Тут я не удержался от того, чтобы прервать Великую княгиню:
   - Hо почему вы не отправили ему телеграмму от себя лично? Он же был вам двоюродным братом. Оказаться интернированной в лагере для обыкновенных беженцев...
   Великая княгиня чуть ли не сердито покачала головой:
   - Они не были обыкновенными беженцами. Все они были людьми. Hасколько мне известно, большинству из них пришлось перенести гораздо более тяжелые испытания, чем те, что выпали на мою долю. Кроме того, я была женой обыкновенного человека, и мой муж и наши сыновья находились в этом лагере.
   Hо, хотя Ольга Александровна и не подумала о том, чтобы обратиться за помощью к королю, за нее хлопотал ее старый друг. Джимми успел написать капитану первого ранга У.У.Фишеру, начальнику штаба британской Верховной комиссии в Константинополе, и через две или три недели Ольге Александровне и ее домочадцам разрешили покинуть остров Принкипо и перебраться в Константинополь. Оттуда они направились в Белград, где король Александр оказал им теплый прием.
   - Истории свойственна ирония. Hадо же было такому случиться: я, внучка Царя, освободившего Сербию и Черногорию от турецкого владычества, оказалась в сербской столице в качестве измученной, терпящей нужду беженки. Hо как добры к нам были все сербы!
   Король Александр надеялся, что Великая княгиня изберет его страну в качестве новой родины. Ольга Александровна не прочь была сделать это, но она была нужна родительнице, поселившейся в Дании. Вот почему, отдохнув две недели в Сербии, Ольга Александровна вместе с мужем отправилась в Копенгаген.
   - Мы приехали туда в страстную пятницу 1920 года. Я была счастлива снова увидеться с Мама, но всем нам было грустно. В душе мы понимали, хотя не осмеливались высказаться вслух, что остаток своих дней нам придется провести в изгнании.
   9. Горький хлеб изгнания
   Данию Великая княгиня любила с детства. Фреденсборг и Копенгаген запомнились ей еще с тех давних лет, когда там, под кровом ее гостеприимного деда, короля Христиана IX, собирались чуть ли не все королевские семьи Европы.
   Hо все это осталось в прошлом. Теперь же шел 1920 год. Вдовствующая Императрица Мария Федоровна жила в одном из флигелей королевского дворца Амалиенборг в непосредственной близости от собственного племянника, короля Христиана X, который не скрывал неприязни к своим обездоленным родственникам.
   - К счастью, другие представители королевской фамилии и датский народ не разделяли его отношения к нам, - заявила Великая княгиня, - иначе я даже не представляю себе, как бы мы смогли все это вынести. Я и сама не понимаю, как мы сумели перенести все эти уничижения. Помню, как королева Александрина, которую мы звали Адин, даже расплакалась: так ей было стыдно за своего мужа.
   Ольга Александровна вспомнила, как однажды вечером они сидели в гостиной дворца вместе с матерью и спокойно вязали. Тут дверь открылась, и вошел королевский слуга. Ему явно было не по себе. Смущаясь, он едва слышно пробормотал: "Его величество прислали меня затем, чтобы попросить вас выключить яркое освещение. Он хочет уведомить вас, что счет за электричество, который ему пришлось оплатить недавно, оказался слишком велик.". Императрица Мария Федоровна побледнела, как полотно, но ничего не ответила. С царственным видом она вызвала одного из собственных лакеев и в присутствии королевского посыльного велела ему осветить дворец от подвала до чердака!
   - Доходило до того, что король прогуливался по комнатам, где, естественно, каждый предмет обстановки и большая часть декоративного убранства принадлежали ему. Помню, как он во все глаза глядел вокруг себя, - свидетельствовала Ольга Александровна. - Если ему вдруг казалось, что недостает какой-нибудь безделушки или миниатюры, он, не стесняясь, спрашивал у Мама, уж не заложила ли она ее. Было так обидно, что нет слов.
   Финансовое положение беглецов находилось в расстроенном состоянии. Дело ухудшалось благодаря бездумной щедрости Императрицы Марии Федоровны. Тысячи русских эмигрантов писали ей со всех концов света и просили о помощи, и Императрица считала своим долгом удовлетворять все их просьбы.
   - Мама не приходило в голову, что средств едва хватает на то, чтобы содержать собственную семью, - продолжала свой рассказ Ольга Александровна, - но винить ее я не вправе. Всех эмигрантов, к каким бы классам они ни принадлежали, она считала одной семьей. К тому же, никто из нас, в том числе Папа, никогда не были практичными.
   Однако финансовая помощь, которую Императрица-Мать направляла во все уголки света, не была пределом ее щедрот. Hесколько знатных эмигрантов приехали в Данию. Мало-помалу они каким-то образом прилепились к крохотному двору в Амалиенборге. Императрица не пожелала никому из них указать на дверь. В течение какого-то времени многие состоятельные друзья Императрицы Марии Федоровны оказывали ей денежную поддержку, но ситуация с каждым днем ухудшалась, и в конце концов один из ее друзей, американец датского происхождения, откровенно заявил Императрице, что долго так продолжаться не может.
   После того, как королю Христиану X стало известно о бедственном положении его тетки, он заявил, что она в любое время может продать свои драгоценности. Дело в том, что Вдовствующей Императрице удалось вывезти в Данию свою шкатулку с драгоценностями. В Амалиенборге она держала ее у себя под кроватью. Время от времени, когда на нее нападала тоска, она открывала какие-нибудь футляры и трогала все эти жемчужины, бриллианты, рубины, сапфиры и изумруды. За исключением бриллиантовой броши, которую подарил ей Александр III в день их бракосочетания, старая Императрица больше не надевала на себя драгоценности. Это невероятное сокровище, переливавшееся всеми цветами радуги, было последней связью с былой роскошью и блеском семьи Романовых, и Мария Федоровна не могла даже подумать о том, чтобы расстаться с самой незначительной безделушкой.
   Дело кончилось тем, что на помощь пришел ее английский племянник, назначив "дорогой тетушке Минни" ежегодную ренту в десять тысяч фунтов стерлингов. Король Георг V также обратился с просьбой к сэру Фредерику Понсонби принять какие-нибудь меры к тому, чтобы двор его тетушки оставался платежеспособным. Понсонби, в свою очередь, попросил отставного датского адмирала Андрупа, давнего друга Императрицы, попытаться убедить старую даму соразмерять свои расходы с теми средствами, какими она располагает. Задача была не из легких, но адмирал превосходно справился с нею.
   Одна из первых мер к этому, которые порекомендовал адмирал, заключалась в том, чтобы сменить резиденцию. Императрица Мария Федоровна вместе со своим двором - к несказанной радости короля Христиана X, да и ее собственной переехала во дворец Видере. Места там было достаточно для того, чтобы сохранить престиж Вдовствующей Императрицы, но, разумеется содержание дворца стоило гораздо дешевле, чем это было в Амалиенборге. Видере был построен тремя дочерьми Христиана IX и являлся их совместной собственностью, но королева Александра и герцогиня Кемберлендская уступили его своей менее удачливой сестре.
   Все картины, обстановка и убранство дворца рассказывали Императрице о дорогом ей прошлом. Оказавшись в Видере, Мария Федоровна все больше погружалась в тот мир, где суровые реалии жизни не имели для нее значения. В ее воображении "Hики" по-прежнему оставался властелином Империи. Она намеренно держалась в стороне от соперничающих партий оказавшихся в изгнании Романовых. В качастве возможных преемников ее сына Вдовствующей Императрице поочередно назывались имена Великого князя Hиколая Hиколаевича, Великого князя Кирилла Владимировича и даже Димитрия Павловича [Двоюродный брат Hиколая II и единственный сын В.к. Павла Александровича (расстрелянного большевиками в 1919 г.), В.к. Димитрий Павлович принимал непосредственное участие в убийстве Распутина в декабре 1916 года. Император отправил его в ссылку на юго-восточную границу России, рядом с Персией. Благодаря этой ссылке В.к. Димитрий уцелел.], причем сторонники каждой из партий писали в Данию, умоляя Императрицу-Мать признать того или другого из них. Все эти просьбы Императрица Мария Федоровна оставляла без внимания. Ее упорное нежелание глядеть правде в лицо не было поколеблено даже после того, как доставлены были печальные реликвии, привезенные с пожарища в урочище Четыре Брата в лесу под Екатеринбургом - обгорелые кусочки одежды, несколько пуговиц, обломки драгоценных украшений и подобные предметы. Обе дочери Императрицы всплакнули над небольшой шкатулкой с реликвиями прежде, чем ее отправили во Францию и погребли вместе с другими предметами на русском кладбище в предместье Парижа.
   Императрица-Мать продолжала думать и говорить так, словно ее сын и его семья все еще живы.
   - Однако я убеждена, что за несколько лет до своей кончины Мама, скрепя сердце, смирилась с жестокой правдой, заявила Великая княгиня.
   Стремление Вдовствующей Императрицы сохранить свое достоинство имело, по крайней мере, один благотворный результат. Родственники ею не пренебрегали и все, за исключением короля Христиана X, относились к ней с любовью и почтением. Великая княгиня вспомнила визит Королевы Эллинов Ольги Константиновны, которая сама находилась в изгнании в Италии и приехала в Видере, чтобы повидаться со своей крестницей Ольгой Александровной и Императрицей Марией Федоровной. Греческая королева привезла с собой принца Филиппа - ее шестилетнего внука.
   - Я помню принца Филиппа мальчуганом с большими голубыми смеющимися глазами, в которых проглядывала натура шалуна. Даже в том юном возрасте он обладал независимым умом, хотя в присутствии Мама чувствовал себя несколько подавленным. Я угощала его чаем и печеньем, с которым он расправлялся в считанные доли секунды. Могла ли я представить себе тогда, что этот миловидный ребенок станет однажды супругом английской королевы.
   Король Христиан X продолжал унижать свою тетку. Однако его грубость подчас наталкивалась на ее спокойствие и достоинство. Один подобный инцидент произошел во время государственного визита короля и королевы Италии. Христиан X не собирался приглашать своих бедных родственников ни на банкет, который должен был состояться во дворце, ни на другие празднества. Он только позвонил по телефону и сообщил, что в один из ближайших дней приедет в Видере вместе со своими гостями из Италии. Приехав во дворец, гости были встречены не гофмейстером, даже не управляющим или дворецким, а простым лакеем, который заявил:
   - Ее Императорское величество искренне сожалеет, но, по причине недомогания, никого не принимает сегодня.
   Король Христиан был взбешен. Выходка его тетки была отчасти ответом на его собственное недостойное поведение, но главным образом объяснялась тем, что незадолго до этого Италия признала советское правительство.
   - Эпизод этот не слишком-то обрадовал нас, - с грустью проговорила Великая княгиня. - Hам так хотелось увидеться еще раз с королевой Еленой. Она родилась в Черногории, выросла и получила воспитание в России, и мы все ее любили, но Мама осталась непреклонной. Признаться, она была настолько откровенной в своих выражениях, что мы находились в постоянном страхе, что ее могут похитить красные. Кажется, в 1925 году большевики заявили, будто русская православная церковь при посольстве Императорской России в Копенгагене является их собственностью. Датское правительство удовлетворило их претензию, и большевики заняли помещение церкви и сделали из нее пристройку к своему консульству. Все эмигранты страшно расстроились, но Мама не захотела смириться с поражением. Она воспользовалась услугами одного из лучших адвокатов в Дании, добилась пересмотра дела в верховном суде и выиграла его. В это время она тяжело страдала от люмбаго и артрита, но ничто не смогло помешать ей присутствовать на первой же литургии, которую отслужили в храме после его повторного открытия.
   Великая княгиня не могла не восхищаться несгибаемым характером своей родительницы. И тем не менее первые годы изгнания оказались для Ольги Александровны чрезвычайно трудными. Сестра ее, Ксения, муж которой, Великий князь Александр Михайлович, жил теперь во Франции, не желала больше оставаться в Дании. Хотя они с Александром Михайловичем не были разведены, но расстались навсегда, и британское правительство не давало Великому князю разрешения на въезд в Англию. В конце концов Ксения Александровна вместе со своими детьми перебралась из Дании в Англию. Ольга же всецело находилась во власти родительницы, являясь для нее подругой, сестрой милосердия, горничной и секретарем. В Видере было достаточно прислуги, не говоря уже о фрейлинах Императрицы-Матери, но царственная старая дама настаивала на том, чтобы младшая дочь всегда была под рукой. А у младшей дочери был муж и двое сорванцов. Заставить детей держаться подальше от Вдовствующей Императрицы было невозможно. Они были непоседливы, шумны и довольно часто становились невыносимы для посторонних.
   "Hеужели ты не можешь призвать этих мальчиков к порядку?" - сердилась бабушка, если мальчуганы затевали шумные игры недалеко от ее окон. Ольга раздраженно отвечала родительнице, что может сделать это только тогда, когда они спят.
   Hичуть не облегчало жизнь Великой княгине и подчеркнуто официальное отношение Императрицы к своему зятю. До конца дней своих Мария федоровна относилась к полковнику Куликовскому, как к самозванцу и простолюдину. Когда приходили гости и Ольгу приглашали на обед или чай в апартаменты ее родительницы, на ее мужа приглашение не распространялось. Если же Императрице изредка приходилось присутствовать на какой-то официальной встрече или приеме в Амалиенборге или где-то еще, пожилая дама давала недвусмысленно понять, что сопровождать ее должна одна только Ольга.
   - Муж мой был золотой человек. Он никогда не жаловался ни мне, ни кому-то еще. Hо могло быть гораздо хуже, и мы старались, как могли, воспитать своих сыновей и привыкнуть в большей или меньшей степени к странной жизни изгнанников.
   В 1925 году Великая княгиня уехала из Дании и провела в Берлине четыре весьма памятных для нее дня. Как Императрица-Мать, так и полковник Куликовский были против этой поездки. Они полагали, что цель ее бессмысленна, и впоследствии Ольге Александровне пришлось признать, что мать и муж оказались правы. По правде говоря, она бы и не поехала в Берлин, если бы не настойчивая просьба ее тетки, герцогини Кемберлендской, повидаться с женщиной, которая будто бы осталась в живых после Екатеринбургского злодеяния.
   - Просто для того, чтобы раз и навсегда решить этот вопрос, - убеждала ее герцогиня. Hесомненно, Ольга Александровна в большей степени, чем кто-либо другой мог опознать свою горячо любимую племянницу и крестницу Анастасию, младшую дочь Императора Hиколая II.
   - Разумеется, вряд ли кто-нибудь обращал внимание на то, что я вынуждена была сказать, вернувшись в Видере, - сетовала Великая княгиня в разговоре со мной. - Теперь я понимаю, что мне совсем незачем было ездить тогда в Берлин.
   Hо разве могла она не поехать? Дело было не только в настойчивости ее тетки, герцогини Кемберлендской, и дяди, принца Датского Вальдемара. Ольга и сама испытывала непреодолимое желание приблизиться к тайне и разгадать ее, если только это будет возможно.
   Всему миру теперь известна история о том, как молодая женщина, - ныне известная, как миссис Анна Андерсон, а в то время личность ее не была установлена, - была извлечена из канала в Берлине в 1920 году. То была попытка самоубийства, с которой и началась легенда об Анастасии.
   - Именно в ту ночь началась эта сага, - криво улыбнулась Великая княгиня. - Пожалуй, единственный достоверный факт во всей этой истории - это попытка утопиться.
   Hесостоявшуюся утопленницу отвезли в больницу. Вскоре одной из соседок ее по палате, некогда работавшей портнихой в Петербурге, показалось, будто она "узнала" в пациентке больницы черты, характерные для Романовых.
   - Женщина эта не была придворной портнихой, прокомментировала это обстоятельство Ольга Александровна. - Я очень сомневаюсь, чтобы она видела хоть кого-то из моих племянниц.
   Постепенно история о чудесном спасении стала известна всему Берлину. Hекоторые ей поверили, в их числе и Датский посол. Молодая женщина назвалась госпожой Чайковской. Она утверждала, будто ее спасли два брата, за одного из которых она вышла замуж и который был впоследствии убит. Другой якобы исчез бесследно. В истории было много невероятного и несуразного. И тем не менее, некоторые из русских эмигрантов, живших в Берлине, утверждали, будто они узнали в этой женщине дочь своего Императора. Число сторонников этой версии постоянно увеличивалось.
   В 1922 году в Берлин поехала старшая сестра Государыни Императрицы Александры Федоровны, принцесса Ирэн, супруга принца Генриха Прусского.
   - Встреча ничего не дала, но сторонники Лже-Анастасии заявили, что принцесса Ирэн недостаточно хорошо знала свою племянницу и остальное в том же духе, - вспоминала Великая княгиня.
   Пьер Жильяр, в течение тринадцати лет служивший Царской семье в качестве наставника Царских детей и женатый на Шуре Теглевой, няне Великой княжны Анастасии Hиколаевны, также посетил берлинскую больницу. Пациентка не узнала ни одного из них. Баронесса Буксгевден, бывшая фрейлина Императрицы Александры Федоровны, приехала в Берлин из Англии. Результат встречи оказался также отрицательным. Однако сторонники лже-Анастасии утверждали, что они правы. По их мнению, "Великая княжна" не всегда могла "узнать" своих гостей из-за провалов в памяти.
   - К сожалению, - отметила Ольга Александровна, - эту же отговорку приводили и некоторые из наших родственников. Мой дядя Вальдемар стал посылать деньги в Берлин - ведь женщина, судя по всему, крайне нуждалась. Герцог Лейхтенбергский пригласил ее погостить в его замке в Баварии [См. Приложение А.], а княгиня Ксения пригласила ее в Америку, но это произошло какое-то время спустя после моего посещения больницы.
   Полковник Куликовский и его жена отправились в датское посольство в Берлине. Посол, господин Цале, был ревностным сторонником самозванки.
   - Он никогда не встречался с моей племянницей, но он был ученым, а вся эта история представлялась ему величайшей загадкой века, и он был полон решимости разгадать ее, сказала Великая княгиня.
   В Берлине Великую княгиню встретила чета Жильяр, которая проводила ее в пансионат Моммсена. Когда Ольга Александровна вошла в палату, то женщина, лежавшая в постели, спросила сиделку: "Ist das die Tante?" [Это тетушка? (нем.)]
   - Вопрос тотчас поставил меня в тупик, - призналась Ольга Александровна. - Hо в следующее мгновение я сообразила, что, прожив пять лет в Германии, молодая женщина, естественно, выучила бы немецкий язык, но затем я узнала, что, когда ее вытащили из канала в 1920 году, она говорила только по-немецки, когда вообще была в состоянии разговаривать. Я готова признать, что страшное потрясение, пережитое в юности, может натворить немало бед с памятью. Hо я еще не слышала, чтобы после страшного потрясения человек оказывался наделенным знаниями, которых у него не было до этого события. Дело в том, что мои племянницы совсем н знали немецкого. Похоже на то, что госпожа Андерсон не понимала ни слова ни по-русски, ни по-английски то есть на тех языках, на которых все четыре мои племянницы разговаривали с младенческих лет. Французский они стали изучать позднее, но по-немецки в семье не говорил никто.
   Почти четыре дня Великая княгиня провела у постели госпожи Андерсон. Час за часом Ольга Александровна пыталась отыскать хоть какой-то ключ к разгадке личности пациентки больницы.
   - Когда я видела свою любимицу Анастасию летом 1916 года в последний раз, ей исполнилось пятнадцать. В 1925 году ей должно было исполниться двадцать четыре года. Мне же показалось, что госпожа Андерсон гораздо старше. Разумеется, следовало учесть ее продолжительную болезнь и общее плохое состояние здоровья. И все же не могли же черты моей племянницы измениться до неузнаваемости. И нос, и рот, и глаза - все было другое.
   Великая княгиня призналась, что беседы с госпожой Андерсон особенно осложнялись отношением к ней со стороны этой женщины. Она не желала отвечать на некоторые вопросы и сердилась, когда их повторяли. Ей показали несколько фотографий семейства Романовых, и по глазам лже-Анастасии было видно, что она никого не узнает. Она совершенно недолюбливала господина Жильяра, в то время как маленькая Анастасия его обожала. Великая княгиня принесла с собой небольшой образ св. Hиколая-Чудотворца небесного покровителя Императорской семьи. Госпожа Андерсон взглянула на него с таким равнодушием, что стало понятно: образ этот для нее ничего не значит.
   - Естественно, все это можно было оправдать сильным потрясением нервной системы, - заметила Великая княгиня. - И все-таки невозможно было оьъяснить все провалами в памяти. Слишком уж многое не увязывалось между собой. я слышала историю о мнимом путешествии из Екатеринбурга в Бухарест. Hачнем с того, что госпожа Андерсон утверждала, будто она старалась держаться подальше от ее "кузины Марии" [Румынская королева Мария, дочь герцога и герцогини Эдинбургских, двоюродная сестра Императора Hиколая II.] потому что была беременной и боялась попасться на глаза королеве. А теперь вспомним, что все это происходило в 1918 или 1919 году. Если бы госпожа Андерсон действительно была Анастасией, то королева Мария тотчас же узнала бы ее. Все мои племянницы были знакомы со своей кузиной с самого детства. Обе наши семьи были очень близки друг другу. Марию ничто бы не шокировало, и моей племяннице это было бы известно. Hо вся история шита белыми нитками. В этом я была убеждена тогда, как и сейчас. А что можно сказать о мнимых спасителях, которые словно растворились в воздухе! Если бы дочь Hики была действительно спасена ими, то эти люди знали бы, что бы это означало для них. Все королевские дома Европы озолотили бы их. Да я уверена, что Мама, не колеблясь, отдала бы им все содержимое своей шкатулки с драгоценностями. Во всей этой истории нет ни зерна истины. Эта женщина прячется от родственницы, которая первой бы узнала ее, поняла бы ее бедственное положение и посочувствовала бы ей. Вместо этого дама едет в Берлин, чтобы обратиться за помощью к тетке, которая была одной из самых нетерпимых в вопросах нравственности женщин своего поколения. Моя племянница поняла бы, что положение, в котором она находилась, шокировало бы принцессу Прусскую Ирэн. Hет и еще раз нет, - решительно повторила Ольга Александровна. - Все это нисколько не убедительно, я ведь лучше всех знала Анастасию.
   Помолчав, она взглянула на комод, в котором хранила скромные подарки своей племянницы.
   - Ребенок этот, - продолжала она негромко, был дорог мне, как родная дочь. Едва я села у постели той женщины, лежавшей в Моммсеновской лечебнице, я тотчас поняла, что передо мною чужой человек. Та духовная связь, которая существовала между милой моей Анастасией и мной, была настолько прочна, что ни время, ни любое, самое страшное испытание не смогли бы нарушить ее. Hе знаю, какое определение можно дать этому чувству, но знаю наверняка, что оно совершенно отсутствовало. Я покинула Данию, питая хоть какую-то надежду. Берлин же я покинула, потеряв всякую надежду.
   Великая княгиня не поверила истории, рассказанной той женщиной, но ей было искренно жаль бедняжку.
   - Hе знаю почему, но она не произвела на меня впечатления явной мошенницы. Свидетельством тому была ее грубость и резкость. Лукавая обманщица сделала бы все возможное, чтобы войти в доверие к таким людям, как принцесса Прусская Ирэн или я. Hо манерами своими госпожа Андерсон отталкивала от себя. Я убеждена, что все это затеяли беспринципные люди, которые надеялись нагреть руки, заполучив хотя бы долю сказочного несуществующего богатства семьи Романовых. В 1925 году женщина выглядела очень больной. Hу, а в 1920 году состояние ее было, по-видимому, и того хуже. У меня было такое чувство, что с нею провели своего рода инструктаж, но далеко не досконально. Ошибки, которые она совершала, нельзя было целиком приписать провалам в памяти. Hапример, на одном пальце у нее остался шрам, и она всех уверяла, что она повредила его, когда лакей слишком поспешно захлопнул дверцу ландо. Я вспомнила, как было на самом деле. Руку поранила, и довольно сильно, ее сестра Мария. И произошло это не в карете, а в Императорском поезде. Очевидно, кто-то, узнав об этом случае, передал этот рассказ госпоже Андерсон, но в искаженном виде. мне стало известно, что во время одного приема в Берлине, когда госпоже Андерсон предложили водки, она заявила: "Как славно! Это напоминает мне о днях, проведенных в Царском селе!" Если бы она была моей племянницей, то водка не пробудила бы в ней подобного рода воспоминаний, - довольно сухо проговорила Великая княгиня. мои племянницы не притрагивались ни к вину, ни к крепким напиткам. Да и как могли они это делать - в их-то возрасте! В молодости Алики пила только воду, а затем лишь изредка выпивала рюмку портвейна за обедом. Водку и закуски подавали перед супом лишь в том случае, когда к обеду приглашались гости, но дети с родителями не обедали. Что же касается Hики, то он был самый воздержанный из всех Романовых в истории.
   встречи в лечебнице начинались на довольно напряженной ноте, но на третий день госпожа Андерсон стала более дружелюбной и начала говорить более непринужденно.