Воронин Андрей Николаевич. Возвращение с того света

   Ирина попробовала вырваться, но Светлана, которая вчера угощала ее мамиными пирожками с чаем, хлестко ударила ее по лицу, сразу разбив нос, рыженькая незнакомка, схватив за волосы, отогнула ее голову назад, а шатенка с лошадиным лицом нанесла короткий режущий удар в живот, от которого Ирину согнуло пополам. В ушах у нее зазвенело, и перед глазами поплыли белые мерцающие искры.
   – Не здесь, – как сквозь вату донесся до нее голос Волкова. – Опять весь ковер кровью заляпаете, как будто здесь целый кордебалет менструировал. Волоките эту подстилку в подвал.
   Когда дверь за ними закрылась, он в ярости перевернул зеркальный столик с остатками еды. Бутылка опрокинулась, и красное вино, булькая, полилось на ковер, которым так дорожил Волков, но проповедник этого даже не заметил.

* * *

   Глеб сел за руль и совсем по-мальчишески пару раз подпрыгнул на мягком сиденье. Он положил руки на руль и понял, как стосковался по скорости. Руль был с удобными резиновыми накладками для ладоней, сиденье, казалось, лишало его веса, как вода Мертвого моря, и Глеб на секунду закрыл глаза, с наслаждением впитывая каждой клеточкой тела едва уловимую вибрацию мощного двигателя, работавшего на холостых оборотах. Похожая снаружи на танк устаревшей конструкции, а внутри – на реактивный истребитель, серебристо-серая «Вольво» представляла собой овеществленную скорость и мощь. Глеб представил себе, как эта ракета будет нестись по шоссе, и немедленно открыл глаза, строго себя оборвав: с фальшивыми правами, фальшивыми номерами и кучей вполне настоящего оружия в салоне не следует лихачить не то что на шоссе, но даже и где-нибудь на лесной дороге или на заброшенном военном аэродроме. Во избежание.
   Скрупулезное соблюдение правил, внимательность и добропорядочность, сказал себе Глеб, водружая на нос притененные очки и захлопывая дверцу.
   С крыльца в сопровождении Волкова спустилась Мария, как всегда, на таких высоченных каблуках, что непонятно было, как она до сих пор не переломала себе ноги. Они остановились на ступеньках и снова о чем-то заговорили, время от времени бросая косые взгляды на машину. Глеб демонстративно включил радио погромче и отвернулся. Что-то не то творилось сегодня с его настроением, и смотреть на эту парочку ему было невмоготу с самого утра.
   Они подошли к машине. Мария забралась на заднее сиденье, как королева, чересчур сильно хлопнув дверцей, а Волков наклонился к окну со стороны водителя и постучал в стекло согнутым пальцем.
   «Дятел чертов», – подумал Слепой, опуская стекло.
   – Все помнишь? – спросил Волков.
   Глеб молча кивнул, не глядя на него.
   Волков немного помолчал, старательно дыша через нос: надо думать, успокаивал нервы, но Глебу на его нервы было плевать.
   – Постарайся, чтобы сегодня не вышло, как вчера, – сказал наконец Волков.
   – А как вышло вчера? – повернув к нему заинтересованное лицо, спросил Глеб.
   – Вчера ты лоханулся по полной программе, – мрачно сообщил ему Волков. – Тоже мне, кандербильское привидение.., щуриться вздумал.
   – Знаешь что? – сказал Глеб. – Пошел ты в…
   Добрый волшебник. Во-первых, не кандербильское привидение, а кентервильское, а во-вторых, обгадился вчера при всем честном народе не я, а ты. Если уж затеял цирк, то мог хотя бы предупредить, что свет будет прямо в глаза. И вообще, не понимаю, зачем тебе вся эта бодяга понадобилась. Свидетельство тебе было нужно? Вот будет теперь тебе от нее свидетельство.
   – Не будет, – проворчал Волков. – Я ее уговорю.
   – Уговори… – теряя к нему интерес, сказал Глеб. – Кто она?
   – А вот это не твоего ума дело… По крайней мере, пока, – сказал Волков. – И вообще, будешь много спрашивать и высказывать свое мнение, долго не проживе…
   Он не договорил, потому что в подбородок ему уперся ствол пистолета – того самого, который он лично выдал Слепому полчаса назад.
   – Ну, договаривай, – сказал Слепой. – Давай выясним все до конца, раз уж нам представился такой случай. Позади него щелкнул взводимый курок, и, бросив быстрый взгляд в зеркальце заднего вида, он увидел холодные глаза Марии.
   – Эх, Маруся, – игривым тоном сказал он, поднимая вверх левую руку, в которой блеснуло что-то металлическое. – Что ж ты делаешь-то, а?
   И это после всего, что между нами было. Ну, стреляй. Только учти, что у меня в кулаке граната.
   Рычаг взрывателя я держу ладонью. Не ровен час, пистолет у тебя выстрелит, и я ладошку разожму… Эх вы, террористы… Что у вас на складе лежит и то не знаете.
   Мария посмотрела на Волкова, тот кивнул, и она опустила пистолет.
   – Ну вот, – повеселевшим голосом сказал Глеб, тоже опуская пистолет. Ему действительно стало немного веселее. Он бросил в угол рта сигарету и прикурил от зажигалки, которую держал в левой руке.
   – Ты… – Волков никак не мог поверить своим глазам. – Ты это что?
   – Я это я, – честно ответил Глеб. – Да ты не пугайся так. Это не восстание рабов-гладиаторов, а просто небольшое выяснение отношений. Запомни, я тебе должен, я на тебя работаю, но ты мне не нравишься, и, если ты меня разозлишь, я тебя просто размажу. Поэтому будем взаимно вежливы. Нет, честно, вы что, испугались?
   Он подбросил зажигалку на ладони и убрал ее в карман.
   – С-с-с… Ну, ты сволочь, – выдавил из себя Волков, глядя на Глеба так, будто хотел прожечь его насквозь.
   – А как же, – развел руками Слепой. – Наемные убийцы – они знаешь, брат, какие… Если кишка тонка, то с ними лучше не связываться.
   Владевшее им с момента пробуждения дурное настроение понемногу начало рассеиваться, как утренний туман под лучами солнца. Он не знал, что послужило тому причиной: то ли мощный автомобиль, за рулем которого он сидел, и та иллюзия свободы, которую дарила ему машина, то ли вытянутые лица этой парочки. Они явно не ожидали, что он взбрыкнет, тем более вот так, неожиданно и всерьез. «Эх, ты, – подумал он, – киллер… Теперь спиной к ним не поворачивайся.., а уж ложиться в постель с милейшей Марией Андреевной теперь то же самое, что засыпать в террариуме. Ну и хрен с ними, – подумал он с отчаянной лихостью. – Что они мне – родные?»
   – Ну что, – спросил он, – мы дело будем делать или вы еще хотите посовещаться?
   Он перехватил взгляд, которым обменялись эти двое, и усмехнулся. Он был прав, ухо следовало держать востро.
   – Поезжайте, – сказал Волков. – И не дури, Слепой. Мария за тобой присмотрит.
   – Присмотрит или пристрелит? – спросил Глеб.
   Волков деланно рассмеялся.
   – Ну, хватит чудить, – сказал он таким голосом, что хоть на хлеб намазывай. – Поезжайте, а то опоздаете.
   Глеб нажал на кнопку стеклоподъемника и резко рванул машину с места. «А ведь из этой поездки вернется только один из нас, – подумал он, косясь в зеркало на сидевшую неподвижно, как кукла, Марию. Медсестра безучастно смотрела в окно, и Глебу была видна только ее сильно напудренная щека да часть высокого пепельного парика. – Жалко. Хоть и тварь, но женщина все-таки.»
   В последние дни он начал испытывать к своей сожительнице что-то вроде брезгливости. Она обожала принимать душ, но грязь была у нее не снаружи, а внутри, и с каждым проведенным с ней под одной крышей часом Глеб понимал это все яснее, Конечно, он с первых дней не сомневался в том, чем вызвана такая привязанность этой женщины к подневольному гостю волковского особняка, но раньше у него как-то получалось закрывать на это глаза.
   Теперь это у него получаться перестало.
   «Да что я голову ломаю, – подумал он, выводя машину на шоссе. – Просто я выздоравливаю. Уже, можно сказать, выздоровел. Если бы не та дрянь, которой накачал меня Волков, я давно был бы в полном порядке. Зря я дал ему это понять.»
   – За кем мы едем? – спросил он у Марии. – Чья голова нужна твоему Учителю?
   – Что-то ты и в самом деле разговорился, – не поворачивая головы, ответила та. – Правда, что ли, на тот свет захотел?
   – Не будь идиоткой, – миролюбиво сказал Глеб. – Поверь, я никого не хотел обидеть. Просто мне надоело молча глотать то дерьмо, которое вы с вашим Волковым скармливаете мне каждый день.
   А к кому мы едем, я узнаю и так. То, что я Слепой, не значит, что я не увижу человека, в которого буду стрелять.
   – А ты будешь? – поворачиваясь к нему и криво улыбаясь, спросила Мария.
   – Буду, буду… Куда же мне деваться? – легкомысленным тоном ответил Глеб. – Допустим, оторвусь я от тебя… Ну и что дальше? Нет, меня такой вариант не устраивает. Трения с начальством бывают всегда.., ты как считаешь?
   – Ты имеешь в виду Волкова? – спросила она.
   – Кого же еще… Не главврача, конечно.
   – С Волковым у меня трений не бывает, – холодно отрезала Мария.
   – Ну да? – удивился Глеб. – А мне почему-то показалось, что вы все время норовите друг о друга потереться… Кстати, – словно вдруг о чем-то вспомнив, спохватился он. – Ты можешь убрать пистолет с колен. Если он у тебя на предохранителе, то толку тебе от него не будет никакого: не успеешь выстрелить, а если нет, то ты можешь выстрелить случайно. Сама поранишься, машину попортишь… И потом, стрелять в водителя на полном ходу… Не знаю, конечно, но, на мой вкус, проще и безболезненнее выстрелить себе в лоб. А то вдруг не сразу загнешься…
   «Много говорю, – подумал он, краем глаза наблюдая за тем, как она убирает пистолет в сумочку. – Слишком много болтаю, хотя результат, как говорится, налицо. Насчет пистолета я угадал, и теперь, по крайней мере, ствол в затылок не смотрит. До чего же трогательно они все верят в этого своего Волкова.»
   Ведь вот же сидит сзади баба… Не будем говорить о том, что до появления здесь этого волосатого придурка была она женщина как женщина, а теперь просто упырь какой-то… Ведь далеко не дура, но все равно уверена, что, сколько бы я ни брыкался и ни трепал языком, действовать все равно буду в рамках заложенной Волковым программы, сделаю все, как надо, а потом она меня либо сама кончит, либо подставит под ментовскую пулю. А ведь, казалось бы, среднее специальное медицинское образование у человека, должна бы хоть что-нибудь понимать… Нет, не понимает. Потому не понимает, что, опять же, Волковым не ведено. Вот ведь бедняга. Ему же за них за всех думать приходится, а у него и за себя-то через раз выходит… А болтаю я сегодня действительно много. Что-то будет.
   И все-таки, что это была за женщина, перед которой я вчера так неудачно разыгрывал «тень отца Гамлета»? – подумал Глеб, законопослушно проползая мимо затаившегося у обочины милицейского «Мерседеса» на установленной скорости в семьдесят километров в час. – Зря я, конечно, щурился, но что-то уж больно захотелось посмотреть, что из этого выйдет. Умная женщина, заметила. И красивая. И, между прочим, знает меня как облупленного. Не тень отца Гамлета я там изображал, а свою собственную. Как же это я? Что же это со мной такое было, что я просто повернулся и ушел? От неожиданности, что ли? Или от испуга? Мало ли, что еще про себя узнаешь…
   Погоди-ка, приятель, – сказал он себе. – А что стало с той женщиной? Где-то я ее видел… Нет, не помню. Так что с ней стало? Да, Глеб Петрович, – сказал он себе, – да. Вчера ты точно был не в себе. Да и сегодня, похоже, пришел в себя не до конца. У Волкова мораль динозавра. Устраивая этот спектакль, он рассчитывал на дополнительную рекламу, а получил прямо противоположный результат. И сказал, что уговорит ее… Интересно, как он собирается это сделать? Он ведь у нас человек непростой, с затеями.., с мухами, как говорится. Ты хоть понимаешь, что он может с ней сделать? Или уже сделал.
   А ведь она пришла в это змеиное гнездо из-за меня, – подумал он вдруг. – Отчаялась, наверное, совсем, и пришла. А тут – «тень отца Гамлета». Вот так штука! Как же это я позволил из себя такого клоуна сделать?"
   Он оторвал руку от руля и посмотрел на часы.
   Без двенадцати десять. Если она жива, то вряд ли Волков занимался ею ночью. Он у нас сибарит…
   И вряд ли начнет заниматься ею раньше чем позавтракает – по той же причине. Успею. Если, конечно, он не велел убить ее сразу. Хотя это вряд ли. Чтобы этот жеребец да мимо юбки прошел. При мысли о том, что Волков после своих баб может попытаться прикоснуться к этой женщине, вызвала у Глеба внезапный и необъяснимый прилив неконтролируемой ярости. «Убью, – подумал он. – Разорву в клочья и по ветру развею. Этот боров.., убью».
   Впереди на левой стороне дороги в сплошной стене леса появился разрыв. Там в шоссе, как малый ручеек в полноводную реку, вливался малоезжий проселок, перегороженный новеньким, сбитым из сосновых жердей шлагбаумом. Глеб не знал, что должен означать этот шлагбаум. Скорее всего дорога вела на какой-нибудь кордон и была закрыта для случайных машин, да его это и не волновало. Он еще немного увеличил и без того приличную скорость, проверил, чисто ли сзади и, поравнявшись с проселком, резко ударил по тормозам и вывернул руль влево.
   Завизжали покрышки, машину занесло и поставило поперек дороги, едва не перевернув, но широкая, приземистая «Вольво» устояла, лишь на мгновение приподняв в воздух левую пару колес и немедленно с тяжелым стуком снова опустив их на асфальт. Глеб отпустил тормоз и вдавил педаль газа в пол. Машина рванулась вперед, словно ею выстрелили из пушки.
   – Ты что, спятил?! – истерично взвизгнула сзади Мария. Ее пепельный парик сбился на сторону, а холеная рука с накрашенными перламутровым лаком длинными ногтями сжимала прыгающий во все стороны от волнения и тряски «парабеллум». – Убью!
   Машина с ревом пересекла разделительный газон, выбрасывая из-под колес клочья вырванной с корнем травы, вылетела на полосу встречного движения, проскочила под носом у бешено сигналившего трейлера и, по-утиному вильнув задом, съехала с шоссе. В тот момент, когда похожий на гигантское зубило капот «Вольво» с грохотом разнес в щепки шлагбаум, Глеб обернулся, схватил Марию за руку и, безжалостно крутанув, вывернул «парабеллум» из ее руки.
   – Поговорить надо, – спокойно сказал он женщине в окончательно сбившемся пепельном парике, которая тихо поскуливала на заднем сиденье, баюкая вывихнутую кисть.
   Он немного сбросил скорость и направил машину в глубь соснового леса.

Глава 19

   Полковник Малахов поспал за ночь всего каких-то несчастных три часа, и не потому, что был чем-то занят, а просто потому, что никак не мог уснуть, терзаемый различными мыслями и, как показалось ему, клопами. Вечер, проведенный им в компании многочисленных «сестер» и «братьев», наполнил полковника впечатлениями по самую макушку, поставив его перед проблемой выбора между законностью и здравым смыслом, с одной стороны, и честью мундира – с другой. Слепой при этом отодвинулся как бы на второй план, хотя по-прежнему оставалось не вполне ясным, действительно ли он страдает от амнезии, или все это является частью хитроумно разработанной легенды прикрытия. Так или иначе, Слепой на время перестал интересовать полковника Малахова, следовало только внимательно следить за тем, чтобы он не возник где-нибудь за спиной с пистолетом в руке.
   Гораздо больше интересовал его теперь его коллега – полковник Лесных. Сидя на молитвенном собрании, Малахов вдруг совершенно отчетливо понял, что Лесных не может не иметь отношения к этому пандемониуму. Это следовало из самых общих соображений, например из того, что и половины речей этого их голого проповедника, не говоря уже о делах, хватило бы на создание ему больших неприятностей. Лесных, прямой обязанностью которого и являлось создание этих самых неприятностей для различного рода трясунов и провидцев, не мог не знать о том, что творилось буквально у него под носом, в семидесяти километрах от Москвы. А если знал и ничего не делал – это уже был состав преступления. Впрочем, если предположить, что Лесных ничего не знал, это тоже можно было расценивать как преступление, точнее, как преступную халатность, в которой любой, кто хоть немного знал полковника Лесных, вряд ли решился бы его заподозрить. Похоже было на то, что вся творящаяся здесь катавасия происходила с ведома полковника, а то и вовсе по его прямому указанию.
   Полковник Малахов со вздохом подумал, что тому существует масса косвенных доказательств, в свете которых деятельность полковника Лесных в этом поселке представляется, мягко говоря, трудно объяснимой.
   Взять хотя бы этого нового попа или ту странную историю, в которой непонятным образом оказались замешаны журналист Андрей Шилов и отвечавший за его безопасность майор Колышев, как-то ухитрившийся упустить журналиста из вида. И все время то тут, то там, как чертик из табакерки, выскакивал Слепой. Он проходил через мысли полковника тонкой пунктирной линией, начало и конец которой безнадежно терялись в потемках.
   Полковник заснул перед самым рассветом и проснулся с тяжелой головой и отвратительным привкусом во рту от бесчисленного множества выкуренных накануне сигарет. Первым делом он схватился за сотовый телефон и долго тряс его, дул в микрофон, тыкал в кнопки и ругался черными словами, прежде чем до него дошло, что вынутые из телефона батарейки так и лежат в кейсе, и он совершенно напрасно истязает ни в чем не повинный аппарат.
   Помянув недобрым словом научно-технический прогресс, полковник вставил элементы питания в трубку и позвонил в отдел. Обозвав своих подчиненных бандой дармоедов и тунеядцев, умеющих только жрать водку в рабочее время и на народные деньги, он ощутил некоторое облегчение и, зевая и протирая глаза, объяснил своему заместителю, чего он, собственно, хочет. Заместитель сказал «есть» и поспешно прервал связь, чтобы не услышать сакраментальное полковничье «есть на ж… шерсть». Полковник хмыкнул – ход мыслей заместителя был ему предельно ясен – и отправился в душевую приводить себя в порядок.
   Звонок полковника произвел среди его сотрудников взрыв делового оживления, сопровождавшегося своеобычной суетой.
   Немедленно был извлечен из-за карточного стола водитель оперативного автомобиля, и немедленно же выяснилось, что отечество как пребывало в опасности, так и будет пребывать в течение неопределенного времени, потому что в машине стучат клапаны, засорился бензонасос и проколото заднее колесо, а завгар, жирная сволочь, не дает запчастей. Кинулись звонить завгару, но того не оказалось на месте, и тогда решено было отправляться в экспедицию на личном автомобиле капитана Борисова.
   Водитель оперативки немедленно оживился и полез было за руль, но ему дали по рукам и отправили ремонтировать машину с поручением сообщить завгару, что на него заведено уголовное действие, как на злостного саботажника, работающего на организованную преступность. Шофер уныло побрел, а пятеро сотрудников отдела, набившись в немолодую, но надежную и вместительную «Тойоту-камри» капитана Борисова, укатили, горя желанием поскорее полюбоваться своим шефом в роли командированного из Вологды. Предвкушение этого редкостного зрелища создавало и поддерживало в салоне автомобиля приподнятое, праздничное настроение, и запыленная темно-синяя «Тойота», через раз нарушая правила дорожного движения, покатила прочь из города под шутки и прибаутки радостных и возбужденных пассажиров.
   Начавшее было понемногу утихать веселье вспыхнуло с новой силой, когда на пятьдесят втором километре Минского шоссе они наткнулись на привязанную брючным ремнем к километровому столбику женщину в сбившемся на сторону пепельном парике. У женщины было длинное холеное лицо, на котором застыло выражение бессильной ярости, бешеные серые глаза и белоснежные лошадиные зубы, которые она скалила, как разъяренная самка шимпанзе. У ног ее были аккуратно разложены автомат Калашникова с откидным прикладом, пистолет системы Макарова и три гранаты Ф-1 «лимонка». Водители проезжавших мимо машин притормаживали, чтобы оказать помощь попавшей в беду женщине, но тут же испуганно газовали дальше, едва завидев эту зловещую выставку.
   Капитан Борисов аккуратно затормозил у беленого бетонного столбика с отметкой «52» на синей эмалированной табличке, и весь экипаж «Тойоты» дружно высыпал наружу, чтобы полюбоваться невиданным дивом. Тут же выяснилось, что диво можно было не только созерцать или, скажем, трогать, но и слушать – оно отличалось завидным красноречием, и даже видавшие виды офицеры ФСБ смогли заучить несколько совершенно новых для них слов и выражений. Впрочем, они были ребята необидчивые, и настроение на время испортилось только у капитана Борисова, которому обильно оплевали брюки. Капитану пришлось отойти в сторонку и под смех и обидные советы коллег чистить брюки пучком травы.
   Грустил капитан недолго. Случай отыграться представился ему немедленно, так как, будучи владельцем и водителем единственного находившегося в распоряжении группы транспортного средства, он был избавлен от необходимости тянуть жребий, когда встал вопрос о том, кому везти их находку в Москву.
   Не повезло старшему лейтенанту Емелину, и он, вздохнув, извлек из недр своего пиджака наручники, прикидывая, как ему остановить попутку, имея на руках такой багаж. Он решил проблему, выйдя на середину дороги и наведя автомат в центр лобового стекла ехавшего в сторону Москвы микроавтобуса «Мерседес» под веселые комментарии, доносившиеся из стоявшей на противоположной стороне дороги «Тойоты». Комментарии сменились настоящим взрывом восторга, когда водитель микроавтобуса, решив, как видно, не искушать судьбу, выскочил из не успевшего еще до конца остановиться автомобиля и стреканул в придорожные кусты. Емелин сорвал голос, выманивая его оттуда, но в конце концов недоразумение разрешилось, и вскоре старшая медицинская сестра хирургического отделения крапивинской больницы прибыла-таки в Москву, хотя и не совсем так, как она рассчитывала, а главный эколог области герр Спицын так и не узнал о готовившемся покушении на его жизнь.
   Полковник Малахов ничего этого, разумеется, не знал и знать не мог, хотя кое о чем догадывался, например о настроении своих подчиненных.
   «Клоуны», – проворчал полковник, покидая гостиницу.
   Все утро он неторопливо, даже праздно разгуливал по поселку, побывав еще раз в знакомом гастрономе, заглянул ненадолго в больницу, посетил поселковую администрацию и закончил экскурсию в отделении милиции. После его визита крапивинские блюстители порядка долго приходили в себя и еще дольше употребляли некоторые новые для себя обороты речи, которыми обогатил их лексикон командированный из Вологды.
   Ведомственный патриотизм полковника все еще боролся с его совестью, и, чтобы развеять свои сомнения и избавиться от душевных мук, полковник решил ненадолго заглянуть в церковь. Не то чтобы он собирался досаждать своими проблемами Богу – отнюдь. У него был разговор к попу.
   Велосипеда у полковника не было, а такой буржуазной роскоши, как такси, в Крапивино еще не завели. Во время своих хождений по поселку полковник узнал, что дважды в сутки из поселка выходит автобус, который, поколесив пару часов по окрестным ухабам и заехав в несколько деревень, неизменно, своим ходом или на буксире, возвращается к исходной точке своего маршрута. Первый рейс отправился три часа назад, второй ожидался ближе к вечеру, и полковник Малахов, негромко насвистывая «Долог путь до Типперери» для поднятия боевого духа, отправился в Мокрое пешком, совсем как лейтенант Силаев.
   Полковник был умнее лейтенанта Силаева, и потому сначала сделал небольшой крюк, заглянув на главную и единственную площадь поселка. Здесь было здание поселковой администрации, универмаг, заросшая сочной лебедой клумба и памятник вождю – не Чингачгуку, ясное дело, а Владимиру Ильичу.
   Выйдя на площадь, полковник нахмурился; на пыльной обочине перед универмагом не было ничего похожего на знакомую бежевую «Волгу». Тут до его ушей донеслось сдержанное фырканье: похоже, неподалеку не то собака чихнула, не то кто-то безуспешно пытался подавить взрыв гомерического хохота. Полковник незаметно огляделся и увидел притаившуюся в тени худосочной липы поодаль темно-синюю «Тойоту-камри». Полковник сделал независимое лицо, поправил на голове свою шляпу, которая, несомненно, и стала основной причиной издаваемых пассажирами «Тойоты» неприличных звуков, и с достоинством удалился в боковую улицу, которая полого спускалась к речке Крапивке.
   Настоящей жары еще не было, и Крапивка оставалась полноводной. С досадой плюнув в прозрачный поток трехметровой ширины, полковник прогулялся вдоль берега и преодолел водную преграду по шаткому мостику, продолжая насвистывать «Типперери». На противоположном берегу он приостановился и закурил, но, сделав три или четыре затяжки, выбросил сигарету на дорогу: здоровье стало не то, и курение на ходу уже не доставляло прежнего удовольствия.
   До леса он добрался без приключений, но полюбоваться живописным поворотом на «мусорный тракт» ему уже не довелось. Обходя по обочине глубокую, от края до края дороги, непрозрачную лужу, он оступился и по щиколотку въехал ногой в жидкую грязь. Выбравшись на сухое место, он пошел дальше, топая, тряся ногой и только что не приплясывая. Смотрел он при этом больше на свой ботинок, чем на дорогу, и почти налетел на щуплого, сплошь заросшего курчавой шерстью а-ля Карл Маркс мужичонку, который, присев на корточки, ремонтировал мопед. Ремонтировал он его как-то странно: создавалось впечатление, что он то ли ничего не понимает в несложной механике своего драндулета, то ли копается в нем просто для отвода глаз. Мужичонка дергал проводки и бесцельно постукивал гаечным ключом по металлическим частям, имея при этом самый растерянный и удрученный вид.