Лопатин и вправду мог бы свихнуться: даже согретый водкой, он ощущал, что не так уж далек от этого. Он все время ждал подвоха, но так и не дождался. Посмотрев телевизор, семейство мирно улеглось спать. Константин Андреевич возлег на супружеское ложе с некоторой робостью, но странности жены, хвала небесам, не пошли дальше вкусного ужина и непривычной молчаливости. Повернувшись к нему спиной, она захрапела в точности так, как и всегда.
Некоторое время Константин Андреевич лежал без сна, ворочаясь с боку на бок и гадая, что бы все это могло значить. Кроме всего прочего, внезапное возвращение мадам Лопатиной основательно спутало его планы: совершенно непонятно было, например, как ему в такой обстановке искать запрятанные неизвестно где доллары.
На базар ее, что ли, спровадить? Так ведь денег почти не осталось. Раздухарился вчера, орел степной…
Постепенно, однако, усталость и нервное напряжение минувших безумных суток взяли свое, и Константин Андреевич провалился в сон, как в асфальтовую яму, успев напоследок подумать, что утро вечера мудренее.
Утром мадам Лопатина, накормив семью завтраком, нарядилась, подмалевалась, причесала Лопатина-младшего, который, опять же, вопреки обыкновению, ни словом, ни жестом не возразил против такого надругательства, и, взяв отпрыска за руку, отбыла в неизвестном направлении, сказав, что идет гулять с ребенком. Такое заявление в ее устах выглядело совершенно дико, но Константин Андреевич не стал вникать в детали, обрадованный тем, что квартира остается в его полном распоряжении. Провожая свое семейство до дверей, он уже шарил по стенам и мебели нетерпеливым взглядом золотоискателя, точно знающего, что прямо у него под ногами золотая жила.
Выглянув в окно и убедившись, что жена и сын скрылись за углом, Константин Андреевич собрался было приступить к поискам, но тут зазвонил телефон. Лопатин вздрогнул. Он все утро ждал этого звонка, но тот все равно застал его врасплох. С ужасом он обнаружил, что весь вчерашний вечер и все сегодняшнее утро думал вовсе не о том, о чем следовало бы, и теперь просто не знает, что же все-таки сказать шантажисту. Нетвердой рукой подняв трубку и втайне надеясь, что кто-то ошибся номером, он непослушными губами сказал в микрофон:
– Слушаю.
– Это я тебя слушаю, Лопатин, – ответил знакомый голос. – Ты что-нибудь решил?
– Решил, – сказал Константин Андреевич. Сытая насмешка, звучавшая в этом голосе, внезапно взбесила его, всколыхнув остатки мужества, и он действительно принял решение. Тем более что теперь у него вроде бы был шанс выйти из этого поединка победителем.
– Молодец, – все с той же вызывающей бессильную ярость интонацией похвалил телефонный голос. – Люблю решительных. Так я тебя слушаю, излагай.
– Я решил, – медленно и раздельно произнес он, – что ваше предложение мне не подходит.
– Чего? – словно не поверив услышанному, переспросил голос. – Наше предложение.., что?
– Оно меня не интересует, – твердо сказал Константин Андреевич, ощущая противный холодок в районе диафрагмы. Впрочем, это ощущение быстро прошло. Начав говорить, он отрезал себе путь к отступлению и теперь пер напролом, не оглядываясь на последствия. Это было как прыжок в воду с трамплина: страшно, пока не прыгнешь. И теперь Константин Андреевич был уже рад, что отважился и все-таки прыгнул. – Я не желаю с вами договариваться и не желаю больше вас слышать. Не звоните мне больше. Можете действовать как угодно, но я советовал бы вам бежать из Москвы со всех ног.
– Ой, – без малейшего испуга произнес голос. – Кошмар какой… Ты хорошо подумал, дружок?
– Гораздо лучше, чем ты, когда затевал всю эту ерунду, – отрезал Лопатин. – Не оставишь меня в покое – засажу на всю катушку, понял?
– Да понял, понял, – лениво отозвался голос. – Как знаешь. Хозяин – барин, так сказать. Я тебе ближе к вечеру позвоню – а вдруг передумаешь?
– Да пошел ты, – сказал Константин Андреевич и бросил трубку. У него было не так много времени, чтобы тратить его на пустую болтовню.
Выкурив на кухне сигарету, он приступил к методичному осмотру квартиры, не сомневаясь, что найдет спрятанные деньги: как-никак, он профессионал и об обысках знает все. Дело упрощалось тем, что это была его квартира, знакомая вдоль и поперек, и тем, что рыжая шлюха наверняка действовала впопыхах и не могла запрятать доллары глубоко. Сто тысяч – сумма не маленькая, в том числе и по объему, так что найти их будет проще пареной репы. Константин Андреевич мысленно разбил квартиру на квадраты и начал без лишней спешки, но проворно осматривать их один за другим.
Через час его уверенность стала понемногу уступать место глухому раздражению, а еще через двадцать минут он познал всю глубину отчаяния. Поначалу, заметив, что закрывавшую вентиляционную решетку в санузле кто-то снимал (на побелке отпечатались следы пальцев), он возликовал, решив, что его миссия увенчалась успехом.
Встав на край ванны обеими ногами, Лопатин снял решетку и запустил ищущую руку в черное отверстие. Пальцы ощутили бугристый бетон, мохнатую пыль, липкую паутину и какой-то мусор.
Больше в отдушине ничего не было.
Стараясь не впадать в панику, Константин Андреевич поставил решетку на место и слез с ванны. Подумаешь, отпечатки пальцев… Может быть, это жена травила тараканов или отпрыск развлекался: никогда не угадаешь, что ему придет в голову в следующий момент. Сигареты, например, прятал или иную какую-нибудь контрабанду – дело молодое, сами такими были.
Он пошарил под ванной и заглянул в смывной бачок унитаза, не обнаружив там ничего, кроме осевшего на стенках толстого, скользкого налета ржавчины.
Непроверенной оставалась только кухня – несчастных шесть квадратных метров дощатого пола, пятнадцать тесных кубометров навеки пропахшего кислыми щами пространства. Опустившись на корточки, чтобы заглянуть под холодильник, Константин Андреевич внезапно замер в нелепой позе, а потом медленно сел на пол, обхватив голову руками и спрятав лицо в сдвинутые локти.
Он внезапно понял все и едва сдержал готовый вырваться из глотки звериный вой.
Теперь ему стала ясна причина странного поведения жены. Каким-то образом эта сука ухитрилась обнаружить деньги и, конечно же, недолго думая наложила на них свою жирную лапу. Сын, наверное, при сем присутствовал, потому и помалкивает и ведет себя так, что хоть ты к ране его прикладывай… Интересно, что она ему пообещала? Наверняка компьютер, меньшим его теперь не купишь… Что за жизнь, подумал он с горечью. Мало мне было всех этих сволочей, так еще и родной сын туда же…
Это она, с внезапной вспышкой ярости подумал он.
Это она превратила моего сына в моего врага – с первого дня, с первой минуты. Что же делать-то теперь?
Вопрос был риторическим: он прекрасно знал, что ему следует делать. До двенадцати она, конечно, не вернется, и значит, снова придется унижаться и просить об отсрочке. Часть денег она обязательно потратит, но на фоне ста тысяч эта трата будет не такой уж заметной.., в конце концов остаток можно будет вернуть потом. Но то, что она не успеет потратить, он из нее выбьет – если понадобится, то и кулаками. Потому что "либо это, либо пропадать…
Чертова дура!
Лопатин посмотрел на часы и заторопился; было уже без десяти одиннадцать, а до ГУМа путь не близкий. Он оделся, в сотый раз придирчиво проверив, не осталось ли где-нибудь на одежде следов губной помады, запер дверь и почти бегом спустился по лестнице, моля Бога о том, чтобы на выходе из подъезда не столкнуться с женой. Он подозревал, что она вряд ли скажет ему хоть что-нибудь, но предпочитал не рисковать. Вякни она что-нибудь, когда он находился в таком состоянии, и он, пожалуй, мог бы придушить ее голыми руками на виду у всего микрорайона.
Ни у подъезда, ни по дороге к станции метро, ни на самой станции мадам Лопатина ему не встретилась, что было неудивительно: у жены следователя к этому времени уже хватало собственных неприятностей. Константин Андреевич этого еще не знал и потому, выходя из метро, продолжал нервно оглядываться по сторонам, словно ожидая, что жена вот-вот выскочит из-за угла с пачкой долларов в руке.
К знаменитому ГУМовскому фонтану он подошел, когда стрелки его часов показывали без двух минут двенадцать, Его вчерашнего собеседника видно не было. Константин Андреевич, присев на край фонтана, стал ждать, нетерпеливо озираясь и то и дело посматривая на часы. Через десять минут он нервно вскочил и принялся расхаживать взад-вперед, покусывая нижнюю губу и шепча невнятные проклятия. В половине второго он понял, что ждать больше нечего, и покинул ГУМ, пребывая в самом дурном расположении духа. Человек, назначивший ему встречу, так и не появился. Либо его задержали какие-то дела, либо все это было очередной провокацией, совершенно бессмысленной и оттого еще более обидной. Мысль о том, что обладателя пресловутой видеокассеты могли вычислить и призвать к ответу его коллеги, Константин Андреевич старательно гнал прочь. Это был бы полный крах, особенно после того, что он наговорил по телефону сегодня утром.
В поезде метро опять была несусветная давка. Когда помятый и вспотевший, насквозь пропитавшийся запахами чужого пота и женских духов Константин Андреевич доехал до своей станции и вырвался наконец из этой душегубки, он почти сразу разглядел в заполонившей перрон толпе знакомое волчье лицо с острыми, туго обтянутыми нездорового цвета кожей скулами и глубоко запавшими недобрыми глазами. Константин Андреевич обмер. Лицо медленно улыбнулось ему, показав ряд сверкающих стальных коронок, и, заговорщицки подмигнув, исчезло, словно растворившись в толпе. Лопатин был вынужден схватиться рукой за сердце. Оно колотилось так, словно готово было вот-вот вырваться из грудной клетки, проломив ребра.
Какая-то немолодая женщина остановилась рядом и участливо заглянула в его побледневшее лицо.
– Вам плохо? – с искренним беспокойством спросила она.
– Ничего, ничего, – невпопад ответил Константин Андреевич. – Проходит.., уже прошло. Не волнуйтесь, все в порядке. Спасибо.
– Не за что, – с некоторым сомнением в голосе ответила женщина и ушла, пару раз оглянувшись через плечо.
«Странно, – подумал Лопатин. – Оказывается, на свете еще бывают нормальные люди. Странно.»
Почувствовав, что может идти, Константин Андреевич двинулся к эскалатору и через пару минут из относительной прохлады метро попал в удушающую жару раскаленной послеполуденным солнцем улицы. Воздуха, казалось, не было совсем. Вонь нагретого асфальта, смешиваясь с выхлопными газами, создавала неповторимый коктейль, густой, как гороховый суп, и такой же пригодный для дыхания, как, к примеру, фосген или слезоточивый газ. С запада опять надвигалась гроза. Небо в той стороне на глазах темнело, словно его край ненароком опустили в огромную чернильницу и теперь оно впитывало ее содержимое, стремительно меняя цвет с голубого на темно-фиолетовый. Грома еще не было слышно, но по асфальту уже гуляли пыльные смерчи, а высаженные вдоль дороги клены пугливо перешептывались, задирая к небу изнанку своих узорчатых листьев.
Когда Лопатин дошел до своего подъезда, он с удивлением обнаружил на скамеечке у крыльца своего сына.
Вопреки обыкновению, Лопатин-младший не носился с воплями по двору, не задирал сверстников, не играл в футбол, не отбирал у девочек и дошкольников конфеты и вообще никак не самовыражался, а просто сидел на скамейке уныло свесив голову и задрав плечи, как нахохлившийся попугай.
– Привет, – на время забыв о собственных неприятностях перед лицом такого совершенно нетипичного поведения, сказал Лопатин. – Ты что, заболел?
Юрий Константинович, не поднимая глаз на отца, отрицательно помотал головой. Он снова был растрепан, и это было пусть и слабое, но все-таки утешение: хоть что-то в этом свихнувшемся мире, будучи раз измененным, вернулось к первоначальному состоянию.
– Тебя, часом, не обидели? – продолжал Константин Андреевич свой допрос, но юный Лопатин снова помотал своей лохматой головой, по-прежнему не говоря ни слова.
– А мама где? – задал Константин Андреевич вопрос, ответ на который интересовал его, пожалуй, в последнюю очередь.
Вопрос этот, однако же, оказался ключевым. Отпрыск поднял голову, и Лопатин с ужасом увидел то, чего не видел уже, наверное, лет пять, – сын плакал, плакал молча и обильно.
– В ми.., ли.., ции, – заикаясь, произнес он.
Так следователь городской прокуратуры Константин Андреевич Лопатин узнал, что его неприятности продолжаются.
Мадам Лопатина покинула родовое гнездо, прихватив с собой на всякий случай сына. Парень, конечно, изо всех сил старался соблюсти условия их вчерашней договоренности, но она-то знала его наизусть, видела насквозь и потому не могла не заметить, что Лопатина-младшего так и распирает от желания поделиться секретом с первым же встречным Она не сомневалась, что терпеть сколько-нибудь продолжительное время ее отпрыск не сможет (как же, ведь ему обещали персональный компьютер!), и потому решила взять его с собой от греха подальше. Первым встречным мог оказаться и Лопатин-старший, а такая перспектива мадам Лопатиной совсем не улыбалась.
Вера Степановна шла по улице, чувствуя себя чем-то наподобие банковского бронеавтомобиля, на который вот-вот должно быть совершено нападение. Деньги, казалось, жгли ее бок сквозь искусственную кожу сумки и ткань платья и комбинации. Она нисколько не удивилась бы, если бы эти чертовы баксы, от которых пока что не было никакой пользы, кроме сплошной нервотрепки, прожгли сумку насквозь и выпали прямо на тротуар. Кроме того, Лопатин-младший, не отойдя от дома и на квартал, принялся нудно канючить, выцыганивая мороженое, компьютер, велосипед и маску Кинг-Конга. Все вышеперечисленное и еще многое другое было ему необходимо все сразу и сию минуту, и мадам Лопатиной пришлось железным голосом напомнить своему отпрыску о том, что тот, кто хочет слишком много, не получает, как правило, ничего. Юрий Константинович притих, и мадам Лопатина в утешение купила ему банан, который тот принялся жевать без всякого аппетита.
Ходу от дома Лопатиных до метро было добрых двадцать пять минут. По дороге Вера Степановна мучительно размышляла над животрепещущей проблемой: что делать с деньгами? В конце концов она решила обменять их на пластиковую кредитную карту – это был шик, о котором еще в начале вчерашнего дня она не могла и мечтать. Она не очень доверяла отечественным банкам, но вчерашнее происшествие со всей ясностью доказало ей, что хранить такие огромные деньги в квартире небезопасно: в конце концов, у грабителя в кармане мог оказаться пистолет… и у того, кто придет за ее деньгами в следующий раз, он обязательно окажется.
С покупкой компьютера она собиралась тянуть до последнего. Муж мог не хватиться денег еще очень долго, и ей не хотелось сокращать этот срок необдуманными покупками. Бояться она его не боялась, но сумма все-таки была не маленькая, а за такие деньги даже такая баба в штанах, какой был ее муженек, могла попытаться свернуть ей шею. Вера Степановна воинственно вздернула голову – пусть попробует! Она посмотрит, чьей шее не поздоровится в первую очередь. А сын… Что ж, он еще ребенок, а дети очень быстро забывают о том, что не маячит у них перед глазами каждую минуту.
Войдя в вагон метро, она устремилась к высмотренному заранее свободному месту в углу и плюхнулась на него, потеснив какого-то плешивого инвалида в соломенной шляпе. Инвалид послушно подвинулся. Вера Степановна утвердилась на сиденье, прижав сумку обеими руками к животу и поставив перед собой сына, чтобы максимально затруднить вагонному вору доступ к деньгам.
Всю дорогу она озиралась по сторонам, подозрительно рассматривая попутчиков. Один из них как нельзя лучше подходил на роль карманника. Длинный, мосластый, коротко остриженный и неимоверно худой тип с состоявшей, казалось, из одних острых костей совершенно бандитской физиономией стоял поодаль, придерживаясь за поручень похожей на конечность скелета рукой, и все время украдкой пялился на мадам Лопатину. Вера Степановна заметила, что с ее места можно наблюдать за этим подозрительным типом, глядя на его отражение в темном оконном стекле. Ее подозрения подтвердились: стоило ей отвернуться, как тип уставился прямо на нее своими глубоко запавшими, как у узника фашизма, глазами. Этот человек на вид был пострашнее десятка Лопатиных, вместе взятых, и Вера Степановна почувствовала себя напуганной всерьез. Ей вспомнился фрагмент какого-то древнего, еще доперестроечных времен детектива, в котором пожилой, но очень симпатичный следователь втолковывал молоденькой свидетельнице, что людям, у которых украли наворованное, некуда даже пожаловаться, и потому они вынуждены жить в постоянном страхе. Умом Вера Степановна понимала это всегда, но теперь это понимание ледяным ножом вошло в самую душу, доставая до кишок и даже глубже…
Жить в страхе она не привыкла и потому резко развернулась, с вызовом посмотрев подозрительному типу прямо в глаза. Подозрительный нехорошо осклабился, устрашающе сверкнув двумя рядами стальных зубов, и отвернулся с таким видом, словно знать ничего не знает и знать не желает. «Зарежет, – подумала Вера Степановна. – Надо будет – зарежет и глазом не моргнет.»
Ее испуг усилился до неимоверных пределов, когда, выйдя из метро, она увидела человека с железными зубами позади себя. Он шел в одном с ней направлении, держась метрах в десяти от нее, и раскуривал сигарету, с самым беспечным видом считая ворон. Отпрыск с недовольным видом волочился рядом с ней, оттягивая руку, за которую был вынужден держаться, как какой-то мертвый груз: поскольку торопились они явно не за компьютером, он не хотел утруждать себя спешкой.
Мадам Лопатина широко шагала по людной улице и, несмотря на жару, обливалась холодным потом, боясь обернуться. Она видела достаточно кровавых фильмов и слышала от мужа и приятельниц массу страшных историй, многие из которых сейчас всплывали в ее памяти, как дохлые рыбы из черной глубины отравленного пруда.
Невнимательно потрепав отпрыска по вихрастой макушке, Константин Андреевич вошел в подъезд и принялся отсчитывать ногами ступеньки с таким чувством, словно поднимался на эшафот. Сейчас ему хотелось, чтобы его квартира располагалась на верхнем этаже самого высокого в мире небоскреба.
Неожиданное возвращение жены поставило его в тупик и, как всегда, заставило задуматься о вещах, в которые он, как человек здравомыслящий, в общем-то не верил: телепатии, провидении и прочей экстрасенсорике.
Чего ее, спрашивается, принесло? Она же полоть собиралась… Неужели что-то пронюхала?
Вопреки его мрачным – и небеспочвенным – ожиданиям мадам Лопатина встретила его спокойно и даже ласково – разумеется, настолько, насколько могла, а могла она в этом смысле, увы, не так уж много. В каком-то смысле это было к лучшему: повисни она сейчас на шее у мужа с поцелуями – и его бедная, и без того перегруженная психика могла бы не выдержать нового испытания.
Весь вечер он чувствовал себя как человек, узнавший, что только что беспечно протанцевал по минному полю с бутылкой в руке и с бабой под мышкой. Он испытывал какое-то недоверчивое облегчение, и, кроме всего прочего, поведение жены казалось ему подозрительным.
«Может быть, она сама.., того? – мелькнула в мозгу привлекательная в своем безумии идея. – Может, у нее у самой хахаль завелся?» Это было настолько дикое предположение, что он едва не расхохотался: вообразить себе человека, который польстился бы на обладавшую телосложением и психологией тяжелого танка мадам Лопатину, было трудновато.
Тем не менее что-то здесь было нечисто. Константина Андреевича накормили обильным и вкусным ужином, не приправленным, вопреки обыкновению, ядовитыми упреками в тупости и бесхребетности, ему даже нацедили десять капель из неприкосновенной полбутылки водки, стоявшей в холодильнике с самого Нового года.., черт возьми, с ним даже выпили за компанию, что случалось только по большим праздникам и то потому лишь, что так было положено «у людей».
Лопатин даже заподозрил, что от всех своих забот и треволнений слегка тронулся умом и забыл о собственном дне рождения, но тут же отогнал и это предположение: обычно даже день рождения не служил для мадам Лопатиной поводом к прекращению военных действий.
Обстановка в доме более всего напоминала тихий семейный вечер – один из тех вечеров, о которых Константин Андреевич окончательно перестал мечтать уже лет десять назад. Даже вернувшийся с улицы отпрыск был непривычно тихим и даже, черт подери, причесанным, что вообще уже не лезло ни в какие ворота. Он не хамил, не огрызался и безропотно ел все, что ему давали, заставляя Константина Андреевича все сильнее нервничать и теряться в догадках. Пожалуй, если бы не выделенные супругой десять капель, Лопатин и вправду мог бы свихнуться: даже согретый водкой, он ощущал, что не так уж далек от этого. Он все время ждал подвоха, но так и не дождался. Посмотрев телевизор, семейство мирно улеглось спать. Константин Андреевич возлег на супружеское ложе с некоторой робостью, но странности жены, хвала небесам, не пошли дальше вкусного ужина и непривычной молчаливости. Повернувшись к нему спиной, она захрапела в точности так, как и всегда.
Некоторое время Константин Андреевич лежал без сна, ворочаясь с боку на бок и гадая, что бы все это могло значить. Кроме всего прочего, внезапное возвращение мадам Лопатиной основательно спутало его планы: совершенно непонятно было, например, как ему в такой обстановке искать запрятанные неизвестно где доллары.
На базар ее, что ли, спровадить? Так ведь денег почти не осталось. Раздухарился вчера, орел степной…
Постепенно, однако, усталость и нервное напряжение минувших безумных суток взяли свое, и Константин Андреевич провалился в сон, как в асфальтовую яму, успев напоследок подумать, что утро вечера мудренее.
Утром мадам Лопатина, накормив семью завтраком, нарядилась, подмалевалась, причесала Лопатина-младшего, который, опять же, вопреки обыкновению, ни словом, ни жестом не возразил против такого надругательства, и, взяв отпрыска за руку, отбыла в неизвестном направлении, сказав, что идет гулять с ребенком. Такое заявление в ее устах выглядело совершенно дико, но Константин Андреевич не стал вникать в детали, обрадованный тем, что квартира остается в его полном распоряжении. Провожая свое семейство до дверей, он уже шарил по стенам и мебели нетерпеливым взглядом золотоискателя, точно знающего, что прямо у него под ногами золотая жила.
Выглянув в окно и убедившись, что жена и сын скрылись за углом, Константин Андреевич собрался было приступить к поискам, но тут зазвонил телефон. Лопатин вздрогнул. Он все утро ждал этого звонка, но тот все равно застал его врасплох. С ужасом он обнаружил, что весь вчерашний вечер и все сегодняшнее утро думал вовсе не о том, о чем следовало бы, и теперь просто не знает, что же все-таки сказать шантажисту. Нетвердой рукой подняв трубку и втайне надеясь, что кто-то ошибся номером, он непослушными губами сказал в микрофон:
– Слушаю.
– Это я тебя слушаю, Лопатин, – ответил знакомый голос. – Ты что-нибудь решил?
– Решил, – сказал Константин Андреевич. Сытая насмешка, звучавшая в этом голосе, внезапно взбесила его, всколыхнув остатки мужества, и он действительно принял решение. Тем более что теперь у него вроде бы был шанс выйти из этого поединка победителем.
– Молодец, – все с той же вызывающей бессильную ярость интонацией похвалил телефонный голос. – Люблю решительных. Так я тебя слушаю, излагай.
– Я решил, – медленно и раздельно произнес он, – что ваше предложение мне не подходит.
– Чего? – словно не поверив услышанному, переспросил голос. – Наше предложение.., что?
– Оно меня не интересует, – твердо сказал Константин Андреевич, ощущая противный холодок в районе диафрагмы. Впрочем, это ощущение быстро прошло. Начав говорить, он отрезал себе путь к отступлению и теперь пер напролом, не оглядываясь на последствия. Это было как прыжок в воду с трамплина: страшно, пока не прыгнешь. И теперь Константин Андреевич был уже рад, что отважился и все-таки прыгнул. – Я не желаю с вами договариваться и не желаю больше вас слышать. Не звоните мне больше. Можете действовать как угодно, но я советовал бы вам бежать из Москвы со всех ног.
– Ой, – без малейшего испуга произнес голос. – Кошмар какой… Ты хорошо подумал, дружок?
– Гораздо лучше, чем ты, когда затевал всю эту ерунду, – отрезал Лопатин. – Не оставишь меня в покое – засажу на всю катушку, понял?
– Да понял, понял, – лениво отозвался голос. – Как знаешь. Хозяин – барин, так сказать. Я тебе ближе к вечеру позвоню – а вдруг передумаешь?
– Да пошел ты, – сказал Константин Андреевич и бросил трубку. У него было не так много времени, чтобы тратить его на пустую болтовню.
Выкурив на кухне сигарету, он приступил к методичному осмотру квартиры, не сомневаясь, что найдет спрятанные деньги: как-никак, он профессионал и об обысках знает все. Дело упрощалось тем, что это была его квартира, знакомая вдоль и поперек, и тем, что рыжая шлюха наверняка действовала впопыхах и не могла запрятать доллары глубоко. Сто тысяч – сумма не маленькая, в том числе и по объему, так что найти их будет проще пареной репы. Константин Андреевич мысленно разбил квартиру на квадраты и начал без лишней спешки, но проворно осматривать их один за другим.
Через час его уверенность стала понемногу уступать место глухому раздражению, а еще через двадцать минут он познал всю глубину отчаяния. Поначалу, заметив, что закрывавшую вентиляционную решетку в санузле кто-то снимал (на побелке отпечатались следы пальцев), он возликовал, решив, что его миссия увенчалась успехом.
Встав на край ванны обеими ногами, Лопатин снял решетку и запустил ищущую руку в черное отверстие. Пальцы ощутили бугристый бетон, мохнатую пыль, липкую паутину и какой-то мусор.
Больше в отдушине ничего не было.
Стараясь не впадать в панику, Константин Андреевич поставил решетку на место и слез с ванны. Подумаешь, отпечатки пальцев… Может быть, это жена травила тараканов или отпрыск развлекался: никогда не угадаешь, что ему придет в голову в следующий момент. Сигареты, например, прятал или иную какую-нибудь контрабанду – дело молодое, сами такими были.
Он пошарил под ванной и заглянул в смывной бачок унитаза, не обнаружив там ничего, кроме осевшего на стенках толстого, скользкого налета ржавчины.
Непроверенной оставалась только кухня – несчастных шесть квадратных метров дощатого пола, пятнадцать тесных кубометров навеки пропахшего кислыми щами пространства. Опустившись на корточки, чтобы заглянуть под холодильник, Константин Андреевич внезапно замер в нелепой позе, а потом медленно сел на пол, обхватив голову руками и спрятав лицо в сдвинутые локти.
Он внезапно понял все и едва сдержал готовый вырваться из глотки звериный вой.
Теперь ему стала ясна причина странного поведения жены. Каким-то образом эта сука ухитрилась обнаружить деньги и, конечно же, недолго думая наложила на них свою жирную лапу. Сын, наверное, при сем присутствовал, потому и помалкивает и ведет себя так, что хоть ты к ране его прикладывай… Интересно, что она ему пообещала? Наверняка компьютер, меньшим его теперь не купишь… Что за жизнь, подумал он с горечью. Мало мне было всех этих сволочей, так еще и родной сын туда же…
Это она, с внезапной вспышкой ярости подумал он.
Это она превратила моего сына в моего врага – с первого дня, с первой минуты. Что же делать-то теперь?
Вопрос был риторическим: он прекрасно знал, что ему следует делать. До двенадцати она, конечно, не вернется, и значит, снова придется унижаться и просить об отсрочке. Часть денег она обязательно потратит, но на фоне ста тысяч эта трата будет не такой уж заметной.., в конце концов остаток можно будет вернуть потом. Но то, что она не успеет потратить, он из нее выбьет – если понадобится, то и кулаками. Потому что "либо это, либо пропадать…
Чертова дура!
Лопатин посмотрел на часы и заторопился; было уже без десяти одиннадцать, а до ГУМа путь не близкий. Он оделся, в сотый раз придирчиво проверив, не осталось ли где-нибудь на одежде следов губной помады, запер дверь и почти бегом спустился по лестнице, моля Бога о том, чтобы на выходе из подъезда не столкнуться с женой. Он подозревал, что она вряд ли скажет ему хоть что-нибудь, но предпочитал не рисковать. Вякни она что-нибудь, когда он находился в таком состоянии, и он, пожалуй, мог бы придушить ее голыми руками на виду у всего микрорайона.
Ни у подъезда, ни по дороге к станции метро, ни на самой станции мадам Лопатина ему не встретилась, что было неудивительно: у жены следователя к этому времени уже хватало собственных неприятностей. Константин Андреевич этого еще не знал и потому, выходя из метро, продолжал нервно оглядываться по сторонам, словно ожидая, что жена вот-вот выскочит из-за угла с пачкой долларов в руке.
К знаменитому ГУМовскому фонтану он подошел, когда стрелки его часов показывали без двух минут двенадцать, Его вчерашнего собеседника видно не было. Константин Андреевич, присев на край фонтана, стал ждать, нетерпеливо озираясь и то и дело посматривая на часы. Через десять минут он нервно вскочил и принялся расхаживать взад-вперед, покусывая нижнюю губу и шепча невнятные проклятия. В половине второго он понял, что ждать больше нечего, и покинул ГУМ, пребывая в самом дурном расположении духа. Человек, назначивший ему встречу, так и не появился. Либо его задержали какие-то дела, либо все это было очередной провокацией, совершенно бессмысленной и оттого еще более обидной. Мысль о том, что обладателя пресловутой видеокассеты могли вычислить и призвать к ответу его коллеги, Константин Андреевич старательно гнал прочь. Это был бы полный крах, особенно после того, что он наговорил по телефону сегодня утром.
В поезде метро опять была несусветная давка. Когда помятый и вспотевший, насквозь пропитавшийся запахами чужого пота и женских духов Константин Андреевич доехал до своей станции и вырвался наконец из этой душегубки, он почти сразу разглядел в заполонившей перрон толпе знакомое волчье лицо с острыми, туго обтянутыми нездорового цвета кожей скулами и глубоко запавшими недобрыми глазами. Константин Андреевич обмер. Лицо медленно улыбнулось ему, показав ряд сверкающих стальных коронок, и, заговорщицки подмигнув, исчезло, словно растворившись в толпе. Лопатин был вынужден схватиться рукой за сердце. Оно колотилось так, словно готово было вот-вот вырваться из грудной клетки, проломив ребра.
Какая-то немолодая женщина остановилась рядом и участливо заглянула в его побледневшее лицо.
– Вам плохо? – с искренним беспокойством спросила она.
– Ничего, ничего, – невпопад ответил Константин Андреевич. – Проходит.., уже прошло. Не волнуйтесь, все в порядке. Спасибо.
– Не за что, – с некоторым сомнением в голосе ответила женщина и ушла, пару раз оглянувшись через плечо.
«Странно, – подумал Лопатин. – Оказывается, на свете еще бывают нормальные люди. Странно.»
Почувствовав, что может идти, Константин Андреевич двинулся к эскалатору и через пару минут из относительной прохлады метро попал в удушающую жару раскаленной послеполуденным солнцем улицы. Воздуха, казалось, не было совсем. Вонь нагретого асфальта, смешиваясь с выхлопными газами, создавала неповторимый коктейль, густой, как гороховый суп, и такой же пригодный для дыхания, как, к примеру, фосген или слезоточивый газ. С запада опять надвигалась гроза. Небо в той стороне на глазах темнело, словно его край ненароком опустили в огромную чернильницу и теперь оно впитывало ее содержимое, стремительно меняя цвет с голубого на темно-фиолетовый. Грома еще не было слышно, но по асфальту уже гуляли пыльные смерчи, а высаженные вдоль дороги клены пугливо перешептывались, задирая к небу изнанку своих узорчатых листьев.
Когда Лопатин дошел до своего подъезда, он с удивлением обнаружил на скамеечке у крыльца своего сына.
Вопреки обыкновению, Лопатин-младший не носился с воплями по двору, не задирал сверстников, не играл в футбол, не отбирал у девочек и дошкольников конфеты и вообще никак не самовыражался, а просто сидел на скамейке уныло свесив голову и задрав плечи, как нахохлившийся попугай.
– Привет, – на время забыв о собственных неприятностях перед лицом такого совершенно нетипичного поведения, сказал Лопатин. – Ты что, заболел?
Юрий Константинович, не поднимая глаз на отца, отрицательно помотал головой. Он снова был растрепан, и это было пусть и слабое, но все-таки утешение: хоть что-то в этом свихнувшемся мире, будучи раз измененным, вернулось к первоначальному состоянию.
– Тебя, часом, не обидели? – продолжал Константин Андреевич свой допрос, но юный Лопатин снова помотал своей лохматой головой, по-прежнему не говоря ни слова.
– А мама где? – задал Константин Андреевич вопрос, ответ на который интересовал его, пожалуй, в последнюю очередь.
Вопрос этот, однако же, оказался ключевым. Отпрыск поднял голову, и Лопатин с ужасом увидел то, чего не видел уже, наверное, лет пять, – сын плакал, плакал молча и обильно.
– В ми.., ли.., ции, – заикаясь, произнес он.
Так следователь городской прокуратуры Константин Андреевич Лопатин узнал, что его неприятности продолжаются.
* * *
Дело было так.Мадам Лопатина покинула родовое гнездо, прихватив с собой на всякий случай сына. Парень, конечно, изо всех сил старался соблюсти условия их вчерашней договоренности, но она-то знала его наизусть, видела насквозь и потому не могла не заметить, что Лопатина-младшего так и распирает от желания поделиться секретом с первым же встречным Она не сомневалась, что терпеть сколько-нибудь продолжительное время ее отпрыск не сможет (как же, ведь ему обещали персональный компьютер!), и потому решила взять его с собой от греха подальше. Первым встречным мог оказаться и Лопатин-старший, а такая перспектива мадам Лопатиной совсем не улыбалась.
Вера Степановна шла по улице, чувствуя себя чем-то наподобие банковского бронеавтомобиля, на который вот-вот должно быть совершено нападение. Деньги, казалось, жгли ее бок сквозь искусственную кожу сумки и ткань платья и комбинации. Она нисколько не удивилась бы, если бы эти чертовы баксы, от которых пока что не было никакой пользы, кроме сплошной нервотрепки, прожгли сумку насквозь и выпали прямо на тротуар. Кроме того, Лопатин-младший, не отойдя от дома и на квартал, принялся нудно канючить, выцыганивая мороженое, компьютер, велосипед и маску Кинг-Конга. Все вышеперечисленное и еще многое другое было ему необходимо все сразу и сию минуту, и мадам Лопатиной пришлось железным голосом напомнить своему отпрыску о том, что тот, кто хочет слишком много, не получает, как правило, ничего. Юрий Константинович притих, и мадам Лопатина в утешение купила ему банан, который тот принялся жевать без всякого аппетита.
Ходу от дома Лопатиных до метро было добрых двадцать пять минут. По дороге Вера Степановна мучительно размышляла над животрепещущей проблемой: что делать с деньгами? В конце концов она решила обменять их на пластиковую кредитную карту – это был шик, о котором еще в начале вчерашнего дня она не могла и мечтать. Она не очень доверяла отечественным банкам, но вчерашнее происшествие со всей ясностью доказало ей, что хранить такие огромные деньги в квартире небезопасно: в конце концов, у грабителя в кармане мог оказаться пистолет… и у того, кто придет за ее деньгами в следующий раз, он обязательно окажется.
С покупкой компьютера она собиралась тянуть до последнего. Муж мог не хватиться денег еще очень долго, и ей не хотелось сокращать этот срок необдуманными покупками. Бояться она его не боялась, но сумма все-таки была не маленькая, а за такие деньги даже такая баба в штанах, какой был ее муженек, могла попытаться свернуть ей шею. Вера Степановна воинственно вздернула голову – пусть попробует! Она посмотрит, чьей шее не поздоровится в первую очередь. А сын… Что ж, он еще ребенок, а дети очень быстро забывают о том, что не маячит у них перед глазами каждую минуту.
Войдя в вагон метро, она устремилась к высмотренному заранее свободному месту в углу и плюхнулась на него, потеснив какого-то плешивого инвалида в соломенной шляпе. Инвалид послушно подвинулся. Вера Степановна утвердилась на сиденье, прижав сумку обеими руками к животу и поставив перед собой сына, чтобы максимально затруднить вагонному вору доступ к деньгам.
Всю дорогу она озиралась по сторонам, подозрительно рассматривая попутчиков. Один из них как нельзя лучше подходил на роль карманника. Длинный, мосластый, коротко остриженный и неимоверно худой тип с состоявшей, казалось, из одних острых костей совершенно бандитской физиономией стоял поодаль, придерживаясь за поручень похожей на конечность скелета рукой, и все время украдкой пялился на мадам Лопатину. Вера Степановна заметила, что с ее места можно наблюдать за этим подозрительным типом, глядя на его отражение в темном оконном стекле. Ее подозрения подтвердились: стоило ей отвернуться, как тип уставился прямо на нее своими глубоко запавшими, как у узника фашизма, глазами. Этот человек на вид был пострашнее десятка Лопатиных, вместе взятых, и Вера Степановна почувствовала себя напуганной всерьез. Ей вспомнился фрагмент какого-то древнего, еще доперестроечных времен детектива, в котором пожилой, но очень симпатичный следователь втолковывал молоденькой свидетельнице, что людям, у которых украли наворованное, некуда даже пожаловаться, и потому они вынуждены жить в постоянном страхе. Умом Вера Степановна понимала это всегда, но теперь это понимание ледяным ножом вошло в самую душу, доставая до кишок и даже глубже…
Жить в страхе она не привыкла и потому резко развернулась, с вызовом посмотрев подозрительному типу прямо в глаза. Подозрительный нехорошо осклабился, устрашающе сверкнув двумя рядами стальных зубов, и отвернулся с таким видом, словно знать ничего не знает и знать не желает. «Зарежет, – подумала Вера Степановна. – Надо будет – зарежет и глазом не моргнет.»
Ее испуг усилился до неимоверных пределов, когда, выйдя из метро, она увидела человека с железными зубами позади себя. Он шел в одном с ней направлении, держась метрах в десяти от нее, и раскуривал сигарету, с самым беспечным видом считая ворон. Отпрыск с недовольным видом волочился рядом с ней, оттягивая руку, за которую был вынужден держаться, как какой-то мертвый груз: поскольку торопились они явно не за компьютером, он не хотел утруждать себя спешкой.
Мадам Лопатина широко шагала по людной улице и, несмотря на жару, обливалась холодным потом, боясь обернуться. Она видела достаточно кровавых фильмов и слышала от мужа и приятельниц массу страшных историй, многие из которых сейчас всплывали в ее памяти, как дохлые рыбы из черной глубины отравленного пруда.